Крест моего стыда (гет)

Автомобиль с Бастером Муном и Эш остановился перед знаком «Проход запрещен», прибитым прямо к дереву у лабиринта непролазных зарослей в стороне от основного шоссе. Коала с опаской посмотрела на зеленое переплетение густых ветвей впереди:

— Даже не представляю, как мисс Ползли смогла так бесстрашно пройти к мистеру Кэллоуэю. Я бы развернулся и уехал уже сейчас!

Эш, дикобразиха, тряхнула иголками на голове:

— Мистер Мун, сворачивать некуда. Если мы не сможем пригласить Клэя Кэллоуэя участвовать, Джимми Кристал просто порвет нас. Вам и так пришлось врать, что Кэллоуэй знает вас и согласился участвовать. Еще одну ложь он нам не простит.

Бастер вышел из машины, боязливо поправив бабочку на белоснежной рубашке:

— И то верно, Эш. Что ж, пойдем.

* * *

Спустя десять минут полосы препятствий по практически непролазному бурелому, плотным веткам и густой листве, Эш и Бастер вышли наконец-то к высоким железным воротам, опутанным по верху колючей проволокой. Дикобразиха радостно улыбнулась, показывая пальцем вперед:

— Мистер Мун, смотрите, он здесь! Клэй Кэллоуэй, настоящий!

Вдалеке за оградой, под ветвями большого дуба, рядом с красным мотоциклом сидел на коленях постаревший лев с седой, но все еще пышной гривой. Не каждый бы смог узнать в нем бывшую звезду львиного рока, гремевшую на весь мир, не вглядевшись внимательно в его глаза, еще хранившие в себе отзвук тех далеких времен. Тот, чье имя когда-то знали и любили во многих странах мира, просто сидел и чинил свой любимый байк — то немногое, что у него осталось с тех времен, когда Руби была еще жива.

Мун подошел к воротам поближе и, набрав в легкие побольше воздуха, крикнул:

— Мистер Кэллоуэй! Мы пришли поговорить с вами, это очень важно!

Со стороны дуба раздался недовольный и хриплый голос:

— Пошли вон отсюда, я не желаю ни с кем разговаривать!

— Но сэр, это очень важно! Мы не займем больше пяти минут вашего драгоценного времени!

Полностью игнорируя обращение, Клэй продолжил невозмутимо чинить мотоцикл, достав из ящика новый гаечный ключ. Эш крикнула вслед за Муном:

— Сэр, если вы не согласитесь выйти к нам — тогда мы пойдем к вам!

Бастер и Эш двинулись в сторону ограды, намереваясь пролезть сквозь прутья, как вдруг Клэй встал во весь рост:

— Не подходите к ограде!

Но было уже поздно — ток, проведенный через решетку, заставил Муна и Эш, схватившихся за прутья, упасть на землю перед воротами. Последнее, что помнил Бастер Мун — как его подхватывают и поднимают, словно невесомую куклу, и куда-то несут.

* * *

— Мистер Мун, очнитесь!

Бастер скривился, услышав голос Эш, однако с трудом открыл глаза:

— Где мы?

— Мы в доме у мистера Кэллоуэя.

Бастер понял, что лежит на диване, накрытый пледом. Желая снять его с себя, коала почувствовала жжение в ладонях и увидела, что они покрыты бинтами, а кожа под ними чувствовалась так, как будто побывала в огне.

— Ты что, говорила с ним, Эш?

— Да, как раз обсуждали участие в нашем шоу. Он сказал…

Позади них раздался недовольный рык Клэя, который все это время сидел в кресле перед огнем:

— И он сказал, что нет. Даже спустя миллионы лет.

— Но сэр, послушайте! Это важно. Вы даже не представляете, какое значение будет иметь ваше возвращение на большую сцену!

Клэй оборвал его предложение рыком:

— Нет. Я ушел пятнадцать лет назад не для того, чтобы какие-то хилые коалы в моем доме предлагали снова выступать на сцене. И да, забери. Твоя подруга оставила кое-что на моей земле.

