Международный инцидент (джен)

Нет приметы хуже, чем встреча с начальством ранним утром. Станислав, как любой хороший экзорцист, был человеком профессионально суеверным и к любым приметам подходил со всей ответственностью, поэтому, заметив у своего рабочего стола начальника отдела — Федора Григорьевича Соколова, тут же попытался куда-нибудь ретироваться. Например, в бухгалтерию за справками. Но Федор Григорьевич определенно обладал особым нюхом на подчиненных и незатуманенным третьим глазом, так что пристальный начальственный взгляд настиг Станислава раньше, чем он успел осуществить задуманный маневр.

— Стась! — тут интуиция и весь рабочий опыт в один голос заявили, что хуже встречи с начальством может быть только встреча с радостно улыбающимся начальством, а Федор Григорьевич смотрел так, будто Станислав приходился ему горячо любимым потерянным в младенчестве сыном.

— Я в Изборск не поеду! — перебрав в уме все свалившиеся в последнее время на Бюро проблемы, экзорцист выбрал самую, на его взгляд, неприятную: куда его еще могли послать с такой радостной улыбкой, кроме как ловить изборскую Коровью Смерть, которую безуспешно гоняли вот уже две недели четыре проверяющих группы со всего района.

— Какой Изборск, Стася, тут международный инцидент намечается! — Федор Григорьевич взмахнул рукой, будто муху отогнал. Станислав сглотнул и в панике покосился по сторонам: если Изборск уже не считался за проблему, то что тогда могло свалиться на их многострадальное Бюро, да еще международного масштаба? Коллеги намеков не давали: Петрович, несмотря на свои богатырские габариты, успешно скрылся за стопкой архивных дел, а стажерка Шурочка с такой старательностью расшивала документы, что казалась натуральной делопроизводительной машиной из тех, что все грозились поставить из далекой Японии. Только вот то гороскопы не сходились, то Китайское Бюро в позу вставало с ором, что «не по фен-шую все».

— У меня отчет! Проверка по промзоне не закрыта! В суд материалы не подготовлены! — попытался отбиться от международного инцидента Станислав. — И теща приезжает.

— Документы Шурочка сделает, промзона твоя никуда не денется, а отчет ты все равно в последний день делать сядешь, — Федор Григорьевич сурово нахмурился, — и, Стась, ты ж год как развелся. Какая теща?

— А вы это ей докажите, — мрачно ответил Станислав, понимая, что если даже промзона никуда не денется, то и он тоже, — и почему как инцидент, так сразу я?

— Родина на тебя смотрит! — Соколов попытался продемонстрировать военную выправку и скосил глаз на висящий на стене герб, на котором двуглавый орел судорожно сжимал в лапах крест и кадило. — Тут дело деликатное. Дипломатическое! Не Петровича же я пошлю!

Петрович, чья макушка на мгновение показалась из-за бастионов папок, согласно угукнул. Бывший боцман, простой и прямолинейный, как освященный лом, с деликатностью и впрямь не дружил, хоть и слыл пацифистом. Главным своим аргументом Петрович полагал доброе слово, которым мог без всяких дополнительных экзорцизмов изгнать любого демона и упокоить высшего вампира. О том, что к доброму слову обычно полагался удар пудовым кадилом, история и отчеты умалчивали.

— А ты у нас интеллигент, — продолжил между тем агитационную работу Федор Григорьевич, — филолог! — последнее и вовсе прозвучало обвинительным приговором.

— Лингвист, — оскорбленно уточнил Станислав.

— Тем более! — Соколов со значением воздел палец к потолку и сунул Стасу в руки тонкую папку. — Знакомься.

* * *

Хуже утра понедельника может быть только утро вторника — в верности данной утренней приметы Станислав убедился уже на следующий день, когда мерз на перроне в ожидании запаздывающего поезда, который должен был привезти из столицы тот самый «международный инцидент». «Инцидент», если верить письму из Управления, являлся аж целым эльфом, коему надлежало оказывать всяческое содействие. В чем это самое содействие заключалось, длинное письмо умалчивало, однако грозило всяческими карами, лишениями и разборками с Кельтским бюро. Последнее вместе со своими друидами являлось всеобщей головной болью, и связываться по доброй воле не хотел никто: чего стоили недавние скандалы о запрете на использование серпа как символа, видите ли, то исконно друидский элемент и пользоваться им иначе как для срезания омел — страшное кощунство.

Размышления о высокой политике прервал гудок подъезжающего поезда. Встречающих на перроне было немного, поэтому выданную в Бюро табличку Станислав разворачивать не стал (художественные таланты Шурочки могли вогнать в ступор даже бывалого сюрреалиста), решив положиться на легендарную эльфийскую интуицию и предвиденье.

— Aia, — мелодичный голос раздался из-за спины, и Станислав медленно повернулся, одновременно досадливо постукивая по вставленному в ухо переводчику: последний предательски молчал. Опять бракованный попался. Переводчики поставляло Китайское Бюро в массовых количествах, но рабочих из них была ровно половина. Причем, которая из двух возможных, напрямую зависело от положения звезд на небе и метеоритных бурь на Сатурне. Стас из всего многообразия эльфийской речи помнил только «А Элберет Гилтониэль», но интуитивно подозревал, что в данном случае понять его могут неправильно. Письмо в кармане безмолвно вопияло о карах и инцидентах. В душе теплилась надежда на то, что эльфа снабдили более качественным оборудованием. Говорят, на Альбионе проблем с этим не было.

— Здравствуйте, — ответил Станислав и повернулся, чтобы увидеть первого в своей жизни эльфа.

Октябрьский ветерок гонял по перрону старую газету, с обвисших линий электропередач насмешливо каркала ворона, а в голове Станислава с треском рушился образ эфемерно-воздушного и невероятно прекрасного существа. «Зря Соколов Петровича забраковал, они совершенно точно нашли бы общий язык», — отстраненно размышлял Стас, все еще пытаясь соотнести традиционный образ, насаждаемый повсюду массовой культурой, и двухметрового типа в косухе с жутковато выглядящим шрамом в пол-лица. Кончики заостренных ушей словно в насмешку торчали из откровенно крашеных в платиновый блонд волос.

Станислав украдкой покосился на амулет, но тот светился ровным золотистым светом, демонстрируя, что никаких нехороших воздействий в этот момент на носителя не оказывается.

— В чем же, собственно, суть задания? — спросил он после того, как со всей тщательностью изучил удостоверение Кельтского бюро, предъявленного эльфом с музыкальным именем Аэламэль. Там, под печатью с серпом и омелой, значилось туманное «консультант», что ситуацию проясняло еще меньше, чем жиденькая папочка с материалами по заданию.

— В яблонях, — отозвался эльф с таким видом, как будто это все объясняло.

Как любой нормальный экзорцист, к яблоням Ленски относился подозрительно: росли они совершенно всюду и служили надежным пристанищем как подозрительным змеям, так и не менее подозрительным яблокам с сомнительными свойствами.

— А поконкретнее? — осторожно уточнил он, на всякий случай постучав по наушнику: вдруг тот перевел неправильно.

— Может быть, мы перейдем в более удобное место для беседы? — Аэламэль как-то насупился и поднял выше воротник куртки, защищаясь от холодных порывов ветра. «Значит, врут насчет того, что они существа нематериальные и по снегу в шелковых тряпках танцуют», — с некоторым сожалением подумал Ленски. Потом живое воображение подкинуло ему картинку танцующего эльфа вместе с бандитской рожей и сожаление тут же бесследно испарилось, вернув мысли в более конструктивное русло: Стас перебрал в уме все близлежащие приличные заведения, с тоской подумал о находящемся практически на противоположном конце города родном бюро с чаем и печеньем, которое на досуге пек Соколов, и решительно потащил Аэламэля в известную любому жителю провинциальных городков необъятной Новой Византии «Березку». На что-то более фешенебельное выделенных родным бюджетом средств все равно не хватило бы.

— Это ваше Бюро? — эльф с нечитаемым выражением лица разглядывал блеклую вывеску, игриво подмигивающую так и не снятыми с прошлого нового года елочными гирляндами.

— Это «Березка», — охотно пояснил Ленски, — но можем, конечно, поехать и в Бюро — часа через два там будем. Если с транспортом повезет.

Аэламэль постучал по наушнику, очень пристально уставился на стоящую перед входом в кафе искусственную пальму и постучал еще раз. Очередной порыв ветра помог консультанту Кельтского бюро определиться с выбором.

— Так что там с яблонями? — Ленски помешал содержимое пластикового стаканчика в тщетной попытке отыскать в блеклой жиже, выдаваемой за чай, хотя бы намеки на сахар. Аэламэль к своему стаканчику даже не притронулся, лишь вытянул вперед руки, грея их над поднимающимся паром.

— Яблоней. Мне нужно ее отыскать.

— У вас на Альбионе свои, что ли, закончились? — Стас от удивления сделал слишком большой глоток и тут же поперхнулся: в отличие от сахара, кипятка тут не жалели. Сам факт поиска каких-то там яблонь его не удивил совершенно: все те создания, с которыми его сводила служба, весьма часто имели весьма странные потребности и обычаи. Кто этих эльфов разберет — может быть, у них принято раз в столетие отправляться на поиски яблонь и приносить к родному холму листики. Вот только Nск совершенно не претендовал на звание зеленого города Византии: целая вереница заводов оставляла зелени мало шансов на существование. И искать тут яблони можно было исключительно от полной безысходности.

— Священной яблони там больше нет, — терпеливо пояснил Аэламэль, видимо, смирившись с необходимостью объяснять неграмотному смертному очевидные с его точки зрения вещи, — и мне необходимо отыскать новую. Друиды указали этот город.

— А не могли они ошибиться? — осторожно уточнил Ленски. — Там плюс-минус градус широты — и яблонь хоть залейся. Тут разве что в ботаническом саду найдем.

— Не могли, — строго оборвал его Аэламэль и сунул руку в карман, извлекая на свет прозрачный кристалл на тонкой цепочке, внутри которого был заключен пожухлый яблоневый лист. Кристалл будто сам собой дергался, вибрировал и, стоило эльфу его отпустить, завертелся на месте. — Она близко, настолько, что мой кристалл не может указать точного направления. Но я ее сразу узнаю.

— Это мы так все яблони в городе осматривать будем? — Ленски со священным ужасом представил масштаб работы.

— Поэтому нам и понадобилась помощь местного Бюро. Вы должны знать, что происходит в вашем городе.

— Подсчетами яблонь не занимаемся, — мрачно буркнул Стас. — Времени у нас сколько?

— Немного. Как только лист увянет окончательно, поиск станет невозможен.

— Значит, не будем его терять, — Ленски отодвинул стул, поднимаясь на ноги, и параллельно отбивая Шурочке сообщение с просьбой выяснить, где у них в городе яблони есть. Интуиция подсказывала экзорцисту, что одной поездкой в ботанический сад он не отделается.

* * *

В ботанический сад пропускали исключительно по билетам. Вахтерша строго зыркала на посетителей поверх очков в роговой оправе, и на нее совершенно никакого впечатления не произвели ни удостоверение Бюро, ни иностранные гости, ни острые уши этих самых гостей. Станислав тихо вздохнул и полез за наличными, напоследок мстительно потребовав выдать чек и квитанцию.

Изнутри сад производил удручающее впечатление: от тяжелого городского смога совершенно не спасали установленные еще чуть ли не в прошлом веке фильтры, а усилия немногих энтузиастов от науки не могли поддерживать и без того небольшую коллекцию растений в достойном виде. К счастью, посетителей в будний день в саду было немного (а точнее, за исключением Станислава и Аэламэля, не было совсем), и ничто не мешало им бродить по усыпанным листвой аллеям.

— У вас совсем нет лесных духов? — Аэламэль остановился у какого-то искривленного дерева и погладил кору кончиками пальцев.

— Лешие в городе не живут, берегини и вовсе охраняемый вид — их разве что в тайге сейчас найдешь, — Станислав пожал плечами и сунул руки в карманы. Собственный голос, звучащий так, будто он оправдывается за что-то, экзорцисту категорически не нравился. Он никогда особенно не задумывался о внешнем виде родного города: так же, как и все, ругался периодически на разбитые дороги да неработающие ливневки или слишком густой дым заводских труб, но все это было привычным и знакомым с детства. Теперь же, наблюдая за тем, как эльф переходит от одного деревца к другому, что-то тихо шепчет и огорченно качает головой, Стас испытывал что-то вроде смущения за всю эту неказистую зелень. Из сада хотелось уйти побыстрее.

Через полчаса блужданий Станислав был уверен, что надышался щедро вырабатываемым деревьями кислородом на полжизни вперед. Яблони в ботаническом саду были, но все как одна представляли собой чудо селекционной мысли местных агрономов, пытавшихся скрестить ежа с гусем, вернее, яблони с грушами, сливами и персиками попеременно, а в особо запущенных случаях — одновременно. Аэламэль кривился, рассматривая очередную жертву привоя, раньше бывшую яблоней, качал головой и переходил к следующему. Облетевшая уже листва во всей неприглядности обнажала следы человеческого вмешательства, а таблички, расписывавшие увеличение урожайности и прочие сельскохозяйственные достижения, картину отнюдь не скрашивали.

