На Божьей ладони (джен)

Айлин проснулась в их с Кармелем супружеской спальне. Какое прекрасное сочетание слов «супружеская спальня»! Она почувствовала, как неудержимо расползаются в улыбке губы, как сладкая истома, словно продолжение сна, обнимает её обнажённое тело. Всё, что вчера происходило, весь чудесный, подаренный Кармелем день, был так похож на сказочный сон! Лёгкая поступь Луны, джунгарский наряд, джунгарские костры, песни, полёт над огнём, и то, что было потом, когда они вернулись домой. Она перебирала эти воспоминания, как бусины любимого жемчужного ожерелья, и они отзывались в душе шелковистой радостью, заставляя её жмуриться от удовольствия, как рыжая кошка на солнышке. Впрочем, совсем не рыжая! Вчера у неё не было сил, чтобы смывать краску с волос, поэтому сейчас она, потягиваясь, выпутывалась из копны совершенно чёрных, блестящих смоляных кудрей. Айлин повернулась на бок и потянулась ещё раз. Пусть не рыжая кошка, пусть чёрная, но все равно, очень, очень счастливая!

Ей попалось на глаза маленькое блюдечко, расписанное ярким арлезийским орнаментом, стоящее на прикроватном столике. На блюдечке лежало знакомое простое колечко тёмного металла, то, которое Кармель надевал когда… она хихикнула и воспоминание отозвалось тягучей негой внизу живота. Почему оно здесь? Обычно Кармель оставлял его со своей стороны кровати.

Айлин зажмурилась и вспомнила, как они стояли здесь, возле кровати в рассветных сумерках в своих джунгарских нарядах, как она стянула с плеч рубашку, распустила завязки юбки, повела боками, чтобы из неё выпутаться и вдруг поняла, что у неё получилось! Получился тот самый абсолютно ровный круг бёдрами, которому учила её Амина! Она сделала круг ещё раз, юбка поползла вниз, а пристально наблюдающий за ней Кармель сглотнул. Его глаза расширились, потемнели, превратившись в чёрные непроницаемые агаты. Айлин довольно улыбнулась и повела бёдрами ещё раз. И ещё. Наконец-то она поняла, зачем джунгарки носят так много юбок! Кармель смотрел так, что она пожалела, что у неё самой их только три. Лучше бы их было пять. Или даже семь.

Она всё танцевала свой танец из одного па, и юбки сползали к её ногам, подобно раскрывающимся лепесткам розы. И она чувствовала себя ею — расцветающей розой, бутоном, раскрывающимся под любимым взглядом как под лучами ласкового летнего солнца. А потом было так хорошо и сладко, так, как хотелось больше всего — его шёлковая кожа под её руками, его пальцы, зарывшиеся в её волосы, его губы…

Айлин опять потянулась, открыла глаза и сощурилась от солнечного луча, защекотавшего ей нос. Кстати, судя по солнцу, время уже далеко за полдень. Совершенно не удивительно, что она проснулась так поздно, ведь заснули они вчера, когда уже совсем рассвело. Она поняла, что успела проголодаться и, выбравшись из постели, принялась одеваться. Панталончики, тонкая сорочка… Айлин закружилась по комнате, собирая разбросанные тут и там яркие юбки, рубашки, пояса, платки… Ей хотелось чувствовать солнце и воздух всей кожей, и совсем не хотелось влезать в чулки, корсет, платье из плотного льна. Сколько же свободы даёт чудесный джунгарский наряд! Почему нельзя всегда носить только юбку и рубашку? Ведь сейчас так тепло! Почему непременно надо напяливать и сорочку, и корсет, и нижнее платье, и верхнее…

Она с сожалением свалила всю пёструю груду одежды на кровать, взяла гребень и подошла к зеркалу на стене. Волосы совсем спутались, и стоило, конечно, позвать Амину, чтобы привести всё это в порядок.

Она со вздохом потянула из шкафа нежно зеленое домашнее платье из легкого арлезийского шёлка. Даже этот шёлк показался ей слишком плотным, а платье — узким и сковывающим движения. И это она еще не завязала пояс!

В приоткрытое окно она услышала голоса. У них гости? Ей следует выйти и встретить их? Ой, нет, ей следует спрятаться! Как же это утомительно, прятаться, скрываться от всех, когда ей хочется кричать на весь мир, как она счастлива!

Голоса за окном стали громче, по тону стало понятно, что они о чём-то спорят и спор этот неприятен ни одной из сторон. Первый голос, низкий, увещевающий, встревоженный, принадлежал Кармелю, а второй — резкий, визгливый, обвиняющий — какой-то женщине. Этот, второй, показался Айлин знакомым. Она всё-таки перехватила платье пояском, наспех повязала косынку прямо поверх спутанных волос и, натягивая на ходу мягкие расшитые кожаные туфельки без задников, поспешила в сад, совершенно забыв осторожность.

