Компромат на Хауса (гет)

— Я понимаю Ваши чувства, но и Вы поймите, ему нужно немного сна, — Роберт Чейз убеждал подругу пациента в том, что пора бы и ей сходить домой.

Молодая девушка не выходила из палаты больного почти 24 часа, всё болтала и болтала.

— А могу я здесь подождать? — спросила девушка, сверля взглядом Чейза.

Тот вздохнул, она, похоже, была непробиваема.

— Можете, но он проспит порядка десяти часов, это долго.

— Понимаете, я очень давно его знаю… И я не хочу его бросать сейчас, когда возле него никого нет, только я. Это как…

— Как шанс? — догадался Чейз.

— Как Вы?.. Хотя да, правда. Я не могу его добиться уже столько времени. Точнее… Я не могу признаться ему, ведь это не так просто.

— Почему же? Просто выдавить из себя определённый набор звуков. И будь, что будет!

Девушка пожала плечами, хотя всё её нутро не соглашалось с доктором.

— Не скажите. Это страшно, можно всё разрушить.

— Ну, откажет он Вам. Найдёте другого.

— А зачем, если я уже нашла его? Я хочу инициативы с его стороны, потому что я уверена в себе: я не откажу.

— Может, он в том же положении, что и Вы?

— Не мне судить, я могу быть уверена только в себе. Что же, я, правда, пойду домой, посплю. Пусть он позвонит мне, как проснётся.

Чейз усмехнулся. Это было смехотворно. Уж по сколько лет этим людям? К тридцати годам, а она всё боится, будто ей четырнадцать. Что сложного в том, чтобы сказать? Многие страдают от недоговорённости. Конечно, есть такие, как Хаус, кто мелет всё, что в голове. Но если слова важные, если они о любви, о дружбе, о чём-то хорошем, почему же люди их держат при себе? Глупости, даже если будет не так, как ты ожидал, ну и что? Нечего себя заведомо жалеть, желая себе только положительных ответов и исходов.

— Бедный австралийский мальчишка не знает, как для себя решить чужую проблему, — послышался голос Хауса почти над самым ухом Чейза.

— Вовсе нет, просто мне это кажется глупым. Она его любит, ну так пусть скажет. Тем более, сейчас, когда вероятность его смерти близится к шестидесяти процентам.

— Душечка, для любви никакие цифры ничего не решают.

— Вам ли говорить о любви, Хаус?

Грегори обошёл Чейза кругом.

— Когда мы любим, в нас всё переворачивается, наш эгоизм возрастает вдвое больше. Мы твердим, что любим объект нашего чувства и всё ради него сделаем, но мы делаем это не для него, а для себя. Мы хотим, чтобы этот объект был с нами, чтобы он целовал нас, спал с нами, всё с нами делал. А признаться, сделать шаг к такому объекту всегда болезненно, потому что ему этого, может, просто и не нужно. Люди, читающие мысли, не существуют. Ох, нет, погоди-ка! Я явно слышу, как ты думаешь! Господи, какое просветление, я уж считал, что ты не умеешь дума…

— Хаус! Что Вы хотите этим сказать?

— Ты паришься о вопросах любви, так и не определив для себя, что такое в твоём понимании любовь. Ты спал с женой настоятеля семинарии, ты завёл служебный роман на почве секса, женился, развёлся, спал со всем, что движется. А, погоди, со мной не спал... И не смотри на меня так, Чейз, у меня есть УИЛСОН!

Все обернулись, потому что на фамилии друга Хаус повысил голос. Но это же Хаус, через минуту все занялись обычным делом.

— Вы идиот, Хаус. Человек, который искренне не смог быть с любимой женщиной, когда той было плохо, учит меня, да уж.

— Я не смог искренне этого подать, да и что ты думаешь о человеке, который верит в вечность секса, но не в вечность какой-то духовной привязанности. Она ушла.

— Но не факт, что она не забрала с собой какие-то важные слова.

— А для этого, Чейз, есть догадка. Человек может догадываться. И наша подружайка предусмотрительна: она любит пациента, но не говорит ему, потому что он, догадываясь, никак не реагирует.

— Это бред, — отмахнулся Чейз.

— А ты всё сказал Кэмерон?

— Всё.

— Покопайся в груде пустоты своей головы, может, вспомнишь чего-нибудь, — Хаус ушёл прочь, заглатывая очередную порцию викодина.

Грир Хейз хмуро наблюдала за этим разговором. Чейз не вызывал у неё неприязни, но впечатления человека определённого в чём-либо он не создавал. Хаус провоцировал его на определение в жизни, начал с малого: с любви. Чего придумал этот социопат? Грир решила повыпытывать в первую очередь у Чейза что-нибудь о Хаусе. Именно поэтому она и направилась за Робертом в кафетерий.

— Можно? — спросила она разрешения подсесть.

Чейз немного испугался, но кивнул.

— Не пугайтесь, я не хочу с Вами спать, пусть и по симпатичности Ваша мордашка тут лидирует, — улыбнулась Грир.

