Безмолвная исповедь (гет)

Оставив не слишком гостеприимное к нам семейство Линдс, мы заселились в какой-то отель, который разыскал немногословный и чем-то недовольный Алек, кивнувший мне на диван в гостиной наших временных комнат и неторопливо принявшийся вытаскивать из глаз привычные, но так и не ставшие приятными, контактные линзы. Шторы плотно сдвинулись, погружая комнату в полумрак, который позволял снять плащи и не прятать лица. Да и сама меблировка гостиной и обеих спален, темная, и коричнево-серые тона интерьера, солнечности не прибавляли — впрочем, такие номера мы особенно любили, они напоминали о замке, о том времени суток, когда можно было не прятаться под многочисленными одеяниями, и летом выглядеть странно, да и просто такая обстановка стала казаться мне уютной еще с полтысячи лет назад… — Дем, тебя прибить или просто наорать? — вкрадчиво осведомился поверенный Владыки, закончив процедуры и распаковывая свою сумку. — Между прочим, я показал паспорт на имя Марко, сейчас немного обдумаю детали и придется делать лицензию… контракты… пару сертификатов и наград, чтобы наша корпорация выглядела хоть немного весомее. А вот ты даже… карточку из фитнесс-клуба не удосужился показать.

— Потому что документы остались у тебя, — огрызнулся я. — Там есть документы на имя Деметрия Паглиарини, послезавтра Шон Линдс их увидит. Кстати, девица недоверчива до крайности, и своей антипатии ко мне не скрывала. Большую часть времени мы вообще слушали диск Muse, ее любимой группы, и обсуждали песни. И я ей не понравился…

— Что странно, — Алек наконец закончил рыться в вещах и удостоил меня прямым взглядом. — Обычно у нашего брата лучше и быстрее получается очаровать таких же юных дев, но она смотрела так, словно сейчас разведет костер и отправит нас на него. Сколько там ей? Двадцать три, кажется?

— Лиз Линдс, сирота, двадцать три года, студентка юридического колледжа, учится второй год, — кивнул я, припоминая то, что удалось услышать от девушки и вычитать в кратких записках о ее жизни и биографии. — Живет с братом отца и его сыновьями с тринадцати лет. Судя по всему, в их доме было, кроме Лиз и Шона, еще двое парней, на втором этаже.

— Шон несколько раз осведомился, как мы их нашли, почему не позвонили, — друг поднялся, отложив сумку и продемонстрировав мне новые линзы, призванные сделать его глаза темно-карими. Точно таких же мелькнула целая коробка. — Такое чувство, что мы должны были выйти на какой-то другой дом, и вообще, довольно странная история.

— Это говорим мы — агенты несуществующей организации, — хмыкнул я, тихо радуясь тому, что перед полетом мы очень плотно поели — в отеле было людно и запах крови будоражил воображение. — А что за концерт? И что ты собираешься сообщить Владыке?

— Владыка не говорил, что мы обязательно должны немедля привезти ее к нему, — Алек помолчал. — Но и то, что мы вернемся совсем ни с чем, ему не понравится, и в наших интересах убедить семейство Линдс в том, что мы заслуживаем доверия, а ты, за каким-то дьяволом, заявился без документов и без меня в их дом. Хотя я не рассчитывал столкнуться с настолько неприветливыми типами… Концерт у Элоиз завтра, нам любезно дали адрес и нас внесут в список тех, кто проходит без билета — чтобы мы могли вживую увидеть выступление дамы. Так вот, пока что ты мне не нужен, можешь отдыхать, наслаждаться покоем, бумажками я займусь сам, а вот на выступление пойдешь ты — я не поклонник направления, я люблю классику, и мне предстоит решать деловые вопросы — кстати, ты умело отмазался — только ассистент господина Тутти, — оскалился он. — Ты становишься все ленивее и ленивее, Дем.

— Во-первых, моя работа — искать, а не убеждать, во-вторых, меня могут вызвать обратно домой, и ты останешься здесь один, — с притворной ленью протянул я. — В-третьих, ты выглядишь представительнее и внушаешь большее доверие. Меня вообще назвали «отмороженный любитель мальчиков»… Хотя Линдс потом и уверяла, что это она сказала не мне.

