Под Созвездием Дракона (гет)

Примечание: Таймлайн — «Таня Гроттер и Магический Контрабас», 14 глава. Уже после схватки с Чумой, но ещё до Таниного пробуждения в магпункте.

Музыкальная тема: Tezce — Rose

«Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!

За мной читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!»

© М.А. Булгаков «Мастер и Маргарита»

— Ты убиваешься понапрасну. С ней всё в порядке, уже к вечеру она придёт в себя.

Ягге хлопотала возле Таниной кровати, вливала в неё укрепляющие зелья и меняла повязки, в то время как рядом, в паре шагов от девочки сидела доцент кафедры нежитеведения — Медузия Горгонова. Она задумчиво смотрела на ученицу и словно не слышала слов Ягге. Мысли её одновременно были и здесь, и где-то очень-очень далеко. Ягге, закончив с последней повязкой, обеспокоенно обернулась к Медузии и укоризненно покачала головой.

— Перестань, — чуть мягче сказала Ягге, ободряюще сжимая плечо Медузии. — У неё всего-то несколько ссадин и парочка царапин. Я вмиг поставлю её на ноги.

— Любой пустяк для ребёнка — трагедия для родителей. Ничего не могу с собой поделать, — слегка рассеяно — что совсем для неё было не свойственно — ответила доцент Горгонова.

— Может, всё-таки выпьешь успокаивающего зелья?

— Нет, спасибо. Я просто посижу здесь ещё немного, ладно?

Ягге лишь махнула рукой, как бы говоря «Делай, что хочешь», и скрылась за дверью в свою каморку.

Медузия, оставшись наедине со спящей Таней, передвинула стул поближе к кровати и села, не решаясь сделать лишнее движение. Одна из передних прядей тихо шикнула, как будто ободряя свою хозяйку, и почти сразу же замолчала, так и оставшись лишь прядью волос.

Медузия мягко провела по лбу Тани указательным пальцем, смахивая прилипшую чёлку с лица, а затем опустила руку и слегка сжала Танину ладонь, нежно поглаживая её большим пальцем. В сравнении с тёплыми руками женщины, пальцы девочки казались ледяными. Медузия сжала ладонь чуть сильнее, совсем забывая про согревающие заклинания, и вспомнила, как десять лет назад на этом же самом месте укачивала маленькую Таню на руках.

* * *

Медузия медленно переходила от одной стены к другой, укачивая ребёнка на руках. Девочка лишь размахивала ручками и наотрез отказывалась засыпать, словно чувствуя, что больше не сможет почувствовать тепло этих ладоней.

«…Ребёнок исчезнет среди чужаков,

Иль будет убит стаей древних врагов…».

Эта мысль раз за разом всплывала в голове Медузии уже несколько дней. Сарданапал был прав — они не могут рисковать жизнью ребёнка. Ей суждено вырасти в окружении чужих людей, считая их своей единственной оставшейся роднёй.

Медузия нежно провела пальцами по лбу девочки, очерчивая контуры маленького личика. Таня звонко засмеялась, крепко ухватившись ладошками за рукав мантии Медузии, чем вызвала улыбку на лице женщины, а потом, дождавшись, когда большая ладонь приблизится к детским ручкам, вцепилась мёртвой хваткой в её пальцы и стала внимательно рассматривать мамино кольцо, не забывая ощупать каждый камешек.

Медузия старалась запомнить каждую секунду этого момента, каждую чёрточку на лице дочери, каждый звук её лепета. В голове не укладывалось, что через пару часов девочка уже будет в другом доме, среди других людей… чужих людей.

Внезапно заинтересованный детский взгляд переместился на лицо Медузии, личико тут же нахмурилось, и девочка захныкала, чувствуя мамину тревогу. Медузия вновь закачала ребёнка на руках, напевая какой-то незамысловатый мотив колыбельной. Она не собиралась омрачать прекрасное мгновение своими мыслями. У неё ещё будет время на печаль… Много времени… Почти целое десятилетие.

Что такое в сущности десять лет для бессмертного? Как говорит Сарданапал, маленькая чешуйка на хвосте Змея Вечности. В общем-то Медузия с ним была согласна: для неё века и тысячелетия пролетали со скоростью мгновения. Но что такое десять лет для матери, вынужденной проститься со своим ребёнком? Вечность, проходящая со скоростью ползущей улитки. Медузия не имела ни малейшего понятия, как настроить себя на эту вечность. Однако она подумает об этом позже, когда у неё больше не останется возможности сбегать от этих мыслей. А пока…

За спиной раздался тихий скрип двери, оповещая о вошедшем госте, затем — едва слышный шелест мантии и пара медленных лёгких шагов. Медузии не нужно было оборачиваться, чтобы узнать личность гостя, она и без того знала, кто стоит за её спиной. Слишком много лет они были знакомы… Слишком хорошо знали друг друга…

Медузия всё же обернулась, продолжая качать ребёнка, встретилась взглядом с голубыми глазами и слегка улыбнулась, как будто радуясь, что её догадка оказалась верна. Словно за её спиной мог оказаться кто-то другой. Девочка довольно быстро успокоилась и сейчас уже с любопытством разглядывала вошедшего мужчину. Он опустил глаза на ребёнка, и кончики его губ слабо приподнялись, однако Медузия расценила эту полуулыбку как грустную, вымученную, не такую. И тут её осенило…

— Уже? — тревожно, почти испуганно, спросила она.

Улыбка в одно мгновение спала с лица женщины, а глаза теперь выражали сильную обеспокоенность. Она провела в магпункте трое суток, поскольку сейчас это было единственное сохранившееся место во всей школе. Жилой Этаж пал жертвой налёта нежити одним из первых и сейчас был лишь в процессе восстановления. Многие отсиживались в Зале Двух Стихий, меньшая же часть магов находила пристанище во владениях Ягге. Медузия была одной из тех немногих. Уже трое суток она не выходила отсюда, огородив свою постель ширмой, на которую наложила звуконепроницаемое заклинание, и трое суток практически не выпускала ребёнка из рук.

— Нет, у нас есть ещё час, — мягко отозвался мужчина. — Потом солнце зайдёт за горизонт, и тогда да, нам пора будет отправляться в путь.

Медузия ничего не сказала, лишь слабо кивнула, как бы говоря, что информация услышана, обдумана и принята к сведению. Академик — а это был именно он — сделал ещё пару шагов навстречу и поцеловал девочку в макушку. Таня с интересом игралась с шевелящимися медно-рыжими прядями матери, которые время от времени начинали тихо шипеть. Впрочем, шипение их не было недовольным, а напротив, казалось успокаивающим и ласковым, словно они признали в Тане свою и боялись напугать.

— Меди… — начал было академик, но сразу же осёкся, понимая, что совершенно не знает, что сказать.

В сущности, так ли важны слова, если один взгляд способен сказать куда больше? В его глазах Медузия увидела сожаление, поддержку, вину, решимость и бесконечную любовь. Слишком много для одного взгляда. Слишком много для одного мгновения. Под глазами у него виднелись мешки от долгого отсутствия нормального сна, в уголках залегли морщинки, а в глубине читалось что-то, отдалённо похожее на печаль и тоску.

Медузия вдруг поймала себя на мысли, что он ведь переживал за Таню так же сильно, как и она. Для него это тоже было тяжёлым испытанием. Однако, в отличие от неё, на нём ещё висел и груз ответственности за принятое решение. Они не говорили этого вслух, разделяя ответственность поровну, но оба понимали, что он единственный из них двоих не лишился благоразумия и подумал обо всех наперёд. Он вспомнил о пророчестве… Он объяснил… Он настоял… Если бы не доводы Сарданапала, она, вернее всего, поступила бы опрометчиво и вскоре с лихвой бы расплачивалась за свои ошибки.

— Всё хорошо, — мягко отозвалась Медузия, ободряюще проводя свободной ладонью по щеке мужчины.

Неизвестно было, что именно она имела в виду. «Всё хорошо, и тебе не обязательно что-то говорить, я всё вижу по твоим глазам»? «Со мной всё хорошо»? Или же «У нас всё будет хорошо, мы справимся»? Однако в её тихом «Всё хорошо» Сарданапал услышал всё из вышеперечисленного.

Академик мягко перехватил ладонь Медузии, поднёс её к губам и поцеловал кончики пальцев. Он всегда так делал, когда был сильно подавлен. Она была его спасением… его источником жизни… его маяком. Медузия не уставала повторять, что он спас ей жизнь, но на самом деле она спасала его куда чаще. И пусть спасение это было не от физической смерти, но это ничего не меняло. Умереть духовно было куда страшнее, чем умереть физически. Уж он-то знал.

Таня по-прежнему играла с извивающимися прядями волос матери, весело смеясь, и даже не подозревала, что всего лишь через час покинет это светлое и спокойное место.

* * *

А потом потянулись долгие годы разлуки. Тибидохс постепенно возвращал себе прежний вид и прежнее величие. Студенты возвращались в школу, преподаватели — к преподаванию. Всё вернулось на круги своя. Однако каждые выходные Медузия неизменно отправлялась в мир к лопухоидам, чтобы убедиться, что Таня по-прежнему в порядке. Иногда с Сарданапалом, иногда одна. В силу своей должности и постоянных проверок Магщества, он мог себе позволить навещать Таню не чаще раза в две недели.

Медузия же, прилетая каждые выходные, неделю за неделей смотрела на то, как растёт и меняется её ребёнок, и не могла позволить себе большего. Ни обнять, ни поговорить — ничего. Лишь однажды ей пришлось выдать себя, но и этого Таня сейчас даже не вспомнит.

Дурневы целиком и полностью соответствовали своему новоприобретенному титулу «самых неприятных лопухоидов». Они не любили Таню, как свою дочь, и не заботились о ней так, как о Пипе. Однако они и не относились к Тане плохо.

Всё изменилось далеко не сразу, и нельзя было сказать наверняка, что именно послужило катализатором этих изменений, но когда Тане было около пяти лет, её впервые на летний период переселили на лоджию под предлогом ремонта комнаты. Медузия негодовала, собиралась наслать на Дурневых роковую порчу или хотя бы, на худой конец, просто зомбировать. К сожалению, академик оказался рядом и не позволил этого сделать.

Медузия в тот вечер разбила двадцать четыре тарелки времён эпохи Ренессанса из личной коллекции академика и сожгла магической искрой две картины Леонардо да Винчи, которые он написал, удостоившись чести побывать на Буяне.

Лето в тот год выдалось жарким, и Таня, будучи ещё совсем маленькой, не восприняла своё трёхмесячное переселение как что-то из ряда вон выходящее. Ей, в силу детского интереса, даже понравилось пожить на лоджии. К сентябрю она вновь вернулась в свою комнату, и всё снова вернулось в прежнее русло.

На следующий год ситуация повторилась, и в сентябре никто не вернул Таню в её комнату, а велели ждать до октября. В этот раз лето оказалось не таким жарким, как прошлое, да и в первый месяц осени уже ударили первые холода. В один из вечеров Таня промёрзла до костей, когда Медузия появилась у её лоджии. Она потом долго отогревала девочку в своих объятиях, нашёптывая согревающие заклинания. За этот вечер их было столько произнесено, что все окна запотели, а лоджия стала похожа на парилку, но девочка продолжала дрожать.

