Куклы (гет)

Глава III

Еще месяц назад Улькиорре и в голову бы не пришло кого-то утешать, поддерживать, проявлять искреннюю заботу, считая подобные вещи абсурдом, страхом и слабостью, присущей лишь людям. Он прекрасно помнил, как насмехался над Орихиме, когда та беспокоилась о раненых друзьях, как ему казалось нелогичным тратить силы на самообман, когда конечный результат заранее известен. Однако теперь с удивлением для себя готов был обнадеживать пленницу бессмысленными фразами, которые было бы нормально и правильно слышать от Ичиго, но не Сифера, из уст которого они звучали как гарантия безысходности.

Он водил Химе на дневные прогулки, сумел подобрать верное лечение, заменив травяные настои уколами антидепрессантов, массаж — упражнениями. Он читал ей вслух Ницше, Канта, Карнеги и Достоевского и просил следом пересказать услышанное, каждый раз испытывая подобие радости, если женщине удавалось понять и построить более сложное предложение и произнести его без запинки. Он заставлял ее учить испанский, пусть по фразе в день, по слову, аргументируя это тем, что иначе она не сможет понимать неуставное общение арранкар. Он наставлял ее, требуя подчинения, воспитывал и готовил к грядущей самостоятельной, одинокой борьбе за жизнь, зная, что не всегда будет рядом. Он круглосуточно работал над планом нападения на Сейрейтей, зачитывая Иноуэ отрывки и прося запомнить их. Он истинно наслаждался жизнью, безнадежность и надоевшее напряжение, ожидание спешили смениться покоем, обогревая вдохновленного Сифера. Лечение работало, и с каждый днем, с каждой новой книгой, с каждой прогулкой хотелось верить, что бессмертное, необъятное сердце подлунной принцессы расцветало весенними красками, сияло. Зияло, как дыра промеж ключиц Улькиорры. Как рана в груди Куросаки. Потому что боль от потери не спрячешь в кровавых руках Пустого, не утопишь в бездонных, затянутых тиной, глазах. Подсознательно Сифер понимал это тоже, но не решался, а может, не считал ненужным заводить разговор о смерти синигами, сделав вывод, что раз женщина больше не плачет, то достаточно окрепла и в силах преодолеть произошедшее сама. И, в конце концов, он настолько стал одержим изучением необходимой информации для создания грамотного проекта наступления, что предпочитал игнорировать или в самом деле не замечал, что чуть восстановившись после болезни Орихиме сторонилась его, подолгу гуляла одна, обходя по краю крышу Лас Ночес, стремясь восстановить в памяти события тех дней. Замкнутая, как прежде, одинокая, она вновь отгородилась от окружающей реальности стеной, как было до встречи с Тацки и Ичиго, молча сносила насмешки и провокации арранкар, печально брела, словно сквозь временные пласты, сгорбившись под гнетом непереносимых страданий, и неминуемо возвращалась в объятия Кватро. Иногда ей казалось, что она выдумала его, потеряв Куросаки, чтобы окончательно не лишиться рассудка, воплотила в нем всю свою боль, всю беспомощность перед перемалывающими мечты обстоятельствами, все отчаяние, что таила в душе.

— Где ты была? — сердился по обыкновению Сифер, если она задерживалась.

— Гуляла, — больше ни за что не оправдываясь, не извиняясь, открыто и смело отвечала Химе. Кватро вздыхал, поджимал губы, пережевывая не родившиеся упреки, но никогда больше не угрожал, не срывался на насмешки и провокации.

— Я ведь просил тебя никуда не ходить одной, — говорил он осторожно, беззлобно, почти равнодушно, не отрываясь от отчетов, книг, карт и всего того, что важнее человеческой женщины.

— Ты очень занят, а мне захотелось на воздух, — ее голос сделался сухим и скрипучим в тон вою пустыни, уголки ее губ тянулись вниз, обозначаясь морщинами на болезненно бледном лице. Женщина не улыбалась так давно, что походила на восковую фигуру.

