Больные гмошки (джен)

И они легли спать. Не уснули, а именно легли, причем, это потребовало от них некоторых сложных композиционных решений.

Оказалось, что трое мужчин на одном диване — комбинация не очень удобная: хотя любой из них мог похвалиться своей стройностью, места им не хватило. Вернее, лечь-то они легли, но вплотную друг к другу, что совсем не радовало. За время, проведенное в доме Франкенштейна, они уже привыкли к роскоши: собственной кровати.

— Нет, ну так нельзя, — пропыхтел Тао, одновременно пытаясь выбраться из-под одеяла (что сделать было непросто, учитывая, что он оказался посередине, а М-21 и Такео с одеялом расставаться не собирались), убирая от своего лица руку М-21 (он ещё не забыл привычку товарища время от времени проверять температуру когтей) и отмахиваясь от хвоста Такео, наэлектризованные волосы которого так и тянулись к Тао.

— Тао, лежи спокойно. Делай вид, что спишь!

— Я не могу делать вид! Мне слишком жарко!

— У тебя температура, вот и жарко.

— Да нет, у вас вон тоже температура, но вы закутались, и вам нормально. А мне жарко тут с вами… Заберите своё одеяло!

— Да мы бы рады, только оно одно…можно перелечь, чтобы ты оказался с краю, а мы заберем одеяло.

Через несколько минут.

— Мне кажется, или так ещё хуже? — спросил М-21 хрипло.

— Тебе не кажется, — мрачно отозвался Такео. — Тут и правда как-то тесно.

В этот вечер они осознали, что посередине спать ну крайне неудобно.

— Давайте переляжем?

— Опять?!

— Если повернёмся на 90 градусов, возможно, нам будет свободнее.

Так они и сделали, развернувшись поперёк дивана. Такео оказался посередине на стыке сидения и спинки. По высоте они сильно отличались, так что Такео, как ни старался лежать спокойно, постоянно скатывался на М-21. Тао лежал, зажатый где-то у стены.

— У вас ноги умещаются?

— Чего?

— Ну, по длине, на диване…

— А ты сам как думаешь?

— Холодно, да?

— Тао, тебе бы комментатором работать.

Их ноги свешивались с кровати, и одеяло было бессильно побороть неприятное ощущение прохлады, разгуливающей по ступням.

— Давайте пледом ещё закроемся?

— Каким ещё пледом?

— Ну тем, который принёс Франкенштейн…

— Мы на нём лежим.

— ???

И правда, пледы были постелены под простыню, потому что диван был не самым удобным.

— Ну давайте хоть один достанем?

Разворошить постель? Ну нет, Такео и М-21 были на это не согласны.

* * *

У них не было часов. А ведь такую вещь стоит иметь в комнате, когда лежишь, лежишь, лежишь… и сна ни в одном глазу.

Тао: Такео, ты спишь?

Такео: вздох.

Тао: М-21, а ты спишь?

М-21 [хриплым шёпотом]: А что, похоже?

Тао: Давайте поговорим о чём-нибудь?

Такео и М-21 [мысленно]: Уж лучше бы я притворился, что сплю.

Тао: Такео, а почему ты не знаешь, какая температура нормальная для человеческого тела?

Такео: Отстань, а? Ну я правда этого не знал, проехали уже.

Тао: Ну ты же смотришь прогноз погоды в интернете, или вот у Сейры в книге написано, при какой температуре что выпекать… Это ведь ты знаешь?

Такео: Ну, допустим, знаю, и что?

Тао: Ну, раз знаешь, мог бы примерно прикинуть, какая температура нормальна для человека. Ведь не можешь же ты быть в четыре раза горячее, чем воздух вокруг тебя? Вот как ты себе это представляешь?

Такео: Никак не представляю.