Тягостную экскурсию прервала тихая трель. Станислав торопливо вытащил телефон и с надеждой уставился на экран, на котором высветилось новое сообщение от Шурочки. К сообщению прилагался смутно знакомый адрес. Стас торопливо забросил его в навигатор, искренне надеясь, что тащиться на другой конец города не придется. Но на этот раз судьба над ним решила смилостивиться — предполагаемая яблоня произрастала практически в центре города, в так называемой исторической зоне — излюбленном месте обитания местных призраков. Впрочем, не далее как на прошлой неделе историческую зону навещал Петрович с визитом вежливости, потому можно было надеяться на то, что все потусторонние обитатели будут греметь цепями в строго отведенных для этого местах и экскурсии не помешают.

— Если вы здесь закончили, то поехали, — предложил Станислав и привычно полез в карман за сигаретами, но под выразительным взглядом эльфа как-то стушевался и курить передумал — кто их, иностранцев, знает, может, у них аллергия табачная, как у некоторых видов мелких бесов.

Исторический центр города радовал глаз ровными тротуарами, кованными фонарями и свежеотстроенной крепостной стеной. Деревянный детинец прятался за дубовой аллеей, а вышедшее из-за облаков солнце придавало городу не по-осеннему праздничный вид. Под сенью деревьев эльф явно приободрился и вперед зашагал с такой целеустремленной уверенностью, что Станислав практически уверился в том, что искомая яблоня должна быть где-то здесь.

Попетляв немного по дорожкам парка, они миновали резную арку ворот и вышли во внутренний дворик крепости, в центре которого гордо возвышалась яблоня. Если, конечно, верить соответствующей табличке. Станислав в ботанике разбирался откровенно плохо, но старое кряжистое дерево, уже сбросившее все возможные листья, с яблонями у него в голове ассоциироваться отказывалось. Он подошел чуть ближе и, близоруко сощурившись, прочитал небольшой поясняющий текст, гласящий, что яблоня представляет собой невероятную историческую ценность и что под ней во времена отдаленные изволил отдыхать сам император Михаил. Что-то подсказывало Ленски, что конкретно эту яблоню Аэламэлю не выкопают даже ради международного сотрудничества. От мрачных размышлений экзорциста отвлек телефонный звонок, внутри что-то ёкнуло, сжимаясь от нехорошего предчувствия.

— Да, слушаю, — он поднес трубку к уху, мельком глянув на высветившийся на экране номер непосредственного начальника.

— Какая промзона, Федор Григорьевич! — свистящим шепотом ответил Стас на прочувственный монолог о трудностях бытия и Отчизне в опасности, покосившись на внимательно разглядывающего историческую ценность эльфа. — У меня тут эльф! И яблони! Сами же сказали — международный инцидент!

— Вот заодно и решишь свой инцидент, — неумолимо ответила трубка голосом Соколова.

— На промзоне?

— На ней родимой. Так что ноги в руки — и ходу.

— Это анатомически невозможно!

В ответ в трубке раздались короткие гудки, в которых Стасу слышались издевательские нотки. Кажется, на вышках связи опять что-то завелось.

— Не она. — Аэламэль между тем отошел от исторической ценности, грустно покачав головой. Станислав с трудом подавил облегченный вздох: объясняться ему в равной степени не хотелось ни с друидами, ни с местными музейщиками.

— Жаль, — притворно посочувствовал он. — Но у нас есть еще один вариант. Смотреть будете? — что-то подсказывало, что отложить поиски до завтра эльф откажется.

Под убаюкивающее постукивание вагонных колес удивительно хорошо размышлялось. Промзона являлась головной болью всего Nского Бюро экзорцистов уже давно. Когда в прошлом уже веке город практически опустел, строительство нескольких больших заводов подарило ему вторую жизнь. Однако производственный бум долго не продлился: многочисленные прорывы с «той стороны» и последовавшая за ними Реставрация привели к тому, что вместо заводов строились церкви, а nские промышленные предприятия оказались не приспособлены для производства ладана. В город возвращалось запустение. Промзона несколько раз меняла владельцев, каждый из которых стремился распорядиться ею по своему усмотрению, тут-то и выявилось, что территория обладает собственным неуступчивым характером и совершенно не терпит постороннего вмешательства. Рабочие вместе со всем оборудованием терялись между зданиями старых цехов, большие экскаваторы внезапно проваливались под землю, окрестности будоражило свечение, тоскливый вой и шествие призрачных личностей со свечами.

К моменту, когда после очередного административного переделения промзона оказалась в ведении отдела Соколова, ничего толком не изменилось и не прояснилось. Станислав носился с промзоной уже полгода, успел за это время изучить ее вдоль и поперек, люто возненавидеть, но причины аномалии так и остались покрыты мраком тайны. Даже локализовать примерный эпицентр не удавалось: данные каждой новой группы кардинально расходились с данными предыдущей. Единственное, что Ленски мог сказать точно — аномалия усиливается. Промежутки затишья становились все короче, а возникающие у очередного владельца проблемы — масштабнее.

Электричка замедлила ход, долгим гудком оповещая о прибытии к очередной станции.

— Выходим, — Станислав поднялся с неудобного жесткого сиденья и спустился через прокуренный тамбур на перрон. Аэламэль молча проследовал за ним. На улице уже смеркалось и накрапывал холодный осенний дождь. Ленски поднял воротник пальто повыше, сунул руки в карманы и решительно зашагал к виднеющимся совсем рядом воротам. Они казались закрытыми, но он точно знал — одного сегмента не хватает. Иллюзию цельности промзона, а она представлялась экзорцисту единым существом, освоила недавно.

— Неправильное место. — Эльфу пришлось пригнуться, а потом спасать волосы от слишком активной части ограды. — Разве здесь может быть то, что мы ищем?

— Ну… — Станислав замялся, торопливо припоминая планы, которых в свое время успел изучить более чем в достаточном количестве, — тут точно есть оранжерея. Раньше было принято иметь на заводах зеленые зоны. Для экологии.

Время для праздных разговоров они выбрали неподходящее: промзона активно демонстрировала недовольство незваными гостями, изгибала дорожки, бросала под ноги куски арматуры, а один раз они едва уклонились от бетонного блока, выпавшего из окна разрушенного здания администрации завода. Станислав поминутно оглядывался, тревожно хмурился: бывать тут в темное время суток ему еще не доводилось, но даже это не казалось существенной проблемой — промзона вела себя практически как обычно, то есть не происходило ничего, что могло бы послужить причиной такого срочного вызова. Даже свечения, на которое в последнее время жаловались все чаще, не наблюдалось.

Между тем дождь усиливался, постепенно заволакивая все мутной туманной пеленой. Где-то в отдалении прозвучал гром. Аэламэль протянул руку вперед, ловя на нее капли, и как-то странно хмыкнул.

— Он не настоящий. — Станиславу показалось, что голос эльфа звучит как-то иначе, более отстраненно и… певуче? — Глупая, глупая иллюзия, — он укоризненно покачал головой, будто разговаривал с кем-то невидимым. — Нас опять ведут к воротам, — Аэламэль убрал руку в карман и повернулся к Стасу.

— Не хотят видеть, значит, — Ленски нехорошо прищурился и встряхнул руки, торопливо растирая замерзшие запястья, — непорядок, товарищи! Воспрепятствование допуска должностного лица на территорию — это, между прочим, административное правонарушение! — сообщил он куда-то в пустоту, параллельно рисуя в воздухе обережные символы. Эльф недовольно дернулся и отступил к нему за спину.

— Извините, — Станислав запоздало вспомнил, что тот тоже не относится к созданиям, одобренным христианской церковью, и изменил рисунок символов на более нейтральный. — Нам налево.

Экзорцист сошел с узкой дороги, по которой они до этого шли, и нырнул в пустой дверной проем. Для этого решения у него не было никаких логических оснований, но интуиция подсказала именно этот путь, а ее советами Ленски никогда не пренебрегал.

— Осторожнее, — Аэламэль едва ощутимо коснулся локтя и шагнул вперед, — здесь что-то есть… — эльф тихо зашептал что-то на незнакомом языке, переводчик зашипел, но ничего толкового так и не выдал. Станислав замер, наблюдая за тем, как из-под пальцев эльфа словно льется лунный свет, собирается в причудливую дорожку, ведущую куда-то вперед и вверх, огибая что-то, что на первый взгляд казалось всего лишь кучей хлама. — За мной, след в след, и не оглядывайтесь, — отрывисто скомандовал он, первым ступая на узкую тропинку. Ленски подавил целый ворох вопросов, мгновенно возникших у него в голове, и сделал шаг вперед, тут же убедившись в том, что предупреждение не оборачиваться было более чем своевременным.

Затылка коснулись чьи-то холодные осклизлые пальцы, со всех сторон то и дело раздавалось шлепанье босых ног, тихий смех и рыдания. «Стандартный набор воздействия номер три, — мысленно напомнил себе Станислав, — применяется ослабленными призрачными формами, не способными на материализацию. Представляет угрозу душевному комфорту. Не представляет опасности физическому телу», — идти, повторяя в голове строчки старых пособий, было не в пример легче. Лунная тропинка вилась дальше, иногда проходя прямиком сквозь стены, или изгибалась, заставляя думать, что идут они по потолку. Если предположить, что Аэламэль шел сквозь иллюзию, то команду экзорцистов, которая замеряла местный фон, стоило лишить премии и отправить переучиваться, ну или хотя бы произвести массовую замену оборудования, потому что начальный фон, необходимый для такого искажения, в разы превышал заявленный в любом отчете по промзоне.

— Пришли, — Аэламэль остановился. Перед ними возвышалось каркасное здание бывшей оранжереи — вряд ли на территории завода нашлось еще одно полностью застекленное помещение. Правда, стекол сейчас не было и в помине — лишь кое-где торчали кривые осколки, да и те угрожающе шатались, будто готовые в любой момент сорваться в сторону вторженцев. В лицо ударил запах прелой листвы, к которому примешивался отчетливый душок разложения. Станислав рефлекторно поднял руку, прикрыв рот и нос, и тут же зажмурился — по лицу хлестнуло тонкой ветвью, а позади раздался смешок.

Дождь хлынул сильнее, сквозь его пелену очертания здания размывались и терялись, являлся он иллюзией или все же реальностью — сейчас не имело значения. Ленски чувствовал направление с уверенностью вставшего на след пса: там, за пеленой, было нечто, что являлось сосредоточением всего, что творилось вокруг. Тот самый эпицентр, который Бюро никак не могло отыскать. «Надо было сразу у коллег из Кельтского Бюро помощь запрашивать», — думать о том, что им не хватало хорошего иллюзиониста, не сравнимо лучше, чем задумываться, насколько же далеко зашло происходящее, что никакие иллюзии оказывались уже не способны спрятать источник проблем достаточно хорошо.

Станислав шагнул вперед, на ощупь находя подходящий проем, чтобы пролезть внутрь, стукнулся лбом обо что-то, задел плечом внезапно вылезший откуда-то сбоку штырь, отряхнул с волос капли дождя и застыл, оглушенный тишиной. С той стороны бушевала настоящая буря: он видел, как ветер поднимает и кружит какие-то бочки, элементы стальных конструкций, куски бетона и весь тот мусор, что в изобилии валялся вокруг. Здесь же царила тишина. Будто попал в око бури. Он оглянулся, отмечая, что внутри оранжереи царит то же запустение, что и на остальной территории: валялись забытые кем-то куски шланга, остовы системы полива, труха и гниль, которая раньше была растениями. Будто здесь уже промчался ураган, который не пощадил ничего, кроме…

Она стояла в центре. Искривленный ствол напоминал сгорбленного человека, а изломанные руки-ветви поднимались вверх, пробивали себе дорогу сквозь стальные конструкции, тянулись в прорехи окон. Вспышка молнии резанула глаза, высветив редкие пожухлые листья, еще державшиеся на ветвях, и нечто темное и массивное. Разум Станислава никак не мог осознать, что именно он видит, но какое-то внутреннее чутье уже буквально кричало о неправильности и невозможности открывшегося глазам зрелища. В ноздри ударил гнилостный дух перезревших яблок, перемешанный с отвратительным запахом разлагающейся плоти. Экзорцист шагнул ближе, преодолевая сопротивление ставшего вдруг невероятно густым воздуха, и едва успел пригнуться, уклонившись от хлестнувших будто плеть ветвей. Раздался скрип, в котором его ухо различило практически человеческий стон. Станислав прищурился, стараясь в редких вспышках молний рассмотреть картину целиком: обрушившийся кусок старой лестницы, которая, должно быть, вела на второй этаж оранжереи, гибкий древесный ствол, вросший и изогнувшийся вокруг стали, распустивший вокруг ветви будто диковинный цветок и тело. Человеческое тело, распятое на остатках железных конструкций. Кровь ушла в землю и на ней выросли яблони. Мысль казалась странной, совсем не принадлежащей ему. Ленски оглянулся как раз вовремя, чтобы в отсветах молний увидеть лицо эльфа: потрясенное и не верящее. Бурый листок сорвался с пальцев Аэламэля, взлетел вверх, подхваченный ветряным порывом, и занял свое место на ветвях старой яблони. Вот и нашли деревце.