Улькиорра знал, что после тяжелой депрессии восстановление идет слишком медленно, непозволительно медленно, учитывая обозначенные Айзеном сроки, и каждую свободную минуту старался занимать Орихиме, заставляя ее мозг усиленно работать, и все равно не мог пробиться в ту область ее сердца, где жили друзья, словно с ним сейчас была заводная кукла, которая ела, спала, читала, заученно отвечала на вопросы и смиренно ждала благостной смерти, и с гневом думал, что она улыбаться вновь станет, лишь когда сердце сведет последней судорогой. Улькиорра не предполагал, не мог догадаться, несмотря на свою образованность, что иногда людей от гибели спасает простой разговор по душам, простая возможность открыться, уверенный, что горе лучше переживать в одиночку.

Орихиме брала с полки книгу, открывала наугад страницу и садилась на кровать, изображая чтение, внимательно наблюдая за Сифером, изучая его повадки, всеми силами стремясь подавить в себе предательское желание заменить им Куросаки, и Тацки, и Кучики, и все говорить, говорить обо всем, не беспокоясь, что он не поймет. Орихиме никогда еще никого не подпускала к себе так близко. Никогда еще обстоятельства не вынуждали ее зависеть от чужой заботы. Даже когда умер брат, она предпочла научиться со всем справляться сама, чем переехать к тетке, чем просить помощи. Никогда еще ей не приходилось терпеть чужие прикосновения к телу, смертоносно-робкие, неуклюжие поначалу, когда арранкар мыл ее, когда расчесывал волосы, делал массаж, одевал. Дни болезни слились для нее в одно затяжное касание, шелест одежды Кватро, запах фруктового пудинга, вкус горьких отваров трав, лживое обещание счастья. Ей врезались в память мозолистые, с тонкими пальцами и запахом чернил руки Сифера, когда он касался ее лица, стирая слезы. Помнила его тихую речь, когда он читал ей. И не словами, не содержанием книг полнились ее воспоминания, а шелестящим, хриплым голосом Улькиорры, гласными звуками с придыханием, холодными, влажными, как брюхо морских камней. Он говорил с ней, рассказывал, зачитывал, внушал, откуда-то узнав, что больным с тяжелой формой депрессии очень важен личный контакт, говорил так же, как когда-то сама Орихиме щебетала о школе, друзьях, душе, заставляя, заставив Сифера верить. Она слышала свое имя, впервые произнесенное им ломано, с тоской по той, прежней Иноуэ. Замечала, что при ней он сдерживал себя, кропотливо выверяя каждое сказанное слово, навязчиво осторожный, заботливый, маниакально внимательный, готовый исполнить любую просьбу. И в такие моменты Химе мучительно хотелось исчезнуть. Эта мысль билась под коркой — интуитивное предчувствие смерти, внутреннего разорения, словно бы ее плоть отторгалась сознанием, как нечто лишнее, ущербное, противоестественное — настолько невыносима была его доброта. И в такие моменты хотелось кричать: «Эй, Улькиорра! Кровь Куросаки-куна еще не высохла на твоем косоде! Тогда почему ты смеешь прикасаться ко мне? Почему ты сохраняешь мне жизнь?», — она плакала, не в силах произнести ни звука, не в состоянии снова допустить до себя кого-то, кроме треклятого Сифера, плакала и не могла выразить противоречивости всех чувств, что умирали внутри.

Когда Кватро удалось добиться ремиссии в состоянии Химе, та с ужасом для себя поняла, что не в силах ненавидеть это место, потому что теперь ее, увечную, развороченную внутренне, мир людей отвергнет, как и всякое больное существо. Она смотрела на Сифера и думала лишь о том, что никогда, никогда не был никто ближе. И потому не могла спрашивать его о друзьях, войне, о том, как он выдержал чудовищные дни ее болезни, зачем оставил в живых. В конечном итоге Иноуэ решила, что с его стороны это благодарность за обретенное понимание людей, подаренное сердце, и временами испытывала к нему щемящую, пароксизмальную нежность, что все естество готово было вывернуться наизнанку от боли, ибо знала, что жизнь арранкара, несмотря на его желания, личные стремления, все равно принадлежит Айзену, и именно последнего стоит ненавидеть за все беды.

Временами депрессия вновь придавливала ее, ложилась мертвой звездой на грудь, мысли расплывались чернильными кляксами, тело становилось неподъемно тяжелым, разбухшим, и хотелось залечь на дно Уэко Мундо и слушать бессмысленный шепот песка. В такие дни Улькиорра не отпускал Орихиме далеко, водил за собой, держа за руку, если требовалось куда-то идти по поручению, если предстояла работа, переносил на другое время, трепетно оберегая ее покой, лучась сковывающей разум заученной, искусственной лаской, отрывистой, сумрачной, просчитанной до полутона. В такие дни Иноуэ мечтала сбежать от него, нестись против порывов его реацу, глотая острый песок. Ее подстегивали возникающие бессвязными всполохами воспоминания о друзьях, надежды, что кто-то, возможно, выжил, и до ненависти к себе хотелось избавить себя от этого бремени.