Тао: Вот именно. А вот у духовки температура от примерно 140 до 280 обычно. Выходит, она всего в полтора раза горячее, чем ты? Ну тогда нам надо совсем чуть-чуть тебя подрегулировать, и на тебе тоже можно будет обед готовить!

М-21: Такео-духовочка? Хм.

Тао: Да, не очень похож.

М-21: Тао, да отстань ты от него! Мы тебя уже поняли.

Тао: Э, нет, я должен убедиться. Я, между прочим, вас просвещаю, так что будьте благодарны. Какой ещё пример привести? А вот температура турбореактивного двигателя около полутора тысяч градусов!

Такео: Откуда ты знаешь?

М-21: Не спрашивай его, спи.

Тао [без ложной скромности]: Я много всего знаю. А у ракетного двигателя максимально допустимая температура 2700 градусов!

Такео: Тао, ну зачем тебе сдался ракетный двигатель? Или спи, или лечись.

Тао: Так я и лечусь. И вас лечу!

М-21: Разговорами?

Тао [довольно]: Ага.

Такео: Тогда хоть тему смени, будь добр. И без цифр голова пухнет.

Тао: Ну как же? Тема нашего сегодняшнего занятия — температура. Все вопросы вы можете задать после лекции!

Такео: Его надо было не охранником, а в учительский штат назначать…

М-21: Молчи! Пожалей детские уши и мозги!

Тао резко подскочил на диване и отбросил одеяло. Его глаза заблестели: очевидно, его посетила гениальная идея.

— А вы знаете, какая температура у звезд? — сказал он проникновенно, глядя на взъерошенных и недовольных товарищей. — Нам никогда этого в полной мере не представить, даже когда цифры встают перед глазами, и ты видишь эту бездну различия, тебя охватывает это горячее ощущение, наполняющее грудь и вместе с пульсом разбегающееся по всему телу…так вот, даже тогда ты не представишь себе этого сгустка пламенной энергии, которая безжалостно испепелит тебя, если ты посягнешь на его священные протуберанцы, — Тао остановился, чтобы набрать воздуха, — но зато он дает жизнь на расстоянии. Представьте себе мир без света! Чем была бы Вселенная, если бы в ней не было звёзд?! Недаром древние считали, что к мрачному небосклону звезды приколоты гвоздями! Если бы звёзд не существовало, их стоило бы приколоть!

— Мне кажется, или Тао тренируется для театральной постановки?

— По-моему, вирус повредил ему что-то в голове… не трогай его.

— Угу.

— Какая пропасть отделяет нас от них, как мы ничтожны перед этим равнодушным светом! — восторженно вещал дальше хакер, внезапно ощутивший небывалый душевный подъем. — Он кажется нам вечным, потому что наша жизнь так коротка. А теперь задайте себе вопрос: а как долго живут Ноблесс?

При этом он ткнул пальцем в Такео, как будто тот должен был ему что-то ответить. Такео тщательно делал вид, что вопрос адресован не ему. Откуда он мог знать? В любом случае, Рейзел был запретной темой — по крайней мере, было бы крайне неловко его обсуждать. Куда и зачем понесло Тао?

— Господин Рейзел нам не ответит, — артистично разводил руками Тао, — но я подозреваю, что тут речь действительно почти о бессмертии. Мог ли он прилететь в наш мир с другой планеты, а до этого видеть, как рождается наше Солнце?.. — Тао замолк, четыре раза подряд чихнул, вытер слезящиеся глаза и продолжил. — Вы читали «Маленького принца»?

В глазах напарников читалось наивнейшее недоумение, так что Тао решил объяснить как можно доступнее:

— Там мальчик с другой планеты путешествует между мирами. Эти чужие планеты все встают перед его глазами, а дома — его очень маленькая планета, на которой погибает его возлюбленная — благородная роза. Не оставил ли господин Рейзел свой дом так же, чтобы вершить суд над людьми здесь? Когда люди научатся космической мудрости — или истребят друг друга, — он вернется домой, чтобы увидеть, что его галактика холодна и одинока, а солнца, которые составляли ее, давно померкли… Но за это время успели родиться новые звёзды, и господин Рейзел полетит туда, потому что настоящий благородный не может противостоять зову романтического скитания, который теснит его сердце и рвется из груди…

— Он что, плачет?

