Остатки каменного сердца (гет)

Рана заживала, но общее самочувствие лучше не становилось. Хозяин хаты не смог понять, в чём же дело, поэтому как только Ольгерд смог подняться с кровати и худо-бедно перебирать ногами, повёл его к травнице.

— Расскажи мне, что произошло, раз уж помогаешь, — попросил Ольгерд после очень долгого молчания в пути.

Мужчина вздохнул.

— Ишь какой хитрый! Ты вот меня послушай, старого. Я, как это принято у вас там выражаться, ещё с щенячьего возраста вспарывал вепрей и ставил капканы на разную живность. И даже близость к природе не спасла меня: перевидел я столько, что уж тошно жить на этом свете. И всё же стал я тем, кто есть, благодаря родине своей — Велену. Ты ведь тоже с тех мест? Сразу я понял. Так вот ты мне и ответь в первую очередь. Ещё раз спрошу: что же стало с моей родиной?

— Жива. Да только на последнем издыхании.

И снова помолчали. Ветер колыхал высокую траву, прохаживался по лесу, поддувая в спины. Ольгерд прочувствовал каждую мурашку, пожалел, что не имеет больше той неуязвимости, что имел раньше. Не всё человеческое, по чему он так иногда скучал, было приятным. А он уж и позабыл… Освежать воспоминания в достаточно уязвимом состоянии ему не нравилось. Мужик накинул на Ольгерда тряпьё, чтоб было теплее.

— Так это, стал-быть… Поэтому ты оттуда бежал?

— Не совсем, хозяин. Я не бежал. Я, скорее, блуждал…

Мужик сжал кулаки, словно очень что-то его раздосадовало. Присел у дороги. Ольгерд устроился рядом, даже обрадовался, что снова организовался небольшой привал. Он устал идти.

— Если б не бабы, никогда бы родину свою не бросил. Уничтожили, суки, нашу жизнь сраные «чёрные» (нильфы, чёрт бы их!) да бешеный Радовид. Ненавижу мразей! А от тебя мне много не нужно, расскажи, что там творится.

Почувствовать тоску по родине да и вообще по кому-либо Ольгерд всё ещё не мог. Вспоминая об Ирис, семье или доме что-то сжималось в груди, было больно. Но тоска и боль не одно и то же. Фон Эверека удивило, что в пожилом мужике осталось ещё что-то тёплое по отношению к месту, где он лишился практически всего. Не по годам бодр, а в душе неистовая тоска. Ольгерд это видел, но понять не мог. Не знал, какие слова можно подобрать, что именно стоит рассказать о Велене. Поэтому промолчал. И мужик на его вопрос тоже никак не ответил.

Чем дольше шли и дальше уходили от хаты, тем чаще приходилось останавливаться. Нестабильное состояние Ольгерда не позволяло двигаться быстрее. В таких условиях вообще сложно было из себя хоть словцо выдавить, оба так и оставались всю дорогу без ответов на свои вопросы.

* * *

Высокая грузная травница бормотала себе под нос. Перемалывала в ступке травы, пока незваный гость нёс воду. Больной с дороги задремал, сон его был беспокойным. Иногда она поворачивала на Ольгерда голову и прерывала поиск нужной травы среди многочисленных мешочков. Прислушивалась к дыханию, хмурилась и возвращалась к своим делам.

С водой вернулся мужик. Он отпил добрую часть из одного кувшина, а второй, наполненный до краёв, протянул травнице.

— Ну и как он? Жить-то будет?

Женщина наблюдала за раненым, сделала вывод, что жить будет. Но не была уверена, что долго.

— Будет. Это яд, да только плохо приготовленный. Да и пан тебе достался, старик, дюже сильный. Будем лечить. Только в новую драку лезть не рекомендую. Нужно отдыхать и набираться сил. Пусть лежит пан, раз ты за него ручаешься, так уж и быть. Друг твой добрый, а?

— Да кто его знает… Зла мне не делал, может, и будет другом.

Ольгерд не подал вида, что проснулся. Он слушал, а внутри всё переворачивалось. Фон Эверек вдруг осознал, что довольно давно (не считая поступка Белого волка) к нему никто не относился с добротой. Неужели убийство одного даёт такое явное поощрение от другого? Да, он с таким уже сталкивался. Но это называлось приказом и обговаривалось всегда заранее. А здесь… Никто ничего не заказывал, никто не распоряжался, а какой-то мужик чувствует себя обязанным и ручается за рубаку. Ольгерд криво ухмыльнулся, ему предстояло многое обдумать и прийти в себя.