В свете Четырнадцати (джен)

Примечания:

Когда Коль выходит, играет "Eeny-weeny, teeny-weeny// Shriveled little short dick man", и вы не переубедите меня. Он буквально амбассадор этой песни.

Курсив в диалогах — высокий валирийский.

Я хочу ещё раз напомнить, что повествование ведётся от лица конкретного персонажа, что автоматически делает его ненадёжным рассказчиком. Это додумки и мысли Эймонда, это его мнения и отношения.

«Люди, одержимые любовью, становятся слепы и глухи ко всему на свете, кроме своей любви. Они так же не принадлежат себе, как рабы, прикованные к скамьям на галере».

Уильям Сомерсет Моэм «Луна и грош»

Эймонд недовольно поморщился. Голос сира Кристона вызывал у него раздражение и головную боль. Теперь он понимал, почему сестра его отвергла. Стоило Эймонду один раз обмолвиться, что лучшего воина, чем принц Деймон, было не найти во всём Вестеросе, как мужчина пустился в яростные объяснения того, почему это было не так. Выглядело ещё более жалко, чем должно было. Эймонд его не спрашивал.

Принц Деймон участвовал в войнах, сражался с лучшими мечниками Эссоса в своих путешествиях. Что мог противопоставить ему мелкий рыцарь, проводящий свои дни подле королевы? Одно старое сражение на турнире? Которое и сражением-то настоящим назвать было нельзя? Эймонда так и тянуло поднять рыцаря на смех, но не было желания потом выслушивать нотации матери.

Сиру Кристону просто когда-то повезло понравиться маленькой девочке, а теперь он смел бросать оскорблённые взгляды на Наследницу трона, будто она была ему что-то должна. Эймонд не испытывал ничего, кроме презрения к мужчине, который забыл свой долг. Верный щит королевы. Какая жалость. Королевская гвардия должна была быть верна монарху, выполняя его приказы и храня тайны, а не таскаться голодной псиной за королевской пиздой. Рейнира возвысила его, и это была знаменитая дорнийская благодарность? Эймонду хотелось оскопить ублюдка.

Теперь у него были силы сделать это, и защита собственной семьи — достаточно веская причина, чтобы замарать руки.

Все самые яркие воспоминания Эймонда были связаны с его сёстрами и братьями. Он было ещё совсем маленьким, когда Рейнира взяла его в первый полёт на Сиракс. И всякий раз, когда он просил, она находила время, чтобы показать ему небо. Эта непреодолимая жажда полёта была у него внутри с самого рождения.

Эйгон был ленив и с большим удовольствием предпочитал пить или куролесить в Королевской гавани, чем летать на Санфайере. Всадник и дракон были похожи друг на друга: Сайнфайер тоже не любил особо двигаться, зато ему нравилось лежать на солнце, снисходительно принимая скот от хранителей. Эймонд находил это убогим в той же степени, что и забавным.

Он завидовал своим братьям и сёстрам. Из всех детей короля он единственный не заявил права на дракона. Рейнира всегда убеждала его, что он просто был ещё слишком юн. Принцессе Рейнис и принцу Деймону тоже не были даны драконьи яйца. Понадобилось время. Эймонд всегда думал, что нужна была только чужая смерть. И хотя у них были свободные взрослые драконы, Эймонд откуда-то знал, что кому-то тоже придётся умереть ради него.

В детстве эта мысль пугала его особенно сильно, потому что он не хотел получить дракона такой ценой. Сама мысль о потере его братьев или сестёр была мучительна. Он хотел летать бок о бок с семьёй, но не такой ценой.

Когда Рейнира вышла замуж и родила мальчиков, которые пробудили своих драконов в колыбели, Эймонд почувствовал не зависть, а ужас. А если это были они? Если один из этих детей должен будет умереть, чтобы у Эймонда появился дракон? Насколько большую боль это причинило бы его сестре? Рейнира любила своих сильных мальчиков неистовой драконьей любовью. Казалось, что потеря любого из них могла пошатнуть её разум. Как он мог причинить ей такую боль?

Он всегда тянулся к Рейнире. Ей всегда было до него дело, она всегда была готова обнять его и ласково потрепать по макушке, обучая новому валирийскому слову. Эймонд всегда усердно учился, желая порадовать её и получить очередную похвалу.

Всегда, всегда, всегда… Как молитва, как вечное обещание, что он никогда не будет покинут.