Лев бросил Бастеру на плед искусственный глаз мисс Ползли, который та случайно потеряла у ограды поместья Кэллоуэя, спасаясь бегством. Грузно расправив плечи, Клэй шаркающей походкой вышел из комнаты, бросив за спину:

— И чтобы утром вы уехали отсюда.

Кэллоуэй оставил Эш и Бастера в одиночестве, и некоторое время единственным звуком в комнате были потрескивающие в камине дрова. Опустив плечи, Эш грустно произнесла:

— А ведь мистер Кэллоуэй всегда был моим кумиром. Никогда не думала, что моя встреча с ним будет такой грустной и не принесет мне никакой радости.

* * *

На следующее утро, когда Клэй Кэллоуэй проснулся и пошел поливать цветы на границе участка, он с раздражением понял, что непрошенные гости еще не покинули его дом, а топчутся на участке, словно ожидая, когда он подойдет ближе. Разумеется, это не могло не вызвать в нем вспышку недовольства:

— Я велел вам проваливать из моего дома утром. Я непонятно выразился?

Мун обескураженно молчал, не зная, что сказать, поэтому в тот раз говорила только Эш:

— Вы заперлись здесь и больше не играете, потому что потеряли свою жену?

Лев проследовал мимо них и взял в лапы распылитель:

— Не упоминай мою жену, колючка.

— Но ведь именно ей вы посвятили большинство песен, не правда ли?

Лев опустил плечи, продолжая поливать цветы:

— ВСЕ свои песни.

— Но разве она сама хотела бы, чтобы вы вот так заперли себя в четырех стенах, не контактируя с внешним миром и прогоняя любого, кто приходит к вам даже с самыми добрыми намерениями?

Лев, сжав кулак с такой силой, что пластиковая рукоять садового распылителя хрустнула, повернулся к Эш и Муну:

— Кто ты такая, чтобы решать за меня и мою Руби, как мне лучше поступать? Я ушел со сцены не просто так! Руби значила для меня все, и когда ее не стало, звезда и музыкант внутри меня умер!

Швырнув распылитель на землю, Кэллоуэй, злобно фыркнув, пошел обратно в сторону особняка:

— Проваливайте, пока я вас сам не вышвырнул отсюда. Третий раз повторять не буду.

Мун, грустно опустив уши, со сморщенной мордой поправил бинты на обожженных лапах:

— Увы, это бесполезно. Придется сдаться и признаться мистеру Кристаллу, что Клэя Кэллоуэя не будет в нашем номере.

Эш, смотря вдаль уходящему льву, негромко произнесла:

— Будет. У меня есть одна идея, но вам придется уехать, мистер Мун.

Коала подняла недоуменные глаза на дикобразиху:

— Эш? А ты?

— А я останусь. Вас он слушать не будет, а меня… я кажется знаю, какой подход найти к нему.

* * *

Впервые за пятнадцать лет в его доме были посторонние. Клэй Кэллоуэй сидел в кресле перед камином, на котором в изобилии стояли фото его с Руби в самых разных исполнениях — и с концертов, и с вручения премий, и со светских мероприятий, и даже на природе, в расслабленной атмосфере.

Его ухо уловило музыку, которая доносилась с порога дома. Прислушавшись, Клэй опознал одну из своих песен, Stuck in the moment… Встав с кресла, Клэй пошел медленным шагом на первый этаж к входной двери, проходя по лестнице мимо еще одной огромной порции фотографий себя и Руби.

Открыв дверь, он с удивлением увидел, что дикобразиха никуда не уехала, а осталась с гитарой наперевес, продолжая куплет:

Тебе нужно стоять прямо и держаться на лапах

И слезы твои не приведут ни к чему.

Спустившись по ступенькам, Клэй грузно сел рядом с Эш, и та от удивления перестала играть. Впервые улыбнувшись за все время, лев посмотрел вперед:

— Я не слышал ни одной своей песни вот уже пятнадцать лет ни по радио, ни вживую. В каждой из них я чувствую ту энергию, которую давала мне Руби для их написания.

