Наши чувства - феникс (гет)

К утру Эйприл пришла в себя. Дядя, принявший на себя тот же образ, что он носил все три месяца преподавания в школе, и виду не подал, что вчера между ними что-то произошло. Началась томительная игра в молчанку. Никаких приветствий, никаких разговоров — за столом в Большом зале они сидели с разных сторон и старательно делали вид, что их друг для друга не существует.

Эйприл была бледнее смерти. Николас, заметивший это, как всегда все замечал, нагнал ее в коридоре после завтрака, уточняя, все ли в порядке и не приболела ли она. С болью глянув в его медовые глаза, точно такие же, как у Мари, осветившиеся тем же беспокойством, Эйприл заставила себя улыбнуться и поправила его Когтевранский галстук.

Все было хорошо. Во всяком случае, должно было быть для него.

Дядя Аластор вышел с потоком студентов, переваливаясь с больной ноги на здоровую и по-звериному злобным взглядом глядя по сторонам. Его глаза лишь на мгновение задержались на Николасе и Эйприл. Мальчик хотел было со слабой улыбкой подойти к нему, как тот показательно отвернулся и пошел в совершенно другую сторону.

Эйприл сделала глубокий вздох.

— Не обращай внимание. Дядю Аластора в последнее время жутко донимает нога.

— Я мог бы помочь ему с промыванием, — вызвался было Николас, но Эйприл твердо отказала.

— Не обращай внимание и учись. Сейчас очень много проблем в мире, дорогой. Мама и дядя очень переживают из-за этого, поэтому мы с тобой должны их радовать. Хорошо?

Бросив на нее недоверчивый взгляд, Николас кивнул. Улыбнулся. Принял на себя обманчивый образ повиновения. Грудную клетку Эйприл сжала тоска и непонимание, что делать — она несла ответственность за этого ни в чем не повинного ребенка, в голове которого наверняка уже созрела пара сотен планов по выяснению, что же происходит с его родственниками.

Еще одна проблема на ее голову. На ее явно сумасшедшую голову — ночами ей все чаще снился Барти, и она замечала в дяде его идиотские черты. Тошнотворная тоска свела ее с ума, другого объяснения происходящему не было.

Эйприл улыбнулась в ответ племяннику.

— Отправляйся на занятия. Мне тоже пора.

* * *

Взгляд дяди преследовал. Эйприл чувствовала, как в течении следующих дней он смотрел на нее своим механическим глазом на завтраке, не поворачивая в ее сторону головы, как наблюдал за ее вечерними прогулками, выглядывая из окна учительской на первом этаже и утопая в дымке холодного ноябрьского воздуха. Казалось, он преследовал ее повсюду: на дорожках в Хогсмид под покрытой осенней позолотой листвой, в коридорах школы, в закоулках, на подступах к кабинету и буквально везде.

Она могла не видеть дядю, но он все же был рядом — мурашки бежали по коже, и Эйприл, делая вид, что не замечает ничего, заставляла себя держать спину ровно и стараться жить так, как раньше.

Получалось плохо. Дядя Аластор был для нее везде и нигде одновременно.

* * *

Спустя пять дней подобной пытки Эйприл начала ощущать, что зарабатывает нервный тик. В связи ее мыслями, снами и пошедшими против нее бунтом чувствами, это не было странным в отличие от того, что совершенно не смущало ни ее, ни сестру, как будто бы изредка дергающееся веко было делом настолько обыденным, что посвящать этому лишнюю минуту разговора никто не собирался.

Появившаяся из зеленого пламени камина Мари была мрачнее тучи. Эйприл — не лучше. Они расположились в темно-малиновых глубоких креслах друг напротив друга рядом с камином. Оранжевые языки огня отбрасывали узорчатые блики на уставшие, в полутьме комнаты казавшиеся лет на десять старше, лица. Между ними был круглый деревянный столик, бутылка вина, пакет с соком и два бокала.

Мари почти не пила — ее глаза, сфокусировавшиеся на окне, за которым бушевал ливень, смотрели куда-то вдаль, в неведомые Эйприл мысли. Пухлые губы изредка подрагивали, бывало, она морщилась и в тот же момент делала глоток или два полусладкого алкоголя. Усаживалась поудобнее и вздыхала, но ничего не говорила.

Эйприл хотелось высказать абсолютно все сомнения, что терзали ее, но язык не слушался. В своих глазах она была сумасшедшей — размышления о том, что ее дядя, ее родной дядя был другим человеком, были просто абсурдны и глупы. Она это прекрасно понимала. Ее дядя — один из лучших авроров — просто не мог не быть самим собой.

Но почему тогда он вел себя, словно чужой по отношению к Николасу и Мари? Почему остерегался ее?

