Первый бой (гет)

"Никогда нельзя вылечиться от своего детства, от своих сомнений, от своих ран. Я не живу в прошлом, я живу с ним." —  Милен Фармер

Есения сидела над остывающим кофе, пытаясь объяснить самой себе вчерашний день и ночь. В голове крутились бессвязные картинки, складываясь в какой-то фарс, где главным героем был Меглин. Он словно издевался над ней и всеми, кто попадал в поле его зрения. Но в общую картину вопиюще-девиантного поведения никак не вписывался взгляд следователя — твердый, абсолютно трезвый, пробирающий до мурашек. И теплый… Она откинула со лба волосы, раздосадованная непрошенными мыслями, и увидела стоящего в дверях Меглина, видимо, какое-то время наблюдавшего за ней. Стеклова подвинула блокнот и принялась раздраженно черкать карандашом. Родион Викторович сел за столик:

— Рисуешь? — как ни в чем не бывало спросил он.

На белоснежном листе резкими линиями было выведено «Мудак».

Следователь усмехнулся, — У меня один доктор знакомый специально просит пациента рисовать все, что им в голову приходит, — он взял карандаш, — Думает, так можно понять…

— Чудно выглядишь, — вымученно улыбнулась Есения.

На что Меглин обезоруживающе улыбнулся, — Это все из-за галстука! Как только надеваю, сразу бить начинают.

— Так сними его, — пожала плечами Стеклова.

— Не могу. Я в нем чудно выгляжу, — следователь снова улыбнулся и небрежно бросил перед ней блокнот, где под надписью «Мудак» было с нажимом выведено и даже подчеркнуто «не сердись».

«А на тебя что, можно долго сердиться?» — подумала Есения, и на ее щеках появились трогательные ямочки.

Меглин пригубил кофе, поморщился и потянулся за фляжкой. Трель телефонного звонка, слишком звонкая для пустого кафе, заставила Есению вздрогнуть и поторопиться с ответом.

— Еще одну нашли, — от улыбки Стекловой не осталось и следа.

Рука замерла над чашкой, так и не разбавив коньяком местную бурду, именуемую кофе.

* * *

— Нашли утром. Убита сегодня, между пятью и семью часами утра, — скучающим тоном повествовал судмедэксперт. Он откинул простыню, давая возможность столичным гостям осмотреть труп.

Меглин положил локти на каталку, рассматривая необыкновенно яркую странгуляционную борозду на шее жертвы. Внезапно его взгляд остановился, а Есения почувствовала знакомое покалывание.

В толпе испуганное лицо молодой женщины в спортивном костюме. Удар по ребрам. Боли он не чувствует, только прикрывает голову руками. На скамейке мужчина. Лица не разобрать, он отворачивается, словно не замечает драку, развернувшуюся буквально в пяти метрах от него.

— Видишь, как они смотрят? — Стеклова неприязненно оглядела собравшихся у бюро судебно-медицинской экспертизы местных сотрудников органов правопорядка во главе с Егоровым.

— Пусть смотрят. Не умеют хранить мертвых, не спасут живых, — вынес свой вердикт следователь.

— Слышал, вы вчера хорошо отдохнули! — Егоров даже немного подпрыгивал на месте от радости, что может поставить на место зарвавшуюся столичную знаменитость.

— От кого слышали? — включила «прокурорскую дочку» Есения.

— Да вот, Серега вас видел в парке.

— И работали тоже, — Стеклова позаимствовала у папочки ледяной тон, — Ваш маньяк в списке этих тридцати фамилий, учились в одном классе.

Егоров недоверчиво прищурился, — Откуда такая информация?

— От верблюда, он все знает, — припечатал его Родион Викторович, — Пробей, женщина просит.

— Гриш, Белый, — подозвал начальник молодого сотрудника, — Подними биографии этих школьников.

Григорий просмотрел фамилии, — Хорошо, сделаем.