— Она просто не знает, как ты любишь девочек, — Алек, издевательски хихикая, словно двадцатилетний подросток, накинул строгое пальто, натянул длинные перчатки, и принялся обматывать шею и большую часть лица шарфом. — Посмотри правде в лицо, Деметрий, и увидишь, что кое в чем и правда выглядишь неоднозначно, хотя про любовь к мальчикам я бы не сказал. А если серьезно — понадоблюсь…

— Найду, если будешь нужен, — испытывая весьма мало желания поддаваться на его провокации, огрызнулся я. — Необязательно было оповещать меня, что ты уже близко, опусти эту часть в следующий раз, я ведь не Джейн или Хайди.

— Ты бесценный экспонат, — наши отношения никогда нельзя было назвать теплыми, но мы никогда и не враждовали, даже когда они с близняшкой только появились в клане, и многие относились к новичкам настороженно. Со временем Алек стал тем, кого я мог бы назвать одним из своих немногочисленных друзей, но взаимные подтрунивания и подчас колкое общение между нами все еще оставались. — Концерт завтра в восемь вечера, все остальное сообщу, когда будешь собираться…

* * *

А на следующий вечер я очутился-таки в толпе разукрашенных девочек-подростков, молодых парней и девушек в косухах и джинсовых пиджаках, в каких-то странного вида куртках и рубашках, с ирокезами, наголо бритых, с разноцветными прядями длинных и коротких волос… Кто-то был обвешан готической, кто-то — рокерской символикой, у кого-то красовались цепочки или татуировки с символами, значение которых эти дети едва ли могли по-настоящему знать и понимать — скорее, просто увидели в журнале или книге, и им понравилось. Пара девушек лет восемнадцати с накладными клыками, которые пугали парней того же возраста, вызвала мимолетную улыбку — представление о настоящих вампирах эти девочки имели едва ли, о чем говорило и рычание, и некие жесты, которые я счел попыткой показаться летучими мышами. О том, что парень в кожаной куртке и с темно-красной банданой на коротких, взъерошенных волосах, неестественно бледный и худой (впрочем, точно так же накрашенных типов я насчитал штук восемь, и перестал опасаться, что выделяюсь из толпы), который держался подальше от шумных группок и кокетливых или изучавших взоров, в отличие от них, вампир настоящий, они, естественно, не догадывались, а мне оставалось только все сильнее радоваться, что я достаточно сыт — слишком много людей оказалось вокруг, совсем близко, и соблазнительно выделялись крепкие и совсем тонкие шеи…

Но мое внимание было направлено на сцену, где настраивали инструменты молчаливые, хмурые парни, в темных одеждах. Один из них, гитарист, и вовсе продемонстрировал выкрашенные в черное ногти, татуировку на предплечье — ворон в профиль, бледные от пудры щеки, подведенные угольной, яркой черной тушью глаза. Парень за синтезатором и барабанщик, хоть и были одеты в темное, и оба продемонстрировали длинные гривы волос, выглядели куда более цивилизованно и формально, нежели обладатель гитары с серебристым, неожиданно, грифом.

Ожидание оказалось на удивление недолгим, и, как раз когда сопровождавший меня улыбчивый парнишка, лет двадцати, указал мне на уединенный столик, в углу, довольно недалеко от сцены, отдаливший меня от большинства слушателей, свет в зале погас, и медленно, по одному, стали загораться прожектора, бросавшие почему-то размытые, даже для моего взгляда, пятна света на так и оставшуюся полутемной сцену.

Впрочем, ожидаемого мной эффекта дыма не последовало, публика притихла и окончательно перестала меня интересовать, когда первый звук потревоженных гитарных струн, теперь уже не проверочный, зазвенел… И еще один, и еще, и примешавшиеся к ним дробь барабанных палочек, медленная, словно пробная и неуверенная, и пение бас-гитары, на которой играл невесть откуда взявшийся еще один паренек в длинном черном плаще, что-то смутно напоминавшем. Элоиз, присутствие которой я безошибочно ощущал за кулисами, теперь, после личной встречи видеть ее было несравненно легче, отчего-то медлила… И, когда единичные, почти нестройные мелодии инструментов внезапно обрели громкость, быстрый ритм, силу, к ним примешался и в сознании перекрыл мелодичный женский голос. Точно как на записях, хотя я не сомневался, что Элоиз пела вживую… Впрочем, пару секунд спустя, я понял, что все же не как на записях — лучше, потому что живее, без отшлифованных техникой лишних ноток, с иногда мелькающей и очень органичной отчего-то хрипотцой. И первой же песней оказалась моя, вторая из отправленных, и первая, что я потом услышал в ее исполнении. «Молитва ассасина»…