Впрочем, долго раздумывать о ботанике у Станислава не получилось: все вокруг снова пришло в движение, потоки дождя хлынули внутрь, стекая по ветвям, металлу — в темноте они казались черными, будто кровь, вой и скрежет приблизился, а весь остов оранжереи угрожающе накренился.

— Петровича бы сюда, — с тоской пробормотал экзорцист, отмахиваясь косым крестом от материализовавшейся практически перед носом призрачной твари. Ничего человеческого в ней не было — только распахнутый в немом крике рот и темные провалы глаз.

— Удержите их. Я попробую дозваться древа, — Ленски с трудом разобрал голос эльфа, но отрывисто кивнул, широкими жестами рассыпая вокруг смесь соли и перца и торопливо зачитывая первые катрены изгнания. Помощь от них выходила сомнительная, но зато внимание аномалии целиком переключилось на него.

Секунды растянулись в вечность, вязкую, жадную с шорохом множества голосов и скрежетом невидимых когтей, которые будто царапали по костям и чему-то находящемуся намного глубже, чем кровь и плоть. Станислав отбивался, огневеющие дорожки произнесенных слов вспыхивали, впивались в призрачную плоть и тут же с шипением гасли. Призрачные цепи рассыпались, сметенные тяжелым яблочным духом. Не удержать. Мысли окрасились отчаяньем, опасным, коварным чувством, подтачивающим силы.

— Ах ты тварь! — Ленски резко отскочил в сторону, с прикрученного к запястью амулета сорвалась ветвистая молния, вонзившаяся в подобравшуюся снизу сущность. Незамеченная в темноте черная клякса жалобно булькнула и рассыпалась ошметками, напоминающими сажу. Мелкая и неопасная обычно тварь, рожденная из чьего-то страха и неуверенности. Станислав на мгновение отвлекся и тут же резкий удар под дых выбил весь воздух из легких. Он ударился спиной о жалобно скрипнувшее ограждение и торопливо заморгал, пытаясь восстановить зрение и осмотреться. Кипевший в крови адреналин пока глушил боль, но надолго его не хватит. Экзорцист прицельно пнул окованным техническим серебром ботинком очередную мелкую тварь и нашел глазами эльфа. Тот уже стоял у яблони, прижавшись к ней всем телом и… делал ли Аэламэль что-то, разобрать не удавалось, но все-таки Станиславу казалось, что буйство энергий стихает, атаки становятся все более беспорядочными и вялыми.

Ставший привычным шум отдалялся, а сквозь него все отчетливее доносились слова незнакомого языка. Нежная мелодичная песня, казалось, проникала под кожу, вымывала все темное, наносное, врачевала оставленные призрачными когтями раны. Под веками разливалось золотисто-зеленое сияние. Ленски потряс головой, отгоняя наваждение, и с усилием выпрямился, отлепившись от такого уютного ограждения. Яблоня менялась. Искаженные ветви выпрямлялись, наливались новой молодой силой, будто втягивали в себя вихрящуюся вокруг энергию, железные конструкции таяли, обращаясь пылью и ржавчиной, будто из-под земли вокруг поднималось множество других деревьев. Мгновение — и Станислав мог поклясться, что вокруг него на многие километры расстилается лес, в котором нет ни одной живой души. Между деревьями вились призрачные фигуры: их очертания становились четче, и тогда он мог разглядеть правильные, нечеловечески красивые лица, волосы, украшенные венками из осенних листьев. Они подхватывали беззвучную мелодию, разливающуюся в воздухе, вели, звали за собой… Распятье на груди предупреждающе кольнуло и тревожно запульсировало, помогая справиться с дурманом.

Вокруг снова была заброшенная промзона, только никакого дождя и ветра — с удивительно чистого неба лился лунный свет, цеплялся за изящные ветви молодой яблони, играл неприлично весенней листвой, путался в серебристых волосах эльфа. В короне ветвей и цветов он совершенно не напоминал того Аэламэля, что Ленски встретил утром на перроне. Запоздало он начал чувствовать холод, ласкающий спину сквозь разодранное пальто, в ботинках неприятно хлюпало, а лопатки отзывались болью на каждое движение. Станислав неуютно повел плечами и, морщась на каждом шагу, похромал к яблоне.

— Выкапывать будете? — нестерпимо хотелось курить, но сигареты никак не находились, что совсем не добавляло экзорцисту хорошего настроения.

— Зачем? — Аэламэль безмятежно улыбался, но Ленски упорно чудился ехидный оскал.

— Простите?.. — Станислав недоуменно моргнул, пытаясь соотнести утреннюю беготню и это вот «зачем». А зачем они весь день бодрыми рысаками по всему городу скакали?

— Яблоня уже выросла здесь. Мы не берем священное дерево с собой, мы следуем за ним.

— А поподробнее? — ощущение грядущей гадости стало практически осязаемым.

— Мы вырастим свой лес здесь. И он станет домом, до тех пор пока живет яблоня.

— Кельтское Бюро в курсе? — спросил Станислав, уже предчувствуя ответ. Пальцы его наконец нащупали мятую сигаретную пачку.

— Нет, — отпираться эльф не стал. Только демонстративно поморщился и взмахнул рукой, разгоняя сигаретный дым.

— Ве-ли-ко-леп-но! — Станислав опустился на удобно появившийся за спиной толстый корень и мрачно посмотрел на Аэламэля. Международный инцидент грозил перерасти в международный же скандал и неприятности. Мучительно захотелось в Изборск. Поближе к Коровьей смерти и прочим понятным и милым сердцу вещам, подальше от политики и Кельтского Бюро.

— По Пражской конвенции имеем право, — эльф мрачных перспектив не разделял, он с преувеличенно довольным видом грыз яблоко, предоставляя Ленски размышлять о том, насколько яблоне нормально цвести и плодоносить одновременно, да еще в октябре.

— Ага, друидам это вашим объясни. — Упомянутая конвенция и впрямь позволяла видам и расам селиться там, где им хотелось, если, конечно, переселение не нарушало экосистему. Эльфы в систему Альбиона включились в свое время очень даже нормально, пусть и слегка потеснили местных сидхе. Экосистему же промзоны нарушить, в силу ее отсутствия, они точно никак не могли. — В отчете про вот это все я что писать буду?

— Пиши про экологию и озеленение, — щедро предложил Аэламэль. — У вас вроде это сейчас модно?

— И никакого энергетического вампиризма, путаных дорог и пропадающих самосвалов? — все-таки иметь под боком разумных существ, с которыми можно договориться, намного лучше, чем расплодившуюся по промзоне неопознанную дичь. Дело по которой тоже можно успешно закрыть.

— Если только лесопилок не настроят, а то знаю я вас…

— Не настроят, — уверенно отозвался Станислав, отбивая на телефоне сообщение Соколову. Пусть теперь у начальства голова болит. А у него отпуск. Неделю уже как.

Упитанный городской голубь тяжело приземлился на провисшую линию электропередач. Недовольно курлыкнул, склонил голову, поглядывая по сторонам круглым оранжевым глазом. Тишина. Глухая, мертвая тишина, которую не нарушало даже карканье вездесущих ворон. Голубь встряхнулся, расправил крылья, мягко планируя ниже, и приземлился на потемневшую от времени ветвь старой яблони, что уже проросла сквозь крышу заводской оранжереи. Проржавевшие железные конструкции вокруг напоминали клетку, скалившуюся осколками стекол в больших окнах. Голубь переступил лапами по ветке, клюнул что-то, напомнившее ему свежую весеннюю почку и замер.

Шелест. В начале тихий, он становился все громче, отчетливее, рассыпался на множество отдельных шепотков, скребся, скребся в уши, царапал невидимые стекла, разрывал тонкую корочку изморози, пробивал тонкими, будто иглы, веточками снежный настил.

Сидящая на ветке птица распахнула крылья, стремясь взлететь, но не успела: тонкие прутики метнулись к ней, опутывая, сдавливая, проникая между перьями, разрывая тонкую кожу и прорастая сквозь кости. Мгновение — и заполошное курлыканье стихло, безжизненная тушка рухнула к корням, тут же спрятавшим очередной комок перьев. По темным веткам медленно текли капли свежей птичьей крови.

* * *

Приход весны в Nске обычно сопровождался переходом окружающей местности от состояния «грязь замерзла» к состоянию «грязь потекла». Но сейчас, в самом начале марта, тонкий снежный покров еще стыдливо эту самую грязь прикрывал, а вместе с ней — разнообразные остатки человеческой деятельности, придавая городу вид культурный и практически нарядный. Возле переходов яркими пятнами толкались торговки, настойчиво впихивающие всем встречным хилые букетики мимозы, навязчивая реклама пестрела красной цифрой восемь и неизменными тюльпанами, предвещая суровый женский праздник и неизменную головную боль всего мужского населения.

Станислав ловко уклонился от практически втиснутой ему в руки мимозы, вылетел на проезжую часть под истеричное мигание зеленого человечка и, перепрыгнув подозрительно желтоватый сугроб, ввинтился в закрывающиеся двери районного отделения Бюро экзорцистов, под глухой бой городских часов приложил удостоверение к сканеру. Успел. Прибор пиликнул, отмечая время прибытия — ровно девять утра, и засветился зеленой лампочкой, открывая турникет.

Проигнорировав вечно заедающий и путешествующий в свое удовольствие лифт, Станислав поднялся по лестнице наверх. Двери этажей пестрели все той же вездесущей восьмеркой, и в этом экзорцисту чудилось особое изощренное издевательство. Родной отдел встретил его строгой тишиной и выставкой праздничных плакатов, которые коллеги из Китайского Бюро почему-то сочли особыми заклинаниями для изгнания злых духов и слезно умоляли поделиться. Ценному обмену помешала Шурочка, оскорбленная такой оценкой своего творчества, плакаты продолжили висеть, а коллеги захаживать стеснялись. Видимо, не стоило так бурно радоваться перспективе сбагрить образчики современного искусства.

— Стась, где ты ходишь в трудный для родины час? — раздалось вместо приветствия, стоило Ленски прикрыть за собой дверь кабинета.

— Виноват, каюсь, не повторится, — привычно отозвался Стас под недоверчивое хмыканье начальства и замер, оценивая престранную рабочую диспозицию: Шурочка сидела за своим столом в больших наушниках, быстро отбивала что-то на клавиатуре и старательно делала вид, что ее тут и вовсе нет, остальная часть коллектива в лице Петровича, Соколова и непонятно как затесавшегося в компанию эльфа расположилась вокруг его собственного стола с крайне сосредоточенным видом. Ну, кроме эльфа: Аэламэль с донельзя отстраненным выражением лица подчищал вазочку с печеньем и показательно игнорировал все укоризненные взгляды.

С какой целью в состав оперативного отдела затесался кельтский консультант до сих пор оставалось загадкой: Соколов называл это «помощью и международным сотрудничеством», сам эльф туманно намекал на какие-то долги, Станислав пребывал в уверенности, что тот просто подсел на домашнее печенье. Правда, выяснить, как Аэламэль предсказывал появление очередной вазочки с кулинарным шедевром Соколова, возможным не представлялось. Так же как объяснить его регулярные появления во вроде защищенном объекте без пропуска и предварительной записи. Безобразие это не пресекалось исключительно благодаря легендарной эльфийской интуиции, которая и впрямь работала лучше всех китайских амулетов. Бюро Поднебесной после инцидента с плакатами все поставки перевело на официальные рельсы, потому ждать очередного компаса аномалий приходилось не меньше двух недель, потом еще неделю настраивать, а через пару дней писать претензию на неточную работу. Квартальные карты горели, работа не двигалась, а потому явление Аэламэля, способного за пару часов вдумчивой медитации на карту района расставить на ней все точки повышенного фона с первого по шестой уровень включительно, показалось несомненным доказательством божественной воли и снисхождения всевышнего к делам вконец задерганных предновогодней чехардой смертных. Отобрать после этого у эльфа печенье ни у кого рука не поднялась. К тому же документального оформления своей персоны и выдачи зарплаты Аэламэль не требовал, что существенно повышало к нему градус начальственной приязни.

— А по какому поводу собрание? — под праздные размышления Станислав повесил пальто на вешалку, пнул недовольно заворчавший компьютер и попытался заявить права на свой рабочий стул, беспардонно занятый Аэламэлем. Эльф, сдвинув в сторону часть папок, величественно переместился на угрожающе скрипнувший под его весом стол и поднял повыше вазочку, из которой Ленски уже успел стащить аппетитно выглядевшую выпечку.

— Я еще не завтракал, между прочим!

— Вставать раньше надо, — Соколов подозрительно проигнорировал творящееся безобразие и обвел всех выразительным взглядом. — Итак, повторяю повестку дня: на носу Восьмое марта, дарить что будем?

Вопрос повис в воздухе дамокловым мечом и вверг присутствующих в окончательное уныние. До этого счастливого дня оперативный отдел мог похвастаться исключительно мужским коллективом, дисциплинированно сдавал деньги в общую копилку на тюльпаны и вопросами праздников и подарков не мучался. Однако после того, как к отделу прикомандировали Курагину Александру Викторовну, которую Петрович, а за ним все остальные ласково прозвали Шурочкой, вопрос праздников встал как никогда остро. Станислав покосился на недавно полученную в подарок именную кружку и понял — букетиком мимоз они никак не отделаются.