* * *

— Здесь подожди меня, сейчас приду, — бросил через плечо Меглин.

Есения вздохнула и присела на скамейку, оглядывая пустой парк.

— Не п-помешаю?

Она вздрогнула и обернулась. За скамейкой нерешительно топтался тот самый сотрудник, который утром стоял рядом с Егоровым.

— Простите… Мокрушин Сергей, — представился он, подходя ближе.

Обведя глазами пустой парк, Есения выдавила, — Привет, — стараясь при этом вести себя непринужденно, хотя липкая волна паники добавила ее голосу высоких нот, — Вы откуда здесь?

— Патрулировал. Вот, увидел Вас и решил подойти. Нет, если я мешаю…

— Нет, не мешаете, — быстро ответила Стеклова, натянув дружелюбную улыбку, думая, как бы потянуть время, чтоб дождаться Родиона Викторовича.

Мокрушин улыбнулся в ответ и присел рядом, — Как в-вам город? — отчаянно борясь с заиканием попытался завести светскую беседу парень.

— Приятный город. Жаль, повод для поездки такой… — поддержала его Есения.

— Ну, ничего, скоро все кончится, — он сглотнул, но даже этой незначительной паузы было достаточно, чтобы глаза девушки расширились от ужаса, — Вы же здесь, — продолжил он начатую фразу, — А что вы на меня так смотрите?

— Сергей, а почему Вы решили в полицию пойти? — слишком быстро спросила Стеклова, продолжая улыбаться.

— Ну…, я легкой атлетикой занимался, квартира была нужна, а тут давали. Потом женюсь! — глуповато улыбнулся парень.

Есения оглядела пустой парк, и решилась, — Давайте я Вам по руке погадаю, имя жены скажу! Давайте?

Ничего не подозревающий Мокрушин, широко улыбаясь, протянул раскрытую ладонь и тут же, сам не разобравшись как, совершил кувырок, приземлившись на асфальт. Не успел он прийти в себя, как его ударили коленом в грудь, выбив из легких остатки воздуха. Сергей закричал, не столько от боли, сколько от шока и непонимания, вытаращившись на растрепанную Есению, так неожиданно превратившуюся из милой и приветливой девушки в разъяренную фурию.

* * *

— Откуда я знала, что у него алиби? — кричала Стеклова, а рядом стонал, держась за руку, спасенный появлением Меглина незадачливый Мокрушин.

— А спросить — не судьба? — хмыкнул следователь.

— Ты-то где был? Ты меня, вообще, бросил!

Этот выпад стажера Родион Викторович проигнорировал, заботливо кивнув Мокрушину, — Ну что, терпимо? — и, дождавшись судорожного кивка, небрежно похлопал Стеклову по плечу, — Иди сюда.

Отойдя на несколько метров от обескураженного Сергея, Меглин достал из кармана плаща сложенный в несколько раз лист желтой бумаги, исчерканной карандашом.

— Любуйся! — он развернул лист, демонстрируя Есении рисунок.

— Что это?

— Не что, а кто, — поправил ее следователь, — Тот человек, который сохранял спокойствие пока меня били. Попросил художника зарисовать. Ну, узнаешь? — он был явно доволен результатом своей затеи и Стеклова, волей-неволей, начала вглядываться в карандашные штрихи, рассматривая профиль незнакомца.

— Лицо знакомое, — протянула она.

Меглин фыркнул, — Ну, извини, ближе не мог подойти.

Следователь остановился так неожиданно, что Есения чуть не налетела на него. Смотреть в парке было не на кого, разве что на неопрятного мужичка, собиравшего в потертую сумку пустые бутылки.

— Так, иди утешай парня…, — Меглин, прищурившись, смотрел в след уходящего маргинала.

— А ты куда?

— А я туда, — загадочно улыбнулся наставник и ушел, снова оставив ее одну в безлюдном парке. Мокрушин не в счет.

