Бегущий за Солнцем (джен)

Вид по небу рассыпанных звёзд нагонял тоску. Время для меня не значило ничего — весна или осень, всё пусто — однако недавно я понял, что терпеть не могу лето. Особенно чёртов август, когда звёзды-пустышки режут глаза острым блеском, сверкают ярче обычного, бесстыже довольствуясь моим одиночеством.

Раньше я не обращал внимания, что летом мои маленькие друзья пропадали, потому что обычно я и сам часто проваливался куда-то в небытие, теперь же знаю, что поезд увозит их домой. Каникулы ведь. Мне стало интересно: каков их дом, какой вид открывается из их окон — на дремучий лес, цветочную поляну или может на речушку со скрипящим деревянным мостиком и Плакучей ивой на берегу? Какого цвета обои — спокойного однотонного зелёного, голубого, скучного белого или заклеенные плакатами так, что обоев не разглядеть? Быть может, вдали от Хогвартса вся грязь и серость останется позади. В самом деле — осознал я — необязательно наблюдать эти унылые стены и бродить среди корявых деревьев Запретного Леса, мир гораздо больше, можно ведь уйти. И почему я не додумался до этого раньше.

Так я решился последовать за Гарри и Джинни.

Меня откинуло назад до того, как я смог попасть в поезд. Выбросило на иной уровень мироздания, в холодную сырую тьму. Пришёл в себя я на каменном полу в коридоре. В настежь распахнутое окно задувал ветер, редкие факелы подрагивали под его порывами; деревья за окном глумливо зашелестели, с неба им вторило мерцание оскаленных звёзд. Провал. Хогвартс вцепился в меня мёртвой хваткой, как вырваться я не знал.

В груди осела тяжесть, лёгкие будто залили свинцом, я не находил себе места до тех пор, пока не вернулись они. Когда я завидел издали тощую фигурку, окутанную зеленовато-золотистой дымкой, а рядом с ней фигуру подлиннее, вытянутее, в голубо-сером цвете, по моей заледеневшей душе прошла тёплая волна благодарности. Спасибо, что не оставили меня.

* * *

Рядом с кем-то из них моя продрогшая, исколотая инеем оболочка перестаёт дрожать. Застываю, безмятежность клонит в дрёму. Самовнушение ли, но мне даже кажется, что внутри растекается отголосок тепла: на месте сердца уголёк, погасший, но который глубоко в себе сохранил дух костра.

На полноценный контакт выйти не получалось, но и того, что удалось сейчас, хватало с лихвой. Меня не видят, не слышат, но ощущают. Каким-то шестым чувством, интуицией, бессознательным. Я не один. Я так рад.

Девчонка сопит, лёжа на спине и отвернув от меня голову. В серебряном свете, проникающем из окна, вижу, как пульсирует жилка на шее. Она бьётся равномерно. Значит и сердце спокойно.

Веснушек на лице Джинни стало меньше, по-детски пухловатые щёки превратились в скулы, из очертаний фигуры исчезла угловатость. Теперь это уже не девчонка, а девушка. Поттер тоже подрос. Когда недавно я увидел их обоих, то изрядно удивился, и удивление то было отнюдь не радостным, потому что я осознал: они растут. Растут быстро. Что мне делать, когда они покинут эти стены навсегда?

Джинни мечтательно вздыхает и, перевернувшись на другой бок, что-то бормочет во сне.

— Вижу, тебе снится что-то хорошее, — присаживаюсь на подоконник, — хотел бы знать, что именно.

Перевожу взгляд на луну: круглый кусок обледеневшего сыра, презрительный, надменный. Ничего, и на тебя найдётся вселенская «мышь», которая собьёт всё чванство.

— Говорят, что сон маленькая смерть. Может быть то, что сейчас со мной происходит, иллюзия? Одним повезло: умирающий мозг генерирует сладкий сон, другим нет — им достались кошмары, но на деле оба лежат в луже крови, испуская дух?

Луна скалится. Серые пятна на её лике наверняка выжгло Солнце. Враг моего врага — мой друг, но не в этой ситуации: и Луна, и сволочное Солнце были бы не прочь меня растерзать. Рывком зашториваю окно. Точнее, подрываюсь это сделать, но вопреки моим порывам шторы остаются на месте, ни на миллиметр не шелохнувшись.

