Nский треугольник (джен)

Шурочка устало моргнула и прислонилась лбом к автобусному стеклу, надеясь его прохладой разогнать подступающую мигрень. Ей все еще казалось, что в голове звучат голоса: бесконечный шепот и перестук, которого в последний месяц оказалось для нее чересчур много. Она с трудом вспоминала, как еще совсем недавно расстраивалась, что ее постоянно оставляют в отделе и не пускают на самостоятельные вызовы. Сейчас жаловаться было совершенно не на что — она приходила с утра на работу, распечатывала накопившееся за ночь обращения и ехала разбираться с очередным неурочным стуком, битой посудой, запутанными париками в парикмахерской и летающим реквизитом в театре. К обеду на телефоне оказывалась новая пачка вызовов, Шурочка снова куда-то ехала, что-то делала, с трудом успевая помечать в блокноте, что и по какому заявлению было сделано. Собственное ворчание на Станислава и Петровича за вечно незаполненные в срок отчеты теперь казалось ужасно глупым.

— Девушка! — чей-то голос ворвался в вязкий кисель мыслей. — Девушка! — ее грубо потрясли за плечо, Шурочка вздрогнула и открыла глаза. Поправила съехавшие на самый кончик носа очки и недоуменно уставилась на кондуктора.

— Конечная, выходим! — кондуктор недовольно поджала губы и отошла. Шурочка медленно кивнула, подхватил рюкзак и вышла на остановку. Двери автобуса за спиной закрылись, он вяло чихнул выхлопом и растворился в переплетении улиц.

Шурочка потерла глаза, окончательно просыпаясь, огляделась вокруг и с пугающей ясностью осознала, что понятия не имеет, где именно находится. Свою остановку она явно проехала, а где заканчивается маршрут ее автобуса — никогда толком не задумывалась.

— Микрорайон «Молодежный», — прочитала она на новенькой вывеске на остановке. Вообще вся остановка выглядела непривычно новой и приглаженной. — Молодежный? — Шурочка яростно потерла переносицу, припоминая: что-то связанное с этим словом упорно вертелось на краю сознания. Яркое, навязчивое… быстрый голос диктора. Приглашаем вас… Точно. Новый микрорайон, рекламные стенды которого висели на каждом углу, а радио не уставало расхваливать высокие потолки, большие окна и идеальное расположение новых квартир. Вот только ценники на них кусались так, что микрорайон оставался толком незаселенным, несмотря даже на благоустроенные парковки и удлиненный к нему автобусный маршрут.

Шурочка прошла мимо магазина с опущенными роллетами, на которых кто-то уже успел нарисовать граффити, спустилась вниз по уложенной новой тротуарной плитке вместо привычного разбитого асфальта и остановилась, рассматривая новые высотки. Сложенные из разноцветного кирпича, непривычно яркие на сером городском фоне, они вместе со всеми ровными дорожками, аккуратной разметкой на парковке казались частью совсем другого мира. Чем-то чужеродным на сером полотне Nска. Может, поэтому квартиры и не продаются? Шурочка вглядывалась в матовые оконные проемы, на которых не играли блики заходящего солнца, и пыталась представить, смогла бы она здесь жить. День за днем нырять за блестящую металлическую дверь подъезда, проходить мимо подстриженных газонов, аккуратной беседки и новой детской площадки, подниматься вверх по мощеной дорожке и ждать автобуса на новенькой остановке. Все это казалось чем-то… неправильным. Непривычным. Воплощающим разом все жалобы, вечно сыплющиеся от обитателей старых домов на управляющие компании, но при этом до ужаса странным и чуждым. Но разве остался бы этот микрорайон таким, если бы был обжитым? Перед глазами Шурочки возникла новая картина: она представила примятую траву, неровно припаркованные машины, вечно заезжающие на газон, женщин, курящих на скамейке и периодически подзывающих слишком заигравшихся детей, подростков, которым детские качели вечно казались самым удобным из всех возможных мест для посиделок, граффити, по-своему искажающие глянец новеньких стен, чуть посыпавшуюся плитку дорожек… И еще нечто. Неуловимый флер, который делает жилье живым, а не глянцевой картинкой. Да, так могло бы быть.

