Те же и Платон: Крым (гет)

На душе у Платона было... скверно. Не только от Натальиных слов, но и от своих собственных. И от того, что морализаторствовал, и от того, что в конце концов из себя вышел. И к Марте со всей этой мутью идти ему не хотелось. Поэтому он решил искупаться по дороге, благо, у него было с собой полотенце, потому что они вечером на пляж собирались. А когда выходил из воды, то увидел, что девочка сидит на песке около его вещей, обняв коленки. Маленький нахохлившийся воробышек, и никак иначе. Опять он её волноваться заставил.

— Где ты ходишь, а? — воскликнула она вместо приветствия, поднимаясь на ноги.

— А ты откуда здесь? — ответил он, и оба замолчали.

— Я заждалась уже и навстречу пошла.

— Зачем? А если бы мы разминулись?

— Ну, не разминулись же. Я не могла больше ждать. Что случилось?

— Думаешь, случилось? А может, просто жарко стало и я искупаться решил.

— Опоздал на целый час, а потом ещё искупаться решил? Может быть, конечно, но вряд ли. Совсем на тебя не похоже. И потом, мне уже часа полтора не по себе. Я думаю, что случилась какая-то гадость, которую ты тут... смываешь.

И вот что ему с этим делать? Это же уже просто ясновидение какое-то. Он взял протянутое Мартой полотенце и принялся вытирать волосы.

— Ты расскажешь или нет?

— Расскажу, но без подробностей, — Он собственно так и собирался сделать, вот только о чём именно следует умолчать, обдумать до конца не успел. Придётся по наитию.

— Ну, хоть так, — проворчала Марта и вдруг потянула у него из рук полотенце. — Кто же так вытирается, скажи на милость! — выпалила она возмущённо, а он так удивился, обалдел, можно сказать, что просто покорно отдал его девочке.

Потом ещё пришлось вперёд наклониться, потому что иначе она никак не дотянулось бы. Чуть влажное полотнище легло ему на голову бережно и ровно. Лёгкие и уверенные движения, равномерные, от затылка ко лбу, нежные и успокаивающие, кажется, даже в ритме его собственного дыхания. Это действо, иначе не назовёшь, было полностью и абсолютно тем, что ему было сейчас нужно. Случившись совершенно неожиданно и как бы помимо его воли, оно повергло его в состояние, среднее между прострацией и ... экстазом? А потом всё закончилось.

Он выпрямился и открыл глаза. В голове совершенно просветлело. Марта-кудесница стояла перед ним и растерянно протягивала ему полотенце.

— Спасибо, — сказал он ошарашенно.

— Пожалуйста, — ответила она, с той же интонацией, точно эхо. А потом пробормотала: — Это тоже было нельзя, да?

— Я не говорил, что нельзя! — решительно возразил он. — И почему тоже?

Тут она вдруг смутилась и даже совершенно очаровательно покраснела. Посмотрела в сторону, потом на песок, потом на него, но не в лицо, а куда-то в район солнечного сплетения, отчего он немедленно покрылся мурашками и потянулся за футболкой. Наконец, она собралась с духом и объяснила:

— Ну, я же знаю, что некоторые вещи нам пока нельзя. И подумала, что это, с полотенцем, одна из таких вещей.

М-да, развивать тему "некоторых вещей, которые им пока нельзя" он точно не будет, но не может же он, в самом деле, просто промолчать! Дальше Платон говорил, надевая брюки, балансируя при этом то на одной ноге, то на другой, это было ужасно неудобно, но почему-то так ему было гораздо проще.

— Марта, это, с полотенцем, ты сейчас просто замечательно сделала, — Ногу в правую штанину. — У меня слов нет. — Сменить ногу. — Я только надеюсь, что ты точно помнишь, как это было, и когда-нибуть сможешь это повторить.

Когда он поднял на неё глаза, Марта сияла. И за эту улыбку можно было всё отдать.

— Я не уверена, — сказала она почему-то шёпотом. — Но я постараюсь...

 

Какое-то время они шли молча, обоим было нужно время прийти в себя.

— Так что там у тебя случилось? — спросила, наконец, Марта.

— Бочкин с Самсоновым подрались.

Девочка ахнула.