Эш поставила гитару вдоль перил:

— Мистер Кэллоуэй…

— Клэй, — лев прервал дикобразиху. — Хотя я как минимум вдвое, а может даже и втрое старше тебя, давай не обращаться ко мне, словно я глубокий старик. Всякий раз, когда я слышу «мистер Кэллоуэй» из уст кого-то, вроде тебя, мне кажется, словно завтра меня ждет такси в дом престарелых. А тебя как звать, колючка?

— Эш.

— Я знаю, зачем ты осталась, Эш. Этот придурок-коала раздражал меня, и я рад, что он свалил отсюда. Но сомневаюсь, что у тебя получится лучше.

Эш повернулась мордой к льву:

— Мис… Клэй. Я не знаю, что вы чувствуете, потеряв Руби. Вы правы — я никогда не смогу постичь всей глубины горя, которая вас постигла, когда ее не стало.

Кэллоуэй сцепил лапы в замок и закрыл глаза:

— Вот уже пятнадцать лет я каждую ночь вижу Руби, как она оседает в инвалидном кресле за кулисами и шепчет, что у нее сильно болит в груди. А я, известный Клэй Кэллоуэй, не в силах ей помочь.

После паузы Клэй добавил:

— Никто этого не знает, но ее последнее желание я так и не смог выполнить. Когда Руби, уже умирающую, завозили в операционную на каталке, она звала меня, наверняка понимая, что больше никогда не увидит меня вновь. Я рвался к ней, чтобы показать ей, что я тут, рядом, в горести и здравии, как и поклялся в день нашей свадьбы… но меня не пустили к ней. Я понимаю, что мне было туда нельзя — но вот уже пятнадцать лет виню себя в том, что единственный раз не пришел к ней, когда она звала меня. И ее молящий шепот «Кэлли, где ты? Не бросай меня!» преследует меня в кошмарах все эти годы, — Клэй сжал кулаки. — И все эти пятнадцать лет я виню себя за то, что в ее последние секунды я не держал ее за лапу, чтобы она не чувствовала себя одинокой и покинутой. Я понимаю, что не в моих силах было ей помочь — Руби съедал рак и рано или поздно она все равно бы умерла. И в тот день я отчаянно хотел умереть следом за ней, чтобы не жить в мире, где не существует моей ненаглядной Руби. Плевать на все концерты, поклонников, песни и музыку. И тогда же за одну ночь я полностью поседел. Сейчас я выгляжу как старик, а ведь такой цвет гривы был у меня на следующий день после ее смерти. Уверен, встреть меня кто-то в тот день — подумали бы, что я отец Клэя Кэллоуэя, а не он сам. Я даже пытался повеситься в день ее похорон, но потом… я увидел ее фото и понял, что не могу этого сделать.

Помолчав еще немного, Клэй повернул голову к Эш и открыл глаза:

— Ты тоже не выглядишь особо счастливой, Эш. Тоже потеряла кого-то дорогого для себя?

Дикобразиха мотнула иголками на голове:

— Да это даже сравнивать нельзя, Клэй. Так, был у меня парень, Ланс. Мы вместе играли в группе, хотели стать звездами, совсем как вы. Что для него, что для меня вы всегда были кумиром, и мы учили наизусть все ваши песни. А потом… потом я пришла домой, а он обнимается с этой Бекки и говорит мне, что дальше обойдется без меня. Так я и ушла от Ланса, попав в труппу к мистеру Муну. Вы правы, Клэй, что я не в состоянии постичь всю глубину того горя, которое постигло вас пятнадцать лет назад… но и я однажды потеряла кого-то, кто значил для меня многое. Как и вы, после этого я тоже хотела бросить музыку, забиться в уголок и рыдать, будучи готовой заколоть иголками любого, кто попытается со мной заговорить.

Наступила тишина, которую разбавляли только птицы, поселившиеся в кроне дуба на территории поместья Клэя. Помолчав, лев встал:

— Заходи в дом, Эш. Ты оказалась более приятным собеседником, чем я думал.