Улькиорра проснулся, когда солнечный свет уже брезжил на горизонте. Тело безумно ныло, каждую мышцу сковало ломотой, как если бы он подхватил простуду или не спал несколько суток к ряду. Необходимо было продолжить работу над созданием идеального плана, отбросив сомнения и прочие отягчающие факторы, только вот женщина… Вчера Орихиме нездоровилось, и пришлось просидеть подле нее весь вечер, отложив дела. Возможно, Айзен прав, и от пленницы следовало избавиться, пока время еще не до конца упущено, пока он еще в состоянии трезво оценивать свое положение при ней, пока не пришлось выбирать между защитой обесцененной принцессы и войной, где он лишался любого проявления воли. И раздумывая о проекте наступления, он все больше неосознанно склонялся к дипломатическим уловкам, стремясь избежать ненужного кровопролития с обеих сторон. Возвращение Иноуэ в Генсей, конечно, лишилось смысла, ибо город сгорел дотла. Выжил ли кто или нет, Сифер не знал и не считал нужным интересоваться такой мелочью. В любом случае оставшихся, скорее всего, уже уничтожили Пустые. А жизнь во дворце была безопасной, лишь пока Кватро был рядом. И если женщина не восстановит контроль над способностями к условленному сроку, ее ожидает смерть.

Улькиорра с тяжелым вздохом поднялся и принялся одеваться, привычно прислушиваясь к дыханию Орихиме на соседней кровати. И вдруг дернулся — девушки не было ни в спальне, ни в ванной комнате. Ее слабая реацу, наполненная страхом и неистовой болью, ощущалась где-то по близости, совсем рядом, напротив. Он завертел головой, стремясь уловить предчувствие опасности, вырвался в коридор. Где? Где? Бесшумный, невидимый, как солнечный ветер, как разливы Вселенной, ведомый духом принцессы, он открыл дверь в покои Гриммджоу и его опалил едкий гнев до трещин на губах, до судорог в солнечном сплетении. Секста сидел на кресле и блаженно улыбался, поглаживая волосы Химе, притаившейся у его ног.

— Женщина больна. Оставь ее, — только и выдавил Сифер обезличенным, механическим голосом, боясь признаться, что воспринимает ее поступок, как предательство, даже если она не осознает, кто перед ней и зачем пришла в чужую спальню.

— Все-таки явился? — Гриммджоу властно положил ладонь пленнице на спину, чуть задевая лямки сорочки, и осклабился в ответ на ее бессмысленную, нервную улыбку. Улькиорра не сводил с него глаз, сделал шаг вперед, стремясь занять наиболее выгодную позицию, готовый, если придется, атаковать первым. — Эй, женщина! — арранкар провел рукой по плечам, убирая ее волосы. — Скажи мне, кто убил всех твоих друзей? — усмехаясь, ласково спросил он.

— Улькиорра! — промямлила Химе и обернулась к Кватро. — Он! — и подбежав, ткнула тому пальцем в грудь.

Сифер схватил девушку за запястье, видя, как ее глаза наполняются слезами, но она молча сносит боль, сохраняя упрямство и стойкость даже в таком состоянии, и злясь, что ничего не может с ней сделать, вытолкнул в коридор, свободной рукой отклоняя балу Гриммджоу и сотрясая стены резким всплеском реацу.

— Думал, я просто так отпущу ее? — расхохотался Секста, прошибая коротким серо стену рядом, надеясь попасть в Иноуэ.

Улькиорра устал. Вымотался. Измучился. Устал быть слишком терпеливым, послушным, устал щадить союзников, закрывать глаза на их выходки, устал сносить вечные насмешки, устал настолько, что на долю секунды мелькнуло желание пренебречь самообладанием и закончить бой без стандартных прелюдий. Он сглотнул и, собирая нервы в кулак, усилием воли заставляя себя пощадить несносного Джагерджака, одним прыжком преодолел расстояние между ними и, схватив того за голову, ударил об пол, едва не оглохнув от рыка арранкара. Отшвырнул к стене и, не замедляя скорости, не теряя ни секунды больше, пережал тому горло, едва не сломав хребет, надеясь, что он потеряет сознание, не слыша ни криков женщины, не видя Эспады, привлеченной шумом и столпившей в коридоре.