Она как-то на удивление быстро доверилась Медузии и позволила себе утонуть в тёплых объятиях. Таня боялась лишь одного: что тётя Нинель увидит Танину гостью и выгонит эту добрую женщину, рядом с которой сейчас было так хорошо и безопасно. Но страх продлился недолго, поскольку где-то в коридоре раздался шорох, и от кольца Медузии вмиг оторвалась одна большая искра ярко-зелёного цвета, ещё до того, как она произнесла заклинание. В комнате Пипы искра разделилась на три части, одна из которых отправилась к дочке Дурневых, а две другие полетели в сторону двери, протиснулись в замочную скважину и исчезли, а через несколько секунд из глубин квартиры раздался громкий храп всех трёх домочадцев. Искру Таня не увидела, но звук храпа её успокоил.

Она жалась к Медузии, как потеряный котёнок, и боялась, что всё это закончится так же быстро, как и началось. Поэтому, пока Медузия укачивала Таню, сама девочка старательно пыталась не заснуть. И всё же ближе к рассвету Таню таки одолел сон.

Медузия улетела поздним утром, когда девочка уже крепко спала. Предварительно она начертила в углу потолка руну, поддерживающую внутри нужную температуру. Дурневы не понимали, почему в неутеплённой лоджии жарче, чем в натопленной батареями квартире. Лишь через пару недель, когда Таня снова переехала в свою комнату, тётя Нинель взялась за уборку и случайно стёрла руну, из-за чего уже на следующее утро стёкла лоджии покрылись тонкой корочкой льда.

С тех пор Медузия каждый год за несколько дней до появления Тани на лоджии чертила по три руны в разных местах на случай, если одна сотрётся и не доживёт до её возвращения, проверяла их каждую неделю и дочерчивала смывшиеся. Лишь пару раз руны приходили в негодность и оказывались неспособны сохранить тепло: один раз в доме затеяли генеральную уборку, благодаря которой смертью храбрых пали все руны до единой; во второй — тётя Нинель заметила подозрительные узоры на стенах и заставила Таню смывать «свои художества»; в третий раз Медузия была вынуждена уехать в магщество на подтверждение квалификации вместе с Сарданапалом и ещё половиной преподавателей, где их продержали около месяца, пытаясь найти повод закрыть Тибидохс из-за некомпетентности учителей, и тогда руны просто побледнели, не дожив до возвращения преподавательницы нежитеведения, и перестали функционировать.

Медузия прилетела в конце второй недели заболевания, когда самый пик воспалительного процесса уже подходил к концу. Тане было девять, и Медузия уже не могла себя выдавать, пробираясь к ней в палату. Через пару лет Таня прибудет в Тибидохс, и узнать Медузию ей было нельзя.

Когда девочка прилетела-таки на Буян, и с бешенной скоростью начали сбываться слова пророчества Древнира, доцент Горгонова в первый раз ощутила облегчение от того, что её доводы не повлияли на Сарданапала десять лет назад, и он всё-таки настоял отправить Таню к Дурневым. Потому что все те годы, что стали непростым испытанием для них, никогда не сравнятся с тем, что могло быть, если бы Таня осталась здесь. Древнир никогда не давал пустых пророчеств, а значит и то — другое — тоже не врёт. К тому же половина его уже сбылась.

И вот сейчас, сидя у её кровати и держа Таню за руку, Медузия благодарила всех богов за то, что девочка отделалась так легко. Ягге права, за пару дней она поставит её на ноги, и всё вернётся на круги своя.

В стороне скрипнула дверь, и появилось бородатое, слегка встревоженное лицо пожизненно-посмертного главы Тибидохса. Усы его обиженно висели и даже не пытались драться с бородой. Они не любили, когда ими пренебрегали и не обращали внимания на их показательные выступления. Обычно такое случалось редко, поскольку академику не хватало сил вытерпеть потасовку старых паразитов, но иногда случалось так, что Сарданапал был настолько занят другими заботами, что ему было совсем не до баталий усов и бороды, в результате чего они объявляли бойкот на несколько дней.

— Как она? — тихо спросил академик, проходя внутрь.

Он положил ладони на плечи Медузии и ободряюще сжал их, затем наклонился и нежно поцеловал в макушку. Несколько прядей волос доцента Горгоновой превратились в змеек и тут же зашевелились, потянувшись к академику, но не издали ни одного звука. Его они любили так же сильно, как и свою хозяйку.

— Всё хорошо, лишь пара ссадин. Ягге добавила сон-траву в укрепляющее зелье, поэтому она проспит ещё пару часов, — мягко прошептала она, накрывая его левую ладонь своей. — Что с учениками? Все целы?

— Да, всё в порядке. Мы перебрали каждый камушек разрушенных башен в поисках пострадавших и трижды пересчитали учеников. Все по счастливой случайности в момент атаки находились в Большой Башне, которая героически выстояла.

Медузия слабо кивнула, откидывая голову назад, и тут же почувствовала, как напряжение потихоньку отступает. Академику всегда удавалось заставить её почувствовать себя слабой. Но эта слабость никогда не делала её беспомощной, эта слабость всегда была с лёгким ароматом поддержки и понимания, она словно каждый раз шептала: «Всё в порядке, я рядом. Ты можешь расслабиться». И с ним она действительно могла себе позволить расслабиться.

Академик мягко начал массировать её плечи, заставляя табун мурашек пробежать по её спине, и снова поцеловал в макушку. Медузия на мгновение поверила, что всё действительно наладится очень скоро, и прикрыла глаза, отдаваясь приятным ощущениям.

Примечание: Таймлайн — «Таня Гроттер и Исчезающий Этаж», 15 глава. Вечер того же дня, когда Таня разбила Куб. Медузия, только освободившаяся от зомбирования, приходит в себя в кабинете академика.

Музыкальная тема: Hozier — Take Me To Church

В кабинете стоял едкий запах мяты. Медузия допивала уже третью чашку чая в попытке успокоиться. Обычно мята оказывала на неё настолько сильный успокаивающий эффект, что после нескольких глотков её уже начинало клонить в сон, но сейчас всё шло совсем не так. Медузия сидела на мягком диванчике в кабинете академика, подогнув под себя ноги, и не могла перестать думать о произошедшем.

Она не смогла противостоять зомбированию. Несколько недель она проходила верной собачкой Чумы, послушно исполняя её приказы, и чуть не убила двух учеников. От мыслей о том, каких именно учеников, становилось ещё хуже. Она совершила огромную глупость, пойдя в одиночку на Исчезающий Этаж. Ещё большую глупость она совершила, выпустив искру в Чёрный Куб.

Ладно ещё Валялкин, который и защищаться-то пока почти не научился, но она… Ей ли было не знать, что раз Куб зеркальный, то он отразит любую магию, в шесть раз увеличив её мощь, и обратит против выпустившего искру. Она — одна из сильнейших магов в мире — попалась в такую глупую ловушку.

Там, на Исчезающем Этаже её вдруг охватила неизвестно откуда взявшаяся ярость и ненависть к Чуме… отчаянное желание уничтожить ту раз и навсегда. Она выпустила двойной Фронтис. Искра отскочила от зеркальной поверхности Куба и полетела к ней. Медузия попыталась погасить искру плащом, но ничего не вышло. Она не смогла устоять на ногах после удара и упала на каменный холодный пол. Где-то под рёбрами запоздало вспыхнула дикая боль. Перед тем как потерять сознание, Медузия услышала противный смех Чумы-дель-Торт, похожий на шуршание наждачной бумаги.

А дальше — пустота.

Медузия как будто и не жила последние недели. Всё было как в тумане. Изредка наблюдались короткие проблески, когда она понимала, что делает, и даже могла контролировать свои действие. Всё остальное же казалось ей долгим сном… Чужим сном. Словно и не с ней всё это происходило.

Однажды ночью она возвращалась в свою комнату, когда до неё донеслось известие, что Таню наконец нашли в ангаре Гоярына. Медузия, не знавшая до этого даже о её пропаже, внезапно напряглась и явственно ощутила, как липкий страх ползёт по спине. И в то же мгновение ей вдруг показалось, что сознание её стало наконец свободным и чистым, чего не ощущалось довольно давно. Однако долго это не продлилось.

В следующую минуту она узнала, что Таня в полной безопасности и сейчас должна быть в своей комнате, а вот Поклёп Поклёпыч не в самом хорошем расположении духа. Зуби сказала, что он рвёт и мечет, по его словам, ученица Гроттер натравила на него Гоярына, который почти поджарил завуча живьём. Но это было уже делом второстепенным. Когда основная волна страха ушла, Медузия снова почувствовала чьё-то присутствие в своей голове. Противный смех старухи доносился откуда-то издалека.

Её в ту же минуту накрыло волной досады и разочарования. Ей казалось, что она висит на волоске, готовая вот-вот сорваться с крючка Чумихи, а теперь этот волосок стремительно утолщался, не давая шанса на спасение. Медузия всегда гордилась своей силой воли и считала, что уж её подчинить никому не под силу. А зря. Самоуверенность — хорошее качество, но когда она в избытке — это прямой путь к провалу. Медузия почему-то забыла об этом в самый нужный момент. Оказывается, её воля не настолько сильна, даже её не хватало, чтобы перестать быть марионеткой Чумы.

Однако в тот вечер она не ощущала чувства полного подчинения, словно кто-то просто держал её под контролем, не давая совершить того, что было бы неугодно хозяйке, но не делал из неё зомби. Может быть, всё это было коварным планом старухи, чтобы несколько ослабить желание Медузии сопротивляться. Может быть, она просто берегла силы для более важного момента. А может быть, Чумиха знала, что Медузия попытается защитить Таню, и ей это было на руку. Этого она уже не узнает.

В любом случае, у неё появилось пространство для манёвра, и она в ту же ночь отправилась к ангарным джиннам, чтобы узнать, что произошло. Когда картинка собралась воедино, Медузия уже знала, что к лопухоидам Таню не отправят, да и Поклёпу не позволят её зомбировать. Впрочем, и сам Поклёп никогда не собирался на самом деле делать что-то подобное с учениками. Несмотря на свой скверный характер, он сам не раз говорил, что все его угрозы были лишь для того, чтобы напугать малышню и добиться хоть какого-то подобия дисциплины в школе. Зомбирующая магия слишком серьёзна и страшна, чтобы применять её к непослушным детям.

Медузия не дождалась утра, ворвалась в кабинет академика среди ночи. В последнее время он часто оставался здесь, засыпая за столом в компании стопок книг и отчётов. В ту ночь он не спал. Когда Медузия зашла, он перебирал какие-то бумаги. Оконной рамы в кабинете не было, вместо неё в стене зияла дыра, которая была закрыта плотным магическим полем, не пропускающим холодный воздух в помещение. Так Медузия узнала, что с ангара Поклёп влетел как раз в кабинет к академику через окно.

