Куклы (гет)

Глава I

Улькиорра сидел на песке с книгой в руках, пытаясь сосредоточиться на философско-поэтическом тоне «Так говорил Заратустра», которую перечитывал иногда и прежде считал едва ли не личной «библией», восхищаясь идеями всеобщего отрицания, стремясь достичь образа мифического «сверхчеловека», благополучно забывая, что это учение некогда навязал ему именно Айзен и оно лишь удачно прижилось, попав на благодатную почву опустевшей души арранкара. Мысли расплывались, расползались, вскользь касаясь повествования, как если бы он только вчера научился читать или страдал от дислексии, утверждения, приведенные в романе, казались вдруг чуждыми и нелогичными, обрывочными, и Сифер, бросив бесплодные попытки ухватить содержание, наблюдал теперь за выцветшей, болезненной пленницей. Орихиме стояла поодаль, щурясь, смаргивая выступившие слезы, провожала взглядом закатное, красное солнце, словно прощалась с ним навсегда, готовая снова вернуться в царство хаоса и тьмы, как та самая Персефона. В груди росла, множилась аки гидра, трепетала тревога, и девушка, молитвенно сложив ладошки, испытывала непреодолимую тягу бежать за искусственным солнцем, тянуть к нему руки, звать по имени: «Ичиго! Ичиго!», чтобы вновь не суметь спасти.

Это повторялось изо дня в день на протяжении месяца — персональный рай Кватро Эспады с безмолвной, исполненной послушания пленницей, бесконечными стопками книг и неторопливым течением времени. Сифер выводил Иноуэ на прогулку, сажал подле себя, будто куклу, и принимался за чтение, стремясь освободиться от тягостных мыслей, заполнить себя чужими жизнями, искусством, наукой. С движением мертвого солнца к горизонту вставала и женщина, принимаясь провожать его взглядом, полным тоски по любимым, по дому, а по возвращении во дворец обо всем забывала. Впрочем, может, арранкару лишь хотелось так думать из банального удобства и уверенности, что так Химе не причинит себе вреда.

— Надо возвращаться, — говорил он сухо, когда пленница, впрочем какая теперь уже пленница, отходила слишком далеко, и, взяв ее под локоть, вел прочь от немого, кислотно-багряного солнца, чей образ, знакомый и близкий, так долго грел сердце Химе.

И не было в ее глазах вражды или ненависти, только замерший в мгновении чужой смерти ужас и пустота, может, оттого, что она в самом деле Улькиорру ни в чем не винила. Сифер смирился. Сифер принял. Сифер запечатал гнев и гордыню, подстроил свой быт под бесполезную, беспомощную нынче принцессу и, разрываясь между подлым удовлетворением от ее абсолютной зависимости от него и раздражением от ее покорности, сделал женщину необходимым аспектом своей скудной жизни.

Хотя, вероятно, саму Орихиме терзания арранкара мало интересовали. За последний месяц она не проронила почти ни звука — холодная, тихая, безучастная ко всему с вечно влажными глазами и бледным лицом; даже кожа ее сделалась ледяной и липкой, почти прозрачной, как у русалки. После трехдневной истерики, которая стала следствием смерти Куросаки, пришло тяжелое, вязкое, как болотная жижа, отупение. Движения стали замедленными, внешние раздражители не вызывали реакции; женщина лениво вращала белками глаз, свесив голову набок, отказывалась от еды, не спала и была не в состоянии обслужить себя. Улькиорра помнил, как чудовищно гневался в те дни на себя, ругал за промахи и опрометчивость, послужившую причиной его проигрышу Куросаки, припоминая даже малейшие ошибки, и, не находя выхода для злобы, срывался на пленнице, что так легко на пару с синигами превратила его философию в ничто. Помнил, как Айзен, истративший слишком много сил на бой с Ичиго, в итоге проиграл главнокомандующему Ямамото и, не сумев создать Ключ Короля, бежал в Уэко Мундо — израненный и униженный, и, когда все ждали от него хотя бы пары слов о дальнейших действиях, лишь обвинял в бесполезности Эспаду, сетуя, что изначально следовало все делать самому. Тяжелые, мрачные дни, свинцовые, полные неопределенности и одновременно отсутствия любых вариантов. Все, что мог Сифер, взявший на себя управление двором, пока Владыка не придет в норму, — это спасаться от уничижительного самобичевания в комнате принцессы, но и ее теперь забрал пусть бы мертвый Куросаки, жадный до чужих душ. Улькиорра ощущал изменения внутри себя, которые принесла внутренняя борьба с синигами и женщиной, старался игнорировать их, и все равно знал, что все теперь по-другому воспринимается. Корил себя за то, что подвел Айзена, и, ненавидящий эти перемены, стремился вернуть всему былой вид.

— Ты понимаешь, что больше никому не нужна? Ты понимаешь, что лишившись своих сил, ты лишь бесполезный кусок мяса? — бросил он Химе тогда очередную, самую заурядную свою угрозу, действенную раньше, схватил за горло и прижал к стене. — Мое терпение не безгранично, — он разжал ладонь, наблюдая, как девушка сползает к его ногам, горбится и трусливо, мелко дрожит. — Ладно, — непозволительно громко вздохнул Улькиорра и потер переносицу. — Ты можешь идти, — и обратился к слуге, замершему у двери с тележкой для еды. — Если она захочет, то поест, — нумерос поклонился и вышел. Кватро склонился над Иноуэ и с легким отвращением начал: — Если ты не возьмешь себя в руки, то… — но женщина даже не изменилась в лице. И он негодовал! Он готов был отдать руку на отсечение, лишь бы вернуть непримиримую личность Орихиме. Поджав губы, понимая, что ничего не добьется, он покинул ее комнаты, почти оскорбленный ее упадком.

И когда вернулся снова, Иноуэ пыталась повеситься в ванной на обрывке какой-то ткани. Он выволок ее в комнату, не встретив особого сопротивления, и попытался забрать тряпку, что та отчаянно сжимала в руках, как девушка вдруг захныкала, завозилась, стремясь избавиться от его хватки.

— Какого черта ты делаешь? — и по запаху гари и остаткам реацу Сифер понял, что ткань, которую женщина отказывалась отдать, — обрывок косоде Куросаки. Не дожидаясь ее реакции, он вырвал тряпку и сжег в слабом пламени серо. Орихиме закричала, схватилась за горло, повалилась на пол, надрывно всхлипывая без слез, и вдруг стала грозить арранкару маленьким кулачком, кривя рот в подобии оскала. Но Улькиорра уже не злился. Взял ее за руку и сел рядом, крепко сжимая, переплетая пальцы, терпеливо ожидая ее смирения. — Или ты всерьез лишилась рассудка, или это я обезумел, раз несмотря ни на что сохраняю тебе жизнь… — мрачно выдохнул он, прижимая к себе несчастную женщину, пока та не успокоилась и не задремала, измученная истерикой, положив голову ему на плечо.

— Улькиорра-сама, — нумерос показался в дверном проеме и, поймав усталый взгляд Кватро, виновато кивнул, — простите, что помешал. Но уже без десяти минут восемь. Скоро в зале заседаний начнется вечернее собрание — первое после возвращения Айзена-сама — все должны присутствовать там.

— Да, — Кватро поднялся, не слишком заботясь о сне Орихиме, которая теперь затравленно озиралась по сторонам, словно впервые оказалась в этой комнате. — Постой, — он медлил с приказом, раздумывая о возможных последствиях для себя, и все же произнес, пристально наблюдая за реакцией подчиненного — шпионов Айзена среди слуг хватало: — Вели перенести вещи этой женщины в мои покои. И пусть поставят еще одну кровать для нее.

— Слушаюсь, Улькиорра-сама, — поклонился тот.

Много позже Сифер испытывал несвойственное ему, смутное чувство стыда за прежнее, неумелое, грубое поведение и отношение к пленнице, лишь служившее причиной ее новых истерик. Однако спустя месяц привык заботиться о ней сам, проникаясь почти отеческим теплом при виде ее попыток поесть самостоятельно или вымыться. Она все так же не говорила, и иногда Улькиорре казалось, что Иноуэ нарочно изнуряет его безмолвием. Впрочем он и сам сделался неразговорчив, сосредоточившись на поиске лекарств для Химе. Каждый день он поил ее отваром зверобоя и мяты, надеясь укрепить и тонизировать нервную систему, научился делать массаж спины, добиваясь расслабления скованных стрессом мышц, водил на прогулки и, набравшись терпения, радуясь неосознанно, что никто не вспоминает о пленнице, ждал, что однажды лечение сработает.

— Улькиорра-сама? — нумерос нагнал его в коридоре, когда Сифер возвращался вместе с Орихиме с улицы. Тот обернулся через плечо, удерживая девушку от дальнейшего движения и видя, как та продолжает шагать на месте, не понимая, верно, куда они идут и почему их привычный маршрут вдруг изменился. — Айзен-сама вызывает вас к себе, — впервые за месяц — закончил за него Кватро.

— Хорошо, — он завел Иноуэ в комнату и усадил на кровать. — Мне нужно уйти, — медленно проговорил он, не надеясь, однако, что она поймет, — на несколько часов, — и бегло осмотрелся, проверяя, убрал ли со стола все, что может стать орудием самоубийства — ручки, карандаши, ножницы и прочее. — Сиди тихо. Если тебе что-то понадобится, то слуга будет у двери, — за весь месяц она ни о чем не попросила, молчаливо покорная, немая, почти мертвая. — Я скоро вернусь, — он вышел, не запирая за собой.

Иногда Улькиорре казалось, что душа давно покинула тело этой женщины, умерла вместе с Куросаки или затерялась среди песков Уэко Мундо, а может, Пустые сожрали ее, оставив наивному, неискушенному Кватро лишь оболочку. И ее поведение удачно подтверждало эти мрачные мысли. Коридоры Лас Ночес, безмолвные, стылые, как утроба доисторического ящера, дышащие безысходностью и опасностью одновременно, конечно, не могли стать домом для слабого человеческого существа, не вышло устроить даже временное обиталище, — Сифер понял это, когда впервые увидел, с какой невыразимой тоской Иноуэ провожает солнце, — безумная, но испытывающая инстинктивную, подсознательную тягу к нему, потому что она его дитя.

Он мерно ступал по гладкому полу замка, петляя коридорами-ребрами, все еще хранившему следы сражений с синигами, размышляя о предмете беседы с Владыкой, полагая, что раз приглашен в личные покои, то разговор будет приватным, и едва не вздрогнул, встретив в дверях Ичимару Гина.

— Добрый вечер, Улькиорра-кун! — приветствовал тот, задержав на мгновение на Кватро лукавый, пытливый взгляд, тщетно надеясь уловить тень растерянности на его лице.

— Добрый вечер! — отстраненно отозвался арранкар, стремясь держаться максимально расслабленно и высокомерно, словно бы оказывал честь говорящему.

— Как дела у Орихиме-тян? — съязвил синигами, продолжая паясничать.

— Женщина в порядке. Благодарю за вашу заботу.

Гин хмыкнул, растянув губы в подобии улыбки, закивал, что-то для себя отмечая, и удалился.

Это негласное противостояние началось еще несколько лет назад с молчаливого согласия Айзена. Тот, имея страсть устраивать подчиненным различного вида проверки, развлекаясь тем самым, случайно стравил своего самого первого последователя и своего самого талантливого ученика, наделив Сифера властью, практически равной Ичимару, доверяя сокровенные планы и миссии. Гин, все же считавший, что следует держать Пустых на расстоянии, взялся всячески подтрунивать над излишней серьезностью Кватро, верно, желая, вывести того из себя.

— Рад видеть тебя, Улькиорра, — Соске сидел за столом с чашкой чая в руках. — Присаживайся, — пригласил он, и арранкар повиновался. — У нас давно не было дружеских бесед, — словно извиняясь, добавил Владыка. — Ты очень занят делами дворца?

— Нет, Айзен-сама, — Сифер сделал глоток несладкого чая, рассматривая языки пламени на свечах.

— Хорошо, — доброжелательно улыбнулся тот, будто беседовал со старым знакомым. — Ты немного похудел. Это как-то связано с Орихиме Иноуэ? — и Пустой едва сдержал себя от того, чтобы не рассмеяться, — конечно, рано или поздно этот разговор состоялся бы. Ками пристально следил за каждым его вдохом, каждым взмахом ресниц, трепетом грудной клетки, и арранкар раскрыл было рот, чтобы ответить, как его перебили: — Как она себя чувствует?

— Женщина по-прежнему нездорова, — сухо рапортовал Кватро.

— Вот как, — деланно огорчился Айзен. — Я наблюдал за тобой, Улькиорра, — продолжил синигами после небольшой паузы, — ты очень много времени уделяешь этой девчонке. Я не хочу, чтобы это переросло в так называемую привязанность и в итоге стало отражаться на твоей работоспособности, потому будет разумнее, если ты избавишься от нее, — тоном мягкосердного, но строгого наставника потребовал ками.

Сифер молчал, обдумывая услышанное. Стоило ему перешагнуть порог, как в теле появилась неприятная скованность, какой никогда не возникало раньше, словно бы ему было неловко в присутствии синигами, словно бы он что-то стремился от него скрыть, хотя и знал, что тот осведомлен обо всем, что происходит в замке.

— Я поручаю тебе разработать план наступления на Сейрейтей, — серьезно продолжил Айзен. Кватро слушал вполуха, отвлеченно думая, что, вероятно, вопрос с пленницей считается уже закрытым, учитывая исполнительность арранкара. — Проект с указанием новых данных об укреплениях и силах врага должен быть выполнен через два месяца в трех экземплярах.

— Вы хотите снова напасть на синигами?

— Да, Улькиорра, — ками улыбнулся. — Я хочу атаковать их через десять месяцев весной в дни цветения сакуры. Я хочу создать к тому моменту новую армию.

— Ясно, — стремясь избежать анализа случайных символов в словах Айзена, кивнул Сифер.

— Тебе хватит времени, чтобы все подготовить?

— Да, Владыка, — машинально подтвердил Пустой, продолжая сомневаться в том, стоит ли вступаться за жизнь пленницы.

— Что-то еще?

— Позвольте обратиться к вам с просьбой, — негромко, нарочито безэмоционально произнес Кватро.

— Я слушаю, — синигами чуть нахмурился. Улькиорру отличали не только исполнительность и незаурядный ум, но и отсутствие всяких связей с кем-либо, что Айзен ставил ему в заслугу и вознаграждал особым уровнем доверия.

— Я прошу вас сохранить жизнь Орихиме Иноуэ, — по-прежнему с отсутствием интонации в голосе озвучил арранкар. Соске изменился в лице, будто одновременно и удивившись услышанному, и разочаровавшись. — Я обещаю, что к началу войны она поправится и станет ценным союзником. Ее способности крайне полезны.

— Дело только в способностях, Улькиорра? — недовольно осведомился Владыка, поднимаясь и подходя к стеллажу с книгами.

— Да, — немедля отозвался Сифер.

— Ты прочитал книги, что я давал тебе в прошлый раз? — задумчиво протянул Айзен, ведя пальцами по обветшалым корешкам.

— Да.

— Расскажи мне, что ты из них узнал, — синигами по-прежнему стоял к Пустому спиной, размышляя, как поступить с нерадивым учеником, гневаясь внутри на него за то, что осмелился просить в пользу другого человека, за проблески доброты, что привила ему несносная женщина.

— Гессе пишет об отсутствии воли, считая все живое рабами инстинктов, целей. Желая чего-то, становишься заложником этого, не способный больше влиять на свой путь. Он переосмысливает миф о Каине, говоря, что тот был силен и смел, а брат его считался трусом. Люди, испытывая страх перед Каином, извратили истину и переложили предание. Тот, кто отличается от большинства, гоним всеми и одинок. Единственная возможность жить свободно — избегать связей, никому не доверять, контролировать свои потребности, не позволяя им управлять тобой. Также Гессе учит читать разум людей, говоря, что таким образом возможно победить их. Об этом же говорит Сунь Цзы, отводя дипломатии ведущее место в войне. Идеальная победа та, в которой удалось избежать прямой конфронтации и кровопролития. Стратегия…*

— Достаточно, — прервал его Айзен. — Все верно. Я хочу, чтобы ты занялся изучением химии, физики и геометрии. Тебе будет легко, поскольку в математике ты силен, — и было неясно, создавал ли синигами идеальную личность или идеального раба.

Это обоюдная ложь, торги, игра в прятки… Сифер выторговывал у самого сильного существа во Вселенной, почти бога жизнь ничтожной человеческой женщины, он скрывал от него и себя истинные мотивы своих поступков, он лгал, соглашаясь с чужой ложью, о бесполезности любых связей и души, на себе испытав обратное, прекратив отрицать очевидное.

— Женщина не доставит вам больше хлопот, — зачем-то продолжил Кватро, думая, что выглядит теперь так, словно умоляет принять его предложение.

— Ладно. Хорошо, — внезапно согласился ками, странно улыбаясь. — Я лишь хочу, чтобы это не стало помехой для твоих обязанностей. Ты ведь еще не забыл о них? — он обернулся к Улькиорре.

— Моя жизнь принадлежит вам, Владыка. Моя обязанность — сделать все возможное для осуществления ваших целей, — с готовностью ответил арранкар, обесценивая все сказанное выше.

— И, надеюсь, на этот раз мне не придется выполнять самому поручение, данное тебе.

Сифер впервые ощущал на себе настолько презрительный взгляд Айзена, словно бы эта ничтожная просьба помножила на ноль все его былые заслуги.

— Да, — выдавил он, чувствуя, как от внезапно разлившейся реацу Владыки закладывает уши, и на ватных ногах покинул покои синигами, снова ругая себя за опрометчивость.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -

* Улькиорра говорит о книге Германа Гессе "Демиан" и трактате Сунь Цзы "Искусство войны". Учитывая, неспешную манеру речи Сифера, его крайнюю любовь к дипломатии и умение практически читать мысли людей, наблюдая за ними, полагаю, Кубо сделал его большим поклонником этого учения.

Глава II

Покинув покои Айзена, Сифер поспешил выбраться на крышу, надеясь развеять морок и смятения, вдохнув холодного, тяжелого, невообразимо родного воздуха Уэко Мундо, заключавшего в себе покой и силу, чуждую, враждебную и непонятную для синигами. Владыка, очевидно, не считает его больше доверенным лицом после этой нелепой просьбы, — размышлял арранкар, преодолевая лестничные пролеты. Впрочем оно и к лучшему, ведь чем меньше ему доверяют, чем меньше информации он получает, тем меньше к нему со временем станут проявлять интереса, а значит, и он, и Орихиме будут в относительной безопасности. Мысли прояснились, стоило определить для себя дальнейшую линию поведения с остальными, и Улькиорра, отбросив ножны, любуясь отражением блеклого полумесяца на серебряном лезвии, сделал резкий выпад и замах, словно готовясь разрубить оковы, удерживающие от окончательного выбора в пользу Иноуэ, от победы над ломанной, антигуманной философией Айзена, как услышал утробный гогот, нарастающий низкой, гулкой вибрацией стен.

— Чего тебе? — недовольно бросил он, пряча меч.

— Сразимся? — по обыкновению скалился Гриммджоу, зная, что Кватро не согласится.

— Нет, — он обошел незваного гостя и направился прочь, стараясь не расплескать чувство облегчения, которое принесла ночная прогулка.

— У меня есть для тебя интересная информация, — Секста лениво поигрывал мышцами, разглядывая сутулую спину арранкара.

— Ясно, — но тот и не собирался обращать внимание на провокации Джагерджака, неспешно шагая вниз по лестнице.

— Эй, Улькиорра! Зачем она тебе? — Пустой в два счета оказался за спиной Сифера и занес руку, собираясь перехватить его за горло, но тот увернулся и застыл, едва касаясь спиной шероховатой поверхности стены, буравя пренебрежительным, разочарованным, дескать, ожидал от Гриммджоу большей ловкости, взглядом. — Зачем она тебе такая? — выдохнул он серьезно, наблюдая, как надменность сменяется усталостью на лице арранкара, скукой и раздражением.

— Не вмешивайся в мои дела, — Сифер оттолкнулся от стены и продолжил спускаться вниз, нарочито медленно, оттягивая погружение в свой камерный ад.

— Айзен казнит ее рано или поздно, — продолжил Гриммджоу.

— Айзен-сама позволил ей жить, — парировал Кватро, не оборачиваясь. В последнее время он не ощущал былой связи с остальной Эспадой; возможно, это произошло из-за боя с Куросаки, возможно, потому, что теперь каждый из них виделся ему потенциальным врагом для принцессы.

— Тебе пришлось вылизывать ему ноги? — Секста нагнал арранкара. — Эй, Улькиорра? Ты знаешь, женщина делает тебя очень уязвимым, — и Сифер, наконец, остановился, ожидая, что тот продолжит. — Она ведь такая беззащитная. Любой может сделать с ней все, что захочет, — ехидно, вкрадчиво сообщил Джагерджак. — Или, может, делает уже сейчас.

Кватро словно обожгло внутри. Если он сейчас сорвется в сонидо, то лишь даст Гриммджоу и остальным рычаг давления на него; если он этого не сделает, женщина, вероятно, умрет. И Секста явно не из тех, кто станет спасать кого-то без выгоды для себя, а значит, Орихиме в самом деле в опасности. Улькиорра замедлил шаг, ожидая, что арранкару скоро надоест его преследовать, закрыл глаза, задержал дыхание и усилием воли вытравил лишние мысли, считая, сколько потребуется секунд на то, чтобы преодолеть расстояние от библиотеки до его комнаты, предполагая, куда после разговора и неудачной провокации отправится Гриммджоу и как избежать повторной встречи с ним. Впрочем провоцировал ли он или сражения с Куросаки и для него не прошли даром? Сифер искоса глянул на Сексту, тот осклабился и подмигнул. Вероятно, он пришел сообщить о грозящей принцессе опасности, — доля сомнения все же присутствовала, но про себя Улькиорра поблагодарил арранкара. Когда он свернул в сторону исследовательского крыла, Джагерджак остановился и заорал недоуменно:

— Какого хрена?!

— Что?! — почти искренне изумился Кватро, из-под ресниц наблюдая за реакцией Пустого — верно, разочаровавшись, он захочет выпустить пар и отправится в пустыню искать сражения. Или он не так глуп? Кватро придирчиво глянул на Гриммджоу.

— Твою девку, может быть, сейчас убивают, а тебе наплевать? — выпалил тот гневно, словно перед ним был легковерный, неуравновешенный Ичиго. Сифер поджал губы, удовлетворенный подтвердившимися догадками — Джагерджак пришел с миром, пришел предупредить об опасности.

— Владыка дал мне важное поручение, для исполнения которого необходимы дополнительные данные, — занудно начал он. — Я не могу отвлекаться на всякий мусор, — развернулся на пятках и скрылся в библиотеке, почти до хруста сжимая дрожащие кулаки, зная, что женщина в самом деле важна для него, однако и позволять манипулировать собой не хотелось.

Он выждал двадцать минут и, когда реацу Гриммджоу ощущалась за пределами дворца, за долю секунды оказался в корпусе Эспады и с удивлением обнаружил, что дверь в его покои заперта, а слуги нигде не видно. Стояла ненормальная тишина, как будто вся пустыня разом оглохла, словно замершая в предчувствии великой потери, непереносимого горя, в предвкушении наслаждения от чужих страданий. Улькиорра напрягся, стремясь уловить любое колебание воздуха. Неужели он опоздал? Это конец? — осторожная, робкая мысль лизнула кромку сознания, подготавливая к неизбежному, очевидному, логичному. Он приложил ладонь к стене — реацу нумероса жадно, несдержанно плескалась внутри — и вышиб дверь, не раздумывая ни секунды больше, балой размозжил голову нависавшему над обнаженной, забившейся в угол Орихиме арранкару. Та лишь слабо вздрогнула, когда чужая кровь залила ей лицо и волосы, растерянно уставившись перед собой. Улькиорра отшвырнул тело и спешно накрыл простыней, чтобы не напоминать лишний раз женщине об ужасах, что ей пришлось пережить накануне, и медленно, будто боясь спугнуть, опустился на корточки, протянул к ней руки, замирая от гнева, давая ей время сфокусироваться и вспомнить его лицо.

— Все закончилось, — мягко прошептал Улькиорра и провел ладонью по ее щеке, размазывая кровь. — Иди ко мне.

Он завел Химе в ванную, придерживая ее подрагивавшие руки, и принялся скрупулезно осматривать раны, что успел нанести ей Пустой. И вдруг ощутил постыдное, так теперь неуместное желание, истомой скрутившее грудь. И чуткая Орихиме заметила это, может, уловила внезапное напряжение в мышцах его рук, может, его выдавали колебания реацу, а может, Сифер хотел, чтобы она заметила, увидела, обратила внимание, и внушил себе это. Она застонала протяжно и дернулась в сторону, почти выворачивая себе запястья в попытке вырваться.

— Пожалуйста, не нужно бояться, — сдавленно попросил он, зная, что борьба лишь распалит его, чувствуя, как пульсация крови в висках выбивает самообладание, напитывая еще большей отвратительностью данную ситуацию. — Это Улькиорра. Я ничего тебе не сделаю. Прошу, успокойся, — он говорил, говорил, гипнотизировал едва различимым шепотом, бормотанием, колебанием пространства, бархатным, как шелест песка, волнующим, как дрожь океана, наслаивая, расслабляя, парализуя. — Я ничего тебе не сделаю, — он положил ладонь ей на грудь. — Слушай мой голос. Слушай. Услышь. Тише. Тише, — когда он очнулся, то почти касался губами щеки пленницы, замершей в оцепенении то ли от ужаса, то ли от блаженства. Та вдруг изогнула брови дугой и отвернулась, обхватив себя руками, стараясь прикрыться, словно стыдясь больше себя, чем Сифера.

Закончив, Кватро терпеливо, даже заботливо разобрал постель и, усадив ставшую вновь ожидаемо податливой, безвольной Орихиме и закинув ей ноги, накрыл одеялом, понимая, тем не менее, что это не может продолжаться слишком долго, что Гриммджоу прав, и если не удастся вернуть ей рассудок, любой сможет расправиться с ней. Он отнес тело нумероса на нулевой этаж и сжег в огромной доменной печи, вернувшись, тщательно вымыл пол, отчищая следы крови, не желая делать из сегодняшнего инцидента повод для сплетен. И только закончив, заметил, что женщина пристально, настороженно и враждебно наблюдает за ним. Так матерый хищник выслеживает свою добычу. Так голодный Пустой норовит сожрать более слабую особь. Таким взглядом сущность Иноуэ контролировала Сифера, словно готовясь поглотить и его разум тоже.

— Спи, — неслышно произнес арранкар, отстраненно наблюдая, как женщина шевелит губами. Вероятно, если бы он не был так глуп, то не допустил бы возможности манипулировать им. Вероятно, если бы он не был так глуп, то сумел бы сразу разгадать причину, по которой Айзен оставил женщину в живых. Вероятно, если бы он не был так глуп, то убил бы Ичиго Куросаки и всех его друзей еще при первой встрече, — посетовал Сифер, стягивая косоде и ложась поверх покрывала, собираясь позже еще немного поработать.

— Спокойной ночи, — ломано, сипло произнесла Иноуэ, и Кватро печально взглянул на нее, а потом поднялся и поцеловал в лоб.

— Спокойной ночи, Орихиме.

Вряд ли она осознавала происходящее, вряд ли была в состоянии понять, что произошло вечером, Сифер давно не надеялся даже, что она понимала, с кем теперь делит комнату и кто заботится о ней. Возможно, в ее фантазиях Улькиорра казался ей старшим братом, что давно умер и стал теперь Пустым, а может, ей представлялся Куросаки, и потому несмотря ни на что она не боялась. И потому вынужденно данное Айзену обещание исцелить пленницу выглядело опрометчивым и малореализуемым. Да, у нее иногда случались «просветления», и тогда, после нескольких неуместных, бессвязных слов о погоде или школе, она подолгу плакала, измученная воспоминаниями и тоской по товарищам. Потому Кватро лишь тяжело вздохнул, ожидая нового приступа истерики, думая, что в данной ситуации он будет вполне обоснованным. Он рассматривал ее исхудавшее лицо, подернутое беспокойством, пытаясь отыскать внутри хоть какой-то эмоциональный отклик на проявленную скупую, интуитивную ласку к ней, понимая, что заботится по привычке, утрачивая остатки интереса, зная, что скоро не останется даже вожделения. И уже собирался вернуться к себе на постель, как Орихиме взяла его за руку.

— Ты… посиди со мной немного, — скомкано промямлила она, тушуясь и краснея.

— Я здесь, — равнодушно отозвался арранкар, ощущая ее холодную, влажную кожу, ставшую следствием тяжелой болезни.

— Ты больше не уйдешь? — она с тревогой снова заглянула Сиферу в глаза, но того не покидало ощущение, что смотрит она сквозь, говорит не с ним и находится сердцем с другими…

— Нет, — он погасил свет.

— Ты побудь тут со мной, — снова взмолилась девушка, приподнимаясь, протягивая руку.

— Я никуда не ухожу, — Улькиорра встал в паре сантиметром от ее ладони, раздумывая, стоит ли набирать шприц с успокоительным или подождать до утра, страстно желая ее выздоровления и в то же время не давая ей и шанса на это.

— Я, знаешь, я ничего не помню… — неуверенно произнесла Иноуэ, на ощупь хватая его за рукав.

— Вот как, — без интереса отозвался Сифер, снова присаживаясь к ней. — Совсем ничего?

— Нет, я… — она нахмурилась, — я помню тебя, — арранкар опустил голову, придавленный ее болезнью, словно бы это его мучил недуг, он страдал от нервных срывов и воспалений в мозгу. — Помню, как… Кажется это было вчера… или, может, раньше… Помню, как в ванной я вдруг подумала про Ичиго и мне стало так плохо, знаешь… — голос ее сделался надсадным и нервным, и Улькиорра взял ее за руку.

— Не волнуйся ни о чем, спи, — стремясь избежать всполохов ее эмоций, он решил все же сделать укол.

— Нет, нет, — Химе испуганно сжала ладонь, когда он хотел встать, — я помню, как плакала, а ты потом, ты принес меня на кровать и долго лежал со мной, помнишь? Ты гладил меня по волосам и обнимал… — тот кивнул. — Я не могу вспомнить события, но помню ощущения, — почти радостно вывела она. — Да. Я помню твой запах, твою худую руку. Ты вообще стал очень худым… Ты почти не ешь, — арранкар печально усмехнулся. — Да-да, не смейся, я видела, — девушка приподнялась и прижалась к нему. — Я помню твою горячую влажную грудь, когда ты обнимал меня, помню твое сердце под пальцами. Мне нравится слушать твое сердце…

Улькиорра смотрел настороженно — это новый виток болезни или ремиссия, ему стоит вздохнуть с облегчением или готовиться к казни? Несколько дней назад он в самом деле обнимал ее после длительной истерики, лежал рядом, сняв вымокшее косоде, нашептывая сотни успокаивающих, бессмысленных фраз о лучшем будущем. И если она запомнила, значит, и всегда знала, кто о ней заботится, значит, она может поправиться?

— Я только боюсь… Я только боюсь, что ты меня убьешь, — она отвернулась и сжалась, натягивая одеяло.

— Не убью, — спокойно ответил Сифер. — Все будет хорошо, Орихиме, — еще одно обещание, которое он вряд ли сможет выполнить, учитывая безжалостный мир Уэко Мундо, еще одна нелепая ложь, в которую не верит даже безумная пленница.

— И я помню, что ты теперь всегда зовешь меня по имени… Только мне от этого становится очень грустно, — проговорила Химе, будто знала, что Кватро из жалости, от искренней боли так ее называет, от страха окончательно потерять, словно напоминая себе каждый раз, что перед ним все та же женщина, которой он восхищался, которой противостоял и которая сумела закрыть дыру в его груди пониманием сердца.

Он снова поцеловал ее в лоб и вернулся к себе на кровать, придавленный тягостным ожиданием, неизвестностью и опасностью, которую несло возможное выздоровление пленницы. Пока она была не в себе, никто не интересовался ее силами, и только Улькиорра знал, что она утратила контроль над заколками, только он знал, что обещал Айзену невозможное, лишь бы отстрочить ее смерть.

Глава III

Еще месяц назад Улькиорре и в голову бы не пришло кого-то утешать, поддерживать, проявлять искреннюю заботу, считая подобные вещи абсурдом, страхом и слабостью, присущей лишь людям. Он прекрасно помнил, как насмехался над Орихиме, когда та беспокоилась о раненых друзьях, как ему казалось нелогичным тратить силы на самообман, когда конечный результат заранее известен. Однако теперь с удивлением для себя готов был обнадеживать пленницу бессмысленными фразами, которые было бы нормально и правильно слышать от Ичиго, но не Сифера, из уст которого они звучали как гарантия безысходности.

Он водил Химе на дневные прогулки, сумел подобрать верное лечение, заменив травяные настои уколами антидепрессантов, массаж — упражнениями. Он читал ей вслух Ницше, Канта, Карнеги и Достоевского и просил следом пересказать услышанное, каждый раз испытывая подобие радости, если женщине удавалось понять и построить более сложное предложение и произнести его без запинки. Он заставлял ее учить испанский, пусть по фразе в день, по слову, аргументируя это тем, что иначе она не сможет понимать неуставное общение арранкар. Он наставлял ее, требуя подчинения, воспитывал и готовил к грядущей самостоятельной, одинокой борьбе за жизнь, зная, что не всегда будет рядом. Он круглосуточно работал над планом нападения на Сейрейтей, зачитывая Иноуэ отрывки и прося запомнить их. Он истинно наслаждался жизнью, безнадежность и надоевшее напряжение, ожидание спешили смениться покоем, обогревая вдохновленного Сифера. Лечение работало, и с каждый днем, с каждой новой книгой, с каждой прогулкой хотелось верить, что бессмертное, необъятное сердце подлунной принцессы расцветало весенними красками, сияло. Зияло, как дыра промеж ключиц Улькиорры. Как рана в груди Куросаки. Потому что боль от потери не спрячешь в кровавых руках Пустого, не утопишь в бездонных, затянутых тиной, глазах. Подсознательно Сифер понимал это тоже, но не решался, а может, не считал ненужным заводить разговор о смерти синигами, сделав вывод, что раз женщина больше не плачет, то достаточно окрепла и в силах преодолеть произошедшее сама. И, в конце концов, он настолько стал одержим изучением необходимой информации для создания грамотного проекта наступления, что предпочитал игнорировать или в самом деле не замечал, что чуть восстановившись после болезни Орихиме сторонилась его, подолгу гуляла одна, обходя по краю крышу Лас Ночес, стремясь восстановить в памяти события тех дней. Замкнутая, как прежде, одинокая, она вновь отгородилась от окружающей реальности стеной, как было до встречи с Тацки и Ичиго, молча сносила насмешки и провокации арранкар, печально брела, словно сквозь временные пласты, сгорбившись под гнетом непереносимых страданий, и неминуемо возвращалась в объятия Кватро. Иногда ей казалось, что она выдумала его, потеряв Куросаки, чтобы окончательно не лишиться рассудка, воплотила в нем всю свою боль, всю беспомощность перед перемалывающими мечты обстоятельствами, все отчаяние, что таила в душе.

— Где ты была? — сердился по обыкновению Сифер, если она задерживалась.

— Гуляла, — больше ни за что не оправдываясь, не извиняясь, открыто и смело отвечала Химе. Кватро вздыхал, поджимал губы, пережевывая не родившиеся упреки, но никогда больше не угрожал, не срывался на насмешки и провокации.

— Я ведь просил тебя никуда не ходить одной, — говорил он осторожно, беззлобно, почти равнодушно, не отрываясь от отчетов, книг, карт и всего того, что важнее человеческой женщины.

— Ты очень занят, а мне захотелось на воздух, — ее голос сделался сухим и скрипучим в тон вою пустыни, уголки ее губ тянулись вниз, обозначаясь морщинами на болезненно бледном лице. Женщина не улыбалась так давно, что походила на восковую фигуру.

Улькиорра знал, что после тяжелой депрессии восстановление идет слишком медленно, непозволительно медленно, учитывая обозначенные Айзеном сроки, и каждую свободную минуту старался занимать Орихиме, заставляя ее мозг усиленно работать, и все равно не мог пробиться в ту область ее сердца, где жили друзья, словно с ним сейчас была заводная кукла, которая ела, спала, читала, заученно отвечала на вопросы и смиренно ждала благостной смерти, и с гневом думал, что она улыбаться вновь станет, лишь когда сердце сведет последней судорогой. Улькиорра не предполагал, не мог догадаться, несмотря на свою образованность, что иногда людей от гибели спасает простой разговор по душам, простая возможность открыться, уверенный, что горе лучше переживать в одиночку.

Орихиме брала с полки книгу, открывала наугад страницу и садилась на кровать, изображая чтение, внимательно наблюдая за Сифером, изучая его повадки, всеми силами стремясь подавить в себе предательское желание заменить им Куросаки, и Тацки, и Кучики, и все говорить, говорить обо всем, не беспокоясь, что он не поймет. Орихиме никогда еще никого не подпускала к себе так близко. Никогда еще обстоятельства не вынуждали ее зависеть от чужой заботы. Даже когда умер брат, она предпочла научиться со всем справляться сама, чем переехать к тетке, чем просить помощи. Никогда еще ей не приходилось терпеть чужие прикосновения к телу, смертоносно-робкие, неуклюжие поначалу, когда арранкар мыл ее, когда расчесывал волосы, делал массаж, одевал. Дни болезни слились для нее в одно затяжное касание, шелест одежды Кватро, запах фруктового пудинга, вкус горьких отваров трав, лживое обещание счастья. Ей врезались в память мозолистые, с тонкими пальцами и запахом чернил руки Сифера, когда он касался ее лица, стирая слезы. Помнила его тихую речь, когда он читал ей. И не словами, не содержанием книг полнились ее воспоминания, а шелестящим, хриплым голосом Улькиорры, гласными звуками с придыханием, холодными, влажными, как брюхо морских камней. Он говорил с ней, рассказывал, зачитывал, внушал, откуда-то узнав, что больным с тяжелой формой депрессии очень важен личный контакт, говорил так же, как когда-то сама Орихиме щебетала о школе, друзьях, душе, заставляя, заставив Сифера верить. Она слышала свое имя, впервые произнесенное им ломано, с тоской по той, прежней Иноуэ. Замечала, что при ней он сдерживал себя, кропотливо выверяя каждое сказанное слово, навязчиво осторожный, заботливый, маниакально внимательный, готовый исполнить любую просьбу. И в такие моменты Химе мучительно хотелось исчезнуть. Эта мысль билась под коркой — интуитивное предчувствие смерти, внутреннего разорения, словно бы ее плоть отторгалась сознанием, как нечто лишнее, ущербное, противоестественное — настолько невыносима была его доброта. И в такие моменты хотелось кричать: «Эй, Улькиорра! Кровь Куросаки-куна еще не высохла на твоем косоде! Тогда почему ты смеешь прикасаться ко мне? Почему ты сохраняешь мне жизнь?», — она плакала, не в силах произнести ни звука, не в состоянии снова допустить до себя кого-то, кроме треклятого Сифера, плакала и не могла выразить противоречивости всех чувств, что умирали внутри.

