Международный инцидент (джен)

Упитанный городской голубь тяжело приземлился на провисшую линию электропередач. Недовольно курлыкнул, склонил голову, поглядывая по сторонам круглым оранжевым глазом. Тишина. Глухая, мертвая тишина, которую не нарушало даже карканье вездесущих ворон. Голубь встряхнулся, расправил крылья, мягко планируя ниже, и приземлился на потемневшую от времени ветвь старой яблони, что уже проросла сквозь крышу заводской оранжереи. Проржавевшие железные конструкции вокруг напоминали клетку, скалившуюся осколками стекол в больших окнах. Голубь переступил лапами по ветке, клюнул что-то, напомнившее ему свежую весеннюю почку и замер.

Шелест. В начале тихий, он становился все громче, отчетливее, рассыпался на множество отдельных шепотков, скребся, скребся в уши, царапал невидимые стекла, разрывал тонкую корочку изморози, пробивал тонкими, будто иглы, веточками снежный настил.

Сидящая на ветке птица распахнула крылья, стремясь взлететь, но не успела: тонкие прутики метнулись к ней, опутывая, сдавливая, проникая между перьями, разрывая тонкую кожу и прорастая сквозь кости. Мгновение — и заполошное курлыканье стихло, безжизненная тушка рухнула к корням, тут же спрятавшим очередной комок перьев. По темным веткам медленно текли капли свежей птичьей крови.

* * *

Приход весны в Nске обычно сопровождался переходом окружающей местности от состояния «грязь замерзла» к состоянию «грязь потекла». Но сейчас, в самом начале марта, тонкий снежный покров еще стыдливо эту самую грязь прикрывал, а вместе с ней — разнообразные остатки человеческой деятельности, придавая городу вид культурный и практически нарядный. Возле переходов яркими пятнами толкались торговки, настойчиво впихивающие всем встречным хилые букетики мимозы, навязчивая реклама пестрела красной цифрой восемь и неизменными тюльпанами, предвещая суровый женский праздник и неизменную головную боль всего мужского населения.

Станислав ловко уклонился от практически втиснутой ему в руки мимозы, вылетел на проезжую часть под истеричное мигание зеленого человечка и, перепрыгнув подозрительно желтоватый сугроб, ввинтился в закрывающиеся двери районного отделения Бюро экзорцистов, под глухой бой городских часов приложил удостоверение к сканеру. Успел. Прибор пиликнул, отмечая время прибытия — ровно девять утра, и засветился зеленой лампочкой, открывая турникет.

Проигнорировав вечно заедающий и путешествующий в свое удовольствие лифт, Станислав поднялся по лестнице наверх. Двери этажей пестрели все той же вездесущей восьмеркой, и в этом экзорцисту чудилось особое изощренное издевательство. Родной отдел встретил его строгой тишиной и выставкой праздничных плакатов, которые коллеги из Китайского Бюро почему-то сочли особыми заклинаниями для изгнания злых духов и слезно умоляли поделиться. Ценному обмену помешала Шурочка, оскорбленная такой оценкой своего творчества, плакаты продолжили висеть, а коллеги захаживать стеснялись. Видимо, не стоило так бурно радоваться перспективе сбагрить образчики современного искусства.

— Стась, где ты ходишь в трудный для родины час? — раздалось вместо приветствия, стоило Ленски прикрыть за собой дверь кабинета.

— Виноват, каюсь, не повторится, — привычно отозвался Стас под недоверчивое хмыканье начальства и замер, оценивая престранную рабочую диспозицию: Шурочка сидела за своим столом в больших наушниках, быстро отбивала что-то на клавиатуре и старательно делала вид, что ее тут и вовсе нет, остальная часть коллектива в лице Петровича, Соколова и непонятно как затесавшегося в компанию эльфа расположилась вокруг его собственного стола с крайне сосредоточенным видом. Ну, кроме эльфа: Аэламэль с донельзя отстраненным выражением лица подчищал вазочку с печеньем и показательно игнорировал все укоризненные взгляды.