Пересаживаюсь в другое место. Затылок всё равно жжёт свет этой пучеглазой дряни.

— Тебе известно, что на протяжении многих эпох люди поклонялись небесным светилам? Они видели в них отражение своих богов. Быть может, в этой глупости и есть доля правды. Газообразные шары, обладающие сознанием… Чего только не подумаешь, когда с неба так отчётливо веет угрозой.

Теперь не только Луна светится насмешливым весельем, но и взор доселе перемигивающихся между собой звёзд дрогнул, обратился на меня. Застывший блеск. Мираж или всё же правда: на меня вытаращились мёртвые глаза сгнивающих божков.

Потянуло плесенью.

Они ведь не слышали меня, правда? В этом царстве злобы нельзя привлекать лишнее внимание.

Они услышали — понял я, когда мир растворился в чёрной мутной пелене, в лёгкие затолкало измельчённую кашу снега, воды, льда и я снова пошёл ко дну.

Чтоб я ещё раз раскрыл рот.

А нет, знаете, раскрою.

— Ублюдки вы, а не боги! — только в этом бульканье они, наверное, мало что поняли.

* * *

У Поттера фаза счастья. И новые очки — наконец-то он сменил недоразумение, которое даже «Репаро» больше не спасало, хотя новые лучше ненамного: преимущество лишь в свежести, а по внешнему виду такие же круглые и убогие, что без слёз не глянешь. Он укоротил свои лохмы в попытке выглядеть аккуратнее, только попытка тщетная, однако неудача его не смутила. Теперь Поттер блестит, как начищенный кожаный ботинок, и мерзко пускает слюни на девчонку из вороньего факультета — на это мне остаётся только закатить глаза.

В последнее время Поттер расслаблен, безмятежен и из этого можно сделать вывод, что и дела с его Отрядом идут неплохо. Но… не то, чтобы я вникал, но я наблюдаю и вижу кучку болванов, решивших поиграть в героев-защитничков. Хотя ради справедливости стоит отметить, остальные и того хуже — безвольные трусливые куски мяса.

— А ты, Поттер, расслабился непозволительно! — Стою напротив него. Скрестив на груди руки, сверлю его взглядом. — Такая великолепная идея и столь бездарное воплощение.

Улыбка на его лице застывает, сползает; Поттер растерянно оглядывается, а его конопатый дружок, обеспокоенный переменой, дёргает того за рукав. Поттер снова улыбается, возобновляет разговор, но краем глаза то и дело косится из стороны в сторону. Правильно, мой маленький друг, продолжай в том же духе.

Тру ладони — теперь вторая. Оборачиваюсь.

— Экспекто Патронум!

Лошадь яркая, искрящаяся, как разряд электричества, как молния, бежит на меня. Прожгла насквозь. Стою, не двигаюсь, пытаюсь понять ощущения: внутренности обкололо. Больно или приятно?

— Давай-ка ещё раз.

Но Джинни не слышит, уже отвернулась, со смущённой улыбкой принимая от других поздравления.

Лохматая подружка схватив Джинни за руку, потрясла её:

— Это просто замечательно! Теперь среди нас два волшебника, способных использовать заклинания такого уровня. Кто учил тебя?

Джинни кинула застенчивый взгляд на Поттера, тому, к слову, тоже было интересно.

— Я писала профессору Люпину в прошлом году.

— Мерлин Всемогущий! А наша малышка Джинни…

—…умеет удивлять! — братья в порыве гордости взлохматили ей волосы. Третий, тот, что лучший дружок Поттера, неловко почесав затылок, что-то промямлил.

Кто-то просто похлопал в ладоши, кто-то заулюлюкал. Ещё одна её подружка — странноватого вида блондинка — тоже тоненько пролепетала что-то о символизме и лошадях, прижав руки к груди в умилительном жесте.

Устроили Мордред знает что. Но я, пожалуй, тоже присоединюсь к поздравлениям:

— Что ж, молодец, — даже не стараюсь сделать голос дружелюбным, — не упустила момент и закрепила за собой позицию сильной фигуры. Теперь среди этого сброда впереди тебя только Поттер.

