Под Созвездием Дракона (гет)

Примечание: Таймлайн — «Таня Гроттер и Исчезающий Этаж», 15 глава. Вечер на следующий день после того, как Таня разбила Куб.

Музыкальная тема: Sufjan Stevens — Mystery of Love

— Выпей, станет легче.

Ягге протянула Медузии средних размеров пузырёк с прозрачной жидкостью. В нос тут же ударил отвратительный запах, от которого Медузия едва заметно поморщилась. При всём уважении к Ягге, она всегда скептично относилась к её пузырькам. Никогда не знаешь наверняка, насколько гадким будет вкус и запах зелья.

— Надеюсь, ты не подмешала туда сон-траву, — с надеждой в голосе спросила Медузия.

— Нет, сон-трава полностью нейтрализует весь эффект зелья, — небрежно уронила старушка, расставляя множество флакончиков на полки шкафчика в только ей понятном порядке. — Хотя тебе на самом деле следовало бы поспать.

— Я хорошо выспалась сегодня, — слабо попыталась возразить Медузия, на что Ягге лишь обернулась, одарила её скептическим взглядом, как бы говоря: «Кого ты пытаешься обмануть?» и снова вернулась к прежнему занятию.

— Знаю я, как ты выспалась. Твои мешки под глазами красноречиво кричат о том, как ты бодра и свежа, — саркастично отметила Ягге.

Медузия умолчала о том, как близка была Ягге к истине. Впрочем, старушке и не требовалось её подтверждение, она и без того знала, о чём говорила. Медузия в самом деле прошлой ночью проспала от силы часа четыре, если не меньше.

Она проснулась в начале шестого утра там же, где и уснула: на диване в кабинете академика, заботливо укутанная в одеяло и переодетая в ночную рубашку. Самого Сарданапала в кабинете не было, и Медузия решила, что он ушёл на утреннюю прогулку. Академик, в отличие от неё, всегда просыпался рано и предпочитал перед лекциями прогуляться по побережью океана, собираясь с мыслями и настраиваясь на новый день. Сегодняшний, по всей видимости, не стал исключением.

Медузия сама не знала, отчего ей не спится. Она чувствовала себя ужасно разбитой, уставшей, веки слипались от желания уснуть, но сон так больше и не пришёл. В конечном итоге она выбралась из-под одеяла, потеплее оделась, накинула на плечи мантию и вышла к подъёмному мосту. По-зимнему морозный воздух быстро привёл её в чувства и прогнал остатки сна. Она провела на улице около сорока минут, чувствуя, как к ней потихоньку возвращаются силы.

— Как она? — мыслями возвращаясь в магпункт, спросила Медузия.

Ягге закрыла шкафчик, в который закончила выставлять различные флакончики, и села на стул рядом с Медузией, закуривая трубку.

— У неё была сломана лодыжка, но я запустила костеросток ещё вчера, так что уже через пару часов кости будут как новые. В остальном же всё довольно неплохо. Она приходила в себя днём, но ненадолго, я едва успела напоить её отварами. Ничего страшного, вот увидишь, полежит несколько дней и будет как огурчик. Танька сильная — она справится, не переживай.

— Можно мне к ней зайти?

— Пока зелье не выпьешь, тебе ничего нельзя, — строго сказала Ягге, указывая взглядом на пузырёк с жидкостью в руках у Медузии.

Доцент Горгонова опустила взгляд и только сейчас вспомнила, что так и не выпила зелье. Она повертела пузырёк в руках, наблюдая, как жидкость медленно стекает по стенкам флакончика, а затем быстро залпом выпила содержимое.

Вкус оказался не таким отвратительным, как она ожидала, но до отметки «сносно» ему всё же было далеко. Ягге подала Медузии стакан воды, и та тут же осушила его наполовину.

— Ты быстро поправишься. Слабость ещё подонимает тебя несколько дней, но если будешь побольше отдыхать, пить мои зелья и перестанешь бодрствовать ночами, то довольно скоро придёшь в норму.

Медузия едва заметно кивнула и о чём-то задумалась. Ягге долго смотрела на неё, продолжая курить трубку, но в конце концов покачала головой и сказала:

— Самоедство — худшее из зол человеческих. Это лишь кажется, что самоедство помогает рационально проанализировать собственные ошибки и сделать определённые выводы. На самом же деле ничего, кроме разрушения, оно не несёт. Стоит человеку погрузиться в пучину самобичевания, и его оттуда уже и орава циклопов не вытащит. — Ягге поплотнее закуталась в шаль и повернулась всем телом к Медузии. — Отбрось хоть на мгновение своё чувство вины и поймёшь, что ты сделала всё, что от тебя зависело. Ты ведь далеко не дурочка, так не глупи и теперь. Сейчас тем более нельзя.