— Почему?! Ты же говорил, они не разлей вода.

— Самсонов влюбился в Наташу Власенко, турбазовскую повариху, а Бочкин стал ему доказывать, что она его любви не достойна, потому что... ветреная особа.

— Как-то ты куртуазно выражаешься.

— Я — да, а вот Бочкин выражался куда менее куртуазно, поэтому и дошло до драки.

— Ты их разнимал? Не поранился? — Он только улыбнулся и головой покачал. — И что теперь? Они помирились?

— Со мной — да. Между собой — нет.

— И что делать?

— Не знаю, — Он тяжело вздохнул. — С Наташей я попытался поговорить, чтобы хоть Борькиными чувствами не играла, она всё-таки намного его старше, но... понимания не встретил. Так что будем пытаться Самсонова как-то отвлечь, делом занять, наверное...

— А разве можно отвлечь человека от его первой любви?

— Хотя бы попытаемся. Другого выхода я пока не вижу.

Тут Платон подумал, что отвлечь Самсонова от Натальи будет, пожалуй, проще, чем Шурку Бочкина от... Марты. От Натальи с её прелестями и подлостями они всё равно скоро уедут, вернутся в Ленинград, а Марта и дальше будет с ребятами рядом, в соседнем дворе. Наталья — пустышка, а Марта — настоящая, тепло и радость, и нет ничего удивительного в том, что это видит не только он один. Вон, у мальчишек, оказывается, тоже глаза есть. Нет, он не ревновал сейчас к Борьке. После пережитых только что на пляже удивительных мгновений ревновать Марту было не просто глупо, это было... кощунственно.

— Ты чего? — тихонько спросила девочка.

Тут Платон понял, что, погружённый в размышления, он не только взял её руку и переплёл их пальцы, но и, кажется, сжал их сильнее, чем следовало.

— Больно? — переспросил он хрипло.

— Нет, я не про то совсем. У тебя просто лицо сейчас странное. Где-то ты далеко...

Нет, всё-таки ясновидящей она не была. Он был сейчас близко, думал о ней и чувствовал её слишком интенсивно, и как раз вот этого им было пока нельзя. Надо было переключиться, отвлечься, вот только... разве можно отвлечь человека от его первой любви?

— Марта, — попросил он, с трудом узнавая свой собственный голос. — Давай ты сейчас расскажешь мне, как ваш день прошел.

 

Ну, если она ничем больше не может ему помочь, значит, будет рассказывать, как прошёл их день. С чего же начать?

— Оксана Петровна приходила мириться.

— Даже так? — удивился Платон.

— Они с Риммочкой сначала отправили меня... к Шарику, немножко покричали, а потом Риммочка сказала, что извинения принимаются.

— Интересно... Значит что, переезд отменяется?

— Да, мы потом с Оксаной Петровной твой арбуз ели, а когда она ушла, Риммочка мне сказала, что теперь всё нормально будет.

— Я всегда знал, что совместное поедание арбуза очень сближает.

— Не смейся. Оксана Петровна, она, конечно, вредная немного, но не злая... Как Шарик.

— Ох, Марта...

— А что? Ты же сам говорил, что собаки бывают очень на хозяев своих похожи. Вот Шарик тоже лает на всех для порядка, чтобы показать, кто в доме хозяин, а на самом деле хочет, мне кажется, чтобы его между ушей почесали.

— Так, малыш, вот только не вздумай проверять свои гипотезы опытным путём. Давай сначала я первым его почешу, а там посмотрим...

— Его не чесать, его лечить надо.

— Что такое?

— Он так ужасно ободрал себе нос! Смотреть больно. Оксана Петровна сказала, что его мухи едят. А я понятия не имела, что они кусаются.

— Не комнатные мухи, те только на нервы действуют, а вот слепни, оводы и эти, как их, жужелки, летом в сельской местности действительно животным жить не дают. Собак кусают в самые уязвимые места, в уши, в нос, там где шерсти меньше и кожа тоньше.

— И Цезаря нашего тоже кусали?

— Было такое пару раз, когда я его на природу вывозил. Но быстро прошло, он же не в будке живёт... А что, Цезарь считается уже "наш"?