Магистр стоял на садовой дорожке, а перед ним стояла маленькая, похожая на растрепанного воробья, старая нищенка в грязных, покрытых неаппетитными пятнами лохмотьях и сбившемся платке, когда-то расшитом и ярком, а сейчас — рваном и пыльном. И эта нищенка шипела на Кармеля, обвиняла его в чём-то, чего Айлин никак не могла разобрать. Она медленно пошла ближе, а старуха вдруг крикнула:

— Будь ты проклят, чернокнижник! Не будет тебе ни счастья, ни доли! — и плюнула Кармелю под ноги.

У Айлин все оборвалось внутри от глубинного, нутряного страха, пронзившего её холодом некромантского предчувствия, от того, столько силы и ненависти было в этом проклятии. По саду словно прошел порыв ледяного ветра, и Айлин, не задумываясь, вскинула руку, складывая пальцы в щитовом плетении, — защитить, укрыть, — магия отозвалась внутри горячей силой, плеснула по руке, и тут же погасла, бессильно разбившись об обжегшие её руки браслеты.

Из-за плеча Магистра к старухе бросилась Амина, упала на колени, заголосила на незнакомом Айлин языке, состоящем, кажется, только из звуков «ах», «аль», и «ар», вцепилась ей в чудовищно грязный подол, попыталась поймать руки, ухватила одну, прижала к щеке, продолжая причитать высоким отчаянным голосом. «Как по покойнику…» — отстраненно подумалось Айлин. Ей показалось, что день померк, и на солнце набежали облака. Старуха вырвала свою руку из рук Амины, оттолкнула её, мазнула по Айлин ненавидящим взглядом, и, развернувшись, устремилась к воротам. И в этот самый момент Айлин, наконец, её узнала. Даримхан?? Вот эта страшная и грязная как упырь старуха — та самая, полная жизни и веселья нарядная джунгарка, так легко распоряжающаяся целым табором? Что с ней случилось? Ведь они расстались всего несколько часов назад, и всё было хорошо? Она в растерянности посмотрела на Кармеля. Тот ответил ей взглядом, полным печали и тревоги.

— Это ведь Даримхан? Я не ошиблась? Что с ней произошло? — спросила Айлин.

— Да, моя донна, это Даримхан. И к моему глубокому сожалению, с ней и с остальными джунгаро произошло несчастье.

Айлин прижала руки к груди в отчаянной попытке заслониться от чего-то тёмного, надвигающегося на неё и Кармеля. Предчувствие беды, предчувствие некромантки, которое не заглушат никакие антимагические браслеты, сжимало ей сердце. Раньше она думала, что сжимающееся сердце — это просто красивая фраза из романов, но теперь она почувствовала, как у неё в груди отдавался тянущей болью тугой колючий комок. Как тогда, с отцом. Нет! Только не это! Только не Кармель!

А Кармель негромко продолжил, увлекая её в дом:

— Грегор Бастельеро проклял их табор на неудачу.

— На неудачу? Но как? Это же суеверия. Нам такого не рассказывали… Или это на старших курсах?

— Нет, о таком вам не расскажут и на старших курсах. И это — не суеверия, к сожалению. Это — старая, природная магия, которая существовала в мире до прихода Благих и продолжает существовать. Вас ей не учат, потому что она работает совсем на других принципах.

— Но как он их нашёл? Вы же сказали, что приняли меры предосторожности?

— Увы, моя донна, видимо, я предусмотрел не всё. Видите ли, это дорвенантская магическая школа строится на прямом взаимодействии, и чтобы проклясть кого-то, магу надо находиться в непосредственной близости. И я решил, что если увести табор достаточно далеко и хорошо замести следы, они будут в безопасности. Старая природная магия работает более грубо, менее избирательно, и может достать на очень большом расстоянии. Она требует характера, совершенно отличного, как мне казалось, от характера Грегора Бастельеро. Я не думал, что он станет применять подобные практики. Не думал, что он окажется на это способен.

— Что же теперь с ними будет? — замирая, спросила она.

— К сожалению, проклятие на неудачу было бы опасно даже для самого мирного обывателя, а для джунгаро, с их образом жизни, при котором большую часть доходов они получают воровством и азартными играми, неудача — это смерти подобно, — голос Магистра был глух и напряжён.

— Но мы должны им помочь! Это же мы… Это я виновата, что так получилось!

— Не стоит винить себя в том, что сделали не вы, моя донна. Не вы прокляли этих людей. Вина за их беды лежит на Грегоре Бастельеро. Но мы определённо должны им помочь, хотя я пока не знаю как. Мне нужно будет посоветоваться.

Айлин хотела сказать, что если бы они не привели джунгаро в дом лорда Бастельеро, он никогда и не узнал бы об их существовании, но промолчала. В самом деле, это ведь он их проклял.