Медузия подняла на неё взгляд, но так ничего и не ответила. Ягге была права. Целиком и полностью. Медузия и сама прекрасно понимала, что никакой возможности сделать больше, чем она и так сделала, у неё не было. Но противная жужжащая мысль в голове продолжала назойливо повторять: «Ты ведь её мать. Ты должна была сделать больше».

— Ты можешь к ней зайти. Я пока займусь своими делами. Через час вернусь, и чтобы тебя тут уже не было, иначе выставлю за дверь. Тебе, как и ей, нужно набираться сил, а не шастать ночами по магпункту.

Для Ягге никогда не существовало понятия возраста, она всегда обращалась одинаково и к первокурснику, и к преподавателю, если они находились в её владениях, при условии, что обе категории пациентов не находились вместе. В магпункте все были равны. Медузию всегда это забавляло, поскольку каждый раз она вспоминала времена, когда только прилетела сюда из Греции.

Она была тогда совсем молодой, вспыльчивой, по любому поводу била посуду и так смешно прятала глаза, боясь и одновременно желая кого-то ненароком превратить в камень. Она так старалась оправдать надежды Сарданапала. Он спас её, снял проклятие, привёз сюда и поверил в неё, когда другие нагло насмехались. И она старалась соответствовать. Не всегда получалось так, как хотелось бы, но больше она не превращала людей в каменные статуи, хотя и продолжала бить посуду с завидной регулярностью.

Однако рядом с Ягге весь запал всегда сходил на нет, каким бы сильным он не был. Она умела гасить вспыльчивость одной фразой, умела слушать и умела понимать, поэтому к ней до сих пор так часто бегали студенты в поисках совета. Возможно потому она и относится ко всем преподавателям, за исключением Сарданапала, как к студентам, что все они прошли через её стены, будучи ещё если не детьми, то совсем юными людьми.

Ягге встала со стула и мягко похлопала Медузию по плечу, выводя её тем самым из задумчивости, а затем вышла за дверь. Медузия отставила стакан воды на стол и прошла в соседнюю комнату. Таня крепко спала, не выдавая своим видом никакие признаки болезни. Лицо её было расслабленным, словно та просто переутомилась и теперь отсыпается, и лишь перебинтованная лодыжка напоминала о случившемся.

Медузия подошла ближе к кровати, тихо передвинула стул и села рядом с Таней. Поправила одеяло, укрывая девочку до груди и взяла её ладонь в свои руки. Она молча сидела здесь, наслаждаясь лишь одной возможностью быть сейчас здесь… с ней. Ужасно осознавать, что как бы близко не был твой ребёнок, ты обязана дистанцироваться от него, не подпуская ближе, чем любого другого студента. Потому что неизвестно, стоит ли ещё её жизнь на кону или уже нет, а любой риск в её сторону был бы не оправдан.

Медузия так глубоко погрузилась в свои мысли, что не услышала лёгкий скрип двери. Ягун аккуратно пятился спиной вперёд, обеими руками держа дверь так, чтобы максимально минимизировать издаваемый шум. Он вырос в магпункте и за одиннадцать лет успел изучить его как свои пять пальцев, поэтому знал, как нужно приподнять дверь, чтобы та не скрипела, и где не стоит ступать, чтобы половицы не выдали его присутствия.

Ягун знал наверняка, что Ягге сейчас здесь нет, поскольку та пошла поить отварами Ваньку, от которого он чудом успел улизнуть, не попавшись старушке на глаза. Ягуна она несколько часов назад выдворила из палат, поскольку после размораживания у него не осталось никаких жалоб, а вот Ваньку ещё оставила до утра. Ягуну же было настолько скучно, что не прошло и двух часов, как он забрался в Ванькину палату через окно, боясь быть пойманным на входе, и провёл у него весь вечер, а вот Таньку стерегли как зеницу ока, не давая внуку Ягге к ней пробраться. И вот сейчас, зная, что бабушка далеко, Ягун решил заскочить проведать Таньку. Они с Ванькой так сильно волновались, что тот факт, что она без сознания, ни разу не остановил его. Ягуну было важно увидеть её своими глазами и удостовериться, что с ней правда всё было в порядке. Для собственного успокоения, так сказать.

И вот сейчас, прокравшись в палату и закрыв за собой дверь, он обернулся и увидел Медузию, сидевшую к нему вполоборота и державшую Таню за руку. Он был уверен, что доцент Горгонова увидела его и сейчас, если не наложит какой-нибудь сглаз, то Ягге-то уж точно сдаст. Но преподавательница нежитеведения продолжала сидеть, не шелохнувшись, и Ягун понял, что темнота, нарушаемая лишь горением двух свечей, и задумчивость доцента Горгоновой сыграли в его пользу, и Медузия попросту ещё не разглядела его.