Она прослушала половину рассказа Сарданапала о ночных приключениях завуча. Смотрела, как в его глазах отражались блики пламени от свечей, как он слегка приподнимал уголки губ, как будто посмеиваясь над Поклёпом… Но не со зла, нет, как-то по-доброму… Как неловко он крутил перстень на пальце. И в это мгновение Медузию захлестнуло волной всепоглощающей нежности. Она только сейчас осознала, как сильно скучала по нему. За последнее время они позволили себе остаться наедине от силы пару раз. Всё резко навалилось: восстановление школы, возвращение детей вместе с их неизменным умением вляпываться в неприятности, ещё и Магщество грозилось отправить очередную проверку, из-за чего приходилось приводить в порядок всю документацию.

Медузия не смогла удержаться — сделала пару шагов навстречу и поцеловала академика. Ей нужен был этот поцелуй. Она целовала его так отчаянно, словно завтра уже не будет ни её, ни его, ни Тибидохса, ни этого мира — ничего. В сущности, может быть, так оно и случится. Медузия не знала, когда ещё выдастся такая возможность… Да и выдастся ли вообще. Может быть, завтра Чумиха одолеет магов и скормит всех Хаосу за Жуткие Ворота. Тогда уж точно будет не до поцелуев и нежностей. А сейчас Медузия хотя бы понимала, что происходит, сейчас она могла чувствовать. Она цеплялась за это мгновение всеми силами.

На какой-то миг ей показалось, что этот поцелуй мог помочь ей избавиться от Чумы в её голове. Страх же почти изгнал надоедливую старуху, значит, любовь точно сможет. Любовь ведь сильнее страха. Так почему же тогда ничего не выходит?

На задворках сознания снова послышался противный шелест наждачной бумаги. Медузия поняла, что все старания напрасны, но не переставала целовать академика. Пусть ничего не выйдет, но у неё хотя бы будет это мгновение… этот прощальный поцелуй. Глаза внезапно защипало, и Медузия почувствовала, как слеза прочертила горячую влажную дорожку по щеке. Где-то там глубоко внутри всё ещё жила она. Не марионетка Чумы, а та Меди, которую Сарданапал спас от меча Персея… Та Меди, которая спустя триста лет бегала к нему по вечерам пить чай с мёдом и обсуждать различные темы… Та Меди, которая неоднократно бок о бок с академиком сражалась против Чумы-дель-Торт… Та Меди, которой больше нет… которую Чума расчётливо заперла на задворках сознания…

Оторвавшись от Сарданапала, она долго ещё не решалась открыть глаза. Академик сжимал ей плечи и что-то обеспокоенно шептал, находясь так близко, что опалял её губы своим дыханием. Кажется, он пытался узнать, что случилось, но она так ничего и не сказала. Когда Медузия открыла глаза, перед ней предстало взволнованное лицо мужчины. Глаза его выражали крайнюю степень обеспокоенности, но в ту же минуту в них мелькнуло что-то ещё… Медузии на мгновение показалось, что он всё понял. И вдруг он нежно провёл ладонями по её плечам, слегка улыбнулся в попытке приободрить её и что-то сказал, что заставило её успокоиться. Она уже и не вспомнила бы, что именно он тогда говорил, но в тот момент его слова произвели на неё должный эффект. Для Медузии так и осталось загадкой, понял ли он всё на самом деле или просто решил дать ей возможность прийти в себя.

Так или иначе, о её срыве было забыто, или — что более вероятно — оба не стали акцентировать на этом внимание. Академик предложил выпить чаю с мёдом и, не дождавшись ответа, приступил к приготовлению. Заваривал чай Сарданапал всегда исключительно самостоятельно, без использования магии. Он часто любил повторять, что лишь так можно добиться того тонкого, изумительного вкуса напитка. Магия убивает в нём любое проявление души. Это всё равно, что залить пакетик кипятком. Куда лучше заварить настоящий чай в заварнике. Такой чай уже нечто большее, чем просто напиток — это уже лекарство от душевного недуга.

Пока они пили чай, Медузия рассказала то, что смогла узнать у ангарных джиннов. Благодаря их рассказу Тане придумают суровое наказание, но не прогонят из Тибидохса. Нарушение комендантского часа куда менее серьёзный проступок, нежели умышленное причинение тяжкого вреда здоровью преподавателя. Поклёп до сих пор отлёживался в магпункте, и Ягге была настроена не сильно оптимистично и не собиралась его отпускать как минимум до утра.

Академик умолчал о том, что тот самый джинн, который был свидетелем произошедшего, побывал в его кабинете ещё пару часов назад, рассказав всё в мельчайших подробностях.

Когда на следующее утро Таня вошла в кабинет академика, Медузия сразу отметила, что девочка старательно избегает прямого контакта глазами. Не стоило большого труда понять, что больше всего она боиться отправиться назад к Дурневым. Поклёп всем своим видом давал понять, что был настроен решительно. Если угрозы о зомбировании были лишь пустым запугиванием, то про лишение магических сил и высылку к лопухоидам он говорил серьёзно.

Когда Сарданапал дал ему слово, завуч на удивление сдержанно и кратко — проходясь строго по фактам — обрисовал произошедшую ситуацию и лишь к концу сорвался и стал требовать возмездия. Медузия же, подойдя совсем близко и присев перед Таней на корточки, попросила её рассказать свою версию. Тогда Таня впервые за время своего пребывания здесь посмотрела на доцента Горгонову, и в её глазах отразилось всё: грусть, сожаление, непонимание и, больше всего, страх. Голос девочки заметно дрожал, она то и дело запиналась и сбивалась, а под конец и вовсе замолчала, боясь разрыдаться. Медузия ощутила острую необходимость её обнять, но позволила себе лишь ободряюще положить руку ей на плечо и заговорила мягким успокаивающим голосом.

«Только не огнём! Лучше дымом!»

Фраза, которую Таня выкрикнула Гоярыну прошлой ночью, перед тем, как тот выдохнул в сторону Поклёпа. Фраза, которую запомнил один из ангарных джиннов и рассказал Медузии. Фраза, ставшая сейчас спасением для ребёнка. Плевать, какое наказание ей придётся понести, главное — она останется здесь. О большем она и не мечтала.

Когда Сарданапал отпустил девочку, Медузия вышла следом. Она даже не успела понять, когда вопрос созрел в голове, как он был уже озвучен. Голова резко закружилась, и появилось стойкое ощущение, что её сознание снова подавляют, выталкивают. Она спросила, у Тани ли ещё смычок, подаренный Медузией, и не смогла уверенно сказать, кем был инициирован этот вопрос: ей или уже Чумой. Когда Таня подтвердила наличие у неё смычка, Медузия почувствовала слабое облегчение. И уже не смогла вспомнить, отчего. Мысли в голове с каждой минутой испарялись одна за другой, оставляя лишь одну единственную навязчивую установку — служить госпоже… Всё возвращалось на круги своя…

Чума не могла знать, что её змейки не подчиняются зомбирующей магии, тем более находясь вдали от своей хозяйки, а значит, не подчинятся и Чуме в самый ответственный момент. Когда старуха приказала заколдовать одну из них, превратив её в смычок, Медузия выбрала самую сообразительную. Подавляемое Чумой сознание дало о себе знать, крича о том, что она самая подходящая.

Змейки знали Таню с рождения, и эта вспомнит её и признает в ней свою. А значит, и защитит в случае опасности. Главное, чтобы она была рядом. Вот почему кричало подсознание. Вот почему Медузия почувствовала облегчение, узнав, что змейка всё ещё рядом с Таней. Однако сейчас Медузия этого уже не помнила. Снова появился туман в голове и ощущение сна… Снова слышался громкий шелест наждачной бумаги.

А дальше снова потянулись долгие дни беспробудного сна… Сна, от которого у Медузии никак не получалось избавиться. Та Меди, заточённая на задворках сознания, всё ещё боролась, хоть и безрезультатно. С каждым днём дымка в голове становилась как будто бы гуще, всё меньше мыслей и воспоминаний оставалось.

Однажды вечером она не узнала Сарданапала, проходя мимо, а когда он окликнул её, в голове тут же появилась навязчивая мысль, продиктованная шелестящим шёпотом старухи. Медузия тотчас же зло выкрикнула академику: «Не смей приближаться ко мне! Ненавижу тебя!» Сарданапал на мгновение замер, и Медузия, воспользовавшись его оцепенением, быстро скрылась за первым же поворотом. Это был первый раз, когда она ничего не почувствовала от содеянного. Даже подсознание глубоко внутри молчало. И это всего лишь через пару дней после того, как она целовала его, едва сдерживая слёзы.

А через пару недель хозяйка снова позвала её на Исчезающий Этаж вместе с двумя другими слугами. Через пару часов там же появилась Таня. А потом приказы следовали один за другим, и этот Валялкин, сорвавшийся с крючка Чумихи из-за проклятых чувств… Медузия ярко ощутила разочарование. Двенадцатилетний мальчишка оказался сильнее её. Его любви хватило, чтобы избавиться от зомбирующей магии… В отличие от неё. Впрочем, огорчение улетучилось довольно быстро, позволяя старухе снова захватить над ней власть.

Но сейчас, сидя в кабинете академика и делая мелкие глотки мятного чая, Медузия в полной мере ощущала все подавляемые ранее чувства: беспокойство, тоску, разочарование, стыд, злость… Память услужливо подкидывала забытые воспоминания, давая пищу для размышлений.

Горячая чашка с чаем приятно грела замёрзшие ладони, заставляя всё тело покрываться мурашками. Пальцы заметно подрагивали от пережитого волнения. Ноги всё никак не могли согреться, хотя Сарданапал укутал их в плед уже давно. Взгляд её был устремлён в пустоту. Казалось, Медузия и вовсе не замечала ничего вокруг, погрузившись в свои мысли.

Сарданапал мягко забрал чашку из дрожащих рук и сжал её ладони в своих. Медузия лишь слегка вздрогнула от неожиданности, но в глаза академику так и не посмотрела. Сарданапал поднёс её ладони к губам и слабо дыхнул на них, отчего по телу Медузии тотчас разлилось тепло, избавляя её от желания посильнее во что-то закутаться. Это была очень тонкая магия, Сарданапал не произнёс ни слова, даже искры не было.

— Посмотри на меня, — тихо прошептал академик, всё ещё не выпуская её рук.

Медузия подняла глаза как-то неохотно. То ли не хотела, чтобы он видел её такой: разбитой, униженной, слабой… То ли боялась увидеть в его глазах непонимание, осуждение или, чего хуже, жалость. Однако, когда она встретилась с ним взглядом, он смотрел как-то слишком спокойно. Так, словно ничего не произошло. Словно не она встала на сторону врага и чуть не убила собственную дочь.

— Перестань винить во всём себя. В том, что случилось, нет ничьей вины.