— А она прокляла вас… Даримхан. Это опасно? Я… — Айлин замялась, не зная, как отнесется Магистр к её предчувствиям.

— Не думаю, моя донна, что проклятие человека, обречённого на неудачу, может причинить какой-либо вред, — чуть улыбнулся Кармель, — скорее наоборот, думаю, оно ускорит то, чего мы оба ждём и желаем, — и его ободряющая улыбка стала шире. — Мне придётся отлучиться. У вас будет время, чтобы привести себя в порядок, — и он выразительно посмотрел на её косынку, которая сбилась набок, открывая совершенно неприличный бардак на её голове. Айлин покраснела, поправила косынку и бросилась в дом, искать Амину, чтобы та помогла ей причесаться, умыться и позавтракать. Или пообедать? Поесть определенно было необходимо — на сытый желудок все проблемы решаются куда проще, уж в этом Айлин твердо убедилась за время похода.

А ещё ей хотелось подробнее расспросить мауритку о джунгарских проклятиях. Тёмное предчувствие не рассеялось от слов Магистра, только спряталось глубже, притаилось, словно змея в норе, грозя ужалить при любом неосторожном движении.

* * *

Те, кто живёт удачей, знают много способов её приманить, улестить, удержать. Обмануть неудачу сложнее, но и здесь могут найтись пути. Один из таких путей — ничего не загадывать и не желать. Если ты сам не знаешь, какой исход для тебя удачный, а какой — нет, неудача не сможет его у тебя украсть. Но, видит Странник, как же это трудно! Так же трудно, как идти вперёд с закрытыми глазами. Всегда есть что-то, какая-то цель, маленькая или большая, которая ведёт, которая видится желанной.

И всё же единственный шанс — это сосредоточиться на малой цели, забыв про главную, тогда неудачи в малом могут подарить удачу в большом. А могут и не подарить. Могут завести в пропасть. Но если сразу броситься к главной цели — попадёшь в беду наверняка.

Обо всём этом Даримхан старалась не думать. Трясясь в повозке, которая сегодня пересчитала все камни и ямы на дороге, даже те, которых не было, она думала только о встрече с колдуном, который их в это втянул. Это был опасный колдун. Он был тем опаснее, чем ласковее были его речи, чем щедрее посулы. Фарид — хороший баро и умный мужчина, щедро одарённый Странником. Чтобы отвести ему глаза, надо очень хорошо постараться. На что же способен этот колдун? Как с ним говорить? Как просить помощь? Как обойтись без его помощи, Даримхан не представляла. В конце концов, это он впутал их в беду, пусть и выпутывает!

Разговор с колдуном вышел совсем не таким, как думалось Даримхан. Колдун был ласков, как всегда, участлив, и всё выспрашивал и выспрашивал подробности, словно неудача сбежит, если её просто заболтать. Он всё никак не давал Даримхан перейти к просьбе о помощи, о том, что же им делать, снова и снова уводя разговор то к словам призрака, то к змеиному укусу. Когда же он спросил: «Керим оправился?», у Даримхан словно яростное солнце вспыхнуло перед глазами. Она не назвала ни одного из своих людей по имени! Она же не пустоголовая черепаха, чтобы приманивать неудачу на их имена! Она даже не сказала, что это был мальчик! Рассказывая о гадючьем укусе, она говорила «ребёнок» или «дитя». Значит, этот шакал залез к ней в голову! Да лучше бы он к ней под юбки залез! Лучше бы совсем догола раздел, чем такое! Белое слепящее пламя заполнило её гневом и ненавистью, и выплеснулось в самом страшном проклятии, которое она знала. «Ни счастья, ни доли» — едва ли не самое жестокое проклятие, которым женщина может проклясть мужчину. Оно обрубает для него возможность создать семью, отвращает женщин, лишает детей. Ни разу, никому не желала она ничего подобного, потому что такое не проходит даром ни заклинателю, ни его жертве. Изменение чужой судьбы означает и изменение собственной, это знают все, кто почитает Странника. Но своя судьба уже не заботила Даримхан. Она стара, и если богам нужна её жизнь, чтобы отвести беду от семьи, она отдаст её, не задумываясь.

Откат произнесённого проклятия тёмной волной вынес её за ворота, где ждали её мужчины. Она только помотала головой на их вопросительные взгляды. У неё не было сил объяснять, что произошло. Одно было совершенно ясно — затея попросить помощи у колдуна потерпела сокрушительную неудачу.