— А тебе жалко? — удивилась Мартуся. — Ты же сам говорил, что это он меня выбрал. И Гиту мою он как-то вообще... удочерил. Так что мы с ним в любом случае получаемся родственники.

— То есть Гита — твоя, а Цезарь — наш? — Кажется, Платон наконец-то развеселился.

— Гита же маленькая совсем, там делиться нечем.

— Жадина... Марта, ты нарочно меня смешишь?

Она вздохнула и покаялась.

— Да. И ничего особенного, ты тоже всякую забавную чушь несёшь, когда тебе кажется, что я расстроена.

— А тебе кажется, что я расстроен?

— Мне не кажется. Я знаю, что ты... был расстроен.

— А потом ты почесала меня между ушами и всё прошло?

Мартуся прыснула:

— Так это я тебя смешу или ты меня?

— Оба стараемся по мере сил. Что ещё Оксана Петровна насчёт Шарика сказала?

— Что она вчера днём ходила на ферму к местному ветеринару, но его нет, он в запой ушёл.

— И не сказал, когда вернётся? Удачно. Ладно, попробуем без ветеринара обойтись. Заодно и делом займёмся, чтоб зря не расстраиваться.

 

Весь вечер они спасали Шарика. Платон пошёл к нему сразу от калитки, потому что Шарик не только лаять на них не стал, но и головы в их сторону не повернул, просто лежал мордой в будку, только бока подрагивали. А ей, конечно же, было сказано пока оставаться в стороне. Она и осталась, только Риммочку позвала. Платон присел на корточки возле собаки, окликнул её, заговорил тихо и ласково, осторожно погладил по спине, снова позвал, взял за ошейник. Страшновато это было на самом деле, потому что раньше он к Шарику никогда не подходил, и её строго предупредил, не болонка, мол. А сейчас осматривал нос и уши выползшей наконец из будки овчарки, словно всю жизнь только этим и занимался. Шарик только поскуливал, а потом вдруг зевнул нервно и широко, и при виде раскрытой пасти в непосредственной близости от Платоновых рук и лица сердце у Мартуси куда-то в желудок провалилось. Платон тем временем закончил осмотр, зачем-то заглянул в будку, вытащил оттуда старую подстилку и отбросил её подальше в сторону, к забору. Потом ещё выплеснул в кусты воду из собачьей миски и наконец вернулся к ним с Риммочкой.

— Ну что? — спросили они почти хором.

— Рана не только на носу, уши тоже изъедены. Римма Михайловна, у вас аптечка ведь с собой? Мази Вишневского случайно нет?

— Случайно есть. Но мазать нос мазью Вишневского?

— Нос нельзя, а для ушей в самый раз. А нос... даже не знаю. Что из антисептиков у вас в аптечке?

— Зелёнка, перекись водорода, фурацилин в таблетках.

— Тогда, наверное, фурацилином. Обезболить бы ещё предварительно.

— Анальгин есть. Но как ты его собаке скормишь?

— Риммочка, у нас же ливерная колбаса есть! — осенило Мартусю.

— Ты просто умница, малыш. "Собачья радость" — это как раз то, что нам нужно. Неси два куска, в каждый по таблетке спрячем. И воды надо Шарику свежей налить.

Когда Мартуся вернулась с аптечкой и кольцом колбасы, Платон и Риммочка спорили.

— ...Да ничего он мне не сделает, Римма Михайловна, он понимает, что я хочу ему помочь.

— Ты уверен? А мне этот пёс что-то не показался особо смышлёным. Одно дело — подойти к нему и погладить, колбасы скормить полкольца, и совсем другое — открытую рану обрабатывать, даже с обезболивающим.

— Да безобидный он совсем, только большой. Вот к Трезору я в подобном случае даже близко не подошёл бы, его усыпить надо, чтобы рану обработать. А от Шарика никакой опасности нет. Поверьте, я такое чувствую...

— Знаменитая Штольмановская интуиция? — встряла Мартуся. Она в этом споре изо всех сил болела за Платона.

— Вроде того, — кривовато улыбнулся он.

— И всё равно я предлагаю сначала поесть и дождаться хозяйку, — не отступала Риммочка.