Джинни не слышит. Моего раздражения Джинни не чувствует. До Джинни вообще достучаться трудно, и моменты, когда бы она смотрела в мою сторону, легко пересчитать по пальцам. Я вижу: что-то в ней неуловимо меняется, когда пытаюсь наладить связь, но изменения эти ничтожны — едва заметные тёмные вкрапления в цветном тумане вокруг неё. Аура — так это называется — в задушенном беспокойстве едва-едва колышется, как шёлковый платок на вялом полу сдохшем ветру.

Её внимание сконцентрировано на Поттере, всё, что она делает, ради его одобрения — я понял это по осторожным взглядам, что она кидает на него, по загадочным мечтательным улыбкам, которые она позволяет себе, оставшись в одиночестве. И по любовно выведенным витиеватым буквам — инициалам его имени.

Порой она ходит с каким-то старшекурсником под ручку. По ночам зовёт некого Тома.

— Том, — имя жжёт на кончике языка, отдаёт чем-то… тупым. — Что за убожество. Это твой кот, сдохший, когда ты была маленькой? Или плюшевый медвежонок, которому оторвали голову жестокие старшие братья?

Девчонка плачет. Задыхаясь, рывком вскакивает с кровати, бледная, растрёпанная, с безумными сверкающими глазами. Нет, это не игрушка и не кот — слишком яркая реакция для обычного питомца.

У Джинни есть скромный румянец для Поттера, слёзы для этого Тома, вежливые улыбки для прочих… и ни одного озадаченного взгляда в пустоту, где притаился я.

Ты же должна ощущать, что я здесь. Что я есть.

— Раздражаешь, Джиневра Уизли, раздражаешь.

* * *

Кошмары Поттера продолжались.

В эту ночь его восприятие перескочило на новый уровень: стоило мне к нему приблизиться, как он подорвался, выпрыгнул из кровати. Я от неожиданности замер: со сжатой палочкой в руке он выглядел так грозно, что, казалось, был способен убить без заклинаний, просто проткнув глотку.

«А? Гарри? Чего ты тут… Ты чего задумал?!» — «Отстань, Симус. Я просто вставал попить воды» — «В боевой стойке и оружием в руке? Ты… хотел нас проклясть!» — «Чушь. Где бы я взял воду, если бы сам не наколдовал?» — «Вы чего орёте?» — «Он хотел нас убить!» — «Что за бред ты несёшь» — «Ребят…» — «Кто тебя, сумасшедшего знает! Ещё неизвестно что на самом деле произошло с Седриком, может ты сам его…» — «Закрой рот! Я никогда…» — «А ну замолчали! …Хорошо, а теперь спать. Погрызться ещё успеете, а завтра у нас контрольная по зельям» — «С каких пор ты так озабочен учёбой?..»

Я решил, что на сегодня с Поттера достаточно, и направился проверить вторую подопечную. Может порог и её восприятия наконец-то возрос?

Джинни не спала. Она отгородилась от остальных плотной красной шторой балдахина, но у изголовья кровати оставила полоску свободного пространства, в которую и направила свой любопытный взор луна. Я загородил ей обзор, зависнув в проёме между балдахином и окном. Да, я призрак, смотреть сквозь меня можно, но, надеюсь, изображение будет хоть капельку подмытым и нечётким.

Рядом с Джинни, в воздухе мерцал огарок свечи. Огонёк доживал последние мгновения, она затушила его, зажгла новую свечу. По кровати были разбросаны перья и карандаши; чернильница, как и свеча, оказалась подвешена в воздухе. Здесь были книжки, свитки, исписанные корявым почерком листки.

— Пишешь так себе. Разве у девочек почерк не должен быть красивее? — Джинни занята чтением. В руках у неё старенький потрёпанный учебник, с надписью «Нумерология» на обложке. — Хм. Ладно, в конце концов, главное не как, а что написано.

Я вчитался в пляшущие строки. Домашнее задание. Ску-у-учно, вот если бы это был дневник…

Скучно; слоняюсь из одного угла кровати в другой угол. Что, опять пойти потыкать в Поттера?

Вздыхаю. Заламываю руки и снова плыву из одного угла в другой.

Тяжёлый вздох — не мой на этот раз, её — в тоскливых глазах отражается блеск этих уродских звёзд. Тоже смотрю в окно.