Потом они ехали по городским улицам в сторону дворца Ворона не потому, что Даримхан на что-то надеялась, а потому, что больше было некуда. На милость Ворона рассчитывать не стоило, он явил свой гнев достаточно ясно. Но в голове у Даримхан билась смутная мысль, которую она боялась облекать в слова. Они могут попытаться выкупить у Ворона свою удачу. Что это будет за удача — купленная, словно рабыня на арлезийском базаре, страшно было подумать, но оставлять всё как есть, было нельзя. Поэтому они продолжали трястись в повозке, и Даримхан вспоминала женщину, для которой проклятый чернокнижник украл у Ворона кобылу. Молодая, красивая, сильная, она выскочила во двор там, в доме колдуна, растрёпанная, простоволосая, словно только что из тёплой супружеской постели. А как она плакала во дворце у Ворона, когда обнимала маленького сына Ворона! Своего сына. Мальчик улыбался её улыбкой, доверчиво льнул к ней, к своей матери. Значит, этот безродный шакал украл у Ворона не только кобылу, но и женщину. И Ворон свою женщину ищет, иначе ей не пришлось бы прятаться за их спинами и рядиться в их наряды, чтобы повидать сына. И Даримхан отдаст Ворону его женщину, скажет, где она прячется, и тогда Ворон вернёт их удачу.

Они остановили повозку у трактира за пару улиц от дворца Ворона, и Даримхан медленно побрела к воротам, ведущим во дворец. Высокие ворота были заперты, а на их створках красовались чёрные вороны, распростёршие крылья. За воротами угадывался широкий двор, из-за забора виднелись верхушки деревьев с множеством растрёпанных чёрных вороньих гнёзд. Вороны в них перекликались, ссорились, перелетали с места на место. Иногда поднимались, словно вспугнутые чем-то, но сделав круг над домом, возвращались назад.

Привратник, увидев Даримхан, взялся за палку, и ей пришлось отойти к противоположной стороне улицы, подальше от ворот. Она тяжело осела на землю, разметав в пыли свои юбки, теперь похожие на грязные тряпки. Солнце светило ей прямо в лицо, пекло голову, но она боялась отойти в тень, боялась пропустить того, от кого теперь зависела жизнь всех её детей, и всего табора. Ей казалось, что стоит ей отвернуться, и он пройдёт мимо, не взглянув на неё, скроется навсегда, и его слуги со своими палками прогонят её прочь, и ей не останется ничего, кроме как упасть посреди этой душной и пыльной улицы и умереть...

... Фарид склонился к её плечу, тронул бережно, позвал: «Нана, ты ничего ему не сказала?», и Даримхан очнулась и поняла, что видит закрывающиеся высокие ворота, в которые только что въехал всадник на вороной кобыле. Она его пропустила! Она упустила Ворона! Упустила последний шанс на спасение! Эта последняя, самая глупая неудача из всех, сломала в ней что-то и она заплакала.

* * *

Амину Айлин не нашла. Одна из служанок, Роза, сказала:

— Амина кухня идти, работа делать. Меня послать госпожа служить.

Она довольно ловко расчесала волосы Айлин, восхищённо прицокивая языком, сделала ей сложную высокую причёску. Айлин рассматривала своё лицо в зеркале, изменённое цветом волос и новой причёской, и не узнавала его. Словно какая-то другая женщина смотрела на неё, более взрослая, более строгая. Айлин подумалось, что если она выйдет в таком виде на улицу или даже придёт в Академию, её никто не узнает, и от этой мысли ей стало не по себе. Словно она — уже не она, словно она потеряла какую-то часть себя, очень важную часть.

Она попыталась расспросить Розу о проклятии, произнесённом джунгаркой, и очень удивилась, услышав:

— Госпожа понимать арлезийский?

— Арлезийский? Но Даримхан говорила по-дорвенантски.

Роза посмотрела на неё очень странно, почти испуганно, и сказала:

— Джунгарка говорить только арлезийский.

Айлин стало не просто страшно, её словно накрыло какой-то древней, дремучей жутью, тёмной, бесформенной и бессловесной. Стало трудно дышать. Она попыталась вспомнить, где же она слышала о таких проклятиях — о проклятиях, произнесённых на языке, которого никто не знает, но все понимают, и не смогла. Может Магистр Роверстан упоминал об этом на уроках истории, а может лорд Бастельеро рассказывал Воронам на своём уроке, а может нянька рассказывала в детстве страшные сказки им с Артуром.

Айлин отстранила Розу и выбежала в сад. Этот дом, такой тёплый и нарядный, устроенный с такой любовью и уже ставший ей родным, вдруг перестал казаться ей безопасным. Она прошлась по дорожкам, зашла в комнаты, дошла до купальни, умылась. Тёплая вода освежила её, и она твёрдо сказала себе, что она, в конце концов, магесса, пусть и не кончившая ещё полный курс, и проклятия — это её хлеб. Она не будет бояться проклятий, даже самых тёмных и древних! Она найдёт способ защититься от них!