— Поесть и правда неплохо бы, — вздохнул Платон, — а то я уже и на "собачью радость" смотрю с вожделением. Тем более, что время нужно, чтобы обезболивающее подействовало. А насчёт хозяйки... Что, если она вообще не разрешит нам ничего предпринимать и захочет ветеринара дожидаться?

— А ты считаешь, это неправильно?

— Собаке помощь нужна была вчера, позавчера даже. Да и не хуже я сделаю их ветеринара запойного, это уж точно.

— Тогда я тебе помогу, — решительно сказала тётя.

— Но...

— Ты же сказал, это безопасно.

— Да вы уже помогли! Где бы я без вас сейчас все эти лекарства искал?

— Нет, Платон, так дело не пойдёт. То, что ты Мартусю подпускать не хочешь, я понимаю. Но я не Мартуся. Или мы вместе пойдём к собаке, или я тебе ни фурацилин, ни мазь не дам. И что ты, драться со мной будешь?

 

Оксана Петровна появилась, когда Платон с Риммочкой уже заканчивали. Остановилась на дорожке возле Мартуси, которая изнывала тут последние двадцать минут, и всплеснула руками.

— Эй, вы что там делаете?! Парень, у тебя что, пальцы лишние есть или нос мешает?

— Ну что вы под руку-то ему говорите! — возмутилась Мартуся.

— Ничего, уже почти конец, — отозвалась Риммочка, отрезая бинт. Они наложили на собачью морду повязку, напоминающую лошадиную сбрую.

— И что, думаете он будет в наморднике вашем красоваться? — упёрла руки в боки Оксана Петровна. — Враз всё стащит и вокруг будки размотает.

— Сейчас не размотает, — сказал Платон, вставая и подавая руку Риммочке. — Он сейчас спать будет часа два, а там посмотрим.

— Снотворным, что ли, накормили? — Оксана Петровна подозрительно прищурилась.

— Нет, только обезболивающим, — сказал Платон. — Но ему всё равно было больно, а ещё страшно, так что сон теперь — самая нормальная реакция. Ему бы ещё подстилку новую. Старая грязная неимоверно, там мушиных личинок — тьма. Найдётся у вас, Оксана Петровна?

— А больше тебе ничего не надо?

— Ещё дёготь свежий нужен, будку обмазать, чтобы запах мух отпугивал.

— Нет, ну ты посмотри! Не знаю, как мух, а постояльцев ты мне точно расшугаешь.

— Мы, вроде бы, не из пугливых, — возразила Риммочка.

— Оксана Петровна, ну пожалуйста, — Марта просительно заглянула женщине в глаза. — Если у вас дёгтя нет, то может, у кого-нибудь из соседей найдется? Мы бы поспрашивали...

— Поспрашивают они... Вот что мне с вами делать, спасители собачьи?

— Вам самой ничего делать не придётся, — покачал головой Платон. — Будку я сам обмажу, за раной, пока мы здесь, прослежу, и вокруг будки мы всё уберём, чтоб мухам и польститься не на что было.

— А то я не убираю! — опять начала сердиться хозяйка.

— Да убираете, конечно. Видно, что регулярно убираете, но...

— Просто в больничной палате должно быть гораздо чище, чем в обычной квартире, — закончила за Платона тётечка.

— А то, что он сам как чёрт грязный, это как?

— Это плохо, — вздохнул Платон. — Выкупать его непременно надо. Я бы и на пляж его сводил, если позволите. На рассвете, когда людей на берегу нет.

— Вот ведь... — Оксана Петровна только руками развела. Похоже, у неё закончились все доводы, а заодно и запал угас. — Спросила бы, в кого ты, хлопче, настырный такой, так ведь всему посёлку известно, в кого. Ладно, будет вам дёготь, но завтра уже, не пойду я на ночь глядя по соседям побираться.

— Спасибо! — просияла Мартуся.