— Ты только взгляни на них: размазанные запылённые тени самих себя, боги, чьи сила, красота, величие пришли в упадок. Остатки былого могущества тлеют в памяти людей полустёртыми легендами, а скоро и этого не останется, они сгинут навсегда. Жа-аль.

На самом деле нет — улыбаюсь. Пусть. Пусть погниют, как гнил я — не важно, бог или букашка, не одному же мне страдать. Вместе веселей.

Небо угрожающе набухает чернотой. Да, стоит признать, какими бы жалкими они не были, всё же этой силы хватит, чтобы вывернуть меня наизнанку. Злобные твари, о понятии «помощь» вам невдомёк? Впрочем, сейчас мне от вас ничего не нужно, но когда-то я, наверное, надеялся, молил…

Плевать. Не помню. Но если я увижу хоть одно падение, не упущу возможности позлорадствовать. Желаньице, быть может, загадаю — кажется, так принято, когда небесное светило корчится в агонии и падает.

И божок падает. Опираюсь локтями о перила, ограждающие край Астрономической башни (на самом деле просто зависаю в воздухе — я не могу ни к чему ни притронуться, ни тем более опереться) и гляжу на сверкающую болью линию в чёрном траурном небе. Хмыкаю.

Позади восторженно вопит ведьма в остроконечной шляпе — для звездопадов не сезон, — студенты, вылупив глаза, повыскакивали со своих мест и пытаются рассмотреть угасающий след.

— Что? Где? А? Ничего не вижу.

Так, желание, желание. Перевожу взгляд на Джинни. Замерев, она вглядывается в небо, в карих глазах океан задумчивости. В руках у неё книжка, указательный палец окровавлен — порезалась в неаккуратном движении об уголок страницы. Прекрасно. Скрепим моё желание твоей кровью.

— Давай, сдыхающий божок, постарайся: хочу, чтобы Джиневра Уизли увидела меня.

* * *

Прогуливаясь из угла в угол, я разглядывал лица учеников, выискивал в трещинках на стенах очертания знакомых предметов — одна из трещин под потолком напоминала шрам Поттера — приблизив ладонь к двери, пытался ощутить шероховатость волокон дерева. Как и ожидалось — ничего.

В воздухе витал травянистый запах. Тусклый приглушённый свет бликовал мягкими отблесками на банках с заспиртованной дрянью; кабинет зельеварения в чём-то был похож на камеру пыток. По крайней мере, уж для пухляша Невилла точно.

В котлах побулькивали зелья, пары над котлами мерцали, переливаясь всеми оттенками серого, по классу разносился равномерный стук ножей, которыми ученики нарезали ингредиенты. Нахмуренный Поттер сосредоточенно мешал своё варево, то и дело искоса поглядывая на Снейпа в ожидании некрасивого подлого хода. Его аура подрагивала от напряжения и неприязни.

— Минус пять баллов с гриффиндора… Минус десять баллов… Поттер, — наконец, и до него дошла очередь. — Ответьте: какой, по-вашему, цвет зелья, которое вы варите?

Поттер, опустив голову и поджав губы, убито произнёс: «Коричневого».

— Мистер Поттер, что из инструкции «…Помешивать по часовой стрелке вплоть до достижения веществом молочно-жёлтого цвета» вам не понятно? Или быть может стёкла ваших очков запотели, раз вы были не в силах разглядеть разницу?

Поттер сжал кулаки. Туман, окутывающий его тело, загустел, набух алым, короткие рванные огненные всполохи затрещали по расплывчатым краям — аура заискрилась. Поттер вдохнул, выдохнул, прикрыв глаза, кивнул чему-то. Кулаки разжал. Аура так и осталась полыхать.

Для Снейпа его кривляния и никчёмные попытки успокоиться не остались не замеченными. Уголок его губ дёрнулся в усмешке, но в глазах промелькнула усталость.

— Или здесь проблема иного характера: ваша голова опять забита не теми вещами, о которых полагается на уроке?

Звенящая тишина в ответ.

— Кажется, я задал вопрос, Поттер, так почему вы молчите? Снизойдите до нас, простых смертных, и извольте ответить на мой вопрос.

В классе кто-то громко фыркнул.