Медузия снова опустила глаза. Ей захотелось громко рассмеяться. Разумеется, это была её вина. Кого ещё винить, если не себя? На кого возложить эту ответственность, кроме как не на свои плечи? Она оказалась недостаточно сильной, чтобы дать отпор Чуме. Она приняла поспешное решение и пошла на поводу у эмоций, из-за чего и попала под влияние зомбирующей магии. Она держала на прицеле свою дочь. Какие оправдания здесь можно придумать? Да и зачем? От себя всё равно не убежишь.

— Прекрати немедленно! — внезапно вспыхнул Сарданапал, и Медузия догадалась, что он подзеркаливал. — Неужели ты правда думаешь, что Чума ограничилась лишь зомбирующей магией? — Он резко схватил её за плечи, заставляя снова посмотреть на него. — Ты думаешь, она настолько глупа, чтобы оставить тебе хоть малейшую возможность вырваться? На тебя было наложено столько заклятий, что сам Древнир не разберёт! Ты нужна была ей больше всех остальных. Плевать ей было и на Ваньку, и на Клоппа, главным было удержать в своих руках тебя. У тебя даже не было шанса сорваться, как у Ваньки. Он избавился от зомбирующей магии лишь потому, что Чума не считала его способным на это. Какое ей было дело до двенадцатилетнего мальчишки, что кроме дрыгуса и выучить-то ничего ещё не успел? Разве мог он представлять для неё опасность? Другое дело — ты. Одна из сильнейших магов в истории… Если бы ты освободилась, стёрла бы её в порошок, и Чуме это было прекрасно известно.

— Как ты не понимаешь, что всё это изначально было моей виной? — вспыхнула Медузия, взмахивая руками и заставляя академика отпрянуть на несколько сантиметров. — Если бы я не пошла тогда одна на Исчезающий Этаж, если бы не выпустила эту проклятую искру… Если бы не я́, ничего бы не было. И все твои попытки оправдать меня не снимают с меня этой ответственности!

— Не было бы тебя, был бы кто-то другой, — академик внезапно стал говорить слишком тихо и слишком спокойно, как будто только что ничего и не случилось. — Всегда есть кто-то, кто нас заменит… Кто пойдёт той дорогой, которой не пошли мы… Кто сделает то, на что у нас не хватило сил или решимости… Как бы прискорбно это ни было, но всегда будет кто-то другой. Чаще мы видим в этом нечто ужасное, но важно понять, что там, где появляется другой, уже нет нас… Мы уже ушли по другому пути. А раз так — стоит ли огорчаться из-за того, что нас уже и не касается?

— Возможно, и не стоит, но что делать, если этот другой — ты? — задумчиво спросила Медузия.

— Все мы — другие для кого-то, и у каждого из нас есть свои другие. Зацикливаться на одном из них — не лучшая затея.

Возможно, Сарданапал был прав. Даже не так… Сарданапал определённо был прав. Только вот отпустить всё, что гложет изнутри, было не так-то просто. Возможно когда-нибудь Медузия научится с этим жить и не оглядываться назад, но сейчас ей нужно было время.

— В Ваньке зарождается любовь, которую Чума была не в состоянии понять. Это и позволило ему противостоять зомбированию. На тебя же было наложено такое количество заклинаний, что могло свести с ума армию магов. Однако же ты смогла защитить своё сознание таким образом, что даже не поняла этого. В этом вся разница — в силе и количестве контроля. Не в нехватке воли, как ты думала. Её у тебя предостаточно — хватило бы, чтобы разрушить ни одну сотню зомбирующих заклинаний, но для того, чтобы защитить сознание, да от такой мощной магии, нужна ещё и огромная концентрация. Сделать и то, и другое физически невозможно. Вот почему ты не смогла вырваться из её власти. Она учла всё… Кроме любви.

— Я выпустила искру, — тихо прошептала она, словно боясь собственных слов. — Дважды.

Сарданапал проникновенно посмотрел на неё. Она не сомневалась, что он понял, о чём она говорит. Его глаза как всегда выражали спокойствие. Однако стоило всмотреться в них повнимательнее и можно было увидеть бесконечную нежность, понимание и поддержку.

— Ты так и не поняла? — мягко спросил он, а потом, словно получив ответ, опустил глаза.

Медузия поняла, что он снова подзеркаливает, но на удивление даже капли возмущения не почувствовала. Сарданапал мягко взял её ладонь и начал большим пальцем вырисовывать круги на тыльной стороне. Он знал, что её это всегда успокаивало.

— «Только не огнём! Лучше дымом!» Ты, как и Таня, тоже выбрала дым. Влияние Чумы было огромным, и ты не могла не выполнить её приказ. Нужно было выпустить искру… Но Чуме Таня нужна была живой. За это ты и зацепилась. В первый раз ей даже не нужно было причинять вреда, всего-то и требовалось, что сжечь смычок. Но вот второй раз… Клопп выпустил двойной фронтис, который, если учитывать её совсем юный возраст, ещё слабый магический поток и очевидное истощение, мог просто убить Таню. Ты выпустила блокирующую искру и снизила мощность магии ровно в два раза. Фронтис всё же попал в Таню, но один… Не двойной. Ты спасла её, даже будучи зомбированной.

Она этого не помнила. Ей казалось, что именно из-за её искры Таня лежит сейчас в магпункте и не приходит в себя. Что ж… Хотя бы одной угнетающей мыслью меньше. Хотя легче от этого и не становилось.

Медузия почувствовала, что недавно ушедшая дрожь в руках снова вернулась, и захотела вновь сделать глоток мятного чая, дабы успокоиться. Сарданапал, словно почувствовав её желание, отпустил её ладони и принялся заваривать свежий чай. Когда напиток был готов, он подал ей дымящуюся чашку, слегка улыбнулся на благодарственный кивок и сел на диван чуть дальше, чем раньше.

Медузия успела только удивлённо приподнять бровь, как академик переложил её укутанные в плед ноги к себе на колени и начал слабо разминать стопы. Он часто так делал, когда она уставала после полного дня лекций. Это всегда происходило как бы между прочим, параллельно с разговором.

— Ты ведь знал? — внезапно тихо спросила Медузия. — Не мог не знать после того, что я сказала.

Она слишком хорошо помнила, с какой злостью выкрикивала «Ненавижу тебя!» Слишком хорошо помнила озадаченное лицо академика, которое довольно быстро приобрело привычное спокойное выражение. Но прежде, чем уйти тогда, она увидела боль и непонимание в его глазах. Разумеется, он понял всё после, но его глаза слишком хорошо отпечатались в её памяти.

— Долгое время я лишь предполагал. Заострял внимание на каких-то мелочах, приобретал уверенность, а потом ты вдруг улыбалась как-то по-особому, как умеешь только ты, или говорила что-то, что выдавало в тебе тебя, и я начинал корить себя за то, что вообще смею думать о тебе в таком ключе. И так по кругу. Но после той ночи убедился окончательно.

— И ничего не сделал?

Голос её слегка дрогнул. Она ждала этого ответа едва ли не с бóльшим нетерпением, нежели любого другого. Академик понимал, что для неё это был самый важный вопрос. Однажды её уже предали. Она была слишком юной и глупой и имела неосторожность влюбиться и довериться, за что поплатилась головой. Если бы не Сарданапал, её бы и в живых уже не было.

Ей потребовался ни один век, чтобы снова научиться доверять и любить. С тех пор прошла ни одна тысяча лет, и она никогда не ставила под сомнение чувства и поступки академика относительно неё. Он был единственным, кому она доверяла полностью и безоговорочно, и сейчас страшнее всего было услышать, что он знал, но не помог.

Сарданапал так и не понял, о чём именно она спрашивала: «ничего не сделал, чтобы освободить её от Чумы?» или «ничего не сделал, чтобы предотвратить то, что случилось на Исчезающем Этаже?»

— На тебя было наложено более трёхсот заклинаний. Чтобы удержать сильное сознание во власти и не дать ему соскочить с крючка, нужна соответствующая магия, поэтому все они, разумеется, были черномагическими… большинство из них — ритуальными. Я успел снять лишь сто двадцать четыре. К тому же Ягге ходила за тобой чуть ли не по пятам и подливала везде и всюду различные зелья и отвары, чтобы помочь тебе продержаться дольше. Но этого оказалось до смешного мало.

Он около трёх недель ночь за ночью вводил её в глубокий сон банальным храпундусом, чтобы она не просыпалась и принимался нашёптывать длинные сложные заклинания, отнимающие едва ли не все силы, но помогающие ей, и накладывал маскирующие чары, чтобы Чума не догадалась, что количество удерживающей чёрной магии постепенно уменьшается. А по утрам опаздывал на лекции и ходил таким измученным, будто ночами без продыху гонялся за нежитью.

Это было так в духе академика: наплевать на всех и вся и броситься спасать её, даже если дело это было гиблым. Медузия почувствовала, как волна облегчения теплом прокатилась по телу, и отругала себя за первое в жизни сомнение в сторону Сарданапала.

— Что же до Исчезающего Этажа, Тане необходим был этот опыт. Когда падаешь с обрыва, невольно учишься летать, — загадочно продолжил академик. — Чёрный Куб — не самое худшее из того, что ей предстоит пережить. Прежде чем понять, что готов бросить вызов судьбе, нужно набить своих шишек, чтобы вынести урок, иначе судьба размажет тебя по стенке.

— Так значит, ты преподавал ей урок? — резко разозлившись, спросила Медузия. — А если бы она погибла?

— Ты в самом деле думаешь, что я бы оставил её одну? Куб не подпускал меня близко. Но я стоял неподалёку с камнем в руках, готовый в любой момент бросить его, если Таня не догадается об этом сама.

— Всё это, конечно, замечательно… — с лёгким скептицизмом в голосе произнесла Медузия. — Однако ты забываешь одну очень важную деталь: она всего лишь ребёнок… Не воин. И выращивать в ней солдата по меньшей мере ужасно. Особенно учитывая, что Чумы больше нет, хоть она порой и выкидывает подобные трюки, — холодно произнесла доцент Горгонова. — Однако все эти фокусы — это наша забота, не её. Это наша зона ответственности, и это мы должны разбираться с подобными вещами… как преподаватели, как взрослые, как её родители в конце концов. Мы, а не она. Таня всего лишь ребёнок.

— Лучше никогда не воевать, но быть готовым к войне, чем оказаться застигнутым врасплох, — философски изрёк академик. — И тем не менее, я не готовлю её к войне, потому что воевать не с кем. По крайней мере, мне бы хотелось в это верить как можно дольше. Вчера Таня поняла, что магия не всесильна и существуют ситуации, когда она может предать и обречь на гибель. Иногда, то, что лежит под ногами или первым подворачивается под руку, оказывается лучшим оружием, способным спасти жизнь. Всегда полагаться на магию нельзя, это губительно. Порой куда безопаснее от неё отказаться.

Медузия поняла, что она как раз этот урок и не усвоила. Как раз её магия и обрекла на гибель, хотя она всегда была уверена, что знает, где можно её использовать, а где — нет.

— Плюс ко всему, вчера же ей довелось извлечь ещё один не менее важный урок: не каждый на вражеской стороне на самом деле является врагом. Иногда это бывают люди без выбора… люди, нуждающиеся в помощи. Стоит лишь помочь — и обретёшь верного союзника.