* * *

Налив чай, Клэй поставил кружку перед Эш:

— Прости, у меня не было гостей пятнадцать лет, я несколько растерял навыки радушного хозяина. Да и будешь им, если все, кто лезет ко мне, хотят только того, чтобы я вышел, и их совсем не интересует, что я сам думаю по этому поводу.

Когда Эш оказалась за столом и прижалась мордочкой к кружке, согревая шерсть горячим паром, Клэй присел рядом с Эш и, обхватив горячую кружку обеими лапами, сделал большой и шумный глоток, поставил ее обратно на стол и продолжая удерживать ее огромными ладонями. Набравшись смелости, Эш спросила:

— Вы говорили, что Руби была для вас всем. А… какой она была?

Лев снова отхлебнул чай и поставил кружку на стол:

— Маленькой и невероятно прекрасной. Руби была похожа на миниатюрного ангела прямиком с белых облаков рая, который по ошибке попал в наш мир и нуждался в защитнике. Будь бы я художником, а не музыкантом, то каждый ее портрет я бы подписывал «Идеал красоты». Когда она была рядом со мной, я чувствовал себя обязанным оберегать и защищать ее от всех невзгод. Всякий раз, когда Руби стояла рядом со мной, едва доставая мне до груди, я чувствовал себя самым счастливым львом на свете. Все ее черты были идеальны — взгляд, рост, походка, улыбка, шерстка, вибриссы. Какой бы она ни была, даже если злилась на меня — она была идеальной, в отличие от меня⁽¹⁾. Даже когда рак съедал ее, и она угасала, словно свеча — и даже тогда она была прекраснее любой львицы в этом мире, — Клэй улыбнулся. — Каждый раз я спрашивал себя — чем я заслужил то, что такое прелестное и неземное создание выбрало именно меня? И каждый раз у меня не было ответа. Ведь Руби была со мной еще тогда, когда мое имя знала лишь пара-тройка зверей в колледже. И уже тогда она выбрала меня среди прочих. И поэтому, став известным, я знал, что Руби рядом со мной не из-за славы или моих денег. Даже когда в моем кармане валялись лишь пару долларов, и я был обычным студентом, я знал — Руби ценит меня и таким.

Помолчав еще немного, Клэй снова улыбнулся, но намного шире, словно вспомнил нечто очень приятное и забавное:

— Представляешь, я особенно любил прятать ее под своей курткой зимой, когда она мерзла, — Клэй улыбнулся. — Просто вообрази — распахиваешь куртку, она прячется туда, вся продрогшая и мокрая, после чего ты застегиваешь куртку, и из нее торчит только ее голова, как у маленького котенка за пазухой. И она смотрит на тебя таким прекрасными глазами, полными благодарности. Уверен, я ни на одном своем концерте не испытывал тех же чувств, как в тот момент.

Помолчав, Клэй заметил, повернув голову в ее сторону:

— В твоих глазах есть что-то, что было в глазах у моей Руби. Какой-то задор и хитринка.

Эш завороженно застыла, глядя в голубые глаза льва:

— Клэй?

Лев положил свою большую ладонь поверх маленькой лапы Эш:

— Ты первый зверь за много лет, кому я могу рассказывать все это. Хотя у тебя и образ ершистой и опасной девочки панк-рокерши, но у тебя доброе сердце, и ты умеешь сопереживать. Уверен, что тот Ланс очень сильно пожалеет, что потерял тебя, Эш.

Смущенная дикобразиха опустила взгляд:

— Честно говоря, я уже слабо вспоминаю то время. Мне было хорошо с Лансом, мне нравилось, как он называл меня Иголочкой — но все это осталось в прошлом. Он не умер — и в этом плане мне повезло больше, чем вам, но иметь в живых того, кто предал тебя, ничуть не лучше, чем потерять того, кого искренне любил.

Клэй лишь рассмеялся глубоким грудным смехом, не разжимая губ, после чего ответил:

— Действительно, «повезло». Иголочка. Даже не знаю, почему, но мне нравится это прозвище. Оно с одной стороны нежное, а с другой передает твой колючий и упрямый характер. Иначе почему ты еще сидишь здесь, а не сбежала вслед за этой коалой Муном? Извини, что называл тебя колючкой. Если не против — лучше уж Иголочкой.

