Взаперти (гет)

Примечания:

Должна добавить ремарку. В моем фанфике Эсмеральда носит более закрытую одежду: рубаха полностью покрывает плечи и зашнурована почти под горло. На руках больше браслетов, а на шее множество безделушек на кожаных шнурках, выставленных напоказ (кроме креста — его она прячет под одежду, подальше от посторонних глаз). Также, находясь в соборе, она покрывала голову. Несмотря на то, что мне действительно нравится внешний вид, представленный в мультфильме, я должна была его несколько видоизменить, чтобы он больше соответствовал эпохе и тем нравам, что были в Средневековье. Хотя большую часть образа я все-таки оставила.

Запал спора все не отпускал, но браниться больше не с кем — Фролло ушел, оставив терзаться возмущениями в полном одиночестве. Эсмеральда в злости стукнула кулаком по стеллажу, да только отбила себе пальцы и стала еще злее. Горячая кровь бурлила в жилах, не желая мириться с несправедливостью и оставлять все как есть. Ее так и подмывало выйти вслед за Фролло, проследить и продолжить перебранку. Благо хватило ума этого не делать. Она не успеет ступить и трех шагов, как ее схватят стражники, заломят руки и… А вот что будет дальше — представлялось слабо. Наверняка ее поволокут вновь в темницу. Или этот подлец уже успел распорядиться и отдать соответствующие указания? Если да, то какие же? И сообщит ли он об этом Эсмеральде? Навряд ли. Ему точно на руку ее неведенье. Чем зыбче земля на которой она стоит — тем выше риск оступиться. Нет, оставаться в его кабинете (называть это место «скрипторием» даже в мыслях противно) будет самым разумным, что можно сделать.

Она потерла запястья, невольно морщась от неприятного зуда, оставшегося на коже. И нужно было ей дразнить Фролло… Эсмеральда никогда себе не признается, да и ему тоже, и вообще никому и ни за что, но в тот момент, когда он навис над ней, больно сжимая запястья — ей стало страшно. Это гадкое, липкое чувство окутало ее туманом, проникло в легкие вместе с воздухом и отравило кровь. Она ненавидела себя за эту слабость. Старалась об этом забыть, не думать. Не только злость, но и страх изводили ее изнутри, заставляя кулаки сжиматься сильнее, а сердце — биться пойманной в силок птицей. И сейчас разум пытался отвлечься от пагубных мыслей, но тщетно. Злость — плохой советник, да к тому же не обремененный хорошими манерами и знанием, когда стоит покинуть собеседника, не утомив его. Он не отстанет, пока не сделаешь глупость. Пока нашептываемые слова не вопьются в память острыми клыками, оставляя после себя шрамы, не позволяющие забыть. Сейчас он уговаривал ее сделать хоть что-то. Вновь ударить полку с книгами, вымещая злость, пойти искать Фролло для продолжения спора… Ну, или дождаться его и уже здесь высказать все, что думает. Хотя невысказанного осталось не так уж много. Она бросила ему в лицо все слова, что в ней были. Остальное — лишь несобранные образы, эмоции, чувства. Нужно облечь их в словесную форму, да только складывались они лишь в бессвязные оскорбления.

Эсмеральда вздохнула, как никогда остро ощущая свое бессилие, и отошла к окну. За ним был Париж. Шумный, с множеством забот и чаяний простого люда. Чарующий город, засевший в ее сердце на веки. Она знала его так хорошо, и в то же время он был для нее нов. Даже знакомые улочки обретали новый окрас, меняясь днем, ночью, весной и осенью. Всегда. Этот город никогда не прискучит. Даже свободолюбивой цыганке, не терпевшей постоянства, в нем не было тесно. Табор, в котором она родилась и провела детство, давно уже перекочевал дальше, узнавая новые территории. А Эсмеральда не смогла разлучиться с Парижем. Все равно что бросить любимого. Они связаны неразрывно, и если он уж как-нибудь обойдется без очередной жительницы, далеко не первой и, конечно же, не последней, то вот она не мыслила жизни без него. Без переливов колоколов, слышимых, наверное, в каждом уголке города, без дивных осенних листьев, стелящихся под ногами пестрым ковром, без чудно́го напева капели, случавшимся нечасто, но неизменно приходящим, если очень ждать…