Когда Кватро удалось добиться ремиссии в состоянии Химе, та с ужасом для себя поняла, что не в силах ненавидеть это место, потому что теперь ее, увечную, развороченную внутренне, мир людей отвергнет, как и всякое больное существо. Она смотрела на Сифера и думала лишь о том, что никогда, никогда не был никто ближе. И потому не могла спрашивать его о друзьях, войне, о том, как он выдержал чудовищные дни ее болезни, зачем оставил в живых. В конечном итоге Иноуэ решила, что с его стороны это благодарность за обретенное понимание людей, подаренное сердце, и временами испытывала к нему щемящую, пароксизмальную нежность, что все естество готово было вывернуться наизнанку от боли, ибо знала, что жизнь арранкара, несмотря на его желания, личные стремления, все равно принадлежит Айзену, и именно последнего стоит ненавидеть за все беды.

Временами депрессия вновь придавливала ее, ложилась мертвой звездой на грудь, мысли расплывались чернильными кляксами, тело становилось неподъемно тяжелым, разбухшим, и хотелось залечь на дно Уэко Мундо и слушать бессмысленный шепот песка. В такие дни Улькиорра не отпускал Орихиме далеко, водил за собой, держа за руку, если требовалось куда-то идти по поручению, если предстояла работа, переносил на другое время, трепетно оберегая ее покой, лучась сковывающей разум заученной, искусственной лаской, отрывистой, сумрачной, просчитанной до полутона. В такие дни Иноуэ мечтала сбежать от него, нестись против порывов его реацу, глотая острый песок. Ее подстегивали возникающие бессвязными всполохами воспоминания о друзьях, надежды, что кто-то, возможно, выжил, и до ненависти к себе хотелось избавить себя от этого бремени.

Улькиорра проснулся, когда солнечный свет уже брезжил на горизонте. Тело безумно ныло, каждую мышцу сковало ломотой, как если бы он подхватил простуду или не спал несколько суток к ряду. Необходимо было продолжить работу над созданием идеального плана, отбросив сомнения и прочие отягчающие факторы, только вот женщина… Вчера Орихиме нездоровилось, и пришлось просидеть подле нее весь вечер, отложив дела. Возможно, Айзен прав, и от пленницы следовало избавиться, пока время еще не до конца упущено, пока он еще в состоянии трезво оценивать свое положение при ней, пока не пришлось выбирать между защитой обесцененной принцессы и войной, где он лишался любого проявления воли. И раздумывая о проекте наступления, он все больше неосознанно склонялся к дипломатическим уловкам, стремясь избежать ненужного кровопролития с обеих сторон. Возвращение Иноуэ в Генсей, конечно, лишилось смысла, ибо город сгорел дотла. Выжил ли кто или нет, Сифер не знал и не считал нужным интересоваться такой мелочью. В любом случае оставшихся, скорее всего, уже уничтожили Пустые. А жизнь во дворце была безопасной, лишь пока Кватро был рядом. И если женщина не восстановит контроль над способностями к условленному сроку, ее ожидает смерть.

Улькиорра с тяжелым вздохом поднялся и принялся одеваться, привычно прислушиваясь к дыханию Орихиме на соседней кровати. И вдруг дернулся — девушки не было ни в спальне, ни в ванной комнате. Ее слабая реацу, наполненная страхом и неистовой болью, ощущалась где-то по близости, совсем рядом, напротив. Он завертел головой, стремясь уловить предчувствие опасности, вырвался в коридор. Где? Где? Бесшумный, невидимый, как солнечный ветер, как разливы Вселенной, ведомый духом принцессы, он открыл дверь в покои Гриммджоу и его опалил едкий гнев до трещин на губах, до судорог в солнечном сплетении. Секста сидел на кресле и блаженно улыбался, поглаживая волосы Химе, притаившейся у его ног.

— Женщина больна. Оставь ее, — только и выдавил Сифер обезличенным, механическим голосом, боясь признаться, что воспринимает ее поступок, как предательство, даже если она не осознает, кто перед ней и зачем пришла в чужую спальню.

— Все-таки явился? — Гриммджоу властно положил ладонь пленнице на спину, чуть задевая лямки сорочки, и осклабился в ответ на ее бессмысленную, нервную улыбку. Улькиорра не сводил с него глаз, сделал шаг вперед, стремясь занять наиболее выгодную позицию, готовый, если придется, атаковать первым. — Эй, женщина! — арранкар провел рукой по плечам, убирая ее волосы. — Скажи мне, кто убил всех твоих друзей? — усмехаясь, ласково спросил он.

— Улькиорра! — промямлила Химе и обернулась к Кватро. — Он! — и подбежав, ткнула тому пальцем в грудь.

Сифер схватил девушку за запястье, видя, как ее глаза наполняются слезами, но она молча сносит боль, сохраняя упрямство и стойкость даже в таком состоянии, и злясь, что ничего не может с ней сделать, вытолкнул в коридор, свободной рукой отклоняя балу Гриммджоу и сотрясая стены резким всплеском реацу.

— Думал, я просто так отпущу ее? — расхохотался Секста, прошибая коротким серо стену рядом, надеясь попасть в Иноуэ.

Улькиорра устал. Вымотался. Измучился. Устал быть слишком терпеливым, послушным, устал щадить союзников, закрывать глаза на их выходки, устал сносить вечные насмешки, устал настолько, что на долю секунды мелькнуло желание пренебречь самообладанием и закончить бой без стандартных прелюдий. Он сглотнул и, собирая нервы в кулак, усилием воли заставляя себя пощадить несносного Джагерджака, одним прыжком преодолел расстояние между ними и, схватив того за голову, ударил об пол, едва не оглохнув от рыка арранкара. Отшвырнул к стене и, не замедляя скорости, не теряя ни секунды больше, пережал тому горло, едва не сломав хребет, надеясь, что он потеряет сознание, не слыша ни криков женщины, не видя Эспады, привлеченной шумом и столпившей в коридоре.

— Прекрати, — Старрк, недовольный побоищем, медленно положил Сиферу ладонь на плечо, готовый, если потребуется, усмирить его. И тот отпустил, отступил и, не оборачиваясь, спешно вышел в коридор. — Улькиорра, — окликнул его Примера, — не мне объяснять, что подобные вещи не приемлемы, — строго, устало проговорил он. Сифер не слушал, склонившись над пленницей, он лишь пытался немного успокоить ее, мягко поглаживая по волосам и помогая подняться, прижимая к себе, как единственно ценный объект в Уэко Мундо. — Сражения между Эспадой недопустимы, — занудно продолжил арранкар. — Извини, но я вынужден буду доложить обо всем Айзену-сама.

— Ясно, — равнодушно отозвался Кватро, словно для него не было больше ни власти беглого синигами, ни обязанностей, ни ответственности.

Когда он неспешно подвел Химе к своим покоям, осторожно придерживая за талию, та вдруг стала вырываться, пронзительно крича одно единственное: «Убийца!», — захлебываясь слезами и не понимая уже, кого и за что обвиняет. Халлибел тяжело вздохнула, глядя, как Сифер набирает в шприц успокоительное. Старрк стоял в дверном проеме и следил, чтобы Гриммджоу не бросился атаковать. Тот сидел на полу, хмурясь и потирая синяки на шее, и наблюдал через открытую дверь за сутулой спиной Улькиорры, не разобравшись толком, сочувствует ему или испытывает отвращение за добровольное сосуществование с безумной женщиной. Остальные постепенно расходились. Никто из Эспады и представить не мог, в каком аду жил последние месяцы Кватро, никто не задумывался об этом, лишь насмехаясь над его зависимостью от пленницы, обвиняя в глупости и презирая за проявленную слабость. Никто никогда не интересовался его жизнью вне приказов Владыки, ставя в упрек излишнюю холодность и отстраненность, и когда он решил оставить пленницу при себе, восприняли это не иначе как очередную странную выходку так и не ставшего своим среди Пустых Сифера.

— Сколько времени она в таком состоянии? — отстраненно поинтересовалась Трес. Улькиорра обернулся и враждебно глянул на нее, ожидая, что та, возможно, решит убить принцессу, но Тия медлила.

— Несколько месяцев, — неохотно отозвался арранкар, склоняясь над Орихиме. — В последние недели ей стало значительно легче. Вчера вновь произошло обострение. Лечение не может идти слишком быстро, — он перехватил и прижал руки девушки, чтобы обездвижить и сделать укол в бедро, игнорируя ее отчаянные попытки вырваться, привыкший к приступам истерики.

— Уйми свою суку! — Нноитра налетел сзади, минуя Старрка, удар меча пришелся Сиферу в плечо и едва не разрубил ключицу.

— Нноитра! — Халлибел запоздало схватила его за руку. — Убирайся!

— Какого хера он не может заткнуть эту тварь?! — ворчал Квинта, возвращаясь в свои покои, довольный тем, что удалось задеть Улькиорру.

— Утром Айзен-сама вызовет тебя. Будь готов, — предупредил Примера, захлопывая дверь.

Сифер прикрыл глаза, шумно и устало выдыхая боль, отстраняя ее от сознания. Это сейчас не важно. Его жизнь ничего не стоит. Его место в Эспаде займут другие. Кровь пропитала рукав и медленно капала на пол, оставляя за ним дорожку из следов его ошибок в глазах Пустых и страданий в глазах женщины. Напряжение сошло, будто только наедине с Орихиме теперь было хорошо, и хоть весь мир превратится в руины — Сиферу нет дела. Он перевел взгляд на заваленный бумагами стол, с трудом возвращаясь в реальность, вспоминая, что хотел утром просмотреть свежие отчеты, ощущая некоторую двойственность, парадоксальный дуализм оттого, что часть его помыслов, несомненно, стремилась к пленнице, а часть принадлежала Айзену. И противостоять этому не было сил. Он устало опустился на стул, зажимая рану тряпкой, думая, что, конечно, раньше бы такого не произошло. Ему случалось терять бдительность в бою, но лишь если противник прибегал к хитрости, а не был варваром, как Нноитра.

— Глупые оправдания, — выдохнул он, зная, что чувствовал приближение Квинты и сознательно не отстранился, позволил атаковать, беспокоясь, что удар придется на женщину.

— Очень болит? — Орихиме привстала и теперь с опаской наблюдала за Сифером, не решаясь подойти или прикоснуться, виня себя за случившееся. За эти месяцы ее воля отвыкла от вида, запаха крови товарищей. А Кватро, несомненно, если не стал им, то занял позицию посередине.

— Нет, — неслышно прошептал арранкар, поднимаясь и направляясь в ванную, чтобы наложить повязку.

— Я могу помочь? — она машинально коснулась заколок на волосах.

— Нет, — чуть раздраженно остановил ее Улькиорра, отстраняясь, не уверенный до конца, пришла ли пленница в себя или лишь бредит, воображая, что заботится о Куросаки или еще ком.

Химе подняла на него жалостливый, напуганный взгляд и, переступая на месте, теребя край сорочки, произнесла, наконец:

— Улькиорра, ты в самом деле убил всех моих друзей? — боясь, что это окажется правдой.

Сифер молчал. Боль и усталость уместно заглушали едкое разочарование, в котором и себе стыдно признаться. Конечно, он ждал, что она однажды поправится, ждал, когда снова позовет его, желал этого и в то же время понимал, что ничего, связывающего их — земную женщину и Пустого — нет; ничего, что он мог бы предложить здоровой Орихиме, Орихиме, задающей вопросы, оплакивающей друзей, грезящей о возвращении домой, мести или подобном, нет. Для здоровой Орихиме он враг, мучитель, стражник, из личного эгоизма оставивший ее при себе. Для безумной — ближе родного отца. И в тайне малодушно, подло помышлял, чтобы она навсегда осталась слабой, зависимой, безвольной. Радовался ее успехам, выздоровлению, как друг, и мечтал иметь послушную куклу, как властный Пустой. Вопрос все висел в воздухе, давил на основание черепа, на глаза, мороком мечтаний напитывая сущность меча. Верно, прежде он хотел убить их всех, хотел присвоить все, что связано с женщиной, лишь бы остаться единственным во всем мире, кому она может довериться.

— Нет, — спокойно ответил он, избегая ее пытливого взгляда.

— Я по-прежнему ничего не могу вспомнить, — призналась Химе. — Значит, Исида-кун жив? — без надежды продолжила она, наблюдая украдкой, как глаза арранкара темнеют от приступа контролируемой ярости.

— Я не знаю, — он прошел в ванную, стремясь избавиться от общения с настойчивой пленницей.

— Вот как… — не удивилась Иноуэ. — А… Садо-кун? — не оставляла попыток она, заранее зная ответ.

— Не знаю. Я не обязан следить за всяким мусором, — зло огрызнулся Сифер, с трудом стягивая липкое от крови косоде.

— Ты не можешь узнать, да?

Отрешенность на ее лице сменилась привычной, знакомой грустью, и с этим вопросом, просьбой о помощи, которая возвращала к жизни открытую, добрую Орихиме, все норовило стать по-прежнему — споры, скандалы, противостояние. Улькиорра намочил полотенце и приложил к плечу, лихорадочно соображая, как не допустить деградации мирных отношений с женщиной, через муку заставляя себя смирить раздражение и уступить ей.

— Не могу. Если получится, я сделаю это позже, — мягче ответил он.

— Спасибо, — Орихиме переняла тряпку и осторожно провела ей по спине арранкара, смывая кровь. — Я в самом деле ничего не помню… Только твой бой с Куросаки-куном… И то очень смутно. Потом как вернулся… — она запнулась, сглатывая слезы, заставляя себя произнести ненавистное имя, — Айзен и сказал, что Ичиго мертв, — сипло прошептала она, вновь начиная дрожать и задыхаться.

— Вернись с постель, — Улькиорра взял ее за руку, — иди. Я справлюсь сам, не беспокойся, — сбивчиво добавил он, сомневаясь, что Орихиме на самом деле волнуется за него.

— Нет, я… Где у тебя бинты? — засуетилась девушка, не переставая рвано всхлипывать. — А, вот! — открыла шкафчик, зажала в кулачок ткань и вдруг порывисто обняла Кватро, чувствуя, как тот едва ощутимо дрожит. — Улькиорра… Мне так страшно, Улькиорра… Мне правда очень страшно и одиноко здесь… — Сифер медленно развернулся к ней и несмело обнял, чувствуя, как сквозь порывы пустоты внутри эхом бьется искрящийся голос женщины.

Химе слабо кивнула, не решаясь улыбнуться, вдыхая полной грудью облегчение, последовавшее за разговором, отпуская тяжесть минувших потерь догорать вместе с домом в Генсее, рассеивая болезнь, зная, что Сифер чувствует то же. Перевязала Кватро, затерла кровь, стремясь что-то делать, чтобы не выдать нарастающего осознания, что и без Ичиго возможно двигаться дальше и жить, что Кватро принял за нервное возбуждение и эйфоричность, возникающую после приступа, и заставил Иноуэ принять отвар трав. Они завтракали, когда слуга известил о приглашении в тронный зал. И арранкар молча направился на аудиенцию к Владыке, зная, что виноват в нарушении устава, но перед собой, перед женщиной честен и чист.

— Я ведь предупреждал тебя, Улькиорра, — сходу начал синигами, презрительно рассматривая Сифера. — Учитывая наши потери, сражения с союзниками просто недопустимы.

— Да, — послушно согласился тот.

— Я могу узнать о причинах твоего конфликта с Гриммджоу? — больше всего Кватро ненавидел неестественность, наигранность, он не прощал это даже Айзену и потому безмерно любил Орихиме за естественность.

— Гриммджоу пытался убить женщину. Я защищал ее, — рапортовал он, не сомневаясь, что ками и так все известно.

— Бесполезная пленница для тебя ценнее боевого товарища? — Гин вышел из-за трона, неприятно улыбаясь.

— Она также может стать…

— Улькиорра, — мягко прервал его Айзен, — я хочу, чтобы ты ответил мне честно. Имеешь ли ты особую привязанность или даже вожделение к Орихиме Иноуэ? — Сифер молчал. Возможно, будь они с Владыкой наедине, он бы не медлил с ответом, однако проявлять неосмотрительность или неосторожность в присутствии Ичимару не хотелось. — Я не стану гневаться на тебя за подобное. Испытывать влечение к женщине нормально, — располагающе продолжил Владыка.

— Вероятно, вы правы, — неспешно начал Кватро, прощупывая почву перед собой и обводя взглядом присутствующих. — Я действительно испытываю некоторую эмоциональную привязанность к пленнице. Думаю, я жалею бедную женщину, — закончив, он кивнул, представляя разочарование на лице Гина.

— И только? — осведомился изумленно тот.

— Да. За то время, что я присматривал за ней по поручению Айзена-сама, мне удалось немного изучить ее характер. И потому в ее ситуации ничего, кроме сострадания, она вызвать не может, — Сифер почти торжествовал внутри, наблюдая, как извечная улыбка медленно сползает с лица Ичимару.

— Вы разговариваете с ней, Улькиорра? — доброжелательно спросил ками, зная однако, что Кватро врет, но врет умело и ловко, и потому крайне довольный этим.

— Да, раньше мы довольно часто беседовали, — уклончиво ответил он, желая скрыть наступившую ремиссию в состоянии Орихиме, чтобы избежать вопросов о ее способностях.

— И тебе интересно с ней? — расслабленно продолжил Владыка.

— Думаю, да.

— То есть она для тебя друг? — хитро прищурив глаза и улыбаясь краешками губ, подытожил Айзен, наблюдая за реакцией Сифера.

— Скорее, необходимый собеседник в прошлом. Но возможно, и друг, — решил не отрицать Улькиорра, словно одним этим словом собирался обозначить свое противостояние философии беглого синигами.

— Хорошо. Я не вижу в этом ничего дурного, — одобрил ками. — Однако впредь постарайся лучше приглядывать за ней во избежание столкновений с арранкарами. Человеческая жизнь хрупка, — и сквозила в этих словах неприкрытая угроза в ответ на потребность Пустого иметь что-то свое, близкое ему, необходимое, дорогое.

— Да, — поклонился Сифер.

Он покинул тронный зал в приподнятом настроении несмотря на молчаливые упреки Владыки. Пленница выздоравливала, драка с Гриммджоу сошла ему с рук, и осталось лишь успешно закончить победоносный план наступления на Готей.

Глава IV

Одиночество — это некий абсолют. Единственное существующее. Все остальное плод нашего воображения. Иллюзия. Помни об этом. И старайся поступать соответственно. Не жди для себя ничего, кроме самого худшего. Если случится что-то приятное, тем лучше. Не надейся, что ты сможешь покончить с одиночеством. Оно абсолютно. Можно, конечно, придумывать разного рода единение, но выдумки останутся выдумками — про религию, политику, любовь, искусство и так далее. Одиночество тотально. Ловушка же в том, что единение иногда представляется достигнутым. Знай, что это тоже иллюзия. Тогда тебя не постигнет столь тяжкое разочарование, когда все вернется к обычному порядку вещей. Нужно научиться жить со знанием, что одиночество абсолютно. Тогда ты не будешь больше жаловаться, перестанешь ныть и скулить. Тогда придет к тебе спокойствие, ты обретешь опору внутри себя и научишься принимать бессмыслицу как нечто должное.

Ингмар Бергман

Серые, стылые будни тонули в искривленном калейдоскопе синего неба Лас Ночес, разрозненные пятна действительности, осколки витражных стекол, неуловимое касание пыльного солнца сливалось, стягивалось, смешивалось в единое неделимое, поверхностное, бесконечное, выбивалось из общепринятых норм и правил и цвело, цвело, словно японская вишня, соединяя Пустого и земную женщину. Пробоина в куполе давно заросла, изолировав остатки выживших от внешнего мира, подарив им спасение в гипнотическом голосе Айзена и надежду на жизнь победителей. Время прибывало стремительно, как цунами, слишком быстро, смывая не успевших адаптироваться к переменам атмосферы во дворце, где война оставалась приоритетом лишь для Владыки, ослабляло бдительность осторожного Кватро и приносило с собой беззаботность и вдохновение. Он самоотверженно продолжал работу, расписывая каждый пункт плана, крайне довольный возможностью избежать потерь с обеих сторон, не желания снова наносить женщине очередную рану гибелью ее и своих товарищей. Обычно его не занимали вероятные жертвы сражений. Выживает сильнейший — эта истина, с которой Улькиорра жил в стенах замка, но теперь постулаты, что вложил в него Айзен, трещали по швам, разрушались, уступая место полярным рассуждениям о доблести, ценности жизни и дружбе. Он стал лучше понимать людей, и люди по старой варварской привычке ворвались к нему в дом, все перестраивая и меняя, соблазняя следовать их дорогой. Было неважно, как и прежде, во сколько жертв обойдется победа, но принцесса желала бы, чтобы их не было вовсе, и Сифер слушал ее, читал ее сердце, как открытую книгу, как ясное небо, как блики в весеннем ручье, не замечая, что безмолвная просьба ничтожной, болезненной пленницы стала выше, вернее, ценнее наставлений, пожеланий ками. Все получалось до странности просто: Орихиме почти поправилась и стала пытаться вернуть себе силы, арранкары не тревожили их больше, Айзен также был занят подготовкой к наступлению, и Улькиорра, вдохновленный свободой и безотчетностью, покоем, проводил дни, наслаждаясь безмятежностью и робкими, редкими улыбками женщины, интересной работой и обучением.

Сама же Иноуэ, все еще ощущая последствия нервного срыва и последовавшей за ним тяжелой депрессией, пообещала себе, что обязательно сумеет уберечь хотя бы эгоистичного Сифера, что запер ее в клетке из малодушных желаний, не позволив умереть вместе с друзьями. Она все чаще слушала его, со всем соглашаясь, зная — чтобы выжить здесь, необходимо во всем следовать советам арранкара, во всем ему подчиняться, он защитит, потому что не враг и в глазах его вместе с наигранным, показным равнодушием сияло живое тепло. Эта мысль как-то сразу укоренилась в мозгу, не встретив сопротивления, внушая уверенность, обнадеживая. И когда он отказывался делиться с ней размышлениями относительно ее будущего после победы над Обществом Душ, она не винила его, не могла. Сифер слишком зависел от воли Владыки, чтобы открыто выступать против него, слишком его почитал, не доверял, но все равно четко знал свое место. Она поняла это в день, когда Кватро представил готовый проект нападения на Сейрейтей.

— Основой моего плана является дипломатия, — возвестил он, приковав сходу к себе внимание десятков пар глаз, словно обращаясь к окружающим с трибуны и собираясь изменить самосознание арранкар, а не только стандартный уклад их жизни. — По имеющимся у нас сведениям синигами ослаблены, смерть Куросаки Ичиго и тяжелое ранение главнокомандующего деморализовало их. Многие говорят о нападении на Уэко Мундо, но никто не готовится к нему. Некоторые капитаны в тайне поддерживают идеи Айзена-сама. В отрядах также есть недовольные своим положением, с ними уже работают мои вербовщики. Сложившаяся ситуация очень удобна для организации заговора в высших кругах против Генрюсая и быстрого переворота при нашей поддержке. В этот момент мы двинем наши войска к границам мира синигами. Неважно, удастся ли сместить главнокомандующего Ямамото или нет, ослабленный междоусобицей, враг в спешке захочет заключить с нами мир, дабы избежать войны на два фронта. Конечным результатом станет бескровная победа над Сообществом Душ, и наши ресурсы будут сохранены. Все необходимые расчеты, имена капитанов и лейтенантов, что готовы принять нашу сторону, расположение датчиков реацу и камер видеонаблюдения, численность синигами и прочие данные есть в бумажном экземпляре проекта, — Сифер глубоко поклонился и отошел чуть назад, предоставляя присутствующим возможность высказаться.

— Это превосходная работа, Улькиорра, — скупо похвалил Айзен, с презрением осматривая арранкар, выискивая тех, кто готов поддержать Сифера, и не позволяя никому разгадать его мысли. — Однако я и подумать не мог, что мне придется слышать нечто подобное от тебя, — с кем я занимался столько лет, кто, как мне казалось, разделял мои идеи, кого я посвящал во все свои наработки, — Пустые перешептывались, опасливо поглядывая на синигами. Как правило, тот во всем поддерживал Кватро, давал ему определенный уровень свободы действий, позволял самостоятельно решать возникающие проблемы, к которым приводили неосмотрительные поступки членов Эспады, но почему-то теперь возникало ощущение, что Айзен готов был обрушить на того гнев, клеймя самыми низкими словами.

— Владыка, я считал, что сейчас важнее сохранить армию. Принудив синигами к миру, мы добьемся моральной победы над ними. От Эспады осталась лишь половина, большая часть фракций и нумеросов, имеющих хоть сколь-нибудь полезные способности, погибла. И сейчас для нас первостепенная задача — это всеми силами сохранить оставшихся, — монотонно, не настаивая, но утверждая, продолжал гнуть свою линию Кватро.

— Эй, Улькиорра! — выкрикнул Нноитра. — Это говоришь ты или твоя женщина? — насмешливо бросил он, вставая напротив Сифера.

— Это говорю я, — невозмутимый, уверенный голос арранкара едва не прозвучал, как претензия на власть. — Если ты настолько глуп, чтобы бросаться в бой, когда наша армия ослаблена и разрушена большая часть укреплений, то… — горячо начал он.

— Армия врага тоже понесла потери! — подключился Джагерджак, но больше из противоречивой страсти к конфликтам, чем из реального желания противостоять плану Кватро, отмечая, что тот действительно все предусмотрел, а после смерти Куросаки и подраться не с кем. — Мальчишка-синигами сдох! — едва ли не разочарованно произнес он. ‒ Ямамото Генрюсай потерял руку. Сейчас идеальное время для нападения!

— Идеальное время для того, чтобы снова проиграть и впустую потратить силы, — мрачно парировал Улькиорра, хмурясь из-за того, что непривычно долго приходится ждать решения Айзена.

Значит, Сифер считает их побежденными, анализировал слова арранкара ками, значит, он возложил на себя часть его обязанностей и миссию во что бы то ни стало сохранить жизнь Пустым, ибо, скорее всего, уверен, что Соске даже это сделать не в состоянии, и желает не столько бескровной победы над врагом, сколько мирного свержения власти Айзена, надеясь, что, как только тот получит Ключ Короля, то оставит их в покое. Ему даже интересно стало, долго ли продержится одинокий и безрассудный, питаемый идеями пленницы, бунт Кватро против абсолютной власти бога и инстинктов, которые навязала ему пустыня. Что за безумие поселилось в его мозгу, раз он решил, что его слово приравнено к слову Владыки?!

— Это только ты можешь проиграть, Улькиорра, так же, как просрал Куросаки! — скалясь, провоцировал Джагерджак. — И теперь, как нянька, подтираешь слюни его бабе в надежде, что она тебе даст! — и в итоге сорвал всеобщую волну хохота.

— Я разработал проект, Гриммджоу, который предусматривает сохранение жизни каждого здесь. Никому из вас, — он надменно и зло обвел взглядом арранкар, — не придется даже выходить из своих комнат и что-то делать. Синигами сами обеспечат нам победу. Останется лишь создать Ключ Короля и править! В Сейрейтее есть как минимум десять капитанов и лейтенантов, которые сильнее тебя. Если ты так торопишься сдохнуть, я могу обеспечить тебе это прямо здесь, — сдерживая волну раздражения и с презрением к чужой глупости, выдавил он сквозь зубы.

— А нахрена оставлять в живых каждого?! — позиция Нноитры и так была известна, и Сифер не рассчитывал на поддержку кого-то подобного ему. Но то, что Айзен продолжал раздумывать, рождало массу сомнений в правильности предложенных действий.

— Улькиорра, — наконец, прервал молчание ками, — я могу задать тебе вопрос?

— Да, Владыка, — заглушая сомнения и тревогу, он чуть кивнул, ожидая, что синигами станет уточнять детали работы.

— Что есть война? — белесой молнией полыхнуло в мозгу, выжигая прежние, мирные цели, возвращая в реальность, заставляя раздумывать над вечным вопросом: «Где твое место, Улькиорра?». Кватро, казалось, забыл, как дышать, вспомнив внезапно все уроки Владыки, всю беспринципность его мировоззрения, ложь и пытки, и опыты над арранкарами, эксперименты с Хогиоку, пренебрежение жизнью, вспомнив, что до встречи с Химе и Ичиго сам был таким.

— Это…

— Это революция! — громыхнул ками, поднимаясь с трона и подходя к краю постамента. — Это очищение! Это необходимый хаос, в котором выживут достойные! А ты смеешь предлагать мне бескровный мир? Ты смеешь позволять себе заботиться о чужих жизнях, о жизнях врага? — он обрушил свою реацу на Сифера, вынуждая того склонить голову под натиском силы, как Гриммджоу когда-то.

— Айзен-сама… — прошептал Кватро, задыхаясь, ощущая приливную слабость, словно нутро пожирал чудовищный монстр с лицом его бога. Еще немного — и он падет на колени. Еще секунда — и его унижение станет неизбежным. — Я лишь хотел позаботиться о вашей армии, — собрав всю волю, он заставил себя устоять, унять дрожь в коленях и сосредоточиться на взгляде беглого синигами. — Я лишь… желал… блага для нашего мира, — пересохшими губами, не слыша собственного голоса из-за шума крови в ушах, произнес он.

— Блага? Решил избавиться от конкуренции во имя равенства? Идеи гуманизма и социал-утопизма никому не нужны! Позволяя жить всем, наделяя всех одинаковыми правами, мы толкаем мир к катастрофе! К расцвету ничтожества! — полыхал Айзен, не подозревая, что тем самым слишком ярко обозначает свое отвращение к арранкарам. — Вспомни, какой цели служит война! Она очищает от мрази! — он все говорил, говорил, но Сифер слышал лишь белый шум радиопомех, лишь трепетание воздуха, шелест одежд, но не полные ненависти и какой-то совершенно детской обиды слова его бога. Айзен жестикулировал, принимал трагические позы, совершенно забывая о том, что достойные, самые честные, смелые гибнут в войне первыми, а вся гниль прячется по углам. — Все могут быть свободны, — наконец, объявил Владыка, спускаясь с постамента. — Улькиорра, задержись, — и тоном, не терпящим нареканий, продолжил: — Я даю тебе две недели, чтобы исправить оплошность, — он придирчиво, словно совершая великую милость, осмотрел Сифера. Тот стоял, покрытый испариной, но не сломленный, как если бы дух неугомонного Куросаки передался ему. — И на этот раз я хочу получить план военных действий.

— Да, — кивнул тот, уверенный, что оправдываться ему не за что.

— В последнее время ты совершаешь слишком много ошибок, и я склонен винить в этом нашу прелестную Орихиме, — но Кватро не шелохнулся. — Поэтому я хочу, чтобы эти две недели ты работал и жил один. Апартаменты и все необходимое тебе предоставят.

— Владыка…

— Не беспокойся. О женщине позаботятся. Слуги останутся при ней. Охрану можешь назначить лично, — устало отмахнулся синигами. — Можешь идти.

Сифер на ватных ногах, ничего не видя перед собой, побрел к выходу, надеясь, что хватит выдержки добраться до комнаты.

— Что он тебе сказал? — Секста стоял напротив двери в тронный зал, скрестив руки на груди, недовольный перепалкой с Четвертым, но больше позицией Айзена в отношении будущего Уэко Мундо.

— Ничего, — Кватро оступился и едва не упал, но арранкар подставил плечо, помогая тому опереться. Сифер ожидаемо не протестовал.

— Пошли, — и едва ли не волоком потащил ослабшего Улькиорру в покои Эспады. — Хочет, чтобы мы передохли? — не сдерживая отвращения, поинтересовался Джагерджак.

— Наша жизнь и так ничего не стоит, Гриммджоу, — вяло отозвался арранкар, пытаясь развеять морок в голове.

— Заткнись, — он несильно встряхнул Сифера. — Я лично умирать не собираюсь. Думаю, ты со своей бабой тоже, — беззлобно одернул Секста. Он подтащил Пустого к комнате, собираясь ногой открыть дверь.

— Не надо. Хватит, — Кватро прислонился к стене, пытаясь восстановить дыхание и взять себя в руки.

— Идиот, — мрачно усмехнулся Гриммджоу, скрываясь за дверью своих покоев.

Улькиорра постоял еще немного, выпрямил спину, собрался и, не считая нужным и правильным показывать женщине свою слабость, вошел в комнату, бросив на Химе свой обычный оценивающий, требовательный взгляд.

— С завтрашнего дня я буду работать один, — сообщил он коротко и невыразительно. — Айзен-сама хочет, чтобы в течение двух недель я жил и работал отдельно, и завтра меня переводят в другое крыло, — предвосхищая застывшую на лице девушки растерянность и озадаченность, терпеливо пояснил он.

Та по-прежнему жила дистанцированно от реальности во многом благодаря Улькиорре. Немного оправившись после очередной истерики, она запретила себе показывать Сиферу негативные эмоции, не догадываясь, что арранкар также заботился о ее покое, скрывая большую часть происходящего в замке. Пусть думает, что у нее все хорошо, рассуждала Орихиме, что она здорова и смирилась, пусть сосредоточится на задании, что поручил ему Айзен, ни к чему обременять его мелкими проблемами, и, как и всегда, заботилась о нем больше, чем о себе. Кватро, как и раньше, был мрачен, неприступен, без особого стеснения касался Иноуэ при необходимости, но стоило ей протянуть руку в ответ, шарахался, как от ожога, и начинал пространные речи о неподобающем поведении пленницы, впрочем, может, стыдился своих безрассудных деяний, может, просто боялся ее, а может, и вовсе испытывал отвращение. И ничто из этого не приблизилось к истине, ибо Улькиорра, привыкший быть лишь убийцей, учился быть нежным, но не привык, чтобы проявляли нежность к нему. Орихиме предпочитала не думать об этом. Лишившись надежды на спасение, утратив тлеющий уголек верной, вечной любви к Куросаки, она, чуть оправившись, желая унять боль от потери, заткнуть разраставшуюся дыру в душе, по неосторожности переключила свою доброту на Пустого, уверенная, что он-то будет рядом всегда, уверовав в его ложную неуязвимость и неприкосновенность в стенах Лас Ночес.

— Что случилось? — спросила она робко, откладывая книгу и ожидая, что Улькиорра, как повелось в последние недели, когда он сильно уставал, попросит приготовить крепкий черный чай, но тот угрюмо молчал, хмурился, распространяя вокруг тяжелую ауру безысходности и упадка. — Что-то пошло не так? — с тревогой больше за свой маленький мирок, который им удалось построить в границах комнаты Сифера, чем за успех пресловутого плана атаки, Химе принялась высматривать хоть одну более или менее простую эмоцию на его непроницаемом лице.

— Айзен-сама счел неудовлетворительным представленный мной план по захвату Сообщества Душ, — заученно, механически, словно отказываясь верить в произнесенные слова, отозвался Сифер. Он по-прежнему стоял в дверях, как будто не мог решить бежать к женщине или от нее.

— Но ведь… ты говорил, что он был хорош. И вроде бы основывался на мирном договоре, так? — осторожно продолжила Орихиме, боясь спровоцировать приступ глубокого внутреннего гнева у арранкара.

— Ввиду моих прошлых заслуг Владыка милостиво позволил мне изменить концепцию проекта, — игнорируя ее беспокойство, проговорил Кватро. — Айзен-сама хочет, чтобы я сосредоточился на работе, не испытывая неудобств и избегая отвлекающих факторов, — его взгляд был полон решимости и показного самодовольства. Сифер никогда не сосредотачивался на эмоциях и не считал необходимым открыто выражать их, особенно в отношении пленницы, ибо излишняя открытость с его стороны могла послужить поводом для насмешек над ней и спровоцировать волну еще большей ненависти, и потому, стоило Иноуэ чуть оправиться после депрессии, стал держаться нарочито отстраненно и даже высокомерно, как и во времена ее заключения. И девушка чувствовала это, знала, что Сифер не может быть с ней в полной мере искренним, бережет ее от подлого, закулисного мира Лас Ночес.

Сколько бы он ни занимался с ней, сколько бы ни тренировал ее тело, изнуряя упражнениями, против арранкар этого все равно было недостаточно, и усилия были бесплодны. Улькиорра заботился об Орихиме не из жалости или сострадания, и даже не потому, что польстился на ее богатые формы, он делал это, руководствуясь банальным чувством превосходства, он позволял ей жить, ибо она не представляла ни ценности, ни опасности для дворца, как некогда оставил в живых Ичиго Куросаки в Генсее. Он приносил ей еду, читал, мыл и прочее потому, что это не составляло труда, а вовсе не из-за того, что якобы хотел это делать, как казалось окружающим. Он стремился добиться от нее выздоровления не потому, что желал ей добра, а лишь страдая от скуки. Он воспринимал ее по-прежнему, как плененную подругу синигами, подсознательно испытывая желание продолжить с ней бессмысленные беседы о душе. Он смотрел на нее, как на вещь, на предмет интерьера, необходимый, загадочный артефакт, соединяющий его философию с миром людей. Он искусственно вызвал в себе увлеченность процессом ее ремиссии, стремясь избежать тягостного самокопания, рефлексии из-за проигрыша Куросаки, искренне радуясь ее успехам и игнорирую тот факт, что именно благодаря ему синигами не перебил всех своих друзей, а это значит, что в глазах женщины он, Сифер, вышел победителем из этого изнуряющего поединка. Да и кому нужно мнение жалкой девчонки, которая не в силах даже себя защитить… Он неистово гневался, если пленница не подчинялась, если приходилось защищать ее от посягательств арранкар, безответственно внушая ей и себе веру в то, что она важна для него.

— Не беспокойся, к тебе, как и раньше, будут приставлены слуги. К сожалению, об охране я договориться не смог, — на всякий случай добавил Улькиорра, видя, однако, что женщина не паникует.

Все эти месяцы в нем словно боролись две личности: одна, подконтрольная Айзену, не терпящая слабости в других и в себе, и вторая, влекомая Иноуэ, светлая, робкая, не желающая кровопролития, с едва ожившей душой. Он убеждал себя, что помогает Орихиме от скуки, закрывая уши ладонями, заглушая работой едва различимые ростки привязанности.

— Понятно, — спорить с чем-то или пытаться узнать подробности не имело смысла. Химе прекрасно знала, что если Сифер что-то решил, лишние вопросы или неподчинение лишь разозлят его.