Почему они выбрали именно ее для своего выступления, я не имел ни малейшего представления, впрочем, это было и ни к чему, и все же, даже зная текст наизусть, я был на минуту почти зачарован тем оттенком, что придавал ему голос девушки, и как-то очень кстати подобранная музыка — резкая, отрывистая, то совсем тихая, то, будь я человеком, закладывавшая бы уши, а так — просто раздражавшая чуткий слух, но не злившая при этом ни капли.

Свет стал ярче только ближе к финалу песни, но я увидел девушку в тот самый миг, когда за спинами музыкантов Элоиз, уже запевшая первый куплет, выбиралась к центру сцены: тот же образ, что на фото у Алека — на грани готичного, и все же скорее рокерский, только очень мрачный. И почему-то насыщенно-черные длинные прямые волосы. Парик? Скорее всего…

— And I’m singing for my absolution,While I’m waiting for my grave.

I’m waiting for your resolution.Will you give me strengths and brave?

— именно на этих словах певицу увидели собравшиеся в зале, обладавшие менее острым, нежели я, зрением, и именно когда они отзвучали, вместе с игрой группы, зал взорвался приветственными возгласами, сообщившими мне, что новую игрушку Владыки, может быть, и не знали очень широкие массы, и девушка только шла к славе, но те, кто ее знал, ее любили…

И за те два часа, что Элоиз почти неотрывно провела на сцене, представив нового барабанщика, пару новых композиций, я почти понял, почему девушка, минувшим днем даром что не вызвавшая на мою голову полицию, пользовалась такими восхищенными отзывами: она оказалась неожиданно улыбчивой, приветливой, не гнушалась позволять гостям клуба, как кто-то из людишек поблизости себя назвал, задавать вопросы или делать замечания, и даже, о чудо, на них почти всегда отвечала — неотвеченным остался только вопрос про наличие у мисс Линдс молодого человека. Прозвучал он дважды, но девушка, едва заметно что-то показавшая парням, приглядывавшим за действом из-за кулис, которых я счел охранниками или помощниками, сделала вид, что его не заметила. Парни, однако, там и оставались, из чего я заключил, что Лиз скорее велела им не трогать любопытную девицу, нежели напротив вытолкать ее из зала.

Удивило меня и то, как свободно девушка подходила к краю сцены, ближе к слушателям, — я видел ее концерт, в записи, года полтора назад, и держалась тогда еще похожая на себя, совсем начинающая девчушка, дававшая первые такие выступления, куда замкнутее и отстраненнее, сейчас же обаяние и дружелюбие так и веяли, а энергичность всех членов коллектива и вовсе наполняла даже меня каким-то драйвом и жизнью, без всяких коктейлей, которые мне случалось видеть в руках молодежи на других поручениях, и в законности которых я частенько даже сомневался…

Кульминацией же открывавшихся нам новых граней мисс Линдс стало завершение концерта, когда Элоиз, выбравшаяся после полуминутной паузы, аниматором на которой выступил что-то поведавший о новых планах, впрочем, я пропустил его слова мимо ушей, вполне осознанно — дело касалось следующих выступлений — Шон Линдс, обратно на сцену, вернулась не одна. Исполнительница вела за руку девушку лет восемнадцати, в которой взгляд моментально уловил что-то странное: бегали по залу глаза, как-то странно, ни на чем не задерживаясь, и даже когда она повернулась к Лиз, смотрела словно бы мимо девушки.