Шурочка зябко поежилась и подняла повыше воротник короткой куртки. Она не заметила, сколько простояла, разглядывая пустующие дома, но теперь почувствовала, как сильно похолодало на улице, а по земле поползли сизые клочья вечернего тумана. Нужно идти. Шурочка кивнула сама себе и отвернулась. Шаг, другой. Звук шагов тонет в густеющем тумане. Нет. Его не было совсем, будто вместо плитки ее ноги касались мягкой земли. Движимая сжимающим изнутри тревожным чувством, Шурочка обернулась. Туман густыми клубами поднимался вверх, напоминая струи фонтанов. Он обнимал этажи, опадал вниз, снова поднимался, кружился водоворотом, затягивая в себя все больше строений, заполняя уютную чашу нового микрорайона.

Столб электропередачи совсем рядом заискрил и пошатнулся, когда с одной его стороны беззвучно исчезли провода. Шурочка, не отрываясь, смотрела, как серость поднимается все выше, а яркие краски новых домов тонут в ней, растворяются, пока не исчезают совсем. Пока не остается только серое колышущееся марево, наполняющее, будто вода, пологую чашу уже не существующей застройки. Серость качнулась выше, морским прибоем слизывая еще держащуюся тротуарную плитку. Шурочка торопливо посмотрела вниз, где фигурные камни прямо под ногами бледнели и расползались серыми туманными клочьями. С беззвучным криком она отпрыгнула назад и побежала, так быстро, как только смогла, пока под ногами вновь не оказался привычный разбитый асфальт. Старый и достаточно надежный, чтобы не раствориться вдруг туманной серостью.

Медленно и неохотно Шурочка обернулась. За спиной больше не было серости — пустая городская окраина, покрытая молодой травой. Вывеска на остановке казалась поблекшей и какой-то нереальной. Отвернись — и исчезнет. Шурочка сглотнула и с трудом достала из кармана телефон. Пальцы не слушались, но она с третьего раза набрала номер Соколова и приложила трубку к уху. Гудков не было. Шурочка беспомощно уставилась на экран.

— Нет сети, — едва шевеля губами, прочитала она и потрясла головой. Городская вышка мобильной связи будто в насмешку возвышалась совсем рядом. Шурочка закрыла глаза, глубоко вдохнула и медленно выдохнула, стараясь хоть как-то успокоить бешено стучащее сердце. — Все равно сейчас уже поздно. А завтра… ну все и так все узнают, верно? — Шурочка кивнула собственным мыслям и затолкала телефон в рюкзак. Сейчас или утром — имели ли это хоть какое-то существенное значение?

— Завтра, все завтра, — еще раз вслух произнесла она, больше убеждая саму себя, и торопливо зашагала прочь. До дома еще предстояло добраться.

Проворочавшись почти всю ночь без сна, Шурочка задремала только под утро, и вполне ожидаемо проспала. Под торопливые сборы на работу она то и дело прислушивалась к лениво журчащему радио. Диктор бодро пересказывал последние новости, сетовал на грядущее похолодание, но ни слова не произнес об исчезновении целого микрорайона.

Голоса пассажиров в автобусе заглушала льющаяся из наушников музыка, но тревоги на их лицах Шурочка не видела. Все было как всегда. Только с каждой оставшейся позади улицей внутри нарастало смутное беспокойство. У центральной площади автобус надолго застрял на светофоре, и Шурочка рассматривала идущих по тротуару людей, следила за слишком наглыми голубями. Чего-то не хватало. Автобус тронулся, и только теперь Шурочка заметила — большой рекламный баннер у дороги был совершенно пустым. Она была уверена, что еще вчера видела там рекламу нового жилья. Неужели так быстро убрали? Выйдя из автобуса, Шурочка обернулась. «Поликлиника № 1 — Центральный вокзал» — значилось на большой картонке с маршрутом. Микрорайона «Молодежный» словно не существовало.

В кабинет Соколова Шурочка влетела, даже не остановившись у собственного стола, только что сдвинула на шею большие пушистые наушники — подарок всего отдела на последний день рождения.

— Федор Григорьевич!

Соколов выразительно постучал по прижатой к уху телефонной трубке. Шурочка мотнула головой, но так и осталась стоять на пороге, нервно переворачивая кольца на пальцах. Выдержала полный укоризны взгляд, но дождалась, пока Соколов свернет разговор и с чувством припечатает рычаг трубкой.

— Ну что случилось, Александра?

— Микрорайон пропал!

— Какой микрорайон и куда?