Сейчас, однако, вид дорогого сердцу города не занимал ее. Она не видела его красоты. Все казалось унылым, а при ближайшем рассмотрении — мрачным. Бесцветные крыши домов не вселяли восторга. Смрад улиц неприятно щекотал ноздри, хотя окно было закрыто и находилось так высоко, что никакие запахи не должны были проникнуть в кабинет. Закатное солнце стало тусклым, перекрываемое грязно-серыми облаками. Все казалось таким… Таким гадким. Никогда ей не было так паршиво. Даже в самые темные времена ее жизни в душе была лишь печаль и надежда на скорое исправление. Может быть, немного злости, но лишь самую чуточку. А сейчас ее мысли очернила ненависть. Не только к Фролло. К этому богу противному Дворцу, к стражникам, которые ревниво исполнят жестокие приказы, к ее положению теперь, к тому, что никто до нее не пошел на подобные жертвы, а боле всего — к самой себе. Чистые помыслы омрачило отчаяние и желание перекинуть тяжкую ношу на кого-то другого. Да только кто ж согласится? И сможет ли сама Эсмеральда пойти на подобную сделку с совестью? Фролло, к тому же, изменений в договоре не примет. А святые не будут снисходительны к цыганке, что пожертвовала кем-то другим, обрекая его на страдания от этого жестокого человека, ради собственного спасения. Тело, быть может, и спасется, да вот только душа останется запятнанной навеки. Даже поддаваясь корыстным мыслям и частичкой себя желая нарушить принесенные обеты, Эсмеральда понимала, что ее чаяния не будут угодны Богу. Но заглушить алчный шепоток в голове никак не выходило. Отравленные злостью и отчаяньем слова текли в голове, принимая разные формы, предлагая каждый раз новое и одновременно — все то же. Как же так? Она никогда не была злой, никогда не старалась нарушить Божью волю, никогда не причиняла другим плохого. Эти мысли… Они чувствуются чужими, не ее. Но чьи же они тогда?

— Дьявола… — ответила она сама себе вслух, прижав ладони к губам от испуга. Страшная догадка поразила ее и теперь не отпускала, пугая с каждым мгновением все больше. Неужели в теле и вправду засела нечистая сила? Как она смогла в нее проникнуть? Почему выбрала именно Эсмеральду? Да верно потому, что та связала себя обязательствами с нечестивым человеком. Что же ей делать?

«Молиться». Ответ пришел сам собой, словно свыше. И она подчинилась. Встала на колени, сплела руки в просящем жесте… Покачала головой и отвязала с пояса косынку. Ей она покрыла голову, выражая свое полное смирение перед Господом. Выдохнув, Эсмеральда начала свою молитву. Еще пару часов назад, в соборе, ей было нечего попросить свыше. А теперь она умоляла о смирении. Так отчаянно, как обычно просят за чью-то жизнь. Слова молитвы заглушали противный шепот непокорности, злобы. Недобрый внутренний голос становился все тише, но она продолжала молиться. Ей нужно было поговорить с Богом. Рассказать все, что оказалось на душе, просить прощения за резкие мысли (чуть поколебавшись, она извинилась и за те слова, что бросила Фролло) и надеяться на совет. Она уповала на благословение Божье, хотя за этим, конечно, нужно идти в церковь. Ей хотелось вновь пройтись по каменным плитам собора Парижской Богоматери: таким холодным, но в то же время странно теплым, согревающим не ступни, но что-то внутри. Хотелось вдохнуть сладковатый запах ладана, дающий ощущения покоя. И поставить длинную восковую свечу, конечно же. А потом можно будет поговорить с пастором. Может быть, даже исповедоваться. Ей бы стоило… За свои мысли и злую непокорность судьбе.