— Прекрати, — Старрк, недовольный побоищем, медленно положил Сиферу ладонь на плечо, готовый, если потребуется, усмирить его. И тот отпустил, отступил и, не оборачиваясь, спешно вышел в коридор. — Улькиорра, — окликнул его Примера, — не мне объяснять, что подобные вещи не приемлемы, — строго, устало проговорил он. Сифер не слушал, склонившись над пленницей, он лишь пытался немного успокоить ее, мягко поглаживая по волосам и помогая подняться, прижимая к себе, как единственно ценный объект в Уэко Мундо. — Сражения между Эспадой недопустимы, — занудно продолжил арранкар. — Извини, но я вынужден буду доложить обо всем Айзену-сама.

— Ясно, — равнодушно отозвался Кватро, словно для него не было больше ни власти беглого синигами, ни обязанностей, ни ответственности.

Когда он неспешно подвел Химе к своим покоям, осторожно придерживая за талию, та вдруг стала вырываться, пронзительно крича одно единственное: «Убийца!», — захлебываясь слезами и не понимая уже, кого и за что обвиняет. Халлибел тяжело вздохнула, глядя, как Сифер набирает в шприц успокоительное. Старрк стоял в дверном проеме и следил, чтобы Гриммджоу не бросился атаковать. Тот сидел на полу, хмурясь и потирая синяки на шее, и наблюдал через открытую дверь за сутулой спиной Улькиорры, не разобравшись толком, сочувствует ему или испытывает отвращение за добровольное сосуществование с безумной женщиной. Остальные постепенно расходились. Никто из Эспады и представить не мог, в каком аду жил последние месяцы Кватро, никто не задумывался об этом, лишь насмехаясь над его зависимостью от пленницы, обвиняя в глупости и презирая за проявленную слабость. Никто никогда не интересовался его жизнью вне приказов Владыки, ставя в упрек излишнюю холодность и отстраненность, и когда он решил оставить пленницу при себе, восприняли это не иначе как очередную странную выходку так и не ставшего своим среди Пустых Сифера.

— Сколько времени она в таком состоянии? — отстраненно поинтересовалась Трес. Улькиорра обернулся и враждебно глянул на нее, ожидая, что та, возможно, решит убить принцессу, но Тия медлила.

— Несколько месяцев, — неохотно отозвался арранкар, склоняясь над Орихиме. — В последние недели ей стало значительно легче. Вчера вновь произошло обострение. Лечение не может идти слишком быстро, — он перехватил и прижал руки девушки, чтобы обездвижить и сделать укол в бедро, игнорируя ее отчаянные попытки вырваться, привыкший к приступам истерики.

— Уйми свою суку! — Нноитра налетел сзади, минуя Старрка, удар меча пришелся Сиферу в плечо и едва не разрубил ключицу.

— Нноитра! — Халлибел запоздало схватила его за руку. — Убирайся!

— Какого хера он не может заткнуть эту тварь?! — ворчал Квинта, возвращаясь в свои покои, довольный тем, что удалось задеть Улькиорру.

— Утром Айзен-сама вызовет тебя. Будь готов, — предупредил Примера, захлопывая дверь.

Сифер прикрыл глаза, шумно и устало выдыхая боль, отстраняя ее от сознания. Это сейчас не важно. Его жизнь ничего не стоит. Его место в Эспаде займут другие. Кровь пропитала рукав и медленно капала на пол, оставляя за ним дорожку из следов его ошибок в глазах Пустых и страданий в глазах женщины. Напряжение сошло, будто только наедине с Орихиме теперь было хорошо, и хоть весь мир превратится в руины — Сиферу нет дела. Он перевел взгляд на заваленный бумагами стол, с трудом возвращаясь в реальность, вспоминая, что хотел утром просмотреть свежие отчеты, ощущая некоторую двойственность, парадоксальный дуализм оттого, что часть его помыслов, несомненно, стремилась к пленнице, а часть принадлежала Айзену. И противостоять этому не было сил. Он устало опустился на стул, зажимая рану тряпкой, думая, что, конечно, раньше бы такого не произошло. Ему случалось терять бдительность в бою, но лишь если противник прибегал к хитрости, а не был варваром, как Нноитра.