Ягун уже собирался так же тихо выскользнуть за дверь, не желая быть обнаруженным, как случайно зацепился за мысли преподавательницы. Он никогда не осмеливался даже подумать о том, чтобы подзеркалить её. Он знал, какие безупречные блоки она ставит на свои мысли. Её блоки не удавалось обойти никому, а уж пробить тем более. О парочке студентов, осмелившихся посягнуть на святая святых — мысли доцента Горгоновой, ходили легенды: одни говорили, что от студентов остались лишь статуи, украшающие коридоры Тибдохса, другие — что тех сослали к лопухоидам , третьи — лишь загадочно улыбались. Ягун всегда слегка побаивался эту женщину и считал себя достаточно умным человеком, чтобы сотворить подобную глупость.

Он не хотел её подзеркаливать. Видит Древнир, он не хотел. Однако ему всё ещё не хватало сноровки в своих способностях и умения себя тормозить. Не всегда всему виной было его любопытство, очень часто получалось так, что он подзеркаливал случайно, наткнувшись на незащищённый разум. Он ничего не мог с этим поделать. У него всё ещё не получалось целиком и полностью контролировать весь процесс, и посему сейчас он, сам того не желая, опять-таки съел наживку и попался на крючок.

Он пытался сопротивляться изначально, но сдался после первого же воспоминания, увидев в магпункте Медузию с младенцем на руках. Он только успел подумать, кто этот ребёнок, которого так заботливо укачивала всегда строгая преподавательница, как в голове сразу же всплыло знакомое: «Таня». Любопытство взяло верх, и воспоминания потекли одно за другим…

* * *

Ягун очутился в небольшой, но довольно уютной комнате: вокруг была парочка книжных шкафов, забитых под завязку, у дальней стены стоял диван, чуть правее которого было окно, справа потрескивал горящими поленьями камин, чуть левее от окна стоял кофейный столик, по бокам которого располагались два кресла. Царил полумрак. За окном была глубокая ночь, а помещение освещали лишь свечи да камин.

У окна стояла доцент Горгонова, которая, обхватив свои плечи, как показалось Ягуну, слишком внимательно всматривалась в темноту. Он не видел её лица, но видел, как сильно она была напряжена: спина была слишком прямой, плечи слегка приподняты, а пальцы рук слишком сильно сжимали кожу, что аж побелели.

Недалеко от камина стоял мужчина, и Ягун не сразу узнал в нём академика. Он знал, что его усы и борода — магические паразиты, которые без проблем можно снять на время, но никогда не видел Сарданапала без этих двух атрибутов лично. Без усов и бороды он выглядел очень молодо, едва ли можно было сказать, что он намного старше Медузии — пару лет от силы. Однако у бессмертных свои счёты со временем.

Академик стоял, облокотившись спиной о стену и скрестив руки перед собой. Всё в нём выдавало беспокойство: задумчивый отстранённый взгляд, периодически возвращающийся к Медузии, закушенная нижняя губа, прерывистое дыхание… Всё говорило о том, что только что здесь состоялся нелёгкий разговор, который так и не привёл собеседников к сотрудничеству.

— Мы не можем её отдать, — внезапно раздался тихий женский голос.

Доцент Горгонова даже не пошевелилась, так и продолжила стоять у окна, не удосужившись даже мимолётно взглянуть на академика. В её голосе Ягун уловил чудовищную усталость. Казалось, что она сейчас измотана до предела. Даже её положение тела внезапно заговорило по-другому: теперь её напряжённость выглядела показной, словно лишь она давала сил Медузии выстоять. И запоздало Ягун поймал себя на мысли, что её голос дрогнул. Такого никогда не было. Доцент Горгонова всегда была собрана и сдержана. Её самообладанию можно было позавидовать. Она никогда не позволяла брать верх эмоциям и никогда не выдавала своего внутреннего состояния. Даже голос её никогда не подводил, не говоря уже о мимике. Что же произошло теперь?

— Не можем… — тихо отозвался академик, смотря прямо на неё. — Но мы должны.

Голос его звучал как-то слишком обречённо, взгляд был слишком виноватым, но одновременно с тем решительным и готовым давать отпор до конца. Ягун не помнил, видел ли когда-то Сарданапала таким… подавленным, разбитым. Академик всегда был полным энергии, заражал окружающих своей жаждой жизни, которая не угасла и спустя столько тысяч лет. Сейчас же от былой жизнерадостности не осталось и следа. Всё было не так.