— К чему всё это? Ты постоянно твердишь о предстоящей опасности, но не говоришь ничего конкретного. Что ты скрываешь?

Медузия неоднократно пыталась узнать у Сарданапала причину его волнения, но каждый раз он уходил от ответа, ясно давая понять, что обсуждать это не намерен.

— То, что заведомо не подтверждено фактами, не должно быть озвучено. Есть темы, которые лучше не обсуждать.

Медузия поняла, что всё дело в пророчествах, которые Сарданапал раз за разом пытался расшифровать. И сразу же поняла, что большего он не скажет. Медузия сделала очередной глоток чая и вдруг её осенило то, что ускользнуло в ходе разговора.

— Ты сказал про ритуальные заклинания… — задумчиво начала Медузия. — Они не снимаются простым отводом, нужно жертвоприношение… Что ты сделал? — испуганно прошептала она.

Её посетила внезапная догадка, что академик с самого начала избегал этого вопроса. Именно поэтому сразу вслед за упоминанием о ритуальных заклинаниях он перевёл разговор на Таню.

Сарданапал долго молчал и лишь спустя несколько минут, приняв-таки нелёгкое решение, медленно стянул с себя мантию и принялся расстёгивать запонки на манжетах рубашки, после чего закатал правый рукав ровно на одну треть предплечья, словно не хотел, чтобы она увидела больше. Взору Медузии открылись множество порезов — новых и уже заживших, — уходящих за край манжеты. Она не могла видеть, до какого уровня доходят шрамы, но знала наверняка, что одной третью предплечья дело не ограничилось… И была уверена, что на второй руке была точно такая же картина.

— Древнир всемогущий, — поражённо прошептала она, не отводя взгляда от его рук.

Она сумела насчитать семнадцать порезов, и это только те, которые были видны. Сколько их было на самом деле, сложно сказать, но Медузия полагала, что около ста двадцати четырёх… по одному на каждое ритуальное заклинание, которое он успел снять. Кровь сильнейшего мага — лучшее жертвоприношение.

— Не беспокойся, Ягге быстро их залечит. Даже следов не останется, — успокаивающе сказал академик, словно не его, а её руки были испещрены бесконечным множеством отметин.

Он опустил рукав, прикрывая руку до запястья и облокотился на спинку дивана, продолжая поглаживать ей ступни. Словно ничего и не произошло. Медузия мягко высвободилась из пледа, спустила ноги на пол, придвинулась ближе к академику и крепко обняла. Он тут же ответил на объятие, сильнее прижимая её к себе, и принялся поглаживать спину.

Тихое «Прости меня» сорвалось с её губ. Она так и не поняла, за что именно извиняется: за весь этот разговор с лёгким оттенком укора в её голосе, обращённый к его поведению с Таней, хотя понимала, что всё, что он делал — он делал для неё… или за то, что ему пришлось пережить из-за неё. Наверное, за всё в равной степени. Сарданапал начал шептать что-то успокаивающее, периодически целуя её в висок, и впервые за вечер Медузии как будто бы полегчало. Через несколько минут глаза начали слипаться — то ли мятный чай наконец подействовал, то ли усталость и стресс дали о себе знать. Так или иначе, но в конце концов она, кажется, так и уснула на диване в его объятиях.

Примечание: Таймлайн — «Таня Гроттер и Исчезающий Этаж», 15 глава. Вечер на следующий день после того, как Таня разбила Куб.

Музыкальная тема: Sufjan Stevens — Mystery of Love

— Выпей, станет легче.

Ягге протянула Медузии средних размеров пузырёк с прозрачной жидкостью. В нос тут же ударил отвратительный запах, от которого Медузия едва заметно поморщилась. При всём уважении к Ягге, она всегда скептично относилась к её пузырькам. Никогда не знаешь наверняка, насколько гадким будет вкус и запах зелья.

— Надеюсь, ты не подмешала туда сон-траву, — с надеждой в голосе спросила Медузия.

— Нет, сон-трава полностью нейтрализует весь эффект зелья, — небрежно уронила старушка, расставляя множество флакончиков на полки шкафчика в только ей понятном порядке. — Хотя тебе на самом деле следовало бы поспать.

— Я хорошо выспалась сегодня, — слабо попыталась возразить Медузия, на что Ягге лишь обернулась, одарила её скептическим взглядом, как бы говоря: «Кого ты пытаешься обмануть?» и снова вернулась к прежнему занятию.

— Знаю я, как ты выспалась. Твои мешки под глазами красноречиво кричат о том, как ты бодра и свежа, — саркастично отметила Ягге.

Медузия умолчала о том, как близка была Ягге к истине. Впрочем, старушке и не требовалось её подтверждение, она и без того знала, о чём говорила. Медузия в самом деле прошлой ночью проспала от силы часа четыре, если не меньше.

Она проснулась в начале шестого утра там же, где и уснула: на диване в кабинете академика, заботливо укутанная в одеяло и переодетая в ночную рубашку. Самого Сарданапала в кабинете не было, и Медузия решила, что он ушёл на утреннюю прогулку. Академик, в отличие от неё, всегда просыпался рано и предпочитал перед лекциями прогуляться по побережью океана, собираясь с мыслями и настраиваясь на новый день. Сегодняшний, по всей видимости, не стал исключением.

Медузия сама не знала, отчего ей не спится. Она чувствовала себя ужасно разбитой, уставшей, веки слипались от желания уснуть, но сон так больше и не пришёл. В конечном итоге она выбралась из-под одеяла, потеплее оделась, накинула на плечи мантию и вышла к подъёмному мосту. По-зимнему морозный воздух быстро привёл её в чувства и прогнал остатки сна. Она провела на улице около сорока минут, чувствуя, как к ней потихоньку возвращаются силы.

— Как она? — мыслями возвращаясь в магпункт, спросила Медузия.

Ягге закрыла шкафчик, в который закончила выставлять различные флакончики, и села на стул рядом с Медузией, закуривая трубку.

— У неё была сломана лодыжка, но я запустила костеросток ещё вчера, так что уже через пару часов кости будут как новые. В остальном же всё довольно неплохо. Она приходила в себя днём, но ненадолго, я едва успела напоить её отварами. Ничего страшного, вот увидишь, полежит несколько дней и будет как огурчик. Танька сильная — она справится, не переживай.

— Можно мне к ней зайти?

— Пока зелье не выпьешь, тебе ничего нельзя, — строго сказала Ягге, указывая взглядом на пузырёк с жидкостью в руках у Медузии.

Доцент Горгонова опустила взгляд и только сейчас вспомнила, что так и не выпила зелье. Она повертела пузырёк в руках, наблюдая, как жидкость медленно стекает по стенкам флакончика, а затем быстро залпом выпила содержимое.

Вкус оказался не таким отвратительным, как она ожидала, но до отметки «сносно» ему всё же было далеко. Ягге подала Медузии стакан воды, и та тут же осушила его наполовину.

— Ты быстро поправишься. Слабость ещё подонимает тебя несколько дней, но если будешь побольше отдыхать, пить мои зелья и перестанешь бодрствовать ночами, то довольно скоро придёшь в норму.

Медузия едва заметно кивнула и о чём-то задумалась. Ягге долго смотрела на неё, продолжая курить трубку, но в конце концов покачала головой и сказала:

— Самоедство — худшее из зол человеческих. Это лишь кажется, что самоедство помогает рационально проанализировать собственные ошибки и сделать определённые выводы. На самом же деле ничего, кроме разрушения, оно не несёт. Стоит человеку погрузиться в пучину самобичевания, и его оттуда уже и орава циклопов не вытащит. — Ягге поплотнее закуталась в шаль и повернулась всем телом к Медузии. — Отбрось хоть на мгновение своё чувство вины и поймёшь, что ты сделала всё, что от тебя зависело. Ты ведь далеко не дурочка, так не глупи и теперь. Сейчас тем более нельзя.

Медузия подняла на неё взгляд, но так ничего и не ответила. Ягге была права. Целиком и полностью. Медузия и сама прекрасно понимала, что никакой возможности сделать больше, чем она и так сделала, у неё не было. Но противная жужжащая мысль в голове продолжала назойливо повторять: «Ты ведь её мать. Ты должна была сделать больше».

— Ты можешь к ней зайти. Я пока займусь своими делами. Через час вернусь, и чтобы тебя тут уже не было, иначе выставлю за дверь. Тебе, как и ей, нужно набираться сил, а не шастать ночами по магпункту.

Для Ягге никогда не существовало понятия возраста, она всегда обращалась одинаково и к первокурснику, и к преподавателю, если они находились в её владениях, при условии, что обе категории пациентов не находились вместе. В магпункте все были равны. Медузию всегда это забавляло, поскольку каждый раз она вспоминала времена, когда только прилетела сюда из Греции.

Она была тогда совсем молодой, вспыльчивой, по любому поводу била посуду и так смешно прятала глаза, боясь и одновременно желая кого-то ненароком превратить в камень. Она так старалась оправдать надежды Сарданапала. Он спас её, снял проклятие, привёз сюда и поверил в неё, когда другие нагло насмехались. И она старалась соответствовать. Не всегда получалось так, как хотелось бы, но больше она не превращала людей в каменные статуи, хотя и продолжала бить посуду с завидной регулярностью.

Однако рядом с Ягге весь запал всегда сходил на нет, каким бы сильным он не был. Она умела гасить вспыльчивость одной фразой, умела слушать и умела понимать, поэтому к ней до сих пор так часто бегали студенты в поисках совета. Возможно потому она и относится ко всем преподавателям, за исключением Сарданапала, как к студентам, что все они прошли через её стены, будучи ещё если не детьми, то совсем юными людьми.

Ягге встала со стула и мягко похлопала Медузию по плечу, выводя её тем самым из задумчивости, а затем вышла за дверь. Медузия отставила стакан воды на стол и прошла в соседнюю комнату. Таня крепко спала, не выдавая своим видом никакие признаки болезни. Лицо её было расслабленным, словно та просто переутомилась и теперь отсыпается, и лишь перебинтованная лодыжка напоминала о случившемся.

Медузия подошла ближе к кровати, тихо передвинула стул и села рядом с Таней. Поправила одеяло, укрывая девочку до груди и взяла её ладонь в свои руки. Она молча сидела здесь, наслаждаясь лишь одной возможностью быть сейчас здесь… с ней. Ужасно осознавать, что как бы близко не был твой ребёнок, ты обязана дистанцироваться от него, не подпуская ближе, чем любого другого студента. Потому что неизвестно, стоит ли ещё её жизнь на кону или уже нет, а любой риск в её сторону был бы не оправдан.

Медузия так глубоко погрузилась в свои мысли, что не услышала лёгкий скрип двери. Ягун аккуратно пятился спиной вперёд, обеими руками держа дверь так, чтобы максимально минимизировать издаваемый шум. Он вырос в магпункте и за одиннадцать лет успел изучить его как свои пять пальцев, поэтому знал, как нужно приподнять дверь, чтобы та не скрипела, и где не стоит ступать, чтобы половицы не выдали его присутствия.