— В случае крайней необходимости можешь обратиться за помощью к Гриммджоу, — неохотно выдавил он, принимаясь складывать необходимую литературу в отдельную стопку.

Было неприятно и странно. Он все еще ощущал нелогичную скованность в присутствии женщины, которая сохранилась со времен ее заключения и которую он всегда пытался компенсировать излишней холодностью и надменностью.

— Я поняла, — скупыми движениями Химе заварила чай и поставила чашку перед Улькиоррой. — Нам нельзя будет видеться? — Кватро затих, прислушиваясь к биению сердца, ожидая, что, возможно, что-то произойдет, какой-то всплеск, который бы он, непременно, списал на выброс гормонов или волнение и слабость, вызванные реацу Айзена. — Владыка считает, что это я виновата? Это правда? — горячо выпалила она, тяжело дыша, раскрасневшись и хватая Сифера за рукав.

— Нет, — спокойно солгал он, не желая беспокоить пленницу, давать ей повод для переживаний. — Айзен-сама считает, что на меня оказал влияние проигрыш Куросаки и неспособность защитить Лас Ночес. Он дает мне время собраться с мыслями и исправить ошибки, — до этого момента он никогда не применял искусство лжи в отношении пленницы, но теперь делал это так уверенно, словно бы и сам верил в сказанное.

Иноуэ понуро опустилась на кровать, продолжая беспокоиться о возможном возобновлении болезни в отсутствие Сифера. Тот всегда говорил, что она должна научиться заботиться о себе, должна обрести самостоятельность и вес в глазах арранкар. И, видимо, теперь настало время первой проверки. Сизая дымка тревог зыбкого будущего тянулась между колоннадой на центральной площади дворца, на которую открывался вид из окна спальни Улькиорры, скрадывая острые углы масок его обитателей, заставляя их в панике считать, запоминать каждое прожитое мгновение, ибо синигами грозился отнять у них дарованную возможность исполнить заветное, истинное желание каждого — обрести душу и силу, необходимую для рождения воли и победы над их главным врагом — пустотой.

— В какую часть замка тебя переведут? — девушка обернулась к Кватро и немного поежилась, когда тот подошел слишком близко, слишком остро ощущалось касание щеки к щеке, когда он, как обычно, до одури непосредственный, беззастенчивый, наклонился вперед, указывая ладонью на нижние этажи. — Там библиотека, — сбивчиво пробубнила Химе, стремясь избежать одурманивающей власти Сифера.

— В подвальных комнатах под читальным залом разместят мои вещи, — невозмутимо пояснил он, отстраняясь, смущенный призывной невинностью плененной принцессы.

— Это похоже на ссылку… — она поймала укоризненный взгляд арранкара. Все же Улькиорра не любил, когда она открыто критиковала действия Айзена. — И что теперь будешь делать?

— Очевидно, разработаю новый план, — без энтузиазма отозвался он, лениво осматривая скромное убранство покоев и размышляя о сущности своих способностей. Он всегда видел отчетливее и больше, чем все остальные, ощущал острее, понимал недоступное, скрытое и желал бОльшего — непохожий, чужой, белое пятно в песках Уэко Мундо. В нем всегда сочетались противоречивый интерес к миру и одновременно отвращение к нему, нерушимую стену высокомерия сменял почти заботливый, участливый вопрос о самочувствии Иноуэ. и памятую обо всех его странностях, девушка стремилась не тревожить его без повода, боясь возвращения к прежним скандалам и спорам, научилась мириться с его отстраненностью, особенно ценя минуты глубоких, сложных бесед — единения.

Они скромно поужинали, и Сифер стелил постель, намереваясь лечь раньше, когда Орихиме поймала его руку и легонько сжала, не ощущая былого напряжения в ладони.

— Значит, сегодня наша последняя ночь вместе… — печально, наделяя фразу недопустимыми, недоступными Сиферу смыслами, прошептала она, испытывая подсознательное желание спрятаться от грядущих перемен под большими, кожистыми крыльями Улькиорры.

Наверно, если бы Ичиго победил, ей не пришлось бы безответно растрачивать нежность на безмолвно безропотного Пустого, делить с ним покои, переживать обездвиживающие приступы депрессии. И друзья были бы спасены, в Каракуре по-прежнему кипела бы жизнь. Только всегда приходится кем-то жертвовать… Химе сгорбилась, едва сдерживая слезы, сжимая теплую ладонь арранкара до спазма.

— Я ухожу всего на две недели. О тебе позаботятся, — сухо прокомментировал Кватро ее сентиментальный порыв. И казалось, он все еще не понимал, что Иноуэ давно не боялась его или арранкар, ее не волновала собственная безопасность, но становилось невыносимо от мысли, что стоит ему уйти, податься за Айзеном снова, как эта невидимая нить, вечно протянутая в мольбе рука, трепещущий на ветру вопрос о душе, — все истает, не оставив и воспоминаний.

— Улькиорра, — серьезно произнесла она, заставляя Сифера обернуться, — я все хотела сказать тебе одну важную вещь… — он смотрел так, словно наперед знал все, что та собиралась поведать, и ему становилось скучно, не помышляя даже, чтобы поделиться с ней позором, что заставил пережить его Владыка, уверенный, что синигами отверг не предложенный план, а его самого, его новое мировоззрение вне нигилизма. Улькиорра, который хотел жить и жаждал сохранить жизни других, вызывал лишь насмешки и, верно, сошел бы за сумасшедшего, а Пустые разорвали бы его, если бы не покровительство Айзена.

— Я слушаю, — как если бы она пришла к нему на прием, внимательный, но равнодушный, невыразительный голос весьма удачно сочетался с его утомленный лицом, и отсвет сияния пленницы в глазах расплывался, терял очертания, дрожал, как блик на воде.

— Я хотела сказать, что очень тебе благодарна за то, что ты заботился обо мне столько времени, — теребя кромку сорочки, скомкано пробубнила Химе, будто прощаясь. — Ты всегда мог просто убить меня… После окончания Зимней войны я осталась совсем одна… И ты мог просто убить меня, даже не имея на это приказа. Но ты поступил иначе… Поэтому я хотела сказать спасибо… — краснея, словно признаваясь в любви, она все держала его за руку, теряясь от вспыхнувшего пламени истомы в груди, ожидая, что арранкар должен совершить что-то провокационное, смелое, что сделал бы на его месте каждый мужчина.

— Довольно, — но тот отвернулся и выключил свет, забрался в постель, надеясь, что женщина оставит его в покое, не станет мешать стыдиться себя в одиночку, ругать за опрометчивость выводов относительно Айзена, потому что было нормально и правильно, когда его благодарили за чье-то убийство, за подрыв деятельности врага, но не за проявленную к кому-то доброту. Впрочем, может, это и не доброта вовсе. Может, подражая Владыке, Сифер стремился скрасить скуку психологическими уловками и провокациями пленницы или просто неосознанно привык к ней. Каждый имел свои слабости, даже ками. В конечном итоге во всем дворце она единственная умела слушать монотонные, пространные речи Кватро, придавленная его авторитетом и властью, вынужденной зависимостью, и воспринимала его излияния всерьез.

— Улькиорра? — вновь позвала Иноуэ, когда арранкар уже засыпал.

— Что?

— Расскажи о себе, — легко предложила девушка, играя тонами полуулыбки. Необычайная веселость вдруг придала ей смелости, и она присела на постель к арранкару. Тот шумно вздохнул, подобрал ноги и нахмурился, недовольный, явно не собираясь удовлетворять ее любопытство.

— Что рассказать? — усталость сквозила потоком, и Химе едва не заругала себя.

— Ну… где ты родился, сколько тебе лет, и все в таком духе, — неопределенно протянула девушка, кокетливо накручивая волосы на пальчик, уверенная, что Сифер не ответит или не скажет правды.

— Я не помню ничего из этого, — снова солгал он. — Прошлое не играет роли.

— Ты так думаешь? — смешно всплеснула руками Иноуэ, собираясь оспаривать, но вспомнив потом, что с Кватро этот номер давно проходит. — Я всегда считала, что воспоминания и друзья определяют нашу личность, — осторожно продолжила она.

— У меня нет приятных воспоминаний, — куда внутрь себя пробурчал Улькиорра и отвернулся, недовольный ее чрезмерным вниманием. И та поняла, что зря завела этот разговор. Он Пустой. Все, что он видел в жизни, — это убийства, и их было так много, что они перестали выделяться из общей картины мира, став его неотъемлемой нормой. И почерпнуть знания о любви, доблести, славе, мужестве, доброте, самопожертвовании было неоткуда: библиотека ломилась от экзистенциальной литературы, арранкары не склонны были проявлять друг к другу заботу, а Айзен всячески пропагандировал ницшеанский культ «сверхчеловека».

— Наверно, тебя очень тяготят подобные беседы? — словно прочитав его мысли, Орихиме зажалась, не желая больше нарушать зону одиночества Кватро.

— До тебя никто не интересовался моим прошлым, — признался он, принимая навязанную ей искру доверия, едва уловимую, но достаточную, чтобы заложить внутри Улькиорры потребность в дружбе. — Я всегда считал, что ты станешь меня ненавидеть, когда поправишься, — тишина хрустнула по позвоночнику, рассыпаясь кусочками сахара, пряных запахов и цветов в памяти пленницы. Та смотрела болезненно, с состраданием к чужим заблуждениям, обнаженной внезапно неуверенности и печали, дрожащей в груди.

— Мне не за что тебя ненавидеть, — спокойно ответила женщина. Опьяненная, опоенная серебряным светом безликой луны, не способная больше разорвать путы, погребенная под толщей песка на алтаре тишины, догорала на дне зрачков Улькиорры. Минуты сверкали, как пульсация сердца квазара, гулкой дробью бия в центр тьмы, пробудив пылкий порыв внутри пустоты.

— Вот как, — прошелестело дыхание Сифера. И Орихиме ничего не ответила, лишь оставила на щеке невесомую тень поцелуя, поймав его рваный вдох.

Когда она проснулась, тот был уже собран, сидел на кровати, ожидая ее пробуждения, чтобы дать последние указания.

— Старайся не покидать комнату без надобности. Все твои просьбы с готовностью выполнят слуги, — строго наставлял он, не обращая внимания на заспанное лицо Химе. — Я хочу, чтобы ты воздержалась от прогулок в мое отсутствие. Если… — он замешкался, подбирая слова и с осторожностью поглядывая на Иноуэ, — если случится новый приступ депрессии, постарайся заставить себя позвать нумероса, что у твоей двери. Он приготовит лекарство, — девушка машинально кивала, растягивая губы в подобии улыбки. — В конечном итоге меня не будет всего две недели. Это слишком мало, чтобы беспокоиться. Ты все поняла?

— Угу, — сонно протянула она, похлопывая по щекам, чтобы взбодриться.

Но стоило Сиферу покинуть помещение, как ее раздутая до размеров Вселенной смелость исчезла, скованная враждебностью сумрачных коридоров, мерцанием факелов, гнусными перешептываниями за спиной, разводами мрачных теней, словно вся жизнь в ней зиждилась на присутствии арранкара. Конечно, наверно, Улькиорре нелегко принять изменившееся отношение Айзена к нему, размышляла девушка, свое «наказание», проявляющуюся временами ее самостоятельность. Он так нервничал, хотя и пытался скрыть это, волновался о ней, наставлял ее, привыкшую за дни заключения к иллюзии безопасности, к прикосновениям мозолистых рук, к низкому, томному голосу, и, конечно, Сифер ждет, что она проявит силу духа и сумеет принимать решения, сумеет себя защитить, не обращаясь ни к кому за помощью, ибо никому нет доверия в этом месте. Конечно, она должна доказать им всем, что сможет выжить, что усилия Кватро не пошли прахом, в первую очередь ради Куросаки-куна доказать. Имя синигами не царапало больше грудь, не выворачивало нутро, не вызывало непреодолимое желание умереть. Любовь сгнила, задохнулась в тесном куполе Лас Ночес, так и не найдя выхода. И светлый образ принца, спешащего на выручку, истлел в могиле, оплакиваемый другими. Иноуэ решила, что не прольет больше ни слезинки по оставленным, почившим товарищам. Пусть насмехаются, пусть бьют, унижают, она все равно останется сильной и сделает Кватро таким же, отвоюет его у Айзена.

Она с усердием принялась поглощать тома литературы, что смогла найти в покоях арранкара, считая, что это поможет понять его сущность, узнать, что привело его к нигилизму и к тотальному разочарованию. Время от времени ее образование прерывалось визитами Нноитры. Тот бил, унижал, грозил изнасилованием, но, так и не услышав от принцессы мольбы о пощаде, смирился и принял ее чистую, выпестованную Сифером гордость над своей. Гриммджоу наоборот никогда не спрашивал о синяках на ее лице, довольный и восхищенный в тайне, что женщина не жалуется. В итоге ее предоставили саму себе, не сказать, что признали, но сторонились, то ли потому, что вторая неделя была на исходе и новые синяки на теле пленницы не успели бы рассосаться, то ли просто решили не связываться, боясь не столько ее покровителя, сколько властного покоя в ее глазах.

Она перестала ждать, мечтать и надеяться. Она приняла реальность, не стремясь устраивать в ней подростковый бунт на манер Айзена. Она повзрослела. Все еще не разделяла идеи Сифера, но не стремилась больше его надломить, поняла, что есть те, кто имеет другую точку зрения и это нормально. Она представляла, как Улькиорра удивится и обрадуется переменам в ней, как наградит ее скромной улыбкой и его тяжелый взгляд станет чуточку мягче. Кватро ждал от нее именно этого — серьезности, покорности фатуму, достоинства и уверенности, он желал вырастить из нее равную себе, тоскуя от одиночества и невозможности делить свои мысли с кем-то, как тот самый Владыка.

Иногда Орихиме мысленно разговаривала с Сифером, делилась измышлениями, успехами, трудностями, искала поддержки и совета, когда не могла вникнуть в суть очередной книги, по слогам с неимоверной, восторженно-оргазмической нежностью произнося: «Уль-ки-ор-ра. Улькиорра!», — пластичное, обволакивающее горло медовой патокой, дисгармоничное, словно музыкальный эллипсис. Она звала его, как в бредовой, языческой молитве, шептала заветное имя — бессмысленный набор букв, обесцененный Айзеном.

В конце второй недели Иноуэ под предлогом посещения библиотеки, гонимая необоснованным страхом никогда не увидеть вновь Сифера, решилась дождаться его в коридоре, ведущем в читальный зал, надеясь, что арранкар услышит, почувствует призыв своей пленницы. И Кватро в самом деле вскоре появился, правда, привлеченный духом ее реацу.

— Зачем ты пришла? — зашипел он, опасаясь, что их могут подслушать или заметить вместе, едва ли не силой затаскивая девушку в пролет между стеллажами с книгами.

— Хотела убедиться, что ты в порядке, — простодушно выпалила Орихиме, пряча глаза и забывая, что хотела предстать перед Улькиоррой уверенной, строгой женщиной.

— Возвращайся немедленно, — раздраженно шептал он, прижимая принцессу к стене. — Я закончу работу через несколько дней. Имей терпение, — Иноуэ обиженно и стыдливо замолчала, кусая губы. Наверно, она зря так старалась понять его, зря потратила столько сил, корпя над сложной литературой, зря так ждала его одобрения. В конце концов Сифер лишь раб системы, выпестованной Айзеном, с иллюзией свободы и отсутствием права выбора как наградой за труды. — Возьми какие-нибудь книги и уходи.

— Улькиорра, — грустно позвала она. И не было в голосе больше силы и веры. Все разбилось о волну раздражения Кватро. Или Химе просто забыла, что верить в Пустого бессмысленно, нельзя уцепиться за безнадежность.

— На тебя кто-то напал? — чуть мягче осведомился арранкар. Девушка отрицательно покачала головой. — Хорошо. Я рад, что ты здорова, — она слабо улыбнулась, не поднимая взгляда и думая, что Сифер изменился, словно боялся гнева Владыки, позора, слишком держался за предоставленную возможность исправить невыгодное положение и оплошность. Или беспокоился, что, лишившись власти, не сможет обеспечить безопасность принцессы.

Последние дни его мучили тяжелые мысли, предчувствия, сны вились вокруг образа женщины, провоцируя неконтролируемые приступы головной боли. Он все прокручивал в мозгу мотивы своих решений: правильно ли поступил, оставив жизнь пленнице, открыто выступив против философии Айзена, не лучше ли было просто смириться и не анализировать происходящее, как было до встречи с товарищами Ичиго, продолжить служить под началом беглого бога. Что с того, что он стал лучше понимать сущность людей? Разве это имеет к нему прямое отношение? Разве должен он теперь перестраивать мир вокруг себя в угоду мышлению человеческой принцессы, полагаясь на связь с Куросаки и Орихиме? То, что обещала Иноуэ, соблазняло покоем, тишью горных плато, трелями райских птиц. И не было причин вновь отказываться от чего-то, терять обретенное, не было боли и вакуумной пустоты космоса. Ему вдруг на долю секунды захотелось поделиться открывшейся тайной мироздания с закабаленными Пустыми и в плену порыва и был разработан мирный план захвата Сообщества Душ. Осмеянный, оскорбленный, Сифер вдруг осознал, что его путь не в служении чужому величию, а в познании собственной, позабытой души, и словно поднялся над Айзеном, ибо тот больше не мог ничему научить. Очевидно, это женщина сделала его восприимчивее к действительности, помогла преодолеть всеобщее обесценивание идеалов, явилась лекарством для его искалеченного восприятия так же, как он вылечил ее от тяжелых последствий депрессии. После провала первого проекта наступления он запрещал себе обращать на это внимание, размышлять о благодарности, сосредотачиваясь лишь на новом плане военных действий, удовлетворяющим потребности Соске, чтобы в итоге сдаться и окончательно выбрать противоположную сторону.

— После победы над Готеем я планирую покинуть Уэко Мундо и обосновать в Генсее, — приглушенно произнес он, наблюдая за расширяющимися от удивления глазами Орихиме.

— Улькиорра, — выдохнула та ошарашено, зажимая себе рот ладонью и не веря, что Сифер говорит это всерьез. Она ведь только смирилась со стенами Лас Ночес, приняла его обитателей, научилась пропускать мимо ушей скабрезные шутки и предсмертные стоны жертв, а арранкар снова вздумал устроить ей пытку? Или отвергнутый Айзеном он решил выместить обиду на ней? — Улькиорра, разве это возможно?

— Я не вижу причин, по которым Владыка мог бы мне отказать, — он непривычно отводил взгляд, рассматривая в щель между стеллажами входящих в читальный зал Пустых, и невозможно было догадаться, собирается ли он на самом деле покинуть это злополучное место или просто смеется над наивными мечтаниями пленницы. — В последние дни я много думал об этом. Мне больше нечему учиться у Айзена-сама, — уверенно и слегка разочарованно вывел он. — Полагаю, после окончания войны Эспада все равно будет распущена.

И Химе поняла, что Сифер действительно стал другим и боялся, но не наказания, не утратить остатки влияния, а за возможное, призывно мелькнувшее в глазах, прикосновениях пленницы, призрачное будущее вне мертвой пустыни и кровавых убийств. Он решил выступить против беглого синигами не войной, но умением двигаться дальше, за пределы извечных распрей и ненужных человеческих жертв, обезличенности и бездумного поклонения. Он жаждал свободы и понял, что одинок в этом стремлении, потому что Пустым, как и людям, необходима власть тирании и страха.

— Улькиорра, — замирая от трепета в груди, твердила Орихиме, принимаясь вдруг исступленно целовать ладони Кватро.

— Иди. Ты скомпрометируешь и меня, и себя своим безрассудством. Следует соблюдать осторожность, — он, чуть растерянный из-за ее пылкой реакции, все не решался отнять свою руку, впервые принимая чью-то нежность. — Возвращайся в покои Эспады и ни о чем не волнуйся, — машинально упрашивал он, надеясь на благоразумие пленницы. А та все стояла, сжимая его ладонь, и не могла отделаться от мысли, что это гипноз Кьека Суйгетсу, галлюцинация, болезненный сон, но только не реальный план Улькиорры. Ей все казалось, что он и сам не верит в его осуществление, ибо разве возможно так просто отделаться от гнета бога? Так не бывает, где-то таился подвох. — Я собираюсь рассказать обо все Айзену-сама после обсуждения проекта нападения. Надеюсь, он удостоит меня приватной беседы. Так что наберись терпения и жди. Осталось недолго.

— Улькиорра, я… — она подавила возглас то ли отчаянья, то ли восторга, прильнула к нему, сжимая тщедушное тело, замирая от ужаса и радости грядущих перемен. Тот все еще продолжал опасливо озираться по сторонам, но не сторонился больше ее простодушной, искренней ласки. — Господи… — зажмурившись, сипло произнесла Химе, уткнувшись лицом в грудь арранкару. — Все ведь получится, правда? Ты ведь серьезно? Ты не смеешься?

— Успокойся, — тот сердито шикнул на принцессу, отмечая, что его приказы больше не оказывают на нее необходимого влияния. — У меня было немного свободного времени, и я изучал географию вашей планеты. Есть много хороших мест, где можно жить уединенно, — с придыханием, сдерживая передавшееся от Орихиме волнение, сообщил он. — Все. Теперь уходи, — и всучив ей случайные книги, едва не вытолкнул из библиотеки, ощущая легкую дрожь от предвкушения.

За проделанную работу ему полагалась справедливая награда, как и всякому арранкару, рассуждал Сифер, большинство из них придерживались мелочных, низких желаний или хотели увеличения силы, он же никогда ни о чем не просил, кроме возможности сохранить пленнице жизнь, считая, что не следует впадать в зависимость от воли Владыки и становиться его должником. Теперь же он обратится с просьбой во второй раз во имя принцессы и подаренной ей надежды на будущее. Впервые в жизни вдохновленный светлыми мыслями, уповая на относительно кровавый проект наступления, удовлетворяющий требованиям синигами, не утруждая себя больше заботой о воинах Лас Ночес, он успокоился, расслабился, окунулся в спасительную, благостную реку размеренной, тихой жизни вне битв и сражений, надеясь так обрести покой, сохраненный в каждом дне, каждом вдохе, глотке воды, взгляде фиалковых глаз женщины, робком поцелуе в щеку.

Назначенный для отчета день не задался сразу, стоило Сиферу открыть глаза. Привыкший вставать в одно и то же время — до шести утра, сегодня он почему-то проспал, голова болела до тошноты, и арранкар так и не смог заставить себя выпить хотя бы полстакана чая. Ко всему он никак не мог разыскать третий экземпляр проекта, несмотря на то, что вечером клал его в общую стопку. Нумерос, пришедший сообщить о том, что Владыка ожидает Кватро с докладом к обеду, слегка растерялся, застав того сидящим на полу и неловко бинтующим окровавленный палец со сбитым ногтем на ноге. Улькиорра выдохнул. Он старался не торопиться, игнорируя раздражения из-за пустяков, но венцом всего стал опрокинутый суп на парадную форму, когда тот решил все же позавтракать. В итоге слегка помятый, так и не разыскавший третьего образца плана, он отправился на поклон к Айзену, искренне надеясь, что это последний раз, когда ему приходится ошибаться у всех на глазах. Синигами в этот день не был высокомерен и не давил оценивающим, пренебрежительным взглядом, довольно кивал, выслушивая рассуждения Улькиорры о преимуществе войны, и приветливо улыбался, после длительного спора неохотно, но согласился отказаться от перенесения плацдарма для военных действий в Уэко Мундо, решив последовать совету Кватро и осуществить нападение первыми, и в итоге решил, что ослышался, когда тот обратился к нему с очередной наглой просьбой. Это начинало надоедать. Когда любимое дитя бунтует, его жестоко наказывают. И если Улькиорра по неосмотрительности или поддавшись чарам прекрасной принцессы решил выступить против бога, бесцеремонно и глупо позволив себе вольнодумство, его необходимо проучить, чтобы впредь избежать подобных эксцессов. Но разве сам Айзен не пытался осуществить тот же протест, только в бОльших масштабах, выступая против власти Короля Душ, разве он не желал всеобщих преобразований, руководствуясь личными целями, как и Сифер?

— Повтори, пожалуйста, — спокойно попросил ками, отмечая, что арранкар в готовностью отозвался, не сомневаясь в своей правоте, словно безумный идеалист.

— После окончания войны и установления вашего господства я планирую покинуть Уэко Мундо и жить уединенно с Иноуэ Орихиме в горной деревне на севере ее страны и прошу у вас дозволения сделать это, — монотонно, без лишней эмоциональности изложил он.

— Ты хочешь отказаться от должности наместника, моего преемника, предпочтя власти женщину? — с кривым, извращенным, саркастичным интересом осведомился Владыка, медленно выводя каждое слово, давая Сиферу возможность передумать.

— Я равнодушен к власти, — это плевок в лицо богу, это глухая насмешка, это обесценивание усилий и желаний синигами найти себе искреннего последователя.

— Ты знаешь, мир людей очень опасен и сложен, Улькиорра, — и словно бы тот собирался уговаривать нерадивого ученика, словно бы нуждался в нем, страдал без его признания.

— Я осведомлен об этом. Я много читаю, — парировал Сифер.

— Посторонней литературы, Улькиорра, а не той, что я тебе рекомендовал, — еще немного и он бы кинулся причитать и обвинять во всем несносную пленницу. Разве может быть бог без паствы? Разве Улькиорра осмелится примерить на себя роль Иуды? — патетически размышлял синигами, осознавая абсурдность и даже комичность сложившейся ситуации. Арранкар и человек — нелепость, хохма да и только. Кватро возомнил себя героем сказки, принцем, который желает спасти несчастную красавицу? Что ж. Тогда Айзен сам напишет финал для этой истории.

— Каким образом ты планируешь организовать быт? — осведомился он с особым интересом, как если бы Орихиме приходилась ему родной дочерью.

— Моих знаний достаточно, чтобы заниматься переводами или преподаванием. Это позволит жить безбедно, — уверенно ответил арранкар.

— Ты обо всем позаботился, не так ли? — и все же его предали. Рана свербела, ныла, и непривычное, новое чувство, будто его оскорбили, захватывало разум. Айзен ожидал измены, вероломства от кого угодно — Гриммджоу, Гин, Нноитра — претендентов не счесть, но только не Сифер, которому он собирался пожертвовать власть над Пустыми, в которого вложил столько труда.

— Да, Владыка, — радость на лице Орихиме придавала ему сил.

Изначально Улькиорра был убежден, что женщина отвергнет столь безумный план и его, как пособника смерти Куросаки. Все изменили ее слова благодарности, рассеяв сомнения. Он уйдет. Он станет первым, и за ним последуют остальные. Революция, которую так лелеет Айзен, бескровно совершится под крышей неприступной обители арранкар и начнется со смелого заявления, обозначающего свободу выбора. Ками дал им разум, наделил волей, пришло время покинуть праотца и жить вне его всевластных желаний, пришло время подняться над жаждой крови и смерти, над извечной сосущей нутро пустотой. Он полагал, что Владыка, как, пусть и косвенно, но все же их создатель, должен гордиться стремлением Улькиорры научиться чему-то, кроме искусства меча, и был убежден, что тот оценит его поступок, как верный. Но у Айзена не было его Орихиме, которая бы вела его через безнадежность и мрак заблуждений, а любовь той, кто могла бы ей стать, он показательно сжег в заиндевелом пламени нигилизма. И потому мысли и рассуждения, мотивы Сифера казались ему идиотическим бредом.

— Орихиме согласна? — двусмысленно спросил он, намекая на то, что Кватро привык не считаться с мнением тех, кто ниже его по рангу и силе. — Разве она уже здорова?

— Она не полностью поправилась, но есть основания считать, что болезнь скоро окончательно оставит женщину. Я еще не сообщал ей о своем решении, — солгал Улькиорра, удовлетворив провокацию Айзена.

— Ты ведь понимаешь, что мне придется заблокировать твои способности в случае ухода?

— Да, — согласился Сифер, рассчитывая, что не придется больше сражаться с Пустыми.

— Хорошо. Тогда я не имею возражений. После окончания боевых действий можешь покинуть Уэко Мундо, — доброжелательно улыбался тот.

Улькиорра поблагодарил скупо, не сомневаясь в положительном ответе ками, раскланялся и вышел, наконец, испытывал прилив настоящей, неподдельной свободы. Осталось подождать совсем немного, полгода — и они смогут покинуть замок и жить в мире, о котором столько говорила принцесса, он увидит своими глазами и реки, моря и горы, и все, чего пожелает Химе, жадный до новых впечатлений, любопытный. Она обучит его культуре людей так же, как он рассказывал ей о жизни среди Пустых. И прочее. И прочее. Сифер мечтал и был счастлив это делать. Сифер обладал желаниями и был счастлив огненному восторгу, что они вызывали. Сифер чувствовал что-то, кроме тоски и упадка, и был счастлив. По пути в корпус Эспады он заглянул на кухню и распорядился приготовить фруктовый пирог и принести в его покои к шести часам вечера. Один из нумеросов заметил, что, вероятно, Улькиорра-сама желает побаловать свою женщину, и это хорошо, ибо во время его отсутствия она крайне неохотно принимала пищу. И Кватро выцепил это «ваша женщина», приятное слуху, томящее обещанием новой жизни. Или новой волной разочарований. Осталось подождать всего полгода и следовало сосредоточиться на своих обязанностях, чтобы время не казалось тюрьмой. Он вышагивал гордо, уверенно, заражая все вокруг вдохновением, одухотворением, словно крича: «Мы последовали за Владыкой добровольно, мы сами пожертвовали ему свои силы и можем отречься от служения богу. Мы вольны двигаться дальше вне его приказов!», — не помня, что Пустые мыслят иначе, они молча, бессознательно бредут за тем, кто сильнее.

Забывая об осторожности, он, не прислушиваясь к волнам реацу, открыл дверь в свои покои, собираясь с порога возвестить о решении Владыки, и вздрогнул, дернувшись назад. Кровь повисла на ресницах, волосах, осколке маски, забралась в открытый рот, пропитала ткань косоде, норовя пролезть в дыру. Он моргнул, и крупная, красная, стремительно остывающая капля потекла по щеке, чертя еще одну слезную дорогу. Гриммджоу держал оторванную голову Орихиме за волосы и ошалело таращился на Сифера. И не было в его глазах привычной услады от убийства, только унижение и гнев. Кватро заледеневшей, едва не дрожащей рукой коснулся рукоятки меча, и Джагерджак бросил в него голову. Тот увернулся, слыша гулкий, глухой удар черепа пленницы о стену, видя потеки крови на полу, столе и постели, и не думая, не анализируя, не позволяя плотоядной ярости напитать его тело, не чувствуя ничего больше, вытащил меч. Жизнь осыпалась мокрыми хлопьями радиоактивного пепла, сгнившими лепестками цветов фиалки, трупными пятнами, серым песком. Жизнь притаилась в развороченном сердце принцессы, в обугленной памяти, что скользила вслед за искалеченной душой.

— Улькиорра, — остановил его Гин, заливая все вокруг противным светом лживой улыбки, усмешки. — Это приказ капитана Айзена, Улькиорра, — с показным огорчением сообщил он, смеясь глазами, довольный, что Секста успешно справился с заданием, предпочитая не думать, каким образом ками удалось добиться от него повиновения. — Он посчитал необходимым избавить тебя от «планки» над твоей головой, мешающей твоему дальнейшему развитию, надеясь, что ты извлечешь из данной ситуации урок и впредь станешь более послушным, — учтиво объяснил Ичимару. И собираясь уйти, спохватился: — Кстати, если ее тело тебе не нужно, его отдадут в лабораторию Заэля.

Если бы мог, Сифер разметал свое тело, отдал реацу, отдал бы душу ровно столько раз, сколько потребовалось, лишь бы вновь коснуться Химе. Лишь бы видеть ее. Лишь бы спасти Куросаки. Лишь бы не дать себе победить. Лишь бы отправить принцессу подальше от этого гнусного места. Лишь бы умереть вместе с ней. Он замер в дверях с нечитаемым выражением лица. Меч давно стал обузой и валялся на полу, и Гриммджоу почему-то было за это мучительно стыдно. В конечном итоге он не испытывал отвращения к девке, но синигами счел нужным заставить именно его избавиться от пленницы, словно стремился одним махом сломать и волю Сифера, и его.

— Я похороню ее, — неожиданно ровным голосом произнес Кватро. Губы слиплись от крови, отвратительный запах мертвеющей плоти напитал ткань одежды, потому что это он ее убил своими амбициями, стремлениями, похотью.

Гин хитро прищурился, кивнул и удалился.

— Это приказ, — со злобой, стыдом выпалил Секста, испытывая нездоровую потребность смыть с себя кровь принцессы и взгляд Улькиорры, — тех, кто ему доверял. Он закрыл за собой дверь, оставляя арранкара с остывающим телом принцессы, моментом ужаса, замершим в ее широко отверстых глазах.

Глава V

Улькиорра смог сделать лишь три коротких шага от двери, после чего окончательно выбился из сил. Он никогда ничего не боялся, чувство страха не пряталось в глубинах его подсознания, он всегда был расчетлив, логичен и точен, как отлаженный механизм, однако теперь мышцы мелко дрожали, напряженные, спазмированные, скованные, не позволяя перевести дух. Металлический воздух забивал легкие, провоцируя неконтролируемый приступ удушья и тошноты. Еще немного — и он потеряет сознание, утонет в кровавом тумане, одурманенный запахом тлена.

Вероятно, Орихиме ждала его с новостями, надеялась на одобрение Айзена, незыблемо верила, что Сифер защитит ее во что бы то ни стало, заберет из стана врагов, ибо сам врагом никогда не являлся, а после звала его по имени в предсмертном хрипе, хватаясь перебитыми руками за край стола, снизывая ногти до мяса и, как обычно, отказываясь видеть реальность. Впрочем все ложь. Женщина была счастлива умереть, неважно, каким образом, желая воссоединиться, наконец, в одном из возможных миров с Куросаки.

Он сделал еще один тяжелый шаг к кровати, к противоположной стене, к Иноуэ. На полу рядом с книгой лежало обезображенное тело с разорванной грудной клеткой. Кровь хлюпала и липла к подошвам, коркой покрыла одежду, мертвая, едкая, жгла кончики пальцев и губы. Зачем все это уродство, — мрачная мысль звенела тоской, сожалением, скупым чувством стыда в ослабленном разуме, покачиваясь, расплескивая остатки спокойствия. — Неужто не заслужила она мирной смерти... Неужто и нет здесь ни в ком сострадания?.. Пустому не свойственна жалость. Пустой не чувствует боли. В нем нет сомнений, печали. Но Улькиорра давно не Пустой. Он обвел комнату взглядом, практически видя каждое движение пленницы, каждый вдох ее, каждый всполох реацу, отмечая, что Химе не плакала и почти не сопротивлялась. Вероятно, Гриммджоу сообщил, что это приказ Владыки, и та, беспокоясь, что борьба и крики навредят безопасности и положению Кватро, приняла безысходность смиренно, как и полагается женщине королевского рода. Он машинально прочел на корешке «Герман Гессе. Сиддхартха» — совсем не подходящая книга для столь чудовищной смерти. Рядом валялся иссиня-красный ошметок плоти, еще утром бывший самым огромным сердцем во всех параллельных мирах. Подлый Секста словно в насмешку вырвал его, осведомленный обо всех слабостях Сифера. Гордый Секста словно пытался залить свою совесть кровью Иноуэ. Тело едва не ломало от нервного озноба, и не получалось заставить себя прикоснуться к трупу. Он никогда не отличался брезгливостью, как и всякий арранкар, привыкший к запаху мертвого мяса, однако теперь нещадно мутило, до боли в желудке, до головокружения.

Он ничего не почувствовал. Сегодня утром он даже не думал о пленнице. Все валилось из рук, он раздражался, спешил, размышлял о предстоящем докладе, о скоротечности времени, о революции в умах, идеализме и прочем, но не о женщине, что ждала его в застенках Лас Ночес, не о той, ради кого стремился изменить свою суть. Он ничего не почувствовал, не услышал ее, впрочем, как и всегда.

«Это просто тело», — убеждал, успокаивал себя Сифер, заворачивая Орихиме в простынь, прикрывая ладонью ввалившиеся глаза на посиневшем черепе и приставляя его плотнее к плечам, стягивая ткань веревкой. «Просто тело. Сосуд», — испытывая подобие стыда за то, что даже теперь не может как следует позаботиться о ней. И в итоге отрывисто, глухо бросил нумеросу, принесшему к шести вечера торт:

— Прибери здесь все.

— Улькиорра-сама… — тот ошарашено таращился на залитого кровью Кватро, верно, решив, что это он убил пленницу. — Вы…

— Выполняй, — грубо приказал он и спешно скрылся из дворца с телом наперевес.

Самое время, чтобы праздновать, радоваться освобождению от гнета людских желаний и прославлять великого Айзена. Самое время, чтобы подохнуть.

Из затхлых равнин оскудевшего мира тянулись струи-лучи горькой памяти, стремительно меркнущие, рыжие, тонкие, вызывая у болезного Кватро приступ чахотки, стелились белесым, затихшим туманом, как пыль, как седые от горя волосы Сифера, как выполосканная бесконтрольной, бесконечной надеждой душа. «Когда ничего нет, то нечего и терять», — твердил он, как мантру, как заклинание, снося на погост бремя своего возможного счастья. «Когда ничего нет, то нечего и терять», — у женщины ничего не осталось, он забрал все, что ей дорого, он отнял у нее даже сердце. А у него была только женщина, только ее живая душа — слишком, непозволительно много для этого гиблого места. «Когда ничего нет, то нечего и терять», — впрочем сердце, припомнил вдруг Сифер, Принцесса вручила ему добровольно с благоговейной улыбкой. «Когда ничего нет, то нечего и терять», — и самая большая потеря — не смерть Иноуэ, а покой и нерушимая убежденность в своей правоте, которые Улькиорра утратил, стоило ему повстречать мятежную женщину.

Он всегда думал, что успеется, все успеется, нет нужды спешить, держался на расстоянии, хранил мысли чистыми, касался нарочито отрывисто, небрежно, говорил прохладным тоном. Он всегда думал, что у них вселенная времени, знак бесконечности, умноженный на Пи. Он наивно уверовал не только в доброту Принцессы, но и всех обитателей замка. Он ошибся. Природа ошиблась, породив его.