— Вижу, я как раз вовремя, чтобы спасти даму, так усердно молящую об этом, — раздался чей-то весьма самодовольный голос, и не ожидавшая, что кто-то ее прервет, Эсмеральда вздрогнула. Она погрузилась в искреннюю молитву настолько глубоко, что не заслышала, как кто-то вошел. В другое время можно было бы и разозлиться за то, как ее прервали и появились весьма не к спеху. Но только что она умоляла о смирении и теперь старалась сохранять самообладание. Хотя бы мысленное. Эсмеральда резво поднялась с колен, чтобы не оставаться в таком уязвимом положении перед незнакомцем. Впрочем, незнакомцем он и не был.

— Что тебе нужно? — вопрос оказался несколько не к месту, если учитывать его слова, но Эсмеральда не обратила внимания на содержание, только на то, что те были произнесены.

— Спасти даму в беде, — Феб чуть подобрался и задрал подбородок, явно стараясь показать себя с наилучшей стороны. Ей, впрочем, до его сторон дела не было.

— Уходи, мне не нужна помощь, — она все еще таила обиду за то, что именно из-за него Фролло нашел ее и после выставил охрану у собора.

— Ты в скриптории судьи Фролло, в самом сердце Дворца Правосудия, и тебе не нужна помощь? — он усмехнулся и переступил с ноги на ногу, стараясь показать себя в более выгодном свете, эдаким героем. Ее это только больше злило.

— Ты мне уже помог сегодня, спасибо, — процедила она. — Больше мне подобной помощи не нужно.

— Это вышло случайно, я не знал, что Фролло последует за мной.

— Тебе не нужно было следить за мной и идти в собор. Если бы не ты — я бы смогла ускользнуть.

— Я не мог упустить такую прелестную девушку, — его улыбка вышла хоть и не сальной, но все же неприятной. В ответ на нее Эсмеральда лишь поморщилась. Последнее, о чем сейчас хотелось думать — о делах сердешных. А Феб явно думал только о них. И если в первую встречу он показался ей милым, то теперь лишь раздражал и вызывал желание просить его уйти в самой что ни на есть недоброй и нелицеприятной форме. Показное самолюбование не пришлось ей по сердцу, и она помнила, из-за кого оказалась здесь. Если бы не Феб, Фролло бы не поймал ее, не было бы их договора, она бы не стояла в его «скриптории». Все было бы иначе, не потащись этот слащавый пижон за ней.

— Ты хотел схватить меня на празднике, — напомнила она, чтобы отрезвить капитана. На него, впрочем, ее слова подействовали мало и стереть с лица нагловатую улыбочку не смогли.

— Я не мог ослушаться приказа Фролло, меня бы бросили в темницу.

— Значит, такова цена твоим словам о помощи? Страх за собственную шкуру оказался сильнее? — раздраженно бросила она, отворачиваясь к окну. Его общество уже порядком утомило, и ей не терпелось остаться одной, чтобы вновь подумать о своем. Быть может, если ее слова будут не так приветливы, то он оставит ее? Но язвительные и весьма правдивые речи не помогли. Сначала Эсмеральда почувствовала крепкий запах лошадиного пота. Потом — тяжелое дыхание на шее. Не успев понять, что это значит, она ощутила холодное касание выделанной кожи — он положил руку на ее плечо. Видно, этот жест должен был заставить проникнуться к нему добрыми чувствами. Но она его не оценила и отшатнулась, зло сверкнув зелеными глазами. Все сегодня так и норовят ее тронуть. И каждый раз прицельно — за плечи. Будто она подзаборная шлюха, резво льнущая к каждому, у кого при себе есть звонкая монета.