*

Когда Магистр вернулся в сопровождении мрачного Аластора, Айлин уже успокоилась и даже сумела проглотить парочку вкуснейших фаршированных перцев, поданных ей Розой. Это значительно улучшило её настроение, и она преисполнилась воинственной готовности явиться в особняк бывшего супруга самолично и потребовать снять проклятие с джунгаро. Но Магистр и Аластор посмотрели на неё совершенно одинаковыми предупреждающими взглядами, и она смутилась. Как же тяжело быть такой беспомощной!

Они устроились в гостиной и некоторое время мрачно молчали. Айлин не выдержав, первой нарушила это тягостное молчание:

— Мы можем заставить его снять проклятие?

Магистр вздохнул:

— Я так и не успел до конца прояснить природу этого проклятия, и мы не знаем условий, при которых оно может быть снято. Если оно вообще может быть снято. Бастельеро весьма гордятся неснимаемостью своих проклятий.

Аластор возразил:

— Давайте исходить из того, что снять его можно, иначе зачем Даримхан вообще к вам приходила?

Магистр поморщился. Видимо, воспоминания о визите джунгарки его не радовали.

— Мы не можем сделать это через суд, — начал он, — ни один суд не примет свидетельство джунгаро, не говоря о том, что, они вообще-то не являются дорвенантскими подданными. Даже если представить на мгновение, что судебная претензия от джунгаро к лорду Трех Дюжин вообще возможна, Бастельеро просто заявит, что никогда не видел всех этих людей, и будет прав. А если он скажет, что они вломились в его дом силой и что-то у него украли, то любой суд приговорит к наказанию самих джунгаро.

— Но они ничего там не украли! — горячо воскликнула Айлин. — Это я забрала свою лошадь и свои драгоценности!

— Но ты не можешь явиться ни в какой суд, тем более, если там будет Бастельеро, — твёрдо заявил Аластор.

— Но милорд Аларик может свидетельствовать, что я сама забрала и лошадь, и драгоценности, и горничную!

Аластор сделался еще мрачнее:

— Бастельеро проклял милорда Аларика.

— Что?! — Айлин в ужасе зажала себе рот руками, давя крик, дыхание у неё перехватило, она вспомнила рыжую Марту из деревни Глаффин и прошептала: — Что?! Что он сделал? Милорд Аларик жив? Что с ним?

Глазам её сделалось горячо, а сердце опять напомнило о себе, затрепыхавшись в груди.

— Милорд жив, — успокоил её Аластор, — и никаких видимых…, — он неопределённо взмахнул рукой, — повреждений он не получил. Никаких неприятных ощущений, ничего такого у него нет. По крайней мере, пока. Магистр Эддерли и леди Аранвен сейчас пытаются разобраться, что за проклятие применил Грегор Бастельеро. И как только они разберутся… он ответит за всё.

— Надо было дать ему защитные артефакты, раз уж он находится рядом с этим…, с этим… — Айлин задохнулась, не в силах выразить в словах всё, что заставляло болеть её сердце.

— У него были артефакты, и даже не один. Но они не сработали.

Айлин попыталась вспомнить, какие проклятия действуют так, чтобы не сработал ни один защитный артефакт, и не смогла. Это явно было что-то, чему не учат в Академии, что-то из фамильных секретов. И ей подумалось, что лорд Бастельеро никогда не посвящал её в семейные секреты, а ведь она была его женой.

— Что же мы можем сделать? — спросила Айлин. — Мы же должны! Должны что-то предпринять!

— Я просто прикажу ему, — с мрачной решимостью прорычал Аластор.

— Если он в ответ обвинит джунгаро в краже, то вполне может и сам обратиться в суд, и тогда, боюсь, суд может счесть его действия оправданными. Мы только навредим этим ещё больше, — печально произнёс Магистр.

— Значит, надо вернуть ему всё! — воскликнула Айлин. — И драгоценности, и Луну… и тогда у тебя будет причина приказать ему снять проклятие! Я сейчас! — она вскочила и бросилась в свою комнату, где на прикроватном столике стояла шкатулка с украшениями. Схватив её, она вернулась в гостиную и протянула шкатулку Аластору. Тот взглянул вопросительно и, получив её утвердительный кивок, открыл, заглянул внутрь, и лицо его стало ещё жёстче. Айлин по их обострившейся связи почувствовала презрение, которое он испытывал сейчас к лорду Бастельеро. В самом деле, один из богатейших дворян страны обрёк людей на страдания из-за кобылы, пусть и породистой, и жалкой горсточки украшений, из которых настоящей ценностью обладали, пожалуй, только изумруды. Ну, жемчуг тоже был неплох, но остальное… Аластор вынул из шкатулки янтарную козочку, подарок Лучано, и поставил её на столик, на котором были расставлены фрукты и орехи в меду.

— Обойдётся, — отрезал он на попытку Айлин что-то возразить, — и остальное ты тоже получишь назад. Только чуть позже.