Сифер забрался далеко в горы и, выбрав наиболее удаленное плато, защищенное от ветра скалистым каменным лесом, остановился, наконец, положил тело на землю и присел подле него на колени, словно собираясь совершить ритуальное самоубийство. Он хотел бы вновь научиться плакать, как это делала пленница, хотел бы окропить место ее погребения слезами, хотел бы чувствовать хоть что-то или понимать, что чувствует, хотел бы, чтобы запаянные под кожу слезы ожили и жгли лицо, как кровь принесенной в жертву Иноуэ, как метущаяся душа Куросаки, как ядовитая боль, которой он сам был наполнен до краев, пока не выбрался из разлома. Он хотел бы сделать хоть что-то, присущее людям, что сделала бы Орихиме, узнав о его кончине, что сделал бы кто угодно живой. Чуть ослабив веревки, он развернул полог — теперь ты свободна, иди! Уходи! Уэко Мундо отпускает тебя! И до крови разодрал себе дыру, стремясь избавиться от тянущей, вырывающей нутро тоски, — чуть глубже, сильнее — и умер бы, чуть больше смелости — и их уже никто не найдет, и повалился набок, содрогаясь от боли. Следом склонился и, словно стремясь пробудить Принцессу, коснулся ее сомкнутых, парализующе безжизненных губ, оставляя кровавый след поцелуя. Он думал, что она будет вечно. Он был убежден, что ее невозможно убить, и что бы ни делал, она все выдержит, все переживет и его научит тоже, она принесет спасение заблудшему народу пустыни.

Воспоминания прошивали его, сдирая покровы логики, нигилизма, оставляя беззащитным перед непостижимой несправедливостью, варварством, злом. Впервые он познал предательство, когда сородичи прогнали его, невиновного в своей мутации, ненавидящего себя за собственное рождение. И те события стали причиной, по которой Сифер лишился души, лишь бы не чувствовать, лишь бы отринуть боль, и был обречен на многолетние скитания в одиночестве в чужом, враждебном мире. Теперь его предал Айзен. Его учитель. Его бог и владыка. И Сифер утратил женщину. Но ведь когда ничего нет, то нечего и терять. Он попытался вдохнуть и не смог, сердце, сдавленное пароксизмом, знало и чувствовало куда больше, чем все Уэко Мундо. Кватро сгорбился и схватился за грудь. Он не помнил, как стал Пустым, не знал и голода после, не помнил страданий при этом, всегда ощущая лишь смутное чувство страшной, странной утраты внутри, словно бы потерял что-то важное, ценное, самое главное. Но теперь все было слишком осознанно, реально, и если Орихиме испытывала ту же боль после смерти Куросаки, то должна была умереть раньше от разрыва аорты. И выбил себе большой палец на левой руке, стремясь тонизировать и привести рассудок в порядок, цепляясь за слабый отсвет ее улыбки, украденной из жадности им.

Женщина всегда улыбалась. Улыбалась отчаянно, натужно, перебарывая страх, и никогда не испытывала ненависти. Она была расслаблена, когда Секста настиг ее, верно, приняв поначалу его приход за дружеский визит. Она всегда была рада гостям. Она с улыбкой встречала Сифера и, несомненно, ту же улыбку адресовала Джагерджаку, когда он открыл дверь. Она не испытывала злости или гнева и никогда никого не винила. Она так любила, когда Улькиорра читал ей, и любила рассказывать истории из мира людей сама. В дни болезни она ласкала его руки, целовала их неосознанно — руки убийцы ее будущего, ее жизни, руки врага, не в силах его презирать. Она была рада его предложению покинуть Лас Ночес и жить с ним. Она была благодарна ему. Она изменила его, и это впору Сиферу целовать ей колени.

Улькиорра свернулся клубком и глухо застонал. Реальность рассыпалась, крошилась, как яичная скорлупа, как его бумажная кожа, хрупкая, хрустальная, под порывами внушенного безволия, освобождая от губительных идеалистских заблуждений, расправляя бесформенные, рваные крылья отчаянья, несвободы, незыблемости бессилия. Он ощетинился, как загнанный в угол зверь, не собираясь проигрывать борьбу и приносить пленницу в жертву пустыне, почитая смерть выше служения, оскалился, пуская вспенившуюся слюну, давясь грязным, малодушным, похотливым инстинктом. Или он сожрет ее сейчас, совершит отвратительный акт каннибализма во славу, в доказательство самой искренней, первобытной, чистой любви, или ее сожрут Пустые, привлеченные остатками ее былой реацу. Сифер всегда отличался излишней сдержанностью, доходившей временами до абсурда, никогда не расслаблялся, даже наедине с собой был сосредоточен, насторожен, а теперь барьеры рвались, нутро ломалось в угоду Орихиме, звеня в голове сотнями тысяч синтетических, глубинных перешептываний, переливов, в каждом из которых он узнавал голос пленницы. Воздух дрожал, вибрировал, заходился в оргазмическо-эпилептическом припадке в предвкушении падения новой жертвы в ничто. Он зарычал и встал на четвереньки, принюхиваясь по-звериному к остаткам тепла под шеей Химе, невольно расправляя крылья, вздымая облако пепла, краем сознания понимая, что теряет рассудок. Нестерпимое, обсессивное, гипнотическое влечение, возведенное в абсолют, присущее лишь Пустым, во всем доходящим до болезненного, психоделического перфекционизма, наслаивалось поверхность к поверхности, выпуклость к впадине, и Улькиорра, жадно дыша, повел языком по кромке разрыва на шее, и вниз под ключицу, и дальше к разъятой груди, чтобы вновь обмануться. Если он сделает это, то умрет, Улькиорра умрет, атрофируется и сгниет все то, что она так любила, за что так боролась. Если он это сделает, то, конечно, не сможет скрыть от других и будет принят за своего, не станет больше смотреть на них свысока, и, да, именно этого от него и ждет Айзен — предательства. Сифер должен предать себя, Орихиме, свою просьбу покинуть Лас Ночес, лишь тогда он будет прощен, а они довольны. Сифер должен, обязан, как униженный, провинившийся раб, валяться в ногах, моля о снисхождении. Он ударил крыльями, распространяя волны густой, плотной реацу, заставляя Уэко Мундо познать его мощь, освобождая свою скованную клятвами верности Айзену сущность, зная, что зияющая пустота поглотит его, подарив, как и в прежние времена, силу взамен. Пусть пустыня выплачет все слезы, оставив ему лишь безмолвие. Пусть Орихиме никогда не будет погребена под безжизненными песками, ей в них слишком тесно и холодно. Пусть ее прах разметает по окрестностям мира, который она так отчаянно желала спасти.

Улькиорра поднялся, стряхивая остатки наваждения, и принялся собирать по округе высохшие кости Пустых, чтобы соорудить из них высокий погребальный костер, намереваясь похоронить ее, как забытую, обедневшую, преданную последователями языческую богиню, для ложа которой нет ни расшитого золотом савана, ни посеребренного клинка, ни жертвенной крови животных. О, если бы только здесь было море цветов! Он бы принес их все, чтобы украсить жухлые, побуревшие от крови волосы Химе, отрицая ее смерть как нечто противоестественное, зная, что та стала бы сердиться за сорванные, увядшие травы. Еще раз коснувшись бледных губ, запоминая их холод, он поднял тело и осторожно, словно живое дитя, уложил внутрь остова гигантского Пустого, спрыгнул вниз и, наконец, поджег слабым серо, наблюдая, как в алом пламени полыхает душа Улькиорры.

Сифер решился покинуть плато, лишь когда истлел последний уголь кострища. Он тщательно перемешал золу с песком, стремясь скрыть любые возможные следы оставшейся реацу Орихиме и, едва передвигая ноги от усталости и голода, направился к дому. Вернувшись к концу следующего дня, спустя почти сутки после своей самовольной отлучки из дворца, он еще долго стоял на пороге комнаты, не решаясь открыть дверь, надеясь частью сознания, что это гипноз Кьека Суйгетсу и пленница по-прежнему ждет его внутри. Сколько прошло времени, когда он был здесь последний раз… Казалось, вечность. Лица встречных арранкар превратились в восковые маски, слова Айзена, что рефреном звучали в мозгу, давно обесценились, стали дешевле бумаги. Тот рождал бессвязные многозвучия, бессмысленные, пустые, и Сифер не слышал их больше, потому что его сердце звучало в ином ритме. И только она была настоящей, только Орихиме не пропитана пространственной ложью, которой так много, что становится удушливо душно и нечем дышать. Он так тянулся к ней, вечно голодный, несчастный, так желал познать, наполниться ей до краев, что, даже приложив неистовые усилия, не смог бы скрыть свое вожделение и жажду. Он все стоял у двери, сжимая в ладони ее заколки — единственное, что осталось от Принцессы, зная, что и их могут забрать для исследований, услышав внутри остатки реацу, ощущая потребность спрятаться, забиться в сердце кварцевых деревьев, заходясь стенаниями, чтобы однажды перестать существовать.

Ведь когда ничего нет, то нечего и терять.

Время мириадами звезд по капле стекало в ничто с огрубевших, изъеденных песчаным ветром пальцев, омертвевшее, не наделенное больше приливами радости и ожидания время, что могло быть у них с Орихиме.

Глава VI

Дни поползли пустынные, обманчиво мягкие, обрывочные, как тело бархатной осени, с запахом скорого разложения, тлена, гниение трав, которые так любила когда-то женщина, множилось в хрупком внезапно замке, предвещая наступление неизбежного окончания времен. Сифер словно прозрел окончательно и видел никому недоступное, сокрытое, умело игнорируемое разумом. И дело было в этот раз не в способностях, а обретенной ясности представлений Владыки относительно будущего Уэко Мундо и его последователей. Видел вместо товарищей лишь полупрозрачные, обманутые обещанием власти объекты с признаками страха и одичалости в глазах, да и сам полубог со свитой вдруг обезличился, превратился в тряпичную куклу в руках гениальности, что, как дамоклов меч, висела над ним, и неутоленной жажды преобразований. Улькиорра бродил между колоннами, плодовыми деревьями в оранжерее, стеллажами книг в библиотеке, отсчитывая дни до наступления на Сейрейтей, изнывая, не находя себе применения, не видя больше ценности ни в связях с Эспадой, ни в жизни в пустыне, ни в учении Айзена. Философия надломилась, покрылась трещинами, стала пропускать лучи настоящего солнца, готовая переродиться во что-то более цельное, обещавшее мудрость миров, всезнание, нужна была лишь помощь, путь, проложенный пленницей. Только ни Орихиме, ни Ичиго не было больше, и любопытному Сиферу никто не протянет руки. Он чувственно касался поверхности камня, пытаясь разглядеть в пыльных лучах образ женщины, отмечая, что иллюзорное светило не греет, путаясь в мыслях, проводя время в бездействии, не имея ориентиров больше, не читал ни книг, ни докладов. Дни ложились на мягкий, впалый живот, сиротливо жались к бокам, дышали смрадом одиночества, бесформенные, плазмообразные, сочащиеся отупляющим унынием. Улькиорра без особого энтузиазма выполнял свои обязанности, впрочем и упрекнуть его было не в чем. Иногда он пропускал собрания Эспады под предлогом работы с новыми данными из Общества Душ. Или просто не хотел больше слушать пространные речи Владыки. Иногда не появлялся во дворце по несколько дней. Иногда засыпал прямо на крыше, куда выбирался, стремясь избавиться от скованности, тесноты, что заключал в себе купол.

Еще полторы недели назад он надменно упивался своей властью, убежденный, что может беспрепятственно оборвать жизнь Иноуэ Орихиме в любую секунду, словно раздавить надоевшее насекомое, и, не задумываясь, жить дальше. Раньше, смутно осознавая зависимость от женщины, он трусливо желал ее смерти, не вполне понимая, что если лишить наркомана эйфории, наступает банальная, отвратная ломка с выкручиванием рук, болями в животе, рвотой, истерикой и попытками суицида.

— До чего же притупились твои инстинкты, — с пренебрежением, которого, однозначно, не позволил бы себе раньше, бросил Гриммджоу, кривя рот и наблюдая, как Сифер сонно трет глаза. — Я здесь уже полчаса торчу, — питая бунтарское, почти подростковое отвращение к тайным операциям, он в несвойственной для себя манере пробрался к Улькиорре глубокой ночью, стремясь не издать ни звука. — На, — и поставил на стол стакан с золотисто-коричневой жидкостью. Кватро подозрительно сощурил глаза. — Айзен вышвырнет тебя из Эспады, если ты продолжишь игнорировать приказы, — Секста ни разу не заговорил с арранкаром после смерти Химе, ни разу не попытался задеть его или спровоцировать на бой, зная, что Владыка не станет ждать слишком долго, пока глупый, разбитый Сифер возьмет себя в руки, но и наставлять его вновь не станет тоже; зная, что с исчезновением Иноуэ исчез и сам Кватро. Обычно активно дополняющий ками, подхватывающий его каждое слово, дотошный, скрупулезный он теперь все чаще молчал на собраниях, если к нему обращались и просили выступить с докладом, читал монотонно, ни единым движением не показывая заинтересованности в материале. И Гриммджоу думал, что именно таким Улькиорра был до того, как попал в Лас Ночес, и прекрасно помнил обстоятельства, при которых его нашли.

— Я не игнорирую приказы, — вяло отмахнулся арранкар, ощущая неприятный запах алкоголя, который распространял Джагерджак.

— Пей, — он тронул стакан двумя пальцами.

— Что это? — не выражая никакой заинтересованности, осведомился Сифер, придирчиво рассматривая искры, отблески света в гранях стекла.

— Коньяк! — усмехнулся тот, делая два крупных глотка из бутылки.

— Мне это не нужно, — предсказуемо отказался Кватро. — Уходи, — Секста хмыкнул, думая, что того стало слишком легко прочитать.

— Ненавидишь меня? — в предвкушении, облизывая губы, протянул он, ибо и так слишком долго щадил Сифера.

— Нет, — сухо ответил тот.

— А его ненавидишь? — Гриммджоу оперся рукой о стол и чуть склонился вперед, чтобы поравняться взглядом с арранкаром, пристально следя за движениями его сузившихся зрачков.

— Я ни к кому не испытываю ненависти, если тебя это утешит, — слишком развернуто для такого простого вопроса, слишком эмоционально. И Секста довольно осклабился, словно арранкар выдал себя с головой.

— Ты стал похож на скелет. Решил принять смерть от голода? — расслабленно заметил он, и Сифер злобно сверкнул глазами в его сторону.

— Что тебе нужно, Гриммджоу? — холодный, требовательный тон Кватро невольно принуждал любого к повиновению, но Джагерджак умело насмехался временами даже над Айзеном, выпутаться из заготовленных ловушек Четвертого — плевое дело.

— Зашел выпить с тобой, — он кивнул и тряхнул бутылку, — поболтать, проверить, не сдох ли ты, а то за полторы недели Эспада всего трижды видела тебя на собраниях.

— Айзен-сама прислал тебя? — Улькиорра нахмурился, насторожился, словно слова арранкара всерьез удивили его, или он не понял их значения, или потерял счет дням.

— А сам я не могу зайти к тебе?! — огрызнулся Секста.

— Мне не нужен друг. Не в твоем лице,— он судорожно принялся перебирать бумаги на столе, складывая их в стопки, игнорируя растущее напряжение, раздражение.

Винить Гриммджоу в самом деле было не за что. Он, как и все здесь, просто выполнял приказ, и ослушаться не было ни единой причины. И все равно находиться с ним в одной комнате, беседовать, знать, что именно он сорвал последний стон Химе, он выхватил ее сердце из когтей Улькиорры, насмехаясь, было мерзко. Не то чтобы Сифер ощущал приступ жадности или ревности, однако всегда считал, что носит смерть пленницы в своих руках, ибо она ему принадлежит, а не пресловутому Айзену.

Секста вдруг одним ловким движением прижал арранкара к полу, принимаясь вливать ему в рот алкоголь. Тот забарахтался, завозился, отплевываясь, пытаясь увернуться, и в итоге отбросил Джагерджака к стене тяжеловесным ударом в грудь.

— Иди к черту! — он закашлялся надсадно, перебивая раскаты хриплого смеха Гриммджоу. — Убирайся! — вытер лицо, шумно дыша, вздрагивая от прикосновений арранкара, давясь тошнотой, едва сдерживая омерзение от глупой выходки незваного гостя.

Сифер во все времена с трудом переживал нарушения личного пространства, лишь Орихиме позволено было беспрепятственно трогать его, ласкать, не потому, что та не могла нанести вреда, а потому, что он сам желал теплоты ее рук. И теперь касания Сексты — того, кто умертвил сияние подлунной Принцессы, — были словно капли жидкой, раскаленной руды.

— Ты знаешь, Айзен дал нам совместное задание, — поднимаясь и морщась от боли в шее, начал Гриммджоу, выводя Сифера из оцепенения.

— Что бы там ни было, я справлюсь один, — Улькиорра стоял спиной, замкнутый до предела, оградивший себя непроницаемой стеной враждебности, иссиня-белой, как кожа почившей Иноуэ, не позволяющей выбраться из-под покрова отрицания реальности, как из-под ее щита.

— Дело в том, Сифер, что ты просрал сегодняшнее собрание и ответственным за миссию назначили меня, а твою нездоровую тушку навязали мне в довесок, — Секста открыл дверь, раздраженный, но больше внутренним дискомфортом, шумом в ушах, всполохами кровавых пятен перед глазами, списывая все на слишком сильный удар Улькиорры. — Я зайду за тобой завтра в восемь. Будь готов, — он зашагал прочь, как можно дальше от этого безумного места, как от камеры пыток.

Кватро безысходно вздохнул, вновь сгорбившись под натиском давящего безволия. Было бы куда легче, впади он в депрессию, истерику, будь он способен пережить все то, что видел в душе пленницы, читал в книгах, слышал в классической музыке, было бы проще, будь он синестетом, способным видеть свое подсознание вспышками ярких красок, мерцанием дальних галактик, знать вкусы тоски или счастья, касаться глубинных звуков горького плача, было бы привычно, останься он прежним, бесчувственным, внутренне мертвым, как после напалма, а не скопищем обугленных, смешенных, спаянных в единую цепь ощущений без возможности верно определить, отделить каждое, прожить, наслаждаясь, без страха вновь провалиться в ничто, в зеро, не имея помощи женщины. Было бы правильно, последуй он совету Айзена изначально, отрежь, ампутируй из сердца зависимость от плененной Принцессы, выполняй, не задумываясь, каждое указание, лови каждое слово новоявленного бога посмертной реальности, живи по инерции, а не сиди теперь сломанной куклой в стенах своего обиталища, укоряя себя за безрассудство и глупость, за то, что в задании тобой станет командовать низший по рангу, зная, что сам виновен в таком положении. Убив Орихиме, Владыка рассчитывал вернуть заблудшего, указать тому направление, напомнить, что он не всесилен, несвободен, ибо связал себя узами служения богу, новому мироустройству, а это обязывает, подчиняет; что должен быть счастлив, ибо причастен к великим делам, переменам, грядущим в мирах, но не получил ничего, наблюдая за скорым увяданием своего самого ценного творения, внезапно обретшего волю, предпринявшего потуги к самостоятельности, и теперь, разочаровавшись, желал бы избавить того от гнета бессмысленной жизни, чтобы не видеть, как распадается его гениальность, что Сифер пожертвовал душе беспощадной, жестокой Принцессы. И следовало, в самом деле, больше времени уделять послушанию, запоздало корил себя Кватро, а не пытаться взрастить обиду и почву для саможаления, следовало достойно принять наказание, как всемилостивый дар, как шанс, а не плевать в лицо праотцу, что наградил тебя разумом, следовало не забывать о законах пустыни, где, едва замешкавшись, сразу становишься жертвой, следовало хотя бы озлобиться, если не в состоянии чувствовать ненависть, не в силах противостоять чужому влиянию.

Утром Гриммджоу, как и обещал, зашел к Сиферу, не церемонясь больше, закапывая память об Орихиме в самом глубоком колодце, к которому никогда уже не вернешься, ибо он безнадежно отравлен, решив, что хватит делать арранкару поблажки, он пнул незапертую дверь, сердясь заранее на неторопливого, меланхоличного Кватро.

— Готов? — громыхнул он с порога. Но тот, не проронив ни звука, обогнул Сексту и нарочито медленно, не оборачиваясь, направился к лестнице, словно его сожженная гордость была уязвлена.

— В чем состоит задание, — спросил он, наконец, слегка раздраженный, что Джагерджак не предоставил сведения раньше.

— А тебя бесит неведение, да, Улькиорра? — тот провоцировал по инерции, больше от скуки или, вернее, он, может, даже очень соскучился по мелким перепалкам с Кватро, его занудству и вообще прежним, простым временам, или примерял неумело на себя роль командира над превосходящим его многократно товарищем, ибо обычно управлял лишь собственной фракцией — почти что семьей.

— Полагаю, необходимо обновить данные об уровне сил лидеров Готея 13, поскольку материал, представленный в моем проекте, на текущий момент устарел, — Сифер высокомерно окинул взглядом идущего рядом Сексту, и тот усмехнулся. — Учитывая, что ты открыл гарганту именно в измерение Общества Душ, я прав.

— Бой до первой крови, — Гриммджоу плотоядно осклабился, всем видом демонстрируя, что не собирается следовать правилам.

— Ясно, — кивнул арранкар.

Небольшое сражение действительно может принести облегчение. И хоть обычно он не склонен снимать напряжение силой, возможности отточить мастерство не было с момента битвы с Куросаки.

— Знаешь, в чем твоя проблема, Улькиорра? — навязчиво прервал молчание Джагерджак, вознамерившись устроить тому встряску перед сражением, и Сифер едва не закатил глаза. — В том, что ты неудачник, — он отстал на шаг, чтобы держаться позади арранкара, как навязчивый голос подсознания, как тень его сородичей, как предавший зов пустоты. — Имея ум, силу, талант, ты продолжаешь быть неудачником, — увереннее вывел он, но Кватро и бровью не повел.

— Это не я проигрывал все свои сражения в последней войне, — между делом напомнил тот.

— Только я не о сражениях, — хитро прищурился Гриммджоу. Всегда казалось, что Сексту слишком легко вывести из равновесия, достаточно лишь сказать о его неудачах или неповиновении, как тот непременно вспылит, казалось, что отсутствие цели устраивало его, он служил Айзену едва ли не дольше всех, но совершенно не собирался придерживаться установленных тем законов, имея свои принципы и ставя их выше навязанных целей Владыки, казалось, он был образцом идеального Пустого, которого интересовали лишь сражения и сила. А может, это был обманный маневр, может, он, как и Кватро, скрывал ото всех свою сущность, может, знал и чувствовал больше, потому так раньше держался за фракцию. — Я имею в виду твою так называемую «миссию», которую ты провалил, — Сифер коротко и хмуро взглянул на него. — Ты ведь не смог спасти женщину. Не смог одолеть Куросаки. Не смог защитить Лас Ночес.

— Я убил Куросаки. И Айзену-сама не пришлось бы тратить на него силы, если бы ты не вмешался, — перебил его Улькиорра, сдерживая волну раздражения, — не хватало еще, чтобы кто-то, вроде несносного Сексты, порывался его учить.

— Положим, — как неестественно легко, с коварной ухмылкой согласился Гриммджоу, заставив арранкара снова обернуться. — Но в смерти пленницы только ты виноват, — пригвоздил он, словно стремился распять Улькиорру. — Какого хера тебя понесло во всю эту сентиментальную чушь?! Мирный план захвата Сейрейтея, тихая жизнь в горной деревне — ты что, отупел совсем, пока жил с этой бабой? — он беспомощно развел руками. И Сифер напрягся от осведомленности Джагерджака, ибо это означало, что Айзен высмеял его просьбу, его стремления подняться над бессмысленными убийствами, его надежду на будущее. — Очень хотел быть с ней? Айзен позволил ей жить, остальным насрать. Какого, блять, хера тебе понадобилось больше? — распалялся тот, как если бы Орихиме имела для него ценность. — Ты думаешь, ты весь такой особенный, да, Улькиорра? Думаешь, ты на особом счету. Айзен в тот день растоптал твою убогую гордость, утопил в крови! Это не женщина умерла, это ты подох, как собака! — он сплюнул, оттолкнул арранкара и прошел вперед. — Ты один виноват, что эта девчонка пострадала, — выдавил он со злобой сквозь зубы.

— Я знаю это, Гриммджоу, — без лишних эмоций принял Кватро свой приговор, готовый проследовать на плаху, но не Сексте вести его, не Айзену, а тот, кто достоин, умер почти полгода назад. — Я признаю свою ошибку. Теперь ты доволен? — с вызовом прошипел он. — Какое тебе до всего этого дело?

— Пошел ты. Кретин, — тот спрыгнул в открытое, чистое небо враждебного мира, щурясь от кислотного сейрейтейского солнца, теперь уже точно решив убить первого встречного, лишь бы вытравить улыбку пленницы из памяти.

Стоило Улькиорре перешагнуть границу, как он сорвался в сонидо, не желая больше терпеть раздражение, навязанное ему Джагерджаком. В конечном итоге можно было сколь угодно долго винить в гибели Принцессы Айзена, Гриммджоу и даже Куросаки, который, вместо того чтобы забрать ее с собой, отправился на заведомо обреченное сражение с беглым синигами, можно было и дальше продолжать игнорировать факт, что именно Сифер опытной рукой подвел ее к черте своими обещаниями свободы и мира, можно было продолжать заблуждаться, жить пустотой, чужими советами, всецело вверяя Владыке право вершителя судеб, можно свернуться клубком под грудой бумаг, окопаться в отчетах и по-прежнему тормозить всеми доступными способами работу души, что Орихиме вручила ему на прощанье, не анализируя, не вспоминая, игнорируя ее слова о связях, пронизывающих каждое сердце, а значит, даже если не стало ее физической оболочки, она все равно существует, живет, пока жив сам Улькиорра; можно было и дальше ничего не делать просто потому, что так легче, потому, что так безопаснее, так поступил бы любой в этом измерении. Но Сифер ведь не любой?

Он прошелся вдоль западных ворот, не встретив охраны, не найдя достойного противника, и решил подождать, ибо вторгаться внутрь, провоцировать, нарываться на бой не имело смысла. Гриммджоу не преследовал его, оставив лишь инверсионный след растревоженных воспоминаний и чувства вины, и Сифер уповал на покой, что хранил в себе, по словам пленницы, густой лиственный лес, безмятежная красота цветов, отмечая, что надо проводить вне стен затхлого, душного замка хоть пару часов в день. Он спустился к земле, прошел меж лугами, вдыхая до боли приторный воздух, срывая бутоны, касаясь губами тонких, дрожащих травинок, боясь, что те осыплются пеплом, истают в смертоносных ладонях, вслушиваясь в щебет птиц и безмерно жалея о скудости жизни в Уэко Мундо, где сама природа воспитывала ожесточенность и злобу. Так и они могли гулять с Орихиме, взявшись за руки, целуя цветы, не прерывая молчания, зная, что для пения душ слова не нужны. На расстоянии километра плеснулась чужая реацу, и Улькиорра застыл, насторожился, приготовился.

— Не каждый способен оценить красоту здешних лесов, — синигами завис в нескольких десятках метров от арранкара, выжидая, но Кватро молчал. — Айзен послал разведчиков? — скупая тень меланхолии и скуки подернула его лицо, не отображая заинтересованности.

Сифер глянул на значок — капитан третьего отряда — значит, Ичимару Гину нашли замену. Два месяца назад, когда он собирал информацию, это место по-прежнему было вакантным.

— Невежливо врываться в чужой мир и даже не представиться, — синигами сделал несколько шагов вперед, держась расслабленно, как если бы имел преимущество, и озадаченно продолжил: — никак не могу определить твой уровень сил. Ты скрываешь реацу?

Улькиорра взмыл над лесом, замер и на пробу выпустил две балы — пусть думает, что он слаб, что без труда одолеет его, пусть потеряет бдительность. Тот ожидаемо увернулся и попытался нагнать арранкара. Необходимо было составить представление о скорости противника, и потому Кватро поднялся выше, резко изменил траекторию, ушел в сонидо и оказался за спиной синигами. Капитан метнулся за ним, заметно отставая, и в итоге отпрыгнул от очередной балы, выпущенной почти в упор со спины, предпочитая больше не рисковать и держаться на расстоянии. Ясно, скорость и маневрирование — не его сильная сторона, — вывел Сифер, оставляя один процент сомнений — вдруг враг, как и он, не показывал всей силы.

— Ты один? — окликнул его синигами.

— Да, — Улькиорра стоял поодаль, вновь спрятав руки в карманы, сканируя каждое движение соперника.

— О, ты умеешь разговаривать! Тогда, может, назовешь свое имя? — он неприветливо, высокомерно улыбнулся. — Ты Эспада?

— Нет, — говорить правду, сообщая о рангах, было опасно. Узнай синигами, что перед ним Кватро, сразу свяжется со своими и вызовет отряд подкрепления — у этих, в отличие от арранкар, не было воинской доблести — это Сифер прекрасно знал — и бои один на один не приветствовались. Хотелось верить, что Гриммджоу принял те же меры предосторожности.

— Зачем ты явился сюда? — капитан, как и Улькиорра, не доставал меч и сыпал лишь среднего уровня кидо, видимо, продолжая пытаться оценить способности противника.

— Убить тебя, — Кватро вновь занял позицию над врагом, намереваясь использовать преимущества воздушного боя, и выпустил серо, не слишком долгое, но достаточное для первого урона, и нахмурился, когда синигами не защитился, верно, стремясь считать его уровень реацу.

— Что ж, тогда я буду первым, — капитан довольно ухмыльнулся, обнажая клинок и перекрещивая его с ножнами, — Роуджуро Оторибаши, капитан третьего отряда, — разрозненные аккорды управляли появившейся тонкой проволокой, что стрелой полетела к Сиферу.

Дальние атаки? — Улькиорра ненавидел сражаться с теми, кто, как и он, предпочитал в основной занимать позицию над головой противника, предпочитая бой на расстоянии. Впрочем все вздор, — и намотав струну на локоть, он резким движением оборвал ее, даже не порезавшись.

— Какое варварство — голой силой лишать мой арпеджио мелодики! — Роуз развел руками, возвращая меч в ладонь. — Ты не похож на обычного нумероса, — но тот вновь промолчал, лениво уклонившись от очередного хадо.

Слишком вялый бой, настолько неторопливый, что даже Сиферу сделалось скучно и захотелось подыскать себе другого противника. Однако он не был осведомлен о способностях этого синигами, и данный аспект слегка подогревал интерес. Он не был похож на новичка, скорее, чем-то смахивал на самого Улькиорру, только чуть более легкомысленный и любящий покрасоваться, но такой же высокомерный. Отбросив лишние размышления, арранкар в один прыжок оказался перед соперником на расстоянии локтя, использовав его заминку, и ладонью пробил тому ребра. До первой крови, да? Слишком легко, посетовал он, наблюдая, как соперник харкает ошметками легких. Откуда-то слева донеслись звуки боя и раскатистая брань Гриммджоу — как неосмотрительно — теперь ложь Сифера стала очевидной. Видимо, Секста тоже нашел себе противника и теперь развлекался в свойственной ему несдержанной манере, круша все вокруг.

— Хм. Значит, больше нет причин церемониться, — меч Роуза засиял ярко-желтым. — Играй, Киншара! — и отовсюду хлынула музыка.

Звуковая волна? — насторожился арранкар. Гриммджоу использует нечто подобное, только в более примитивной форме, подумал он, прикидывая, куда ударит враг. Хлыст щелкнул рядом, словно тот пытался обвить им тело Пустого, и Кватро отпрыгнул, собираясь ударить серо, но не успел, — хаотичная музыка лишала концентрации, путала слух, звуки фонили в голове дисгармоничной какофонией, он поморщился, злясь на себя, ибо не приучил себя к шуму, и в этот момент кнут пронесся над ухом, едва не рассек скулу. Улькиорра ухватил его, намереваясь, как в прошлый раз, разорвать, но струна завибрировала, засветилась, Роуджиро коснулся ее, и Кватро едва на оторвало руку, перемолов ткани в фарш. Он дернулся, часто дыша от вспышек боли, сглатывая собственную неосмотрительность и молчаливый упрек, выпутываясь из чрезмерно удлинившегося хлыста, распространявшего тревожный трепет по телу, нарастающий из-за нелепых аккордов, и в итоге отрубил себе изувеченную конечность вместе с наконечником кнута и отпрыгнул на безопасное расстояние.

— Струны моей гитары поют, очарованные фейерверком из твоей крови, — высокопарно проговорил Оторибаши, улыбаясь уголками губ.

Как Сифер и думал, враг лишь примерялся, прикидывал, оценивал, наблюдал. Регенерация не шла в этой форме, но высвобождать меч теперь было слишком опрометчиво. Проклятый дальний бой, который навязал ему синигами, ставил Улькиорру в невыгодное положение: с одной рукой, да даже если и с двумя, сейчас он мог лишь применить серо или балу, преимущества сонидо терялись в скорости и замахе кнута. Он глянул в строну Гриммджоу — тот пока тоже не использовал ресуррексион, хотя и был ранен. Видимо, ему попался силовой тип — как раз в его духе.

— Кажется, твой друг нарвался на Кенсея, — заметил капитан.

— Он мне не друг, — буркнул Сифер, уходя резким движением вверх и атакуя молниеносным, продолжительным серо, безуспешно пытаясь подобраться ближе.

Это не то, что сражаться с неопытным Куросаки или вспыльчивым Джагерджаком, наткнуться на противника, подобного себе в плане атак, — худшая из зол. Значит, выбора нет и все-таки придется прибегнуть к высвобождению — только так возможно восстановить руку и сражаться на равных в дальнем бою. Он скрипнул зубами, ибо для синигами увидеть ресуррексион Эспады — слишком ценный подарок, и сместился в сторону города, зная, что враг попытается избежать нежелательных потерь среди мирного населения, и глухо, властно произнес:

— Сковывай, Мурсиелаго! — уверенный, что теперь осталось недолго, быть может, пара минут.

Окрестности накрыло пеленой зеленого ливня, люди в Руконгае истошно вопили, стремясь укрыться от всепроникающих струй ядовитой реацу Пустого, а тот, облаченный в белое платье, расправил раскидистые черные крылья, аки сын Погибели, ибо теперь его очередь наслаждаться «кровавой» мелодией.

— Какого черта… — шипел Джагерджак, пропитываясь до костей давящей, разъедающей силой Кватро, впервые наблюдая его высвобождение. Кенсей, успевший к этому моменту надеть маску, опасливо озирался по сторонам, выбитый из колеи паникой внутри городских кварталов, ожидая, что охрана должна отправить как минимум один отряд на выручку. И Секста успел использовать время: за долю секунду вошел в ресуррексион, не думая, что Улькиорра непременно станет корить его за это, оглушил противника рыком и следом сковал Десгарроном, добившись относительно бескровной победы, ибо его кидотипные атаки давали огромное преимущество над любимым силовым занпакто. Синигами рухнул вниз, не умер, но и не спешил наносить ответный удар, возможно, лишь дожидаясь момента атаковать. Гриммджоу это вполне устраивало, он таращился во все глаза на мощь Сифера, опьяненный его красотой.

— Значит, все-таки Эспада, — Роуз застыл напротив арранкара, стремясь предугадать его дальнейшие действия. — Скажи, в армии Айзена не принято избегать гибели невиновных? Вы, как звери, убиваете всех подряд? — он сделал замах: — Банкай: Киншара Бутодан! — а это значит, что враг терял самообладание, раз так легко раскрыл последний из имевшихся козырей, и Сифер едва не улыбнулся в ответ на возросшую силу капитана.

— Ты предлагаешь мне обращать внимание на мусор под ногами? — не дав противнику отреагировать, он направил в того серию из пяти копий Луз де ля Луна, перемещаясь вокруг синигами, сокращая тому радиус для атаки.

— Ты сгоришь в пламени Прометея, животное! — возвестил высокомерно Оторибаши, высвобождая Танцоров Смерти, окутывая все звуками невротичного, надрывного, расстроенного фортепиано, окружая арранкара языками пламени.

Подвох? — Улькиорра чуть улыбнулся, слишком легко разгадав секрет банкая. Он одолеет его, даже если реацу синигами возрастет до небес, он все равно одолеет его с помощью уникального зрения.

— Бесполезно. Мои глаза видят все. Твои жалкие иллюзии — ничто по сравнению с гипнозом Айзена-сама, — он выставил вперед восстановившуюся правую руку и выпустил сминающее пространство, оплавляющее воздух серо оскурас и следом копье, безучастно наблюдая, как Роуз, покрытый ранами, падает на землю, отмечая, что в целом пока ничего необычного не произошло и синигами вполне держал уровень капитана.

— Ты едва не повредил мои волосы, — Оторибаши мгновенно надел маску — единственное, к чему не прибегал пока, и ударил ответным, но более слабым, серо.

Способности, как у Куросаки? — арранкар уклонился и вновь выпустил Луз де ля Луну, которую, однако, успешно поглотила атака вайзарда. Вдруг возникла волна, принялась давить, погребая под собой окрестности, и Сифер рассек ее, раздраженный, что враг, несмотря на предначертанный проигрыш, не сдается.

— Я ведь сказал, твои иллюзии на меня не действуют, — он ринулся вперед, намереваясь если не проткнуть синигами копьем грудь, то отрубить руки, которыми тот все это время активно жестикулировал, изображая игру на фортепиано. Противник попробовал скрыться в сюнпо — как глупо — Улькиорра настиг его и располосовал грудь стремительным ударом копья от ключицы к последнему ребру. — Сдавайся, и я отпущу тебя живым. У меня нет приказа убивать кого-то из вас, — надменно изложил он, словно милосердный бог предложил заблудшим спасение.

Кенсей тем временем высвободил банкай и обрушил на Гриммджоу череду тяжелых ударов и мощное серо, подавляя его потуги победить. Тот едва не терял равновесие, сгорбился, перехватил синигами за руку и в прыжке ударил ногами в грудь, собираясь выпустить Гарра де ля Пантера, чтобы пробить оборону врага, как внезапно донесся надрывный, короткий вопль Улькиорры. Секста оторопел, обернулся и, не понимая, что происходит, увидел, как Сифер, словно подкошенный, рухнул на землю. В руках капитана третьего отряда было какое-то устройство, напоминающее радар или локатор, но способный уместиться в ладони, и если ни сам Джагерджак, ни его противник не пострадали, то значит, прибор был локального действия.

— Роуз, это лишнее! — одернул Кенсей и, внезапно бросив сражаться, поспешил к товарищу. — Вызывай двенадцатый отряд, пусть заберут тела, — сообщил он так, словно Секста был уже мертв. — Возвращаемся, — он вернул меч в исходное состояние.

— Какого, блять, хрена здесь происходит? — взревел арранкар. Как вдруг устройство направили на него тоже. Заложило уши, сердце едва не лопалось от натуги, он попытался сделать вдох, и в итоге закричал, инстинктивно используя звуковую атаку для защиты.

Хрипя от усилий, превозмогая невыносимую боль, он скрыл себя и умирающего Кватро в луче Негасьона, не собираясь жертвовать его тело лаборатории синигами, отмечая, что тот истекает кровью. Открыв гарганту, Гриммджоу взвалил Улькиорру на плечо и тяжело зашагал к дому, сомневаясь, что арранкар переживет переход между мирами.