— Федор Григорьевич, мне уже слушать можно? — прервала Шурочка затянувшееся молчание.

— Не знаете? Думайте, господа, думайте! Работайте и думайте. И помните — времени остается все меньше! Слушай, Александра, слушай. — Соколов знаком показал, что наушники снимать уже можно, и неторопливо проследовал к своему столу, следом за ним к рабочему месту потянулся Петрович, и Станислав остался наедине со вчерашним недописанным протоколом, зависшим в очередной раз компьютером и догрызающим печенье эльфом. Экзорцист потер глаза, в очередной раз обещая себе не засиживаться вечерами, и мрачно уставился на гипнотически вращающееся окно загрузки.

— Аэламэль, будь человеком, не фони, — реакция техники на разную нечисть, к которой, чтобы не заявляли очередные борцы за равноправие, принадлежали и эльфы, была вполне однозначно негативной.

— Технику нормальную ставить надо, — Аэламэль оскорбленным величеством соскользнул со стола и отошел на четко выверенные два шага. Компьютер радостно пискнул и продемонстрировал оптимистичную заставку с сосновым лесом. — Кельтские не реагируют так.

— А у нас тут не Альбион, — Станислав философски пожал плечами, — они из Сегуната везут, а мы из Поднебесной. По-ли-ти-ка-а, — последний слог сорвался зевком, и экзорцист недовольно потряс головой, прогоняя сонливость.

— Тебе кофе принести? Или чем вы тут по утрам травитесь? — От участливого тона эльфа весь сон с Ленски мгновенно слетел, и он подозрительно посмотрел на Аэламэля: в альтруистах тот не значился по определению, так что внезапно проснувшееся человеколюбие можно было объяснить только тем, что эльф сегодня в Бюро пришел не только печенье есть.

— А взамен первенца и десять лет жизни? — нечисть остается нечистью, как бы ни прикидывалась похожей на людей. И мир они меряли совсем иными категориями, на чем довольно часто сыпались молодые экзорцисты. Не молись об удаче, не проси помощи, не жди чудес, не принимай подарков.

— Нельзя быть таким меркантильным, — Аэламэль скорбно покачал головой и уже серьезно продолжил, — дело есть. А ты без своего кофе с утра не соображаешь все равно.

— И кто тут после этого меркантильный? — Стас хмыкнул и вернулся к компьютеру. Как-то само собой получилось, что взаимодействие с «консультантом» целиком легло на его плечи: Петрович любую нечисть рефлекторно прикладывал святым добрым словом и кадилом, от Шурочки шарахался уже сам Аэламэль после знакомства с собственным портретом в ее исполнении (все же китайские коллеги явно что-то понимали в методах изгнания духов), Соколов же на подобные мелочи не разменивался — ему хватало общения с Управлением и никак не желающими успокоиться кельтами. Последние до сих пор писали жалобы, ноты протеста и даже сочинили целую петицию с обвинением в похищении анклава существ «иного плана». Хитрый эльф все эти дипломатические хороводы игнорировал, а приехавшую в январе делегацию с Альбиона и вовсе не пустил на промзону, демонстративно изобразив зимнюю спячку вместе с яблоней.

— Так что за дело-то? — Проснувшийся и подобревший после кофе Станислав в целом готовился слегка подвинуть текущие дела и погрузиться в эльфийские проблемы: март с точки зрения работы был месяцем спокойным, большая часть зимних инцидентов успевала решиться, а весенние еще не набегали. Вот пройдет пара недель — и начнутся разные обострения, придется ловить по оврагам всяких доморощенных ритуалистов и контрактеров-неудачников, отчего-то решивших, что вызов какого-нибудь беса решит разом все их жизненные проблемы. Читать подписываемые договоры, особенно в части написанной мелким шрифтом, эти лишенные всякого инстинкта самосохранения личности почему-то ленились.

— Не нравится мне эта твоя промзона, — как всегда лаконично, а главное, очень понятно сформулировал проблему Аэламэль.

— Во-первых, уже не моя, а ваша, — строго напомнил Ленски, благополучно сдавший проверку в архив, а потому вспоминать о ней совсем не жаждущий, — а во-вторых, я тебе сразу сказал, что экологией там хорошего не сделать. Но, — пришедшая внезапно в голову мысль показалась экзорцисту воистину гениальной, — исключительно в силу врожденного гуманизма, так и быть, посмотрим, что там тебе не нравится. А ты поможешь нам с подарком для Шурочки.

Эльф, явно не ожидавший настолько быстрого согласия, задумался, выискивая подвох, но предложение выглядело достаточно заманчивым и не слишком обременительным.

— Договорились. Только я понять не могу, что вы празднуете-то такое.

— Национальные особенности. По дороге объясню.

* * *

Естественно кататься просто так в рабочее время Стас себе позволить не мог, так что на промзону они попали уже после обеда, предварительно съездив по парочке наиболее залежавшихся заявлений, с которыми почему-то не смогли разобраться участковые экзорцисты, передавшие их оперативникам. Переваривающий непростую историю женской борьбы за равноправие, ее связи с праздником весны, мимозами и подарками Аэламэль был непривычно тих и даже не стал возмущаться по поводу сигарет, которые Ленски вытащил, стоило им чуть отойти от перрона. Данный факт вселил в экзорциста смутное подозрение насчет того, что никакой отрицательной реакции на табак у эльфов природой не предусмотрено, а один конкретный их представитель просто так тонко издевается над окружающими.

По сравнению с прошлым визитом промзона являла собой образчик законопослушной местности, настроенный духовный компас не улавливал ни одной потусторонней сущности, если не считать идущего рядом Аэламэля да яблони впереди.

— И что тут не так? — Станислав еще раз глянул на медленно вращающуюся стрелку и защелкнул крышку. — Аэламэль, ты же намного лучше, чем все это барахло, фон чувствуешь.

— Не знаю, — эльф практически бессознательно гладил кончиками пальцев кору, — неправильно что-то. Вот посмотри — ни одного гнезда в ветвях. Разве так бывает?

— Так рано еще, — Ленски пожал плечами и сунул руки в карманы. Легкий мартовский ветерок тепла еще не нес. — Может того… весна, обострение? — предположил он, но тут же осекся под потяжелевшим взглядом Аэламэля. Вздохнул обреченно и аккуратно раскрыл неизменную кожаную папку. Кто бы что ни думал — он там не только бланки протоколов таскал. Интуиция упорно шептала, что к словам эльфа стоит прислушаться. Щелкнула зажигалка над церковной свечой. Пламя нервно трепыхалось во все стороны, так что и понять ничего нельзя было. Стас прикрыл его рукой, что не слишком-то спасло ситуацию, и задумчиво посмотрел на приблизившегося эльфа.

— Ничего не хочешь мне сказать? Если я не буду знать, что происходит, то не смогу правильно оценить ситуацию. Так почему у меня источник фона двоится? — добавил он после паузы, так и не дождавшись ответа на первый вопрос.

— Потому что фон одинаковый, — отвечал Аэламэль неохотно, — я, она — мы одно. Поэтому я не могу сам прочитать фон. Но чувствую, что-то неправильно. С нами обоими.

— Приехали. — Станислав раздраженно задул свечу, понимая, что тут придется использовать другие методы. — Иди тогда к яблоне, чтоб поисковик не сбивался. Берегиня… на мою голову…

Раскладывать на избавившейся уже от снежного покрова, но все еще влажной земле листочки с печатями было неудобно. Пристальный взгляд растянувшегося на ветке яблони эльфа, который с кошачьим любопытством обозревал всю картину сверху, спокойствия тоже не добавлял. Станислав вскинул голову: Аэламэль и правда сидел на ветке, вот только повернулся он в противоположную сторону, да и поза была совсем другой. Откуда тогда в голове настолько отчетливый образ? Когда экзорцист снова посмотрел на рисунки печатей, он внезапно понял: взгляд не исчезал. Ленски практически демонстративно повесил на запястье еще один амулет и скрепил нитью последние фрагменты поискового круга.

Чистыми молитвами в Бюро пользовался разве что Петрович. Остальные причудливо мешали православную традицию с исконно славянской или тяготели к сибирским практикам, некоторые разбавляли римской, а в последние годы попадались и умельцы, не гнушающиеся перенимать опыт у китайских коллег. Получающаяся гремучая смесь, как ни странно, работала, в полной мере отражая многонациональность и широту взглядов Новой Византии. Поэтому сейчас под пальцами Станислава вилась красная обережная нить, печати с вписанными в них ангельскими именами, прикрывали творящего слово, а тихие катрены один за другим прокладывали путь. Не к чуждому — его тут хватало — и не к потустороннему, а к неправильному, нарушающему природный порядок вещей. Нить вилась, тянула за собой теплым клубочком, водила по старой оранжерее и возвращала. Туда, откуда все началось, возвращала. Ленски остановился у самых корней яблони и недоуменно посмотрел вниз. Слабое, едва заметное ощущение. Легкий, прелый запах гнили, такой естественный осенью и такой неправильный весной. Если только это не самая ранняя весна, обнажающая все, что так стремилась укрыть зимняя вьюга.

Он опустился на корточки и стал пристально разглядывать землю, мягкую, рыхлую землю, которой никак не могло быть в это время года. На темных комьях мелькнуло что-то яркое, отдающее жизнью. Станислав повертел в пальцах длинное сизое перо, нахмурился, приметив на нем несколько бурых пятнышек, и, натянув тонкие медицинские перчатки, принялся за раскопки. Земля поддавалась легко, теплая, совсем не смерзшаяся, она словно издевалась над окружающим яблоню неприветливым мартом. В пальцах хрустнули тонкие косточки. Перья, сморщенные лапы и маленькие клювы — целое птичье кладбище в корнях старого дерева. Пока только птичье. Утреннего расслабленного состояния как не бывало, Ленски тревожно хмурился, с некоторым сожалением понимая, что желание забыть о промзоне вместе с ее слишком долго тянущимися проблемами оказалось на редкость преждевременным.

— Гнезд, говоришь, нет… да откуда тут взяться гнездам… — Станислав аккуратно переложил в полиэтиленовый пакет наиболее сохранившуюся тушку и запечатал ее, надписав на бирке время и кодировкой пометив обстоятельства обнаружения. — Закину в лабораторию. Чтоб не скучали.

Дождь лил и лил. Косые струи заволакивали все вокруг сплошной пеленой, скрадывали все посторонние звуки, а может быть, просто маскировали тишину. Оглушающую тишину, которую он так боялся услышать. Но все равно прислушивался к несмолкающему шелесту дождя, пытаясь уловить что-то. Хоть что-нибудь.

Шаг. Еще шаг. Медленно, с явным трудом переставляя ноги. Будто каждая из них весила не меньше тонны. Ладонь медленно скользит по перилам, цепляется за что-то. Он подносит ее к лицу и видит бурые разводы ржавчины. Нет. Крови. Она вытекает сквозь распоротую кожу, просачивается сквозь поры, расцветает рыжими пятнами ржавчины. Ее все больше и больше, она падает откуда-то сверху, пятнает руки, лицо, одежду. И он вдруг понимает: дождь это и есть кровь. Кровавый дождь. Мысль почему-то не вызывает тревоги.

Он идет по раскачивающейся под ногами дороге, все сильнее вцепляется в перила, будто хочет удержать себя. Не пустить к чему-то там, впереди, но ноги идут и идут, звуки дождя все громче. А за ними — оглушающая тишина. Он срывается на бег. Бежит так быстро, будто этого хватит, чтобы пропустить нужный поворот, пролететь, вырваться вперед и…

Дороги под ногами больше нет. Ничего, кроме пустоты, от которой сердце подрывается куда-то вверх, обрывается вместе с тяжелым, сочным ударом. Боль приходит не сразу. Она проникает в тело медленно, вместе со стальной арматурой, неспешно разрывающей кожу, мышцы, дробящей кости. Он видит ее и одновременно не видит ничего, только ощущает стальные штыри, постепенно проникающие в тело.

А боль все нарастает, пока не становится яркой нестерпимой вспышкой. И тогда он кричит, кричит без звука, захлебывается, а вокруг неумолимо шелестит кровавый дождь. Или это капает его собственная кровь? Течет по переплетению стали и дерева, а листья внизу так великолепно багряны…

Станислав проснулся резко, будто где-то в голове разом включили все лампочки. С дрожащими руками и неприятным, болезненным ощущением в груди. Прикрыл глаза, стараясь дышать медленно и размеренно, успокаивая слишком суматошное сердцебиение. Изгнать тревожное ощущение, плотно засевшее в голове после сна, никак не получалось.

Зеркало в ванной кривилось привычным отражением, демонстрируя бледное и помятое со сна лицо с темными кругами под глазами. Стас набрал воды в ладони и провел по волосам, пытаясь как-то взбодриться и отделаться наконец от липкого ощущения надвигающихся неприятностей, блуждающего по позвоночнику. Прохладная вода текла по вискам, остужая их, успокаивая. Ленски медленно отнял руку от головы, вытаскивая что-то из волос. Тонкий яблоневый прутик с едва наметившимися почками.

Бюро экзорцистов с утра напоминало кладбище средней степени неупокоенности: все передвигались медленно, на внешние раздражители не реагировали, но резко огрызались на любые попытки вызвать какую-нибудь активность. Начавшаяся мартовская коллегия обеспечила отсутствие начальства, которое, видимо, увезло с собой последние осколки работоспособности.