Все представления Ягуна о преподавателях рассыпались, как карточный домик, под гнётом увиденных воспоминаний. Он не должен был стать свидетелем этой сцены, как и тех, что последуют за ней. Всё это не предназначалось для его глаз и ушей. И Ягун это прекрасно осознавал. Если сейчас Медузия поймёт, что он глубоко проник в её сознание, его не спасёт ничего — ни Ягге, ни бессмертие, ни умение ловко выкручиваться из щекотливых ситуаций. Медузия слишком яро охраняла свои тайны, и она не простит ему этого вторжения.

— Ты не хуже меня знаешь пророчество. Мы не можем оставить её здесь… с нами.

— Да плевать мне на пророчество, я не отдам им свою дочь!

Медузия развернулась слишком быстро. Волосы её тут же обратились в змей, почувствовав схожее настроение хозяйки, и громко зашипели. Казалось, что некогда любившие академика змейки желают наброситься на него и больно укусить. Медузия, ранее не удостоившая вниманием Сарданапала, сейчас пристально смотрела на него. Руки её заметно дрожали, и она, понимая, что теряет над собой контроль, схватила первое, что попалось под руку, и тотчас в Ягуна полетела тарелка. От неожиданности он даже не успел увернуться, лишь вскинул руки, прикрывая голову, и чуть присел. Тарелка пролетела сквозь него и врезалась в стену позади, разлетаясь на множество осколков.

Ягун только сейчас вспомнил, что всё это было всего лишь воспоминанием, а значит всё происходило в его голове, и физических увечий он мог не бояться. Видение было настолько реальным, что он посмел об этом забыть.

— Меди…

Сарданапал сделал несколько шагов в её сторону и предусмотрительно остановился в метре от неё. Он протянул ладонь к ней, но женщина тут же отстранилась, и Сарданапал с болью в сердце опустил ладонь.

— Неужели ты думаешь, что я настаивал бы на этом, не убедившись, что другого варианта нет? — помолчав несколько секунд, внезапно выпалил академик. — Мы не можем рисковать её жизнью. Она погибнет рядом с нами! Он никогда раньше не ошибался. Я не хочу экспериментировать на собственном ребёнке, — Сарданапал одним шагом уничтожил разделявшую их дистанцию и схватил за плечи, заставляя посмотреть на него. — Я не хочу, чтобы его пророчество исполнилось.

Медузия подняла взгляд, и Ягун заметил как блеснули в свете свечей её глаза. Потрясения обрушивались на его голову одно за другим. О гипотетическом романе академика и доцента Горгоновой ходили слухи в школе, хотя и никогда не имели под собой крепких оснований. Но ребёнок… Ягун абсолютно точно знал, что у Медузии, как и у Сарданапала, детей не было. Об этом никто никогда не говорил и даже не думал. Он бы знал. За столько лет кто-нибудь бы прокололся. Но разве были у него основания не доверять Медузии? Её мысли — самый достоверный источник информации в данном вопросе.

Однако куда большим потрясением для Ягуна был не сам факт наличия ребёнка, а то, кто именно был этим ребёнком. Ягун мог сколь угодно отрицать очевидное, но промелькнувшее в голове «Таня» несколько минут назад, спор преподавателей о предстоящей отсылке ребёнка и присутствие Медузии возле Таниной постели в весьма задумчивом и вместе с тем обеспокоенном состоянии говорили о том, что другой кандидатуры быть не могло.

Танька. Его лучший друг, соратница, с которой они облазили пол-Тибидохса и прошли через множество приключений. Разве бывают такие совпадения?

— Она всего лишь ребёнок, — раздался тихий, едва слышный шёпот.

Ягун осмелился подойти чуть ближе, чтобы лучше слышать разговор, и увидел, как пальцы Медузии вцепились в лацканы мантии академика. Она хваталась за них как за спасительный круг. Казалось, если она отпустит их, то просто упадёт, не удержавшись.

— Она не просто ребёнок. Она наш ребёнок. Там, где мы, всегда будет опасность, и, к сожалению, ей придётся с этим столкнуться.

Медузия медленно опустила глаза, и по щекам тотчас покатились слёзы. Долгое напряжение дало о себе знать. Академик в ту же секунду притянул её к себе и крепко прижал к груди. Ягун увидел, как сильно затряслись её плечи, но не услышал ни звука. Он почувствовал глубокое сочувствие и триста раз успел пожалеть, что ворвался в Танину палату, потому что он не должен был этого видеть… потому что если бы он послушался Ягге и не совал свой нос, куда не следует, ничего бы не было. А сейчас он не знал даже, как смотреть после всего этого Медузии в глаза, зная её самую сокровенную тайну? Как вести себя с Таней?