Сифер не видел, не слышал, не чувствовал больше, лишь глубже, стремительнее погружался в бездонное, вязкое тело немой пустоты, вновь лишенный возможности взаимодействовать с миром, утратив отчаянную надежду впустить в себя частицу покоя и счастья. Колебания расходились волнами, накатывали и отступали, чтобы вернуться с удвоенной силой, ползли кругами на кварцево-изломанном зеркале, проникали в сосуды организма, смешивались с вскипающей кровью и стремились наружу, переполненные отчаяньем Кватро, рыскали в тканях, в болезненном мозге, выедали глазницы, касались гулкими звуками осколков костей и трепетали вместе с сиплым, некогда бархатным голосом, скорбным воплем, плачем, стенанием, подменяя собой двойственную душу Принцессы. В глубине, где прожорливая тишина поглотила остатки стонов и криков, вдали от возможных пределов и правил жалась к разрушенным, оскверненным, не окропленным мерцанием звезд камням бедная пленница, жалкая, тающая в свете посеребренной луны. И Сифер, почуяв ее внутренним взором, рванулся навстречу, протягивая бледную руку, словно первый луч редкого, едкого зимнего солнца, все ближе и ближе, минуя преграды, отрицая влияние смерти, жертвуя ей свою бесполезную силу ради мгновения рядом с Принцессой, зная, что та непременно погибнет в его губительной страсти, зная — такая любовь искалечит обоих. Вот же она — живая, реальная, дарит ему отсвет блеклой улыбки, смотрит с укором, вот же она, совсем рядом. Орихиме! Орихиме…

Когда Гриммджоу доставил Улькиорру, покрытого побуревшими пятнами крови, в замок, его сердце не билось.

Глава VII

Он нашел ее в кислородно-неоновом сердце погибающей Бетельгейзе, зажимающей себе уши, обветренными губами произносящей заветное имя, чтобы после вновь слиться с облаком космической пыли, стать частью чьей-нибудь новой жизни, разметать свое естество.

Во дворце почти царила паника после возвращения Гриммджоу. Едва держась на ногах, он, превозмогая усталость, сгрудил холодеющее тело Улькиорры на операционный стол в медкорпусе, наблюдая сквозь морок бессилия и позора, как нумеросы начинают суетиться вокруг арранкара, и решил было выйти, как прежде, продолжая храбриться, но запнулся и был ловко подхвачен кем-то из медперсонала. Те наложили повязки, вкололи что-то укрепляющее, накачали обезболивающим и пустыми оправданиями, а у Сексты даже не было сил, чтобы заставить их замолчать, и всячески протестовали, когда за ним пришли из охраны Владыки и попросили срочно выступить с докладом в тронном зале.

Арранкары беспокойно перешептывались, сбитые с толку, настороженно следили за каждым движением Гриммджоу, взбудораженные, выхваченные из остатков личного времени ночным собранием. Такой срочности не было даже во времена вторжения Ичиго Куросаки и Зимней войны, и все с интересом и недоумением глядели на Сексту, ждали его объяснений, но тот лишь угрюмо стоял у стены, скрестив руки, глядел себе под ноги и с жадностью выпивал свою ненависть к Соске. Кто-то озирался по сторонам в поисках Улькиорры, ибо привыкли, что тот живой тенью следовал за Владыкой, однако желающих узнать его судьбу теперь ожидаемо не было. Синигами задерживался, и это прибавляло растерянности и недовольства в лицах, и когда явился, то еще долго стоял, вслушиваясь в нашептывания непривычно мрачного Гина, сосредоточенно кивая и хмурясь.

— Что там случилось? — негромко обратился он к Гриммджоу, вызвав минутное замешательство у присутствующих.

— Я не знаю, — пробурчал арранкар, не поднимая головы и продолжая буравить взглядом пол.

— Гриммджоу, выйди, пожалуйста, в центр, чтобы все могли тебя видеть, — нетерпеливо потребовал Владыка, рассерженный провалом миссии не меньше Сексты, — и расскажи, что ты там видел.

— Я, блять, понятия не имею, какого хера там произошло! — свирепо огрызнулся тот, сжимая кулаки и с вызовом смотря синигами в глаза, словно собираясь обвинять его или оправдываться.

— Любую мелочь, Гриммджоу. Все, что сможешь вспомнить, — это важно, — Айзен проигнорировал грубый тон подчиненного и, казалось, что и сам был озадачен не меньше остальных и искренне беспокоится о Кватро.

— Я не знаю! Я не следил за ним! — раздраженно бросил Джагерджак, сплюнул и обернулся — несколько десятков пар глаз пристально следили за ним, готовые, если придется, напасть, подавить, растерзать, — этим и приказа не надо — и понял вдруг, почему Улькиорра всегда держался от них стороне. — Я не знаю… Сифер победил этого мудака, а потом вдруг заорал и рухнул на землю, — смешанно процедил он.

— Может быть, враг применил какую-то технику? Использовал какое-то, незнакомое тебе, кидо? — предположил Ичимару. — Важна любая мелочь, Гриммджоу.

— Этот мужик… капитан, с которым дрался Улькиорра, он потом достал какую-то хреновину и направил ее на Четвертого, — он замолк, потер переносицу и виски, стремясь избавиться от дымки в мозгу, сетуя, что этот проклятый день никак не заканчивается, словно галлюцинация, — бесконечно долгая, тяжелая, не смертельная, но выматывающая, взрывающая грудную клетке, словно бур, изнутри.

— Какую хреновину? — Айзен аж подался вперед, вслушиваясь в слова арранкара, думая, что если синигами изобрели что-то, способное без особых усилий победить его лучших воинов, то сроки начала войны следует срочно перенести.

— Такая, похожая на радар, только маленькая, с ладонь, — неуверенно проговорил Секста. — Он направил ее на Сифера, тот стал корчиться и в итоге упал.

— Просто ваш Улькиорра ничтожество. И это единственная причина, по которой он проиграл сраному синигами! — осклабился Нноитра, взваливая на плечо Санту Терезу, раздраженный не меньше остальных, но больше тем, что прервали его сон, чем увечьями товарища.

— Заткнись! Тебя, блять, там не было! — одернул Джагерджак, думая отвлеченно, что докатился того, что стал защищать Кватро.

— Продолжай, — примиряюще попросил Айзен, делая жест рукой.

— Он направил на меня эту штуку, и мне показалось, что я оглох нахрен! Что внутренние органы сейчас взорвутся! — он показательно хлопнул по бинтам. — Ну и я заорал. Пока капитаны замешкались, я схватил Улькиорру и свалил. У того кровь хлестала отовсюду, пока тащил его, — изо рта, носа, из ушей, даже из задницы — отовсюду! Я понятия не имею, каким методом можно добиться такого эффекта, — наконец, вывел он и чуть ссутулился, признавая, что враг, вероятно, оказался хитрее.

Айзен поджимал губы, искоса поглядывая на Джагерджака, а тот усиленно вслушивался в шепот Гина, отмечая, что Владыка, хоть и выглядит нарочито расстроенным из-за ранений Сифера, и даже рассерженным, но, скорее, все же больше доволен и рад, и с каждым произнесенным словом, новой информацией веселья в его глазах прибавлялось ровно на столько, насколько хуже становилось Четвертому. Создавалось ощущение, словно тебе отвели поганую второстепенную роль в заведомо предрешенном, четко очерченном будущем, гнусном плане, зачумленном круге, место жертвы, на которую удобно сбросить бремя чужих невинных смертей, поломанных судеб, а после легкой рукой лишить тебя жизни. Оживление стихло, и все ждали вердикта синигами, кто-то отвлеченно вспоминал первый план Сифера, мирный договор с Готеем 13, ибо бесславно гибнуть за чужую идею давно никому не хотелось.

— Видимо, последние предположения Улькиорры оказались неверны и синигами готовились к войне, — объявил ками, вставая с трона. — Враг использовал инфразвуковой излучатель локального действия. Только низкочастотный звук способен вызывать такие увечья. Гриммджоу интуитивно противодействовал своим ревом атаке капитанов и благодаря этому спасся.

— И что это за хрень?! — с пренебрежением бросил Квинта.

— Звуковая волна, Нноитра, способная заставить внутренние органы колебаться с другой частотой, вызывая обширные повреждения, кровотечения и смерть. Но нам не стоит паниковать. Это лишь доказывает, что Готей в отчаянии, раз прибегли к устройству, способному игнорировать давление реацу, — однако арранкары опасливо переглядывались, несмотря на увещевания Владыки. — Собрать такой прибор весьма просто. Его или генератор торсионных полей применяют в мире людей, как экспериментальное оружие, а это значит, что синигами обратились за помощью к Урахаре Киске, пытаясь усилить свои возможности. Кватро ни в одном из своих докладов не упоминал о связях кого-то из Сейрейтея с Генсеем, — и Джагерджак едва не взревел — Айзен дискредитирует Сифера, наверняка желая запросто списать его со счетов, — очень удобная тактика, учитывая желания того оставить службу и уйти с пленницей. — В любом случае Улькиорра оказал нам неоценимую услугу своей жертвой, — он чуть помолчал, примеряя скорбную маску, стараясь не переигрывать. — На данный момент я считаю необходимым отсрочить наступление на Общество Душ, пока у нас не будет полной информации о способностях врага и пока мы не убедимся в победе. Сейчас нельзя бездумно жертвовать нашей армией, — и Секста не дослушал, развернулся прямо перед носом Айзена и вышел, громко хлопнув дверью, не вытерпев лживой, маслянистой, как соленый мазут, патетики, памятуя, как несколькими месяцами ранее Кватро предлагал то же, аргументируя возможностью уберечь арранкар от гибели, но ками отверг мирный план и в наказание убил Орихиме, а теперь, торжествуя, обесценил ее невольную жертву, истлевшую душу Сифера, попранное, горькое счастье.

Он нашел ее в пасти дикого зверя, истерзанную, окровавленную, раздавленную громоздкими челюстями, ее разум упрямо твердил священное имя, смутно, путано ощущая, как острые, скользкие, белые зубы с хрустом надрывают окоченевшие мышцы, роются во вскрытом кишечнике, глотая кусок за куском, роняя кровавые капли.

Улькиорра открыл глаза в темноту, пустоту, тишину, параличом разбившую тело, тревожным расстройством скребущую разум, взрезающую нервы осколками паники, нежными, как поцелуи Принцессы, горячими, как погребальный костер. Он точно знал, что может двигаться, что мир вокруг — не иллюзия, его веки шевелились, руки и ноги были целы, он попробовал открыть рот, потом задержать дыхание и не смог, словно в него поместили чужеродный прибор, словно тело не принадлежало ему, словно бросили на дно океана, пересадив акульи жабры, словно он кукла, и механизм внутри заставляет работать внутренние органы, игнорируя свободную волю. Это конец. Незыблемость законов Вселенной. Подчинение глобальному хаосу. Память о прожитой прошлой жизни. Внутриутробная асфиксия и гибель. Это порог горизонта событий. Это конец. Он принял это безучастно и тихо, вздохнул облегченно, расслабил уставшие мышцы, вытравил горе из сердца, безмерно счастливый, неизбежно готовый растаять в космическом ветре, смешаться с протуберанцами солнца, упрекая себя за трусость и глупость надежды, за слишком долгую жизнь. Он позволил себе заплакать — теперь уже можно, теперь никто не узнает — он заснет у нее на коленях, чтобы уже не очнуться, чтобы проникнуть к ней в разум, отравляя ее сердцевину, разъедая, насилуя тело, ибо такова его страсть. Он сплетется с ней в бесконечность, обернется уроборосом, выпивая, выедая, выжигая ее дотла, единым сознанием впитывая губительное, сюрреалистичное великолепие взрыва галактик, взрыва ядерных бомб, взрыва гормонов в человеческом теле, взрыва инстинктов, восторгаясь ей, как Афродитой, словно сиреной, зачарованный ее красотой. Он прочтет на устах ее верность, как молитву, зная, что Пустой, познавший любовь и любимый, становится чище ребенка, сильнее бессмертья, мудрее богов. И, словно сквозь толщу воды, гиперпространство, кротовую нору, услышит высокий женский голос, зовущий его по имени.

— Улькиорра-сама! Улькиорра-сама! Успокойтесь! — но тот лишь отчаяннее забарахтался, пытаясь вытащить изо рта трубку от аппарата искусственного дыхания. Игла от капельницы проколола вену насквозь, и на локте под кожей теперь расползался багровым синяком кровезаменитель. Он засипел от натуги, стремясь вырваться из плена темноты, тесноты и ужаса; в груди защипало, и потекло что-то липкое, горячее. Он не чувствовал боли, ощущения смешались в беспрерывно гудящую, пульсирующую вязь, паутину, лишившую органов чувств и сознанья. Теплые руки осторожно, но с усилием сдавили его запястья, еще одна женщина затянула ремни. Сифер раскрыл было рот, протестуя, но вместо крика, хлынула кровь вперемешку с желчью, и звонкий голос вновь ультразвуковой волной прокатился по поврежденным перепонкам, заставляя арранкара дернуться в нелепой попытке защититься от шума. — Вынимай! Вынимай, он захлебнется! — скомандовал нумерос, и Кватро в рот ловко вставили расширитель, не заботясь особо о возможном дискомфорте, вытянули трубку из трахеи, и следом перевернули его набок, позволяя жидкости стекать в подставленную под щеку тарелку. Тот хрипел, пытаясь дышать самостоятельно, и бесконечно ненавидел эту реальность, до истерики, до непередаваемого желания рыдать в голос, пожирать собственное тело, проклиная тех, кто вновь отнял у него женщину. — Улькиорра-сама, успокойтесь, прошу вас! Укол, — врач дернула головой в сторону Кватро, и вторая девушка сделала в бедро седативное. — Вы в медкорпусе Лас Ночес. Вы в безопасности.

— Вряд ли он что-то понимает сейчас, — нумерос поджала губы, уверенная в бесплодности приложенных усилий по спасению Сифера. Другая посмотрела на нее с укоризной. — Пусть перепонки регенерировали, но у него контузия и обширная кровопотеря.

— Улькиорра-сама, я верну трубку обратно. Вам будет легче дышать, — мягко произнесла она, видя, как Кватро рвано, надсадно, сотрясаясь всем телом, пытается вдохнуть, осторожно уложила его на спину и вновь подключила аппарат искусственной вентиляции легких.

— Швы разошлись, — заметила медсестра.

— Я вижу, — однако ни в чьем голосе нельзя было разобрать сострадания или участия, они лишь выполняли приказ Айзена, равнодушно и смиренно. — Улькиорра-сама, меня зовут Рока. Это моя подчиненная Адора. Мы будем заботиться о вас, пока вы не поправитесь, — учтиво пояснила женщина и влажным полотенцем обтерла его лицо. — Жар. Это плохо. Ты сделала антибиотики?

— Сразу после операции.

— Поставь капельницу с цефтриаксоном в другую руку, — скомандовала нумерос, не переставая обтирать дрожащего Кватро. — Вы в безопасности. К утру станет легче. Потерпите, — она сделала еще один анестетик и вернулась на стул у стены, боясь оставлять арранкара одного. Вторая девушка присела рядом на кресло, вздыхая с легким раздражением и собираясь немного подремать.

Он нашел ее в лощине на склоне холма, задремавшую среди влажных, вьющихся трав в предрассветных лучах мертвого солнца, пепел покрыл ее язвы и струпья, горький воздух дрожал хриплыми стонами птиц, и к ней подбирались все ближе и ближе беспокойство и страх, зажимая в зубах заветное имя.

Через десять дней Сифер мог различать контуры объектов в палате, мерцание белого света, бесформенные, волокнистые оттенки чужих рук, глаз и волос, очертания капельниц, словно бы окружающий мир завесили плотной простыней, и все жили без него, работали без него, справлялись с заданиями, готовились к наступлению, а он, Сифер, оторван от реальности, как в прежнее время, и не сказать, что его съедала бы зависть или ощущение собственной бесполезности, скорее, болезненный стыд за беспомощность и бездействие. Зрение медленно, слишком медленно восстанавливалось, надо лишь запастись терпением и ждать, а уж это Улькиорра умел, и он привык к брызгам белого света, размытым пятнам фигур медсестер и врачей, постепенно успокаиваясь, мирясь с неизбежностью жизни, осторожно касаясь кроткими мыслями видений, что являлись ему в полудреме, думая, что если лишился рассудка, то так даже лучше, жизнь потечет, как в вечном гипнозе, неудержимой погоней по следу Принцессы, миллионами вариантов вероятного будущего с абсолютно счастливом концом. Ломоты в теле не было, непроницаемое, серое, как апатия, как октябрьский дождь, отупение, вызванное инъекциями анестетиков и успокоительных, сковывало разум, навязывая непреодолимую сонливость и шум в голове. Он старался держать глаза открытыми, фокусироваться на мелких предметах, бороться со слабостью, не допуская, что может нуждаться в посторонней помощи, трясясь от отвращения к себе и нумеросам, когда те меняли катетер в мочевом пузыре или промывать гастростому после введения жидкой питательной смеси, до обсессии независимый, не принимающий чужого внимания, медсестры сердились на него за переутомление, но арранкар упрямо никого не желал слушать, нагружая и без того измученный организм. Чем больше проходило времени, тем отчетливее в мозгу обозначался образ Орихиме, и Улькиорра пытался анализировать галлюцинации, прокручивал в голове детали, стремясь понять, что упустил, почему вдруг спустя несколько недель видит пленницу, почти как живую, реальную, зовущую его, умоляющую прийти за ней, находит ее в местах, о которых и не подозревал раньше, где не бывал. У его постели неизменно дежурила одна из женщин, следила за аппаратом ИВЛ, беспокоясь, что Кватро вновь попытается выдернуть трубку, за показаниями датчиков, контролирующих биение сердца, делала необходимые уколы, обтирала влажным полотенцем и кормила его, но тот все никак не мог вспомнить ее лица или голоса, впрочем, может, просто не встречал ее раньше, не интересовался особо положением обслуживающего персонала в Лас Ночес, был убежден, что ему никогда не понадобится посторонняя помощь, а теперь все никак не мог привыкнуть к теплу чужих рук. В конечном итоге он провел на операционном столе больше двенадцати часов, ему пересадили левую почку от донора, видимо, лишив того жизни, провели прямой массаж сердца, и он мог хотя бы попытаться быть благодарным, но думал лишь о зове Принцессы.

В первый раз он увидел ее перед остановкой сердца еще в разделителе миров, нашел ее среди каких-то развалин, избитую, страдающую, заплаканную, беспрестанно произносящую его имя, прижимающую руки к груди, убегающую от чудовищ. Она задыхалась, семенила содранными ступнями по камням, надеясь спастись, пока не провалилась в глубокую яму, на дне которой затихла, изможденная, не в силах больше сопротивляться. Сифер прокручивал в голове этот сюжет снова и снова, боясь упустить что-то важное, о чем, возможно, забыл, поддавшись унынию, озабоченный планами Айзена, собственным промахом, придавленный гневом, эгоистичным желанием несмотря ни на что покинуть Уэко Мундо. Он цедил по капле каждую секунду, вспоминал, не разбирая уже, что видел на самом деле, что родилось в его воспаленном мозгу под действием препаратов, что было реальными событиями, захваченный новой загадкой. Он вглядывался подсознательным взором в абрис Иноуэ, сканируя каждый участок ее тела, сосредотачиваясь, пока не заметил, что в каждом видении та прижимала руки в груди, защищая цепь судьбы. Принцесса по-прежнему здесь, в пустыне, ее душа, бессмертная, но безмерно уставшая, спаслась, а может, Гриммджоу сам ее вывел и скрывал от Сифера, боясь, что остальные узнают, и надеялся на его хваленую гениальность. Почему Кватро не думал об этом раньше, почему так зациклился на идее побега — от Айзена, времени, от смерти Орихиме, от себя, почему вновь погрузился в ничто? Ее все оставили, все отвернулись, все предали, и в снах Улькиорры она всегда смотрела с порицанием, укором, словно он не сдержал обещание. Ей нигде не оставили места, даже в могиле Куросаки, разметали пепел по ветру, лишили пристанища. И теперь она ждала его, вновь давала надежду, шанс искупить вину, звала его яростно, зная, что он услышит. Осознание обрушилось на Сифера невероятным желанием жить. Он считал сутки, в сутках часы, изнывая от предвкушения победы над смертью и ожидания, от невозможности выйти за стены дворца, беспокоясь, что бедная пленница забудет его, исчезнет, став частью пустыни.

Он нашел ее на дне неглубокой, холодной реки, рыбы и птицы питались глазами цвета неограненных сапфиров, трепали впалые щеки, обгрызали кончики пальцев, счастливую, девственно мертвую, улыбающуюся ошметками губ, раскрывшую руки для скорых объятий, ибо смогла достучаться до его оглохшей души.

Айзен явился лишь на пятнадцатый день, хотя и знал, что Сифер в сознании, прошел в палату ранним утром, не утруждая слуг сообщением о своем визите, пренебрежительно, с легким отвращением рассматривая трубки, торчащие из тела арранкара, и медсестру, меняющую тому катетер в уретре. Заметив присутствие Владыки, Кватро коротко вздохнул, но не издал ни звука, предпочитая молча проклинать свое разбитое тело. В конце концов, пусть и такими жертвами, но задание он выполнил и новую информацию предоставил, остальное не имеет значения и является личными проблемами и промахами самого Улькиорры.

— Айзен-сама? — испугавшись, замерла девушка, беспокоясь, что ей не сообщили о приходе ками.

— Продолжайте, — кивнул синигами, испытывая странную неловкость перед беспомощным Сифером. Как правило, тяжело раненых никто не лечил, был даже специальный отряд, задачей которого являлось устранение проигравших, благодаря чему ряды нумеросов и Эспада пополнялись сильнейшими, потому вид искалеченного и все еще живого Улькиорры приводил в замешательство.

Тот лежал обнаженный, покрытый бинтами, он открыл глаза на голос Владыки, но из-за кислотно-белых одежд смог разглядеть лишь смазанное пятно шевелящейся плазмы реацу, и застонал, неловко пытаясь прикрыться. Под презрительным взглядом бога, которому клялся служить, очень хотелось вдруг оправдаться, впервые в жизни просить извинений, хотелось каяться, что снова неизбежно покинет его, уйдет вслед за Принцессой.

— Как ты себя чувствуешь, Улькиорра? — без привычной насмешки поинтересовался Айзен, понимая, что спрашивать о произошедшем в Сейрейтее уже не имеет смысла.

— Голосовые связки Улькиорры-сама еще не восстановились, и он не может говорить из-за аппарата искусственного дыхания, — склонив голову, пояснила медсестра.

— А слух? — синигами приблизился к уху Кватро, заставив того вздрогнуть. Девушка поспешила поправить одеяло, дабы избежать возможной неловкости.

— Он хорошо слышит. Барабанные перепонки зажили почти сразу благодаря регенерации Улькиорры-сама.

— У меня, к сожалению, не было времени подробно узнать о тяжести его ранений. В каком он сейчас состоянии? — ками продолжал сканировать требовательно-презрительным взглядом Сифера, не понимая, почему тот не смотрит в глаза.

— Вы же видите, он лежит с трубкой в животе и горле, не встает, — со снисходительной улыбкой прошептал Гин. — Улькиорра-кун, мы надеемся, что ты скоро будешь здоров, — пропел он, хитро щурясь.

— Улькиорра-сама по прибытии перенес операцию, в ходе которой был проведен прямой массаж сердца, также нами была успешно пересажена левая почка от донора, — с готовностью начала нумерос.

— У него был разрыв почки? — Соске с легким удивлением посмотрел на девушку, словно и не знал, что внутренние органы Пустых функциональны.

— Да. В ходе обследования были выявлены обширная кровопотеря, множественные травмы внутренних органов: практически всей пищеварительной системы, сердца, мочевыделительной системы, дыхательной системы, повреждения стенок сосудов, тромбоз вен сетчатки глаз.

— Он ослеп?! — снова перебил ее Айзен.

— Зрение частично утеряно, но подлежит восстановлению, и полностью вернется через месяц-полтора, — терпеливо ответила медсестра. — Вовремя оказанная помощь предотвратила кровоизлияние в мозг и разрыв селезенки. Переломов костей нами обнаружено не было. Сейчас мы проводим мероприятия поддерживающего характера, помогающие восстановлению всех систем организма, делаем инъекции витаминов, применяем питательную смесь для кормления, — закончив, та снова коротко поклонилась.

— Сколько времени займет лечение? — недовольный тон Айзена выдавал его неспособность к состраданию.

— От полутора месяцев. И около двух недель уйдет на реабилитацию.

— Бедный Улькиорра… Наверно, ему так тяжело, — покачал головой Ичимару, ловя рассеянный взгляд арранкара.

Сифер думал лишь о самообладании, о силе духа, желая во что бы то ни стало скрыть от синигами свою внезапную жажду жизни, пусть думают, что он умирает, пусть спишут его со счетов, пусть предоставят ему, наконец, долгожданную свободу. И он не заставит Орихиме больше ждать, он отыщет ее в каждом из возможных видений, спасет и спасется сам.

— Процесс выздоровления никак нельзя ускорить? — Соске хмурился и будто бы отсрочивал какое-то решение относительно Кватро.

— Нет, Айзен-сама. Вероятно, сейчас была бы очень полезна сила Орихиме-сама, — серьезно проговорила нумерос, и Улькиорра едва не рассмеялся — маленькая глупая медсестра безнаказанно насмехалась над богом, может, мстила за Сифера, узнав как-то историю его горестей и потерь, может, в самом деле ценила способности и добродетель подлунной Принцессы, но синигами молчал, оплеванный, и убить ее не мог, ибо так победа над ним стала бы очевидной. — Улькиорра-сама потерял много крови, его сердце остановилось, и нам пришлось проводить сердечно-легочную реанимацию в течение почти пятнадцати минут, поскольку Гриммджоу-сама не позволял отключить аппараты. Можно сказать, что лишь упрямство Гриммджоу-сама спасло жизнь Улькиорре-сама, — девушка, осмелев, чуть улыбнулась, гордая проделанной работой.

Все это — пустая болтовня, лишняя информация, засоряющая голову. Сифер слушал и думал, что даже если ему не оставят ни единого шанса на выздоровление, он все равно справится, выстоит, как когда-то сама Иноуэ, не готовый умереть, теперь, когда уверенность и возможность вновь встретить ее приняли абсолютную форму, когда Джагерджак, извечно задирающий все живое, неуемный, непримиримый Джагерджак, помог ему, вдохновленный стойкостью женщины, отказаться от помыслов, закрыть уши руками и безмолвно следовать за повелительным тоном Владыки было бы преступлением.

Айзен прервал его мысли робким касанием, убрал одеяло, ослабил бинты, обнажая грубый шов на грудине, и повел ледяной ладонью по коже, по нитям, едва задевая четверку. Тот вздрогнул и часто заморгал, пытаясь сфокусироваться на лице синигами.

— Насколько обострены его болевые рецепторы? — с придыханием произнес он, словно собираясь пытать арранкара.

— Эм… Мы ставим уколы с обезболивающим и транквилизаторами, чтобы защитить нервную систему, даем укрепляющие травяные сборы, — рассеянно пробубнила медсестра.

— Вот как? — оскал плотоядной, временами слишком открытой улыбки всегда очень портил это строгое, отравленное похотью, прекрасное лицо, выдавал в Соске садиста, находящего удовлетворение в моральных истязаниях. — Ты был превосходным воином, Улькиорра, — обратился он к арранкару, касаясь губами его щеки, инфернальным, гипнотическим шепотом с примесью жидкой реацу парализуя способность двигаться, — ты служил самоотверженно и честно, — тот повернул чуть голову, стремясь отстраниться настолько, насколько позволяла трубка от аппарата ИВЛ.

Датчик, отслеживающий работу сердца, принялся истошно пищать, сообщая о приступе тахикардии. Медсестра забеспокоилась и сделала шаг к синигами.

— Айзен-сама? — с тревогой позвала она, но Гин встал перед ней, безмолвно угрожая.

— Но я не могу ждать столько времени, Улькиорра, — продолжил Владыка и зажег в ладони слабое кидо. Сифер покрылся испариной и застонал, изо рта вновь потекла кровь, и девушка беспокоилась, что забьет трубку от аппарата искусственного дыхания и арранкар захлебнется, только-только начавшие восстанавливаться сосуды вновь лопались от давления реацу. — Все взаимозаменяемо, — он выжег татуировку на груди. — Твой меч сломан, твоя сила уничтожена, — тот раскрыл рот, беспомощно шлепая губами, будто собираясь протестовать, не веря, что вот так просто лишился последней надежды разыскать и защитить Принцессу, но Айзен уже не смотрел на него, Сифер лежал на одной из ступеней по пути к возвышению нового бога, сделался мусором, ничтожеством в его глазах, отработанным материалом.

Нумерос спешно остановила кровотечение, прочистила трубки и, накачав Улькиорру успокоительным, не придумала ничего лучше, как пойти к Гриммджоу. Дело в том, что тем, кто лишался положения в Эспаде, чьи способности были заблокированы, лечение и еда не полагались вовсе, их ссылали на нулевые этажи чернорабочими, но обрекать Сифера на такую участь было слишком жестоко. Она не жалела его, но ценила свою работу, и решила, что Секста сумеет уладить ситуацию. Тот сердился, грубил, но в итоге заявил, что для бывшего Кватро ничего не должно измениться, что он лично проследит за его безопасностью.

Он нашел ее на автостраде, с вырванной маткой, развороченной челюстью, распятую изломанной буквой «Т» в липкой грязи первого снега, обнаженную, покрытую ржавым конденсатом и частицами плесени, рыжие волосы цеплялись за колеса визжащих машин, несчастную, ибо священное имя покрылось трупными пятнами, застыло, затерялось в пластах бесконечного времени.

Так прошло несколько недель, прежде чем Улькиорру перестали накачивать препаратами, отсоединили все приборы и трубки, позволили вставать, разрешили принимать пищу самостоятельно. Иногда его навещал Секста, распространяющий обычно воинственную ауру, в присутствии Сифера становился на тон тише, говорил снисходительно, а однажды даже пытался читать ему вслух. Тот все больше молчал, смотрел в окно мутным, опустошенным взглядом, убеждая себя, что Принцессу давно пожрали Пустые, находя одуряющее успокоение в этих мыслях, оправдание собственной слабости, осознавая, что ничего уже не будет, как раньше. Айзен отлучил его от Эспады, что, впрочем, было логично, лишил всех привилегий и силы, но не позволил уйти, как будто желая унизить ровно так же, как когда-то зарвавшийся Сифер насмехался над богом. Было бы правильно, убей он его, устрой показательную казнь в назидание — Улькиорра всегда был готов и знал, что если ослушается, проиграет, его место займут другие, и это нормально, было бы верно позволить ему покончить с собой, и тот с благодарностью принял бы решение ками, а не смешивай с грязью, допуская возможность смотреть на победы других, питаться объедками, не разрешая покинуть территорию замка.

Иноуэ давно не снилась ему, ее скорбная фигурка не ютилась в грудах камней, не оплакивала свою безысходную участь, не смотрела с укором, желая получить назад свое сердце. И отчасти Сифер был даже рад этому, ибо слишком измучился от жгучих видений, наваждением преследующих его на протяжении практически месяца, мучивших разум излишней детализацией звуков, запахов, обостряющих восприятие, расширяющих сознание, словно синтетический наркотик, уводящих от реальности вкусом горького пепла, вселяющих противоестественное для Пустого желание жить. И все равно находил ее в каждом предмете, чувствовал ее присутствие в каждом вдохе и выдохе, в пульсации крови, во взмахе ресниц, в руках чужой женщины, в метущейся боли, в последних словах синигами, он искал ее одержимо, исступленно, неупокоенным духом мчался по коридорам параллельных миров, он звал ее, словно в бреду, повторяя заветное имя, зная, что дО смерти болен ей, и в каждом органе, в каждой новой клетке тела жила, множилась, аки гидра, ядовитая память о ней.

— Держи! — Джагерджак появился снова в день выписки, бесцеремонно, не тратя время на проволочки, бросил Сиферу сверток с одеждой и рявкнул командным тоном: — Жить будешь у меня!

— Спасибо, Гриммджоу, — скупо и привередливо поблагодарил тот, натягивая форму.

— Там в твоей комнате теперь живет новый Кватро. Хочешь узнать, кто он? — Секста отчасти был зол, что именно ему доложили о выздоровлении Улькиорры, верно, решив, что он теперь несет за него ответственность. Навязанная медкорпусом забота об арранкаре, с которым они никогда не ладили, нещадно раздражала, но еще больше бесило отсутствие уважение со стороны Сифера, явное пренебрежение к чужим усилиям, словно все, как прежде, обязаны ему подчиняться, ибо он «гордость Эспады».

— Нет. Мне неинтересно, — меланхолично отозвался тот, передергивая плечами от грубой ткани косоде, задевающей шрамы. Секста фыркнул и вышел в коридор, вынуждая Улькиорру поторопиться. — Я лишь беспокоюсь о книгах и личных записях, что остались в той комнате, — он все еще немного прихрамывал и надсадно, хрипло дышал. Джагерджак придирчиво и разочарованно рассматривал худого, едва передвигающего ноги после длительного восстановительного периода арранкара, думая, что от этого «кватро» толку и правда никакого, и сложно было поверить, что именно его некогда называли гением, приемником Айзена, прочили трон Уэко Мундо.

— Ингалятор? — предложил Секста.

— Нет, — Сифер перевел дух, — надо привыкать дышать самому.

— Хреново, — он поджал губы и пропустил Пустого вперед. — Что у тебя со зрением?

— Все в порядке, — прошептал тот, цепляясь за перила на лестничной клетке и немного склоняясь вперед, чтобы облегчить себе дыхание.

— Насколько в порядке?

— Я вижу твою реацу, если ты об этом, Гриммджоу, — с легким раздражением уточнил Улькиорра.

— Пойдешь к Айзену? — осторожно поинтересовался Джагерджак.

— Нет. Зачем?! — они, наконец, добрались до корпуса Эспады, и Сифер искренне надеялся, что не встретится здесь ни с кем из «десятки», не желая демонстрировать свою слабость, но принимая, пусть и скрипя сердце, помощь Сексты.

— Затем, что здесь тебе не гостиница, Сифер! — Гриммджоу втолкнул его в комнату. — Или ты нахрен убиваешь мудака, который занял твое место. Или я убиваю тебя. На все тебе две недели, — он раздраженно пнул кресло и принялся расхаживать из стороны в сторону.

Улькиорра все стоял у двери, опустив голову, пытаясь подобрать верную линию поведения. Он привык подавлять вспышки гнева в Эспаде, привык к власти, привык все раскладывать, сортировать, пояснять, привык быть единственно лучшим.

— Айзен-сама счел необходимым лишить меня силы, — занудно солгал он, продолжая скрывать, в том числе и от синигами, Сегунду Этапу, пытаясь решить, какую роль отведет ему Секста, — если решит заставить его выполнять обязанности фракции, он просто уйдет на нижние этажи, лишь бы не жить в подчинении у кого-то глупее, слабее себя.

— А мне насрать, Сифер! Сверни ему шею, если надо, отрави, я не знаю, схитри, твою мать! — он сделал пару глотков черного чая и рухнул на диван.

Улькиорра присел в кресло у изголовья арранкара, заметив среди груды исторической литературы, что так ценил Секста, и свои книги. Тот рывком поднялся и принялся перебирать какие-то вещи в ящике комода.

— Вот! Это твое, — он положил на подлокотник заколки Химе, видя, как лицо Сифера чуть смягчается.

Тот сжал в рикка ладони, и Джагерджак расценил это как приглашение к заключению временного перемирия, по крайней мере пока Улькиорра не убьет наглеца, посягнувшего на его место в Эспаде. И ждать долго не пришлось. Он избавился от конкурента на четвертый день, то ли не выдержал соседства с Гриммджоу, то ли решил не прятать больше Сегунду Этапу и возможность контролировать собственную силу без меча, пообещав себе, что непременно вернет расположение Айзена хотя бы ради защиты Орихиме. Владыка, возвращая перекованный меч, лил елейное масло речей, говоря, что был уверен в возвращении Кватро, и все же улыбался противно и скупо, смотрел подозрительно и в каждом слоге фальшивил. Впрочем все было, как и всегда. Он выждал еще неделю, не желая вызывать подозрений у приставленного к нему слуге, безусловно, передающего всю информацию Гину, и под предлогом возобновления прежних исследований природных источников реацу в Уэко Мундо, убеждая всех, что осознал свои промахи и жаждет вернуться к работе, вырвался, наконец, из дворца. Надо признать, что доля истины в его словах все же была, ибо Сифер тосковал без труда, без приказов, страдал от безделья, не привыкший иметь и полминуты свободного времени. Он отправился в топь пустыни, как можно дальше от глаз Владыки, гонимый фантомами памяти поля, стремясь проследить маршрут плененной Принцессы, единственно верной, вечной и искренней.

Он нашел ее в истлевших костях Куросаки, в стенах ее обветшалого дома, в каплях кислотных дождей, в шорохе песка под ногами, в улыбках детей, в шелесте волн океана. Он видел ее сотни раз в глубине пустоты, неизменно произносящую его имя, как проклятие, пожелание смерти, как признание в великой любви.

Он нашел ее в руинах старого замка, укрывшуюся в полуразрушенных катакомбах, выложенных камнем секи-секи, покрытую царапинами и укусами Пустых, истощенную, не помнящую Сифера, заплаканную, но живую, упрямо твердящую его безумное имя.

Ее цепь судьбы пока внушала надежду, и Сифер облегченно вздохнул, привлек Химе к себе, стиснул как можно крепче, боясь собственных чувств, как и прежде, замирая от приступа пароксизмального счастья. Она не узнала его, не шелохнулась, не отстранилась, измученная страхом и одиночеством, предательством, а тот вложил ей в ладонь заколки с божественной силой и принялся исступленно, болезненно целовать ее плечи и шею, и волосы, и руки, шепча: «Умница… Умница… Моя умница», — пока она не улыбнулась ему, вспомнив его принесшее спасение имя.