В заглянувшего в лабораторию за результатами анализа Станислава коллеги прицельно метнули бумажный самолетик и выдворили вон с рекомендацией «приходить после обеда». Краем глаза экзорцист успел приметить расставляемые на лабораторном столе закуски — кажется, у кого-то из лаборантов сегодня был день рождения.

В отделе обнаружилась только дисциплинированная Шурочка, Петровича Соколов забрал с собой на коллегию в качестве активной силовой поддержки.

— Доброе утро, — стажерка приветственно махнула кистью и склонилась над творимым на свободном столе очередным шедевром. Станислав вяло кивнул в ответ, но подходить ближе предусмотрительно не стал. Хотя бы для сохранения и так расшатанного душевного равновесия.

После второй чашки кофе мозг заработал не в пример веселее, упорядочивая наконец смутные идеи в голове и выдавая хоть какое-то подобие плана.

— Шур, а кто сегодня на архиве дежурит? — спросил Стас, вертя в пальцах яблоневый прутик.

— Лена дежурит, а что? — способность Шурочки точно знать, кто в Бюро где, когда и с какой целью находится, не поддавалась никакому логическому объяснению, так же как и знание всех последних новостей и сплетен. Иногда Станислав подозревал коллегу в использовании запрещенных амулетов красноречия или, что было более вероятно, сокрытии какого-нибудь излишне болтливого призрака, живущего на территории Бюро.

— Мне дельце одно достать надо. — Теперь Ленски сосредоточенно копался в ящике стола, перебирая груду валяющихся там амулетов, большая часть из которых давно была нерабочей и разряженной.

— Так запрос напишите, — Шурочка философски пожала плечами и окунула кисть в особо ядовитую зеленую краску.

— Мне без запроса надо. Хочу проверить кое-что. — Стас выудил наконец пару работающих конструкций и теперь аккуратно расставлял их на свободном участке стола.

— Ну так сходите, проявите обаяние.

Проявлять обаяние к Лене, которая к своим тридцати пяти успела таинственным образом лишиться двоих мужей и теперь активно присматривала третьего, было идеей опасной и чреватой последствиями. Станислав страдальчески вздохнул и повернулся к Шурочке.

— Александра! Не стыдно тебе братьев своих отправлять на испытания тяжелейшие: спускаться в геенну огненную к демонам нечестивым с утра пораньше? И вообще, кто у нас контактёр, ты или я?

— А Лена и не «потусторонний объект с возможностью контакта», — непреклонно отозвалась стажерка.

— Тем более! К тому же я еще прошлые дела не вернул, — сознался Станислав в истинных причинах нежелания спускаться в архивные подвалы.

— Ага, и вещдоки в сейф. — Шурочка тщательно вымыла кисть и аккуратно положила ее поверх банки с водой. — Но на следующий выезд — я с вами!

— Договорились, — Станислав кивнул. В парах экзорцисты работали редко, ездить по всякой мелочевке Шурочке уже было откровенно скучно, а на что-то посерьезнее одну не отпускал Соколов, справедливо замечая, что специализация у стажерки ну совсем не боевая. Контактёр же в работе оперативников требовался исключительно редко — все-таки к ним на стол дела попадали после того, как становилось понятно, что вступать в контакт с очередной дичью уже как-то поздно. Потому чаще всего Шурочка маялась со скуки в отделе, занимаясь отчетами и документацией, от обязанности держать в подобии порядка которую старательно увиливали все остальные.

— Какое дело-то надо?

— Промзону мою принеси.

— Станислав Михайлович! Я не самосвал! Ее только всем отделом в архив полдня стаскивали! — Шурочка воззрилась на него с искренним возмущением.

— Не надо всю. Там папка была, синяя. Отчеты по пропавшим, с фотографиями. А остальное пусть хоть гаром горит, — Ленски примирительно поднял руки, вспоминая освобождение кабинета от ужасов промзоны. Собственно, именно после этого великого выселения у них и образовался свободный стол. И даже в проходах между шкафами получалось не бочком передвигаться.

— Ладно, поищу. Но с вас — шоколадка!

— Молочная, с орешками?

— Горькая и с миндалем!

Прутик сиротливо лежал на панели определителя и уверенно выдавал совершенно нейтральный фон. Станислав перепроверил еще раз все показатели и задумался, постучал на всякий случай по экрану, махнул рукой и отодвинул новомодную китайскую электронику в сторону. Лучше уж по старинке: с песочком и узелками.

Заговоренный песок оказался не в пример сговорчивее, но подтвердил лишь то, что Стас и так чувствовал: энергия была, но сейчас дерево оставалось просто деревом. Для каких-то более конкретных показателей нужна была нормальная лаборатория и специалисты. Которых до обеда беспокоить не рекомендовалось, а после — уже и смысла не было.

— Она зеленая! — Материализовавшаяся перед столом Шурочка звучно шлепнула на него перевязанную несколько раз веревкой папку и обличающе ткнула пальцем в обложку.

— А мне казалось — синяя. — Станислав тоже посмотрел на совершенно конкретно зеленую папку. Несомненно, именно ту, нужную, только почему-то не синюю.

— Там нет синих папок. Ни одной. — Экзорцист прислушался к очень спокойному тону и решил, что шоколадок лучше купить две. — И двадцать восемь зеленых! — И еще молочную, просто на всякий случай.

— Прости. — Он дернул за концы веревки, развязывая узел, и открыл папку. — Нет, ну я же говорил, что синяя! — Стас радостно стукнул по внутренней стороне папки, заклеенной синей бумагой. От стола Шурочки отчетливо донеслось рычание.

За все тридцать лет буйства, пропавшими без вести на промзоне были признаны восемь человек. Тех, кого хоть кто-то искал и заявлял. Сколько там могло оказаться тех, о ком не заявляли… Станислав опустил веки, стараясь во всех подробностях вспомнить утренний сон и то, что успел рассмотреть таким далеким теперь октябрьским вечером в свете молний. Картинка стояла перед глазами всего пару секунд, потом резко оказалось не до видений, а потом, утром, при осмотре оранжереи ничего подозрительного не нашли, приборы лишних флуктуаций не выявили, а лазить с лопатами и экскаватором не разрешил уже Аэламэль. Настаивать никто не стал — в Nск нагрянули кельты и всем резко стало не до промзоны и смутных видений.

Станислав медленно перебирал фотографии: все пропавшие были мужчинами, по большей части — работниками строительных бригад, в разное время пытавшихся как-то промзону облагородить. В их компанию затесались один из временных хозяев земли и пара забредших в поисках острых ощущений подростков. Экзорцист просматривал дела одно за другим, но не видел никого, кто мог бы как-то выделиться среди общего ряда. Значит, проверять придется всех. Он аккуратно отколол фотографии и сунул их в рабочую папку.

— Шурочка, собирайся. На промзону поедем. И инвентарь свой прихвати.

* * *

— А на фотографиях так мрачно все выглядело. — Шурочка щурилась на яркое мартовское солнце и прикрывала глаза ладонью. Солнечные зайчики танцевали на остатках стекол старой оранжереи, бликовали на стеклах больших очков, ласкали темный ствол дерева, искрились на редких сугробах, примостившихся в тенях конструкций. Промзона выглядела практически уютно, посмотришь — и не поверишь, что здесь может быть хоть что-то дурное. В воздухе витал едва уловимый свежий яблочный аромат.

— И здесь теплее. — Шурочка стянула перчатки, протянула руку вперед и вдруг остановилась, обернувшись к Стасу. — Можно же, Станислав Михайлович? Или лучше не трогать?

— Не трогай, — Ленски чуть резковато мотнул головой, — все-таки священное дерево…

— А как тогда? — Шурочка повела в воздухе рукой и пристально посмотрела на яблоню, будто ожидала увидеть там если не дверной звонок, то хотя бы какую-нибудь веревочку, за которую нужно дернуть.

— Ну-у-у, — со значением протянул Стас, — можно выманить на печенье. У тебя есть печенье?

— Издеваетесь?

— Значит, нет. Плохо. И нет, не издеваюсь. Но если печенья нет, то можно сделать так, — и Ленски нарочито медленно полез в карман за сигаретами. — Считай и документируй.

— Раз, — Шурочка прикусила губу, чтобы не рассмеяться, наблюдая за представлением. — Два. — Огонек зажигалки только успел коснуться сигареты, как…

— Сколько раз повторять можно? — Тонкие ветки яблони резко хлестнули, стремясь выбить сигарету из рук экзорциста, тот проворно отдернул руку назад и убрал предмет спора.

— Александра, фиксируйте. Скорость реакции на вызов посредством табачного дыма — от двух до пяти секунд.

— Не стыдно? — без особой надежды на положительный ответ поинтересовался Аэламэль, перехватывая рукой разбушевавшиеся ветки.

— Стыдно мне было за наше Управление и двадцать три призывных катрена, — отозвался Станислав, припоминая череду официальных визитов на промзону, последовавших после грандиозного эльфийского переселения. Перед начальством надлежало соблюдать регламент, читать утвержденные Константинополем призывы, на которые Аэламэль исключительно из вредности реагировал через раз. Ну или ему просто нравились прочувственные завывания под деревом.

— Подписывай лучше, — экзорцист достал из папки официально вида бумагу и сунул под нос эльфу.

— Это что? — если с разговорной речью проблем у Аэламэля уже не было, то через зубодробительные конструкции официальных документов он продирался откровенно медленно. Или очень хорошо делал вид.

— Согласие на проведение контрольных мероприятий класса В и С на занимаемой территории. — Официального возобновления дела по промзоне Стас пока не оформлял, но частью необходимых бумажек предпочитал обзавестись заранее. Во избежание дальнейших жалоб и проблем.

— Бюрократы! — эльф закатил глаза, но замысловатую закорючку в требуемых местах вывел.

— Система, — философски пожал плечами Станислав. — Шурочка, давай попробуем спросить вот об этих господах, — он протянул стажерке фотографии пропавших.

— Так пробовали уже, — стажерка удивленно на него взглянула. Дело по промзоне было длинным, так или иначе поковыряться в нем успели все, и, естественно, отдел контактов пропавших искал. Даже китайских коллег к этому делу подключили с их методиками музыкальных контактов.

— Пробовали. Позвать, поговорить, найти, — терпеливо разъяснил Ленски, — но разговаривать пытались с ними же. А ты вот ее, — он кивнул на яблоню, — спроси о них.

Шурочка с большим сомнением посмотрела в начале на него, потом на яблоню. Сомнения ее Станислав понимал отлично: все-таки пытаться говорить с призраками или какими-то еще сущностями — это одно, а пытаться добиться осмысленного ответа от дерева… Стажерка глубоко вздохнула, решительным жестом загнала очки повыше на переносицу и сняла с плеча футляр от ноутбука, в котором носила доску Уиджа.

Ленски отошел подальше, чтобы не мешать и не сбивать фон защитными амулетами. Задачку он поставил нетривиальную, но не сомневался, что если у кого и получится добиться внятных ответов даже у дерева, так это у Шурочки. Без всяких штучек вроде курильниц с благовониями и истерических завываний, которыми обычно грешил отдел контактов.

Теплое дерево под пальцами, казалось, источало слабый запах благовоний. Шурочка медленно провела пальцами по лакированной поверхности доски, коснулась вытравленных символов и глубоко вздохнула. Сколько бы ни прошло времени — проклятый запах так и не выветрился, мгновенно возвращая память о душных темных комнатах со сладковатым ароматом дыма, тяжелых пыльных шторах и невнятных шепотках. Указатель лег на доску точно между значками «Да» и «Нет». Простейший ответ на простейший вопрос. Вот только Шурочка на этот раз сомневалась, что добьется хотя бы его: все-таки призраки когда-то знали эти понятия, знали символы латиницы и двигали стрелки от одного к другому. Яблоня же… какой бы священной ни была, оставалась деревом. Пусть даже и Станислав, и Аэламэль говорили о ней практически как о живом существе, пусть она могла слышать и понимать, но вряд ли ее способ выражения информации хотя бы приближался к простым ответам, воспринимаемым доской Уиджа¹.

Шурочка положила на доску первую из пачки фотографий, которые передал ей Ленски. Ты знаешь его, ты видела его, ты слышала о нем? Ты будешь говорить со мной? Я слушаю тебя. Я хочу услышать тебя. Поговори со мной. Сомнений в том, что разговаривать здесь есть с кем, не было. Зажги она свечи — все погасли бы мгновенно. Но захотят ли ответить? Мысли, как и всегда на самой границе транса, плыли, отвлекались на посторонние мелочи. Шурочке казалось, что она сейчас смотрит на себя чуточку со стороны: видит и вязаную шапку с глупым помпоном, из-под которой выбивалась растрепанная русая коса, и большие очки с толстыми стеклами, в которых не было совсем ничего волшебного и загадочного. Совсем не похоже на то, что она помнила с самого детства. Никаких звенящих браслетов, широких шалей и мерзкого запаха благовоний, будто отпечатавшегося где-то под кожей.