Ягун знал наверняка, что Ягге сейчас здесь нет, поскольку та пошла поить отварами Ваньку, от которого он чудом успел улизнуть, не попавшись старушке на глаза. Ягуна она несколько часов назад выдворила из палат, поскольку после размораживания у него не осталось никаких жалоб, а вот Ваньку ещё оставила до утра. Ягуну же было настолько скучно, что не прошло и двух часов, как он забрался в Ванькину палату через окно, боясь быть пойманным на входе, и провёл у него весь вечер, а вот Таньку стерегли как зеницу ока, не давая внуку Ягге к ней пробраться. И вот сейчас, зная, что бабушка далеко, Ягун решил заскочить проведать Таньку. Они с Ванькой так сильно волновались, что тот факт, что она без сознания, ни разу не остановил его. Ягуну было важно увидеть её своими глазами и удостовериться, что с ней правда всё было в порядке. Для собственного успокоения, так сказать.

И вот сейчас, прокравшись в палату и закрыв за собой дверь, он обернулся и увидел Медузию, сидевшую к нему вполоборота и державшую Таню за руку. Он был уверен, что доцент Горгонова увидела его и сейчас, если не наложит какой-нибудь сглаз, то Ягге-то уж точно сдаст. Но преподавательница нежитеведения продолжала сидеть, не шелохнувшись, и Ягун понял, что темнота, нарушаемая лишь горением двух свечей, и задумчивость доцента Горгоновой сыграли в его пользу, и Медузия попросту ещё не разглядела его.

Ягун уже собирался так же тихо выскользнуть за дверь, не желая быть обнаруженным, как случайно зацепился за мысли преподавательницы. Он никогда не осмеливался даже подумать о том, чтобы подзеркалить её. Он знал, какие безупречные блоки она ставит на свои мысли. Её блоки не удавалось обойти никому, а уж пробить тем более. О парочке студентов, осмелившихся посягнуть на святая святых — мысли доцента Горгоновой, ходили легенды: одни говорили, что от студентов остались лишь статуи, украшающие коридоры Тибдохса, другие — что тех сослали к лопухоидам , третьи — лишь загадочно улыбались. Ягун всегда слегка побаивался эту женщину и считал себя достаточно умным человеком, чтобы сотворить подобную глупость.

Он не хотел её подзеркаливать. Видит Древнир, он не хотел. Однако ему всё ещё не хватало сноровки в своих способностях и умения себя тормозить. Не всегда всему виной было его любопытство, очень часто получалось так, что он подзеркаливал случайно, наткнувшись на незащищённый разум. Он ничего не мог с этим поделать. У него всё ещё не получалось целиком и полностью контролировать весь процесс, и посему сейчас он, сам того не желая, опять-таки съел наживку и попался на крючок.

Он пытался сопротивляться изначально, но сдался после первого же воспоминания, увидев в магпункте Медузию с младенцем на руках. Он только успел подумать, кто этот ребёнок, которого так заботливо укачивала всегда строгая преподавательница, как в голове сразу же всплыло знакомое: «Таня». Любопытство взяло верх, и воспоминания потекли одно за другим…

* * *

Ягун очутился в небольшой, но довольно уютной комнате: вокруг была парочка книжных шкафов, забитых под завязку, у дальней стены стоял диван, чуть правее которого было окно, справа потрескивал горящими поленьями камин, чуть левее от окна стоял кофейный столик, по бокам которого располагались два кресла. Царил полумрак. За окном была глубокая ночь, а помещение освещали лишь свечи да камин.

У окна стояла доцент Горгонова, которая, обхватив свои плечи, как показалось Ягуну, слишком внимательно всматривалась в темноту. Он не видел её лица, но видел, как сильно она была напряжена: спина была слишком прямой, плечи слегка приподняты, а пальцы рук слишком сильно сжимали кожу, что аж побелели.

Недалеко от камина стоял мужчина, и Ягун не сразу узнал в нём академика. Он знал, что его усы и борода — магические паразиты, которые без проблем можно снять на время, но никогда не видел Сарданапала без этих двух атрибутов лично. Без усов и бороды он выглядел очень молодо, едва ли можно было сказать, что он намного старше Медузии — пару лет от силы. Однако у бессмертных свои счёты со временем.

Академик стоял, облокотившись спиной о стену и скрестив руки перед собой. Всё в нём выдавало беспокойство: задумчивый отстранённый взгляд, периодически возвращающийся к Медузии, закушенная нижняя губа, прерывистое дыхание… Всё говорило о том, что только что здесь состоялся нелёгкий разговор, который так и не привёл собеседников к сотрудничеству.

— Мы не можем её отдать, — внезапно раздался тихий женский голос.

Доцент Горгонова даже не пошевелилась, так и продолжила стоять у окна, не удосужившись даже мимолётно взглянуть на академика. В её голосе Ягун уловил чудовищную усталость. Казалось, что она сейчас измотана до предела. Даже её положение тела внезапно заговорило по-другому: теперь её напряжённость выглядела показной, словно лишь она давала сил Медузии выстоять. И запоздало Ягун поймал себя на мысли, что её голос дрогнул. Такого никогда не было. Доцент Горгонова всегда была собрана и сдержана. Её самообладанию можно было позавидовать. Она никогда не позволяла брать верх эмоциям и никогда не выдавала своего внутреннего состояния. Даже голос её никогда не подводил, не говоря уже о мимике. Что же произошло теперь?

— Не можем… — тихо отозвался академик, смотря прямо на неё. — Но мы должны.

Голос его звучал как-то слишком обречённо, взгляд был слишком виноватым, но одновременно с тем решительным и готовым давать отпор до конца. Ягун не помнил, видел ли когда-то Сарданапала таким… подавленным, разбитым. Академик всегда был полным энергии, заражал окружающих своей жаждой жизни, которая не угасла и спустя столько тысяч лет. Сейчас же от былой жизнерадостности не осталось и следа. Всё было не так.

Все представления Ягуна о преподавателях рассыпались, как карточный домик, под гнётом увиденных воспоминаний. Он не должен был стать свидетелем этой сцены, как и тех, что последуют за ней. Всё это не предназначалось для его глаз и ушей. И Ягун это прекрасно осознавал. Если сейчас Медузия поймёт, что он глубоко проник в её сознание, его не спасёт ничего — ни Ягге, ни бессмертие, ни умение ловко выкручиваться из щекотливых ситуаций. Медузия слишком яро охраняла свои тайны, и она не простит ему этого вторжения.

— Ты не хуже меня знаешь пророчество. Мы не можем оставить её здесь… с нами.

— Да плевать мне на пророчество, я не отдам им свою дочь!

Медузия развернулась слишком быстро. Волосы её тут же обратились в змей, почувствовав схожее настроение хозяйки, и громко зашипели. Казалось, что некогда любившие академика змейки желают наброситься на него и больно укусить. Медузия, ранее не удостоившая вниманием Сарданапала, сейчас пристально смотрела на него. Руки её заметно дрожали, и она, понимая, что теряет над собой контроль, схватила первое, что попалось под руку, и тотчас в Ягуна полетела тарелка. От неожиданности он даже не успел увернуться, лишь вскинул руки, прикрывая голову, и чуть присел. Тарелка пролетела сквозь него и врезалась в стену позади, разлетаясь на множество осколков.

Ягун только сейчас вспомнил, что всё это было всего лишь воспоминанием, а значит всё происходило в его голове, и физических увечий он мог не бояться. Видение было настолько реальным, что он посмел об этом забыть.

— Меди…

Сарданапал сделал несколько шагов в её сторону и предусмотрительно остановился в метре от неё. Он протянул ладонь к ней, но женщина тут же отстранилась, и Сарданапал с болью в сердце опустил ладонь.

— Неужели ты думаешь, что я настаивал бы на этом, не убедившись, что другого варианта нет? — помолчав несколько секунд, внезапно выпалил академик. — Мы не можем рисковать её жизнью. Она погибнет рядом с нами! Он никогда раньше не ошибался. Я не хочу экспериментировать на собственном ребёнке, — Сарданапал одним шагом уничтожил разделявшую их дистанцию и схватил за плечи, заставляя посмотреть на него. — Я не хочу, чтобы его пророчество исполнилось.

Медузия подняла взгляд, и Ягун заметил как блеснули в свете свечей её глаза. Потрясения обрушивались на его голову одно за другим. О гипотетическом романе академика и доцента Горгоновой ходили слухи в школе, хотя и никогда не имели под собой крепких оснований. Но ребёнок… Ягун абсолютно точно знал, что у Медузии, как и у Сарданапала, детей не было. Об этом никто никогда не говорил и даже не думал. Он бы знал. За столько лет кто-нибудь бы прокололся. Но разве были у него основания не доверять Медузии? Её мысли — самый достоверный источник информации в данном вопросе.

Однако куда большим потрясением для Ягуна был не сам факт наличия ребёнка, а то, кто именно был этим ребёнком. Ягун мог сколь угодно отрицать очевидное, но промелькнувшее в голове «Таня» несколько минут назад, спор преподавателей о предстоящей отсылке ребёнка и присутствие Медузии возле Таниной постели в весьма задумчивом и вместе с тем обеспокоенном состоянии говорили о том, что другой кандидатуры быть не могло.

Танька. Его лучший друг, соратница, с которой они облазили пол-Тибидохса и прошли через множество приключений. Разве бывают такие совпадения?

— Она всего лишь ребёнок, — раздался тихий, едва слышный шёпот.

Ягун осмелился подойти чуть ближе, чтобы лучше слышать разговор, и увидел, как пальцы Медузии вцепились в лацканы мантии академика. Она хваталась за них как за спасительный круг. Казалось, если она отпустит их, то просто упадёт, не удержавшись.

— Она не просто ребёнок. Она наш ребёнок. Там, где мы, всегда будет опасность, и, к сожалению, ей придётся с этим столкнуться.

Медузия медленно опустила глаза, и по щекам тотчас покатились слёзы. Долгое напряжение дало о себе знать. Академик в ту же секунду притянул её к себе и крепко прижал к груди. Ягун увидел, как сильно затряслись её плечи, но не услышал ни звука. Он почувствовал глубокое сочувствие и триста раз успел пожалеть, что ворвался в Танину палату, потому что он не должен был этого видеть… потому что если бы он послушался Ягге и не совал свой нос, куда не следует, ничего бы не было. А сейчас он не знал даже, как смотреть после всего этого Медузии в глаза, зная её самую сокровенную тайну? Как вести себя с Таней?

— Мне так жаль, Меди… Мне так жаль.

Академик оставил лёгкий целомудренный поцелуй у виска, продолжая успокаивающе гладить по спине. Взгляд его застыл, остановившись на противоположной стене… Взгляд, полный вины и искреннего сожаления. Словно он один был причиной её слёз. Словно он один был виноват во всём случившемся.