С какой целью в состав оперативного отдела затесался кельтский консультант до сих пор оставалось загадкой: Соколов называл это «помощью и международным сотрудничеством», сам эльф туманно намекал на какие-то долги, Станислав пребывал в уверенности, что тот просто подсел на домашнее печенье. Правда, выяснить, как Аэламэль предсказывал появление очередной вазочки с кулинарным шедевром Соколова, возможным не представлялось. Так же как объяснить его регулярные появления во вроде защищенном объекте без пропуска и предварительной записи. Безобразие это не пресекалось исключительно благодаря легендарной эльфийской интуиции, которая и впрямь работала лучше всех китайских амулетов. Бюро Поднебесной после инцидента с плакатами все поставки перевело на официальные рельсы, потому ждать очередного компаса аномалий приходилось не меньше двух недель, потом еще неделю настраивать, а через пару дней писать претензию на неточную работу. Квартальные карты горели, работа не двигалась, а потому явление Аэламэля, способного за пару часов вдумчивой медитации на карту района расставить на ней все точки повышенного фона с первого по шестой уровень включительно, показалось несомненным доказательством божественной воли и снисхождения всевышнего к делам вконец задерганных предновогодней чехардой смертных. Отобрать после этого у эльфа печенье ни у кого рука не поднялась. К тому же документального оформления своей персоны и выдачи зарплаты Аэламэль не требовал, что существенно повышало к нему градус начальственной приязни.

— А по какому поводу собрание? — под праздные размышления Станислав повесил пальто на вешалку, пнул недовольно заворчавший компьютер и попытался заявить права на свой рабочий стул, беспардонно занятый Аэламэлем. Эльф, сдвинув в сторону часть папок, величественно переместился на угрожающе скрипнувший под его весом стол и поднял повыше вазочку, из которой Ленски уже успел стащить аппетитно выглядевшую выпечку.

— Я еще не завтракал, между прочим!

— Вставать раньше надо, — Соколов подозрительно проигнорировал творящееся безобразие и обвел всех выразительным взглядом. — Итак, повторяю повестку дня: на носу Восьмое марта, дарить что будем?

Вопрос повис в воздухе дамокловым мечом и вверг присутствующих в окончательное уныние. До этого счастливого дня оперативный отдел мог похвастаться исключительно мужским коллективом, дисциплинированно сдавал деньги в общую копилку на тюльпаны и вопросами праздников и подарков не мучался. Однако после того, как к отделу прикомандировали Курагину Александру Викторовну, которую Петрович, а за ним все остальные ласково прозвали Шурочкой, вопрос праздников встал как никогда остро. Станислав покосился на недавно полученную в подарок именную кружку и понял — букетиком мимоз они никак не отделаются.

— Федор Григорьевич, мне уже слушать можно? — прервала Шурочка затянувшееся молчание.

— Не знаете? Думайте, господа, думайте! Работайте и думайте. И помните — времени остается все меньше! Слушай, Александра, слушай. — Соколов знаком показал, что наушники снимать уже можно, и неторопливо проследовал к своему столу, следом за ним к рабочему месту потянулся Петрович, и Станислав остался наедине со вчерашним недописанным протоколом, зависшим в очередной раз компьютером и догрызающим печенье эльфом. Экзорцист потер глаза, в очередной раз обещая себе не засиживаться вечерами, и мрачно уставился на гипнотически вращающееся окно загрузки.

— Аэламэль, будь человеком, не фони, — реакция техники на разную нечисть, к которой, чтобы не заявляли очередные борцы за равноправие, принадлежали и эльфы, была вполне однозначно негативной.

— Технику нормальную ставить надо, — Аэламэль оскорбленным величеством соскользнул со стола и отошел на четко выверенные два шага. Компьютер радостно пискнул и продемонстрировал оптимистичную заставку с сосновым лесом. — Кельтские не реагируют так.

— А у нас тут не Альбион, — Станислав философски пожал плечами, — они из Сегуната везут, а мы из Поднебесной. По-ли-ти-ка-а, — последний слог сорвался зевком, и экзорцист недовольно потряс головой, прогоняя сонливость.

— Тебе кофе принести? Или чем вы тут по утрам травитесь? — От участливого тона эльфа весь сон с Ленски мгновенно слетел, и он подозрительно посмотрел на Аэламэля: в альтруистах тот не значился по определению, так что внезапно проснувшееся человеколюбие можно было объяснить только тем, что эльф сегодня в Бюро пришел не только печенье есть.