— Не знаю, — Шурочка чувствовала, что говорит сущую несуразицу, но подобрать слова и рассказать все толком никак не получалось. — Новый микрорайон, ну, который «Молодежный». Реклама была… еще вчера все говорили и говорили. Надоели, сил нету, — она говорила, но с каждым словом голос делался все тише, потому что никакого понимания и узнавания на лице Соколова она не находила.

— Так. Александра, — Соколов чуть нахмурился, — давай садись и начинай по порядку. Как учили. Не можешь — сходи, разденься, выпей чаю, приведи голову в порядок и приходи снова.

— Могу, — Шурочка все-таки села, поставив рюкзак куда-то под ноги, и спрятала руки под стол, намертво сцепив пальцы. — У нас в городе был новый проект — который жилье молодым семьям и все такое. Они построили новый микрорайон, там на пустыре за поликлиникой, где еще Петрович сатанистов гонял, мы еще об их божка в архиве все спотыкались…

— Божка помню, — заверил Соколов, украдкой потерев колено. С мстительным божком разными частями тела сталкивались все сотрудники отдела, регулярно поминая и его, и сатанистов незлым тихим словом.

— Вот. А теперь на том пустыре дома построили. Высотки. Их еще рекламировали все время, и плакат большой на площади висел. Микрорайон «Молодежный». Стас еще сказал, что у них квартиры никто не покупает, с таким ценником и такой рекламой скоро придется даром раздавать.

— Допустим, — особого осознания на лице начальства не обозначилось, но все же Шурочке казалось, что что-то такое он припомнил.

— Я вчера остановку свою проехала и вышла как раз на этом микрорайоне. Наш маршрут до него продлили. А он исчез. Был, стоял и… растворился. А сегодня ни рекламы нет, ни в новостях ничего не пишут. И маршрут на нашем автобусе старый.

— Взял и исчез? — Соколов смотрел на нее хмуро и недоверчиво.

— Угу, — Шурочка убито кивнула. Собственные слова неожиданно показались ей до ужаса странными и неправильными. Невозможными. — Правда, Федор Григорьевич. Я сама видела, — голос дрогнул, и она опустила голову. В подсознании назойливо билась мысль: а видела ли?

— Раз видела — значит, так и было, — от прозвучавшей в голосе Федора Григорьевича жесткой категоричности Шурочка вздрогнула и вновь посмотрела на него. — Ты вот что, иди сейчас к себе, займись чем-нибудь. Вон, я с твоих последних рейдов еще ни одного рапорта не видел, наведи порядок. А придет Станислав — пусть сразу ко мне идет. Разберемся.

— Спасибо, Федор Григорьевич! — Шурочка встала, разом ощущая, как стало легче дышать.

Уже выходя, она обернулась и увидела, как Соколов крупными буквами пишет на лежащем на столе листе: «микрорайон «Молодежный». Пишет и подчеркивает, как будто опасается, что иначе слово сотрется из его памяти.

* * *

— Станислав Михайлович! Федор Григорьевич просил зайти, как только придете, — голос Шурочки, раздавшийся, стоило Станиславу переступить порог отдела, похоронил все надежды на спокойное утро. Сам хроническая сова, Соколов утренние совещания не жаловал, и его желание видеть кого-то вот так сразу явно говорило об очередной проблеме. Которых за последний месяц и так было уже слишком много для одного Nска. Будто каждый клочок города жаждал напомнить о себе и обеспечить оперативный отдел работой, а потому пестрел такими аномалиями, с которыми участковые банально не справлялись: не хватало ни сил, ни квалификации.

— Вызывали? — Ленски осторожно заглянул в кабинет начальника. Соколов сидел за столом и вертел в руках карандаш, рассматривая лежащий поперек стола лист, надпись на котором Станислав от двери никак не мог разобрать.

— Вызывал, проходи, Стась, садись, — Соколов дождался, пока Станислав утвердится на стуле, разложив перед собой рабочий блокнот и ручку. — Ко мне с утра заходила Александра…

— Увольняется, что ли? — озвучил Станислав первую пришедшую ему в голову причину ранних визитов к начальству. Текучка кадров у них в отделе всегда била все рекорды не только по Бюро, но и по области в целом. И не стоило удивляться, что у кого-то могли сдать нервы прямо посреди аврала. Но… не хотелось. Вдвоем с Петровичем им город не вытянуть.

— Нет, к счастью, — Соколов покачал головой и, внезапно, обошелся без привычных постукиваний по столу. Вместо этого он постучал карандашом по лежащему перед ним листу бумаги. — Тебе словосочетание «микрорайон «Молодежный» о чем-нибудь говорит?