— И подстилку сейчас принесу, хотя ему и так неплохо, — Женщина кивнула в сторону заползшего в будку Шарика и уже собралась уходить, когда что-то вспомнила и обернулась. — Вы только того, не подумайте, что и с Трезором так можно, особенно ты, девча, — Она строго посмотрела на Мартусю. — Трезор — просто зверюга, я сама его боюсь. Вон, на днях кормила его, кости принесла и одну мимо миски его уронила, наклонилась поднять, а он молнией ко мне, что твой тигр, и зубами за запястье прихватил. Вроде и не сильно, я с перепугу кость сразу выронила, он и отпустил, но следы остались. — Она подняла правую руку и продемонстрировала им всем несколько небольших синяков на запястье. — И больше всего он детей не любит. Отдыхали у меня тут три года назад с ребёнком двое, я их предупреждала, конечно, но пацанёнок их, лет шести, всё бегал, дурачок, мимо Трезора, не боялся его, он же не лает почти, в отличие от Шарика. Видно, раздражал его очень, и в какой-то момент Трезор вдруг резко к нему рванулся, аж цепь натянулась, зубы в нескольких сантиметрах от лица щёлкнули. Хлопчик описался и в крик, унять не могли, мать сомлела, скорую вызывать пришлось...

— Всё понятно, Оксана Петровна, — сказал Платон серьезно. — Спасибо за предупреждение.

 

Уборку вольера, хотя территорию вокруг будки назвать этим словом можно было весьма условно, они с Мартой заканчивали уже на закате, а умывались в быстро сгущающихся сумерках. Возле умывальника девочка обнаружила, что где-то нацепляла паутины на волосы, и потянула его под фонарь, высматривать паука. Никаких насекомых в удивительных её волосах он не разглядел, не слишком удачно пошутил, что бояться пауков ей не стоит, поскольку они теперь союзники в борьбе с мухами, и ясное дело, тут же получил кулачком в плечо. Потом Римма Михайловна позвала их ужинать и ушла ставить чайник. Они крошили чёрный хлеб в густую домашнюю сметану и почему-то молчали, впрочем, молчание это было скорее уютным, по крайней мере, так ему казалось.

— Так мы с тобой сегодня и не поплавали, — сказал Платон наконец. — Вместо этого пришлось тебе со мной вместе уборкой заниматься.

Сказал, и тут же показался самому себе каким-то уж совершенно никудышним кавалером. Но Марта, как оказалось, беспокоилась совсем от другом.

— Вообще-то, я бы хотела тебе по-настоящему помочь, как Риммочка, например, — сказала она расстроенно. — Но пусть хоть так.

— Подожди, малыш, — удивился он. — Но ведь это ты мне о Шарике рассказала...

— Вот именно! — подхватила Марта. — Нашла тебе работу, а сама... в сторонке постояла. — Платон хотел возразить, но она не позволила. — Нет, ты не думай, я всё понимаю. Что ты меня бережёшь, и тётечка тоже. Но из-за этого мне иногда кажется, что я участвую в вашей жизни как будто понарошку. Раньше я думала, что ладно, это только пока так, а потом я вырасту и... И что? Вот мне меньше чем через два месяца шестнадцать исполнится, я паспорт получу, но для вас ведь мало что изменится. Я по-прежнему буду для Риммочки "мой ребёнок", а для тебя "малыш", ведь так?

— А ты разве против?

— Нет, конечно! — Марта энергично качнула головой. — Как я могу быть против?! Риммочке мне вообще возражать сложно: То, что она для меня сделала и делает, это... слов нет что такое! Но тебя я сразу предупреждаю, что ты меня не сможешь долго у себя за спиной прятать. Я... не дамся, так и знай.

— Я знаю, — сказал он. — Ты прибежишь на помощь с собакой. Тише, стакан не раздави.

Марта, кажется, только сейчас поняла, что в самом деле изо всех сил сжимает опустевший стакан, нахмурилась и нервно отодвинула его в сторону.

— Я не шучу, — сказала она сердито.

— И я не шучу. Если бы ты тогда не прибежала, мы бы, вероятней всего, здесь с тобой не сидели.

— Ты же не думаешь, что...

Платон не успел объяснить, что он думает и что не думает, потому что вернулась Римма Михайловна с чайником в сопровождении Оксаны Петровны. Хозяйка поставила на стол накрытую полотенцем тарелку и бросила что-то на скамейку рядом с Платоном:

— Вот тебе поводок с ошейником, раз уж ты на пляж с моим зверем собрался. Намордник нести?

— Оксана Петровна, — возмутилась Марта, — ну, куда ему сейчас намордник?!