— Нет, он просто вошел в образ, и у него, похоже, насморк.

— Чего он вообще несет?

— Не знаю... [угадывая следующий вопрос] И как заткнуть — тем более.

* * *

— …А звёзды будут лить свой свет, не понимая, что если бы не было высшей силы, вершащей справедливость, не было бы и жизни, как если бы не было и света звёзд… Таким образом, благородные и звёзды — равнозначимые фигуры, что и требовалось доказать.

Минут через пятнадцать, которые совершенно не отложились в памяти у слушателей:

— Нет, ну всё-таки, вы знаете, какая температура у звёзд? — тоном заправского лектора, который невообразимым усилием воли возвращается к заявленной теме после часа или двух, посвящённых вопросам бытия. — О ней можно сказать по цвету звезды. Звёзды ведь имеют разные цвета: белый, жёлтый, красный… Вот вы скажете, что красный — горячий цвет, а синий — холодный. Но и мороз обжигает, вот и белые звёзды горячее красных. Вслушайтесь в эти названия: Сириус и Вега. Прекрасней их еще не знала человеческая душа… не зря их так назвали, потому что люди — они ведь ничего не знают, но о многом догадываются… И они догадались, что эти — властелины.

Тао встал и начал ходить по комнате, постоянно натыкаясь на диван. От волнения он просто не мог сидеть спокойно, настолько его раздирало неожиданное понимание, которое гнездилось глубоко внутри его сознания, зашифрованное, спрятанное за семью печатями. Его лихорадочное возбуждение, похоже, плавило все преграды и разгадывало шифр за шифром. Ему казалось, что для его мозга больше нет ничего невозможного. Он — универсальная программа. Универсальная — от слова универсум… Вселенная обязана покориться Тао, потому что совершенный разум уже существует — и это он. Да, во всем мире не найдется загадки, которую он не смог бы разгадать! Но разве это возможно? Нет, не думать об этом! Следовать выбранному маршруту, не сворачивать! Он чувствовал, что весь мир плывет, как будто в тумане, а его самого покачивает, как на волнах звёздного света.

— …Они белые и горячие, а Солнце по сравнению с ними — скромный середнячок. Звёзды различных цветов имеют различные спектры и различные температуры. При этом спектр звезды определяется температурой её атмосферы.

Он сказал это очень весомо и посмотрел на М-21 и Такео так, будто хотел предупредить, что только что произнес жизненно важное определение и проверит потом, хорошо ли они его усвоили.

— Как думаете, жёлтые звезды, как наше Солнце, насколько они горячие? 6000° С! До белых звёзд им далеко, их температура от 10 000 до 30 000° С, если не больше. Подумайте: когда-то наше Солнце остынет. То, что нормально для человеческого тела, — не вечная ли это мерзлота для Солнца? Впрочем, человеку не сравниться со звездой. — Перебивая самого себя, с искренним негодованием. — А ведь мы так похожи! Мы сияем и несём с собой смерть и жизнь, мы немыслимы отдельно от других людей, как невозможна одна-единственная звезда в мироздании! Вокруг нас, как на орбитах, выстраиваются отношения людей и предметов — наша повседневная жизнь. Мы тоже растем, развиваемся и стареем. И мы изучаемы, но непостижимы. Подумайте только: никто не сможет заглянуть в мир человека, в его душу, природу! Можно экспериментировать хоть всю жизнь, но настоящая жизнь человека — внутренняя, и внутри его душа горячее, чем снаружи… Это я к тому, что в недрах звёзд температура равна многим миллионам градусов, — со знанием дела измученно прохрипел он.