— Я не смог ничего сделать на площади, — резво вставил он, не давая отчитать его за непристойное и недостойное поведение. — Но сейчас я правда хочу тебе помочь.

Он повторял все одно, пытаясь добиться ее расположения. От яростного выпада куда пониже его спасало одно — Эсмеральда устала. Это был бесконечно длинный день, наполненный страхами и переживаниями, изрядно измотавшими ее. Не хотелось ни спорить, ни чего-то доказывать, ни уж тем более вставлять заднего ума, раз передним не доходит. Ей бы лечь в свою постель и свернуться калачиком, слушая мирное посапывание спящей рядом Джали. К слову о ней…

— Хочешь помочь — найди Джали и позаботься о ней. А лучше отдай Квазимодо, — в его помощь не очень-то верилось, ну да чем бес не шутит. Сама она не могла сделать и шагу в сторону, а о любимой козе стоило позаботиться. Хотя бы так…

— Джали? — на лице Феба отобразилось удивление, которое, впрочем, тут же сменилось пониманием. — Ах, да, твоего ребенка.

— Прекрати! — разозлилась она. — Она мой питомец и верный товарищ, но не ребенок!

— Ладно-ладно, это всего лишь шутка, — он поднял руки в знак капитуляции и сделал шаг в ее сторону. Эсмеральда тут же шагнула от него, сохраняя былое расстояние. Как же они все ей надоели…

— И о чем же вы здесь шутите? — дверь вновь не скрипнула, а Фролло как никто другой умел неслышно подкрадываться, да мало того — появляться в тот самый момент, когда его не ждут.

В ответ они лишь молчали. Эсмеральда не желала ронять достоинство, объясняться и оправдываться, а Феб… Что думал он, ей было неизвестно. Да и неинтересно, пожалуй. Все, чего она хотела — чтобы этот кошмарный день закончился. А назавтра она бы проснулась в своей постели и узнала, что все это было не более чем ужасным сном. Однако же… Она не обманывалась. И понимала, что все это с ней наяву. И дебош на празднике, и пленение, и договор с Фролло. На последнего Эсмеральда старалась не смотреть. Скрестив руки на груди, она прикрыла глаза, чувствуя как гудят ноги, порядком уставшие за этот непростой день. Еще немного — и начнет болеть спина. Присесть бы… Да только время совсем неподходящее. Капитан безуспешно пытался придумать отговорку, судья терпеливо (хотя, судя по его частому дыханию — не слишком) ждал. Обращать на себя внимание и попадать под горячую руку не хотелось. Она не сделала ничего такого, да только поди ж объясни.

— Капитан… Тебе полагалось наладить патрулирование улиц. Или ты решил не следовать моему приказу? — не дождавшись ответа, Фролло цедил слова по одному, медленно их растягивая. Подняв голову и присмотревшись, Эсмеральда с удивлением узнала, что тот был зол, но старался это скрыть. У него это почти получилось. Если бы не их недавняя перепалка — она бы не смогла распознать тень ненависти на его лице, но теперь понимала, что означают прищуренные глаза, чуть раздутые ноздри и выдавшийся вперед подбородок. Вкупе с улыбкой на поджатых губах это выглядело жутко.

— Судья Фролло… — Феб явно не знал, как оправдать свою самовольную отлучку от службы.

«Вот, что бывает, когда думаешь не тем местом», — подумала она, с затаенным злорадством наблюдая за почти лицедейской сценой. Фролло, конечно же, в этой пьесе злодей. Однако сейчас ее зрительские симпатии на его стороне.