* * *

Дом был старый. Еще довоенный, с деревянными лестницами и подслеповатыми стеклами в скрипучих дверях. Тонко позванивая добычей, мужичок зашел в темный подъезд, на ходу доставая ключи. Меглин вошел следом, сразу же, как захлопнулась покрытая облупившейся краской дверь квартиры.

— Привет, — сказал он хозяину, вынырнувшему из затхлой тьмы давно не знавшего уборки жилища, — Нам войти-то можно?

— А кому это — нам? — загородив собой вход, поинтересовался мужичок, разглядывая гостя.

Меглин достал из кармана плаща бутылку водки.

— Входи.

— За что выпьем? — приподнял граненый стакан следователь.

— За знакомство, — не совсем дружелюбно отозвался собеседник.

— Или за детей? — Меглин поднес стакан к губам, а в тусклом свете лампочки без абажура блеснули немигающие глаза, следившие за изменившимся, будто посеревшим, лицом мужичка.

Первую выпили не закусывая, не сводя друг с друга взглядов. Следователь налил снова.

— Сын твой где?

Хозяин вздохнул и одним глотком выпил содержимое стакана.

— Сначала жена заболела, померла, — бесцветным голосом начал он, — Потом он заболел. С горя. Совсем хилым стал. В школе дразнили, задирались…

«Быстрей! Еще быстрей, набираем темп!» — кричал молодой физрук классу. Ребята финишировали толпой, шумно и радостно. А сзади, едва переставляя ноги и задыхаясь, бежал щупленький мальчишка. На финише его ждал рассерженный учитель и хохочущие одноклассники.

Едва переступив финишную черту, мальчишка упал на асфальт, а на него посыпался град насмешек и ударов, которыми его награждали рослые девчонки, чувствовавшие превосходство над худеньким одноклассником. Он сжался в комок на грязном асфальте, и, не умея защитить себя, уже не надеясь на помощь или поддержку, только всхлипывал, закрывая лицо руками. «Эй, что происходит-то? Э!» — лениво разогнал ребятню физрук.

Стайка девчонок продолжала свои насмешки даже тогда, когда он, ссутулившись, шел домой. Звонкие голоса оглушали, ослепляли слезы бессилия, и тогда он побежал изо всех сил, не обращая внимания на тяжелый ранец, колотивший его по спине. Хрипло дыша, мальчик попытался скрыться от своих преследовательниц в парке, но они без труда догнали хилого одноклассника. Тогда он перепрыгнул через невысокое бетонное ограждение клумбы и свернулся на земле, прижав колени к животу и закрыв руками голову. Косички, бантики, пионерские галстуки, звонкие девчоночьи голоса и… град камней и обидных слов.

Обидчицы убежали, а он, не обращая внимание на злые слезы, катящиеся по грязным, еще по-мальчишески пухлым щекам, достал связку ключей, чтобы выцарапать на бетоне имена…

— Вырос, все-таки! Сильным человеком стал, — едко заметил следователь и встал, — Вопрос последний — ты знал, кем он вырос?!

Изрядно захмелевший мужичок поднял голову, — А ты бы, что сделал? — закричал он, но наткнулся на твердый абсолютно трезвый взгляд следователя.

— То, что сделаю, — пообещал Меглин.

* * *

Темнота в провинции совсем не такая, как в столице, где она пронизана лучами неоновых реклам. Провинциальная темнота густая и мягкая, она обволакивает и тянет за собой в водоворот из запахов трав, стрекота сверчков, перемигивания звезд. Этой темнотой легко укрыться от посторонних глаз как влюбленным, так и озлобившимся. Темнота может стать помощником и другом, а еще — последним пристанищем.

