Фрагменты (джен)

Лика — производная форма от имени Сильвия, что значит «лесная»

История эта случилась со мной в прошлом октябре.

Шла пора, которую называют «золотой осенью». Погода была в меру тёплая, ясная, деревья стояли ещё полуодетые — держались явно из последних сил, однако ж радовали людской глаз своей яркостью. Особенно, конечно, клёны. Дожди пока не начались, хотя по ночам уже задувал холодный, промозглый ветер. Я жила тогда в Подмосковье, часах в трёх езды на юг. Город окружал лес, довольно-таки густой, плодовитый, а больше ничего вокруг не было. До следующего поселения — половина часа на хорошей скорости.

Тем себя горожане и развлекали: ходили за грибами, за ягодами, смотрели издалека на птиц, белок, ежей да писали лесные пейзажи. За свою недолгую жизнь в этом месте я успела познакомиться с несколькими одарёнными художниками; эти знакомства, признаться, заставили саму взять кисть.

В лес я, как и все, ходила. Собственно, потому я и жила в том городе: требовалось слияние с природой во благо душевного спокойствия. Я знала окрестности очень хорошо и никогда мне не случалось заблудиться или даже на мгновение потеряться в тропинках и развилках.

В тот день я вышла из дома на закате. Со мной был маленький альбом, букет цветных карандашей и карманный фонарик.

Солнечные пятна причудливым узором ложились на деревья и траву — редкую, но высокую. Пахло мокрой корой, валежником, хвоей. Землю устилали сухие еловые листья, шишки. Со всех сторон раздавался шорох: перелетали с дерева на дерево маленькие птички, бегали юркие, пышнохвостые белки. Я пробовала затаиться, чтобы дать им подойти поближе, но пугливые зверьки остро чуяли человека и — трусили.

Я присела на поваленный временем ствол. Стала рисовать. Стучали, кричали, щебетали, порхали птицы. Ветра в лесу не было, но воздух всё ж таки холодил. Я думала: закончу с рисунком — поверну домой. Солнце быстро клонилось к западу.

Та осень была грибная. Пока я шла, видела много белых и лисичек. Корзинки с собой я не взяла, но уходить из леса, не взяв с собой его частички, было как-то жаль, и я стала набирать грибы просто так, в руки.

Всё вечерело и вечерело. В свитере мне стало холодно, и я точно решила: пора возвращаться. Я пошла к дому привычной дорогой.

Когда мне оставались считанные шаги и я думала вот-вот увидеть городские огни, оказалось, что я по-прежнему глубоко в лесу.

По природе своей я очень редко бывала подвержена панике. Но, чтобы оставаться спокойной в такой ситуации, надо было быть бесчувственной ледяной статуей. Кем я тоже не являлась.

Страх стал первой естественной реакцией. Сердце забилось, дыхание участилось, несмотря на холод осенней ночи, стало жарко. Я пошла быстрее, в один момент — даже побежала, но ничего не помогало. Я заблудилась, и своими попытками выбраться, вероятно, делала только хуже. Я не разбирала дороги, не пыталась ничего вспомнить, просто — двигалась. Шум дороги остался где-то вдалеке. Глухо пел лес. Земля размеренно дышала. Природа являла собой спокойствие, и я одна всё куда-то спешила. От чего я спасалась? От матери-природы? Здесь пахло древесной корой, разговаривали птицы; лес заключил меня в свои крепкие объятия, а я силилась выбраться.

На глазах были слёзы; я наконец остановилась, когда перестала разбирать, куда бегу, и — спустя время звучит даже комично — ударилась о дерево. Пришлось кое-как выдохнуть, отряхнуться, прийти в себя и собраться. Я старалась мыслить рационально и отогнать от себя то эмоциональное, что охватило меня. Я говорила себе: «ты знаешь эти места, это просто небольшая путаница, скоро ты выйдешь к городу». Между тем продолжало темнеть. Я вспомнила о том, что — по какому-то чудесному совпадению — взяла с собой фонарик.

Заухали совы, засопели ежи — проснулась ночная жизнь. Как бы я ни старалась держать себя в руках, темнота, тени, шум — всё нагоняло жуть. Мне казалось, я не одна, кто-то стоит за спиной и следит на каждым моим действием. Я опять пошла, но — медленно, оборачиваясь и прислушиваясь. Меня била мелкая дрожь.