— Год назад, — начала Элоиз. — Нам пришло письмо, автор которого, Майкл Сэршоу, рассказал о своей дочери Кристин. Он сообщил, что она очень любит слушать мои песни и не расстается с плеером, на котором они записаны, и она даже написала мой портрет. И спросил, не можем ли мы спеть для его малышки одну песню вживую, просто вживую, потому что Кристин очень боялась прийти на концерт, и очень хотела услышать нас не на записи. Кристин аутист и ей очень трудно делать то, что многим из нас кажется обыденным. Майкл, — мужчина за соседним столом со мной приподнялся, явно волнуясь и растерянно улыбаясь. — Прислал нам фото портрета, который написала его дочь, и мы просто не могли не откликнуться. Но вместе с очень светлыми и просто замечательными людьми из Центра, в котором Кристин проходит лечение, сделали больше, чем то, о чем просил нас отец, который вместе со своей дочерью героически борется за ее счастье. Сегодня для меня особенный концерт, особенная маленькая победа, и я горжусь моей такой смелой подругой, потому что сегодня Кристин не только смотрела наши инструменты и общалась с нами за кулисами, сегодня она решилась выйти на сцену вместе со мной… Кристин очень хотела побыть вместе со мной на сцене, и для этого проделала большую работу за этот год, и последнюю песню нашей сегодняшней встречи исполнит она. Может, она поет не так хорошо, как я, но она гораздо сильнее и смелее меня, и эта девочка многому меня учит, куда большему, чем я помогаю узнать ей. Я прошу всех поддержать ее смелость вместе со мной аплодисментами, потому что сегодня Кристин не просто исполнила свою мечту и мечту своего папы. Сегодня она одержала новую победу… — я видел фотографии самых разных эмоций Лиз, видел ее весь этот вечер на сцене, видел ее в домике на Роше, но только сейчас впервые заметил в уголках ее глаз сдерживаемые слезы, и только сейчас заметил, какой теплой, нежной, солнечной была улыбка, обращенная к девочке…

На удивление, Кристин почти не запоздала с началом песни, впрочем, Элоиз, отключив микрофон, едва слышно помогала ей — я заметил совсем-совсем тихие нотки ее голоса, и мягкое, в нужных для паузы или нового старта местах, ненавязчивое похлопывание, нежное, по плечу, и при всей циничности и скепсисе отношения к смертным, не мог не заметить и того, как появилась на отрешенном лице мисс Сэршоу улыбка, и какой радостью все-таки просияло, совсем незаметно, неуловимо, ее лицо, и почему-то на этом моменте поспешила отвернуться гордая и недоверчивая вчерашним днем молодая женщина…

Самая медленная и тихая песня из всего репертуара Линдсом, что тоже было ожидаемо, а вот уже то, что случилось позже, когда концерт закончился, удивило снова: музыканты откланялись и ретировались через служебный вход, и я по воле Алека «довел» Элоиз до дома — почему-то все Линдсы отправились в противоположном направлении, а вот девушка и сопровождавший ее, приехавший к концу вечера, верзила в полторы Лиз высотой и в три, при ее полной комплекции, вширь, вернулись в тот самый коттедж на Роше, где успевшая в машине приобрести нормальный облик, только что в черных вещах, Линдс, отправив амбала куда-то в ночь, устроилась почему-то прямо на ступеньках крыльца, на плед, и, тихонько всхлипывая, поднесла к уху трубку. Слушать ее разговоры мне хотелось мало аккурат до слов, порядком ошарашивших и озадачивших.

— Это я… Нет, все хорошо, я просто радуюсь… Да, поэтому плачу. Кристин спела, хотя мы все жутко волновались, в прошлую репетицию она снова испугалась барабанов, но сегодня справилась на высоте, и Майкл, я думала, меня задушит, он впервые за весь год смеялся, представляешь? Нет, мам… Нет, не Майк, а Майкл, отец Кристин, Майк постоянно хохочет… Нет, он не знает, я отправила его встречать Джастина… — я, оказавшийся невольным свидетелем чужого разговора и размышлявший, не пора ли отправиться восвояси, застыл на месте, прислушиваясь уже внимательнее.

«Мам», при том, что Лиз сирота, а матери у нее вообще давно нет?! А вот это оказалось уже довольно интересным поворотом и без того пошедшего не по первоначальному плану сюжета.