В воздухе так и витало тихое, виноватое: «Мне так жаль». И Ягун в данную минуту понимал академика, как никто другой. Ему тоже было жаль… Потому что он был виноват не меньше…⁽¹⁾

* * *

Воспоминание медленно заволокло слабой дымкой, развеивая чёткую картинку, и Ягун уже надеялся вынырнуть из подсознания доцента Горгоновой, как уютная комната сменилась кабинетом академика, вызвав у Ягуна новое видение.

Медузия сидела в кресле напротив стола Сарданапала, поджав под себя ноги, и медленно пила мятный чай. В отличие от недавней картины, сейчас она снова была спокойна и сдержана. Ягун не знал наверняка, сколько времени прошло между этими двумя воспоминаниями, но что-то ему подсказывало, что не больше суток.

Академик сидел за своим столом и, казалось, читал какие-то бумаги, но, присмотревшись, Ягун понял, что тот о чём-то глубоко задумался. Академик снова был без усов и бороды, и Ягун вдруг подумал, что, возможно, Сарданапал не слишком жалует паразитов и любит иной раз отделаться от них на время. По крайней мере, так было раньше.

— Почему именно Дурневы?

Медузия первой нарушила тишину, от которой начинало уже раздражающе звенеть в ушах. Академик заметно вздрогнул от звука её голоса и тут же взглянул на неё. Он словно только что очнулся от долгого сна и сейчас ещё не понимал, что происходит, но прошло всего несколько секунд, и взгляд его стал осмысленным.

— Они — наилучший вариант.

— Дурневы-то — наилучший вариант? — скептично хмыкнула она. — Ты шутишь?

— О таких вещах не шутят, — на лице академика не промелькнуло ни тени улыбки. — Я проанализировал все возможные варианты, и ни один из них не является достаточно благоприятным. Дурневы — это лучший выбор, который может быть. Какими бы плохими людьми они не были, но у них Таня будет в абсолютной безопасности. Они закалят её для дальнейшей жизни и вместе с тем воспитают в ней те качества и те ценности, которые ей нужны.

— Это абсурд, — обречённо прошептала Медузия. — Худшие из лопухоидов стали лучшим вариантом для нашей дочери.

Она успела всё обдумать на трезвую голову. Она смирилась с тем, что Тане не суждено вырасти в стенах Тибидохса в окружении своих родителей, но Дурневы…

— Для всех она станет дочерью Леопольда и Софьи, верно?

Академик сразу понял, к чему она клонит. Это был двойной удар. Они не просто должны отослать свою дочь к чужим людям, но и должны отказаться от роли её родителей. Отныне Таня будет расти с мыслью, что её родители умерли, тогда как на самом деле всё будет с точностью до наоборот.

— Да. Таня победила Чуму-дель-Торт в их доме, я забрал её оттуда. Информация уже начала просачиваться, и не пройдёт и пары дней, как об этом будет знать весь мир. Тот факт, что она дочь Гроттеров, будет самым логичным обоснованием, почему мы вынуждены отослать её именно к Дурневым. И она тоже не должна узнать правду раньше времени.

Лицо Медузии не выражало ничего, но Ягун отчего-то знал, что в данную минуту у неё внутри всё рушилось как карточный домик. Он словно бы сам чувствовал этот надлом. Она отстранённо поднесла чашку к губам и сделала очередной глоток, не чувствуя вкуса… пытаясь заглушить боль успокаивающим напитком.

Академик встал из-за стола, медленно прошёл несколько раз от одной стены к другой и, остановившись, резко развернулся к Медузии лицом и обречённо сказал:

— Я изучил всё. Древнир оставил после себя тысячи пророчеств. Я прочитал и проанализировал каждое. Сто пятнадцать так или иначе упоминают Таню. Пятьдесят четыре из них никогда не сбудутся, если она в ближайшем будущем покинет Тибидохс. Девятьсот восемь пророчеств не используют никаких имён и намёков на конкретную личность. Более трёх тысяч — звучат слишком размыто, чтобы уверенно говорить о том, что Тани в них нет. Я изучил их все в попытке найти наилучший вариант. Только в том самом пророчестве я проанализировал сто девять вариантов развития событий. Жизнь у Дурневых — это лучшее, что мы можем для неё сделать. И это как раз-таки самое парадоксальное, потому что рядом с ними она не будет счастлива. Но именно это даст ей полную безопасность как минимум на десять лет и возможность стать счастливой в будущем. Я клянусь тебе, я пытался найти вариант лучше, но его попросту нет. И я не знаю, что ещё можно сделать, потому что я испробовал всё. Ты даже не представляешь, как много он оставил после себя.

Академик отвёл взгляд в сторону и нервно закусил нижнюю губу, жалея, что не сдержался и вывалил на неё весь поток информации, которую так долго скрывал. Но смотреть на то, как внутри у неё рушатся целые города, было выше его сил. И всё было по его вине. Только по его вине… Ведь это ему Древнир когда-то дал это злосчастное пророчество, которое теперь приносит столько страданий. Если бы она не влюбилась в него когда-то, то не переживала бы сейчас всего этого. Но он слишком сильно её любил и был слишком эгоистичен, чтобы добровольно отказаться от неё.

Медузия медленно свесила ноги с кресла, отставила чашку с уже изрядно остывшим мятным чаем на стол и встала, делая первые шаги в его сторону.

— Ты никогда не говорил об этом…

Она знала, что он дни и ночи напролёт проводит в своём кабинете за исследованиями, пытаясь найти решение загадки. Но даже не представляла, как много он взял на себя ответственности, умышленно ограждая её от тех мук, что испытывал сам.

— И я уже жалею об этом, — тихо прошептал Сарданапал. — Ты и без того несёшь слишком тяжёлый груз на своих плечах. Перекладывать на них ещё и мой я никогда не стал бы. Это моя ответственность, и только мне её нести.

Медузия осторожно протянула руку к его лицу и нежно провела ладонью по щеке, как бы в попытке приободрить, а затем поцеловала так отчаянно, словно этот поцелуй был единственным спасением для них двоих. Ягун почувствовал себя неуютно, наблюдая за этой сценой, и поспешил отвести взгляд, понимая, что это слишком личное воспоминание, в которое даже ему с его даром не следует влезать.

— Не смей считайть себя виноватом во всём, слышишь? — мягко прошептала она. — Мне он дал такое же пророчество. Слово в слово. Уже тогда он знал, что это будет наш общий ребёнок. И я ни о чём не жалею. Что бы ни случилось, я счастлива, что у нас есть дочь.

Медузия продолжала гладить его по щеке. Академик вдруг мягко перехватил её ладонь и поцеловал кончики пальцев.

— Я всегда жил по принципу, что любое наше решение — верно… хотя бы для нас самих. Однако когда принимаешь решение, касающееся, кроме тебя самого, ещё и других людей, ты уже несёшь ответственность не только за себя, но и за всех остальных. И тогда невольно задаёшься вопросом: «Так ли верно твоё решение на самом деле»? Что если всё не то, чем кажется, и на самом деле своим выбором ты обрекаешь их на страдание?

— Принятое решение — верно всегда. Это аксиома. Когда кажется, что можно сделать другой выбор — это лишь иллюзия. На самом деле другого выбора нет. И по-другому мы поступить не можем.

Из уст Медузии это прозвучало настолько уверенно, что создалось впечатление, что это единственно верная истина на Земле. Ягун задумался над её словами и понял, что она целиком и полностью права. Сомнения рождают страхи, а страхи уничтожают нас самих. В любом деле главное — уверенность.

Академик едва заметно кивнул и одними глазами смог передать Медузии, насколько он был благодарен ей. Она всегда знала, что сказать, и всегда могла вселить в него уверенность даже тогда, когда сам Сарданапал считал иначе. Как и сейчас…

Медузия мягко высвободила свою ладонь из его рук и крепко обхватила его за талию, прижимаясь к его груди. Академик тотчас обнял её в ответ, чувствуя, как в внутри разливается тепло и как все невзгоды отходят на второй план.

— Что бы ни случилось, мы справимся. Вот увидишь, мы со всем справимся…

* * *

Ягун на мгновение подумал, о каком пророчестве они постоянно говорят, как его уже перебросило в другое воспоминание. Теперь он видел, как Медузия отогревала замёрзшую Таню на лоджии. Затем последовало воспоминание о том, как Медузия сидела в палате Тани после освобождения титанов. А затем — несколько совсем недавних, когда Медузия была зомбирована.

После всего он понял, что постепенно начинает выскальзывать из её сознания, но напоследок снова подумал о пророчестве, и на этот раз в голове раздался голос Древнира:

В глазах предсказанье плескается ярко,

Слова мои, впрочем, не станут подарком.

Родится ребёнок и сгинет во мгле,

Вернётся с победой над силами тьмы.

Раздастся смех девочки звонко в тиши,

И счастье нежданно скрепит три души.

Но радость и счастье…

Ягун не успел дослушать пророчество до конца, как вдруг почувствовал, что сознание Медузии стремительно сужается. Она всё поняла. Ещё чуть-чуть, и она не просто обнаружит его глубоко в своих мыслях, но надаёт по мозгам так сильно, что он потом вовек не сможет помыслить о подзеркаливании. Она — не Ягге, она с ним церемониться не станет.

Ягун вовремя успел выскользнуть из её мыслей, чувствуя, как позади захлопнулось её сознание. Он был уверен, что рискни он сейчас подзеркалить её снова, то наткнулся бы на безупречный барьер, охраняющий её мысли.

Ягун уже обернулся к двери, зная, как быстро и бесшумно её открыть, и куда именно сделать следующий шаг, чтобы не выдать своего присутствия и успеть так же тихо захлопнуть дверь, но когда он взялся за ручку, дверь не поддалась. И он догадывался, почему.

— Не так быстро, Ягун, — раздался за спиной холодный вкрадчивый голос.

Внутри всё похолодело. Он знал, что этот тон не сулит ничего хорошего. Интересно, на его надгробье напишут «От любопытства тоже умирают» или ограничатся какой-нибудь стандартной эпитафией?

Он ведь знал, что нужно уходить сразу после последнего воспоминания, тогда его уже ничего не держало. Чувствовал же поджилками, что не кончится всё это добром, но нет… Его проклятое любопытство как всегда взяло верх, и он позволил себе задуматься о пророчестве и выудить из её мыслей это воспоминание. Словно того, что он влез в её тайну, было недостаточно. Словно не он чувствовал вину перед ней всего несколько минут назад. И всё равно он пошёл на поводу у любопытства, что его и погубило.

Он чувствовал, как быстро бьётся его сердце, как сбилось дыхание. Он в самом деле испугался. То, что он сделал, заслуживало серьёзного наказания. Это не рядовая детская шалость, это не ночные прогулки по Тибидохсу, это намного серьёзнее.

«Знание не всегда идёт во благо. Существует то, чего лучше никогда не знать. Чужие тайны в том числе. Когда стремишься узнать что-то сокровенное о других, будь готов нести этот груз до конца. Чужие тайны — это всегда большая ответственность. Ты не вправе ими пользоваться: ни делиться ими с кем бы то ни было, ни использовать в своих целях. Это не принадлежит тебе, и никогда не будет...»