Стрелка под пальцами самую чуточку дрогнула и замерла. Шурочка упрямо сжала губы и взялась за следующую фотографию. Пусть она не услышит внятных ответов, но хотя бы сможет отследить реакции. Тишина. Тишина. Тишина. Пальцы покалывало от поднимающегося вокруг вихря энергии, далекой, совсем далекой от всего, с чем приходилось работать раньше. Иногда казалось, что она слышит голоса: искаженные эхом, они пытались дозваться до нее, но лишь дробились на отдельные звуки и стихали, разбиваясь о невидимую преграду. Следующая. Подросток, почти еще мальчишка с удивительно голубыми глазами, смотрит с выцветшей фотографии. Что тебя сюда принесло? Любопытство? Желание доказать, что ты смелый? Случайность? Теперь не узнать. Стрелка едва ощутимо дрожала под пальцами, вибрировала, крутилась вокруг собственной оси, но не останавливалась ни на чем. Кто бы и что бы ни пытался ей сказать — символы доски ему совсем не подходили.

Хватит. Шурочка сжала пальцами стрелку, мысленно представляя, как резко гасит огонек свечи, обрывая контакт. Теперь она аккуратно раскладывала фотографии на две неравные стопки: те, что вызвали реакцию, и те, на которые отклика на последовало. Которая? Стрелка дрожит и вертится, все быстрее и быстрее, так, что кажется — еще секунда и слетит с доски, пока внезапно не останавливается напротив одной из разложенных вокруг нее фотографий. Эта? Ты хочешь рассказать о ней? Я послушаю, правда. Вибрация стрелки болью отдалась в руки. Мало. Слишком мало. Слишком тихо. Недостаточно.

Негнущимися пальцами Шурочка оттолкнула от себя доску, звякнула молнией, доставая из футляра старую потрепанную колоду карт. Символы, более полные и многозначные, чем придуманные буквы. Способные вместить то, что нельзя выразить словами. Она не очень хорошо знала расклады, но сейчас это и не нужно было, только вытащить из колоды карту, что так хотела высвобождения, что обжигала ладони. Двенадцатый из Старших Арканов. Повешенный. Энергия вздернула ее на ноги, заставила сделать несколько шагов вперед, пока сжимающая карту рука не коснулась древесного ствола.

Темнота. У нее не было глаз, чтобы видеть. Тишина. Нет ушей, чтобы слышать. Все, что есть, — мерная пульсация соков, поднимающихся вверх от земли, протянувшихся от корней к листьям, касающихся неба. Тепло. Оно касается листьев, впитывается ими, искрится и обжигает, смешивается с соками и течет вниз. Круговорот. Вечный круговорот жизни. Много-много сезонов. Рост. Цветение. Плодоношение. Увядание. Круг. Покой. Ничто неизменно. Она растворялась, терялась в тяжелых бархатных объятиях, задыхалась в сладком яблочном духу, к которому вдруг примешался солоноватый аромат. Давно-давно ее не касалось ничего подобного. Издалека едва уловимым эхом доносилась песня, а сладко-солоноватое текло по ветвям, даримое щедро, добровольно, скрепляющее союз и просьбу. Теперь? Со сладко-соленым шла боль. Нет-нет-нет. Кричало что-то. Отторгало ее. Корчилось в агонии и все равно становилось частью. Мало. Недостаточно. Пусто. Взять еще. Еще! ЕЩЕ!

— Александра! — чужой голос резко ворвался в голову, дернул, обжег, напоминая, что у нее есть слух, зрение и много чего еще. Шурочка глубоко вздохнула и открыла глаза. Во рту будто отпечатался соленый привкус крови, перемешанный с гнилостно-сладким вкусом перезревших яблок. Она закашлялась, сгибаясь пополам и яростно отплевываясь от мерзкого ощущения.

— Поедем отсюда… не могу находиться, — собственный голос казался чужим, — там… расскажу.

— Хорошо, — прохладное прикосновение ко лбу будто заперло, сдержало вновь поднимающееся изнутри видение-воспоминание. Да. Не думать. Пусть будет тихо. Стеклянное ощущение в голове казалось таким хрупким, что Шурочка стояла на одном месте, боясь пошевелиться, и будто издалека наблюдала, как Станислав аккуратно собирает ее инвентарь, убирает все в футляр и вешает его к себе на плечо.

— Все, поехали. — Ее взяли за руку, но даже это казалось далеким и совсем ненастоящим.

Примечания:

[1] Уиджа (доска Уиджа) — доска для спиритических сеансов вызова душ умерших с нанесёнными на неё буквами алфавита, цифрами от 1 до 9 и нулём, словами «да» и «нет» и со специальной планшеткой-указателем.

Стас с беспокойством наблюдал за тем, как Шурочка опускает ложечку в кофе, размешивает, нарушая рисунок из пенки, поднимает и снова опускает. Раз за разом, одна и та же последовательность движений, подрагивающие пальцы и остановившийся взгляд в никуда. Откат после контакта, знакомый всем молодым экзорцистам, напортачившим с техникой безопасности, забывшим о правиле дистанции с объектом. Вот только Шурочка, несмотря на свою молодость, таких ошибок не делала никогда: слишком хорошо была знакома с их последствиями.

— Что ты почувствовала? — осторожно спросил Ленски, понимая, что ждать, пока Шурочка заговорит сама, придется долго.

— Жертва, — она ответила не сразу, будто пыталась вспомнить, что это значит — говорить. — Аэламэль, расскажи, как освящают ваши яблони, — Шурочка вдруг подняла голову и посмотрела прямо на эльфа. Спокойный и безмятежный взгляд серых, как озерная гладь, глаз прошелся холодом по коже, и Станислав с трудом подавил желание отодвинуться в сторону, про себя радуясь, что объектом внимания оказался совсем не он. Контакт еще продолжался.

— Добровольная жертва, — неохотно отозвался Аэламэль, но не ответить контактеру, когда он спрашивает — трудно. Это скрепы, это обеты, это договор, что был заключен задолго до них, довлеющий над всеми, независимо от воли или происхождения. Договор между явью и навью, скрепивший мосты и запечатавший слишком широко раскрывшиеся двери. — Но мы никогда не проводили ритуал на этой земле.

Словам Аэламэля Станислав не слишком удивился: все же идея сделки была намного старше, чем человечество, и стабильно оправдывала свою универсальность: отдай, чтобы получить что-то. Кровь, жизнь, утекающая энергия — во все времена это считалось весьма ценным даром, лучшей из возможных жертв. И, конечно же, существовала огромная разница между отданным добровольно и полученным насильно. Проблем с последним уж всяко оказывалось намного больше. Чего стоили одни посмертные проклятья, которые могли весь изначальный ритуал вывернуть наизнанку. И если они имеют дело как раз с таким искаженным ритуалом… Ленски стиснул пальцами виски, ощущая нарастающую головную боль: простенькая просьба грозилась вырасти в нешуточную проблему.

— Вот этот! — Шурочка между тем перебрала фотографии и подвинула к нему изображение средних лет мужчины. Строительная бригада, снос старых зданий. Пробыли на промзоне три недели, потом у них провалился под землю экскаватор, кто-то сломал руку, все жаловались на кошмары. После инцидента третьего уровня в бараке — отказались продолжать работу. Вспомнить подробности и обстоятельства труда не составило, но ничего слишком уж нетипичного для промзоны там не было. Разве что поняли, что кто-то пропал почти сразу, но поиски начались только через несколько дней — когда фон утих и стало возможно проникнуть на территорию. Но такие бури на промзоне случались регулярно: примерно каждый второй раз, как очередной хозяин пытался изменить что-то более серьезное, чем заново застеклить окна в офисных зданиях. Естественно, ничего не нашли: ни человека, ни тела, и списки пропавших пополнились третьей фамилией.

— Уверена? — чем именно этот мужчина выделялся из общего списка, Станислав понять не мог.

— Да, — Шурочка решительно кивнула, — я видела именно его. И яблоня… реагировала. Она… недовольна, — стажерка на мгновение сдвинула брови, а потом широко распахнула глаза, будто разом осознала что-то важное. — Жертва. Он — жертва. Но неправильная, не такая, как ей нужна. Но она приняла ее. Потому что ничего другого не было.

— Недобровольная жертва, — Станислав глубоко вздохнул, во всех подробностях вспоминая утренний сон. Картина давней трагедии казалась все более отчетливой и неприятной. — Аэламэль, вот эти даты… — он ткнул пальцем в строку с предполагаемым временем исчезновения, — они попадают под какие-то ваши ритуалы?

— Подпадают, но… не очень точно. Хотя я не знаю, как в тот год светила луна над этими землями.

— Вот как. Вероятно, он просто оказался не в том месте не в то время, испугался или наткнулся на какую-то мелочь. Там всякой энергетической гадости, питающейся страхами, всегда хватало. Навести морок, затащить куда-то и…

— Он высоты боялся, — Шурочка листала личное дело пропавшего, ища какие-нибудь подробности, — поэтому и потащило на второй ярус. Завести, напугать… вряд ли он осознавал, куда идет.

— А потом поздно стало, — Стас мрачно кивнул. — Может быть, даже сам споткнулся и упал, а может, столкнули. В любом случае — умер он точно не сразу, иначе такого резонанса не было бы. Она… все впитала вместе с кровью: страх, боль, проклятие…

— Не повезло, — Шурочка подвинула к себе чашку с уже остывшим кофе и теперь цедила его маленькими глотками.

— Кому именно? — Станислав аккуратно собрал фотографии в папку. От мысли, что придется писать в рапорте и как потом объяснять, почему все это профукали раньше, хотелось приложиться о что-нибудь тяжелое и уйти на больничный. Кто ж знал, что посреди промзоны формируется эльфийское ключ-дерево или как его там кельтские коллеги называли?

— Всем не повезло, — Шурочка сострадательно вздохнула, — а что делать-то теперь, Станислав Михайлович? Очищающие ритуалы проводить?

— Если найдется ритуалист, который их хотя бы рассчитать сможет, — эльф запустил пальцы в волосы, стискивая в кулаке пряди. — Мы… слишком долго ее искали. Если все так, как вы говорите…

— То проще всю промзону Божьим Гневом причесать.

— Нет, — Аэламэль вскинулся, воздух вокруг него словно самую чуточку раскалился, ощутимо запахло озоном и почему-то прелой листвой. Несмотря на то, что Альбион давно находился под влиянием кельтского анклава и филиалов Объединенной христианской церкви там не было со времен изгнания Марии Кровавой, об одном из самых мощных экзорцизмов, что имелся в арсенале христиан, эльф не мог не знать. Белое пламя Божьего Гнева стирало все и вся, оставляя объект, на которой было направлено, стерильно чистым, но совершенно мертвым. В последний раз Божий Гнев применяли во время прорыва на Припяти, где он оставил выжженную пустыню радиусом в пару километров. Конечно, сотворить что-то настолько мощное Nскому Бюро никто бы не позволил, но даже малого варианта хватило для того, чтобы навсегда забыть если не о промзоне, то об эльфийской яблоне точно.

— Не кипятись, — Станислав поморщился, поправляя под воротником один из амулетов, отозвавшийся жаром на чужую силу, — никто пока ничего проводить не собирался. Думать надо.

— А что тут думать, — Шурочка невозмутимо пожала плечами и поправила очки на носу, — надо как-то убедить или яблоню, или жертву, что она — добровольная? Довести ритуал до конца. Он же, если я правильно поняла, неполный?

— Издеваешься? — Станислав преувеличено ласково посмотрел на Шурочку. — Мы, чтоб курицу под порогом закопать, полгода у Управления разрешение на ритуал выбивали, а потом еще год проверки фона терпели. А тут человек, между прочим.

— Запрещено Международной Конвенцией тысяча восемьсот тридцать второго года, — стажерка покрутила в руках ложку, — которую кельты вроде только в девятьсот восемнадцатом подписали, да?

— Подписали.

— Ну нам же никого жертвоприносить не надо… он же уже, того…

Глядя в глаза, полные искреннего непонимания проблемы, Станислав сразу вспомнил, как пообщавшийся с Шурочкой пару минут насчет плакатов китайский коллега резко сбледнул и помещение Бюро поспешил покинуть. Впрочем, сам виноват: спрашивать, что он рисует, у художника, принимающего как должное непростую логику призраков в духе «он отдавил мне ногу, значит, я имею право отравить ему всю оставшуюся жизнь», было чревато неприятными открытиями.

— Это в любом случае работа с энергетикой человеческой смерти, то есть под Конвенцию попадает любое взаимодействие, если оно не направлено на упокоение.

— Но мы же как лучше хотим… Или тут этот… морально-этический момент?

К морали и этике Шурочка всегда подходила с большой настороженностью и, насколько знал Станислав, где-то именно тут скрывалась та причина, по которой действительно хороший контактер перебирал бумажки в оперативном отделе. Для профильного отдела тогда еще будущий стажер Кулагина не прошла необходимые психологические тесты.

— Какая разница, насколько это этично, если даже в вашем управлении нет ни одного толкового ритуалиста. Это же первый уровень допуска, если по вашей классификации, — Аэламэля вопросы морали трогали еще меньше, чем Шурочку, а с отделом ритуалов Управления он имел самое близкое и неприятное для обеих сторон знакомство еще в самом начале великого переселения, когда пришлось согласовывать ритуалы для границ. Чуть не поседевшего в процессе эльфа откармливали печеньем под сочувствующее молчание оперативного отдела, а все восемь ритуалистов Управления почему-то внезапно взяли санаторно-лечебный отпуск. Тот шедевр, в который их усилиями превратился классический кельтский обряд, можно было демонстрировать в качестве наглядного пособия, как ритуалы проводить не надо.