— А взамен первенца и десять лет жизни? — нечисть остается нечистью, как бы ни прикидывалась похожей на людей. И мир они меряли совсем иными категориями, на чем довольно часто сыпались молодые экзорцисты. Не молись об удаче, не проси помощи, не жди чудес, не принимай подарков.

— Нельзя быть таким меркантильным, — Аэламэль скорбно покачал головой и уже серьезно продолжил, — дело есть. А ты без своего кофе с утра не соображаешь все равно.

— И кто тут после этого меркантильный? — Стас хмыкнул и вернулся к компьютеру. Как-то само собой получилось, что взаимодействие с «консультантом» целиком легло на его плечи: Петрович любую нечисть рефлекторно прикладывал святым добрым словом и кадилом, от Шурочки шарахался уже сам Аэламэль после знакомства с собственным портретом в ее исполнении (все же китайские коллеги явно что-то понимали в методах изгнания духов), Соколов же на подобные мелочи не разменивался — ему хватало общения с Управлением и никак не желающими успокоиться кельтами. Последние до сих пор писали жалобы, ноты протеста и даже сочинили целую петицию с обвинением в похищении анклава существ «иного плана». Хитрый эльф все эти дипломатические хороводы игнорировал, а приехавшую в январе делегацию с Альбиона и вовсе не пустил на промзону, демонстративно изобразив зимнюю спячку вместе с яблоней.

— Так что за дело-то? — Проснувшийся и подобревший после кофе Станислав в целом готовился слегка подвинуть текущие дела и погрузиться в эльфийские проблемы: март с точки зрения работы был месяцем спокойным, большая часть зимних инцидентов успевала решиться, а весенние еще не набегали. Вот пройдет пара недель — и начнутся разные обострения, придется ловить по оврагам всяких доморощенных ритуалистов и контрактеров-неудачников, отчего-то решивших, что вызов какого-нибудь беса решит разом все их жизненные проблемы. Читать подписываемые договоры, особенно в части написанной мелким шрифтом, эти лишенные всякого инстинкта самосохранения личности почему-то ленились.

— Не нравится мне эта твоя промзона, — как всегда лаконично, а главное, очень понятно сформулировал проблему Аэламэль.

— Во-первых, уже не моя, а ваша, — строго напомнил Ленски, благополучно сдавший проверку в архив, а потому вспоминать о ней совсем не жаждущий, — а во-вторых, я тебе сразу сказал, что экологией там хорошего не сделать. Но, — пришедшая внезапно в голову мысль показалась экзорцисту воистину гениальной, — исключительно в силу врожденного гуманизма, так и быть, посмотрим, что там тебе не нравится. А ты поможешь нам с подарком для Шурочки.

Эльф, явно не ожидавший настолько быстрого согласия, задумался, выискивая подвох, но предложение выглядело достаточно заманчивым и не слишком обременительным.

— Договорились. Только я понять не могу, что вы празднуете-то такое.

— Национальные особенности. По дороге объясню.

* * *

Естественно кататься просто так в рабочее время Стас себе позволить не мог, так что на промзону они попали уже после обеда, предварительно съездив по парочке наиболее залежавшихся заявлений, с которыми почему-то не смогли разобраться участковые экзорцисты, передавшие их оперативникам. Переваривающий непростую историю женской борьбы за равноправие, ее связи с праздником весны, мимозами и подарками Аэламэль был непривычно тих и даже не стал возмущаться по поводу сигарет, которые Ленски вытащил, стоило им чуть отойти от перрона. Данный факт вселил в экзорциста смутное подозрение насчет того, что никакой отрицательной реакции на табак у эльфов природой не предусмотрено, а один конкретный их представитель просто так тонко издевается над окружающими.

По сравнению с прошлым визитом промзона являла собой образчик законопослушной местности, настроенный духовный компас не улавливал ни одной потусторонней сущности, если не считать идущего рядом Аэламэля да яблони впереди.

— И что тут не так? — Станислав еще раз глянул на медленно вращающуюся стрелку и защелкнул крышку. — Аэламэль, ты же намного лучше, чем все это барахло, фон чувствуешь.

— Не знаю, — эльф практически бессознательно гладил кончиками пальцев кору, — неправильно что-то. Вот посмотри — ни одного гнезда в ветвях. Разве так бывает?