Став старше, он порой задумывался о своей матери, королеве, но, если честно, эти мысли всегда смазывались, и он быстро забывал про них. Как будто она была незначительна в той же степени, что и король. Просто смазанные фигуры, что отметились в его судьбе. Эймонд не чувствовал к ним ничего. Он понимал, почему Джейс или Люк так любили свою мать. Это была Рейнира. Его сестра была совершенна настолько, что ни одна из жалких статуй Семи не могла соперничать ни с её добротой, ни уж тем более с драконьим гневом.

Это было предметом его зависти. Не драконы.

Септа Рейлла учила их уважать и почитать своих родителей, но в ней самой не было почтения. Её слова звучали пусто и безлико, она словно спешила быстро проговорить их и перейти к следующему пункту.

Септу Рейллу от архимейстера Вейгона отличала лишь благочестивая маска. Она или Эйрея, но одна из них должна была занять трон после своего отца. Дядя не наследовал раньше племянницы.

Эймонд находил эту мысль забавной. Правда, чем Джехейрис отличался от Мейгора? Он не убил своих племянниц, нет. Он просто задушил их в стенах крепости, лишив прав на драконов и вынудив, в конце концов, бежать как можно дальше от замка. Они были наследницами, их родители были всадниками… Такая бесполезная трата чистой валирийской крови.

Одним решением Мейгор разрубил целые поколения, как и Джехейрис… И Визерис. Эймонду хотелось смеяться от этой непрекращающейся цепочки узурпаторов. И ради чего? Уродливого железного кресла?

Уважай отца и мать…

Эймонд морщился, но слушал, внимал и уважал королевскую волю. Ему не было дела ни до традиций, ни до того, кто был на самом деле прав во всей этой истории. Если это делало его лицемером — то что с того? Рейнира хотела трон — Эймонд положил бы к её ногам куда больше старой железки.

Эйгон был пиздой. При всей любви Эймонда к нему это было так, и никто так не хотел, чтобы Рейнира взошла на трон, как их брат. Разве это было нехорошо? Сестра была старше, её готовил к этому сам архимейстер Вейгон и приглашённые принцессой Рейнис учителя. В конце концов, она хотела этого! Разве это было плохо?

Эймонд в детстве представлял себя рыцарем подле её трона. Белый плащ, меч и вечная клятва защищать королеву и её тайны до конца своих дней. Даже если бы ему не досталось дракона, он бы всё равно смог занять почётное место в истории.

Маме вначале понравились его размышления, но, когда он дошёл до части про королеву, её лицо резко исказилось. Всё спокойствие слетело с неё, и она в гневе влепила ему пощёчину.

В чём была его вина? В том, что он почитал отца своего и его волю? Разве не об этом писалось в так любимых мамой книгах? Почему она была не согласна, если все были довольны?

Эймонда разрывало от этой двойственности. «Почитай отца и мать…» Ни в одной книге не говорилось, что было делать, если они противоречили друг другу. Это был первый раз, когда он столкнулся с вопросами, на которые никто не спешил давать ему ответы. Конечно, он пришёл с ними к Рейнире. Его умная старшая сестра всегда находила время выслушать его, даже если теперь была занята ещё больше.

— О дорогой, мне очень жаль, что меня не было рядом, чтобы защитить тебя, — Рейнира притянула его в объятия, ласково прижимая к груди.

Эймонд почувствовал себя немного смущённым. Она так искренне волновалась за него, как будто он был кем-то очень важным.

— Но послушай меня, милый, — нежный и заботливый голос сестры всегда околдовывал его. — Ты и я — мы драконьей крови, так?

— Да, — кивнул Эймонд, словно в трансе.

Валирийский был их тайным языком. Почти шифром, который они могли использовать, чтобы скрыть от других свои чувства и мысли. Это было чем-то только их. Сокровенным, тайным, важным.

— Ты мой младший брат, и я хочу, чтобы ты был счастлив, ты же знаешь это?

— Да.

— Поэтому какие глупости ни извергала бы королева, ты всегда должен помнить это. Я предам огню любого, кто поднимет на тебя руку, — чувство безопасности и защиты легло на его плечи самым мягким пуховым одеялом. — Деймон когда-то сказал мне это, и теперь я говорю тебе. Кровь дракона течёт густо, дорогой брат. Мы защищаем друг друга перед лицом змей, алчущих нашей силы и власти.