— О, Мерлин, — простонала Эйприл и, пока сестра приходила в себя, быстро плеснула себе немного вина. Алкоголь действовал на нее отвратительно: она пьянела буквально от нескольких глотков и, как сказала мадам Помфри, сильно вредила своей печени, из-за чего получила настойчивый совет отказаться от выпивки. Эйприл так и сделала. Но раз в десять лет нарушение запрета не так уж и страшно. — Я не переживу этот год. Дядя сведет меня с ума.

— Кто же тогда останется у Николаса, когда я повидаюсь с его премилым отцом? Подумай о племяннике и не кисни, — скривившись, слегка пихнула ее носком ботинка Мари. — Эй, это что, вино? Эйприл!

Эйприл в ответ поднесла бокал к губам. В голове мелькнула слишком подлая мысль даже для нее. Глаза Мари прояснились от задумчивости и пылали гневными искрами.

— Тебе нельзя! — бессильно воскликнула она. — Что же ты за человек такой? Скоро сорок лет будет, а ведешь себя иногда хуже ребенка, — поднявшись, она попыталась было отнять бокал, но Эйприл остановила ее руку.

— Сделай для меня кое что, — полусладкий напиток смочил искусанные губы. — Только в тайне.

Мари подозрительно прищурилась. Довериться ее жестам было фатальной ошибкой для Эйприл — обманчиво ощутив, что та потеряла интерес к вину в ее руках и сконцентрировалась на любопытстве к ее словам, она позволила себе слегка расслабиться. Ровно в этот момент сестра резко нагнулась и выдернула бокал из ее пальцев. Несколько капель упало на пол. Дурацкая трата.

— Что?

— Только не посчитай меня за дуру, — наконец полностью получив внимание Мари, Эйприл поежилась от побежавших по коже мурашек. — В последнее время мне кажется, что дядя Аластор стал другим человеком. Как бы, пока мы были в отъезде, не произошло что-то плохое. Проверь у него дома, — зашептала она и поймала руку сестры, сжимая ее. — Я буду в Хогвартсе наблюдать за ним, но выйти не замеченной не смогу. Минусы преподавания. Ты же — свободная личность. Его племянница. Разве будет что-то такое, если за чем-нибудь появишься на его пороге?

— Эйприл, — Мари резко выдернула руку и отступила в сторону. — Ты говоришь, как сумасшедшая. Что значит, дядя — другой человек? Бред!

— Ну конечно, — коряво дернув уголком губ, язвительно отозвалась Эйприл и откинулась на мягкую спинку кресла. — Наш тот же дядя, с которым все в порядке, с ничего вдруг начал видеть в выросшем у него на руках Николасе Долохова и опасаться его, избегать меня, психовать, когда я спрашиваю, почему не пишет тебе. И полностью игнорировать тебя. Наш дядя Аластор занимается всем этим?

Мари громко вздохнула и качнула головой. Она явно не хотела поддаваться Эйприл, но сами по себе мысли зарождались и в ее голове тоже. Не просто так они были сестрами — общее детство, общая жизнь оставили свой отпечаток: многие их размышления, принципы и внутренние нормы морали были почти идентичны.

— Проникать в его дом? Это несерьезно, безумно легкомысленно и по-детски. Это глупо, Эйприл! Что там можно найти?

— В том-то и дело, что, быть может, что-то и можно, — подскочив и приблизив лицо к лицу Мари, прошептала разгоряченно Эйприл. — А можно не найти ничего. Разве нам обеим не станет легче, если мы поймем, что все в порядке? Тогда направим все силы на выяснение обиды, что причинили ему.

— А не проще ли сначала поговорить? — Мари фыркнула и повернулась к огню. Оранжевые блики придали ее лицу устрашающий красный оттенок. — Знаешь, адекватные люди обычно решают проблемы разговором.

— Я уже пыталась поговорить с ним. Он наорал на меня буквально на третьей минуте, посмеялся над побегом Долохова и сказал, что ты обречена, потому что тот не прощает ошибок. Он произнес это с такой язвительной насмешкой, с такой угрозой в голосе, что я потеряла дар речи. Скажи, неужели наш дядя, как бы сильно он на нас не обижался, позволил бы себе такие слова? — схватив ее за руки, воскликнула Эйприл.

Мари не смотрела на нее, о чем-то напряженно думая. И пусть Эйприл не было дано залезть в ее голову и узнать все досконально, она чувствовала, знала, что сумела подтолкнуть ее к действию.

— Придумай, как ты будешь оправдывать меня перед ним и судом, — выдернув руки, холодным тоном произнесла Мари.