Зашевелился куст. Взлетела, крича «ка-а-а», большая птица. Кто-то пробежал у моих ног — я вздрогнула. Каждый мой шаг отдавался хрустом сухого настила, и даже эти звуки наводили страх. Мне стоило, наверное, поаукать, но я не могла. Я чувствовала себя сжатой железными клешнями; ноги мои вроде бы передвигались, но я была скована своей беззащитностью. В те минуты я понимала, как на самом деле мал и ничтожен человек. Нужно всего-навсего оказаться один на один с природой, чтобы это осознать. Тысячи лет эволюции уходят в небытие, когда появляется то первобытное, что неискоренимо. Человек всегда будет меньше и слабее стихии. Я чувствовала себя во власти леса — деревьев, птиц, зверей, мха и травы — и понимала своё бессилие. Я ощущала себя такой крохотной перед громадой природы, что холодок бегал по коже (и ночь была здесь не при чём).

Следующим этапом стало смирение. Я перестала бежать, пошла спокойно. Вдруг накатило безразличие. Я как-то резко, неожиданно и слишком скоро свыклась с мыслью о своей пропаже. Оставалось только идти в слабой надежде выбраться из леса, в наивном стремлении не замёрзнуть окончательно. И я шла.

Через время — когда совсем потемнело и пространство вокруг залил невыносимый холод — мне снова стало страшно. Фонарик с его желтоватым светом был слабым утешением. Сквозь деревья виделось чернильное небо и полная, белая луна. Показалось: я никогда не спасусь. Я навсегда застряла в этом месте. Тело снова бросилось в погоню — от судьбы. Я быстро устала, тем не менее не перестала бежать. Наверное, это отдаляло меня от спасения, однако момент не располагал к столь серьёзным размышлениям. Я просто двигалась, дальше и дальше.

Когда впереди показались огоньки — дрожащие, желтоватые, — я только, перестав светить фонариком, ускорила бег. Вот всё и кончилось, подумала я. И лес вокруг вмиг показался знакомым — как я вообще умудрилась заблудиться?

Я выбежала на опушку. Естественно, никакого города не было — передо мной оказался всего-навсего дом. Об одном этаже, деревянный, с крытой соломой крышей; стёкла в окнах были толстые, мутные. Дом лесничего, решила я. Сил и смелости ругаться с судьбой уже не было, так что я не стала досадовать. Наоборот, как-то приободрилась и, облегчённая, подошла к двери. Постучала.

Я ожидала увидеть на пороге сурового мужчину — мне открыла молодая женщина, навскидку — моя ровесница. Чем-то неземным повеяло от неё. Она ясно посмотрела на меня — глазами с жёлтым отливом.

Я смутилась.

— Прошу прощения… я заблудилась, думала…

— Заблудились? — переспросила она мягким, мурлыкающим голосом. — В лесу это случается. Вам нужна помощь?

— В-выйти бы…

— Утром вы без труда найдёте дорогу. Сейчас ни к чему ходить: холодно. Заходите.

Она отошла от двери и махнула ладонью на комнату. Я медлила: мне было не по себе.

— Заходите-заходите. Я напою вас чаем.

За спиной оставался чёрный страшный лес. Передо мной была неизвестность, однако ж тело, уже истосковавшееся по теплу, само потянулось в дом. Я вошла, и хозяйка закрыла за мной дверь. Растерявшись, я всунула ей собранные грибы, но она отказалась принимать мой дар.

Обстановка вокруг напоминала не то музейную инсталляцию, не то картинку из детской книжки. Этот дом словно бы принадлежал иному веку. В углу стояла печь, на печи дремала кошка; вдоль окна тянулась деревянная лавка, были маленькие кружевные занавески. На столе стояла керосиновая лампа, под потолком висели нанизанные на верёвку высушенные грибы, гербарии полевых цветов. Всюду стояли какие-то банки, корзинки и коробки́, пахло деревом, яблоками и мёдом. В вазочке на столе лежал лесной орех. Мне казалось: я попала в сказку. Будто лесная фея, дочь природы, приютила меня.

Спасительница моя представилась Ликой. Я никогда не слышала такого имени. Лика усадила меня на лавку, к столу; на вопрос же: «кто вы такая?» — она ответила улыбкой…

— С людьми такое случается: заблудиться, — говорила она и сыпала в кривую чашку сухие смородиновые листья. — С лесом опасно шутить. Чуть ослабишь внимание — всё, пропал. Мы имеем дело, как вы говорите, со стихией.

Лика не переставала улыбаться и коротко, полу-иронично посмеиваться. Голос её сквозил добротой, однако, казалось, она видела своё надо мной превосходство.

— Я люблю лес, — негромко сказала я в надежде, что тогда моё присутствие перестанет быть для неё варварским вторжением.

— О, это приятно, — Лика опять улыбнулась. — Я часто вижу вас здесь, — тут она и вовсе засмеялась в ответ на моё удивление: — Конечно, я знаю всё про эти места.

