Вдоль распаханной борозды (джен)

— Не получается! — Станислав укоризненно посмотрел на ряд мелких, будто букашки, черных циферок, словно именно они были виновны в том, что такая красивая и стройная версия рассыпалась, как карточный домик.

Он трижды сверил все даты явлений Коровьей Смерти, состыковал все показания, коих в изборском деле набралась аж целая толстая папка, но либо все работники Печорского хозяйства врали поголовно и удивительно складно, что с людьми, особенно когда дело касается такой тонкой материи, как даты, не случается, либо никакого подвоха тут не было и Коровья Смерть действительно начала свое победное шествие с хуторов. Версию было откровенно жалко — очень уж она выходила всёобъясняющая. С другой стороны, перспективу она демонстрировала все равно нерадостную и к разгадке текущих событий не приближала совсем.

Так кто же все-таки привел на хутора нечисть? Станислав высыпал в чашку коричневатый порошок, выдаваемый местным магазинчиком за кофе, и залил его кипятком. Аппетитным поплывший по номеру аромат назвать можно было только совсем уж отчаявшись, но слишком отчетливый яблочный дух он глушил превосходно. Экзорцист подержал ладонь над чашкой, оценивая температуру, и вновь приблизил к себе листы со скрупулезно выписанными цифрами. Что-то в них все-таки было, нечто смутно царапающее интуицию и не позволяющее отправить листочки в мусор раньше времени.

Стас бездумно смотрел в пространство, карандаш в его пальцах отбивал неровный, то и дело сбивающийся ритм, а какая-то скользкая мысль вертелась на самом краю сознания и никак не могла определиться — исчезнуть ей окончательно или все же оформиться в нечто более осознанное и понятное. Станислав безнадежно посмотрел на собственные разрозненные записи, придвинул к себе чистый лист бумаги побольше и занялся самым ненавидимым лично им, но весьма любимым начальством делом — подводить статистику. Даты визитов Коровьей Смерти выстроились в стройную вертикаль, горизонталью легли места, а клеточки постепенно заполнялись количеством. Для Печорского хозяйства клеточки выходили самые большие, в них Станислав старательно вписывал всю разношерстную живность. Считать оленей вместе с коровами ему казалось практически кощунственно: последние борщевик — бич всех полей — не жрали! Новые ряды циферок радовали своей стройностью, но угнетали откровенной бесполезностью, что не помешало Стасу взяться за карандаш, вновь подвинуть к себе папку с протоколами и попытаться свести фактические заявления с цветистыми показаниями.

Таблица упорно не сходилась. С хуторами проблемы не возникли, а вот Печорское хозяйство Ленски выверял в четвертый раз, а смутное подозрение, что-то ли работники не помнили, сколько какой живности у них обитало, то ли составлявший заявления человек брал нехороший пример с известного героя старого фильма, у которого один пиджак упорно двоился при каждом новом пересказе истории, оставалось. Стоило навестить Печоры еще раз.

Печорское хозяйство встретила Станислава как родного: знакомый уже зоотехник почти силком поволок любоваться страусами, которые после недавнего визита Коровьей Смерти начали нести яйца в удвоенном количестве.

— Так, давайте мы с вами все-таки немножко сверимся, а то у меня какая-то ерунда получается, — Ленски с некоторым трудом вклинился в бурный монолог зоотехника, который уже успел вывести целую теорию насчет полезности влияния местной нечисти на заграничную птицу.

— А? — зоотехник, оборванный на особенно патетичной ноте, моргнул, как-то растеряно рассматривая Станислава, будто и забыл уже, кто являлся его благодатным слушателем, — да, давайте. Что там у вас?

— Вот скажите, кто у вас падеж считал для заявлений? — Ленски развернул скатанную в трубку табличку.

— Все считали: и я, и директор, и бухгалтерия. Осенью цельный акт составляли об уроне! — зоотехник набрал в грудь побольше воздуха, явно намереваясь в красках живописать высокую комиссию, и Станислав поспешил продолжить:

— А весной тоже акт составляли так? Когда первый падеж был?

— Не знаю, — зоотехник покачал головой, — я тогда в отпуске был.

— Хорошо, — Станислав полез в неизменную папку, доставая копию вожделенной бумажки, — смотрите, по акту были: козы рыжие сорок три головы и коровы дойные сто двадцать четыре головы. Могло так быть? — зачитал он.

— Не, это вы путаете что-то, — зоотехник задумался, беззвучно шевеля губами и подсчитывая что-то в уме. — Коров у нас по той весне столько и не было. Дальний коровник пустой стоял.

— А куда ж они делись? — Ленски прищурился: кажется, версия с «тремя пиджаками кожаными» начинала обретать под собой вполне реальную почву.