— Мне так жаль, Меди… Мне так жаль.

Академик оставил лёгкий целомудренный поцелуй у виска, продолжая успокаивающе гладить по спине. Взгляд его застыл, остановившись на противоположной стене… Взгляд, полный вины и искреннего сожаления. Словно он один был причиной её слёз. Словно он один был виноват во всём случившемся.

В воздухе так и витало тихое, виноватое: «Мне так жаль». И Ягун в данную минуту понимал академика, как никто другой. Ему тоже было жаль… Потому что он был виноват не меньше…

* * *

Воспоминание медленно заволокло слабой дымкой, развеивая чёткую картинку, и Ягун уже надеялся вынырнуть из подсознания доцента Горгоновой, как уютная комната сменилась кабинетом академика, вызвав у Ягуна новое видение.

Медузия сидела в кресле напротив стола Сарданапала, поджав под себя ноги, и медленно пила мятный чай. В отличие от недавней картины, сейчас она снова была спокойна и сдержана. Ягун не знал наверняка, сколько времени прошло между этими двумя воспоминаниями, но что-то ему подсказывало, что не больше суток.

Академик сидел за своим столом и, казалось, читал какие-то бумаги, но, присмотревшись, Ягун понял, что тот о чём-то глубоко задумался. Академик снова был без усов и бороды, и Ягун вдруг подумал, что, возможно, Сарданапал не слишком жалует паразитов и любит иной раз отделаться от них на время. По крайней мере, так было раньше.

— Почему именно Дурневы?

Медузия первой нарушила тишину, от которой начинало уже раздражающе звенеть в ушах. Академик заметно вздрогнул от звука её голоса и тут же взглянул на неё. Он словно только что очнулся от долгого сна и сейчас ещё не понимал, что происходит, но прошло всего несколько секунд, и взгляд его стал осмысленным.

— Они — наилучший вариант.

— Дурневы-то — наилучший вариант? — скептично хмыкнула она. — Ты шутишь?

— О таких вещах не шутят, — на лице академика не промелькнуло ни тени улыбки. — Я проанализировал все возможные варианты, и ни один из них не является достаточно благоприятным. Дурневы — это лучший выбор, который может быть. Какими бы плохими людьми они не были, но у них Таня будет в абсолютной безопасности. Они закалят её для дальнейшей жизни и вместе с тем воспитают в ней те качества и те ценности, которые ей нужны.

— Это абсурд, — обречённо прошептала Медузия. — Худшие из лопухоидов стали лучшим вариантом для нашей дочери.

Она успела всё обдумать на трезвую голову. Она смирилась с тем, что Тане не суждено вырасти в стенах Тибидохса в окружении своих родителей, но Дурневы…

— Для всех она станет дочерью Леопольда и Софьи, верно?

Академик сразу понял, к чему она клонит. Это был двойной удар. Они не просто должны отослать свою дочь к чужим людям, но и должны отказаться от роли её родителей. Отныне Таня будет расти с мыслью, что её родители умерли, тогда как на самом деле всё будет с точностью до наоборот.

— Да. Таня победила Чуму-дель-Торт в их доме, я забрал её оттуда. Информация уже начала просачиваться, и не пройдёт и пары дней, как об этом будет знать весь мир. Тот факт, что она дочь Гроттеров, будет самым логичным обоснованием, почему мы вынуждены отослать её именно к Дурневым. И она тоже не должна узнать правду раньше времени.

Лицо Медузии не выражало ничего, но Ягун отчего-то знал, что в данную минуту у неё внутри всё рушилось как карточный домик. Он словно бы сам чувствовал этот надлом. Она отстранённо поднесла чашку к губам и сделала очередной глоток, не чувствуя вкуса… пытаясь заглушить боль успокаивающим напитком.

Академик встал из-за стола, медленно прошёл несколько раз от одной стены к другой и, остановившись, резко развернулся к Медузии лицом и обречённо сказал:

— Я изучил всё. Древнир оставил после себя тысячи пророчеств. Я прочитал и проанализировал каждое. Сто пятнадцать так или иначе упоминают Таню. Пятьдесят четыре из них никогда не сбудутся, если она в ближайшем будущем покинет Тибидохс. Девятьсот восемь пророчеств не используют никаких имён и намёков на конкретную личность. Более трёх тысяч — звучат слишком размыто, чтобы уверенно говорить о том, что Тани в них нет. Я изучил их все в попытке найти наилучший вариант. Только в том самом пророчестве я проанализировал сто девять вариантов развития событий. Жизнь у Дурневых — это лучшее, что мы можем для неё сделать. И это как раз-таки самое парадоксальное, потому что рядом с ними она не будет счастлива. Но именно это даст ей полную безопасность как минимум на десять лет и возможность стать счастливой в будущем. Я клянусь тебе, я пытался найти вариант лучше, но его попросту нет. И я не знаю, что ещё можно сделать, потому что я испробовал всё. Ты даже не представляешь, как много он оставил после себя.