Она нежно поцеловала его в лоб, и Эймонд почувствовал покой. Чтобы ни происходило, на его стороне всегда будет сестра.

На следующий день он убедился в этом самолично. Королева всячески пыталась спрятать это, но украшения и ткань не могли полностью скрыть синяк, оставшийся на скуле. Рейнира невинно улыбалась, люди шептались, но только Эймонд знал правду. Его наполнило приятное чувство важности.

Рейнира никогда не переставала о нём заботиться.

Когда умер сир Харвин, Эймонд был там, чтобы поддержать её. Они все были: Эйгон, Алисса и даже маленький Дейрон, потому что их сестра страдала, хотя изо всех сил старалась держаться сильной перед своими детьми. Эймонд чувствовал некоторую ответственность за этих сильных мальчиков.

Люк жался к нему или к матери, желая спрятать слёзы в чьих-то объятиях. Его кудряшки всё время торчали во все стороны, потому что он не давал никому себя расчесать, и Эймонду приходилось делать это вместо служанок. Люк тихо сопел, как маленький ёжик, но послушно терпел. Эймонд признавал, что мальчик был его любимцем.

Хотя кровь Первых людей оказалась сильнее валирийской, как это часто случалось, маленький Люцерис был копией своей матери. Губы в форме сердца, большие глаза, скулы и пухлые щёки, очаровательная улыбка и яростная импульсивность. Он взял от своей матери всё, кроме цвета волос и глаз. Эймонду было сложно сопротивляться подобному сочетанию.

Он и не пытался. Его кровь горела, а разум взывал к сестре, как будто кто-то не прекращал шептать ему на ухо.

Рейнира, Рейнира, Рейнира…

Это могло стать проклятием, но Эймонд искал в этом спасение, какой-то маяк, который осветил бы его путь, провёл сквозь холодные коридоры Красной крепости.

Эймонд просто держался рядом с Люком, следя за тем, чтобы он выглядел по-королевски, а не убегал от служанок неумытым и непричёсанным. Это была такая мелочь.

— Ты ведь знаешь, кому была выгодна смерть десницы? — кривился Эйгон.

Он почти шептал, словно боялся, что его ещё кто-то мог услышать. Эймонд непонимающе смотрел на брата. Иногда особенности окружающей обстановки ускользали от него. Это заставляло его чувствовать себя беспомощным. Он поморщился, пытаясь сосредоточиться.

— Отец уже называл нового десницу?

— Нет, но все знают, что мама пытается уповать на некогда тёплые чувства короля к её отцу, — легкомысленно ответил Эйгон.

— Ты же не думаешь?..

— Я просто повторяю то, что говорят Золотые плащи. Всё случилось слишком вовремя.

Эймонд тогда отмахнулся от его слов, будто сама мысль о том, что мама могла причинить Рейнире такие муки, причиняла ему самому боль. Она бы этого не сделала? Не сделала ведь?

Смерть принцессы Лейны стала ещё одним ударом, который затмил все его размышления. Ему просто некогда было думать о королеве, когда его сестра вновь страдала. Эймонд знал, что она всегда твёрдо держалась перед лицом двора, но ему было позволено видеть, как горе гнуло её спину в безопасности покоев. Как будто ударов было недостаточно, как будто какому-то из Четырнадцати нравилось смотреть, как сестра проливала слёзы.

Алисса говорила, что некоторые вещи были просто неизбежны, потому что судьба не могла отклониться слишком сильно. Она говорила что-то о равноценном обмене, но Эймонд никогда к ней не прислушивался.

Алисса не была глупой (он бы лишил языка любого, кто посмел сказать подобное). Она просто была… Другой. Её витиеватая речь всегда ставила его в тупик. Казалось, что она буквально плела разговор, как паук — паутину. В конце концов, ты путался в шёлке и уже не мог разобраться, как оказался в ловушке.

Иногда ему удавалось угадывать направление её мыслей, но большую часть времени сестра оставалась для него загадкой. Он не испытывал к ней такой жажды, как к Рейнире, но Алиссе это было и не нужно. Она всегда была исключительно добра к нему и утверждала, что его время полётов ещё не пришло.

Когда они все прибыли в Дрифтмарк, чтобы почтить память принцессы Лейны, Эймонд впервые увидел Вхагар. Он знал — она ждала его, она звала его, она нуждалась в нём. Особенно теперь, когда её последняя всадница встретила свой конец в морских пучинах.