— Так рано еще, — Ленски пожал плечами и сунул руки в карманы. Легкий мартовский ветерок тепла еще не нес. — Может того… весна, обострение? — предположил он, но тут же осекся под потяжелевшим взглядом Аэламэля. Вздохнул обреченно и аккуратно раскрыл неизменную кожаную папку. Кто бы что ни думал — он там не только бланки протоколов таскал. Интуиция упорно шептала, что к словам эльфа стоит прислушаться. Щелкнула зажигалка над церковной свечой. Пламя нервно трепыхалось во все стороны, так что и понять ничего нельзя было. Стас прикрыл его рукой, что не слишком-то спасло ситуацию, и задумчиво посмотрел на приблизившегося эльфа.

— Ничего не хочешь мне сказать? Если я не буду знать, что происходит, то не смогу правильно оценить ситуацию. Так почему у меня источник фона двоится? — добавил он после паузы, так и не дождавшись ответа на первый вопрос.

— Потому что фон одинаковый, — отвечал Аэламэль неохотно, — я, она — мы одно. Поэтому я не могу сам прочитать фон. Но чувствую, что-то неправильно. С нами обоими.

— Приехали. — Станислав раздраженно задул свечу, понимая, что тут придется использовать другие методы. — Иди тогда к яблоне, чтоб поисковик не сбивался. Берегиня… на мою голову…

Раскладывать на избавившейся уже от снежного покрова, но все еще влажной земле листочки с печатями было неудобно. Пристальный взгляд растянувшегося на ветке яблони эльфа, который с кошачьим любопытством обозревал всю картину сверху, спокойствия тоже не добавлял. Станислав вскинул голову: Аэламэль и правда сидел на ветке, вот только повернулся он в противоположную сторону, да и поза была совсем другой. Откуда тогда в голове настолько отчетливый образ? Когда экзорцист снова посмотрел на рисунки печатей, он внезапно понял: взгляд не исчезал. Ленски практически демонстративно повесил на запястье еще один амулет и скрепил нитью последние фрагменты поискового круга.

Чистыми молитвами в Бюро пользовался разве что Петрович. Остальные причудливо мешали православную традицию с исконно славянской или тяготели к сибирским практикам, некоторые разбавляли римской, а в последние годы попадались и умельцы, не гнушающиеся перенимать опыт у китайских коллег. Получающаяся гремучая смесь, как ни странно, работала, в полной мере отражая многонациональность и широту взглядов Новой Византии. Поэтому сейчас под пальцами Станислава вилась красная обережная нить, печати с вписанными в них ангельскими именами, прикрывали творящего слово, а тихие катрены один за другим прокладывали путь. Не к чуждому — его тут хватало — и не к потустороннему, а к неправильному, нарушающему природный порядок вещей. Нить вилась, тянула за собой теплым клубочком, водила по старой оранжерее и возвращала. Туда, откуда все началось, возвращала. Ленски остановился у самых корней яблони и недоуменно посмотрел вниз. Слабое, едва заметное ощущение. Легкий, прелый запах гнили, такой естественный осенью и такой неправильный весной. Если только это не самая ранняя весна, обнажающая все, что так стремилась укрыть зимняя вьюга.

Он опустился на корточки и стал пристально разглядывать землю, мягкую, рыхлую землю, которой никак не могло быть в это время года. На темных комьях мелькнуло что-то яркое, отдающее жизнью. Станислав повертел в пальцах длинное сизое перо, нахмурился, приметив на нем несколько бурых пятнышек, и, натянув тонкие медицинские перчатки, принялся за раскопки. Земля поддавалась легко, теплая, совсем не смерзшаяся, она словно издевалась над окружающим яблоню неприветливым мартом. В пальцах хрустнули тонкие косточки. Перья, сморщенные лапы и маленькие клювы — целое птичье кладбище в корнях старого дерева. Пока только птичье. Утреннего расслабленного состояния как не бывало, Ленски тревожно хмурился, с некоторым сожалением понимая, что желание забыть о промзоне вместе с ее слишком долго тянущимися проблемами оказалось на редкость преждевременным.

— Гнезд, говоришь, нет… да откуда тут взяться гнездам… — Станислав аккуратно переложил в полиэтиленовый пакет наиболее сохранившуюся тушку и запечатал ее, надписав на бирке время и кодировкой пометив обстоятельства обнаружения. — Закину в лабораторию. Чтоб не скучали.