Академик отвёл взгляд в сторону и нервно закусил нижнюю губу, жалея, что не сдержался и вывалил на неё весь поток информации, которую так долго скрывал. Но смотреть на то, как внутри у неё рушатся целые города, было выше его сил. И всё было по его вине. Только по его вине… Ведь это ему Древнир когда-то дал это злосчастное пророчество, которое теперь приносит столько страданий. Если бы она не влюбилась в него когда-то, то не переживала бы сейчас всего этого. Но он слишком сильно её любил и был слишком эгоистичен, чтобы добровольно отказаться от неё.

Медузия медленно свесила ноги с кресла, отставила чашку с уже изрядно остывшим мятным чаем на стол и встала, делая первые шаги в его сторону.

— Ты никогда не говорил об этом…

Она знала, что он дни и ночи напролёт проводит в своём кабинете за исследованиями, пытаясь найти решение загадки. Но даже не представляла, как много он взял на себя ответственности, умышленно ограждая её от тех мук, что испытывал сам.

— И я уже жалею об этом, — тихо прошептал Сарданапал. — Ты и без того несёшь слишком тяжёлый груз на своих плечах. Перекладывать на них ещё и мой я никогда не стал бы. Это моя ответственность, и только мне её нести.

Медузия осторожно протянула руку к его лицу и нежно провела ладонью по щеке, как бы в попытке приободрить, а затем поцеловала так отчаянно, словно этот поцелуй был единственным спасением для них двоих. Ягун почувствовал себя неуютно, наблюдая за этой сценой, и поспешил отвести взгляд, понимая, что это слишком личное воспоминание, в которое даже ему с его даром не следует влезать.

— Не смей считайть себя виноватом во всём, слышишь? — мягко прошептала она. — Мне он дал такое же пророчество. Слово в слово. Уже тогда он знал, что это будет наш общий ребёнок. И я ни о чём не жалею. Что бы ни случилось, я счастлива, что у нас есть дочь.

Медузия продолжала гладить его по щеке. Академик вдруг мягко перехватил её ладонь и поцеловал кончики пальцев.

— Я всегда жил по принципу, что любое наше решение — верно… хотя бы для нас самих. Однако когда принимаешь решение, касающееся, кроме тебя самого, ещё и других людей, ты уже несёшь ответственность не только за себя, но и за всех остальных. И тогда невольно задаёшься вопросом: «Так ли верно твоё решение на самом деле»? Что если всё не то, чем кажется, и на самом деле своим выбором ты обрекаешь их на страдание?

— Принятое решение — верно всегда. Это аксиома. Когда кажется, что можно сделать другой выбор — это лишь иллюзия. На самом деле другого выбора нет. И по-другому мы поступить не можем.

Из уст Медузии это прозвучало настолько уверенно, что создалось впечатление, что это единственно верная истина на Земле. Ягун задумался над её словами и понял, что она целиком и полностью права. Сомнения рождают страхи, а страхи уничтожают нас самих. В любом деле главное — уверенность.

Академик едва заметно кивнул и одними глазами смог передать Медузии, насколько он был благодарен ей. Она всегда знала, что сказать, и всегда могла вселить в него уверенность даже тогда, когда сам Сарданапал считал иначе. Как и сейчас…

Медузия мягко высвободила свою ладонь из его рук и крепко обхватила его за талию, прижимаясь к его груди. Академик тотчас обнял её в ответ, чувствуя, как в внутри разливается тепло и как все невзгоды отходят на второй план.

— Что бы ни случилось, мы справимся. Вот увидишь, мы со всем справимся…

* * *

Ягун на мгновение подумал, о каком пророчестве они постоянно говорят, как его уже перебросило в другое воспоминание. Теперь он видел, как Медузия отогревала замёрзшую Таню на лоджии. Затем последовало воспоминание о том, как Медузия сидела в палате Тани после освобождения титанов. А затем — несколько совсем недавних, когда Медузия была зомбирована.

После всего он понял, что постепенно начинает выскальзывать из её сознания, но напоследок снова подумал о пророчестве, и на этот раз в голове раздался голос Древнира:

В глазах предсказанье плескается ярко,

Слова мои, впрочем, не станут подарком.