Глава VIII

Я и подумать не мог, что Женщина, бывавшая здесь лишь единожды в дни тяжелой болезни, запомнит это изъеденное временем место — первый дворец Пустых. Не представлял, насколько может быть цепким хрупкий человеческий разум, несмотря на угнетенное состояние, замечая, запоминая интуитивно бессистемный разброс острых развалин с поразительной точностью картографа. Я был абсолютно убежден в безнадежности сложившейся ситуации и, признаться, отчасти даже рад этому, сменившему бесконечную тревогу за жизнь пленницы, ощущению покоя и расслабленности, уверенности, что новый день не принесет неожиданностей, вновь вложив свою судьбу в ладони Владыки. И если бы не был рад, то и не принял бы так легко возможность с истинным, покаянным благоговением возвратиться проторенной тропой в привычную зону комфорта, вернув себе положенные почести. Впрочем, даже в моменты вероломного, недальновидного бунтарства я не смел подвергать сомнению приказы и оценку Айзена-сама, и именно в этом и заключалась моя глупость, принесшая столько страданий Орихиме Иноуэ. Вероятно, если бы меня пытался наставлять кто-то другой, я бы отмахнулся от его слов, с бесстрастием анализируя полученную информацию, а Владыке не пришлось бы прибегать к подобным чудовищным методам. Сколько смертей еще понадобится, сколько жертв, сколько усилий, прежде чем я научусь отличать реальность от собственных заблуждений, усвою уроки, полученные в сражении с пленницей, сколько еще моей собственной крови…

Орихиме спала у арранкара на коленях — тихая, давно апатичная к текущей реальности, растратившая безвозвратно веру в добро — песчаные бури высушили слезы, выели остатки памяти, бесконечный, бесконтрольный страх быть сожранной заживо растворился в таком же неистовом желании навсегда исчезнуть, лишь бы прекратить эту пытку. И она льнула к нему, прижималась к груди, к ногам, обнимала и с по-детски невинной надеждой заглядывала в лицо, каждым движением вопрошая: «Ты ведь больше не оставишь меня?» — но Сифер уходил, сгорбившись, пряча руки в карманах, пряча привязанность и слабость от чужих, насмешливых взглядов, считал шаги до убежища, где прятал пленницу, жил,окружая себя непроницаемым,соблазнительным бархатом тайны, и позволял белому шуму пустыни выхолащивать навязчивые, навязшие по кромке дыры, словно волосы, водоросли, лишние эмоции. Он навещал ее каждые пять-шесть дней на протяжении месяца, сосредоточившись на предчувствии неизбежного, зная, что ждать скоро будет нечего, что Иноуэ уже забывается, бредит. Айзен милостиво подарил им несколько месяцев дисгармоничного счастья в затхлом, ветхом скелете Лас Ночес, и Улькиорре бы вечно быть благодарным, не перечить, не спорить, не требовать, залечь на дно с Принцессой в обнимку, окопавшись обязанностями и будущей властью. Он вздохнул, высвобождая очередную волну самобичевания. Возможно, рассеяно размышлял Кватро, только возможно, если бы он не сжег ее тело, та восстановила бы утраченную связь и вернулась в свой сосуд, ибо даже теперь, несмотря на истощение и слабость, все же вновь частично овладела духовной силой и продлевала тем самым свое существование. Но, о боги, с каким ослепительным, фантастическим упоением он тогда смаковал свое горе, разбирая, разбивая его на частицы, проживая каждую отдельно по тысяче раз, прожигая дыру в новообретенном "сердце", с каким наслаждением тонул в психоделических снах. Да, можно было все списать на болезнь и морфий, который накачивали его израненное тело, но отказать Сиферу в добровольном поиске безнадежности — ни в коем случае.

Изредка он приносил Иноуэ еду, которую та впрочем не ела, — смешение реацу Пустых и слабость притупляли вкусы и запахи, — и припасы неделями гнили у входа. Он появлялся бесшумно, молчаливый, внимательный, мрачный, садился у дальней стены, считая новые ссадины на теле Принцессы, позволяя той просто дремать у него на коленях, опьяненный фактом ее присутствия, и мог бы сидеть так, наверное, вечно, если бы возник вдруг шанс победить неотвратимость судьбы.

— Почему тебя не было так долго? — спросила Химе в их первую посмертную встречу. — Почему ты заставил меня ждать так долго?

— Я был занят, — после минутного замешательства отозвался арранкар, не считая необходимым сообщать об истинных причинах своей задержки.

— Ты всегда занят, и тебя никогда нет рядом, если ты нужен, — та обвиняла бесстыдно, бессовестно, не знаю, что Кватро едва не погиб. Сифер молчал, не пытался спорить или переубеждать, просто к моменту встречи с ней он обвинил себя сам.

Во дворце его сторонились, как прежде, зачастую выражая открытое презрение, никто не интересовался, если Улькиорра исчезал из поля зрения камер слежения на несколько часов, впрочем тот не желал злоупотреблять показным невниманием. Айзен последние несколько недель был увлечен опытами с созданием нового оружия для арранкар и общался только с Ичимару, от остальных принимая отчеты исключительно в рукописном виде, благодаря чему Сифер оказался предоставлен сам себе. Лишенный особо важных поручений, он отдал все внимание Орихиме, стремясь сначала отсрочить пустофикацию и заставляя девушку принимать отвары для укрепления нематериальной оболочки и сохранения духовных сил, а после найти решение, которое помогло бы сохранить ее личность. Когда ждать стало невозможно, он, к ужасу Иноуэ, озвучил свои предположения.

— Как ты думаешь, что тебя ожидает? — он начал издалека, проверяя почву, оценивая мыслительные способности пленницы.

— Я… — Химе чуть замешкалась , — наверное, стану Пустым, как и мой брат, — робко и безальтернативно ответила она, уставшая от жалости Сифера.

— Хорошо, — тот кивнул и придвинулся ближе. Они сидели друг напротив друга, настороженные и оба бессильные перед реальностью, самозабвенно отрицающие ее на протяжении всей жизни. — А что потом? Что я сделаю потом?

— Убьешь меня, — в сторону прошептала девушка, словно ей было мерзко от этой мысли. — Наверное, так.

Арранкар высокомерно, оценивающе посмотрел на нее. Вряд ли женщина говорила осознанно, скорее, храбрилась, не желая мириться с безысходностью.

— Как ты считаешь, почему ты все еще жива? — его навязчивость и желание получать только нужные, верные ответы слегка раздражали, и Орихиме поджала губы и натянуто улыбнулась.

— Потому что мне удалось сбежать? — иронично протянула она, словно Улькиорра сказал глупость. Она все еще злилась на него, пусть и скрыто, не могла простить отсутствие почти в два месяца, частое молчание и замкнутость, словно бы ожидала, что ее так называемая смерть должна была его изменить. — Я пробралась через нижние этажи и вышла наружу немного дальше пункта наблюдения. Через подвалы, — искоса глянула на Кватро, ожидая, что он будет доволен, но тот оставался нарочито серьезным.

— Почему тебя никто не преследовал? — не отставал он.

— Я не знаю, — удивленно пожала плечами Орихиме.

— Не знаешь?! — насмешливо переспросил Сифер.

— Может быть, никто меня не видел или никого не было в башне, — она немного нервно дернула головой, лишь утверждая собственную неловкость.

— Ты ведь помнишь, что по всему периметру Лас Ночес расположены камеры видеонаблюдения? Или считаешь, что Айзен-сама как синигами мог забыть, что после смерти душа человека не может самостоятельно отправиться в Сейрейтей?

Иноуэ тяжело вздохнула, не понимая, в чем виновата теперь и за что Кватро продолжает эту пытку. Но тот безэмоционально, беззастенчиво рассматривал ее тело, ловил придирчивым взглядом каждый взмах ее ресниц, замечал каждый шорох складок ее одежды, запоминал каждое слово и неминуемо ощущал себя неопытным юнцом перед ней, который ничего не знает о мире, безмерно злясь из-за этого.

— Я не знаю, Улькиорра, — деланно признала поражение Химе, замечая примесь разочарования на строгом, надменном лице арранкара.

— Первое, что ты должна была сделать, оказавшись за пределами дворца, — это беспрестанно благодарить Владыку за свое чудесное спасение, — наставительно продолжил он за нее, внутренне ухмыляясь вспыхнувшим в Иноуэ искоркам гнева и удивления. — Если я… — Сифер склонил голову по-птичьи и чуть вытянул шею вперед, словно решив вдруг сообщить что-то тайное, интимное, — найду способ продлить тебе жизнь, на что ты потратишь обретенное время?

— На тебя, — не медлила девушка. — То есть я буду жить для тебя.

Тот хмыкнул и отвернулся, не веря ни единому слову, но все же наслаждаясь навязанным тщеславием.

— Бред, — как будто даже смущенно отрезал Улькиорра. — Неуместный сентиментализм.

— Почему? — всплеснула руками Химе. — Я уже живу только ради тебя. У меня никого не осталось.

Он наградил ее надменным, подозрительным взглядом, отмечая, однако, что со стороны Принцессы это вынужденная жертва, нежеланная, но неизбежная.

— Я склонен считать, что Айзен-сама предвидел мое поведение, — не торопясь вывел он, ожидая одну из тех ярких реакций, которыми изобиловала бывшая пленница.

— О чем ты?! — ошарашено произнесла Иноуэ, боясь даже пошевелиться, надеясь, что это очередная проверка Сифера.

— Вероятно, заметив мой неуставный интерес к тебе и понимая, что после смерти Куросаки я захочу оставить тебя под своей защитой, зная при этом, что ты практически утратила силы, ибо их уровень напрямую зависит от реацу Ичиго, а это, к слову, превращает тебя в обузу не столько для замка, сколько для меня лично, потому что именно я должен был стать наместником Лас Ночес, будучи осведомленным о моих слабостях, Владыка решил многократно увеличить твои способности, избавив тебя от бремени безрассудной доброты и самопожертвования, а меня — от постоянного беспокойства за твою безопасность. А это возможно лишь при условии твоей пустофикации, ибо все прочие попытки изменить твой характер провалились, — уточнил он, давая понять Орихиме, что именно Айзен являлся инициатором психологических ловушек и ментальных проверок, которые устраивал для нее Улькиорра. — Таким образом, череда недавних событий — часть замысла, который я, к прискорбию своему , понял слишком поздно, что заставило тебя страдать, — он чуть помедлил, раздумывая, стоит ли официально приносить извинения, но все же решил закончить свою и без того тяжелую для девушки речь.

Иноуэ с минуту молчала, растерянно хлопая ресницами, не в силах выдавить из себя ни звука, ее и без того огромные глаза, казалось, сейчас и вовсе лопнут, забрызгав слегка брезгливого Сифера липкой и вполне ощутимой кровью, несмотря на физическую смерть девушки. Она затряслась, зажала рот ладонью, боясь закричать и привлечь в подвал Пустых, а после отчаянно зашипела Улькиорре в лицо:

— Я не верю! Не может все это быть правдой! Это значит, что все мы — просто куклы, игрушки в руках Айзена! — она хотела бы плакать и, наверно, смогла бы, но гнев, ядовитая ненависть, как по заказу беглого синигами, выжигала нутро.

— Я полагал, это очевидная истина, — спокойно парировал Улькиорра. — Я уже говорил тебе о цели нашего существования еще в дни твоего заключения, — его невозмутимость и эта абсолютная готовность принять любое решение новоявленного бога отвращала нехуже омерзительного плана.

Он предлагал ей покинуть казематы Лас Ночес, жить в Генсее, он выхаживал ее, он стремился узнать ее душу — он делал это для нее? Или, может, это была убогая, нелепая попытка доказать Айзену, что и у арранкар есть желания, но поистине Улькиорра никогда не имел серьезных намерений, смирившийся с безысходностью? Или, может, что-то произошло в ее отсутствие, заставившее его передумать? Химе грозно и с долей обиды взглянула на Кватро.

— Это единственное логичное объяснение происходящему, — упрямился тот.

— Ты оправдываешь чудовищные поступки своего Владыки, — тихо проговорила она и отвернулась.

— Ты должна понять, что только таким образом… — нудно начал он.

— Замолчи! Я не хочу слушать это! Нельзя ставить эксперименты над живыми людьми! — Иноуэ тяжело дышала, румянец на ее исхудавших, впалых щеках создавал неприятный, болезненный контраст красок. — Ты оправдываешь его издевательства, пытки, чужие смерти… Ты никогда не ставишь под сомнение его поступки, только себя безмолвно коришь! Ты слабый! Почему ты никак не успокоишься? Не примешь мою смерть, как данность? — Сифер чуть дернулся, когда она схватила его за косоде. — Я умерла, Улькиорра! Меня больше нет! — и заплакала, безвольно упала ему на грудь, прижимаясь к единственно нужному, навязанному стокгольмским синдромом существу на земле.

— Я собираюсь выкрасть Хогиоку, — неторопливо, словно это была самая обыденная вещь, произнес арранкар, игнорируя причитания девушки. Орихиме сглотнула, уставшая спорить, приводить доводы, на которые он, несомненно, наплюет, прикрыла глаза и сжала ладони в кулаки. Пусть делает, что хочет. Сил бороться у нее все равно не осталось. Пусть хоть мир перевернет из собственного эгоизма и во имя амбиций лжебога. — Оно отказалось подчиняться власти Айзена-сама, оставив ему лишь бессмертие, и тот вырезал его из груди, желая усилить, — сила, способности, реацу — все просто помешаны на этом, вздохнула Химе, почему нельзя просто жить, почему все время нужно что-то кому-то доказывать? Улькиорра доказывал Орихиме свою правоту. Айзен доказывает миру, что Король душ бесполезен и необходима революция. Куросаки доказывал всем, что он способен их защитить. И так далее. И так далее. Сборище бесконечно неуверенных в себе дураков. Она ведь тоже была одной из них — тоже стремилась доказать Кватро ценность души и вроде бы даже успешно, только… Иноуэ сжалась, почуяв вдруг, как надвигается живое бессмыслие, то, о котором столько говорил Улькиорра, голодное, как апокалипсис, как жерло черной дыры, пожирающее без разбору всякий объект в пространстве. — Тебе не нужно бояться, — но Химе не боялась, она была уверена, что у Сифера расстройство рассудка, вызванное ее смертью, отсюда и безумная теория заговора, и намерения забрать Хогиоку. Впрочем, женщина, верно, как всегда, переоценивала себя. — Если я прав, то мне дадут это сделать, ибо это — часть замысла, если ошибаюсь, меня казнят, и значит, это наш последний разговор, — как фатально, усмехнулась Орихиме, он всегда так патетичен, и обняла его крепко.

Улькиорра, как повелось, озвучил очередную чудовищную вещь, за которую раньше бы, несомненно, получил оплеуху, но сейчас Принцесса затихла, обдумывая услышанное. Он вновь обещал ей свободу, силу и жизнь… в подчиненном положении на милости врага. Он вновь не удосужился спросить, чего же она хочет, не потому, что не питал к ней уважения, просто был слишком ответственным, считал, что в праве решать за других. Послушать его — значит, вновь пройти по краю отчаяния, безумия, жестокости, отказаться — навсегда исчезнуть в брюхе очередного Пустого, исчезнуть без возможности встретить друзей. Пойти за ним — значит, довериться ему, как никому до него, взять за основу его извращенное видение реальности. Пойти за ним — значит, стать частью этого мира, получить еще один шанс отомстить. Иноуэ словно прошило насквозь, и очень вдруг захотелось обрести эту баснословную силу, свойственную арранкарам, захотелось следовать плану Айзена и быть в состоянии себя защитить, потому что Сифер с его вечной рефлексией, меланхолией и склонностью к самоанализу, подсознательной зависимостью от беглого синигами, конечно, не мог в полной мере этого сделать, тут Владыка предвидел.

— Что ты решила? — тот прервал молчание, недовольный, что девушка затягивает с ответом, словно бы в самом деле придавал ценность ее словам.

Химе отстранилась, смотрела долго и пристально, еще раз прокручивая в голове предложенный план. Улькиорра не был так холоден, беспристрастен и непоколебим в своих решениях, как все считали, она знала это, как никто другой, многие вещи, особенно если они напрямую касались Иноуэ, задевали его, вызывали скрытые вспышки гнева и ревности, и если она станет сильнее, если ему не нужно будет постоянно заботиться о ней в ущерб своей репутации, это позволит обоим не только сосредоточиться на развитии собственных способностей, но и придаст смелости самой Орихиме.

— Мне страшно, — словно в противовес своим мыслям пролепетала Принцесса.

— Я понимаю, — неожиданно поддержал Кватро. — Это действительно вызывает ощущение неуверенности и страха.

— Мне не стало легче, Улькиорра, — с укоризной одернула его девушка, давая понять, что именно сейчас попытка выглядеть человечнее неуместна.

— Через несколько дней начнется пустофикация, — серьезно и холодно бросил тот, поднимаясь и отряхивая хакама. — Постарайся положить все силы на сохранение рассудка. И принимай отвар, который я принес тебе. Он сбережет энергию.

— Когда ты придешь? — с замиранием сердца прошептала пленница, боясь, что тот заставит ее одну проходить этот ужасный ритуал. И верно — теперь уже вечная пленница этих песчаных долин, невыцветающих, безжизненных глаз. Улькиорра все же осуществил задуманное им с самого начала — поделился с ней взлелеянной пустотой, запер ее на дне колодца промеж ключиц, заставил принять его истину.

— Когда все устрою. Не бойся, это не займет много времени, — кивнул он, пытаясь неловко ее подбодрить.

А Орихиме невыносимо хотелось разузнать: «Улькиорра, ты ведь тоже боишься, боишься и не веришь, что Айзен мог желать тебе добра, пусть и таким извращенным способом, ты ведь настолько напуган, что цепляешься за иссохшую, разбитую душу давно мертвой человеческой женщины, слишком явно обнажая свою слабость?», — нерожденный вопрос свербел под черепной коробкой, и Сифер, чувствуя повисшее дымкой свинцовое напряжение, поспешил удалиться.

Конечно, Иноуэ не любила его, нет, не потому, что тот был причастен к гибели Куросаки, не из-за его страсти беспрестанно отрицать любое ее утверждение, не из-за чрезмерной увлеченности и зацикленности на идеях души, бессмыслия сущего и иже и с ними, она не любила его потому, что такого, как Улькиорра, или, может, как и она сама, — безвольного, внутренне изуродованного, наблюдающего за жизнью в узкий проем своего нигилистского мировоззрения, — и любить невозможно и даже стыдно, ибо он не увидел бы ее чувств, а заметив, принял бы за насмешку или, что хуже, оскорбился бы. Впрочем, может, она не любила его потому, что гибель товарищей и депрессия выжгли ей сердце, и там, где когда-то цвели луга, распространяя дурманящий, сладкий запах трав, теперь лился тлетворный дух гниения. Она не любила его и знала, что это нормально, не испытывала мук совести, принимая его заботу, ибо и Сифер не любил ее тоже. И эта обоюдная нелюбовь, проросшая, сквозь тела спорами плесени, сплетением нервных клеток, общих импульсов, связей, страданий, стала сильнее самых искренних чувств, описание коих можно встретить только в романах.

Кватро не изобретал сложных планов, отвлекающих маневров, не стремился перехитрить Владыку, он собирался просто прийти в назначенный день в покои синигами и взять Хогиоку. Он был уверен, что Айзен не сменил код доступа, не усилил охрану и не приказывал задержать Улькиорру на входе, действовал спокойно, размеренно, убежденный, что четко следует чужому замыслу, выждал момент, когда комнаты пустовали и забрал камень, зажал в кулак силу, способную перекроить четырехмерное пространство, и, положив на стол принесенные с собой отчеты по наработкам в управлении реацу, не торопясь, не оглядываясь по сторонам, неспешной походкой покинул покои, уверенный, что Ичимару Гин следит за ним через пункт наблюдения.

— Кажется, Улькиорра-кун что-то замышляет, — лукаво, с предвкушением протянул синигами, рассматривая на мониторе удаляющуюся спину Сифера. — Он собирается покинуть пределы Лас Ночес. Можем отправить за ним отряд экзекиасов, — он обернулся к Айзену и вопросительно взглянул на него.

— Нет причин для беспокойства, — с легкой улыбкой отозвался ками, крайне довольный тем, что Кватро, наконец, оставил терзающую дворец и его обитателей скуку и начал действовать.

— Он выкрал Хогиоку, — Ичимару пожал плечами, как бы извиняясь за поведение арранкара.

— Я бы сказал, он его одолжил, — терпеливо поправил его Соске, не отрываясь от чертежей, одержимый теперь идеей разработки оружия, артефакта, способного нивелировать ущерб от банкаев синигами, при том многократно усиливая способности арранкар. — К нам скоро пожалует гость, Гин, и следует подготовиться, — он таинственно сверкнул глазами и вновь вернулся к работе.

Улькиорра тем временем, ничем не выдавая своего поступка, мерно шагал по коридору, на ходу раздавал поручения встречным нумеросам, не обделив вниманием и любопытного Гриммджоу, лениво объяснив тому пользу проводимых Айзеном и им самим исследований, сообщил, что допоздна планирует работать в пустыне, и в целом вел себя, как обычно, слегка высокомерно, с легким раздражением и пренебрежением говорил с окружающими, зажимая в ладони спасение для Принцессы. Он не испытывал азарта или трепета, очередной раз нарушая устав, на сей раз абсолютно готовый к любому исходу, мысли не были встревожены пустым беспокойством относительно провала миссии, он знал, что если женщина не выдержит, если ее воля окажется расколота страхом, он просто ее убьет, и в этот раз положить конец ее бессмысленным скитаниям будет куда проще, ибо новое существо уже не сохранит в себе и намека на прежнюю Орихиме.

Когда он спустился в подвал, Иноуэ, измученная приступами чудовищной боли и попытками противостоять ей, неотвратимостью перемен в собственном теле, сидела, закутавшись в одеяло, и судорожно пыталась восстановить последнее звено цепи судьбы, но чем больше тратила сил, тем стремительнее разрушались и ее заколки, и в груди начинала просвечивать дыра. Она то зажимала их в ладони, то принималась истерично бить себя, то начинала захлебываться причитаниями.

— В этом мире пустофикация проходит быстрее, — отстраненно проговорил Сифер, искоса наблюдая за ней.

— Тебя не было восемь дней, — заламывая руки, прошипела Химе.

— Я должен был все подготовить, — отмахнулся Кватро, чуть рассерженный ее тоном и требовательностью, словно бы он был чем-то обязан ей, а не наоборот.

— Тебя не было восемь дней! — в отчаянии завопила она, срываясь на визг.

Но тот даже не вздрогнул, когда девушка схватила его за плечи, смотрел отрешенно, безэмоционально, не стремясь отыскать в себе и толику сострадания. По долгу службы ему не раз приходилось наблюдать пустофикацию, и в целом он к этому привык, но Орихиме не была сторонним мусором, ничтожеством, не заслуживающим внимания, не искала она и жалости, как иногда ошибочно полагал Кватро, ей было нужно от него нечто большее, что отличает людей от Пустых, то, что она бездумно, расточительно дарила другим, и это отнюдь не любовь.

— Ты готова? — нетерпеливо поинтересовался он, отстраняясь, и вопрос нещадно смердел духом угрозы, как если бы Сифер исполнял чей-то приказ, а не действовал самостоятельно.

— Это больно? — та, трепеща от неизвестности, беззащитности, молитвенно сложила руки на груди и сжалась.

— Я не знаю. Не помню, — бросил арранкар, сердясь, что женщина тратит время на пространные беседы, глупо пытаясь отстрочить неизбежное.

— Наверное, очень больно… — она представила, как страдал ее бедный брат, неверно истолковав мотивы ее поведения, отчаявшийся, одинокий, погряз в ненависти к ней и себе. По крайней мере, у нее есть этот бесполезный Пустой, Химе легонько коснулась пальцев Улькиорры, не ожидая впрочем сочувствия, и едва не зарыдала вновь, смятая реальностью, в которой у нее никого нет из-за этого бесполезного Пустого.

— Вероятно, — согласился арранкар, отдернув руку. Ласки, эмоции, все, что не способствует делу, сосредоточенности на основном задании не только неуместно, вредно, но и отвратительно, ибо лишь сбивает мысли в водоворот, путает, скручивает в канат, прирастает пуповиной к отмирающему сердцу Химе.

— Хогиоку у тебя, да? — девушка все еще зажимала последнее звено цепи в ладони.

— Да, — Кватро вынул из принесенной с собой торбы бутыль и поднес к губам Иноуэ. — Это сжиженная реацу Пустых. Она подпитает тебя и поможет сохранить разум, — но та лишь удивленно, испуганно шарахнулась к стене, Сифер сделал шаг вперед, давая понять, что в случае отказа силой принудит ее выполнять необходимые действия. — Чтобы выжить, что должна сохранить рассудок и воспоминания. Пей, — он вновь поднес сосуд к лицу Принцессы, не оставляя ей выбора.

— Улькиорра… — сдавленно прошептала она, зажмуриваясь и делая несколько глотков.

— Суть твоих способностей соответствует в некотором роде способностям Пустых, именно поэтому твоя сила возросла в Уэко Мундо, — пояснил Улькиорра.

— Айзен-сама знает, что ты взял Хогиоку? — она снова отхлебнула. Горечь как будто прожгла ей горло, связки, и голос осип.

— Да.

— И, наверное, знает, зачем? — сквозь слезы выдавила девушка. — Улькиорра, я не могу… Очень гадко…

— Надо терпеть. Я не собираюсь тебя уговаривать, — безжалостно отрезал он. — Если ты хочешь выжить, то сделаешь это.

Химе проглотила обиду, допила жидкость из бутыли, едва сдерживая едкий, провокационный, противоречивый вопрос, способный разом обесценить все усилия Кватро: «А если не хочу? Если я не хочу жить?», — и, набравшись смелости, все-таки промолчала, подсознательно жалея арранкара, впервые в жизни думая о кровавых дарах Улькиорры, что тот в доказательство своей преданности бросил к ее ногам. Наверное, он жертвует ради нее куда большими вещами, чем сама Иноуэ. Достойна ли она его стараний, представлений о ней; наверное, да, раз Сифер ее выбрал, — Химе печально усмехнулась. Или его мог заинтересовать кто угодно, в ком он нашел бы отголосок пресловутой души...

— Теперь отдай мне заколки, — неумолимо приказал Кватро.

— Что?! — Орихиме инстинктивно прижала ладони к вискам.

— Ты слышала, что я сказал. Ты должна пройти через это без них, должна преодолеть страхи и подчинить Пустого без них, — и голос наливался не то равнодушием и усталостью, не то практически незаметным сомнением. — Думай о них, как о простом украшении для волос, а не как о символе твоих способностей. Силой этот предмет наделяешь именно ты, а не наоборот, — продолжал давить Улькиорра.

— Я не могу… Я не могу, — она затряслась, бессвязно бормоча признания в бессилии.

— Не заставляй меня быть грубым, — он сдавил ей плечо и дернул на себя, негласно обвиняя девушку в проявлении необходимой жестокости. Та слабо, затравленно дернулась, но принялась выпутывать рикка из волос.

— Ты мне только пообещай, что сразу убьешь меня, если ничего не получится, ладно? — до какой степени отчаянья нужно дойти, чтобы, пережив чудовищную даже по меркам Пустых смерть, вновь молить о ней.

— Я обещаю, — спокойно проговорил Сифер, видя, как Иноуэ трясущимися руками протягивает ему заколки.

Возможно ли, что Айзен упивался абсолютом собственной божественной силы, создавая из Пустых арранкар, ставя на тех эксперименты, как на животных, отбросив ничтожные моральные устои, очень вредящие чистой, на грани психопатии, гениальности? Улькиорра, оказавшись на его месте, желал лишь скорее закончить процесс пустофикации и избавиться от разрастающегося внутри чувства вины и отвращения, лишенный способности видеть эстетику чужих страданий и смертей.

— Ты мне еще скажи, — Орихиме вдруг перехватила его ладонь, прижала к груди и с мольбой выпалила, — ты меня любишь? Скажи, что любишь, — неожиданный, бессмысленный, но очень важный для пленницы, ни от кого за свою жизнь так и не услышавшей признаний, вопрос впился Кватро промеж ключиц и дальше — в область сердца.

— Не люблю, — в сторону произнес он. Орихиме улыбнулась нежно, искренне и горячо, порывисто поцеловала Сифера в щеку.

— Это хорошо. Это правильно. Это так и должно быть, — нервно тараторила она, поглаживая его скулы, волосы, будто любуясь в последний раз строгим лицом. Отсутствие альтернативы, перемен в арранкаре придавало ей смелости.

— Ты знаешь, — начал вдруг Улькиорра необычайно доверительным тоном, отвернувшись от пленницы, — ты подумай о Куросаки, — ломано, противясь сказанному всем естеством, произнес он. Химе изогнула брови дугой, губы ее задрожали, и реки слез вновь потекли по обветренному, худому лицу. — Подумай о том, что он пережил подобное и справился.

— Замолчи, — неслышно прошептала Принцесса. Пусть говорит о чем угодно, только не трогает ее память об Ичиго, ему туда хода нет, пусть делает с ней, что хочет, но не смеет манипулировать ее волей с помощью чувств к синигами. Это подло. — Замолчи.

— А это значит, что и ты сумеешь, ибо ты сильнее. Подумай о том, через что ему пришлось пройти, чтобы защитить тебя и твоих друзей, — и было не ясно, желал ли Кватро подбодрить Иноуэ или надеялся ускорить трансформацию ее души.

— Не смей, — она погрозила ему маленьким кулачком, забитая, замученная до смерти бессовестными чудовища, что окружали ее, убежденными, что облагодетельствовали, не признающими вины и правды.

— Я буду ждать на поверхности, — он двинулся к выходу. — Ты должна пройти через это одна, — но Орихиме лишь дрожала и всхлипывала, сгорбившись у стены, никак не реагируя на его слова. Он уже почти достиг лестницы, как девушка рванулась к нему, и беспокойное лицо ее покрылось брызгами, контурами будущей маски.

— Улькиорра, ты в меня веришь? Ты веришь, что я справлюсь? — в глазах все еще жила надежда, что он сродни людям, его чувства, мечты ничем не отличаются от них, но Сифер грубо оттолкнул ее, верно, решив, что пустофикация проходит неудачно и пленница сошла с ума. — Улькиорра. Улькиорра, это все еще я, — заметив его смятение, поспешила оправдаться Химе, — и я хочу услышать твой ответ. Он важен мне, понимаешь?

— В процентном соотношении твои шансы с учетом… — занудно, растерянно, часто-часто моргая, начал арранкар.

— Ты веришь в меня или нет? — прокричала Иноуэ и закрыла ему рот рукой, не допуская рождения цифр и схем.

Тот убрал ее ладонь, облизал пересохшие губы и замер, словно боясь ступить по тонкому льду, болоту, минному полю, сощурил глаза, судорожно просчитывая, вспоминая возможные варианты необходимого ей ответа, человеческие реакции и модели поведения, зная наверняка, что в ее отношении все равно ошибется, и выдохнул осторожно и вкрадчиво:

— Я… да, верю, — он замолчал, сканируя бурю эмоций в ее глазах, понимая, что ей этого недостаточно, подстраиваясь на ходу. — Я верю, что ты справишься, — почти вопросительно произнес он, — эм… что через несколько часов я снова буду говорить с тобой, — он перевел дыхание, отметив, что взгляд Химе заметно потеплел, и кивнул, продолжая, — верю, что ты… — Орихиме улыбнулась: куда делась его привычная патетика и страсть сыпать высокопарными фразами?! — Я верю, что… даже лишившись души, ты по-прежнему останешься моей Орихиме.

Сифер лгал, конечно, понятие веры в привычном смысле не жило в его мозгу, но временами хотелось в самом деле почувствовать всепоглощающую веру, самозабвенную надежду, которыми была связана Иноуэ со своими друзьями. И в то же время он жадно желал, чтобы она стала подобной ему, жаждал наградить ее отчаяньем, боясь лишь после разочароваться в ней слишком быстро.

— Ладно, — вздохнула Орихиме, словно разгадала ложь Улькиорры. — Если ты веришь, то я и я тоже, — раньше Сифер решил бы, что над ним насмехаются, но вряд ли девушка сейчас была способна на это. — Ты иди. Я справлюсь. Докажу, что люди не такие слабые, как ты думаешь, — она оперлась о стену и опустилась на колени.

Он выбрался из подвала, обошел замок, проверяя безопасность, желая избавиться от неприятной неловкости, скованности за вымученное признание в чувствах, которых нет. Впрочем, может, он поистине полагался на нечто схожее с верой или привязанностью, оценивая ее характер, поступки, благодаря чему и выделял ее среди остальных, всегда смотрел лишь на нее, отрицая даже не мысль, а само предчувствие мысли, что пленница может не справиться, оказаться слабее, чем от нее ожидает Сифер. И эта борьба реальности и идеалов в итоге превратили жизнь бедной женщины в ад. Время тянулось, вилось неумолимо медленно, отзывалось воплями умирающих Пустых на другом краю Уэко Мундо, чтобы затеряться в крике рождающегося.

Прошло шесть часов, прежде чем стихли выбросы реацу и Улькиорра решился спуститься в подвал, осторожно ступая по оплавленному песку, ошеломленный мощью, таившейся в духе Принцессы, держа руку на мече, готовый к неожиданной атаке. Орихиме лежала на земле, покрытая мягкими, рыжевато-черными не то перьями, не то длинной шерстью, вздрагивала и пыталась закрыть маску, словно боясь, что Кватро ее увидит. Вероятно, сейчас, если она утратила рассудок, то должна испытывать заглушающий эмоции и память голод и попытается напасть, почуяв его присутствие. Он замер у входа, отслеживая колебания ее реацу, бесстрастно продлевая пытку тишиной, давая ей время самой вспомнить и восстановить свою личность. И все же было в этом что-то щемящее, застывшее горечью на языке, спазмом в солнечном сплетении, бесформенным бликом счастливой улыбки Принцессы… Во что он ее превратил, беспрестанно предъявляя к бедной человеческой женщине завышенные ожидания, внушая ей понятие о несуществующей силе пустоты, соблазняя упоительным ужасом бесконечных моральных истязаний, что сотворил с беспризорной душой, довлея над податливой, доверчивой пленницей, постоянно боясь разочароваться, заставляя ее через отвратное бесчувствие каждый раз испытывать стыд за проявленную доброту. Разорил, разворочал, развратил, убил, словно без него мало страданий выпало на ее долю, или стремился через нее наказать все человечество за наглость быть счастливыми и слабость к надежде.

Та зашевелилась, чуть поднявшись на локтях, и Сифер разглядел небольшую, размером с кулак, сдвинутую влево сквозную дыру между грудей Химе.

— Как я выгляжу? — арранкар представил, как она улыбается, произнося это.

— Словно подлунная богиня этого мира, — с предыханием прошептал он, исподлобья наблюдая за ней, впервые в жизни отвечая улыбкой на улыбку.

— Улькиорра, я… — она быстро поднялась и потянула к нему костлявую руку, но Сифер остановил ее, испытывая вдруг не тошноту, но что-то сродни, омерзительно кислое, постыдное, не желая рассматривать и запоминать ее нынешний облик.

Прежде желая до помешательства познать, отнять, заиметь себе ее душу, теперь он с болезненным страхом, покалывающим в кончиках пальцев, вглядывался в отметину Пустого на груди Иноуэ, зная, что так ничего и не понял, безвозвратно упустил все человеческое, чистое в ней, не слушал сути ее речей, отмахивался от проявленной нежности.

— Поспешим, — только и выдавил он, гася напольную лампу, лишь бы не натыкаться взглядом на костяной оскал, удивленный тем, что ему неприятно видеть Принцессу такой, и возвращая ей заколки, напитал ее реацу. — Ты должна попытаться взять свои способности под контроль и вернуть Хогиоку в возбужденное состояние, — озвучил он.

— А если не получится? — с ужасом проговорила Химе. Кватро про себя усмехнулся, вспоминая расплавленный от силы женщины песок под ногами, — все-таки пустофикация не принесла ей уверенности в себе.

— Ты должна пожелать этого больше всего на свете, сосредоточиться на этой единственной мысли, — настаивал Сифер.

— Улькиорра, я не могу! — вспылила та внезапно, трепеща крыльями, подобно стрекозе, и стушевалась от неприкрытого удивления и настороженности в глазах арранкара. — Почему ты ничего не рассказал заранее? Почему нельзя было сделать все сразу, как ты пришел? — возмущенно тараторила она, отвернувшись к стене.

— Потому что ты была слаба. У тебя не хватало сил для лечения собственных ран, — мягко ответил Кватро. Его медленная речь больше напоминала попытку выиграть время и приготовиться к неизбежному, чем на объяснения, и Иноуэ наблюдала периферическим зрением, как тому сложно удерживать отрешенное выражение лица, как его ладонь все еще покоится на рукоятке меча, как Сифер следит за ней взглядом, как за добычей.

— Я попробую, — она даже вскрикнула от того, что щит отрицания слишком легко материализовался на Хогиоку. — И что будет потом?

— Потом ты коснешься камня и своих рикка, сделав тем самым свое тело проводником для твоих способностей, — он задержал дыхание, подбирая слова, пряча, наконец, руки в карманы и позволяя пленнице чуть успокоиться. — Поскольку здесь нет специальных приспособлений и препаратов, необходимых для уменьшения выбросов реацу и притупления боли, полагаю, твои страдания будут чудовищны, — глухо подытожил он, поджимая губы.

— Ты не можешь их заглушить? — на всякий случай поинтересовалась Химе, уже зная ответ. Но тот все стоял в стороне, ругая себя за бесконечный эгоизм и гордыню, принесшие пленнице столько бед, ибо отринь он свои нелепые потуги быть самостоятельным, пади в мольбе перед Владыкой, и тот, безусловно, помог бы Иноуэ, конечно, лишив взамен Сифера самоуважения и остатков свободы.

— Если я попытаюсь, то невольно поглощу часть твоей реацу, что уменьшит твои изначальные силы. Этого допустить нельзя, — Орихиме показалось, что в его тоне мелькнула тень извинения за то, что когда-то привел ее сюда.

— Хорошо, — тепло прошептала она. — Я поняла. Я все сделаю, Улькиорра. Ты только останься…

Она сняла щит и коснулась Хогиоку, истошно вопя, зажимая заколки в ладони, сглатывая кровь из растрескавшихся губ, забилась в судорогах, подавляя желание сковырнуть, разбить ставшую хрупкой, податливой маску. Улькиорра смотрел неотрывно, жадно, страстно, полыхая внутри от пламенных страданий Принцессы, восхищенный, ибо она — его женщина — справилась, удивительно смелая, сильная, не в пример Сиферу, напоила своей бездуховной душой мертвый мир Уэко Мундо.

Она открыла глаза и с облегчением и радостью узнала лицо Улькиорры, тот, потерявшись во времени, сидел, прислонившись к стене, поглаживая ее волосы и прикрывая дыру промеж грудей, все еще неготовый, и рассерженный этим, принять ее новую сущность.