— Откуда ему в Управлении взяться, — Шурочка хитро улыбнулась. — Станислав Михайлович, неужели не рассчитаете?

— Не рассчитаю, у меня четвертый стандартный уровень допуска, — сухо ответил Стас, — простые ритуалы общего пользования. Если не знаешь, то даже защитный на Бюро через Соколова выписывали — у него второй.

— А в деле…

— А в дела лазить не надо, там есть слово «личное» и отметка о секретности.

— Я же не специально! Я документы на аттестацию заполняла. Вам же некогда было, — голос у Шурочки как-то опасно задрожал, и Станислав даже устыдился своего слишком резкого тона. Но тема допусков была долгой, болезненной и крепко связанной с его быстрым взлетом карьеры в петербуржском управлении и ещё более быстрой отправкой в далекий Nск.

— Извини. Но допуск-то в любом случае аннулирован. Толку с него.

— Как будто вы от этого расчеты делать разучились…

— А какой был? — осторожно спросил Аэламэль, который в спор вмешиваться не торопился, но слушал очень внимательно.

— Второй. Международный, — неохотно ответил Станислав, преувеличенно внимательно разглядывая прохожих за окном. Система допусков к проведению ритуалов складывалась долго, трудно и сопровождалась множеством споров и казусов: каждое Бюро имело свои ранги и критерии, которые считало единственно обоснованными, и отказывалось признавать чужие. Но все-таки массовые прорывы и необходимость работать вместе специалистам из разных стран породили единую международную систему, состоящую из трех уровней допусков, признаваемых в любой точке мира. Второй уровень допуска по международной классификации позволял Станиславу проводить любые типы ритуалов, в которых было задействовано до пяти экзорцистов — так называемый малый круг. Для яблони и промзоны хватило бы с запасом.

— Международные же допуска нельзя аннулировать. — Под хищным взглядом эльфа, который явно уже что-то мысленно для себя решил, Ленски чувствовал себя неуютно, да и амулеты тревожно потрескивали, реагируя на излишне пристальное внимание.

— Но можно запретить к действию на определенной территории.

— Если подходить с формальной точки зрения, то территория промзоны…

— Попадает под юрисдикцию Новой Византии со всеми действующими законодательными актами. Земля у нас была и остается государственной, а то вашим анклавам только волю дай… — Вопрос собственности, в свое время решенный весьма радикальным образом, даже после реставрации поднимать не стали, хотя многие анклавы выказывали по этому поводу живейшее неудовольствие, но новая императорская семья в доставшееся по наследству имущество вцепилась крепко, так что не помогла даже большая нота в Пражский суд по правам нави.

— Положим, допуск на проведение ритуалов и у меня есть, — давление на амулеты исчезло, как будто его и не было, но интуиция расслабляться не советовала совершенно.

— Но можно же и просто рассчитать. Чисто теоретически, — радостно подхватила идею Шурочка. — Ну неужели вам самому не интересно, а?

Станислав очень внимательно посмотрел вначале на Шурочку, потом на Аэламэля, но так и не определился, чей взгляд его в этот момент пугал больше — стойкое ощущение захлопывающегося с двух сторон капкана было более чем отчетливым.

— И не надо давить на мое профессиональное любопытство. Потому что его нет. Совсем. — Все-таки в данном случае здравый смысл и солидная пачка объяснительных, которые Ленски еще с прошлого раза писать замучился, это самое любопытство прекрасно сдерживали. Стас сделал вид, что тихого фырка от эльфа не услышал: ложь тот чувствовал превосходно.

* * *

Станислав дочитал последнюю страницу лабораторного отчета по птицам с промзоны и задумался. Карандаш в его руке будто сам собой чертил поверх печатных страниц график усиления активности, рассчитывал возможные последствия. На самом деле он соврал: чтобы думать, у них было совсем мало времени. Экзорцист аккуратно отложил карандаш и свернул отчет, небрежно запихнул его в задний отдел рабочей папки. Временами он был благодарен закостенелой системе Бюро, до сих воспринимающей слова «электронный документооборот» как особо ругательные, и национальному разгильдяйству, позволявшему и сложные лабораторные тесты проводить исключительно по дружбе, и выносить их засекреченные результаты за пределы Бюро. Последнее официально, конечно же, было запрещено, но с дурной привычкой сотрудников таскать работу на дом никто бороться не спешил. Так что это совершенно ничего не значило. А слишком пристальный взгляд Шурочки можно просто не замечать.

Конечно же, Ленски не собирался тратить свои законные выходные на расчет каких-то там ритуалов. Ему и без того было чем заняться. Станислав навернул пару кругов по квартире, с задумчивым видом помедитировал на пустые полки холодильника, искоса глянул на сероватую завесу переходящего в дождь снега за окном и полез за справочниками. Нужно же как-то бороться со скукой.

Неторопливо тикали настенные часы: секундная стрелка ползла медленно, с задержкой, словно своим примером демонстрировала — торопиться некуда, впереди вечность. Росла стопка стянутых на пол справочников, длинные столбцы расчетов покрывали неряшливую стопку листов, а на чистом листе ватмана, закрепленном прямо поверх журнального столика, выстраивался рисунок основы будущего ритуала. Изначально пятиконечная звезда меняла форму, то разрасталась, то ужималась, поочередно вытягивая лучи в направлении схематично набросанных созвездий; вертелся установленный в уголке стола маленький компас.

Серое утро постепенно набирало силу и краски. Случайный солнечный луч боязливо скользнул в щель между шторами, высвечивая скомканную бумагу, чертежи с характерными пятнами пролитого кофе, пустые чашки, в одной из которых вместо ложки торчал циркуль.

Склонившись над столом, Станислав переписывал начисто законченный расчет, в верхнем углу которого автоматически дорисовал двойной гриф «секретно». Ровным рядам цифр и аккуратно вычерченным схемам не хватало только одного — практического подтверждения. Которое свежерассчитанному ритуалу не грозило ни при каких обстоятельствах. Экзорцист скатал лист в трубку, перетянул резинкой и засунул на верхнюю полку книжного шкафа — к другим таким же совершенно теоретическим изысканиям без шанса на подтверждение. Самое правильное решение. Невозможность удостовериться в собственных выводах… угнетала. Ленски раздраженно потер переносицу и принялся собирать пустые чашки: лучше навести порядок сразу, иначе потом руки до этого точно не дойдут. И Софья Марковна будет недовольна. На мгновение экзорцисту показалось, что в зеркале отразился знакомый силуэт, он потряс головой и потер глаза.

— Все завтра, — твердо сказал он в пустоту, но чашки до раковины все же донес.

После полудня выглянуло робкое весеннее солнце. Яркие лучи активно прогревали землю, гоняли притаившиеся в тени заводских зданий сугробы и всячески поднимали настроение случайным прохожим. Станислав в дополнительной стимуляции настроения не нуждался, оно и без того было слишком хорошим для человека, собиравшегося нарушить за раз десятка три особых циркуляров.

Промзона казалась неприлично тихой, будто затаившейся: проржавевшие ворота гостеприимно распахнуты, кирпич и куски бетонных блоков выложены в возвышающуюся над первой весенней грязью дорожку. Экзорцист скептически на нее посмотрел, но все же решил, что лучше воспользоваться приглашением, чем героически тонуть в месиве тающего снега и грязи. Дорожка, на удивление, не подвела, хотя пару раз игриво сворачивала в совершенно неправильных направлениях, но вывела куда нужно — к яблоне, которая, будто в насмешку над всеми законами природы, обзавелась нежной весенней листвой. Ветви без всякого ветерка шевелились, по ним то и дело пробегала едва заметная рябь, и Станиславу показалось, что дерево наблюдает за ним, поворачивает скрытые в листве глаза, тянется любопытными ветвями. Касается. Он поморщился, провел рукой по лицу, отгоняя наваждение, и снял неизвестно когда прицепившуюся паутину.

Порыв холодного ветра взлохматил волосы, толкнул в спину, Стас вздрогнул и отшатнулся от хлестнувших у самого лица ветвей. Холодных, почерневших, лишенных малейшего намека на листву. Когда он успел подойти настолько близко? На руке нестерпимо жегся браслет-оберег. Медленно, подавляя весьма опасное желание сорвать причиняющую боль побрякушку, Станислав отступил назад, споткнулся о какой-то корень, взмахнул руками, неловко завалившись назад.

— Не стоило без меня приходить. — Хватка у эльфа, удержавшего экзорциста в вертикальном положении, была воистину железная.

— Да как-то не подумал, — честно ответил Стас, запоздало вспоминая, что вообще-то хотел дождаться Аэламэля у входа на промзону: тот всегда прекрасно чувствовал постороннее присутствие и появлялся независимо от всяких катренов и прочего. Если был в настроении.

— Профессиональное любопытство взыграло? — Внимательный взгляд эльфа, устремленный на перекинутую через плечо сумку, из которой предательски торчал тубус, украшенный рунным кольцом, экзорцист чувствовал даже не оборачиваясь.

— Не люблю лежащие без дела расчеты и комиссии из Константинополя, — досадливо бросил он и шагнул в сторону, увеличив расстояние между ними до относительно комфортного.

— Покажешь? — Аэламэль будто и не двигался с места, но теперь стоял точно между Стасом и яблоней. Острые ветви клонились к нему, словно нашептывали что-то.

«Ябедничает», — с совершенно неуместной веселостью подумал Стас, подсознательно ожидая, что эльф еще и погладит дерево по веткам, как ластящееся животное.

— Двойной гриф секретно, — мрачно заметил экзорцист, когда после небольших колебаний все-таки вытащил из сумки скатанный в трубку расчет. Существовал определенный запрет на допуск нечисти к человеческим ритуалам, но в данном случае Станислав смутно надеялся, что со своей яблоней Аэламэль все-таки разберется сам. Хотя интуиция упорно подсказывала обратное.

Пока эльф изучал расчеты, Ленски осматривал местность, мысленно размечая ключевые точки будущего построения, прикидывал, куда лучше будет направить излишки энергии и как все творимое непотребство половчее скрыть от стационарных счетчиков. Вспышка-то знатная будет.

— Это точно сработает? — скептицизм в голосе Аэламэля можно было потрогать руками, но Станислав даже не подумал обижаться: большинство тех, кто видел его расчеты задавались аналогичным вопросом.

— Не попробуем — не узнаем, — он пожал плечами, — но ничего другого тут тебе никто не предложит. Кроме Божьего Гнева.

— Я сам за это не возьмусь, — эльф вернул расчеты и отступил чуть ближе к яблоне, то ли защищаясь, то ли прикрывая ее.

— Жаль, — Стас вздохнул, чуть щурясь на вновь выглянувшее солнце: грядущий вой всех ближайших счетчиков он ощущал практически кожей. — Если у тебя найдется что-нибудь, что перекроет эту вспышку так, что даже кельты потом не разберутся, то я попробую.

— Например?

— Не знаю. Что-нибудь эльфийское. Наши в этом не слишком разбираются, главное — выброс достаточный.

— Будет. Как вы говорите… национальное. Только, — Аэламэль вдруг оказался очень близко, Стас и не заметил, когда успел, — сделай как надо, человек.

— Сделаю, если прекратишь мне амулеты дразнить. И откуда столько недоверия к официальной власти? — Стас поморщился, сдвигая вверх по запястью опять раскалившийся браслет. Всяких штучек от нечисти он видел предостаточно и не демонстрировать, как от таких явлений пробирает весьма неприятным холодком, научился давно.

— А ты, значит, тут с официальным визитом? — Аэламэль кривил губы в привычной, чуть неестественной улыбке.

— Нет, я сегодня свободный художник. Но, знаешь ли, тенденция.

Когда-то предки, закладывая новый дом, приносили в жертву коня. Его кровь лилась в котлован, над которым поднимался фундамент и стены, пропитывала землю и камни, подтверждая право. Строить, владеть, пользоваться и передавать. Череп очищался от кожи, высушивался и выбеливался, а потом закреплялся на крыше, отводил зло. Позже его заменили резным украшением. А если шагнуть еще дальше, в глубь веков, то можно добраться до тех времен, когда в жертву приносили рабов. В их памяти с добровольными жертвами складывалось не очень-то удачно.

Но поверх нее накладывалась другая память, в которой нашелся человек, решивший позволить миру начать все с чистого листа, взявший на себя все совершенное до него, ставший добровольной искупительной жертвой.

Все, что составляло их теперь, родилось на стыке этой памяти, вобрало ее всю в себя, вместило, преобразовало и позволило сейчас и самому Станиславу, и его коллегам в одной руке держать крест, а в другой — древнее громовое колесо. Земля щедра, в ней всему найдется место. В этом — двойственность, истина и возможность.