— Откуда ж я знаю? — зоотехник развел руками, — Может, директор кому продал, может, на мясо сдал. Только то еще зимой было, а падеж он в марте пошел. Это я точно помню, потому как в апреле уже проверка была. Как вы прям — везде лазили, в каждый коровник заглядывали.

— И вы с ними ходили?

— Бухгалтерия. По их душу ж приезжали.

— Вот оно как. Спасибо, — Станислав задумчиво кивнул и пропустил момент, когда над оградкой вновь показалась голова на длинной шее — резкое движение и злосчастная таблица исчезла в страусином клюве, тут же поднявшемся на недосягаемую высоту.

— А я говорил, что вы ему понравились! — гордо заявил зоотехник, с умилением глядя на обнаглевшую птицу.

— Плохо не будет… с бумажек-то? — Ленски тихонько вздохнул: плод своих утренних трудов было жалко, но не настолько, чтобы пытаться отобрать у страуса добычу, которая к тому же уже исчезла где-то в бесконечно длинной шее.

Зоотехник в ответ жизнерадостно помотал головой.

Станислав глубоко затянулся. Горьковатый дым царапал горло, но никак не мог перебить мерзкого привкуса, поселившегося во рту после разговора с зоотехником. Не было ничего странного в том, что кто-то попытался списать недостачу под падеж, вот только по всему выходило, что история с Печорским хозяйством имела куда более неприятный душок. Они готовились заранее. Кусочки головоломки один за другим вставали на места, и Ленски без всяких таблиц видел — каждый элемент, один за другим. Проданные по дешевке козы с довеском в виде оставленной лазейки для Коровьей Смерти, пустые коровники, в которых весной якобы прогулялась Коровья Смерть. Станислав даже не стал пересчитывать — и так знал, что несчастные сорок три козы, списанные Печорским хозяйством под весенний падеж, одна в одну сойдутся с рыжими «чешками», обретающимися по хуторам. Но даже это не было пределом. В конце концов, люди — всегда люди.

Сигарета прогорела до фильтра, и Станислав отбросил окурок на землю. Первым на место происшествия должен был прибыть участковый экзорцист. И Ленски совершенно не верил в то, что Валентин не смог бы отличить место, где порезвилась нечисть, от просто пустого коровника. К тому же Коровью Смерть должен был кто-то призвать.

* * *

Вывеска Изборского Бюро все так же зеленела в тени яркого транспаранта кафе, а Валентин в окружении самовара и многочисленных чашек восседал за огороженном вешалками столом. Разве что стопка заявлений в коробке была не в пример меньше прошлого раза.

— Коровья Смерть добралась до Печорского хозяйства только осенью, не раньше, — Станислав никогда не умел вести долгие многозначительные разговоры и вообще говорить намеками.

— Да? А что же тогда той весной было? — Валентин улыбался так же открыто, как в их первую встречу, но Ленски интуитивно ощущал, как тот весь подобрался.

— Вот ты мне и расскажи, что там было, — Стас сел напротив и подпер подбородок сцепленными в замок руками. — Как в пустых коровниках нечисть ловил…

— Мораль читать будешь? — Валентин откинулся назад на скамью и досадливо фыркнул, — все вы такие… столичные. Только вот ты уедешь, а мне здесь еще жить и работать. Мое дело нечисть гонять, а не за справедливость биться.

Станислав кивнул, подтверждая собственные мысли: о манипуляциях с коровами Валентин явно знал и подписал не глядя все, что Печорское хозяйство по своему падежу представило. Сказали — Смерть, значит, Смерть.

— А я про нечисть и спрашиваю. Четыре хутора, Валентин. Четыре огражденных хутора! Не подскажешь, как эта тварь не потревожила ваших северных колокольцев?

— Не знаю я, как она пролезла. Не хочу знать, — улыбки больше не было, только ощущение чего-то далекого и холодно-могучего, от чего беззвучно вибрировали серебряные браслеты оберегов. — Но думай что хочешь, я свою работу делал на совесть. Я изгонял ее четырежды по весне, а то, что пришло осенью — не смог.

— Кто ее призвал, тоже не знаешь? — Станислав не знал, в первый ли раз Валентин говорит все это или уже объяснялся осенью с областным управлением. Было бы слишком самоуверенно предположить, что только он раскопал всю эту историю, но тем не менее, дело так и осталось аккуратно подчищенным от всего лишнего. Профессиональная солидарность, чтоб ее. Да и если Валентин не врал, а уж ложь Ленски не мог не почувствовать, на хуторах он отработал как и положено, а осенью по Изборску гуляла совсем другое существо, которое к Печорскому хозяйству и его манипуляциям отношение имело разве что косвенное. Если бы она не появилась — то все грязное белье осталось бы в своих шкафах.