— Нет, — прежде чем ответить, Станислав честно подумал. Название ощущалось абсолютно незнакомым. Чужеродным.

— И мне нет, а Шурочка говорит, что есть у нас такой микрорайон. Вернее был. До вчерашнего дня.

— И куда делся? — Станислав сам удивился тому, как ровно прозвучал его голос, пока пальцы до хруста стиснули простенькую казенную ручку.

— Исчез, — Соколов отбросил карандаш и снял очки, рефлекторно сунув в рот дужку, — говорит — на ее глазах.

— И нигде ничего?

— Нигде и ничего. Реклама пропала, маршрут у автобуса поменялся. И вот ты, Станислав, скажи мне, как такое может быть?

Ленски молчал. Он смотрел на прошедшую по корпусу ручки трещину, вертел ее в руках, будто надеялся увидеть нечто новое, а потом аккуратно закрыл блокнот, положил на него ручку и повернулся к Соколову.

— Мы падаем, Федор Григорьевич. Nск падает. И первыми откалываются слабые куски.

— Бред! — Соколов фыркнул. — Nск слишком молодой город, чтоб его затянуло. За что его и определили в областные центры.

— Молодой, — Стас согласно кивнул, — и поэтому собственной твердой основы у него тоже нет. Недаром наше управление не здесь сидит, а в Великих Луках. Подальше от провалов. Псков, Изборск… воронка уже начала формироваться, а Nску просто не на что опереться, чтобы ее стабилизировать. Так что падет не только Nск. Хорошо, если хотя бы юг области устоит.

— Какая воронка, Стася? Ну какая? — Соколов нервно вскочил с места и заходил по кабинету, отчетливо припадая на левую ногу.

— Та самая, — Станислав упрямо наклонил голову, рассматривая переплетение каких-то линий на обложке блокнота, — как на Бермудах была. Или как та, что Москву утянула. Вот уж город был — основа из основ.

— Москва сама развалилась, — Соколов отмахнулся, — раскололась, как Константинополь, по корневому идеологическому противоречию.

— А потом обе они рухнули во Владимиро-тульскую воронку вместе со всей Советской империей.

— Какой такой империей? — Соколов даже остановился.

— Не знаю, вернее, скорее всего не помню. А Софья Марковна, теща моя, говорит, была такая, но недолго. Москва, потом Чернобыльский прорыв — и все.

— Хорошо, — Соколов тяжело рухнул на стул напротив Станислава, — допустим, воронка. Где два провала — там и третий, да. Но почему именно Nск?

— Не знаю, — Станислав покачал головой, — может быть, нам всем просто не повезло с результирующим вектором. Но активизация аномалий, а теперь еще и отколы… Это падение, Федор Григорьевич. И я не знаю, сколько у нас времени.

— Я понял тебя, — Соколов сидел, закрыв глаза, а лицо его казалось удивительно отрешенным и спокойным. — Ты иди, а мне подумать надо.

Шурочка не слышала, о чем говорят в кабинете. Очень хотела услышать, но вначале боялась, что ее застукают, потом пришел Петрович, и подслушивать под дверью стало как-то совсем не солидно. Наконец из кабинета вышел Станислав, но спрашивать о чем-то Шурочка передумала, только мельком взглянув на лицо коллеги. К такому Станиславу и Аэламэль не рискнул бы сунуться. Она помнила, что, когда только попала в отдел, на фоне монументального Петровича Ленски со своими вечными папками и бланками показался ей совсем не впечатляющим. Не похожим на настоящего экзорциста. Он не слишком любил говорить, как-то очень естественно отходя в тень и прячась при различных проверках и коллегиях за спинами старших коллег, и ее очень удивляло то мягкое уважение, смешанное с ненавязчивой заботой, которым Станислава окружали Петрович и Соколов. Будто берегли. Впрочем, для самой Шурочки куда показательнее и непонятнее была реакция нечисти: тот же Аэламэль презрительно фыркал на все их управление разом, с Петровичем разговаривал исключительно через экзорцизмы (которые эльф сбрасывал, как кошка брызги воды), а рядом со Станиславом становился подозрительно тих и корректен. Насколько это вообще применимо к нечисти. Не помогло и личное дело, в которое Шурочка сунула нос исключительно в рамках помощи коллеге в подготовке документов к грядущей аттестации. Она не понимала, пока на новогоднем корпоративе не подловила Петровича в подходяще благодушном настроении.