Эш кивнула, а лев продолжил:

— Но называть себя Кэлли не дам. На это имела право только Руби.

* * *

Еще пару дней провела Эш в доме Клэя, постоянно разговаривая с ним о его прошлом, творчестве, Руби и его жизни. С каждым часом Клэй втягивался в разговор все больше и больше, и вскоре уже в нем было не узнать потерявшего задор льва. Да, его седина никуда не исчезла, но все чаще и чаще Клэй смеялся над шутками Эш или рассказывал какой-то забавный случай из своего прошлого, сопровождая рассказ раскатами своего грохочущего хрипловатого смеха.

На второй вечер произошла совершенно немыслимая вещь. Эш зашла в комнату, неся вечерний чай для задумчивого Клэя, сидящего перед камином, как тот вдруг поднял голову и спросил:

— Прости, Иголочка. Я могу попросить тебя… присесть мне на колени?

От неожиданности Эш едва не выронила кружку с чаем:

— Клэй, что с вами?

Улыбка тронула губы льва:

— Не то, что ты подумала. Я просто никогда не обнимал дикобраза и мне стало интересно, каково это. А без твоего разрешения я не стал бы этого делать.

Все еще сомневаясь, Эш осторожно села на колени к Клэю, стараясь не уколоть его иголками. Помедлив, Кэллоуэй осторожно прижал Эш к груди, держа большую когтистую ладонь по направлению роста иголок дикобразихи.

* * *

Эш не понимала, что происходит. Если бы еще два дня назад кто-нибудь сказал ей, что ее будет обнимать сам Клэй Кэллоуэй — она бы точно рассмеялась в морду говорящему. Однако сейчас происходило невозможное… и в то же время реальное. В их объятиях не было никакой эротики или страсти — но Эш чувствовала, что Клэй действительно получает удовольствие от объятий, ведя себя при этом максимально тактично в отношении нее.

Так как у нее не было иного выбора, Эш уткнулась носом в густую гриву Клэя и с удивлением поняла, насколько привычно и уютно она себя там чувствует. Даже мысль, что обладателем этой гривы был ее кумир, годящийся ей в возрасту как минимум в отцы, не делала этот момент каким-то неправильным или сомнительным.

Спустя какое-то время, не выдержав, Эш спросила:

— Клэй… а что сказала бы Руби, увидев, что вы обнимаете другую?

Хмыкнув, лев осторожно погладил дикобразиху по росту иголок:

— Учитывая, что я жил пятнадцать лет в тюрьме, в которую сам же и загнал себя — она была бы рада. Я всегда был верен Руби и никогда не считал кого-либо более достойной и прекрасной, чем она. Но уверен, что Руби и в последние секунды своей жизни желала бы мне быть счастливым… даже без нее. Заменить Руби не в состоянии никто. Даже ты, Иголочка, — Клэй снова провел ладонью по иголкам. — Но сейчас, обнимая тебя, я впервые почувствовал себя живым за много лет. Мне очень не хватало этого в последние полтора десятилетия.

Отпустив Эш и встав с кресла, Клэй, слегка сгорбившись, выдвинулся в сторону лестницы на второй этаж:

— Мне нужно о многом подумать, Иголочка. Спокойной ночи.

Эш могла лишь кивнуть, все еще потрясенная теми ощущениями, что она испытала в объятиях Клэя. Она никогда раньше не была в подобной ситуации — максимально романтичной и при этом совершенно тактичной и «правильной», не умаляющей ничьего достоинства.

Шерсть на ее мордочке еще хранила запах гривы Клэя. Проведя ладонью по морде и поднеся ее к носу, она явственно его ощутила. Улыбнувшись этому, Эш легла на диване, накрылась одеялом и провалилась в спокойный и ровный сон.

1) Эта фраза заиграла бы особенно на английском, ведь имя Руби переводится как «рубин», а Клэй — «глина». Рубин всегда идеален, в отличие от глины — на это намекал лев

Вернуться к тексту