Говорили, что в развалинах старого замка жила группа древних вастелордов, отказавшаяся подчиниться Айзену и нашедшая возможность совладать с его гипнозом — история на грани легенды о чудесном избавлении от гнета тирана, — и Пустые, привлеченные мифом и чудовищным вихрем вздымавшейся временами реацу, приходили сюда кто-то в поисках смерти, кто-то, надеясь получить освобождение от службы в Лас Ночес. И именно здесь, среди хаоса, разложения, тлена, руин и костей родилась Принцесса подлунного мира — почти что богиня, выпестованная горькими жертвами и ртутными поцелуями Сифера. Он создал ее для себя так же, как Айзен сформировал из некогда податливого разума Кватро идеального преемника, он создал ее как доказательство истинности своего мировоззрения, совершенно несчастный из-за этого, лишившись навсегда шанса утолить свое мучительно тоскливое, меланхолическое, обсессивное любопытство, интерес к простой душе человека. Он сбросил косоде и, рвано дыша, не сдерживая больше порывов подсознательной страсти, напуганный возможностью потерять Орихиме навсегда, не произнося ни слова, вжал ее в стену, принимаясь на грани отчаянья целовать шею, руки, которыми та безвольно упиралась ему в грудь, целовать ее плечи, проникаясь дрожью Иноуэ, умываясь ее слезами. Касания, стоны, горячие, несдержанные, покрытые непроницаемым пологом животного отупения, инстинктов, влечения, похоти, разврата и наслаждения грязного и постыдного. Он целовал ее жадно и влажно, задыхаясь от волнения, двигался резко и неумело, постоянно сбиваясь с ритма, смешав рассудок с приливами осознанной ясности, ирреальности и ужаса, до паранойи напуганный, что Принцессу пожрет пустота. А она застыла единственным именем на губах, стеная в его ладонях от восторга и ослепительно прекрасного отчаяния, прижимаясь к нему сквозной раной в груди.

— Ты всегда этого хотел? — голос Иноуэ хрипел, скованный тактильным, посторгазменным мороком, первобытным инстинктом.

— Я… — Сифер стер пот над верхней губой и перевернулся на спину, — я беспокоился, что утратил тебя, боялся, что это не ты, — смазанная, бесформенная, бессмысленная фраза, почти что признание в почти что любви. Впрочем, Улькиорра никогда не знал, какой Орихиме была с друзьями и до него, он создал ее с нуля, вырезал из живого человека идеально печальный образ, жестоко нарушая целостность ее прежней жизни, отвергая все лишнее, ненужное, неуместное, непонятное ему.

— И ты нашел, что искал? — с полуулыбкой спросила девушка, возвращая пламя в напольную лампу и позволяя Сиферу, наконец, рассмотреть ее новое тело и маску, застывшую обломком на затылке и шее сзади.

— Может быть, — он потянулся к осколку на голове Химе, но вместо гордости за успешно завершенное дело испытал лишь угнетающий стыд, словно это не символ возросшей силы Иноуэ, а позорное клеймо, которое он лично выжег на ее теле. — Может быть, я нашел это еще давно, только не видел.

— Моя душа в тебе, — продолжила за него Орихиме, озвучивая невысказанные мысли и накрывая ладонью его отметину между ключиц. — Я отдала ее тебе на крыше, помнишь? — она грустно улыбнулась, поймав тяжелый, мрачный взгляд Кватро. — Не вини себя и не презирай, — тот молча хмыкнул, опустив глаза. И в Иноуэ родилась цель, оформилась новая личность, вновь превосходящая Сифера в силе. — Я тебя не покину больше, — поцелуем коснувшись плеча арранкара, словно прощаясь, оставляя в его руках образ наивной, напуганной девочки, заперев навечно его в стенах этой пещеры, Орихиме надела приготовленное платье, по-королевски статная, утонченная, независимая, гордая и в то же время очень знакомая или даже родная.

— Я обучу тебя всему, что знаю, — Улькиорра оправил одежду и взял Принцессу за руки, а та уже знала, на что употребит обретенные силы.

Глава IX

Просторы пустыни оживали под взглядом, словно спеленатые выцветшей простыней, выжженной напалмом землей, тревожные, безлюдные, покрытые пятнами крови, как стремительно ползущими языками пламени. Став «одной из них», Орихиме так и не стала частью этой нескончаемой, несносной, гордой пустыни, соперничала с ней, ревнивая, ибо сердце Улькиорры не могло принадлежать одновременно двум женщинам. Она задыхалась, всплескивала руками, продираясь сквозь пыльные бури, обратившись в свербящее ощущение песка в легких, песка на зубах, песка, растворенного в воздухе. Пустыня норовила вовлечь в горячий, жадный до жизни поцелуй, простирала навстречу Принцессе истлевшие руки, но Химе в окрест наставлений Кватро отнюдь не хотела этих объятий. Впрочем, тот приказал учиться у этого песка, слушать его, словно щебет птиц по весне, следить за его беспрестанным колыханием, вдохом и выдохом, плыть на волнах безмятежной опасности, отринув понятие времени. Серая, без смягчения оттенков, пустыня пожирала способность видеть, скрадывая размеры объектов, подменяя реальность, заставляя вглядываться в горизонт до рези в глазах. Улькиорра приказал постигать здесь теорию лжи, научиться ставить ловушки, быть начеку, ни на секунду не позволяя себе расслабиться. Он оставил ее одну посреди Уэко Мундо в окружении Пустых, желая проверить ее навыки, решимость и смелость, заставив тем самым сдать своеобразный экзамен на выживаемость. Прошло полгода, прежде чем он позволил ей гулять одной. Орихиме осмотрелась, глубоко вздыхая и жертвуя этому миру остатки сомнений; кажется, она зашла слишком далеко и теперь безнадежно заблудилась. За столько времени шепот песка не казался больше враждебным, указывал путь, безмолвно согласный на скупую улыбку Принцессы. За столько времени Орихиме забыла вкус сладостей, фруктов, забыла, как пахнут листья смородины, она не помнила больше лица милой подруги Тацки, память о брате растворилась в презрении к собственной прежней слабости. За столько времени Орихиме забыла голос Ичиго, потому что голос пустыни важнее, а голос Сифера давно стал родным. И тот велел ей слушать окружающий мир, а не обращаться сознанием к смеху друзей или неловким ободрениям Куросаки. Тот сожрал ее жизнь, как и всякий Пустой, не сожалея, от чувства сосущей тоски или плотоядного желания познать человеческую душу, — Улькиорра давно набил утробу осколками ее искрящихся воспоминаний. И все же она полюбила его… Обретя, наконец, такую огромную силу, догадываясь о своем превосходстве над ним, пусть и трепетно скрываемом до определенного момента, Орихиме любила его и желала защитить всеми доступными методами несмотря ни на что. Сифер на фоне ее решительных мыслей казался еще более уязвимым, принадлежащим чужой воле. Именно так, ибо, не сознавая в полной мере опасность зависимости от Айзена, храбрился, вновь променяв себя на милость ками, игнорируя очевидный даже для пленницы факт управляемого поведения.

Орихиме не волновалась о том, как заново войдет во дворец, как ее примут арранкары, не беспокоило, чем Улькиорра объяснит ее воскрешение и станет ли вообще это делать, она приказала себе думать лишь о Владыке Лас Ночес. Во всех мирах, во всех вселенных не было никого сильнее Айзена, и Иноуэ нечего противопоставить его могуществу, кроме собственной жизни. Эта мысль не была спонтанной, а родилась из сострадания к жалкому Сиферу и послевкусия от преданных им идеалов. Безусловно, когда он предложил ей покинуть мир Пустых и поселиться в Генсее, та была безгранично довольна, не обращая внимания на утопичность идеи, и все же под коркой, под самым сердцем родилось осознание, что Кватро лишь углубляется дальше в один из своих психоделических снов, путается в дебрях противоречивых эмоций, которым Принцесса его обучила, что битва на крыше и ее болезнь надломили Сифера тоже, что предложенная ей модель мироощущения была не жизнеспособна в этом месте. И все равно хотела верить в него, неистово жаждала обмануться. Но именно по этой причине резкая смена ориентиров арранкара не удивила ее. Она терпеливо ожидала возвращения в замок, увлеченно размышляя о предстоящей встрече с Айзеном. Следовало все рассчитать, перенять холодность Улькиорры и тщательно, скрупулезно выполнять все его наказы.

Через две недели Сифер, подготовив предварительно встречу с Эспадой и синигами, возвратил Орихиме в Лас Ночес, под общий гомон рекомендовал ее как свою протеже, достойную занять место в десятке сильнейших. И, надо отметить, Айзен в самом деле не был удивлен, что лишний раз убедило девушку — все здесь — жертвы его безжалостных манипуляций, но и придало сил, ибо в отличии от них она не успела познать страх регрессии и муки голода, она сохранила память о человеческих чувствах, отдаленную, смазанную, сокрытую печалями реальной жизни, и все равно более яркую и не такую до крайности отчаянную, как у присутствующих, включая и беглых синигами.

Тот встретил ее вежливой улыбкой, привстал с трона и приглашающе кивнул. На секунду показалось, что ками рад, будто Сифер справился с каким-то очень важным заданием и теперь представил плоды своих усилий. Химе не боялась, как прежде, не теребила подол платья, стыдясь своей неловкости, стояла позади Улькиорры и чуть разочарованным взглядом рассматривала арранкар, отвыкшая за столько месяцев от лицемерия и хамства. До смешного нелепо выглядел Гриммджоу, застыл с открытым ртом на своем месте в окружении новой свиты, а потом неожиданно шагнул вперед, верно, желая проверить реальность Принцессы. Кватро не препятствовал, предвидев подобный интерес Эспады. Порезав ладонь о край меча, тот рявкнул:

— Ну-ка, давай! — и выставил руку перед лицом Иноуэ.

Химе улыбнулась. Потом засмеялась в голос. И ее веселье вдруг разом передалось остальным, как если бы толпа искалеченных душ невыносимо скучала по пленной Принцессе, тосковала по ее чистой улыбке.

— Это, правда, я, Гриммджоу! Тебе не надо бояться, — весело и провокационно, расчетливо выпалила она, зная, что Секста рассердится, и собиралась уже раскрыть щит, как арранкар занес над ней руку, оскорбившись, но был грубо остановлен Улькиоррой.

— Хорошо, — Айзен словно источал искреннее довольство, сверкал позолотой, ловко скрывая изнывающее от скуки нутро. — Я рад вновь приветствовать тебя, Орихиме. С возвращением.

Она поклонилась ровно так, как учил ее Кватро, — без заискивания и сохраняя достоинство, чуть качнула головой.

— Прежде чем принять тебя в наши ряды, мы должны оценить твои нынешние способности. Не так ли? — в голосе чувствовался легкий трепет предвкушения, какое бывает перед совершением первого преступления. Впрочем, Айзен всегда был любопытен и заразил этим остальных.

— Да, Владыка, — спокойно ответила Иноуэ.

— В таком случае я прошу тебя, Орихиме, приготовиться. Улькиорра будет твоим противником, — лучшего подарка для себя девушка и представить не могла. Однако Сифер хмурился, не удивленный, но рассерженный таким решением Владыки. — Бой ведется до первой крови.

Изучив за полгода все повадки арранкара, проанализировав сражения, что она с ним имела и которые он вел у нее на глазах, зная его слабые стороны, она вошла в сонидо, используя долю секунды, что подарил ей, замешкавшись, Кватро, напала первой, выпустив с расстояния полушага мощное серо ему в грудь, памятуя о ненависти того к ближним боям, и укрылась за щитом от серии разнонаправленных, коротких и сильных бал, которыми Четвертый ответил. Орихиме знала, что Сифер не станет ее жалеть, не щадил во время тренировок, и не было причин вдруг начинать это делать, знала, что тот будет стараться одержать над ней верх, и также знала его бреши в защите, которые он всегда пытался компенсировать преимуществом первого удара. Кватро не сомневался в победе, но и не недооценивал ее, продолжая оттеснять девушку частыми атаками к стене, вынуждая прятаться за щитом. Просто сама Иноуэ не тратила времени даром, оставаясь наедине с пустыней, а следовала основному завету Сифера — училась у песка, не позволяя даже наставнику узнать полный объем ее сил. И вдруг ударила со спины. Не то чтобы Сифер не ожидал этого, он лично учил ее всем приемам и хитростям, но факт, что именно она атаковала со спины, слегка выбил из колеи. Он не поддавался, дрался так, словно перед ним был враг, а не Химе, но подсознательно ожидал и даже хотел, чтобы часть разума женщины все еще оставалась нелогичной, сохранила неприятие насилия. Принцесса давно отвергла подобные мысли. Была цель, и отсюда решимость, и были способы достижения этой цели. Айзен, сам не подозревая, очень помог ей, для своего развлечения и насмешки ради организовав бой с Улькиоррой, ибо будь на его месте кто-то другой, пришлось бы подстраиваться на ходу. И Орихиме молниеносно нанесла удар со спины, уже не позволяя Кватро перенять инициативу. В момент, когда арранкар уклонился от ее обманчиво слабой атаки и собирался пробить щит ладонью, чтобы, быть может, рассечь ей губы или поранить руку, доказывая превосходство без нанесения особого урона, она внезапно прыгнула вверх из укрытия и, оказавшись за спиной Улькиорры, сформировала Грай Рей Серо. Удар пришелся Сиферу в темя, взметнув осколок маски под потолок. Кто-то из Эспады прерывисто, хрипло рассмеялся. На лице Иноуэ не дрогнул ни один мускул, ибо знала, что только так возможно доказать всем здесь, что с ней стоит считаться. Впрочем, и то, что она смогла вне рессурексиона ранить Четвертого, в то время как Куросаки Гетсугой едва поцарапал его, говорил о колоссальной мощи ее реацу. Сифер с полсекунды ошарашено таращился на Химе, рассеянно стирая ладонью заливавшую глаза кровь, а потом вынул левую руку из прорези хакама с огоньком серо на кончике пальца, а правой потянулся к мечу. Позади что-то тонко, словно хрусталь, пронзительно зазвенело, — осколок маски, сбитый Химе, теперь таял на полу.

— Достаточно, — остановил Айзен и поднялся с трона. — Я очень доволен тобой, Орихиме, — с доброжелательной улыбкой начал он. — Поскольку ты победила и успешно прошла испытание, то станешь носить третий номер, — и все ахнули.

Но Химе вновь лишь коротко поклонилась, усилием воли заставляя себя не смотреть в сторону раненого Кватро.

— Я клянусь отдать жизнь ради служения вашим идеалам и целям, Айзен-сама! — механически произнесла она. Не думать, не чувствовать, не вслушиваться в звуки капающей с подбородка Сифера крови, забыть обо всем, кроме ненасытной, обострившейся жажды мести.

— Ты отлично постарался, Улькиорра, — обратился синигами к арранкару, тенью застывшему позади Иноуэ. — Орихиме станет прекраным воином.

— Да, Владыка, — и было не ясно, верил ли тот в искренность ками или действовал, побужденный личными, эгоистичными мотивами и желанием обезопасить Принцессу подобным образом.

— Ты можешь занять комнату Трес, поскольку она теперь носит второй номер, — сообщил Сифер, проводя Химе длинными, знакомыми коридорами в покои Эспады.

— Если позволишь, я бы хотела остаться с тобой, — она ласково улыбнулась и взяла его под руку, тот хмыкнул, но промолчал, в тайне довольный ее решением.

— Рана сильно болит? — девушка чуть приподнялась на носках. — Позволь вылечить тебя.

— Не нужно. Пусть смеются, мне нет до этого дела, — он игриво блеснул глазами. — Для меня это лишь повод для гордости.

Прошло несколько дней после возвращения Орихиме, но никто, кроме Сексты, не проявлял к ней прежнего интереса. Становилось даже немного скучно. Арранкары боялись ее, сторонились, но не так, как раньше, когда, напуганные ее странными способностями, желали утвердить над ней свою власть, они боялись ее без условий, страшились ее невероятной реацу и стремились избегать даже взгляда еще потому, что она отличалась от них, ибо была детищем Улькиорры.

— Я не понимаю вашей безмолвной покорности перед ним, — вспоминала Химе их с Сифером изнуряющие споры во время обучения, — не понимаю, почему каждый из вас готов умереть за пустые приказы этого синигами. Не понимаю, и все.

Но тот лишь улыбался краешками губ, радуясь, что Принцесса не утратила подросткового бунтарства.

— Это потому, что я тебя создал.

Фраза, произнесенная им тогда, едва не парализовала Иноуэ, ибо ее, такую, как сейчас, сильную, уверенную, решительную и целеустремленную, рассчитывающую исключительно на себя, сформировал именно Сифер. Именно благодаря ему удалось избежать этапов эволюции Пустых, сохранить рассудок и не придаваться каннибализму в тщетной попытке выжить и стать сильнее.

Воспоминания истаяли с отсветом утреннего солнца на волосах Улькиорры. Орихиме все смотрела на него, изучая, запоминая каждый шрам на теле, каждую рану, косвенно нанесенную Айзеном. Она помнила расположение каждого шва на его грудной клетке, на горле, животе и спине с момента, как впервые увидела их в подвале старого замка, где жила последние полгода, и не собиралась их убирать, взращивая благодаря этому свой гнев. Она уже знала причину их появления. Гриммджоу сообщил об этом на второй день после ее прибытия. И Орихиме улыбалась, слушая его рассказ, никогда не сомневаясь, что Сифер солгал насчет того, что не мог прийти за ней раньше из-за нехватки свободного времени. Она наблюдала за Улькиоррой с невыразимой тоской: вот он садился за очередной отчет ради блага ками, вот осторожно касался кончиками пальцев грубого рубца на груди, который продолжал нещадно чесаться даже спустя несколько месяцев, и который получил, выполняя задание ками, вот прорабатывал чертеж устройства для поглощения реацу синигами ради победы ками, он завтракал, обедал и ужинал для того, чтобы жить и приносить пользу ками. Орихиме, конечно, была среди его приоритетов тоже, но, несомненно, на втором или даже последнем месте после желаний ками. И за это девушка особенно ненавидела лживого бога. И совсем чуть-чуть за собственную смерть.

— Когда начнется наступление? — она убрала с лица Кватро пряди волос, заставляя того проснуться.

— Через двенадцать дней, — он зевнул и лег на живот.

— Айзен-сама отправит тебя на передовую? — осторожно поинтересовалась Иноуэ.

— Нет. Я останусь здесь, вместе с тобой, защищать Лас Ночес, — он потер глаза и вздохнул. — А ты будешь лечить раненых. Я, кажется, уже излагал тебе схему действий, — он вновь лег на спину и накрыл ладонью шрам на груди.

— Откуда он? — Химе отодвинула его руку.

— От прошлых сражений. Я не могу регенерировать вне рессурексиона, — заготовленная ложь — молча усмехнулась девушка. — Это было давно.

Она хотела было возразить, что старые шрамы не чешутся, но промолчала, не желая развивать ссору. Все эти попытки выслужиться перед синигами, вернуть себе так называемое положение и доверие были ничем иным как желанием уберечь Орихиме от влияния Айзена, от его гипноза и силы, от конфликта мировоззрений и идеалов. Он, осознав ошибки, хотел научиться радоваться тому, что имеет, запрещая себе вспоминать о душе.

Впрочем, всегда оставался шанс попасть в одну из ловушек Владыки, возможно, Иноуэ уже в нее угодила, может, Улькиорра невольно сам ее туда подтолкнул, или синигами разгадал ее план и теперь веселится. Химе размышляла об этом все утро, вполуха слушая пространные речи арранкара о важности последних дней перед битвой. Вчера она виделась с Гриммджоу за пределами дворца, просила того о тренировке, ловко используя его слишком явный интерес к ней и еще, быть может, нелепое, совершенно ему не идущее, замеченное только бывшей пленницей чувство вины. И тот в намеках и полутонах рассказал об ужасах пребывания Сифера в лазарете и поделился теорией, что дескать все произошло под четким контролем Айзена, исполненного прекрасных чаяний, что зарвавшийся Кватро подохнет, аки животное, биясь в конвульсиях и истерично харкая кровью, потому и на протяжении полутора месяцев отсутствия арранкара в Эспаде активно дискредитировал его работу. А когда Улькиорра все-таки выжил, то «план» пришлось срочно менять, убеждая всеми доступными способами подозрительного Сифера, что все это делалось ради усиления способностей Химе и ее возвращения во дворец, используя ее как весомый и самый главный рычаг давления на Четвертого. И мысль эта выглядела куда естественнее и правдоподобнее, чем бред о благих намерениях Айзена, навязанный Улькиоррой. На вопрос, почему он помог Кватро, Гриммджоу ответил просто: потому что за сто лет службы беглому синигами устал от его манипуляций и возненавидел настолько, что готов был помочь даже Сиферу, лишь бы насолить Владыке, и еще потому, что женщина не должна была умирать. Это было искренне. В десять тысяч раз искреннее слов Улькиорры о нелепой победе над врагом. И она наблюдала за арранкаром: неужто тот всерьез верит в непогрешимость Айзена, наставника, который, словно из мести всему одинокому, чистому, слабому, быть может, в глубине души родственному ему тоже, лишь упрочил позиции Сифера в пустоте? Он не дал ему смысл, он дал возможность служить, а это отсутствие смысла, это ширма, прячась за которой, можно не думать, не анализировать, закрыть глаза на прошлое, будущее, на окружающий мир, живя текущей минутой в четко установленных Владыкой границах. Она была первой, кто показал Улькиорре, что можно иначе, кто вывел его на свет, кто заставил его бороться. Разве могла она знать, что стоит оставить его на секунду, как тот, потеряв ориентир, вновь вернется в свою скорлупу?

— Я могу задать тебе вопрос? — издалека, серьезно начала Орихиме.

— Какой? — Кватро поднялся и теперь медленно натягивал хакама, все еще ощущая себя уставшим после девятнадцати часов непрерывной работы и всего трех часов сна.

— Чем ты занимался те два месяца, что тебя не было? — она не принуждала к ответу, и потому не смотрела в глаза, но и не желала выслушивать очередную порцию лжи.

— Мы уже обсуждали эту тему, — слегка раздраженно отозвался арранкар. — У меня были дела.

— Что за дела? — она искоса взглянула на него, заметив, что тот свел широкие брови.

— Те же, что и сейчас. Отчеты, исследования, проработка данных. Что ты хочешь услышать?! — он развернулся к Химе, требуя конкретики. Но та вдруг потянулась и погладила его по лицу, пресекая попытку соврать, зная, что так добьется смешения его эмоций.

— Извини, — улыбнулась она как можно непринужденнее. — Мне не следовало вновь заводить этот разговор.

Сифер отстранился, оделся и, не скрывая подозрений, наконец, озвучил гнетущий вопрос:

— О чем ты говорила вчера с Гриммджоу?

— Ты видел? — едва не рассмеялась Химе, уверенная, что Кватро не нравится, когда она ведет себя подобным образом, словно находится с ним на равных, и знала, что тот все еще не готов внутренне смириться с ее нынешним положением, все еще воспринимая ее частично как пленницу. — Ни о чем! Мы просто болтали о всяких глупостях! — она примиряюще поцеловала арранкара в щеку. — Я попросила его показать мне пару приемов рукопашного боя. Он, кстати, сказал, что у тебя плохая защита, — Улькиорра фыркнул. — Но я это и так знаю. Если ты не атакуешь первым или не займешь позицию над противником, то тебя очень легко победить, — она прижала его ладонь к «тройке» на своем плече.

— Глупости, — хмурясь, отрезал Сифер. — Ты слишком много болтаешь, — в то же время безмерно гордый талантом Орихиме. И, помолчав, продолжил: Если ты со слов Гриммджоу пытаешься настроить меня против Айзена-сама, то такая позиция крайне недальновидна. Айзен-сама дал мне жизнь.

— Тебе дали жизнь твои родители, — ни секунды не раздумывая, возразила Иноуэ.

— Пусть так. Но Владыка спас меня, когда я едва не погиб по собственной глупости, — продолжал спорить Кватро.

— Но разве не Нноитра нашел тебя, почуяв твою реацу? И потом принес тебя в замок, — а Орихиме продолжала обесценивать деяния синигами.

— Хватит! Чего ты добиваешься? — он встал напротив Принцессы, крайне разгневанный ее непокорностью, нет, не беглому богу, а ему — Сиферу. — Владыка дал мне силы. Благодаря ему я получил возможность говорить и слышать. Всему, что я умею, я обучался здесь, в Лас Ночес!

— Да, но ты сам говорил, что твоим образованием, до того, как ты получил титул «кватро», занимался Гриммджоу, — Химе даже не смутилась из-за его резкого тона и скрытых угроз, словно бы они вернулись в прежние времена, только теперь запугать ее было почти невозможно. — А силы тебе дала пустыня, тренировки и Хогиоку, который Айзен-сама скопировал у Урахары Киске.

Улькиорра молчал, как если бы его застали врасплох, молчал и не знал, что ответить, как оправдаться и спасти репутацию, вспоминая краем сознания, что уже был в подобной ситуации, когда Женщина заставила его почти извиняться за глупость Нноитры и пытаться исправить свое положение перед ней. И не успел раскрыть рта, как Орихиме вновь обняла его со спины, прижалась мягкой грудью, забирая его напряжение, сорвав короткий, рваный вдох и волну мурашек. В конечном итоге если Улькиорре так нужен пастырь, то уж лучше им будет она, чем лживый полубог-манипулятор.

— Ладно. Прости… — прошелестела она, задевая губами мочку уха. — Извини. Я не хотела тебя рассердить. Мне не следует касаться этой темы больше, — и уверенная, что Кватро знает наизусть все ее уловки, помнила также, что тот, жадный до ее внимания и тепла, все равно охотно льнет к ее рукам, что бы она ни сказала. — Я люблю тебя, — приговорила, пригвоздила Химе, оставляя губами синяк на шее арранкара.

— Пустые слова, Женщина, — Сифер сразу сделался холодным и замкнутым, будто его только что обвинили в ущербности из-за неспособности испытывать человеческую любовь. — Здесь они ничего не значат. Здесь тебе никто на них не ответит, — Орихиме улыбнулась просто и ласково.

— Я люблю тебя, — и вновь коснулась его шеи, целуя, волос и края маски.

— Прекрати. Твоя любовь разложилась и истлела почти год назад. А моя умерла практически сразу после рождения, сделав меня Пустым, — и складывался странный парадокс: Сифер ценил ее чувства по отношению к другим, но не допускал и мысли, что возможны те же чувства в его направлении, продолжая отрицать при этом ценность собственных эмоций.

— Но это ведь не значит, что ты ничего не чувствуешь, — Химе обошла его и заглянула в глаза.

— Все, что я чувствую, не имеет значения, — подтвердил ее мысли Кватро. — И то, что я чувствую к тебе, вряд ли можно назвать любовью.

— Вот как? — лукаво усмехнулась Иноуэ, но не стала спорить.

За завтраком ей вдруг сделалось нестерпимо тоскливо, как в дни болезни.

— Знаешь, я все никак не могу привыкнуть к этому телу, — рассеянно пробормотала она. — Ты прикасался ко мне этой ночью… и там, в подвале… И это тело по-прежнему словно чужое. Ощущения путаются, и кажется, что я, может, сплю и все никак не проснусь.

— Это пройдет, — неожиданно участливым тоном успокоил девушку Сифер и, поймав удивленный взгляд Химе, пояснил, — потребуется время, но ты привыкнешь. Почти все через это проходят.

— Ясно… — вздохнула Иноуэ.

— Тебе не следует волноваться.

Но Орихиме беспокоилась лишь о том, что, когда наступит нужное время, она не сможет в полной мере управлять своим телом и способностями.

— Улькиорра, ты говорил, что я буду лечить раненых во время наступления, которых сюда доставят по специальному коридору, — уточнила девушка.

— Верно.

— А что ты будешь делать, если я погибну? — вопрос дался Принцессе слишком, подозрительно легко, словно, пережив недавно одну смерть, она всячески приближала другую и ничуть не боялась, и хотела, чтобы Улькиорра не боялся тоже, не надеясь, впрочем, что он поймет, желала лишь защитить его, — и это было единственное, чем она могла ему отплатить.

— Я этого не допущу, — мгновенно отверг подобный исход арранкар.

— А если это все же случится? — Химе робко заглянула ему в глаза, конечно, уже зная ответ.

— Я не позволю тебе умереть, — уверенно произнес он. — А если не смогу защитить, значит, погибну вместе с тобой, — Иноуэ и не сомневалась, что Сифер скажет именно это.

— Ясно, — тяжело вздохнула она, не собираясь его переубеждать.

— Мне все же неприятно, что ты не доверяешь моим силам, — он передернул плечами, интуитивно ощущая, что девушка к чему-то готовит его, что-то замыслив, и решил во что бы то ни стало не допустить ее безумных планов, какими бы те не были.

— Я доверяю тебе, Улькиорра, и знаю, что ты всегда сможешь меня защитить.

Грусть от омерзительного взаимного лицемерия, вынужденной лжи и совершенно неправильных потуг проявить заботу, радость от предчувствия совершения скорой мести, восторг от желания принести себя в жертву ради погибших друзей и тоска от того, что приносит в жертву горькую, бесчеловечную, нечеловеческую любовь Улькиорры, невероятно огромная благодарность ему за подаренную силу — Орихиме смотрела на него и каждую секунду умоляла ее простить, с каждым вдохом, каждым словом Айзена убеждаясь в невозможности другого пути.

от автора: прошу простить за столь долгое ожидание новой главы. автор совсем помешался на своей учебе. теперь обязуюсь вернуться к прежнему темпу публикаций. спешу поздравить — осталась последняя глава! на подходе следующая работа по данной паре)))

Глава X

И голод, и голод, и стук боязливого сердца, и звук заржавленных шестерней текущего с пальцев, волос скрежета времени, и снова голод, и снова удушливый запах, ленивый, сладкий, как марево, варево расплывчатых, расплавленных слов, снов в голове, дух бесконечного ожидания, выхолощенного, выполосканного девичьими слезами, проклятиями, ненавистью, радостью не в меру наивной, детской жаждой мести, и голод как доказательство ее бездуховности, бесчеловечности, бес-соз-на-тель-нос-ти.

Орихиме выбивалась из сил, запретив себе вспоминать, мечтать, улыбаться, умирала, только теперь на глазах Улькиорры и совершенно открыто, и тот видел это, чувствовал, знал о возможных причинах, презирая ее абсурдный, невольно заимствованный, верно, у Куросаки комплекс мессии, жажду нелепых свершений, выдуманных от бессилия, отчаяния, от слепой безысходности. Прежний Сифер бы смеялся над ее незрелыми, несоразмерными амбициями, попытками подражать ему в выдержке, логике поступков, нынешний — лишь беспокоился, (каялся), отказываясь верить в коварство Принцессы, списывая все на ее извечный, никогда не скрываемый особенно эгоизм и, может быть, привитую им избалованность. А бывшая пленница жила! Жила, не растрачивая больше эмоций, двигалась, наблюдала, выполняла задания, тренировалась вместе со всеми в пример нелюдимому Сиферу, отдавала приказы, читала, ела, спала, занималась сексом и лгала, лгала увлеченно, упоенно, прекрасная в этой песне из лжи.

Ровно за сутки до нападения на Сейрейтей она предложила Сиферу отложить дела и провести вечер вместе, обойти просторы Лас Ночес, запомнить каждую трещинку, выщербинку, и после вдвоем прогуляться по крыше, словно стоило подняться туда — вернешься в прошлое, что завязло караваном в песках, потеряв проводника, в блестящие, хрипящие от натуги доли секунд, когда еще был шанс спасти и Ичиго, и Улькиорру, и себя.

Отпустив его вперед, отпустив его ладонь, отпустив себя на мгновенье, Химе медленно, шаг за шагом, след за следом обошла периметр замка, неуклонно продвигаясь к площадке на крыше: вот Кватро едва не разрубил синигами, но она защитила его, вот взмыл ввысь и следом пробил дыру в груди Куросаки, а Принцесса, смешная, неуклюжая, слабая, так стремится успеть, добежать до любимого, докричаться, Сифер, холодный, расчетливый, равнодушный в былые времена, наоборот упрямо все к ней обращается и видит только ее одну, и ради нее устраивает кровавое пиршество, но этой женщине, конечно, плевать, она не слышит, не знает, не чувствует, она живет лишь звуками другого священного имени. А в следующее мгновение уже Ичиго разрывает Улькиорру на части, и для Иноуэ все становится чудовищно сложно, непостижимо, она зажимает уши руками, не понимая больше, кого теперь надо бояться, и даже после того, как синигами вновь принял человеческий облик, не решается к нему прикоснуться, утопая в стыде, все еще замирая от ужаса и натянутой, залитой горем улыбки. А позже очертя главу бросается на помощь Пустому, хватая его невесомую руку и следом накрывая щитом, забывая на долю секунды, что он враг и должен погибнуть.

Орихиме усмехнулась: Ичиго ушел в Сейрейтей почти сразу же после своей позорной победы, даже не предложив ей последовать за ним, оставив на попечении товарищей, но теперь, когда она по-прежнему здесь, когда властные руки Кватро ласкают ее каждую ночь, когда она на одной с ним стороне пустоты, уже не так просто разобрать, кто из них победил в том бою.

— Давай перекусим? — девушка села, поджав колени под себя, и стала раскладывать на принесенную скатерть еду из корзинки.

— Здесь?! — изумился Сифер, оставляя, впрочем, за женщиной право выбора.

— Почему бы и нет?! — она нервно рассмеялась, ловя в глазах Улькиорры искру осуждения, недоверия, зная, что он тоже спеленат воспоминаниями. — Тебе здесь не нравится? — подмигивая, провоцировала она.

Но тот не ответил, сел по-турецки и молча принялся жевать заботливо приготовленные Орихиме суши с редькой, сыром и кунжутом, щедро сдобренные жидким медом. Та предложила ферментированные бобы-натто и салат из водорослей, но арранкар ожидаемо отказался, жадно глотая апельсиновый сок.

— Не вкусно? — открыто улыбнулась Иноуэ.

— Не знаю, — пробурчал Сифер, не рискуя больше притрагиваться к еде.

— Это вежливая форма слова «нет»? — также добродушно продолжила девушка. — Не переживай, я знаю, что плохо готовлю.

— Дело не в этом, — не согласился Кватро. — Ты не умеешь сочетать продукты. Этому можно научиться, используя кулинарные книги, — он откинулся на спину, заложив руки за голову, думая отвлеченно, что несварение желудка перед битвой — худшее из зол.

Химе вдруг легла ему на колени и принялась гладить худое лицо, отрывисто и едва ощутимо, замирая от нежности и прелести предстоящего предательства.

— Улькиорра, скажи… — тихо произнесла она, — ты не устал от всего этого? — тот перевел на нее задумчивый взгляд. — От бесконечных сражений, чужих амбиций, приказов, жизни в неволе… От этого можно сойти с ума…

— Моя прошлая жизнь была в разы хуже, — сухо парировал арранкар, пропуская сквозь пальцы рыжие волосы, словно песок.

— Я знаю, но… — Химе вздохнула, подбирая аргументы. — Почему ты служишь Айзену-сама? — вдруг выпалила она.

— Нет особой причины. Я просто служу, — голос успокаивал, тек через внутренности, не касаясь сердечной мышцы.

— И… тебе ничего не нужно взамен? — разочарованно продолжила Иноуэ.

— Ничего, — он поднес ее ладонь к губам. — Впрочем, может быть, счастье.

— Счастье?! — удивленно воскликнула девушка и даже привстала от неожиданности, заглядывая арранкару в лицо.

— Разве все живые существа во Вселенной не стремятся к этому? — Орихиме показалось, что он насмехается.

— Ну… Эм… Да, наверное, — неуверенно протянула она, недоверчиво поглядывая на Кватро. — Просто я не думала, что тебя интересуют такие вещи.

Он не ответил, устремил печальный взгляд в межзвездную тьму, размышляя над образом пленницы, примеряя его на образ идеального Ничто, как эталонное Счастье.

— Улькиорра, — снова позвала Принцесса, — а каков план действий после окончания наступления? — осторожно произнесла она, стремясь отвлечь его от мрачных мыслей, зная, что он ненавидит личные разговоры.

Иногда Орихиме боялась проницательности Пустого; он смотрел так пристально, внимательно, словно не пытался разгадать, а заранее знал все самые смелые идеи собеседника, в которых тот и себе не смог бы признаться, и всегда успешно манипулировал любым живым существом, не терпя, если кто-то вдруг, обнажая собственную слабость, отводит глаза, стремясь сбросить оковы гипнотического, парализующего взгляда Кватро, как неподъемные кольца гигантской змеи, не выдерживая этой психологической пытки, и не имел привычки делиться своими выводами ни с кем, кроме Айзена. И время от времени девушка допускала подлую мысль, что Сифер дошел до черты в своем фанатичном поклонении сейрейтейскому богу и, когда придет нужный день, просто сдаст ее на милость Владыке, обо всем догадавшись, а может, казнит ее лично в назидание всем непокорным.

— Его нет, — спокойно и просто ответил Кватро. — Плана, предусматривающего дальнейшие действия после победы Айзена-сама, не существует, — он даже не посмотрел в ее сторону, завязший или даже сладостно ждущий, томящийся длительным ожиданием безвременья.

— И что будет потом? — нетерпеливо выпалила Химе. — Ты думал, что будет потом?

— Мир, в котором останутся лишь достойные, — Принцесса едва не рассмеялась. Быть не могло, что Сифер верил в это. — Начнется борьба за право жить в этом мире.

— Хаос, — перебила она его. — Айзен решил распространить законы Уэко Мундо на все измерения.

— Понимай это, как хочешь, — отмахнулся тот, не желая спорить, не считая нужным вдаваться в подробности, уверенный, что человеческая девчонка все равно не сумеет понять гениальность Владыки, ибо по-прежнему сердцем живет в Генсее и воспринимает все через призму эмоций и знаний, законов, навязанных ей когда-то людьми.

— И в этом мире нам с тобой не будет места, — заключила Иноуэ.

— Почему ты так думаешь? — без энтузиазма осведомился арранкар.

— Потому что всегда есть кто-то сильнее тебя, меня — любого. Бесконечная война — вот желание Айзена-сама, а не идеальный мир для хороших и честных людей! — она даже привстала, красная от негодования, развернулась в Сиферу спиной и скрестила руки на груди, а тот едва сдерживал улыбку, ибо предугадал реакцию Принцессы. Как вдруг Химе схватила его за рукав и потянула к себе. — Ты думал о том, что будешь делать, если Владыка официально объявит, что больше в тебе не нуждается?

Кватро дернулся и свел широкие брови, и Химе поняла, что вопрос из разряда тех, что нельзя задавать.

— С каких пор ты стала так явно меня провоцировать?! — высокомерно выдавил он, смерив ее презрительным взглядом.