— Я делал всё точно по инструкции, — процедил он, поднимая взгляд на Снейпа. Аура пошла бурыми пятнами, как будто начала ржаветь.

— Надо же. У нашего особенного мистера Поттера особенное всё, и инструкция должно быть тоже. Дайте-ка взглянуть, — Снейп в один миг оказался около парты, взял учебник Поттера в откровенно брезгливой манере двумя пальцами, не забыв наморщить нос, и вчитался в текст. Фыркнул. Захлопнул книжку, небрежно бросив ту на стол. — Да нет, инструкция всё та же. Позволю себе крамольную мысль: возможно, проблема в вас? Минус десять баллов с гриффиндора. Переделайте. Отработка в субботу, Поттер. В семь вечера.

Стоило Снейпу развернуться к нему спиной, Поттер скривился, медленно, будто борясь с желанием подскочить к котлу с зельем и перевернуть его, сел за парту и остаток урока провёл тихо.

— Мерлин, ну что за дерьмовое начало дня, — вздохнул он, поправляя на ходу сумку с учебниками. — Надеюсь, оставшаяся часть пройдёт лучше.

— Не расстраивайся, дружище! — конопатый хлопнул приунывшего Поттера по спине. Они брели по коридору на очередное занятие. В окна царапал заледеневший дождь, несмотря на утро, пасмурная погода не давала Хогвартсу выбраться из сумерек, а потому факелы всё ещё горели. — Все знают, что Снейп козёл.

Висящие на стене портреты, услышав это, зашушукались, кидая на конопатого неодобрительные взгляды. Тот шёл как ни в чём не бывало.

— Я попрошу не выражаться, Рональд.

Рональд кинул на девчонку быстрый взгляд, закатил глаза и продолжил, подражая заумному тону своей подруги:

— Ах да. Мы должны быть терпимее и снисходительнее к людям, которые не могут жить полноценной жизнью, будучи лишёнными обычных человеческих радостей. У него ведь эмоциональный диапазон даже меньше, чем у зубочистки — жалкое зрелище.

Видимо, Поттеру пришлись по душе слова об убогости профессора: его нахмуренный лоб разгладился, а губы дрогнули в улыбке. Рыже-коричневая аура слой за слоем осветлела, выравнивая настроение.

* * *

Заброшенный кабинет отдраили от пыли, хотя менее серым от этого он не стал. Скамьи и парты расставили вдоль стен. Никому не нужные вещицы типа скелетов, тряпичных плакатов с наглядной демонстрацией принципа зачарования бытовых предметов — чайников, ламп, веников — заплесневевших свитков, самодельных пейжазиков, выложенных мозаикой, и при разном ракурсе, меняющих свою картинку с горного пейзажа до морского заката и ночной пустыни — всё это затолкали по шкафам, так же полным хлама. Свой уголок они выставили буквой L, сев спиной к окну (засохшие на этом окне кактусы весьма огорчили бедняжку Невилла), лицом к двери.

Зачарованные браслеты, вырезанные из дерева амулеты, ловцы снов — вот чем была занята Джинни в свободное от тренировок и учёбы время. Лепила побрякушки из грязи вместе с какой-то полоумной девицей.

Пустые глаза навыкате, на лице застыло мечтательное выражение, в пучок нечёсаных белых косм воткнута как свечка в торт волшебная палочка — Лавгуд прелестная девочка. Она подкармливает различное зверьё, от зубастых крольчат да фестралов, и те липнут к ней, как к проклятой Белоснежке. Она смотрит на мир открытым невинным взглядом, и как бы презрительно окружающие не относились к её странностям, мягко и понимающе улыбается. Ни разу не видел в её глазах даже намёка на ненависть. Она просто ангел, явно сумасшедший.

— Смотри, — Джинни, улыбаясь, протянула ей камешек. Очередное убожество, наверняка подобранное где-то на дороге, — Всё верно?

Бросив попытки поклацать челюстями лежащего на шкафу черепа, я встал позади Джинни, всё же мне было любопытно взглянуть на то, что она тут мастерит.

На камне был выцарапан какой-то знак. Три луча, выходящие из одной точки, свёрнутые в спираль — ах да, трикселион, бывший когда-то популярным у кельтов. Древний могущественный знак, значений у него много, одно из которых символизирование силы ублюдского солнца. Признаться, я разочарован.