Его голос кончился еще несколькими предложениями ранее, так что он судорожно пытался его вернуть. Когда Такео, сжалившись, протянул ему бутылку («Не надо!» — зашипел на него М-21), голос Тао воспрянул духом и полился, с некоторыми перебоями, дальше:

— Звёзды — это самое вечное, что у нас есть, они — внеземная красота, видимая, но необъяснимая. Они ничем не могут нам помочь, и всё-таки заставляют нас говорить о них. Если бы это было возможно, душа покинула бы Землю и устремилась к звёздам. И скорость её полета была бы выше, чем скорость света, потому что это идеальный полет, самое прекрасное, что может быть в мире — бесконечное и мгновенное стремление к свету. Человек умел это когда-то или когда-то научится: это будет значить, что он превзошел свои силы и способности и уже не является человеком.

Тао совершал один и тот же маршрут от одной стены до другой, как зверь в клетке. При этом он с силой отталкивался от одной стены, чтобы начать путь в другую сторону. С каждым новым рейсом его скорость падала. Он уже обращался не столько к Такео и М-21, сколько к самому пространству. Кто знает, может, он разговаривал с космическим вакуумом? Его оживлённая речь никак не вязалась с тем, что он едва переставлял ноги и с трудом выдавливал из больного горла звуки. Отрешённый взгляд и пафос, превосходящий всё, что им когда-либо приходилось слышать от Тао, мягко говоря, настораживал.

М-21 и Такео с беспокойством переглянулись.

— Тао. Передохни чуть-чуть, а?

Тот послушно сел на диван. В голове по-прежнему роились звёзды и космической величины числовые значения, но фоном, едва уловимая, прошла другая мысль: «Хорошо, что остановили. Компьютер работает на пределе. Замедляется реакция, возрастает шум… ещё немного, и он вырубится от перегрева». Такео протянул товарищу градусник, надеясь, что это не спровоцирует новых рассуждений о температуре. Тао молча — других опций не было — взял его. Получилось 39.

— Это плохо, — сказал Такео, на этот раз твердо запомнивший, сколько градусов — «хорошо», правда, не особо представляя себе, насколько различными могут быть варианты «плохо». Как ни странно, он угадал. — Выпей таблетку.

Тао отчаянно замотал головой, видимо, считая, что настоящий модифицированный должен уметь пройти через все испытания без дополнительной помощи. Но взгляды М-21 и Такео явно сложились во «всё равно не отстанем», так что Тао, скрипя зубами, всё-таки проглотил таблетку.

— Фух, — только и сказал Такео, справедливо ожидавший, что лекарство с надписью «мгновенное действие» подействует сразу, и не слыхать им больше этой ночью странных откровений. Но не тут-то было.

«Успокойся… просто сиди… поздно, началось! Куда ж меня опять несёт? Три…два…один!» Тао чуть-чуть перевел дух и продолжил с того места, на котором остановился, словно поставленная на воспроизведение запись:

— Вот вы — вы считаете себя людьми. Мы цепляемся за эту мысль, потому что боимся потерять себя. А кто мы такие на самом деле? А люди кто такие? Нужно отбросить все сомнения, разрушить наше тысячелетнее рабство и обрести дарованную звёздами способность! У меня другая модификация, но если бы я выбирал сам, это был бы полёт, быстрый, как молния, но в космосе. Вы скажете, это невозможно? Ну конечно же, сравнения — это ведь только подобие правды! Но если ты начинаешь говорить о предмете, ты не можешь сказать, что его не существует, потому что он как минимум существует в твоём высказывании… Мир идеальных вещей! Если такой и правда есть во вселенной, вот что могло бы привлечь человека… Если Эдем правда существовал, то в нём должен был быть музей с идеальными вещами, эталонами, по которым несовершенная человеческая жизнь вылепила свои причудливые предметы. В этом затерянном уголке все ответы! Когда-нибудь человек сможет изобрести такую технику, которая позволила бы ему перемещаться в пространстве, минуя время. Время — это только наше восприятие, его не существует! Поэтому есть, я верю, способ разгадать загадку Вселенной или обойти ее!