Станислав вытащил последний короткий нож из тубуса и воткнул его в землю, довершая розу ветров. Кто-то предпочитал основы под ритуал вычерчивать, обозначать углы свечами, он же больше полагался на ножи с костяными рукоятями и нитки: такую конструкцию легким ветерком с места не сдернешь. Яблоня пока вела себя удивительно смирно, правда, ощущение тяжелого пристального взгляда Ленски не оставляло ни на секунду. Красные нити обозначили границы, пути, по которым совсем скоро побежит энергия, дерево было в самом их центре — хотело или нет, но энергия в ритуале будет задействована именно его, Станиславу предстояло ее лишь перенаправить, преобразовать и проследить, чтобы все прошло как надо. Заставить поток ветра изменить направление, повернув флюгер. Но не в этом ли суть любого ритуала? Воздействуя на отображения изменить реальность.

Принцип подобия — основа любого ритуала. Станислав занял в узоре место, аналогичное яблоне, прикрепил на лацкан пальто веточку с парой листиков, начав читать первый катрен — имянаречение. Теперь они — одно тождественное целое. Ленски закрыл глаза, сейчас они только мешали чувствовать, представил, что ощущает землю под ногами, медленные токи соков, поднимающиеся вверх по ногам-стволу, пульсирующие венами и жилами, расходящиеся к ветвям-рукам, и ветер, играющий волосами-листьями. Одно тело, одно имя, одна воля.

Внутренности скручивало тягучей, мучительной болью, от которой хотелось избавиться. Вырвать, выплеснуть неправильное, отторгаемое, искривляющее. Но что-то мешало, не давало, вцепившись испуганно и жадно, верещало на разные голоса: «Мое, мое! Вкусное, сладкое! Собственное. Дай, дай больше. Дай еще. Дай мне». Если бы мысли Станислава были обычными, человеческими — он непременно бы сбился с ритма, сорвался, но он-яблоня думал медленно, тягуче. Он слышал, он осмыслял, а ритуал нес все дальше и дальше. Где-то за гранью слышимости ощущалась другая магия — теплый яблочный дух, запах трав, перезвон ручьев и задорная, как весенняя капель, песня. Аэламэль? Для Стаса все это оставалось чужим и ужасно далеким, он скользил все глубже, всматривался внутрь себя, целенаправленно отыскивая источник искажения. Будто почувствовав его намерения, тот затих, замер, сливаясь и прячась — сколько ни смотри, не разглядишь ничего, кроме теплого сока и годовых колец.

Экзорцист снова потянулся к собственной энергии, ее неверному искаженному току, стремясь выправить, исправить его, но теперь еще и вслушивался, готовясь в любой момент выловить и вытащить постороннее. Яблоня содрогалась от корней до самых веток, извивалась, натужно скрипела, практически стонала в голос. Стас, повинуясь больше инстинкту, чем разуму, опустил руку вниз: где расстегивая, где срывая пуговицы пальто, затем — рубашки, раскрывал толстые слои коры, из которых так рвалась, просилась наружу затхлая гниль. Ствол яблони треснул, из него хлынула черная жижа. Тут же оборвалась звучавшая до того музыка, но Станислав этого не заметил: он стиснул пальцы в кулак, пытаясь поймать за хвост, выдернуть на поверхность полупрозрачное извивающееся существо, напоминающее разожравшуюся пиявку. Она упиралась, цеплялась острыми коготками, ранила изнутри и отчаянно, за гранью слышимости верещала. Стас рухнул на колени, от боли его внутренняя хватка слабела, пиявка завертелась сильнее, выскальзывая из пальцев.

— С-стой, зараза, — прошипел он, отчаянно цепляясь за скользкую тварь, понимая, что выцарапать во второй раз ее будет не в пример сложнее. Весь тщательно рассчитанный ритуал уже практически привычно летел в тартарары, и Станислав импровизировал, спешно перестраивая розу ветров в подобие ловчей сети. Перед глазами мелькнула белая вспышка. Ленски чувствовал, что его вслед за пиявкой будто протягивает куда-то, привычные звуки отдалялись, со всех сторон повеяло теплом, колени упирались в сочную зеленую траву, а за уголком глаза мелькали легкие полупрозрачные силуэты.

Совсем рядом на траве корчилось странное существо: синюшно-бледное, с прозрачной кожей, под которой в разном ритме бились какие-то сгустки, отдаленно напоминающие сердца, оно хрипело, задыхалось, будто выброшенная на берег рыба, скребло по траве вывернутыми руками, а от тела во все стороны расходились отростки с чем-то вроде присосок; они пытались вцепиться, в траву, землю, но лишь бессильно скользили по ней. Существо повернуло голову, и на Станислава уставились затянутые пленкой пустые провалы глаз. Оно распахнуло рот, а затем с неожиданной прытью бросилось вперед, вцепляясь в горло длинными гибкими пальцами. Отвратительно запахло паленым: защитные амулеты Стаса безжалостно обжигали противника, тот верещал на одной высокой ноте, но не выпускал добычу, вцепляясь присосками в руки, лицо, бока.

Ритуал еще не окончился, и энергетически экзорцист все еще был связан с яблоней, что изрядно сокращало возможности в части самозащиты. Станислав шарил рукой по траве, на ощупь отыскивая тонкие, будто паутинка, алые нити. Они существовали в реальности, а значит, имели свое отображение и здесь. Так же как ножи-якоря на их концах. Нарушать целостность ритуального круга было одной из самых дурных идей, что приходили Ленски в голову, но другого выхода он все равно не видел, потому дернул нити на себя, одновременно пытаясь ногами отпихнуть хищную тварь подальше, но лишь перекатился вместе с ней по земле — присоски держали крепко.

Он задел коленом рукоять одного из ножей, тут же потянулся к нему рукой: удар из текущего положения вышел слабеньким, но вместе с клинком в плоть существа впились нити, оставляющие на коже весьма болезненные ожоги. Одни нити притянули за собой другие. Станислав выдернул из земли еще один нож, нанес удар и пригвоздил к земле одну из длинных тонких рук. Протянувшиеся через тело нити сжигали присоски, экзорцист дернулся, наконец-то сумев освободиться и отползти в сторону. От запаха гнили его мутило, болезненные спазмы выворачивали желудок наизнанку. Впору было радоваться, что ничего существеннее кофе там не обиталось уже вторые сутки. Стас прижался лбом к траве, пытаясь отдышаться, собраться с силами и принять более удобное положение. Тварь рядом уже почти не шевелилась, но издыхающей не выглядела, скорее —затаившейся и выжидающей. Нельзя позволить ей уползти в какую-нибудь нору. Добить здесь и сейчас. Вот только силы подняться никак не находились. Станислав прикрыл глаза, чувствуя, что мир куда-то уплывает, но он упрямо пытался цепляться за него, а со всех сторон опять накатывали голоса и пряный яблочный аромат.

Капель. Настойчивый, живой звук раздавался совсем рядом, лился прохладой по лицу, будто смывал что-то черное, липкое, злое. Стас вздрогнул и открыл глаза, но тут же зажмурился, ослепленный слишком ярким дневным светом. Он медленно поднял руку, прикрывая лицо, и снова открыл глаза, поморгал и осторожно приподнялся: вокруг расстилался знакомый пейзаж промзоны, на этот раз самый обычный, серый и не слишком приветливый. Под головой ощущался шершавый древесный ствол. Экзорцист дернулся, пытаясь вскочить на ноги и отстраниться, но перед глазами тут же поплыло, и он опасливо привалился обратно: амулеты молчали, значит, никакой непосредственной опасности не было.

— Недобровольная жертва, да? — насмешливый голос эльфа раздавался откуда-то сбоку. Стас осторожно повернул голову и столкнулся с усталым взглядом Аэламэля. Тот грыз веточку и вертел в пальцах один из ритуальных ножей. И почему-то совсем при этом не обжигался. — А это что тогда? — он мотнул подбородком вперед, где на земле все еще лежала оплетенная красными нитями пиявка, только теперь уже совершенно точно дохлая — узкий прямой клинок с витой рукоятью и замысловатой кисточкой, воткнутый точно в центральное «сердце», сомнений в этом не оставлял.

Предпраздничное Бюро напоминало разворошенный улей: сотрудники с непривычной активностью сновали по коридорам, таинственно шуршали темными пакетами и вызывали приступы неконтролируемой зависти у несчастных, которым повезло словить предпраздничные дежурства и общаться с гражданами вместо того, чтобы присоединиться к общей кутерьме по нарезанию салатиков.

Ленски дернул запертую дверь лаборатории, на которой уже красовалась внушительная табличка «Обед», и поднялся на свой этаж. Могучий голос Соколова, пусть и приглушенный двумя дверями, Станислав услышал еще в коридоре и приостановился, недоумевая: как это раздача далеко не праздничных напутствий началась без главного участника торжества. В сознании мелькнула смутная надежда, что за выходные кто-то умудрился проштрафиться еще конкретнее, чем он сам, и Ленски тихонько открыл дверь, проскальзывая в кабинет.

— Кто там у него? — Стас кивнул на закрытую дверь начальственного кабинета, из-за которой доносились отдельные особо экспрессивные высказывания.

— Утренняя жалоба. — Шурочка со странным мечтательным выражением лица сидела за своим столом, а перед ней в горшке стоял разлапистый цветок тигриной расцветки. Между мясистыми листьями виднелись рыжие стручки, которые при должном воображении можно было принять за цветы. — Спасибо, кстати.

Ленски моргнул, пытаясь сообразить, за что тут его благодарят, но вовремя заметил рядом с цветком поздравительную открытку.

— С праздником, да. Так что за жалоба?

— На нарушение общественного порядка, — Петрович, по случаю праздника собственноручно занявшийся шинкованием колбасы, выразительно взмахнул тесаком. Последний, если Стас верно помнил, был конфискован у какого-то доморощенного демонолога, полгода провалялся в сейфе вещдоком, а потом каким-то таинственным образом переместился в ящик с кабинетной утварью, потеснив в уголок штопор и пару гнутых вилок.

— Приходит, понимаешь ли, Григорич с утра на работу, а ему дежурный жалобу: получите-распишитесь, что тут ваши эльфы среди бела дня устраивают, — начал Петрович. Рассказывал он всегда неторопливо и обстоятельно, так что Станислав повесил пальто в шкаф, уселся на край стола и приготовился слушать занимательную историю. На слове «эльфы» он резко подобрался и даже перестал тянуться за приглянувшимся кусочком колбасы.

— А что устраивают-то? — мысленно Ленски уже нарисовал позорную ловлю блохи во всех подробностях для непосвященных в тонкости наблюдателей.

— Не знаю, — Петрович философски пожал могучими плечами, — Соколов рассказать не успел: он только этой бумажкой трясти начал, как эльф твой нарисовался. С цветком. Вот. Цветок — здесь, а эльф уже полчаса как в кабинете.

— Да уж, — Станислав поежился и покосился на подозрительный цветок. — А он не?..

— Нормальный, — Петрович дружелюбно махнул тесаком, — я проверил: обычная флора, только что красивая. Подарок, значит.

— … совершенно возмутительно! — воцарившуюся было идиллию прервала распахнувшаяся дверь кабинета. — Ритуалы у них сезонные! В следующий раз хоть иллюзией какой это ваше плодородие прикройте!

Из кабинета с видом несправедливо оболганного, но несломленного героя выплыл Аэламэль, следом, звучно хлопнув дверью, вышел Соколов и уже совершенно спокойно продолжил:

— Все. Будем считать, что разъяснительную работу мы провели, внушение сделали, предупреждение вынесли. Александра, будь добра, завтра докладную напиши на нарушение установленных границ анклавов. И юрист-консула своего привлеки, пусть в кои-то веки делом займется. А то развелось бездельников — по промзонам шляться, виды снимать… Станислав, зайди ко мне.

— Как скажете, Федор Григорьевич! — Шурочка улыбнулась и, проводив выходящее начальство взглядом, выждала мгновение, а потом пристально уставилась на Ленски: — Станислав Михайлович, а вы, ну чисто случайно, не знаете, что там за ритуалы?

Невинная улыбка стажера Курагиной у Стаса прочно проассоциировалась с оскалом голодной пираньи, он мысленно содрогнулся и твердо ответил:

— Понятия не имею. Я во внерабочее время по подведомственной территории с камерами не хожу, — и гордо удалился вслед за Соколовым.

— Стась, ну сколько можно! Ну что опять за самодеятельность! — Стоило Станиславу прикрыть поплотнее дверь, как выяснилось, что нравоучительный запал Соколова на Аэламэле далеко не закончился.

— Федор Григорьевич, да какая самодеятельность?! — как можно достовернее изобразил праведное негодование Ленски.

— Вот так управе это и будешь объяснять, — Соколов одобрительно кивнул, но тут же нахмурился, — а мне тут нечего партизанщину разыгрывать. Спелись на мою голову… один ничего не знает, у другого весенний цикл ритуалов. В честь Международного праздника весны.

— А что управе объяснять, если не было ничего? — Станислав понял, что насчет блохи Аэламэль не проговорился и тут же успокоился: во всех остаточных следах, что над промзоной висели, разобраться и команда из столицы не смогла бы, особенно если не знать, что искать надо.

— Совсем-совсем не было, даже если хорошо поискать?

— Не было.

— Ладно, свободен, — Соколов вздохнул и возвел глаза к висящему над столом гербу. — Господи, вот за какие грехи я с ними, разгильдяями, мучаюсь-то? Но хоть следы зачищать научились — и то благо.