Не сказав больше ни слова, она взяла горстку пепла и бросила в камин. Зеленое пламя бурным потоком взвилось в дымоход, освещая комнату. Мари шагнула в него и растворилась в воздухе. Буквально через мгновение спальня Эйприл погрузилась во тьму, но на душе у нее вместе с волнением мелькнул солнечный луч — ее подозрения наконец наткнут камень преткновения.

* * *

Когда-то давным-давно Регулус сказал Эйприл, что в одну из первых встреч по выражению ее лица решил, будто она бесчувственная. Сложно было понять, как подобное могло прийти в голову десятилетнему мальчику, а пятнадцатилетнему — рассказать ей, пока они вдвоем сидели на ступеньках после отбоя, и она рыдала, сморкаясь в его заботливо протянутый платок.

Регулус никогда не говорил, что они друзья. Эйприл принимала его в своей жизни как должное. Они вместе смеялись, вместе бродили, вместе шли вслед за Барти — когда-то она думала, что именно Барти объединял их. Но, спустя годы, потраченные на раздумья и воспоминания, она поняла, что нет: в начале он был предлогом, чтобы у них завязался разговор и они прониклись друг к другу симпатией. Да, Барти волновал их, заставлял переживать и говорить о себе, но, помимо него, в их жизни было множество общего.

Эйприл плакала ему на плече о Барти, считая, что влюбляться в друга было катастрофой. Через несколько недель они поцеловались в первый раз, а Регулус лишь мягко и слабо улыбнулся, словно все давно предугадал.

Он больше не считал Эйприл бесчувственной, и это, как бы она не хотела признавать, было одним из величайших комплиментов для нее. Молчание Регулуса говорило всегда намного больше, чем слова, его присутствие проясняло мысли.

Сейчас же она была одна. Его мертвое молчание было бесполезно — глаза всегда говорили намного больше, чем слова. Сейчас же из них троих более-менее здоровые и не затемненные смертью или страданием в Азкабане глаза были только у Эйприл, но она пользовалась ими просто отвратительно — рок настиг и ее постепенным помутнением на фоне подозрений по отношению к дяде.

А ни Регулуса, ни Барти не было рядом, чтобы помочь ей. Когда они были так нужны — оказались недоступны.

И это заставляло ее вспоминать. Поднимать из пепла давно похороненное, то, что она старалась забыть навсегда. Не получилось. Эйприл оказалась слишком слаба, чтобы помнить и еще слабее, чтобы полностью отказаться от своего прошлого.

Зато она не была бесчувственной. Как сказал бы Регулус — это было достойным вознаграждением.

* * *

Пролезть в дом дяди было самой глупой, самой необдуманной и самой безрассудной идеей, которую Мари только предлагали в жизни. Даже Антонин Долохов не посягал на этот пьедестал, а он, очаровательный, мужественный, ухаживавший за ней и позволивший когда-то поверить, что она любима и любит, что ее готовы ждать, был далеко не сахарным со всех сторон.

Но попытка пробраться в дом к дяде Аластору…

Мари явно была авантюристкой, раз согласилась на это. Раз зашла в дом, не испугавшись, принялась осматривать все. Она знала, что защитные заклинания на нее не сработают, потому что дядя разрешил ей доступ, но что, если есть вещи, которые ей трогать нельзя и он узнает обо всем?

Мерлин, она — взрослая женщина! У нее есть сын, она столько лет работает в Министерстве и должна была уже научиться осторожности и разуму, но… Мари была здесь. Она осматривала полупустые ящики, пробегалась по книгам, проверяла неизвестно что под подушками и в диване, пытаясь оставлять все за собой в прежнем виде.

Густая ночь покрыла улицы, и она ощущала себя воришкой, сгорая от стыда. Только, чтобы успокоить Эйприл, на состоянии которой ее дурацкие подозрения сказывались хуже некуда, чтобы успокоить себя, она была здесь.

Она не лезла далеко — поверхностный осмотр, никакого применения магии и все в перчатках.

Как преступница.

Мари Сайкс, привыкшая стремиться к идеальности и в работе, и в доме, и в доверии к людям, сейчас обыскивала дом собственного дяди просто из-за того, что он игнорировал ее, боялся ее сына из-за его отца и избегал Эйприл! Открывала и закрывала кухонные ящики, приподнимала картины — их было всего две и то маленьких и привезенных отцом в подарок из Франции, в которой он сейчас работал. Он обожал искусство, увлекался им и, как только заработал состояние, которого хватило бы на безбедную жизнь и даже небольшое наследство дочерям, с их одобрения занялся тем, что принялся внедрять его в общество волшебников.

Ценители найдутся всегда.

Сейчас же Мари была ценителем умения выкидывать из памяти нелицеприятные моменты. Этот был одним из них. Она просто сгорала в ощущении, что ее в любой момент могут поймать, что дядя разочаруется в ней и она разочаруется сама в себе. Она старалась убедить себя, что это для его же блага, для того, чтобы они с Эйприл могли помочь ему, но получалось плохо.