— Глупые оправдания, — выдохнул он, зная, что чувствовал приближение Квинты и сознательно не отстранился, позволил атаковать, беспокоясь, что удар придется на женщину.

— Очень болит? — Орихиме привстала и теперь с опаской наблюдала за Сифером, не решаясь подойти или прикоснуться, виня себя за случившееся. За эти месяцы ее воля отвыкла от вида, запаха крови товарищей. А Кватро, несомненно, если не стал им, то занял позицию посередине.

— Нет, — неслышно прошептал арранкар, поднимаясь и направляясь в ванную, чтобы наложить повязку.

— Я могу помочь? — она машинально коснулась заколок на волосах.

— Нет, — чуть раздраженно остановил ее Улькиорра, отстраняясь, не уверенный до конца, пришла ли пленница в себя или лишь бредит, воображая, что заботится о Куросаки или еще ком.

Химе подняла на него жалостливый, напуганный взгляд и, переступая на месте, теребя край сорочки, произнесла, наконец:

— Улькиорра, ты в самом деле убил всех моих друзей? — боясь, что это окажется правдой.

Сифер молчал. Боль и усталость уместно заглушали едкое разочарование, в котором и себе стыдно признаться. Конечно, он ждал, что она однажды поправится, ждал, когда снова позовет его, желал этого и в то же время понимал, что ничего, связывающего их — земную женщину и Пустого — нет; ничего, что он мог бы предложить здоровой Орихиме, Орихиме, задающей вопросы, оплакивающей друзей, грезящей о возвращении домой, мести или подобном, нет. Для здоровой Орихиме он враг, мучитель, стражник, из личного эгоизма оставивший ее при себе. Для безумной — ближе родного отца. И в тайне малодушно, подло помышлял, чтобы она навсегда осталась слабой, зависимой, безвольной. Радовался ее успехам, выздоровлению, как друг, и мечтал иметь послушную куклу, как властный Пустой. Вопрос все висел в воздухе, давил на основание черепа, на глаза, мороком мечтаний напитывая сущность меча. Верно, прежде он хотел убить их всех, хотел присвоить все, что связано с женщиной, лишь бы остаться единственным во всем мире, кому она может довериться.

— Нет, — спокойно ответил он, избегая ее пытливого взгляда.

— Я по-прежнему ничего не могу вспомнить, — призналась Химе. — Значит, Исида-кун жив? — без надежды продолжила она, наблюдая украдкой, как глаза арранкара темнеют от приступа контролируемой ярости.

— Я не знаю, — он прошел в ванную, стремясь избавиться от общения с настойчивой пленницей.

— Вот как… — не удивилась Иноуэ. — А… Садо-кун? — не оставляла попыток она, заранее зная ответ.

— Не знаю. Я не обязан следить за всяким мусором, — зло огрызнулся Сифер, с трудом стягивая липкое от крови косоде.

— Ты не можешь узнать, да?

Отрешенность на ее лице сменилась привычной, знакомой грустью, и с этим вопросом, просьбой о помощи, которая возвращала к жизни открытую, добрую Орихиме, все норовило стать по-прежнему — споры, скандалы, противостояние. Улькиорра намочил полотенце и приложил к плечу, лихорадочно соображая, как не допустить деградации мирных отношений с женщиной, через муку заставляя себя смирить раздражение и уступить ей.

— Не могу. Если получится, я сделаю это позже, — мягче ответил он.

— Спасибо, — Орихиме переняла тряпку и осторожно провела ей по спине арранкара, смывая кровь. — Я в самом деле ничего не помню… Только твой бой с Куросаки-куном… И то очень смутно. Потом как вернулся… — она запнулась, сглатывая слезы, заставляя себя произнести ненавистное имя, — Айзен и сказал, что Ичиго мертв, — сипло прошептала она, вновь начиная дрожать и задыхаться.

— Вернись с постель, — Улькиорра взял ее за руку, — иди. Я справлюсь сам, не беспокойся, — сбивчиво добавил он, сомневаясь, что Орихиме на самом деле волнуется за него.