— Ах, а я-то уж надумал себе…

— Не нужно иронии, Вы вправду подумали, что я к Вам подкатываю.

— Почему?

— Потому что Вы во всём склонны искать подтекст. По той причине Вы и не можете понять, почему люди скрывают положительные эмоции от других. Ладно бы ложь, да? Ладно бы дурное? Но почему хорошее?

— Верно. Вы слышали наш с Хаусом разговор?

Грир кратко пересказала всё, что она слышала. Чейз удивился. На личные вопросы Грир не отвечала, поэтому Роберт создал своё собственное восприятие этой девушки: приятная оболочка, но горькая, саркастичная начинка. Казалось, из неё скоро вылупится Хаус.

— То, что для Вас хорошая новость, — не всегда благо для другого человека. Все жалуются на то, что радости человек не делит ни с кем, оставляя себе, а горести стремится растрепать близким. Дерьмом не жалко делиться, доктор Чейз. А вот кусочком редкого в наше время пирожка под названием «Счастье»… Можно отдать его и вовсе потом не встретить. Люди склонны загадывать на будущее, потому что настоящее их чаще всего не устраивает, а прошлого уже не воротишь.

— То есть любить человека и молчать лучше? Лучше не знать, чем знать наверняка, даже если ответ будет не в вашу пользу?

— Знание приносит боль. А кто ищет боли осознано? Она боится принести боль ему, в первую очередь, не только себе. Если он откажет, то дружбе конец, ему больно. И ей больно, потому что любви конец, хотя не было и начала.

— То есть она обоим делает одолжение?

— Верно. Люди так делают, и нередко не ошибаются. Было бы куда проще, говори люди правду. Но правда сопряжена с болью, даже если у неё самый чистый посыл. Мы разные, вот где проблема.

— Мои убеждения не должны касаться остальных?

— А Вы эти убеждения для себя определите, — Грир вдруг перестала быть хмурой, она поглядела на Чейза так, будто отдавала ему последнюю кроху, последнюю каплю чего-то важного.

Чейз подумал и понял, что не знает, что именно его гложет. Любовь, да, он отвечал себе на вопрос. А что для него любовь? И тут-то пришло осознание, почему все боятся: для каждого это своё, и процент несовпадения куда более вероятен, чем любое совпадение. Вот в чём «магия» всех тех, кто находит в себе силы быть вместе всю жизнь — они изучают понимание любви партнёра. Многое становилось ясно при таком раскладе.

— Спасибо Вам, Грир, Вы тут, похоже, не только за бумажками следите.

— Что Вы, только за ними. Так вот, скажите мне, кто этот Хаус?

Чейз понял, что не от доброты душевной был этот разговор. Но хуже от этого не стало. Он привёл кучу примеров провокаций Хауса, даже не подозревая, что Грир всё записывает на диктофон.

— Хаус — провокатор, — закончил Чейз.

— Странно-странно, что она раньше не допёрла, — Хаус сидел за соседним столиком. — Философия принятия любой любви и боязни боли — как это мило, девушка с именем парня.

— А Вы что знаете об этом? Вы боли как огня боитесь.

— Я с ней живу.

— Ну, а приумножить страшно. Поэтому Вы все моральные границы отправили куда подальше, Вам и физической боли достаточно!

— А ты, я вижу, наоборот. Укусик комарика тебя в кому не введёт? А то сколько в этих речах моральной боли, что я даже не могу себя, как следует, сдержать, чтобы не добавить тебе физической. И, ой, как нечестно получается: в моём случае добиться желаемого легче.

Хаус стукнул тростью по ноге Грир. Та не отреагировала, но в голове пронеслась уйма нелицеприятных выражений.

— И ты ставишь любовь под какую-то систему, говоря, что никакой системы нет. Вы идиоты, — на том Хаус покинул Чейза и Грир.

* * *

Грир собиралась домой злая, полная ненависти к Хаусу. Он говорил интересные вещи, а главное, он говорил то, что и она бы сказала, будь смелее в своих высказываниях. Это пугало. На выходе Грир так задумалась, что столкнулась с Майкой. Парень поспешил извиниться.

— Это я виновата, не нужно идти впереди планеты всей, лишь бы поскорее уйти. Майка, так ведь?

— Да, глупое имя…

— Да ладно тебе. Я вообще Грир. И ты запомнил, как Хаус унизил меня тогда. Тебе это даже польстило. Слушай, а, может, чтобы мне было не так смешно, а тебе не так обидно, я буду звать тебя Майком? Или Майки?

Рыжий парень почему-то залился краской. Он натянуто улыбнулся и кивнул, поправив свои очки.

— Отлично. И ты тогда можешь придумать что-то менее дурацкое, чем Грир.

— Нет, мне очень даже нравится Ваше имя. До завтра.

Грир Хейз стояла в оцепенении. Интересно, а каковы у этого парня представления о любви? Грир сама не понимала, что для неё есть любовь, что есть любое из вечных понятий…

— Тупое имя, — крикнул Хаус, помахивая тростью.

«Действительно, провокатор», — подумала про себя мисс Хейз.