Лавгуд оторвалась от созерцания железной чашки, в которой кипятился обрубок дерева, залитый каким-то травяным настоем, и взяла протянутый камень в руки. Покрутила.

— Да, неплохо… — её прервал скрип распахнувшейся двери.

В комнату влетел, споткнувшись о собственные ноги, Колин Криви. Сияя улыбкой, он с видом истинного победителя поставил на парту небольшую коробку.

— Ха, всё-таки достал. Эти чернила просто чудо! Теперь мы создадим такую историю, что сам Мерлин обхохочется, а ему будет вторить и Моргана, и Артур, радостно булькая со дна Авалона. Думаю, даже твои братья оценят, — едва ли не пританцовывая от нетерпения, он протянул руку к Джинни и потряс: — Где там твои наброски?

— Что вы там опять придумали? — шёпотом поинтересовался Невилл, забравшийся на скамью с ногами и баюкавший алоэ в горшке. Алоэ довольно урчало. Вместо ответа Колин показал им с Полумной листок с какими-то рисунками. Джинни смущённо почесала щёку, оставаясь в стороне.

За склонившимися головами этих болванов ничего было не видно, поэтому мне пришлось ждать, пока они всё рассмотрят, а после сползут под стол, смеясь как идиоты.

— Что ж, такая реакция настораживает, — сказал я сам себе.

На расчерченной на несколько прямоугольников белой бумаге — не пергаменте — был изображён холёный юноша: он надевал на руку часы, завязывал галстук, куда-то шёл с гордым видом, пока остальные перед ним падали ниц. Рисунки сопровождал текст:

«Я родился победителем. Вы, наверное, думаете, дело в магии? В таланте? Во внешности? О Мерлин, какая банальность! Что ж, я раскрою вам свой секрет: при рождении я получил силу куда более могущественную — бабло своего отца, конечно же!»

— Это… это что, Малфой? — вытирая слёзы, спросил Невилл.

— Это Дрейк МакКой, — поправила его Джинни и, переглянувшись с Криви, фыркнула: — все совпадения с реальными людьми случайны.

Малфой — звучало знакомо, но как ни пытался я вспомнить кто это, образ ускользал.

— Всего одна страница, — грустно проронила Лавгуд, — А что будет дальше?

— Это мы очень скоро решим. А теперь, сценарист, художники и редактор легендарного произведения «Дрейк МакКой и истинное Сокровище», улыбку! — Криви рывком поднялся, молниеносно подбирая нужный ракурс. Вспышка — на плёнке отпечатался он сам, а так же образы вечно полуудивлённой Лавгуд, Невилла, что от неожиданности уронил своё алоэ в кипящую чашу, и Джинни, которая, вытаращив глаза, вскочила, ошпаренная кипятком. И, надеюсь, что мой.

Я знаю, что были случаи, когда фотографии магглов порой запечатляли призраков. Возможно, это наивно, но хочется верить, что на этой колдографии проявлюсь и я тоже.

* * *

Последние ночи Поттер скулит сильнее обычного. Списал бы его состояние на волнение из-за результатов экзаменов, если бы не знал Поттера так близко. Днём он выглядит увереннее, днём есть друзья, что отвлекают от тягостных дум, но ночью он наедине со своими страхами, тёмным прошлым. И со мной.

Тучи закрыли обзор лишним взглядам, затянули небо. В окна заскрёб дождь.

Ладно. Когда я был жив, то и мне, наверное, было плохо, и я, наверное, хотел, чтобы…

Ладно, Поттер, я ведь не какой-то мразотный божок. Ты реагируешь на меня, слышишь, значит я, так уж и быть, поговорю с тобой.

— Ну-ну, не реви, — хлопаю по плечу, хотя и ожидаемо ладонь проходит сквозь него.— Герой магического мира, а плачешь как девчонка. Это огромное пятно на репутации, я бы сказал, целое озеро стыда.

Слабое утешение, согласен. Признаю, в подобных делах я не силён. Больше не знаю, что сказать, чувствую себя дураком.

— Хм… Проклятье. Трудно всё это.