Затем он бережно убрал шкатулку за пазуху, и они втроём отправились на конюшню за Луной.

* * *

Подъезжая к дому Бастельеро, Аластор увидел Даримхан, сидевшую в ворохе своих юбок прямо на земле под стеной на противоположной стороне улицы. Если бы Магистр не предупредил его, он ни за что не узнал бы её. Сейчас она ничем не напоминала ту живую, весёлую предводительницу джунгарского табора, что командовала всеми этими людьми лучше иного капитана гвардии, заслушивалась пением Лучано и легко советовала Айлин ничего не бояться и ехать верхом на виду у всех. Сейчас она ничем не отличалась от грязных, покрытых струпьями нищих попрошаек на ступенях храма Благих. Одежда её была изорвана, перепачкана чем-то, лицо было покрыто пылью и какими-то разводами, а глаза мутные, слезящиеся, смотрели в пустоту. Она монотонно раскачивалась взад-вперёд, как заводной чинский болванчик, и это было страшнее всего.

Аластор отвернулся, смотреть на это было невыносимо. Привратник выскочил из ворот, поклонился и начал их открывать, но Аластор остановил его. Он не собирался оказывать Бастельеро честь своим визитом, поэтому приказал позвать лорда прямо сюда, на улицу. Если он отчитает лорда прямо перед воротами, не сходя с коня, пожалуй, это будет достаточно унизительно для Бастельеро. Но спешиться всё же пришлось — Луна категорически не захотела идти с его сопровождающим, и Аластору пришлось взять её повод самому.

Когда Бастельеро вышел за ворота, Аластора поразил его вид. Его и так малоподвижное лицо словно застыло, превратилось в гипсовую маску, его глаза… он никогда прежде не видел у этого человека таких глаз. Остановившиеся, прозрачные, какие-то потустронние, выцветшие и неживые, они смотрели куда-то поверх и сквозь Аластора, будто происходящее здесь Бастельеро совсем не интересовало. Словно сама Претемнейшая глянула на Аластора. Глянула и отвела взгляд.

Впрочем, Бастельеро безупречно исполнил положенный этикетом поклон и произнёс все необходимые вежливые фразы, ни разу не взглянув Аластору в глаза. Лишь на Луне, которую Аластор держал в поводу, он на мгновение задержал взгляд, потом отвёл его, словно не узнал лошадь. Может и вправду не узнал?

Желая поскорее разделаться с неприятной миссией, Аластор начал, чувствуя всю двусмысленность своего положения:

— Королевская стража обнаружила некоторые … э… вещи, которые надлежит вам вернуть…

Брови Бастельеро слегка приподнялись, что, впрочем, не сделало его взгляд живее. Аластор дал знак и один из его сопровождающих протянул Бастельеро шкатулку Айлин с драгоценностями. Бастельеро взял её, открыл, мельком заглянул и сразу захлопнул. Губы его брезгливо дёрнулись, словно ему вручили какое-то мерзкое ядовитое насекомое. Он не глядя передал шкатулку себе за спину, где её тут же расторопно подхватил один из слуг. Аластор почувствовал себя уязвлённым. Он знал, как эти украшения были дороги Айлин, как она им радовалась. Поэтому он продолжил, не скрывая неприязни:

— Здесь ещё… э… кобыла миледи. Позовите конюха, она не пойдёт с вами.

— Лошадь моей конюшни не пойдёт со мной? — слегка удивился Бастельеро и протянул руку к Луне. К огромному изумлению Аластора, Луна охотно потянулась мордой навстречу лорду, позволила перехватить повод, шагнула вперёд, потерлась лбом о его плечо. Бастельеро потрепал её по щеке и негромко пробормотал себе под нос:

— Ваше величество так хорошо знает с кем она пойдёт, а с кем — нет, будто сами её и свели.

Луна энергично закивала головой. Бастельеро ошарашено посмотрел на неё, потом, не менее ошарашено — на Аластора. Взгляд его ожил, сделался острым, внимательным, прошёлся по лицу Аластора, зацепился за усы, бороду, корни которых ещё не полностью отмылись от краски и оставались тёмными. Аластор почувствовал, как загорелись его щёки, а на лбу выступила испарина от стыда и злости. Неожиданное предательство Луны выбило его из колеи, он растерялся, и момент для того, чтобы возмутиться или сделать вид, что он не понимает, о чём речь, был безнадёжно упущен. На лице Бастельеро появилось сильнейшее отвращение, и он так резко согнулся в поклоне, что Аластору показалось, что лорда сейчас стошнит прямо ему на сапоги. Однако, когда Бастельеро выпрямился, его лицо выражало только светски допустимую скуку:

— Я рад, ваше величество, что вы сумели развлечься. Безусловно, изобилующая сложностями жизнь короля требует… подходящих развлечений. Ваши братья развлекались поединками и вниманием прекрасных дам, вы развлекаетесь лошадьми. Это… ожидаемо. Думаю, с моей стороны было бы неоправданно жестоко лишать вас заслуженных трофеев, — и он протянул повод Луны обратно Аластору. Луна охотно потянулась к нему, и Аластору невольно пришлось перехватить повод. Он не сразу понял, о каких братьях говорит лорд, ведь у него только сёстры, а когда понял, его охватило бешенство. Никогда, никогда он не позволит ставить себя на одну доску с принцами! На языке уже вертелась отповедь, но Аластору пришлось её проглотить. Момент для возмущения упущен, что бы он сейчас ни сказал, он выставит себя в ещё худшем свете. Раз уж его поймали на горячем, самым лучшим будет сделать вид, что ничего особенного не произошло. Не извиняться же теперь? Подумаешь, вломились без приглашения в чужой дом с толпой джунгаро, увели лошадь, девушку, что там ещё…, кота? Выходка вполне в духе одуревших от безнаказанности принцев, чтоб их Баргот на том свете не забывал! В раздражении он дернул повод Луны слишком резко, кобыла недовольно фыркнула, заплясала, и Аластору пришлось приложить усилия, чтобы её успокоить. Он оглаживал её по шее, по спине, а Бастельеро наблюдал за ним с лёгким презрением. Когда Аластор, успокоив лошадь, снова на него посмотрел, лорд, с той же точно отмеренной скукой, произнёс:

— Полагаю… это… также нужнее вам, чем мне, — и вытянул руку в сторону и чуть назад, и тот же слуга мгновенно вложил в неё шкатулку Айлин, которую Бастельеро протянул Аластору, обозначив лёгкий поклон. Помня, как дороги Айлин эти немногочисленные драгоценности, Аластор резко схватил шкатулку и тоже сунул её не глядя себе за спину. Он вовсе не был уверен, что у него получится передать её слугам с той же непринужденной и неколебимой аристократической уверенностью в том, что его желания будут предугаданы и исполнены с молниеносной точностью. Но шкатулка исчезла из его пальцев быстрее, чем он смог это осознать. Ему пришлось подавить порыв оглянуться и убедиться, что с вещами Айлин всё в порядке. Потный и красный от злости, он прорычал:

— Раз уж вы столь великодушны, лорд Бастельеро, думаю, вы не откажетесь снять проклятие, которое наложили на этих людей, — он кивнул в сторону Даримхан, которая сидела у стены. — Они же ничего у вас не украли.

— Разве. — Бастельеро впервые посмотрел на джунгарку и взгляд его снова словно остановился, выцвел, сделался прозрачным, неживым. Незрячим.

Аластора охватила досада. Ну, разумеется, чтобы из такой большой толпы джунгаро, оказавшихся в богатом доме, никто ни на что не польстился? Конечно, они прихватили какую-нибудь вазочку или, там, статуэтку не ради корысти, а ради азарта, просто чтобы показать свою лихость, но теперь получается, что Бастельеро в своем праве, и Аластор не может ничего от него требовать.

— Что они там у вас взяли? — зло прошипел он. — Ложки из буфета? Я возмещу… — он не успел договорить, потому что джунгарка перестала раскачиваться и издала какой-то странный звук, что-то между кашлем и стоном, и прохрипела:

— Мы украли покой этого дома…

Аластору на мгновение показалось, что его огрели чем-то тяжёлым по голове. Голова закружилась, звуки отдалились, в глазах потемнело, и он как наяву вдруг увидел, что это не сюда, не в особняк Бастельеро, а в его дом, в дом его родителей вламывается пёстрая орущая и хохочущая толпа. Что это их старого дворецкого окружают и оттесняют от ворот ловкие смуглые люди в ярких одеждах, а тот слабо размахивает руками, пытаясь их остановить, и совершенно ничего не может поделать, и его закручивают, запутывают, увлекают в людской водоворот, и он падает куда-то им под ноги и исчезает в толпе, не в силах подняться… Это в доме его родителей горничные с визгом разбегаются и прячутся по углам, а растерянные слуги не могут ничего понять и мечутся в толпе, усиливая царящий хаос… Это его отец возвышается над толпой и пытается перекричать и успокоить орущих и беснующихся людей, ничего не понимая, пытается призвать к порядку, выяснить, что им нужно, но его не слушают, перед его лицом трясут какими-то бубнами и трещотками, что-то кричат, хохочут, вертят цветными юбками, платками и лентами… А ещё матушка… Она ведь так боится джунгаро! И сёстры! А Лоррейн беременна! И маленький!... И всё это людское месиво кружится, кричит, стучит, скачет, заполняя двор, сад, врываясь в дом, проникая во все его укромные уголки, топча ковры, задирая шторы и скатерти, трогая все милые и родные мелочи… А его самого нет рядом, он где-то далеко и совсем ничем не может им помочь! Потому что те, кто это затеял, следили за ним и выбрали момент, когда его совершенно точно не будет дома. И все что ему остается — только отчаянная и бессильная злость…

… Аластор, вынырнул из неожиданно накатившего видения, как с большой глубины, задыхаясь, пытаясь протолкнуть в горло ком твёрдого колючего воздуха, обнаружил, что рубаха прилипла к спине, а кулаки его стиснуты до судороги и кожаный повод Луны едва не поранил ладонь. Попытался разжать руки и не смог.