Выйдя из такси, Есения быстрым шагом вошла в гостиницу. В номере было непривычно тихо. Она постучала в дверь следователя, и, не дождавшись ответа, распахнула ее — никого. Во всем номере не осталось ни следа присутствия Родиона Викторовича. Только в наполненной ванне плавал кораблик из газетного листа. Она сделала шаг назад и столкнулась с горничной. Обе вскрикнули от неожиданности. Переведя дух, горничная проворчала:

— Кстати, ваш шебутной просил передать, что в парке вас ждет.

Ругая себя за то, что не додумалась вызвать такси, Есения шла по обочине дороги, надеясь поймать попутку. Из тьмы возник силуэт мужчины в надвинутом на лицо капюшоне. «Так просто?» — мелькнула мысль и тут же исчезла, оставив после себя кисловатый привкус паники. С каждым пройденным шагом расстояние между ней и преследователем сокращалось, но, сколько бы Стеклова не оглядывалась, лица разглядеть не смогла.

Чуть слышный звон заставил девушку вздрогнуть и резко оглянуться: «Трамвай», — беззвучно выдохнула она, входя в ярко освещенный салон, где уже сидел поздний пассажир. Радуясь внезапной удаче, Есения обратила внимание, что на задней площадке расположился ее преследователь, вполне себе, кстати, обычный молодой человек. Она пыталась поймать его отражение в оконных стеклах, стараясь при этом не вертеть головой, но пока мало что удавалось. Дама, сидящая в середине салона, встала и приготовилась выходить. Двери захлопнулись с каким-то зловещим скрежетом, по крайней мере, так показалось Есении, всем телом чувствовавшей приближение опасности. И, вопреки здравому смыслу, она будто смирилась, окаменев на жестком и неудобном трамвайном сиденье, слушая медленный шаги приближающегося незнакомца. Она только судорожно вдохнула, когда на спинку ее кресла легла ладонь.

— Здравствуйте, Елена Петровна. Гуляете? — раздался негромкий вопрос за ее спиной.

Стеклова молчала.

— Поздновато… Маньяк в городе, а вы вся такая нарядная, — мягко добавил он, наклонившись чуть ближе.

Короткой вспышкой мелькнуло воспоминание — переполненный зал, немигающий взгляд молодого сотрудника, который он отвел, увидев ее реакцию на прикосновение следователя. Тогда она не обратила на это внимания, а Меглин, наверняка, заметил. Вот только где же он?

— А, вы на службе! Понятно. Все ищете? Или уже нашли?

Говорящий откинулся на спинку сиденья и вздохнул, но не печально, а как будто в предвкушении чего-то.

Этих секунд Стекловой хватило, чтоб поймать отражение мужчины в оконном стекле, и даже увидеть молниеносный рывок, к которому она подсознательно была готова, смирившись со своей участью жертвы. Его молниеносный рывок она не увидела, только почувствовала, как шею намертво захлестнула петля. Есения дернулась, пытаясь высвободиться, но петля еще сильнее врезалась в шею, лишая возможности вдохнуть.

Пальцы, сжимающие удавку, дрожали в нетерпении; дыхание, хриплое и неровное, терялось в шоколадных волосах жертвы. Из глаз душителя текли слезы… раскаяния или предчувствия скорого освобождения? Лицо исказилось в напряженной гримасе ожидания.

В голове Есении бились рваные мысли, какие-то разрозненные образы и воспоминания, даже звуки и запахи. И вдруг, среди хаоса картинок всплыл образ матери, фото в окружении ярко-красных роз, запах дождя и мокрой земли. Она изо всех сил ударила ладонью по стеклу, так, что вздрогнули капельки водяного пара и осыпались прозрачными слезинками на худые пальцы. Образ матери пропал в ослепительном белом свете, звенящем как сотни маленьких колокольчиков, и ни одной мысли не осталось… Она купалась в холодном свечении, плыла куда-то среди густого марева, в котором не было ни звуков, ни чувств, ни мыслей, только ощущение невесомости и полета. Поэтому поток воздуха, хлынувший в легкие, был настолько болезненным, что Стеклова закричала, но вместо крика раздался слабый хрип.