Эймонду казалось, что не было ничего, чего он хотел хотя бы в половину так сильно, как оказаться на пляже и прикоснуться к ней, подняться в полёт, но… Каждый раз его останавливала одна единственная мысль — это причинило бы боль Рейнире.

На её плечи легло два траура почти друг за другом. Эту тяжесть она несла в одиночестве. Поэтому он останавливал себя. Как бы сильна ни была его жажда, Эймонд вспоминал слёзы на щеках сестры и её напряжённую осанку — и запрещал себе об этом думать.

В один из дней эта жажда, это застарелое чувство несправедливости и обиды на мир взяли верх. Он выбрался из своих покоев на удивление легко, как будто охраны и не было. Эймонд успел добраться до пляжа, когда обуздал свои желания. К собственному стыду, ему пришлось признать, что сил вернуться у него уже не было. Его, как магнитом, тянуло к старой драконице. Казалось, что она безмятежно спала на песчаном пляже, но Эймонд чувствовал её боль. Он знал, что старое сердце кровоточило, желая разделить с кем-то эту трагедию.

Его снова разрывали на части двойственные чувства, поэтому он просто сидел и смотрел на Вхагар. Желания зудели под кожей, холодный ветер забивался под траурные одежды, и на зубах скрипел песок.

Ему нужно было пойти к Рейнире, ему нужна была её помощь, как и раньше. У неё всегда были ответы на все его вопросы, она всегда была на его стороне. Может, и в этот раз у неё было для него немного понимания?

— Эймонд, это ты? — голос раздался позади него.

Он вздрогнул, чувствуя себя пристыженным, почти пойманным на месте преступления, но это было не так!.. Он знал, конечно, он знал, что было правильно вначале выждать траур, а потом дать возможность детям всадника попробовать заявить права. Это то, что было с принцессой Рейнис, принцем Деймоном и Мелеис. Дань уважения к чужому горю, и он не хотел!.. Он правда не хотел причинять боль своей сестре! Как он мог объяснить ей эту непередаваемую тягу? Эту жажду в глубине своей души?

— Mandia!⁽¹⁾ — Эймонд был в отчаянии.

Казалось, напряжение всех дней просто достигло своего предела, и он почувствовал злые и постыдные слёзы. Эмоции грозились похоронить его под собой, и его руки дрожали так сильно, что он не был уверен, что смог бы сейчас держать меч. Он даже не заметил принца Деймона рядом с сестрой, настолько велики были чувства, захлестнувшие его.

— Брат, что случилось? — наверное, она заметила его нервное состояние и в первую очередь поспешила позаботиться о нём.

Эймонд не заслуживал этого, он ничего никогда не заслуживал.

— Я не собирался… Я не хотел быть не уважительным, — ему казалось богохульством марать валирийский язык этой грязью. — Я просто… Я не мог быть где-то ещё! Я решил, что могу просто посмотреть на неё, что это будет приемлемо! Я не!..

Он икал, чувствуя, что задыхается, что его грудь распирает от давления, а живот сжимается от страха. Эймонд бы просто не мог пережить, если бы Рейнира разочаровалась в нём. Он цеплялся за её образ, как утопающий, как приговорённый. Почему он просто не мог хотеть меньше?

— Мой дорогой мальчик, — нежный голос Рейниры был подобен мёду для его ушей, а её объятия не могли сравниться ни с чем в этом мире. — Почему ты не пришёл ко мне с этим раньше?

— Возможно, у Хайтауэров в крови являться, как воры, среди ночи, — зло хмыкнул принц Деймон.

Эймонд вздрогнул, чувствуя себя ещё меньше и хуже, чем он уже был.

— Заткнись, Деймон, — резко ответила Рейнира, крепче прижимая Эймонда к себе, как будто желая защитить его от всех бед этого мира, даже если это значило отвернуться от своего царственного дяди.

— Помнишь, что я говорила тебе в прошлый раз? — ласково спросила его сестра.

В свете звёзд и луны он едва мог её видеть, но Эймонд просто знал, что она улыбалась, что эта нежная и ласковая улыбка была посвящена ему.

— Да, — он кивнул головой, как болванчик.

— Прекрасно. Значит, сейчас мы вернёмся в замок, а утром поговорим с Рейной и Бейлой, хорошо?