— Надеюсь, ты не забыл, капитан, что случилось с твоим предшественником, когда он перестал выполнять свои обязанности и разочаровал меня? — тонкие губы изгибались в усмешке, щедро разливая яд и заставляя пить чашу с ним до конца. Эсмеральда не отводила взгляда от его лица, наблюдала, подмечала каждое изменение и не упускала ни одной морщинки. В темных глазах пылала ярость. Не та, что была при их перепалке. Тогда гнев лишь тлел, угрожая, но не сжигая. Теперь же на его лице застыло странное выражение, едва различимое, но для того, кто решится присмотреться — очевидное. Ненависть, отражавшаяся на нем, отравляла все вокруг: все тени стали гуще, неверные отблески свечей вновь играли представление, превращая обычного судью в нечто страшное, непознанное, нечеловеческое… Ей впору испугаться, за такое и стыдить никто не станет. Но Эсмеральда не боялась. Фролло смотрел не на нее — прямой, злой взгляд направлен лишь на Феба, и ему стоило бы бежать куда подальше, пока не сгорел в диком адском пламени. Но у того такой возможности не было.

— Я все помню, судья, — капитан вытянулся по струнке, вспомнив наконец, какую должность занимает. Украдкой она рассмотрела и его. Ей было интересно узнать, как он сможет противостоять режущему взгляду, что заточен острее меча. Феб держался. Спина была прямая, смотрел он уверенно, а на лице ничего не отражалось, но… Приглядевшись, Эсмеральда заметила несколько капель пота, скатывающихся по его шее. Что, впрочем, могло ничего не значить. Во Дворце было не жарко, но под его доспехами надет тяжелый подлатник. Кто знает, может, все из-за него? — Разрешите приступить к выполнению приказов?

— Разрешаю, — милостиво ответил Фролло со странной улыбкой. Эсмеральда подивилась было, ведь улыбка вышла почти доброй. Но только почти. — Перед этим не забудь спуститься в пыточные и получить двадцать ударов плетей. Они послужат тебе уроком.

Феб помрачнел, а Эсмеральда все поняла. Позорное наказание назначено не за отлучку от службы. Он поплатился за то, что посмел увидеться с ней, заговорить, или, может быть, попытаться устроить побег. Короткий, мажущий взгляд Фролло на нее раскрыл его карты. Гнев — король мечей, что не рубит с плеча. Страх — восьмерка кубков, и все следует испить до дна. Четыре монеты — плата за расчетливость, щедро сдобренную ядом. И рыцарь — ревность, что на турнире заколет мечом любого, стараясь впечатлить даму. Расклад не сложен, но перетасовать карты и выложить сочетание получше уже не выйдет. Можно лишь погадать по-настоящему, в попытке понять судьбу, связавшую ее с жестоким судьей. А пока остается лишь читать то, что можно рассмотреть в его глазах. Страшных, ревнивых и темных как ночь. Пугающих и обжигающих любого, кто смеет приблизиться. Но робеющих, едва найдя ответ. Эсмеральда смотрела на него с простым любопытством, а он отвел взгляд спустя лишь несколько мгновений. Забавно. Впрочем, это не назовешь проявлением теплых чувств. «Он на них не способен», — напомнила она себе.

— Так точно, судья, — Феб прервал их переглядки, но ненадолго. С этими словами он и вышел, а она не проводила его взглядом. Незачем, да не хочется. Короткий разговор не убедил ее. И думать хотелось о другом.

— О чем вы здесь говорили? Что он с тобой делал? — спросил Фролло едва они остались одни. Теперь он жадно всматривался в ее лицо и подходил ближе. Эсмеральда посмотрела в ответ. Сначала равнодушно, а потом обеспокоено. Из прищуренных глаз ушла злость, поняв, что ей не рады. Но вот ревность, желание обладать, восходящее в безумие… Огонь, горевший в нем грозил сжечь целый Париж, а прежде всего — ее саму.