И тут Даримхан, словно очнувшись, закричала хрипло и отчаянно, и поползла к ногам лорда Бастельеро:

— Пощади, господин! Пощади, Ворон! Это моя вина, моя! Это я ослепла от чужих улыбок, оглохла от чужих песен, потеряла разум от сладких речей! Это я забыла наказ! Возьми меня, мои глаза, мою душу, возьми всё, но пощади детей! Пощадиии!!

Ледяная крошка прокатилась у Аластора по спине от этого безнадёжного крика, ему захотелось немедленно убраться отсюда, спрятаться, только бы не видеть это отчаяние и быть не в состоянии помочь, а Бастельеро, глядя куда-то поверх джунгарки этим своим прозрачным взглядом, негромко проскрежетал:

— Зачем мне глаза слепца и душа безумца? Всё это у меня есть.

Потом он сунул руку в карман, вытащил золотую монету и бросил её Даримхан. Монета ослепительно сверкнула на солнце и тут же исчезла, спряталась в складках одежды, пойманная маленькой смуглой рукой. Джунгарка тяжело оперлась о землю, встала, приблизилась к лорду Бастельеро и быстро, с какой-то материнской лаской провела рукой по его голове:

— Да благословит тебя Странник, Ворон!

На чёрных смоляных волосах Бастельеро над левой бровью остался едва заметный след серой дорожной пыли. А джунгарка поклонилась, попятилась, развернулась, к ней тут же присоединились еще двое, и вся троица быстро и незаметно растворилась в тени стен и деревьев. И лишь пару мгновений спустя с той стороны, где исчезли джунгаро, долетел возглас:

— Джунгаро помнят наказ!

* * *

Лучано как раз принёс Аластору вечернюю порцию шамьета, когда к ним вошёл канцлер Аранвен, оттягивая носки своих безупречных бальных туфель, словно в церемонном ловасьоне, поклонился, произнёс:

— Ваше величество приказывали немедленно доложить, когда появятся результаты разбирательства по поводу проклятия, наложенного на лорда Аларика Бастельеро.

Аластор нетерпеливо подался вперёд.

— Магистр Эддерли выяснил, что за заклятие было применено лордом Грегором Бастельеро в присутствии лорда Аларика.

«Применено в присутствии»? Аластор нахмурился. Аранвен невозмутимо продолжил:

— Это заглушающее заклятие.

— Заглушающее? — эти едва уловимые паузы после каждой фразы страшно раздражали Аластора. Словно лорд Аранвен говорит не на родном языке, а сначала переводит каждую фразу с неведомого языка, прежде чем произнести её вслух. Или сверяет её с какой-то своей невидимой скрижалью. Как-то похоже говорил Лучано в самом начале их знакомства. Аластору хотелось встряхнуть своего безупречного канцлера. Или запустить в него ботинком. Останавливало только то, что он был обут в сапоги. Благие боги, кажется, он начинал понимать короля Малкольма с его чернильницами!

Аранвен учтиво кивнул:

— Видите ли, ваше величество, некроманты, как правило, обладают очень чутким слухом, что в некоторых случаях доставляет определённые неудобства. Поэтому многие из них практикуют разного рода заглушающие заклятия, которые, в зависимости от вложенной силы, могут либо полностью, либо частично приглушить окружающие звуки. Лорд Аларик Бастельеро сумел весьма точно воспроизвести положение пальцев и движение руки лорда Грегора при наложении этого заклятья, и поэтому Магистр Эддерли смог опознать заглушающее, изобретённое адептами Грегором Бастельеро и Диланом Эддерли во время их учёбы в Академии. Они называли его «груши в уши».

— «Груши в уши». Замечательно. — проговорил озадаченный Аластор. — Но, позвольте, ведь лорд Аларик не жаловался на какие-нибудь… приглушённые звуки, или на что-то подобное!

— Верно. Потому что лорд Грегор Бастельеро наложил это заклятие на самого себя.

Аранвен поклонился плавным длинным движением, словно продолжая фигуру ловасьона, развернулся и удалился, также тщательно вытягивая носки.

Аластор посмотрел на Лучано, и они расхохотались.

— «Груши в уши»? Весьма неплохо! Может Бастельеро не так уж безнадёжен, Альс, м?