Родится ребёнок и сгинет во мгле,

Вернётся с победой над силами тьмы.

Раздастся смех девочки звонко в тиши,

И счастье нежданно скрепит три души.

Но радость и счастье…

Ягун не успел дослушать пророчество до конца, как вдруг почувствовал, что сознание Медузии стремительно сужается. Она всё поняла. Ещё чуть-чуть, и она не просто обнаружит его глубоко в своих мыслях, но надаёт по мозгам так сильно, что он потом вовек не сможет помыслить о подзеркаливании. Она — не Ягге, она с ним церемониться не станет.

Ягун вовремя успел выскользнуть из её мыслей, чувствуя, как позади захлопнулось её сознание. Он был уверен, что рискни он сейчас подзеркалить её снова, то наткнулся бы на безупречный барьер, охраняющий её мысли.

Ягун уже обернулся к двери, зная, как быстро и бесшумно её открыть, и куда именно сделать следующий шаг, чтобы не выдать своего присутствия и успеть так же тихо захлопнуть дверь, но когда он взялся за ручку, дверь не поддалась. И он догадывался, почему.

— Не так быстро, Ягун, — раздался за спиной холодный вкрадчивый голос.

Внутри всё похолодело. Он знал, что этот тон не сулит ничего хорошего. Интересно, на его надгробье напишут «От любопытства тоже умирают» или ограничатся какой-нибудь стандартной эпитафией?

Он ведь знал, что нужно уходить сразу после последнего воспоминания, тогда его уже ничего не держало. Чувствовал же поджилками, что не кончится всё это добром, но нет… Его проклятое любопытство как всегда взяло верх, и он позволил себе задуматься о пророчестве и выудить из её мыслей это воспоминание. Словно того, что он влез в её тайну, было недостаточно. Словно не он чувствовал вину перед ней всего несколько минут назад. И всё равно он пошёл на поводу у любопытства, что его и погубило.

Он чувствовал, как быстро бьётся его сердце, как сбилось дыхание. Он в самом деле испугался. То, что он сделал, заслуживало серьёзного наказания. Это не рядовая детская шалость, это не ночные прогулки по Тибидохсу, это намного серьёзнее.

«Знание не всегда идёт во благо. Существует то, чего лучше никогда не знать. Чужие тайны в том числе. Когда стремишься узнать что-то сокровенное о других, будь готов нести этот груз до конца. Чужие тайны — это всегда большая ответственность. Ты не вправе ими пользоваться: ни делиться ими с кем бы то ни было, ни использовать в своих целях. Это не принадлежит тебе, и никогда не будет...»

Ягуну было шесть, когда Сарданапал преподал ему этот урок. Словно академик знал, что когда-то случится нечто подобное. Ягун всегда относился с юмором к своим проделкам с подзеркаливанием, но сегодня он зашёл слишком далеко. «Чужие тайны — это всегда большая ответственность». Что ж он не станет увиливать. Ягге всегда учила его отвечать за свои поступки, и он ответит. Он примет любое наказание, даже если его переведут на тёмное отделение, даже если его лишат магии и вышлют к лопухоидам, потому что, откровенно говоря, он это заслужил.

Ягун сделал глубокий вдох и медленно обернулся, встречаясь взглядом с доцентом Горгоновой. Она больше не держала Таню за руку, а расслабленно сидела на стуле, облокотившись на спинку, и внимательно смотрела на него. Взгляд её был слишком спокойным.

— Медузия Зевсовна, я… — начал было Ягун чуть сдавленным голосом, но был прерван поднятой ладонью женщины.

— Не стоит тратить время на оправдания, лучше перейдём сразу к сути. Как много ты видел?

Ягун замялся и опустил взгляд. Что он мог ответить? Что видел почти всё и в самых ярких красках? Начать перечислять каждое воспоминания? Любой возможный ответ был бы подобен пощёчине для неё. И он выбрал тактику молчания. Не прошло и десяти секунд, как в голове что-то защекотало, и Ягун понял, что Медузия его подзеркаливает. Вообще она всегда была выше этого, предпочитая честный разговор, но сейчас ей нужен был ответ.

И даже в этой ситуации она повела себя в высшей степени деликатно. Ягун знал, что навыки Медузии были настолько высоки, что, если бы она захотела, он бы даже не узнал, что она считывает его мысли. Однако она умышленно дала ему понять, что собирается сделать, предоставляя возможность защититься. Однако он не стал этого делать. Если бы он поставил блок, она бы не пошла дальше, хотя легко бы смогла обойти его защиту. Опять же она была выше этого. Он пустил её в свои мысли, потому что не знал, как выразить их словами… потому что он видел её тайны, и она имела полное право на ответное действие, хотя намеревалась всего лишь узнать масштаб трагедии…

Медузия слишком аккуратно перебирала воспоминания, оценивая объём, и каждое её действие он ощущал щекотанием в голове. Они оба прошли проверку на доверие.