— Не знаю, — Валентин улыбнулся почти ласково, — дурное дело оно не хитрое, а обряд тут простой.

— Я в ваше дело лезть не собираюсь, — Станислав покачал головой. Поиски справедливости в его компетенцию также не входили, да и не было в этом никакого смысла — слишком много прошло времени, чтобы была возможность доказать хоть что-то. Но все же времени, потраченного на пустое расследование, было жаль. — Меня больше волнует осенняя тварь. Откуда-то же она вылезла. Я бы сказал, кто-то слишком поверил в то, что ее нельзя изгнать, но должно быть что-то еще. Почему именно осень? Что особенного?

— Труворово городище, — Валентин слушал внимательно, и Станислав чувствовал, как с каждым словом уменьшается давление, пока не исчезает совсем, сменяясь прежней открытой улыбкой.

— Что Труворово городище? — не понял Ленски.

— Оно «упало», — объяснил Валентин. — Это старый город, первое поселение. Там, конечно, уже ничего не было — холм, старая церковь и могилы. Ну еще несколько памятных знаков. Но осенью оно опустилось на ту сторону и тогда же вторую ветку отрезало.

Станислав медленно кивнул: слова проводницы из поезда сами собой всплыли в голове. Вторую ветку уже закрыли, а мы еще проходим. Паша проводит. Значит, вот когда это было. В том, что старый Изборск постепенно «тонет», не было ничего удивительного: такова участь всех древних городов, особенно когда на них не «наслаивается» ничего нового. Груз старых, более… живых и реальных времен давит, пока окончательно не перевешивает, и тогда город, а иногда целый район просто проваливается, растворяясь в белом молочном тумане. Именно так десять лет назад провалился Псков, а условной столицей области стал Nск — город молодой и не обремененный древней историей, а потому особенно стабильный. Никто не знал, что происходит с «провалами», но возле них часто появлялась и странная нечисть, и вообще аномалия на аномалии. В таком свете изборская Коровья Смерть выглядела почти… нормально.

— Покажешь, где это было? — не то чтобы Станислав никогда не видел провалов или надеялся узнать там что-то новое, но интуиция упрямо звала туда. Нужно увидеть собственными глазами.

— Было бы на что смотреть, — Валентин пожал плечами, но за курткой потянулся без споров.

Труворово городище стояло. Молочный туман поднимался вверх, вился узкими пламенными лепестками вокруг бревенчатых стен старой крепостной стены, играл колоколами церквушки. Сквозь распахнутые ворота виднелись дома и люди — смутные силуэты, то исчезающие, то возникающие вновь, а искаженное эхо доносило голоса.

Станислав и Валентин стояли на границе старого и нового кладбища и смотрели, как «упавший» город ткется заново, а туман расползается все дальше и дальше. До слуха Ленски донесся знакомый звон колокольчика.

Вверх по дороге медленно поднималась она. Все та же тощая рыжая корова, сквозь бока которой торчали кости. Она шла так, будто двигалась против сильного ветра, но упрямо приближалась к воротам давно мертвого города, пока не уперлась в какую-то черту. Коровья Смерть обернулась, и Станислав готов был поклясться — зеленые огоньки из пустых глазниц смотрят на него и только на него.

— Уезжай, — хриплый голос Валентина раздался совсем близко. Станислав моргнул, и видение пропало. Только стелился перед глазами молочно-белый туман. Он обернулся, глядя на экзорциста: тот побледнел и как-то враз осунулся. — Уезжай, — еще раз повторил Валентин, — здесь скоро все рухнет, и никому уже не будет дела ни до этой твари, ни до чего.

— Эвакуировать людей? — собственный голос казался Станиславу кощунственно ровным и бессмысленным.

— Никто отсюда не уедет, — Валентин закрыл глаза, — к нам приезжают, а мы уехать не можем. Нет поезда, который приходит в час пополудни.

Будто в такт словам Валентина колокол над Труворовым городищем отбил час. Ленски встряхнулся, прогоняя накатившее ощущение безнадежности.

— Рухнет-то оно рухнет. Но откуда мы знаем когда. Может, еще лет десять так стоять будет, — упрямо произнес он. Никаких закономерностей в разрастании провалов не было, иногда им требовалось несколько часов, иногда — годы. Петербург падал уже почти столетие и собирался падать еще столько же, если не больше.

— Может, и так, — Валентин усмехнулся, — а может, и завтра… кто знает. Но в чем-то ты прав — надо жить. По пиву? — последнее предложение прозвучало совершенно буднично.

— Пошли, — Станислав согласно кивнул.