— Что ты будешь делать? — не унималась Химе, распаляя пламя рыжей реацу. — Совершишь ритуальное самоубийство? Воткнешь себе саблю в живот или сбросишься со скалы? — она подошла вплотную, собираясь противостоять его ледяному спокойствию своим обжигающим гневом, из последних сил стремясь докричаться до него, напомнить о возможности жить вне приказов и правил, уверенная, что лишившись и ее, и Айзена, Сифер всенепременно покончит с собой. — Я помню, как ты умолял Куросаки убить тебя здесь, на крыше. Ты повторял это снова и снова, потому что не смог выполнить этот проклятый приказ! — злость накапливалась в ней, достигая кончиков пальцев, клокотала энергией, гудела, свербела внутри, и все равно, все равно она знала, что никчемные попытки переубедить Улькиорру потерпят фиаско.

Сифер молчал мгновенье, озлобленный, загнанный в угол, ощетинившийся постулатами нигилизма и благодарностью Айзену, а потом, дернув подбородком, проговорил, сочась надменностью, желая себя защитить с ее помощью:

— Ты знаешь, любой, оказавшись на моем месте тогда, должен желать…

— Хватит! — всплеснула руками Иноуэ. — Вот уж не думала, что ты такой романтичный, наивный и, что еще, доверчивый?! — выплюнула она ему в лицо, ожидая, что тот вспылит, но Кватро лишь сжал губы в нитку, словно спешно подавляя улыбку, не соглашаясь, но и не отрицая. — Айзен использует вас… — вновь повторила она известную истину, — а потом избавится, как от мусора… И тебя это устраивает…

— Верно, — кивнул Улькиорра, а девушка закатила глаза. — Я предпочту жить, принося пользу, чем бесцельно скитаться по пустыне. Это очевидно, — наставительно продолжил он, как если бы Химе все еще была его ученицей.

— Всегда нужно иметь силы бороться, противостоять тому, что тебе не нравится. Всегда можно заново выбрать сторону, ошибившись, исправиться, — Иноуэ вздохнула и собралась: спорить с Улькиоррой, используя эмоциональные атаки, слишком расточительно и опрометчиво, он давно приловчился к ним и успешно перенаправлял.

— Для того, чтобы чему-то противостоять, Женщина, нужно иметь силы, превосходящие твоего врага. В противном случае ты лишь можешь выбрать стаю, к которой присоединишься, — Орихиме замолчала — до одури неоднозначно звучали его слова. И вдруг испугалась, что Кватро давно обо всем догадался, и не она сейчас пытается его переубедить, а наоборот, только Сифер умнее, хитрее, опытнее, и она, конечно, легко попалась в ловушку. — Я знаю, ты что-то замышляешь в день нападения на Готей, — лицо Принцессы мгновенно из сурового, гневного превратилось в испуганное — лучшего подтверждения своим словам Улькиорра и придумать не мог. — Об этом не сложно было догадаться, если проанализировать твои последние разговоры и поведение, — безэмоционально утвердил свою незыблемую, никуда за все это время не исчезнувшую власть над ней Кватро, может, прочитав в этот самый миг ее мысли. И его мягкий, чуть печальный тон совсем не вязался с озвученным обвинением. Разве не должен он быть в ярости, не должен чувствовать себя оскорбленным, униженным, что женщина, которую он триумфально возвратил в обитель Пустых, лгала ему и использовала? Впрочем, это же Сифер, — пресекла панику Химе, его собственные чувства всегда на последнем месте. И это он после подобного смеет обвинять ее глупых жертвах, — про себя усмехнулась девушка. — И потому, желая оградить тебя от необдуманных действий, когда Айзен-сама сообщил, что хочет взять тебя с собой в Сейрейтей, я настоял, чтобы ты осталась здесь со мной, — Орихиме ахнула: синигами сам едва не предоставил ей идеальную возможность нападения, но Кватро, конечно, решил за нее. Выбрал сторону более сильного, да? — Пойми, я лишь хочу защитить тебя, уберечь от ошибки, которая может лишить тебя жизни, совершенной под влиянием эмоций, — значит, и о причинах он тоже знает, — горько подумала Иноуэ.

Она проглотила гнев, обиду, упреки. Поведение Улькиорры было логично. Наверно, окажись она на его месте, то поступила бы так же.

— Хорошо, — нежно прошелестела она, обнимая его за талию, отмечая, что тот не шелохнулся, а это значит, что подобными разговорами она не только выдала себя с головой, но и лишилась его доверия. — Я понимаю. Я благодарна тебе за заботу, — каяться сейчас, подтверждать опасения Сифера, конечно, не имело смысла, ибо все равно не откажется от замысла, ради которого дышит. — Я рада, что мы оба останемся здесь. Здесь ведь гораздо безопаснее, чем в Сейрейтее, — но Улькиорра не ответил, выпутавшись из ее объятий, он направился к выходу, на ходу бросив:

— Мы возвращаемся, — не давая женщине времени собрать вещи.

— Ты сердишься? — на самом деле, это даже хорошо, что Сифер не сообщил ей о намерениях Айзена сразу, благодаря этому она готовилась к худшему, готовилась к смерти, к тому, что сил хватит лишь на расщепление бессмертного тела Владыки до состояния рейши. Она собиралась покинуть Лас Ночес, когда победа ками станет очевидной, под предлогом лечения раненых отправиться в Сейрейтей и оттуда — в измерение Короля Душ.

— Я сержусь, что ты, обретя такую огромную силу, не желаешь употребить ее на общее благо, а тратишь на мелочи и фантазии, — отрезал арранкар, не оборачиваясь.

Бедный, правильный Кватро… Серьезный, логичный, всегда взвешивающий каждое слово, каждый шаг. Наверно, он считает ее неблагодарной, — вздохнула Химе, постепенно начиная ненавидеть себя за эту лишь косвенно оправданную жертву. Что бы сказал Куросаки… Осудил бы, как и любой из ее друзей. Месть — удел слабых. Но тот, кто не мстит, живет во лжи, в вечной зависимости, в безволии, — вот кто слабее и хуже.

В день наступления Орихиме была спокойна и собрана. Все проходило штатно, слишком гладко. Она занималась ранеными в лазарете, которых сюда доставляли через специальных коридор между мирами, отдавая время от времени распоряжения местному медбратству. Сифер находился в тронном зале и принимал сообщения от патрулировавших периметр Уэко Мундо охранных отрядов. Спустя почти пять часов непрерывной работы Иноуэ начала уставать, и от ожидания тоже. Чуть погодя, Кватро зашел проведать ее, рассказать о делах, но по его расслабленному лицу Принцесса и так поняла, что операция проходит успешно, а значит, ждать осталось недолго, может, пару часов.

— Все хорошо? — Орихиме и не пыталась скрывать усталость.

— Да. Разве тебе не приходят новости от Эспады? — осведомился арранкар.

— Приходят… — она вздохнула и ссутулилась, позволив себе, наконец, отдохнуть в присутствии нового Владыки.

По ее замыслу Сифер должен был остаться в замке, а она отправится в Сообщество Душ забирать остатки раненых и пленных, когда Айзен проникнет во Дворец Короля Душ. Улькиорра отпустит ее, под надзором экзекиасов он согласится, ибо во вражеском стане к тому моменту будет относительно безопасно. И в этот самый момент, расправившись с охраной, минуя Сейрейтей, она проследует за Соске и там уничтожит его, зная, что реацу на возвращение к Сиферу уже не хватит.

Вдруг Улькиорра замер, словно к чему-то прислушиваясь.

— Что? Что случилось? — затрепетала Химе.

— Айзен-сама требует моего срочного отбытия в Общество Душ, — спокойно рапортовал он к ужасу Иноуэ. Или синигами прочел ее план и станет использовать Сифера почти как заложника, или хочет лишить ее последнего оплота надежды, что она сберегла.

— Что?! Зачем? — ошеломленно воскликнула девушка, теряя самообладание слишком невовремя.

— Вероятно, Айзену-сама потребовались мои способности. Скорее всего, что-то случилось, раз меня вызывают, — Сифер слегка тосковал без воинской славы и демонстрации силы и был рад услужить.

— Какие способности?! Какими уникальными способностями ты обладаешь, что без них не может обойтись Айзен? — она схватила его за ворот косоде и дернула на себя, вызывая ропот медперсонала.

— Прекрати! Возьми себя в руки. Ты предлагаешь мне саботировать приказ? — зашипел Улькиорра, слегка оттолкнув ее, и встал полубоком, осуждая ее за неуместные всплески эмоций.

— Я тебя не отпущу, — взмолилась Химе, низко склоняя голову.

— Что это значит?! — посчитав, что ослышался, Кватро даже шею вперед вытянул — настолько слова женщины казались бредовыми.

— Ты никуда не пойдешь! Я приказываю тебе как старший по званию, — она перехватила его под мышками и уткнулась лицом в грудь, а потом вдруг разрыдалась в голос. Сифер не видел ее такой загнанной, запуганной больше полугода. Женщина боялась и боялась не его или смерти товарищей, а за него, тряслась от страха и заходилась рыданиями.

— Что за бред ты несешь? — он взял ее за плечи и слегка встряхнул. — Что на тебя нашло, Женщина? Я в любом случае последую приказу Айзена-сама.

Конечно, он сначала воин, доблестный Кватро Эспада, безропотный исполнитель чужой воли, а уже потом «Улькиорра-кун» и искатель человеческих душ, и совсем уж на последнем месте — возлюбленный Принцессы Орихиме, — горько подумала Иноуэ.

— Ладно... — выдохнула она, мирясь с его натурой, убежденная, что синигами вызвал Сифера с целью тому навредить, не желая, скорее всего, оставлять в живых кого-то из Десятки сильнейших. — Тогда поклянись, что вернешься. Клянись мне.

— Глупости, Женщина, — раньше, если он злился, то звал ее по имени, теперь все стало наоборот, и Орихиме любила в нем эту перемену — еще одну причину, по которой стоило убить Айзена, вознамерившегося лишить ее этого. — Как ты себя ведешь?!

— Одно слово. Одно простое слово, — молила она, готовая упасть на колени, целовать ему ступни, лишь бы знать, что он выживет.

И Улькиорра сдался. Нахмурился и нехотя, словно ему неприятно, словно важный для пленницы набор звуков перемалывает его в труху, выдавил:

— Я клянусь. Обещаю, что вернусь через несколько часов. Теперь ты довольна? — пренебрежительно бросил он, отворачиваясь и направляясь к выходу из лазарета, зная, что Орихиме смотрит ему вслед с укоризной, зная, что продолжает ждать от него совсем другого, того, что давно отдала ему сама, и отчего-то не желая расставаться подобным образом. Он замер в дверях и, чуть повернув голову, прошептал: — Я люблю тебя, — видя периферическим зрением, как Принцесса болезненно, горестно, тяжело улыбается.

— Я знаю, Улькиорра, я знаю, — она сделала шаг навстречу, как тот открыл гарганту и исчез, спасаясь, как и всегда, бегством от ее ломающей кости совсем немертвой души.

Через два часа рядовой экзекиас сообщил, что Готей пал.

— Хорошо, — едва заметно кивнула Иноуэ. — Я рада поздравить всех с победой, — безэмоционально объявила она.

— У меня есть для вас еще одна новость, Орихиме-сама, — опустив взгляд, тихо продолжил солдат. Но она уже знала, что тот собирался сказать. — Улькиорра-сама погиб.

Химе молчала. Это было очевидно. Предсказуемо. Неминуемо. И все равно нестерпимо больно. Словно все усилия пошли прахом. Словно опора, которая держала ее, вдруг надломилась, и мстить стало не за что и незачем.

— Ты видел его труп? — пустой, сухой голос сливался с гулом пустыни, стонами раненых, тоской по утрате.

— Нет, Орихиме-сама, но видел, как он попал под удар меча Ямамото Генрюсая. Полагают, что он сгорел в пламени Рюджин Джакка.

— Он сражался с главнокомандующим?! — слегка удивилась Химе.

— Он был в паре с Айзеном-сама и действовал по его приказу с целью отвлечь внимание противника, чтобы Владыка смог нанести основной удар, — экзекиас чуть склонил голову в знак уважения и скорби.

— Вот как, — пальцы заледенели и не гнулись, мысли вязли в густой сиферовой крови, ленивые и тяжелые, и очень хотелось спать, забиться в пещеру, где схоронил от Пустых ее Улькиорра, сгореть в пламени погребального костра, исчезнуть, истлеть. — А… остальные? Из Эспады кто-то выжил? — рассеянно вращая белками глаз, она все никак не могла представить бездыханное тело Кватро.

— Насколько мне известно, Халлибел-сама спаслась. Большего я не знаю.

— Ичимару Гин и Канаме Тоусен ушли с Айзеном-сама? — она задавала вопросы по инерции, чтобы не выглядеть глупо, бездарно в глазах арранкар, чтобы защитить имя Сифера как своего наставника.

— Владыка убил их, — ответил солдат без особого сожаления.

Иноуэ словно очнулась, даже вздрогнула от неожиданности.

— Айзен-сама отправился во дворец Короля Душ один?! — неподдельно удивилась она.

— Вероятно, так, Орихиме-сама.

— Что ж… Раз никого не осталось, то мне следует принять на себя командование, — уверенно заявила она, оглядывая нумеросов и экзекиасов. — Я хочу, чтобы всем раненым, независимо от того синигами это или арранкары, оказали помощь. Мы проявим милость победителей и сохраним жизнь нашим врагам. Также я хочу, чтобы всех арранкар вернули домой. Пленных без надобности не брать, только если допрос этого синигами может принести нам пользу, — она примерная ученица Улькиорры и не разочарует его, достойная преемница его постулатов. Ничто не должно сейчас вывести ее из себя или сбить с пути, ничто не может повлиять на ее решимость. Но… но ведь даже Сифер ошибся однажды. Даже Сифер, видя, что она в опасности, искалеченный, рванулся навстречу Куросаки и едва не погиб. Нет. Это лишь должно придать ей сил. Она должна принять его ошибку к сведению и идти к цели. — Выполняйте, — выдохнула Химе и попробовала встать, но едва не упала, подхваченная экзекиасом, — нервная дрожь в ногах предательски подводила. — Я желаю сама убедиться в смерти Улькиорры, — прошептала она, отдергивая руку.

— Вы отправитесь в Общество Душ? — воскликнул арранкар.

— Да, — безальтернативно утвердила Иноуэ.

— В таком случае отряд охраны сопроводит вас.

— Это ни к чему. Я пойду одна, — внезапно она успокоилась. Ждать осталось недолго. Скоро все закончится. Скоро она исчезнет и заберет с собой в Ад грязную душу Владыки Лас Ночес.

Вокруг удушливо пахло жженой кровью.

Орихиме шагнула из гарганты в некогда приветливый и враждебный ныне Сейрейтей, не удивляясь, не обращая внимания на клубы кровавого пара, поднимающегося от тел пострадавших, ни на искаженные страданиями лица бывших товарищей, ни на оплавленные камни под ногами. Кто-то узнал ее по копне рыжих волос и теперь, таращась во все глаза, силился произнести ее имя. Иноуэ мельком взглянула в его сторону — кажется, это был капитан Кеораку — израненный, лишенный глаза и обеих рук он, верно, заметив бывшую спутницу Куросаки Ичиго, желал бы просить ее помощи. На его коленях покоился труп лейтенанта Нанао. И подобное встречалось везде — тела, тела, конечности, кишки — надо отдать Айзену должное, ибо воспользовавшись Кьека Суйгетсу, он мог запросто заставить синигами перебить друг друга, сила его ужасала до приступа бесконтрольного восторга, и не потребовалось бы жертв со стороны арранкар, — Химе кривила губы в усмешке, — Айзен жаждет этих жертв, грезит желанием зачистить миры. Она вновь одернула себя — не время сейчас поддаваться эмоциям. Осмотревшись, ища эпицентр сражения с Генрюсаем, она, наконец, заметила глубокую воронку, устремилась к той и вздрогнула, словно прошитая острым наконечником стрелы. У одной из стен полуразрушенного здания сидела Кучики Рукия с тяжелым ранением в живот, едва шевеля окровавленными губами, она шептала имя подлунной Принцессы. Химе замерла на мгновенье, ловя рассеянный взгляд бывшей подруги, отвечая ей пустотой на дне аметистовых глаз. Все это неважно. Все это не имеет значения, — твердила Иноуэ, машинально обыскивая окрестности, надеясь почуять хоть искорку реацу Сифера. Арранкары, те, кто сумел выжить в этой чудовищной бойне и кто все же последовал за Принцессой, сновали туда-сюда, перенося раненых, оказывая помощь и синигами, строго исполняя приказ новой наместницы. И все это не интересовало ее, плыло зернистой кинолентой черно-белого старого фильма, лаская ее бездуховность. Она искала лишь Улькиорру — единственно существующий внутри ее сознания, жизни, целого мира, единственно существующий вне. Тот лежал внутри воронки, но чуть ближе к поверхности, и оттого, видимо, был все еще жив. Оплавились волосы и ресницы, обгоревшая кожа слезла чулком, и конечности выгорели почти до костей, но он упрямо дышал обожженными легкими, разъятые пламенем ребра вздымались, вместо выдоха выталкивая изо рта кровавую пену. Орихиме не узнала его — настолько обезображен он был — и догадалась лишь по слабому отсвету блекнущей силы.

— Тише, — она наклонилась к самому уху, не надеясь, что Сифер услышит, успокаивая больше себя.

И задрожала, ненавидя этот проклятый мир за то, что теперь во всем Сейрейтее не сыщешь и капли воды. Вся крепость попала под ураган Рюджин Джакка, постройки истлели, колодцы иссохли, и синигами сплошь лежали с тяжелыми ожогами, ранами, нанесенными, поняла девушка, отнюдь не Владыкой Лас Ночес. Главнокомандующий был в ярости, раз не щадил даже своих. И все равно без Ичиго они слишком легкая добыча, — вздохнула Иноуэ, вновь осматривая разрушения. Времени искать воду за пределами крепости не было, но если не сделать этого, Кватро погибнет от жажды. И Химе решила рискнуть, решила спешить, что есть духу. Расправив под Сифером щит, она подняла его и так, на этом щите, о боги, как символично, вошла с ним в гарганту, не отрывая руки от его груди, питая реацу.

Конечно, она могла вылечить его там, но… но отчего-то очень хотелось скорее покинуть это удушливо грязное, обреченное место и спрятаться в покое пустыни Уэко Мундо. Не имело смысла возвращаться в Лас Ночес: если ее план провалится, Улькиорру обвинят в соучастии и казнят; если осуществится, окрепнув, он сам сможет уйти в замок. И потому, осторожно ступая, не думая о растраченном времени, упущенном, верно, шансе отомстить, она перенесла арранкара в руины старого дворца, где некогда пряталась сама, где выросла ее личность, где Сифер впервые коснулся ее обнаженного тела. Не произнося больше не слова, Химе раскрыла над ним отражающий щит, отмечая, что Четвертый лишился сознания, а значит, и боль от ожогов не запомнит.

Прошла пара часов, прежде чем Иноуэ заставила себя прерваться, — слишком долго, бесконечно долго, тратить силы нельзя, но и надеяться на возвращение тоже, и потому, скрепя сердце, она все же оставила Сифера, пусть не слишком здоровым, но хотя бы живым, способным прожить еще несколько суток, прежде чем его кто-то найдет и окажет первую помощь или, быть может, он сам доберется до замка — выносливости Кватро не занимать. Она приказала себе оставить все мысли в подвале, в сражении и перед смертью ничто не должно отвлекать.

Открыв гарганту в измерение Короля Душ, Орихиме замерла на секунду: Нулевой отряд был, по всей вероятности, жив, ибо девушка ощущала огни мощной реацу, но в самом дворце никого не было. Гипноз, или Айзену удалось проникнуть сюда незамеченным? Стоит ей шелохнуться — ее убьют, или она сможет свободно добраться до Владыки Лас Ночес? Химе сделала шаг, и ничего не произошло, и она, чуть осмелев, стала двигаться быстрее, решительнее, боясь опоздать. И там, впереди, в углублении увидела Айзена, покрытого волнообразной плазмой реацу. Пробив рукой кристалл, где было запечатано тело Короля Душ, он поглощал его рейши за рейши. Иноуэ едва не струсила — так далеко в своих мечтах и планах она не рисковала заходить. Ей казалось, что, увидев Соске, она накроет его щитом со спины, и все! И дальше все решит механизм ее способностей. Но теперь, осознав всю неподвластную времени мощь почти бога, уверенная, что даже приблизиться к нему не сумеет, ибо растворится в концентрате реацу, она вдруг стала бояться и, нет, не смерти, а невозможности умереть так, как задумано.

— Здравствуй, Орихиме! — синигами отвлекся, обернулся к Иноуэ и, поймав ее затравленный взгляд, ответил трепетом чистой улыбки ребенка, спокойной и нежной. Химе едва не стошнило. — Думала, я не разгадал, нет, не предвидел твое поведение? — он лукаво, но добродушно прищурил глаза и качнул головой. — Подойди. Не бойся. Я не причиню тебе вреда.

Принцесса, а теперь снова пленница — собственных мыслей, эмоций, амбиций и глупости, сглотнула, облизала пересохшие губы, пытаясь не сосредоточиваться на колотящемся набатом в ушах сердце, судорожно вспоминая наставления Улькиорры: если паника не оставляет тебе шанса, если теряешь контроль над собой и внимание, представь бескрайние просторы заиндевелой Вселенной, упорядоченной, логичной, безэмоциональной, представь, что ты ее часть, плывешь сквозь созвездия, горячее облако космической пыли и плазмы, растворенный в частицах, и так существуешь — незыблемый, вечный, исполненный счастья.

Орихиме выдохнула. Если здесь все пропитано рейши, если весь этот мир состоит из чьей-нибудь жизни, если воздух густой от переизбытка растворенной в нем силы, значит, она может поглощать ее тоже и заставит Айзена с ней поделиться. Она подошла ближе, по-прежнему не произнося ни слова, и застыла аккурат за спиной.

— Смотри, — синигами кивнул на кристалл, — благодаря этому существу все измерения находятся в так называемом равновесии, — с нескрываемым скепсисом и отвращением выдавил Соске.

Орихиме неинтересно. Ей нужен просто момент, чтобы восстановить силы, потраченные на лечение Сифера, и затем накрыть зарвавшегося мальчишку щитом. Потому что Айзен — мальчишка, грезящий юношеской жаждой свершений, абсурдных, нежизнеспособных преобразований, и поэтому неминуемо проиграет, стань он хоть праотцом нового мира.

— Ты уже нашла Улькиорру? — с предсказуемой насмешкой произнес синигами. — Извини, мне надо было убедиться, что ты придешь.

Та немного замешкалась. Слова Айзена могли быть провокацией, отвлекающим маневром или все же реальностью, тогда… Она рвано вдохнула. И тогда ками действительно желал увеличить способности пленницы. Но зачем? Конечно, она знала, зачем.

— Бедный, глупый Улькиорра… — искренне посетовал тот. — Он так настаивал, чтобы ты осталась в Лас Ночес, даже не подозревая, какого монстра создал, что я не мог ему отказать, — и виновато улыбнулся, еще больше втаптывая в грязь и без того униженного Сифера.

Очень хотелось, как всегда, наговорить кучу глупостей, выболтать все разом и спорить, хотелось так сильно, что Химе пришлось прокусить себе губу.

— Чего же ты ждешь? Ты ведь пришла убить меня, не так ли? Нападай! — он сделал приглашающий жест.

Мир поплыл, преображаясь, и в кристалле вместо Короля Душ оказался вдруг Ичиго. Гипноз. Орихиме знала это точно. Айзен слился с Кьека Суйгетсу еще во время первой атаки на Сейрейтей. Улькиорра предупреждал ее об этом. И именно поэтому держал полгода в кромешной тьме, заставляя учиться различать оттенки реацу, реальность от вымысла, безумие и безысходность истерик от желания жить и способности логически мыслить, заставляя учиться тому, что умел сам, и мучиться так же. Но разве всеведущий Айзен мог знать об этом, — усмехнулась Иноуэ. Он, наверное, думал, что Сифер был нежен с ней все это время, — и гримаса отвращения изуродовала ее лицо. Химе раскрыла щит отрицания, но не над Соске, а над кристаллом, желая восстановить целостность его и Короля Душ. Пусть ками считает, что она ему поверила, пусть отвлечется. И тот обернулся, улыбаясь крайне печально и с состраданием, а после пробил Принцессе ладонью живот. Она не вздрогнула, не успела, лишь изогнула брови дугой, покачнувшись на руке синигами.

— Мне нужны твои силы, Орихиме, — серьезно произнес тот. — Я взрастил тебя. Выкормил с руки, чтобы потом забрать твои силы, способности бога, которыми ты обладаешь. Цезарю цезарево. Ты не достойна их, жалкая женщина, — он не оскорблял, из его уст это звучало, как банальная, заурядная вещь, известная каждому. — Улькиорра — глупец. Он потерял рассудок, стоило ему увидеть тебя, — разочарование не имело смысла скрывать. — Я создал Эспаду лишь для того, чтобы усилить Ичиго Куросаки. И Кватро — не исключение. Он успешно справился с миссией. Но раз уж к ее окончанию ты оказалась жива, я решил использовать вашу… связь, — последнее он выделил с особым ударением, омерзением, отрицанием. — И вот передо мной стоит арранкар, способный в одночасье уничтожить целый мир, превратив его в скопище рейши, — он вытащил руку, и Иноуэ безвольно повалилась на пол, зажимая рану рукой. — Я восхищен твоими стараниями, Орихиме. Что тобой движет? Месть? Или, может быть, любовь к Улькиорре и желание защитить его любой ценой? — Химе вздернула брови. — В любом случае, все это абсурд и нелепица. Ты зашла так далеко лишь для того, чтобы бесславно погибнуть.

Она словно прозрела. Верно, она и вправду такая непередаваемо глупая. Она решила умереть, когда так много поводов держаться за жизнь. Она решила отказаться от жизни, когда Улькиорра ждет ее. Айзен хочет поглотить ее силы? Отлично! Вместо этого она сожрет его, жадно и не мучаясь совестью.

Собрав остатки воли, Химе атаковала, не ради убийства, но желая отвлечь противника, прыгнула за кристалл и, коснувшись его, намереваясь, как всякий Пустой, поглощать рейши из объектов и воздуха, перенаправила щит на синигами. Ибо Пустые, как и все создания в мире, дети Короля Душ. Он не отвергнет ее, он пожертвует ей великую силу, дабы усмирить бунтаря. Обратившись в неистовый зов, она наполнила щит рыжей, ржавой реацу и пожеланием смерти. Сотая доля секунды потребовалась, чтобы сделать это. Сотая доля секунды нужна была Айзену, чтобы вырвать Иноуэ сердце. Теряя сознание, она мечтала в последний раз увидеть Улькиорру, лишь на мгновенье коснуться его руки невидимым шелестом ветра, отзвуком посеребренной, звенящей любовью души. Образы смешались в единую сеть нетленного Хаоса, каждая нить — воспоминание пленницы, лишая возможности наблюдать, как Владыка превращается в рейши, в ничто, тает, охваченный золотом пламени, застыв под щитом подлунной Принцессы. То ли Иноуэ в бреду не разобрала его немыслимых криков, то ли вакуум, сомкнувшийся сферой вокруг синигами, блокировал звуки.

Когда она вновь открыла глаза, удивленная, что все еще дышит, плотный морок реацу рассеялся. Рана в груди заросла, дыра в животе была незначительной. Ползком, покрывшись испариной от слабости, она добралась до стены и, опершись на нее, поднялась. Ни Айзена, ни Нулевого отряда. А она, значит, выжила, — и ее обожгло стыдом. Убийца, чудовище — даже Соске заметил это. Сколько Пустых она убила в Лас Ночес и раньше в Генсее, и никогда не было так мучительно мерзко от себя, словно вывалилась в липкой грязи и предстала на позор Улькиорре. Если ее жизнь — это благодарность Короля Душ за спасенное равновесие, то лучше не стоило, или сработала регенерация, свойственная Пустым, которую благоразумно оставил ей Сифер? Тот всегда говорил, что умереть с честью лучше, чем жить под гнетом позора. Она не убийца, билось в мозгу, она не убийца. Уже в гарганте ее осенило, что выжила она благодаря распыленной в воздухе рейши Айзена, оставшейся после его гибели, что проведи она во дворце чуть больше времени, исцелилась бы полностью и восстановила бы силы.

Химе вбежала в подвал и обнаружила, что Сифер по-прежнему лежал ничком у стены, обнаженный, все еще покрытый кровавой коркой слегка подсохших ожогов, и тихо стонал сквозь морок, не приходя в сознание, и сколько не пыталась она, щит таял, лишь появившись. Выбившаяся из сил, утопая в презрении к себе, она свернулась клубком у его изголовья, не находя поводов оправдаться. Проклятая жизнь, проклятая, ненавистная, тяжелая до одури, до желания саму себя растерзать. Она рыдала так сильно, кричала от боли так громко, что фонило в ушах и судорогой било истощенное тело. Она смогла убить Айзена, смогла отомстить за товарищей, смогла сохранить миры от падения. Она ничего не смогла. Она не в силах спасти Улькиорру. Не была способна вернуть Ичиго. Не защитила друзей. Пропади пропадом этот мир, если она не спасла тех, кто ей дорог. Зачем нужен мир, если не с кем его разделить. Страдания и слезы закончились апатичным покоем, почти отупением, белым шумом в ушах, пеной у рта, пустотой и опустошением. Она взяла его за руку, надеясь передать часть своей слабой реацу, или же они погибнут вдвоем. Убийца, преступница, лишившая мир так нужной ему, может быть, революции, ведь не на пустом же месте Соске пришел к подобному выводу, он гений, он слышал и видел, и чувствовал больше, чем презренные люди. Предательница, которая, забыв о товарищах, не слыша криков о помощи, выискивала среди обугленных трупов один единственный, словно Смерть, что рыщет на поле сражения. Жестокая, гневная женщина, растратившая любовь на потакание не принесшей восторга мести, заблудившаяся, как и сам Улькиорра, в ложных целях, цепях, идеалах, обманутая собственной абсурдной решимостью и силой, потерявшая из виду свое природное, женское назначение. Она не плакала больше, не лечила собственных ран, не пыталась больше восстановить организм арранкара, погрязнув в омерзении от жизни, от стука сердца внутри, которой ее вновь наградила реальность. Она размышляла, что самоубийство — это не так уж трусливо и жалко, и Сифер отчасти прав. Он все равно ведь не выживет с такими увечьями, она не спасется тем более.

— Мы победили? — прервал ее мысли Кватро, едва шевеля обожженными губами.

— Да, да, мы победили, — встрепенулась Иноуэ.

Воды по-прежнему не было, в этом мире тем более, и нечем было напоить Улькиорру, и потому она вдруг надкусила свое запястье и следом прислонила его ко рту арранкара.

— Пей, — прошептала она, видя, как Сифер слабо пытается отвернуться. — Я знаю, тебе неприятно, но так нужно, — и тот, обессиленный ее жертвой, послушно сделал пару глотков.

— Значит, Айзен-сама… — начал он снова, но Химе прервала его.

— Я убила его, — коротко, безэмоционально сообщила Принцесса, не считая нужным уточнять обстоятельства или причины. Сняв с себя накидку и обтерев краем его кровавые губы, она укрыла Кватро. А тот все молчал, дышал ровно, словно и не расслышал.

— Что мы будем делать теперь? — произнес он чуть громче, но Иноуэ и так знала, он никогда больше не заговорит ни об Айзене, ни о Лас Ночес потому, что ему неприятно и горько, потому, что она отняла его смысл и кров так же, как и он когда-то лишил ее прежней размеренной жизни.

— Не знаю… Наверно, можем, уйти в любой оставшийся мир, — натужно и грустно улыбнулась Принцесса.

— Я… — он сдавленно застонал, пытаясь привстать, и когда не смог, виновато продолжил: — Ты открой гарганту сама, ладно?

Орихиме не плакала больше… Она запретила себе даже думать об этом. Она клялась, что каждый день, проведенный рядом с Сифером, будет смеяться, будет послушной, будет дарить ему покой и повод для гордости, потому что мечтала, чтобы он запомнил ее только такой. Орихиме не плакала больше. За нее выла пустыня стылым северным ветром, скорбью самого Улькиорры, бездонным колодцем в груди.

— Не волнуйся, я все сделаю, — мягко проговорила она и положила ладонь арранкару на грудь.

— Ты ранена? — тихий голос звенел яркой тревогой. — Почему ты…

— Я больше не могу никого лечить… — прошептала она, пряча вину за нежной улыбкой.

— Надо… Погоди… — он задышал чаще и все же, держась за стену, смог подняться, подогнул ноги и развернулся к Химе. — Нужен Пустой, — выпалил решительно Сифер, и Иноуэ вопросительно на него посмотрела. — Ты не можешь регенерировать больше… Арранкары… если бывают ранены… они поглощают Пустых, чтобы… — тот почти задыхался от напряжения.

— Улькиорра, — она взяла его за плечи, думая, что у Кватро грозит случиться приступ истерики.

— Нет. Нельзя все так оставить, — низко склонив голову от навалившейся слабости, едва живой, Сифер продолжал защищать ее, как и всегда, как и в любой момент их знакомства. — Ты погибнешь, если ослушаешься меня снова. Глупая женщина… — она потупилась — значит, он все-таки злился, не обвинял, но был рассержен ее вероломством. — Иди… Это приказ, — сбивчиво бормотал он, неспособный уже на прежнюю сдержанность.

Химе дрожала. Она ведь уже смирилась, приняла безысходность и смерть, она решилась на это давным-давно, не раздумывая, и даже с пониманием отнеслась к возможному самоубийству Улькиорры. А тот внезапно желает обратного, да еще и ее стремится заставить.

— Если не можешь, я сам принесу тебе, — сгорбившись, словно старик, задержав дыхание от разрывающих внутренности боли и гнева, он направился к выходу.

А Химе не смела шелохнуться, не веря, что не заметила главного, — Улькиорра давно жил не ради исполнения воли Айзена, а ради нее — подлунной Принцессы, мотивацией всех его поступков последний год была именно она: он защищал ее, пытался забрать из Лас Ночес, ломая себя в угоду несносной, капризной девчонке, перечил Владыке, рискуя навлечь его гнев, выкрал Хогиоку и вернул ее во дворец, он работал, ел и спал лишь ради Иноуэ, ради ее безопасности. Он делал все то же и с тем же усердием, что она творила ради осуществления мести. И кто в итоге оказался сильнее, кто в итоге безвольная кукла? Сифер, который смирил свою гордость ради блага Иноуэ? Или Орихиме, которая эту гордость, гордыню и злобу взрастила в себе, не замечая тепла Улькиорры? И видя его сутулую спину, ожоги, видя, как он стыдливо прикрывает свое увечное тело накидкой, Химе словно очнулась, прозрела и ощутила невыносимое, больное, жгучее желание жить, ибо прежде чем лишиться души обещала, что станет дышать лишь для Улькиорры.

— Стой, — она, прихрамывая, зажимая рану в животе, нагнала его. — Стой… Убить обычного Пустого очень легко, не так ли? — рвано улыбаясь, Иноуэ обогнула арранкара, не слыша собственного голоса из-за волнения. — Я все сделаю. Надо убить его и поглотить рейши, которыми он станет. Я поняла. Дождись меня здесь, — сбивчиво тараторила девушка. Только вот Сифер смотрел так, будто не надеялся вновь увидеть ее.

Не обращая больше внимание на боль от ран, Орихиме спешно покинула подвал. Вероятно, если бы она не истратила столько сил, то смогла бы открыть гарганту в мир людей и там использовать гонзуй, — торопливо размышляла Принцесса. Думать о так называемой ценности человеческой жизни больше не имело смысла, ибо единственная жизнь, что все еще была значима, принадлежала Сиферу, и она молилась всем богам Уэко Мундо, чтобы ей попался сильный Пустой.

Добыча пришла к ней по следу ее собственной крови, почуяв ее колеблющуюся веру и слабость, трепещущую надежду спастись, так характерную для людей. Позади Орихиме стоял вастерлорд. Высокий, рыжеволосый, с осколком маски на глазах — он вдруг напомнил ей Куросаки.

— Кажется, нас обоих обстоятельства вынуждают нападать на более слабую особь, чтобы выжить, — проговорил он, указывая на рану Химе. Та медленно обернулась и заметила, что тот лишился руки и левого глаза. — Адьюкасы, что гнались за мной, теперь, видимо, напали на твоего товарища, привлеченные запахом его реацу, — она не позволила себе даже вздрогнуть. После схватки с Айзеном реагировать на провокации этого мусора было бы слишком опрометчиво и унизительно. — Это я навел их. Прости. Это лишь способ спастись, — он чуть шевельнул рукой, и Иноуэ напряглась, насторожилась, замирая от содроганий внутри, не веря, что все так закончится, думая, что, может быть, Айзен был прав и следовало вырезать добрую половину Вселенной, может, Сифер прав тоже, и она лишь не поняла всей гениальности бога? — Пока они занимаются тем арранкаром, я расправлюсь с тобой, а следом убью и их, — он сделал два шага вперед, и Орихиме, не раздумывая, не сомневаясь больше, ни произнося ни звука, ни шороха, даже не касаясь песка, пробила ладонью тому горло и переломила хребет у основания черепа.

Выпивая реацу Пустого, насыщая тело его силой, она запрещала себе думать о неудачном исходе для Кватро. Сегодня прекрасный день, и это лишь очередное задание Улькиорры, которое она исполнит блестяще. Преодолев расстояние до подвала за несколько секунд, она застала арранкара живым. Тот стоял, вжавшись в стену, ощетинившись, выпустив когти ресуррексиона, и не думал даже сдаваться. Двое истерзанных адьюкасов валялись у входа, видимо, он узнал об их приближении по всполохам силы и приготовился. Улькиорра, — влюбленно шептала Принцесса, расправляясь с оставшимися и деля вынужденную, омерзительную трапезу с Кватро. Разве могла сомневаться в нем теперь, когда мысли, исполненные любви, текли сквозь ее тело, согревая.

— Я никогда не поглощал Пустых, — отстраненно, смешенно произнес Улькиорра.

— Я знаю, — Химе вновь накрыла его щитом, возвращая прежнюю форму, наблюдая за восстановлением маски, одежды, и следом вылечила и себя.

— Значит, это конец? — Сифер коснулся ее щеки.

— Я так не думаю, — наконец, спустя столько месяцев или даже лет, Орихиме испытала облегчение, сбросила груз вины и презрения к собственной слабости, зная, что ее сила не в чудесных способностях, а в Кватро, зная, что он чувствует то же, счастливый, свободный и отнюдь не ищущий спасения в Пустоте или в Айзене.

— Куда мы пойдем? — он снова вверял ей свою жизнь, а Химе улыбалась лукаво.

— Я хочу, чтобы наш путь выбрал ты. Нам открыт целый свет. Я хочу, чтобы ты сам решил, куда хочешь отправиться, — и арранкар понял ее намек на свободу, раскрыл пасть гарганты, желая показать подлунной Принцессе миры, о которых та никогда не слыхала.