Я пыталась понять её черты: это могло стать ключом к разгадке её слов. Глаза у неё были кошачьи и уши — острее, чем обычно у людей. Когда она улыбалась, видны были белые клыки. Я понимала: она не человек, и всё-таки продолжала надеяться, что всё происходящее — костюмированное шоу, затянувшийся маскарад. Я верила в науку и потому не могла теперь объяснить себе ничего.

Чай был горячий и — настоящий. Отваренные в крутом кипятке сушёные листья навеяли умиротворение и какую-то тоску. Я хотела было уйти — казалось более привлекательным провести всю ночь в тёмном лесу, чем в доме колдуньи, — но скоро эта мысль покинула меня. Стало хорошо.

Лика говорила со мной.

— Впрочем, я не особенно верю в то, что люди любят лес. Что значит любить? Дорожить, только пока вы что-нибудь получаете? Люди ходят в лес за «силой» или отдыхом, проще говоря —взять. Это эгоистичная любовь. Люди не любят лес так, как мы (кем были эти «мы», я не понимала и боялась понимать). Лес — это наша жизнь. Лес питает нас, но и мы питаем лес. Кто избавляется от человеческого мусора? И отчего затухают пожары? Отдаёшь, потому что любишь, а не любишь, потому что берёшь. На самом деле люди любят только себя, а мир вокруг — ненавидят. Иначе как объяснить, что вы творите? Это же не любовь. Простите… конечно, вы не виновны. Но я, признаться, устала от людей.

— Вы живёте здесь одна?

Право, мне не хотелось спорить. Я страшилась Лику, лесную богиню.

— Как же? У меня есть Гюлленмуркла, — Лика взмахом руки указала на кошку. Мне же вдруг почудилось, что вовсе и не кошка это — рысь.

Дрожал огонёк в керосиновой лампе. Ухали совы. Лика мурлыкала. Я пила отвар из смородиновых листьев и засушенных ягод, и что-то внутри трепетало от уюта. Хотелось отдаться всем своим существом этой сказке. От тепла меня разморило, хотя лёгкая — у меня подрагивали руки — тревога не отступала. Я пребывала в странных, полярных чувствах, я вся была противоречием. От запаха дерева, от сушёных грибов, гербариев, большой кошки, спавшей на печке, мне было уютно. От слов же, которые произносила Лика, краска заливала лицо — становилось стыдно и неловко.

Над лесом пролетел самолёт. Шум металлической машины стал мне так противен, так для меня чужероден, что я поморщилась.

— Людям приходится изобретать гигантских птиц, чтобы иметь возможность видеть мир, — проговорила Лика. — Люди больше пчёл и жаворонков, но не умеют летать. Так забавно. Если глупому жаворонку надо всего лишь взмахнуть крыльями, умному человеку надо провести пару часов в железной коробке, чтобы добраться до юга.

Она не ненавидела людей. Она была всего лишь утомлена — искренне, как ребёнок, которого чем-то расстроили. Я не могла винить Лику за её слова. Ей было горько, только и всего. Она не просто жила в лесу, нет, — она и была лесом. Она и лес — это являлось одним целым. И, конечно, несчастная волшебница страдала от того насилия, что горожане совершали над природой. Это был её мир, её Сила, её Дом. Она действительно любила, и от любви её слова были так горьки.

Лика накормила меня яблочным пирогом и уложила спать на печке. Она приглушила свет, но сама не стала ложиться — села за вязание. Полутьма никак не мешала ей. Я отвернулась к стене, но уснуть смогла ещё не скоро. А Лика всё стучала спицами.

Утро было солнечное. Лучи света золотили пучки сухих листьев. Самовар уже закипел. Лика опять вязала (может, она и вовсе не спала), что-то щебеча, как птичка. Я встала, и она опять налила мне чаю. В голове промелькнула мысль: остаться бы здесь навсегда.

— Не стоит, — сказала вдруг Лика.

— Простите?

— Не стоит оставаться здесь, — повторила она. — Человеку нужны другие люди. Вам ни к чему ещё большее одиночество.

Я рвано вздохнула. И откуда она только узнала об этом — что я была безнадёжно одинока? Хотя — чему было удивляться?

— Спасибо вам за гостеприимство.

— Спасибо Лесу, — сказала Лика.

Я почти прошептала:

— Спасибо…

На улице было тепло, намного теплее, чем ночью. Я обернулась и, остановившись, посмотрела на дом. Бревенчатый, с соломенной крышей — он был родной частью этого леса. Лика стояла на пороге.

Под ногами шуршали листья. Пели птицы. Над деревьями дул ветер. Когда я обернулась во второй раз, ни дома, ни Лики уже не было.

Я без труда нашла дорогу к городу и с тех пор ни разу не терялась в лесу. Но вот что это было — где и кем я провела октябрьскую ночь, — так и не знаю.