Запрокидываю голову, пытаясь сосредоточиться и выдавить из себя ещё хотя бы пару слов. Под потолком летают наколдованные звёздочки.

…Какой придурок додумался их здесь подвесить?

Прикрываю глаза, чтобы не видеть этого убожества, чтобы сосредоточиться наконец.

— Но мы же с тобой не слабаки, так что я продолжаю монолог, а ты прекращаешь траур. Вижу, как ты гладишь ту фотографию — кто на ней, кстати? Родители, наверное.

А у меня были родители? Должны были быть… Тогда почему меня привязало к этому месту, к этим детям, но не к ним?

— Но ты всю жизнь прожил без них, так к чему внезапно горевать? Того мальчишку мы пережили… Выходит, опять убили кого-то из приятелей? Тогда бы весь Хогвартс жужжал как улей. — Чёрт, может и жужжит. Не знаю, не помню: до остальных мне нет дела, так что возможно, я что-то пропустил.

Поттер ворочается, кряхтит — его моё присутствие не успокоило ни капли. Вздыхаю.

— Неважно. Главное, двигаться вперёд, несмотря ни на что. Взгляни на меня, даже я в своей дурной ситуации стараюсь двигаться вперёд…

Что ж, я хотя бы попытался.

* * *

В мой живот будто вбили сотню ледяных копий. Холод проник в рану, поднимаясь выше, резал, тут же сковывал и снова резал. Насквозь пробивал каждую молекулу моей сущности кристаллами льда. Я превращаюсь в статую, как от взгляда Медузы Горгоны?

Моргание, вдох или колебание звука — на малейшее движение будто приходится кромсающий удар мясника.

— Гарри… Джин… — в лёгкие вогнали иглы, закашлялся. Где же вы? Вы нужны мне. Очень.

Они далеко. Моя беззвучная мольба о помощи остаётся неуслышанной. Никто не облегчит страданий. Снова один.

От боли не шевельнуться, замер, корчусь в муке молча. Раз, два, три… сто… тысяча. Как долго. Прекратите. Эта пытка отличается от тех, что были раннее — неужели это мой конец? Боже, я никогда больше не буду насмехаться над умирающими богами…

Как же я жалок.

Нет, от своих слов не откажусь и о сказанном не жалею. Не раскаиваюсь ни в чём. Раз, два, три — это не конец. Четыре, пять, шесть — мыслю, значит существую.

В следующий раз, когда я вижу их лица, моё первое желание им сделать побольнее. Хотел бы я не замечать их, гордо игнорировать, но они мой якорь к жизни.

* * *

— Сириус?.. — Поттер трёт глаза. Я снова у его кровати — куда ещё мне деться? Идти к Рыжей — что биться головой о стену, из них двоих Поттер предпочтительнее.

— При чём тут очередной божок? Ярчайший и наверняка самый заносчивый. Поттер, будь добр, не порть мне настроение и закрой рот.

То есть, я хотел сказать, не закрывай, а скажи что-нибудь другое.

— Сириус, — надломленным голосом зовёт мальчишка, на лице прорезалось осознание. Он судорожно вздыхает и падает спиной на кровать, прикрывая глаза тыльной стороной ладони.

Я отворачиваюсь, принципиально не говорю ни слова. Это моя месть.

Моя месть. Месть. Почему я чувствую себя жалким? Я смеялся над Снейпом за его обидчивость и мелочность, но сейчас…

Я не мелочный! Разве те муки, что я испытал, мелочь?

Слабак. Обиженный ребёнок, они не виноваты…

Они меня бросили.

Моё существование заключено в особой прослойке мира. Они не заметили…

А стоило. Я звал. Я просил. Молил.

Меня часто вырывает на иной уровень восприятия мироздания. Когда и сам не понимаю толком, что происходит, где я во время этих пыток и сколько они длятся. И то, как быстро растут эти дети… времени проходит много, прежде чем я приду в себя.

…Плевать.

Они ни в чём не виноваты.

Плевать.

Плевать — не аргумент.

Плевать!!!

Обидчив, как маленькая плакса. Мерзкое зрелище. Не хочу, не хочу быть жалким!

И прощать их я тоже не хочу.

— Знаешь, Поттер, вы с Джинни раздражаете меня невыносимо…