— Ты же не собираешься?.. — в голосе его дяди отчётливо слышалось недовольство и неверие.

— Заткнись, Деймон, — повторила Рейнира всё тем же тоном.

Голос его сестры практически пел. Она крепко взяла его за руку и уверенно отправилась в сторону замка.

Эймонд не мог сдержать улыбки. Приятно было снова чувствовать себя первым, важным.

Утром сестра сделала ровно то, что и обещала. Дядя Деймон, должно быть, уже рассказал своим дочерям суть. Они были настроены враждебно, особенно Бейла, как будто были готовы драться за Вхагар, как будто Эймонд был вором.

Это напоминало ему о собственной неуверенности, но Рейнира поддерживала его, и, если быть совсем честным, Эймонду не было никакого дела до своих кузин и их мнений. Они могли ненавидеть его и дальше — лишь бы Рейнира оставалась на его стороне.

— Ей больно, — сказал Эймонд, чувствуя себя необычайно смелым, когда за его спиной стояла Рейнира, — и одиноко, она горюет. Она зовёт, но я… Было бы неправильно лишить тебя этого шанса.

— Чего ради ты тогда прокрался к ней ночью? — язвительно уточнил дядя Деймон.

Эймонд вспыхнул. Ему всегда говорили, что никто лучше принца Деймона не разбирался в валирийской культуре в Вестеросе и потягаться с ним могли разве что Селтигары. Видимо, врали. Их связь с драконами оставалась священной, и не Эймонду было выбирать, когда этот зов разделил бы его жизнь на до и после. И уж точно не принцу Деймону! Как кровь Древней Валирии он лучше всех должен был это понимать.

— Вы знаете, о чём я! — зашипел Эймонд. — Или разбираетесь в нашей культуре хуже, чем я думал!

— Нашей!.. — как и говорилось в слухах, его дядя не был образчиком терпения и милосердия.

Он вспыхнул так же, как Эймонд, мгновенно.

— Хватит, — Рейнире даже не пришлось повышать голос, чтобы они услышали её и замерли, полные гнева и раздражения, но молчаливые и покорные.

— Девочки, я прошу прощения за то, что мужчины этой семьи не умеют выбирать свои битвы.

Эймонд тут же сник, неловко ёрзая под сильной хваткой сестры.

— Эймонд хотел извиниться. С его стороны было грубо поступать подобным образом на похоронах. Завтра мы вернёмся в Красную крепость. Я знаю, что большая шумиха лишь мешает примириться с горем, — голос Рейниры был печален, и Эймонд не посмел возразить.

Он чувствовал себя почти преданным. У него были все права на Вхагар, почему… Почему он просто не мог?.. Ему так хотелось подняться в небо! Крепкая хватка сестры напоминала о её решении, и ему казалось, что это было наказанием. Рейнира была недовольна его поведением и давала это понять. Эта мысль пугала его. Что-то странное, похожее на панику, дрожало и нарастало в нём. Его пугала не столько возможность потерять Вхагар, сколько мысль об отчуждённости сестры.

Рейнира больше ничего не сказала и покинула солярий. Они хранили молчание вплоть до выделенных ей покоев.

— Сестра… Я не… — голос Эймонда дрожал, он чувствовал себя таким жалким.

Снова.

— Не торопись с выводами, valonqar⁽²⁾, — Рейнира была царственно спокойна.

Эймонд наконец заметил, что она не злилась.

— То, что ты пытался сделать, было неправильно, — мягко заметила она. — В сложившейся ситуации я не могу просто дать тебе то, что ты хочешь.

— Я понимаю, — тихо пробормотал Эймонд, смотря себе под ноги.

Ему было стыдно, что он так подводил сестру, хотя она всё ещё горевала и носила траур по сиру Харвину.

— Но, если ты не врёшь… — он скорее почувствовал её горький взгляд, чем увидел.

Горечь часто преследовала его сестру в последнее время. Потеря сира Харвина оставила открытую рану на её сердце. Эймонд не мог называть это великой историей любви, но это было больше. Уважение, верность и молчаливая жертвенность. Нежность, забота и страстная влюблённость. Любовь простая и приземлённая, и от того самая прекрасная. Это больше, чем могла иметь его мать.