Меглин возник из ниоткуда. Тогда, когда Есения уже не могла ни видеть его, ни слышать. Тогда, когда душитель находился в полушаге от долгожданной эйфории, до предела натянув побелевшими пальцами черный шнурок, перекрывающий доступ кислорода его одиннадцатой жертве. Один удар, и нож по самую рукоять вошел в шею нападавшего. Выпустив из рук шнурок, он ошеломленно разглядывал следователя, не веря, что для него все уже закончилось. Он попытался что-то сказать, но из раскрытого рта вырывались только булькающие хрипы.

Следователь оглянулся — его стажер, держась за горло, боролась с изматывающими приступами сухого кашля, скорее всего, еще не осознала, что выжила в этой схватке. Он поморщился, довольно грубо взял ее за подбородок и влил в рот содержимое фляжки.

— У него в школе фамилия матери была. А потом, когда мать умерла, взял фамилию отца. Вот поэтому мы его в списках не нашли. Давай, познакомься — он приподнял ее, как котенка за шкирку, за воротник джинсовки, чтоб она видела того, от чьих рук она только что могла погибнуть, — Григорий Белых — Липецкий душитель. Болезненный, забитый в детстве мальчик, который хотел, чтоб его девочки любили. Да? — зло усмехнулся Меглин.

Теперь было не ясно кто маньяк, а кто его жертва. Глаза следователя, отражавшие потеки крови, полыхали красноватыми искрами, голос хрипел и в нем слышалось что-то звериное.

Григорий раскрывал рот, как рыба, выброшенная на поверхность, силясь что-то сказать, но в ответ слышалось только сдавленно сипение.

— А девочки не любили, дразнили, били, не давали. Твари, а не девочки! Да, Гриш? — Меглин перестал мучить Есению, уже достаточно пришедшую в себя, чтобы не только слышать, но и понимать, что происходит, и наклонился поближе к Белых, — Гриша вырос, пошел в милицию — думал, там девочки дают. Тем, у кого пистолет. Опять мимо, опять промах — не дают! — оскалился в усмешке следователь, нависнув над Григорием.

Тот смотрел на него снизу-вверх уже нездешними, абсолютно прозрачными глазами и беззвучно шевелил пересохшими губами.

— Ты мне лучше, знаешь, что скажи, — доверительно понизил голос Родион Викторович, — Ты, когда в первый раз понял, что тебе надо? Задерживал кого-то?

Григорий моргнул.

— Шлюху?

И он снова моргнул, и тут же скривился, захлебнувшись кровью.

— Стал душить и вдруг кончил…, — Меглин горько усмехнулся, — Да, тяжелое у тебя детство, Гриш. Ну, зачем столько-то? Десять девушек! Зачем? Ты ж с этим жить не можешь.

Закончив мысль, следователь прошептал, наклонившись к Есении, — Ты была бы одиннадцатой, -шагнул в кабину машиниста и щелкнул рычажком. Двери трамвая с шипением распахнулись.

— Не, Гриш, не набрал ты на футбольную команду. Давай, на десяти остановимся. Иди и сдохни, — Меглин вытащил из раны нож и вывел Григория из трамвая.

Сделав несколько нетвердых шагов, все еще зажимая рану, он упал на скамейку, ту самую, где несколько дней назад хладнокровно расправился со своей жертвой. Над головой распахнулось ночное небо, черное и бездонное. Григорий медленно сполз на бок и увидел каплю крови, его крови, а за ней еще одну, и еще, падающие на асфальт, разбивающиеся на сотни маленьких капелек-осколков. Потом перед глазами возник огненный шар, превратившийся в трамвай, с мелодичным звоном уезжающий в даль по рельсам. Он свернулся на жесткой скамейке, прижав колени к груди, как в детстве, и попытался улыбнуться…