М-21 и Такео сидели с каменными лицами. Нельзя сказать, что они абсолютно не понимали, о чём шла речь. Но как? Как такое могло прийти в голову их Тао? Им казалось, что в Тао вселился злой дух (или философ, так было бы точнее), и они понятия не имели, как этого злого духа из Тао вытрясти. Не говоря о том, что время шло, а лекция явно затянулась… Тао говорил в порыве искреннего вдохновения, но его хриплый голос, ненормальный румянец и какие-то безумные глаза говорили о том, что его откровение — не больше, чем болезненный бред. Любые уговоры замолчать были бы бесполезны. Не затыкать же ему рот? Не укладывать же насильно? Тао явно не в себе, но он может вспомнить потом, что с ним было этой ночью…за своей веселостью он очень ранимый. Нельзя было его прерывать.

Но на этой мысли Тао вдруг замолчал сам, не потому, что кончились гениальные откровения; просто совсем сел голос. Он выдавил из себя несколько финальных аккордов:

— Был ли кто-то, кто зажёг звезды? Зачем это было ему нужно? Неужели — ради нас? (Он встал и прижал руку к сердцу) Как человек, я клянусь, что до конца своих дней я буду превыше всего чтить солнечный луч!

И умолк. Он тяжело дышал, точно ожидая похвалы за выступление, но М-21 и Такео неторопливо выбирались из ступора и не хвалили новоявленного оратора. Потом М-21 улыбнулся какой-то не своей улыбкой и очень спокойно сказал:

— Тао, ты не устал?

Тао открыл рот, но ни звука не произнес: на сегодня лимит явно был исчерпан. Он немного потормозил, а потом жалобно закивал, как будто благодаря, что к его страданиям снизошли и оценили нечеловеческие усилия, которые он прилагал, чтобы закончить речь.

— Ложись спать! — приказал М-21 твердо, сам толком не понимая, почему так поступает.

К его удивлению, Тао тут же юркнул под одеяло, пробормотал что-то вроде неясной угрозы (его товарищам послышалось «завтра доскажу») и мгновенно уснул.

Ошарашенные М-21 и Такео некоторое время сидели рядом, боясь пошевелиться. Потом Такео беззвучно расстегнул карман куртки, которую Франкенштейн не забрал, и достал оттуда блокнот и карандаш.

— Что ты делаешь? — едва шевеля губами, поинтересовался М-21.

Такео ничего не ответил, продолжая что-то старательно выводить на бумаге.

М-21 заглянул в блокнот и уставился на снайпера.

— Ты записываешь, что он сказал? Зачем?!

— Он очень интересно говорил. Вряд ли он завтра вспомнит хоть слово…

— Если бы и правда!

— …Не вспомнит. У него… бывает. Пару раз с ним такое было. Один раз — первая миссия, огромное потрясение. Только я его и слушал… успокаивал… ну, ты знаешь, что было бы, если бы его услышали остальные… Он бы их только окончательно выбесил. Второй раз — когда он был ранен. Предполагалось, что он всегда находится вне поля боя, поэтому способности к исцелению ему заложили ниже, чем мне. Помню, — Такео печально усмехнулся, — тогда он тоже меня просвещал. Похоже, ему не стерли память, а заблокировали. Когда ему совсем плохо, знания из прошлой жизни пробивают эту блокировку.

— Выходит, ему совсем фигово, раз он нес всю эту муть?

Такео вздохнул.

— Это не муть, это было красиво. Я всё думаю, кем он мог быть в прошлой жизни?

— Да, даже бред у него интересный, — был вынужден признать М-21. — Теперь главное, чтобы он выспался.

— Согласен. Сейчас его будить опасно.