— Понятно, — тихо отозвалась доцент Горгонова, и Ягун тут же перестал ощущать щекотку.

— Это произошло случайно. Клянусь, мамочка моя бабуся, я не собирался…

Ягун внезапно почувствовал необходимость сказать это. Не для того, чтобы оправдать себя, но потому, что он на самом деле не собирался этого делать и не хотел поставить её в неловкое положение.

— Я видела, — только и ответила Медузия.

По её голосу Ягун понял, что она не насмехается над ним, не язвит, а говорит максимально серьёзно. Она действительно видела это в его мыслях. Казалось, что даже тембр её голоса стал чуточку мягче.

— Но ты ведь понимаешь, что в любом случае несёшь ответственность за свои поступки, не так ли? Ты больше не ребёнок.

У Ягуна всё похолодело внутри. Казалось, даже кровь перестала бежать по венам. Всё застыло. Вот сейчас она скажет, что его переведут на тёмное отделение. И это в лучшем случае. В худшем — его попросту исключат. И никто, кроме него, в этом не был виноват. Свой выбор он сделал сам. Ягун медленно кивнул и опустил глаза, не в силах больше смотреть на неё.

— Не бойся, я не стану переводить тебя на тёмное отделение и тем более — исключать из Тибидохса, — словно поняв, о чём он думает, сказала Медузия. — Ты поступил не лучшим образом, но, учитывая все обстоятельства, это недостаточное основание для такого сурового наказания.

Ягун от удивления резко вскинул голову и внимательно посмотрел на доцента Горгонову. Она говорила как всегда спокойно, весь её вид говорил о том же. Ничто в ней не выдавало нервозность или злость. Она словно обдумала всё, приняла и пришла к единственно верному решению.

— Однако клятву с тебя я всё же потребую, — закончила она.

— Я и не собирался никому об этом рассказывать. То, что было когда-то увидено, не должно быть передано, — отозвался Ягун, понимая, что именно от него потребуется.

— Я верю тебе. В самом деле, верю. Вижу, что уроки Сарданапала не прошли даром. — Медузия на мгновение замолчала, как будто обдумывая своё следующее слово, а потом продолжила: — Но ты должен понимать, что то, что ты увидел, слишком личное, и мне нужна гарантия.

Она вправе была это требовать. Свято хранимые тайны должны охраняться всегда. За исключением тех, что стали всеобщим достоянием. Тогда весь смысл утрачивается. Но пока об этом знают единицы, все средства хороши. Даже если всех знающих придётся заставить дать клятву о неразглашении.

— Разрази громус! Я никогда ни одной живой душе не расскажу о том, что увидел в ваших мыслях! — громко произнёс Ягун.

— И…

— И неживой душе тоже. И бездушным существам. Вообще никому и никогда не скажу.

Медузия слишком хорошо знала способность юных магов изобретать всё новые пути для обхождения смертоносной клятвы. Знала про трюк со стульями и прочей мебелью. И потому предпочла сразу оговорить такую мелочь как неживые души и отсутствие душ в принципе. Навряд ли Ягун станет заниматься чем-то подобным, он всегда держал слово, но подстраховаться не мешало.

Из перстня Ягуна вылетела яркая зелёная искра и вспыхнула, доказывая, что клятва принята. Медузия кивнула чему-то своему и тихо произнесла:

— Благодарю за понимание. А теперь возвращайся в свою комнату. Уже очень поздно, а завтра утром на нежитеведении очень важная тема — ни одна из причин твоего пропуска или засыпания за партой не станет уважительной.

Ягун кивнул, едва заметно улыбнувшись, и направился к двери. Только Медузия могла так быстро и плавно сменить тему. Только она умела угрожать, не запугивая, преподнося это как нечто само собой разумеющееся.

Ягун успел потянуться к дверной ручке и уже даже взялся за неё, как вдруг снова развернулся и выпалил то, что крутилось у него в голове с того самого момента, как только увидел одно из последних воспоминаний Медузии, красноречиво проливающих свет на период её зомбирования и её переживаний на этот счёт.

— Он прав. В том, что случилось, нет вашей вины. Когда она проснётся, она тоже это поймёт. — Он на мгновение замолчал, собираясь с духом и напоследок сказал то, что следовало сказать в самом начале, когда он только попался. — Простите меня. Мне правда очень жаль.

И, не дожидаясь её ответа, выскочил за дверь, оставляя Медузию наедине со своими мыслями.