— Прекратите! — не выдержала она. Хотелось отступить, да только позади каменная кладка. Бежать некуда, а он все наступал, сам того не замечая. И не то чтобы страшно, но… Да кого она пытается обмануть? Безумие, стелящееся по полу, растекающееся по стенам и заполняющее легкие вместе с воздухом, пугало. Сковывало, не давая бежать. Эсмеральда храбрилась, не отводила взгляда и больно сжимала пальцами плечи⁽¹⁾, прижимая скрещенные руки к груди. Оцепенев, она не могла скользнуть даже вбок, чтобы сбежать. А Фролло осмотрел ее, особо разглядев распахнутый ворот рубахи, так и не зашнурованной вновь. Эсмеральда ощутила это кожей, словно на той оставили раскаленное клеймо. В ответ в груди заклокотало праведное возмущение. Да как он смеет?! — Хватит! Остановитесь!

Ее грозные выкрики возымели результат. Он остановился. Недовольно поджал губы, смерил ее теперь презрительным взглядом и шагнул к окну, отвернувшись. Она медленно повернула голову, чтобы видеть его. Отчасти чтобы успеть увернуться, если он решит ударить ее, отчасти потому, что несмотря на довольно смешанные чувства, ей хотелось понять, как он поступит в следующее мгновение. Эсмеральда говорила себе, что дело лишь в ее безопасности. Но правда была в другом. Хоть и пряталась глубоко. Фролло каждый раз обманывал ее. Не на словах, нет — пока что он держал свою клятву, хоть и желал ударить ее не один раз. Но едва все становилось слишком опасным, едва костер разгорался и грозил перерасти в пожарище, едва ей стоило по-настоящему испугаться — он отступал. В последние мгновения сдерживал себя, не позволяя совершить непоправимое. Будто фидельная⁽²⁾ струна, вот-вот готовая лопнуть, вдруг ослабевала и больше не таила в себе опасности порваться и больно ударить по лицу, оставив шрамы.

— У тебя на голове косынка. Зачем? — спокойный голос не дрожал и не был окрашен цветами чувств. Фролло, рассматривающий вечерний Париж за окном, больше походил на бесстрастную горгулью, нежели на человека. Однако, присмотревшись, Эсмеральда увидела, насколько побелели его пальцы, сжимающие угол подоконника. Он держался за темный камень так сильно, что это, должно быть, вызывало боль. Но наверняка знать было невозможно. На ничего не выражающем лице не проскользнуло ни тени.

— Не ваше дело! — она вспылила, не желая сознаваться. Молитва — это ее личное. Никто не должен посягать на таинство исповеди и на уединение ее обращения к Богу. Ей и так помешали, застали в самый уязвимый момент, да еще и насмехались над этим. Не хотелось вновь выслушивать обидные уколы.

Острый подбородок сильнее выдался вперед. Фролло превосходно владел собой, но эта маленькая деталь выдала его. Он был зол. Непомерно зол на непокорную цыганку, что раз за разом перечила ему, хоть и старался сокрыть это внутри, не пропуская ничего наружу. Еще немного — и злости, боли, ненависти, ревности и безумия станет так много, что себя он не удержит. Она это видела. И узнавать, больно ли ударит порвавшаяся струна, не захотела.

— Я молилась.

Черные нахмуренные брови чуть поднялись — он не ожидал такого ответа. Эсмеральда приготовилась было к очередной словесной схватке, готовилась ударить посильнее, едва он скажет какую-нибудь колкость. Но Фролло улыбнулся. Точно не насмешливо, не высокомерно и не ядовито, всего краем губ — лишь немного их приподнял, — но… Эта улыбка была не злой. Он, кажется, одобрял ее действия? Не веря своим глазам, вглядываясь все внимательней, она старалась усмотреть в этой странной, едва ли не неуместной на морщинистом лице улыбке что-то недоброе. Но у нее не выходило. А Фролло вдруг развернулся с поразительной живостью и протянул ей руку:

— Пойдем, цыганка. Нам пора домой.

1) В анатомии: верхняя часть руки до локтевого сустава.

Вернуться к тексту

2) Фиде́ль, вие́ла, фидл — обозначение группы струнных смычковых инструментов, широко распространенных в средневековой Европе.

Вернуться к тексту