— Нет, я… Где у тебя бинты? — засуетилась девушка, не переставая рвано всхлипывать. — А, вот! — открыла шкафчик, зажала в кулачок ткань и вдруг порывисто обняла Кватро, чувствуя, как тот едва ощутимо дрожит. — Улькиорра… Мне так страшно, Улькиорра… Мне правда очень страшно и одиноко здесь… — Сифер медленно развернулся к ней и несмело обнял, чувствуя, как сквозь порывы пустоты внутри эхом бьется искрящийся голос женщины.

Химе слабо кивнула, не решаясь улыбнуться, вдыхая полной грудью облегчение, последовавшее за разговором, отпуская тяжесть минувших потерь догорать вместе с домом в Генсее, рассеивая болезнь, зная, что Сифер чувствует то же. Перевязала Кватро, затерла кровь, стремясь что-то делать, чтобы не выдать нарастающего осознания, что и без Ичиго возможно двигаться дальше и жить, что Кватро принял за нервное возбуждение и эйфоричность, возникающую после приступа, и заставил Иноуэ принять отвар трав. Они завтракали, когда слуга известил о приглашении в тронный зал. И арранкар молча направился на аудиенцию к Владыке, зная, что виноват в нарушении устава, но перед собой, перед женщиной честен и чист.

— Я ведь предупреждал тебя, Улькиорра, — сходу начал синигами, презрительно рассматривая Сифера. — Учитывая наши потери, сражения с союзниками просто недопустимы.

— Да, — послушно согласился тот.

— Я могу узнать о причинах твоего конфликта с Гриммджоу? — больше всего Кватро ненавидел неестественность, наигранность, он не прощал это даже Айзену и потому безмерно любил Орихиме за естественность.

— Гриммджоу пытался убить женщину. Я защищал ее, — рапортовал он, не сомневаясь, что ками и так все известно.

— Бесполезная пленница для тебя ценнее боевого товарища? — Гин вышел из-за трона, неприятно улыбаясь.

— Она также может стать…

— Улькиорра, — мягко прервал его Айзен, — я хочу, чтобы ты ответил мне честно. Имеешь ли ты особую привязанность или даже вожделение к Орихиме Иноуэ? — Сифер молчал. Возможно, будь они с Владыкой наедине, он бы не медлил с ответом, однако проявлять неосмотрительность или неосторожность в присутствии Ичимару не хотелось. — Я не стану гневаться на тебя за подобное. Испытывать влечение к женщине нормально, — располагающе продолжил Владыка.

— Вероятно, вы правы, — неспешно начал Кватро, прощупывая почву перед собой и обводя взглядом присутствующих. — Я действительно испытываю некоторую эмоциональную привязанность к пленнице. Думаю, я жалею бедную женщину, — закончив, он кивнул, представляя разочарование на лице Гина.

— И только? — осведомился изумленно тот.

— Да. За то время, что я присматривал за ней по поручению Айзена-сама, мне удалось немного изучить ее характер. И потому в ее ситуации ничего, кроме сострадания, она вызвать не может, — Сифер почти торжествовал внутри, наблюдая, как извечная улыбка медленно сползает с лица Ичимару.

— Вы разговариваете с ней, Улькиорра? — доброжелательно спросил ками, зная однако, что Кватро врет, но врет умело и ловко, и потому крайне довольный этим.

— Да, раньше мы довольно часто беседовали, — уклончиво ответил он, желая скрыть наступившую ремиссию в состоянии Орихиме, чтобы избежать вопросов о ее способностях.

— И тебе интересно с ней? — расслабленно продолжил Владыка.

— Думаю, да.

— То есть она для тебя друг? — хитро прищурив глаза и улыбаясь краешками губ, подытожил Айзен, наблюдая за реакцией Сифера.

— Скорее, необходимый собеседник в прошлом. Но возможно, и друг, — решил не отрицать Улькиорра, словно одним этим словом собирался обозначить свое противостояние философии беглого синигами.

— Хорошо. Я не вижу в этом ничего дурного, — одобрил ками. — Однако впредь постарайся лучше приглядывать за ней во избежание столкновений с арранкарами. Человеческая жизнь хрупка, — и сквозила в этих словах неприкрытая угроза в ответ на потребность Пустого иметь что-то свое, близкое ему, необходимое, дорогое.

— Да, — поклонился Сифер.

Он покинул тронный зал в приподнятом настроении несмотря на молчаливые упреки Владыки. Пленница выздоравливала, драка с Гриммджоу сошла ему с рук, и осталось лишь успешно закончить победоносный план наступления на Готей.