Сир Харвин видел в Рейнире будущую королеву и относился к ней соответствующе. Когда мечта о белом рыцарстве разбилась о суровую реальность, Эймонд обратил своё внимание на сира Харвина. Он был рыцарем во всех смыслах этого слова; воином, какого ещё стоило поискать; мужем, которого Рейнира заслуживала; любящим отцом.

Последнее всегда отдавало лёгким привкусом зависти. Эймонд научился с этим жить, как жил годами без дракона.

— Вхагар последует за тобой в Красную крепость, и это будет её выбор.

Эймонд поднял удивлённый взгляд на сестру.

— В следующий раз просто приходи ко мне, дорогой брат. — Рейнира хитро посмотрела на него, но попыталась придать своему голосу строгости: — А до того времени я не хочу, чтобы тебя видели где-либо без свидетелей!

— Kessa⁽³⁾, — Эймонд закатил глаза.

Сестра не злилась на него. Вообще-то она даже помогла ему никого не оскорбить, избежать ссоры с Веларионами и получить то, чего он всегда хотел.

Когда Вхагар последовала за ними в Королевскую гавань, его мама гордо улыбнулась. В её глазах, казалось, зажглась надежда.

— Я знала, что тебе предназначено нечто великое, — её голос был полон радости, но Эймонд не чувствовал ничего, кроме предостерегающего шёпота Эйгона на краю сознания.

Его мать нуждалась в поддержке. Кого-то лояльного, умного и знающего, что делать. Кого-то, кто будет на её стороне по определению. Его тошнило от мелькающих догадок.

Ему нужно было защитить свою семью.

Дядя Деймон вопреки всем прогнозам не покинул Вестерос, а после окончания траура женился на Рейнире. Этот союз был полностью одобрен Веларионами, и у короля не осталось выбора, кроме как праздновать вместе со всеми.

Эймонд никогда не задумывался над тем, какие обиды имели его отец и дядя друг к другу, но ему казалось, что это что-то старое и давно разложившееся волочилось голым скелетом за их спинами. Это было тесно связано с событиями, которые происходили, когда Эймонд был ещё слишком мал, а слова матери были полны скорее яда, чем истины. Иногда он задумывался, как мама ещё не захлебнулась в своей ярости. Казалось, она ненавидела каждый момент, связанный с Рейнирой. Столько обиды… Гнева.

Алисса говорила, что она просто была глупой. И набожной. Её боги не отвечали на молитвы и не преподносили даров или провидений. Сколь бы упорно королева ни приклоняла колени в септе, Алисса качала головой и бормотала, что «павшие не дают ответов», что бы это ни значило.

Эймонд никогда не придавал размышлениям о матери большого значения. Они всегда были подёрнуты лёгкой дымкой тумана, и стоило ему отвлечься, как мысль терялась, растворяясь, как туман по утру. Возможно, это и не было так важно. В конце концов, у него всё ещё была Рейнира и братья с Алиссой.

Он взял бы всё, что они были готовы ему дать. Теперь у него была Вхагар. Он был воином. Может, этого было бы достаточно, чтобы стоять рядом с будущей королевой?

Эймонд не сильно удивился, когда Алисса нашла способ навсегда сбежать из Красной крепости. Она была странной, а не глупой. Двор был слишком удушающим местом для неё. Она получила прекрасную партию. Даже с годами Эймонд не потерял своего фаворитизма, поэтому действительно был рад за сестру.

Он не думал, что Эйгон тоже надолго задержится в Королевской гавани. Его брат сделал бы что угодно, чтобы сбежать из-под фанатичного ока матери и расчётливой руки десницы. Он был частью их плана, но Эйгон не обольщался и всегда помнил — скорее пешкой, чем королём. Способом возвыситься до прежних высот; утвердить главенство Веры, которая едва не пала во времена Мейгора.

Ни что из этого не волновало никого из них. В конце концов, их мать сама всегда говорила, что они полноправные Таргариены. Чего она ожидала теперь? Зелёных одежд? Это было так забавно… И глупо. Алисса слишком часто оказывалась права.

Всё шло своим чередом, и Эймонд не думал об этом, пока на Ступенях не погиб сир Лейнор, спасая своего отца, а лорд Корлис не оказался тяжело ранен.

Эймонд не был глуп, он знал — финальный акт близок, и многое должно было решиться, когда Веймонд Веларион потребовал бы своего. Прихлебатель великого капитана. Очевидно, что он хотел большего, ошибочно думая, что его где-то обделили.