Каким бы пылким характером она не отличалась, Мари никогда не была предательницей или воровкой. Как только она осмотрела все в его маленьком домике из пары комнат, она поспешно выбежала прочь. Втянула носом воздух свободы, зажмурилась и отошла на несколько шагов. Отрывки улицы освещались изогнутыми фонарями, пробивавшими каплю во мраке, и она вступила в свет одного из них, позволив желтизне растечься по лицу.

Завтра она пришлет записку Эйприл, что все в порядке, и вновь погрузится в работу. Через неделю будет первое испытание Турнира Трех Волшебников, на котором она будет сопровождать Министра и увидится с Николасом, дядей и сестрой. Жизнь потечет своим чередом без этих глупых подозрений. Все наладится.

Мари размяла лопатки и распахнула глаза, после чего в последний раз посмотрела на дом дяди и показала ему лукавую улыбку. Теперь у них был общий секрет о котором, она надеялась, ее семья будет вспоминать со смехом через несколько десятилетий.

Поправив высокий воротник черной водолазки, она хотела было отвернуться, чтобы пройти чуть ниже и, завернув за один из домов, трансгрессировать, как заметила темный образ человека. Если бы не тлеющая в его пальцах сигарета, казавшаяся ярким красным огоньком в тишине ночи, Мари даже не обратила бы внимание.

Но она увидела этот огонек, и сердце екнуло. Отвернувшись, она направилась вниз по тротуару. Ладонь нащупала волшебную палочку.

Человек за спиной зашагал следом. Чертовы магглы.

Чуть ускорившись, Мари сделала глубокий вздох. Наверняка им просто в одну сторону, да и она — ведьма, всегда сможет дать отпор. Ей необязательно бояться каждой тени. За ней идет обычный человек, не он. Он давно позабыл о ней и был занят своими делами. Что там нужно сбежавшим с пожизненного срока пленникам? Горячая ванная, разогретая сытная пища, новая одежда, мыло, бритва, мягкая постель. До нее, во всяком случае пока, ему не было никакого дела.

Страх липко растекался по венам. Мари спирало дыхание. Уверяя себя, что это не Антонин, она пропустила нужный поворот. За следующим домом резко свернет и трансгрессирует — у него не будет возможности дальше преследовать ее.

Шаги за спиной ускорились. Они были совсем рядом. Маггл не оставлял ей выбора.

Буквально заставив себя решиться обернуться, Мари резко остановилась и вытянула палочку. С губ сорвалась половина проклятия, когда ответное выбило древко из ее рук. Она стояла в желтой луже фонарного света с широко распахнутыми испуганными глазами. Незнакомец поймал ее палочку.

Это был волшебник. Он криво усмехнулся и сделал шаг навстречу, медленно, словно издеваясь, спуская капюшон с головы.

Кольца черных волосы, пряди у лица собраны в хвост на затылке, щетина покрывает постаревшее за эти годы лицо, и глаза, опустевшие, потерявшие былой блеск, опасные, безжалостные глаза, те самые глаза смотрят на нее. Так смотрит хищник на пойманную лань. Секунда — и клыки проткнут шею.

Так смотрит Антонин на Мари спустя пятнадцать лет.

Он сделал еще шаг к ней и схватил за плечо, не позволяя убежать. Она, если бы и хотела, не смогла бы — человек, которого она не видела столько лет, которого проклинала, боялась, которого до сих пор почему-то любила в глубине души, пусть бы никогда не призналась в этом, был перед ней.

Время медленно ползло, пока они стояли вот так вот под фонарем, совсем близко. Она слышала его дыхание, он внимательно и даже чуть заинтересованно разглядывал ее лицо.

Она все еще была жива.

Но это не значило, что он не убьет ее через секунду. Что не сделает ей ничего плохого.

Вторая рука с их палочками, сжатыми в кулак, поднялась в воздух, и Мари, не успевая соображать, вся сжалась и бессознательно подняла руки, крестом закрывая лицо. Если он собирается прикончить ее за побег, за предательство и за обман спустя столько лет, пусть хотя бы знает, кого оставляет сиротой. Такой отец, не участвовавший в жизни, сбежавший из тюрьмы и бывший одним из самых преданных и жестоких последователей Темного Лорда, отцом не был.

— У нас есть сын!

Слова сорвались с языка сами собой. Антонин, казалось, окоченел на мгновение, но в следующую секунду его рука все же приблизилась к ее лицу. Он коснулся ее щеки костяшками пальцев, словно старался убедиться, что она — не видение.

У нее упало сердце.

— И тебе здравствуй, Мари.