— Стася у нас интуит. Он ни один ритуал по книжке не ведет — все индивидуальные и уникальные, под каждую аномалию свой. Другие районы группы у управления запрашивают да отчеты не успевают писать про перерасходы и незапланированные жертвы. А у нас с недокомплектом сотрудников — ни одного серьезного прорыва за все время, что Станислав здесь работает. И все зоны уравновешены. Думаешь, это у всех так? И китайский квартал, и вампиры католические, и вон, эльфы теперь? Чего думаешь, эльф этот рыжий так с ним носится?

— А почему? — это Шурочка знать очень хотела.

— Потому что. Кто, думаешь, ему границы все поставил так, что анклав ни одной нитки не потревожил, будто всегда тут был? То-то же, — Петрович хмыкнул и покачал головой. — И случись что — он же знает, к кому пойдет. Вот и таскается Стас наш по промзоне, как по собственной кухне.

— В смысле? — Шурочка недоумевающе моргнула.

— В прямом. Я б туда без полной защиты и клубка — не сунулся. И управа наша у самой гранички со своими катренами в полном кругу стояла. А Стас ходит — с парой полевых амулетов и пачкой сигарет в кармане. И ничего. Выходит. Хотя, — тут Петрович замолчал, пристально глядя на слабо мерцающую лампу через пузатый бокал, — он-то в любом случае выйдет.

— А… — Шурочка собиралась задать еще один вопрос, но Петрович смотрел на нее уже совсем другим, остро-настороженным взглядом:

— Все. Сказку послушала — иди, гуляй.

Про интуитов — мастеров уникальных ритуалов — Шурочка читала потом. Кто-то считал это сказками и бредом, кто-то утверждал, что все существующие ритуалы ими придуманы и были: ведь нужно было догадаться, в какую сторону вязать узлы, сколько шагов делать и какие свечи жечь. Какой версии верить, она так и не решила, но поднятая в архиве статистика слова Петровича подтверждала: ни одного сорвавшегося ритуала, приведшего к жертвам среди проводивших экзорцистов. Для такого нестабильного района, как у них — настоящая редкость.

Сейчас Александре очень хотелось верить во все эти слухи, потому что казалось — так есть шансы. И понять, что же случилось с тем микрорайоном, и сделать так, чтобы все остальные районы города остались ровно там, где им исторически положено.

— Товарищи, — Соколов вышел из кабинета, непривычно тяжело и основательно опираясь на трость. — У меня для вас плохие новости, — он замолчал, глядя на беспокойно смотрящую в ответ Шурочку, отрешенного Станислава, подобравшегося на своем месте Петровича, крепче стиснул трость, будто надеясь придать этим нехитрым действием твердости голосу, и продолжил: — Мы падаем. Nск попал в формирующуюся псково-изборскую воронку.

— Мы ж весь северо-запад за собой утянем, — Петрович говорил непривычно тихо.

— Утянем, — Соколов мрачно кивнул.

— Федор Григорьевич… вы сообщили в управление? — Станислав, напротив, казался очень спокойным. И совсем неудивленным. Знал?

— Звонил. И битый час проговорил с ними про показатели и какую-то несущественную прогнозную ерунду, — Соколов покачал головой. — Зачем звонил — вспомнил, только когда положил трубку.

— Как же так? — Шурочка недоуменно нахмурилась. Мысль никак не желала укладываться у нее в голове. Падаем? Как тот микрорайон? Пока не останется ничего, кроме серого тумана? Она вздрогнула и обхватила себя руками, стараясь прогнать померещившуюся стылую серость, оглянулась, выискивая по углам признаки серого тумана. Но все было как всегда. Бюро казалось обычным и совершенно надежным.

— Из Изборска о начавшемся падении тоже не сообщали, — Соколов пожал плечами. — Кажется, теперь я понимаю — почему.

— Люди не замечают, — Станислав, до этого что-то рисовавший на очередной схеме, крутил в руках карандаш. — Даже если сказать им — мысль соскальзывает. Я спрашивал Валентина, почему они не эвакуировали людей — одна из веток работала почти до самого конца. Он сказал — они не хотят, говоришь, будто не слышат ни о чем. Повторяют как по кругу про жилье, хозяйство. Что скоро посевная, а коровы не доены. Падают ведь не только строения… мы тоже падаем.