— Намордник надевают на морду, дивчинко, если ты не знала, — отозвалась женщина. — Или ты ему бинтом нижнюю челюсть к верхней примотаешь? Нет? Тогда этот телепень собачий таксу какого-нибудь туриста пополам перекусит или ещё чего учинит, а отвечать кто будет?

— Ничего Шарик не учинит, не беспокойтесь, — Платон старался быть убедительным. — Я пораньше его выведу, завтра же воскресенье, в полпятого утра на пляже ни людей, ни собак не будет. А намордник ему и правда сейчас никак нельзя...

— В полпятого в воскресенье? — уточнила Оксана Петровна с иронией. — А калитку тебе завтра в это время кто откроет? Никак сам Шарик?

— Я открою, — вызвалась Марта. — И... можно мне тоже на пляж с ними? Пожалуйста, Риммочка!

— Ишь ты, спросила, — усмехнулась Оксана Петровна. — А я думала, без спроса, втихаря удерёт.

— Это Платон решать должен, — ответила Римма Михайловна, пропустив хозяйкину шпильку мимо ушей. — Если он сочтёт, что для тебя это безопасно...

Марта перевела на него очень выразительный взгляд. Умоляющим он отнюдь не был, скорее требовательным, даже угрожающим: "Вот только попробуй, не возьми!"

— Да я только рад буду, если Марта со мной пойдёт, — сказал он, с трудом сдерживая смех. — Когда мы вокруг будки убирали, Шарик вообще уже на нас внимания не обращал. Мы для него теперь свои совсем...

— Спортили мне собаку, — вздохнула Оксана Петровна. — Полпосёлка у него теперь своих.

— А вы их с Трезором местами поменяйте, — пошутила Марта, у которой заметно улучшилось настроение. — Мы тогда опять вдоль сарая бочком ходить будем, как в первый день.

— Ты сладкое любишь? — вдруг спросила её хозяйка.

— А кто же его не любит? — удивилась Марта.

— Тогда не дерзи, а то я твои трубочки со сгущёнкой Шарику скормлю, — Оксана Петровна сдёрнула полотенце с принесённой тарелки, на которой действительно обнаружились сложенные аккуратной горкой вафельные трубочки.

— Это нам за Шарика? — обрадовалась девочка.

— За Шарика вам не подяка, то есть благодарность, а по шее положено, — отрезала хозяйка.

— Оксана Петровна имеет в виду, — объяснил Платон, — что формально мы не должны были заниматься собакой без её разрешения.

— Формально? — фыркнула женщина. — Да не должны были, и всё тут!

— А это тогда с чего? — кивнула на трубочки огорчённая Марта.

— С того, что и я не святая, — повела плечами хозяйка. — Вчера мы посварились, сегодня помирились, вот и всё.

— Мы же не индейцы, — усмехнуся Платон, — да и не курит из нас никто. Так что вместо трубки мира у нас будут трубочки... Я только с собой возьму, а то мне уже идти пора.

 

Мартуся ушла провожать Платона до калитки, а Оксана Петровна задумалась, подперев щёку рукой. В неярком свете единственной лампочки не было видно ни первых морщин, не наметившегося второго подбородка, так что женщина казалась настоящей красавицей.

— Что смотришь? — как будто очнулась под Римминым взглядом хозяйка.

— Пытаюсь угадать, о чём вы думаете.

— О том, какой парень всё-таки... — Женщина задумалась, подбирая слова. — Прыткий? Справный? И ведь всё ему надо, как отцу, нет бы отдыхать. Вот только не строгий совсем пока что. — Она вдруг посмотрела на Римму остро и насмешливо и продолжила: — Вот думаю, может, дочке моей Маринке позвонить, рассказать, какой тут парубок гарный отдыхает, пусть бы на выходные приехала... Да не зыркай ты на меня, шучу я. — Оксана Петровна усмехнулась, но как-то невесело. — Моя-то славная, но простая совсем и... не цепкая. Да и нелегко это, с таким-то. За ним всю свою жизнь тянуться надо, расти, не расслабишься.

— Интересно вы рассуждаете, — вздохнула Римма. — Большинство говорят после короткого знакомства: за таким, как за каменной стеной.