Эймонд никогда не имел с лордом Корлисом долгих разговоров, но он знал, что своё состояние тот сделал сам. У Веймонда было куда больше шансов и возможностей, чем у его родственника. Он упустил всё. Это будет последний.

В другое время Эймонда бы не волновал вопрос наследования Дрифтмарка, но в планах сестры он должен был достаться Рейне и Лионелю. И если она хотела этого, то меньшее, что мог сделать Эймонд, — это преподнести ей его, достойный первой королевы дар.

Он подавил желание ухмыльнуться, насвистывая весёлый мотив. До приезда сестры ему оставалось решить одно маленькое дело. Мелочь на фоне грядущей бури.

— Ящик с апельсинами? — сир Ларджент удивлённо посмотрел на него.

— Он же хотел их продавать, — хмыкнул Эймонд.

В такие моменты его почему-то сравнивали с принцем Деймоном, но Эймонду больше нравилось думать о первой всаднице Вхагар. В конце концов, Рейнире всегда нравилась королева Висенья, разве нет?

Примечания:

Вообще, никто, кроме короля, не может назначать наказания ребёнку короля. За это можно и головы лишиться. Иерархия, хули ¯\_(ツ)_/¯

Хелейна\Алисса получила сестринскую любовь, Эйгона одарили любовью ребёнка к родителю, а Эймонд… Это было ожидаемо, да? Одержимость\поклонение, не так ли?)))) Пока Эйгон буквально гуглит «как съехать от родителей», Эймонд — «милфы религия». Есть идеи насчёт Дейрона? (я-то уже всё решила, но вдруг вы придумаете что-то повеселее)

Условия, в которых росли дети, также повлияли на саму Рейниру. Если вначале это было сильное непринятие, навязывание, то со временем, когда у неё появилась возможность узнать своих братьев и сестру, она прониклась к ним любовью. Теперь у них была возможность стать семьёй. И это желание не было только односторонним. Дело не только в том, что Рейнира их любит — они были рядом с ней, пока Деймон и Лейна были в Пентосе, лишь изредка навещая Вестерос. Они были с ней в её горе. Деймон просто не сразу понял, что ради них Рейнира предаст огню и его в том числе.

Королевство может сопротивляться. В конце концов, вряд ли оно просто примет женщину на троне при живом младшем брате, но оно также может сгореть в драконьем пламени. Ну, вы знаете, эти муки выбора и всё такое. У нас есть один Харренхол — может быть ещё один.

Объясняю реакцию Рейниры. Деймон немного потерял право кидать предъявы, когда разрушил репутацию Рейниры и съебался из Вестероса, оставив её разбираться со всем (да, я всё ещё немного зла, хоть и люблю его) (да, я немного кидаюсь в его огород (или голову), но он заслужил! Вообще, молодая (!) деймира — это моя Римская империя. Я люблю взрослую деймиру, потому что это два взрослых человека, которые несут груз своих ошибок, но молодая деймира? Трагедия. Юная Рейнира — это комната, полная людей, в которой никто не выбирает её. Ребёнка. Всегда есть что-то важнее: трон, наследник, ссора с братом, личные обиды, амбиции, задетое эго, долг, горе. Всегда. Это никогда не Рейнира. Её всегда недостаточно. Я собираюсь написать на эту тему такую зубодробилку, и Деймону придётся многое осознать в «Мейгоре»… Мужчины и эмоции…)

Возвращаясь к Вхагар, Деймон успешно делает вид, что ему ничего не нужно в Вестеросе. Он говорит об этом Визерису прямо. Если Вхагар не ответит Рейне, то по такой логике он может съебаться обратно в Пентос, а не делать вид, что ему есть дело до игры, в которой варится Рейнира. Пока он ещё не успел пообещать ей ничего. Как следствие, Рейнира и не рассчитывает на него. Она не в отчаянии — а просто защищает свои вложения (We are dynasty).

Изначально я реально думала, что Эймонд выждет траур и всё такое, но всё переигралось в процессе. Так что, кому сказала иначе — сори, я не специально.

Вы блять не представляете, как мы сейчас близки к «два мужа для первой королевы». Я просто слабая женщина.

1) Старшая сестра (высок. валир.)

Вернуться к тексту

2) младший брат (высок. валир.)

Вернуться к тексту

3) Да (валир.)

Вернуться к тексту