— Ну, это после короткого разве что... А так, если подумать: во-первых, такому на месте не сидится, за таким женщине идти надо, куда глаза глядят; во-вторых, такой всегда и всюду будет лезть, помогать и справедливость восстанавливать, а значит, и неприятностей на свою голову находить немеряно; в-третьих, таких любят, но и завидуют таким по-чёрному, кляузы пишут, подножку подставить норовят, в спину плюнуть, а то и ударить. Вот ты киваешь всё, соглашаешься, что ли? А если я скажу, что, в-четвёртых, такие горят ярко, но и сгорают быстро, ты тоже согласишься?

— Мне кажется, вы и сами с собой не согласны, — ответила Римма серьёзно. — Вроде бы спорите даже. Я так поняла, что дочке своей вы такой судьбы не желаете. А... себе самой?

Оксана Петровна нахмурилась и отвела глаза:

— Вот ведь...

— Не обижайтесь, — сказала Римма совершенно искренне.

— Сама виновата, подставилась, а ты меня на слове поймала, — Хозяйка снова посмотрела на неё, и продолжила с явственной горечью: — Умная ты, всё услышала, что я тебе говорила. Да, за Андреем моим я куда угодно пошла бы, если б живой был и позвал, даже не пошла, побежала, ничего не злякалась бы, и мамка меня бы не остановила, да и не стала б она, он ей тоже мил был... Можно сколько угодно говорить и думать, что и так всё сложилось не хуже, чем у людей, дети-кровиночки вон выросли, не лядащие и добрые... Но той, несбывшейся жизни, всё одно жаль.

 

Шурка Бочкин дожидался Платона, сидя на отёсанном бревне возле двери в их домик. И встретил его теми же словами, что и Марта несколько часов назад:

— Вот где ты ходишь, а? — взвился он.

— Что случилось?

— Да лахудра эта Борьку к себе затащила!

— Что значит "затащила"?

— То и значит. За ужином сегодня в столовке к нему подплыла и что-то на ухо нашептала. У Борьки вид стал ошалелый совершенно, глаза круглые. Он и доедать не стал, сразу в домик рванул, ну и я за ним. Собрался он быстро, напялил самое лучшее, что у него с собой было, даже побрился...

— В смысле? Он разве бреется уже?

— Вот и я думал, что ещё нет! В общем, я его спрашиваю: "Куда намылился?", а он мне: "Не твоё дело!" и "Не вздумай за мной ходить!". И свалил...

— И ты за ним не пошёл?

— А зачем? И так всё ясно. Я у Наташкиного домика стал ждать, думал, она выйдет, я за ней прослежу. Но она никуда не вышла, наоборот, этот олух к ней явился с букетиком, видать, клумбу какую-то ощипал. Она его впустила, расфуфыренная вся, улыбка до ушей...

— И что дальше?

— А ничего! Чаем, вроде, поит, часа полтора уже.

— Ну, это ещё куда ни шло.

— Можно подумать, у таких, как эта, чаем всё и заканчивается... — Шурка заметно пригорюнился.

Платон подумал, что опять недооценил Наталью. Ему показалось, что он сегодня напугал её изрядно, но подобные её действия были самым настоящим вызовом.

— Остальные ребята где?

— На пляже. Купаться перед сном пошли.

— Давай за ними бегом.

— Зачем?

— Карусельку детскую знаешь у Наташкиного домика?

— Ну, знаю.

— Вот туда ребят и веди. Садитесь там и галдите.

— То есть?

— Шумите, смейтесь, пойте...

— Да что петь-то? — окончательно изумился Шурка.

— Хоть пионерские песни, без разницы, главное громко. Давай бегом, Шурка, и соображай быстрей!

Но реализовывать на ходу составленный план им так и не довелось. Сорвавшийся наконец с места Бочкин на дорожке буквально налетел на вынырнувшего из темноты Борьку Самсонова. Оба чертыхнулись, Самсонов отмахнулся от приятеля и прошествовал в домик, едва поприветствовав Платона. М-да, то что Наталья всё-таки выставила Борьку ближе к ночи, это плюс, но судя по блаженному выражению на лице мальчишки, уж поцелуй-то он точно сорвал, а это жирный минус. Платону захотелось отвесить Борьке педагогический подзатыльник, а Наталье... Нет, женщин бить нельзя.