Ягуну было шесть, когда Сарданапал преподал ему этот урок. Словно академик знал, что когда-то случится нечто подобное. Ягун всегда относился с юмором к своим проделкам с подзеркаливанием, но сегодня он зашёл слишком далеко. «Чужие тайны — это всегда большая ответственность». Что ж он не станет увиливать. Ягге всегда учила его отвечать за свои поступки, и он ответит. Он примет любое наказание, даже если его переведут на тёмное отделение, даже если его лишат магии и вышлют к лопухоидам, потому что, откровенно говоря, он это заслужил.

Ягун сделал глубокий вдох и медленно обернулся, встречаясь взглядом с доцентом Горгоновой. Она больше не держала Таню за руку, а расслабленно сидела на стуле, облокотившись на спинку, и внимательно смотрела на него. Взгляд её был слишком спокойным.

— Медузия Зевсовна, я… — начал было Ягун чуть сдавленным голосом, но был прерван поднятой ладонью женщины.

— Не стоит тратить время на оправдания, лучше перейдём сразу к сути. Как много ты видел?

Ягун замялся и опустил взгляд. Что он мог ответить? Что видел почти всё и в самых ярких красках? Начать перечислять каждое воспоминания? Любой возможный ответ был бы подобен пощёчине для неё. И он выбрал тактику молчания. Не прошло и десяти секунд, как в голове что-то защекотало, и Ягун понял, что Медузия его подзеркаливает. Вообще она всегда была выше этого, предпочитая честный разговор, но сейчас ей нужен был ответ.

И даже в этой ситуации она повела себя в высшей степени деликатно. Ягун знал, что навыки Медузии были настолько высоки, что, если бы она захотела, он бы даже не узнал, что она считывает его мысли. Однако она умышленно дала ему понять, что собирается сделать, предоставляя возможность защититься. Однако он не стал этого делать. Если бы он поставил блок, она бы не пошла дальше, хотя легко бы смогла обойти его защиту. Опять же она была выше этого. Он пустил её в свои мысли, потому что не знал, как выразить их словами… потому что он видел её тайны, и она имела полное право на ответное действие, хотя намеревалась всего лишь узнать масштаб трагедии…

Медузия слишком аккуратно перебирала воспоминания, оценивая объём, и каждое её действие он ощущал щекотанием в голове. Они оба прошли проверку на доверие.

— Понятно, — тихо отозвалась доцент Горгонова, и Ягун тут же перестал ощущать щекотку.

— Это произошло случайно. Клянусь, мамочка моя бабуся, я не собирался…

Ягун внезапно почувствовал необходимость сказать это. Не для того, чтобы оправдать себя, но потому, что он на самом деле не собирался этого делать и не хотел поставить её в неловкое положение.

— Я видела, — только и ответила Медузия.

По её голосу Ягун понял, что она не насмехается над ним, не язвит, а говорит максимально серьёзно. Она действительно видела это в его мыслях. Казалось, что даже тембр её голоса стал чуточку мягче.

— Но ты ведь понимаешь, что в любом случае несёшь ответственность за свои поступки, не так ли? Ты больше не ребёнок.

У Ягуна всё похолодело внутри. Казалось, даже кровь перестала бежать по венам. Всё застыло. Вот сейчас она скажет, что его переведут на тёмное отделение. И это в лучшем случае. В худшем — его попросту исключат. И никто, кроме него, в этом не был виноват. Свой выбор он сделал сам. Ягун медленно кивнул и опустил глаза, не в силах больше смотреть на неё.

— Не бойся, я не стану переводить тебя на тёмное отделение и тем более — исключать из Тибидохса, — словно поняв, о чём он думает, сказала Медузия. — Ты поступил не лучшим образом, но, учитывая все обстоятельства, это недостаточное основание для такого сурового наказания.

Ягун от удивления резко вскинул голову и внимательно посмотрел на доцента Горгонову. Она говорила как всегда спокойно, весь её вид говорил о том же. Ничто в ней не выдавало нервозность или злость. Она словно обдумала всё, приняла и пришла к единственно верному решению.

— Однако клятву с тебя я всё же потребую, — закончила она.

— Я и не собирался никому об этом рассказывать. То, что было когда-то увидено, не должно быть передано, — отозвался Ягун, понимая, что именно от него потребуется.

— Я верю тебе. В самом деле, верю. Вижу, что уроки Сарданапала не прошли даром. — Медузия на мгновение замолчала, как будто обдумывая своё следующее слово, а потом продолжила: — Но ты должен понимать, что то, что ты увидел, слишком личное, и мне нужна гарантия.

Она вправе была это требовать. Свято хранимые тайны должны охраняться всегда. За исключением тех, что стали всеобщим достоянием. Тогда весь смысл утрачивается. Но пока об этом знают единицы, все средства хороши. Даже если всех знающих придётся заставить дать клятву о неразглашении.

— Разрази громус! Я никогда ни одной живой душе не расскажу о том, что увидел в ваших мыслях! — громко произнёс Ягун.

— И…

— И неживой душе тоже. И бездушным существам. Вообще никому и никогда не скажу.

Медузия слишком хорошо знала способность юных магов изобретать всё новые пути для обхождения смертоносной клятвы. Знала про трюк со стульями и прочей мебелью. И потому предпочла сразу оговорить такую мелочь как неживые души и отсутствие душ в принципе. Навряд ли Ягун станет заниматься чем-то подобным, он всегда держал слово, но подстраховаться не мешало.

Из перстня Ягуна вылетела яркая зелёная искра и вспыхнула, доказывая, что клятва принята. Медузия кивнула чему-то своему и тихо произнесла:

— Благодарю за понимание. А теперь возвращайся в свою комнату. Уже очень поздно, а завтра утром на нежитеведении очень важная тема — ни одна из причин твоего пропуска или засыпания за партой не станет уважительной.

Ягун кивнул, едва заметно улыбнувшись, и направился к двери. Только Медузия могла так быстро и плавно сменить тему. Только она умела угрожать, не запугивая, преподнося это как нечто само собой разумеющееся.

Ягун успел потянуться к дверной ручке и уже даже взялся за неё, как вдруг снова развернулся и выпалил то, что крутилось у него в голове с того самого момента, как только увидел одно из последних воспоминаний Медузии, красноречиво проливающих свет на период её зомбирования и её переживаний на этот счёт.

— Он прав. В том, что случилось, нет вашей вины. Когда она проснётся, она тоже это поймёт. — Он на мгновение замолчал, собираясь с духом и напоследок сказал то, что следовало сказать в самом начале, когда он только попался. — Простите меня. Мне правда очень жаль.

И, не дожидаясь её ответа, выскочил за дверь, оставляя Медузию наедине со своими мыслями.

1) Иллюстрация к сцене: https://drive.google.com/file/d/1Quz-DM5Eu_nOJeLJWweUepTk-VCYbrZB/view?usp=drive_link

Вернуться к тексту

Примечание: Таймлайн — сразу после книги «Таня Гроттер и Исчезающий Этаж». Вечер на следующий день после Таниного пробуждения.

Музыкальная тема: Lifehouse — Everything

Lord Huron feat. Phoebe Bridgers — The Night We Met

Таня проснулась от сильной головной боли. Виски пульсировали, голова казалась чугунной и не хотела отрываться от подушки. А ведь ещё несколько часов назад Таня чувствовала себя прекрасно и даже упрашивала Ягге выписать её. Сейчас девочка была благодарна старушке за её упрямство, благодаря которому она всё ещё была здесь.

Таня медленно повернула голову на бок и только сейчас обратила внимание на падающий через дверной проём свет из соседней комнаты. Дверь была прикрыта наполовину, и девочка смогла разглядеть в другой комнате женщину, сидящую к ней спиной. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы узнать в ней Медузию.

Таня вдруг вспомнила, как Ягун днём рассказывал, что Чумиха не просто зомбировала Медузию, но и наложила на неё более трёхсот сильнейших черномагических заклинаний, подчиняющих волю. Ягге не распространялась на этот счёт, но Ягун умел узнавать даже самые секретные новости раньше других. Он рассказывал, что Ягге очень обеспокоена её состоянием: она ещё очень слаба, а уже вернулась к занятиям и снова стала загружать себя работой. Старушке это не нравилось, она настаивала на паре недель отдыха, но так ничего и не добилась и в итоге лишь заставляла ту чуть ли не литрами пить восстанавливающие и укрепляющие зелья.

Помимо нынешнего лечения Медузии предстоял ещё долгий курс реабилитации. Чёрная магия никогда не проходит бесследно, и Ягге старалась минимизировать урон.

Тане потребовалось ещё около минуты, чтобы осознать, что из-за двери доносятся тихие голоса: заботливый, в котором она быстро узнала Сарданапала, и непривычно мягкий — Медузии.

— Иди, мне ещё нужно выпить зелье, — донеслось до Тани, и она увидела, как рука Медузии, чуть повернувшейся в сторону, потянулась куда-то за пределы видимого Тане пространства.

Девочке вдруг представилось, что преподавательница ободряюще сжимает ладонь академика, и она тут же прогнала этот образ из головы. Она даже не знала, откуда взялось такое красочное представление. По школе ходили разные слухи, но верить кому-то на слово, тем более в этом вопросе, было себе дороже. Мало ли, кому что могло прийти в голову. Так и рождались сплетни. Таня предпочитала верить лишь в то, что имело под собой веские основания. Ни Медузия, ни Сарданапал никогда не давали и повода подтвердить чужие сплетни. Даже если они на самом деле были парой, они очень хорошо справлялись с тем, чтобы оставить это в тайне.

— Я мог бы зайти на обратном пути.

— Не беспокойся, я дойду сама. Не украдёт же меня Инвалидная Коляска, в самом деле.

В голосе Медузии послышалась лёгкая улыбка, и Таня вдруг подумала, что стала свидетельницей особо личного разговора. Дело было не в сказанных словах, дело было в интонациях. В каждом звуке сквозило что-то особое. Даже академик и тот говорил как-то по-другому. Таня хотела было как-то подать знак, что она проснулась, но побоялась, что преподаватели посчитают, будто она специально подслушивала, и так и осталась лежать на кровати, не зная, как лучше поступить.

Решение проблемы пришло само собой: академик лишь обронил короткое «Хорошо», и через пару секунд послышался тихий щелчок закрывающейся двери, что говорило об уходе Сарданапала. Таня решила, что выждет несколько минут, и даст о себе знать. В конце концов ей всего-то и надо было, что попросить у Ягге что-нибудь от головной боли и снова уснуть. Она чувствовала, как глаза слипаются, но боль в висках упрямо не давала спокойно спать.

— Его можно понять, он беспокоится о тебе, — издалека послышался голос Ягге.

— И не он один, — расплывчато ответила Медузия. — Как он?

— Он только что был здесь. Как по мне, так с ним всё в полном порядке, — как само собой разумеющееся сказала Ягге, и Таня услышала шорох, догадываясь о том, что старушка закуривает трубку.

— Ты ведь поняла, о чём я, — с нажимом начала Медузия, в голосе которой не осталось и следа от былой мягкости.

Таня поняла, что разговор снова балансирует на грани, рискуя снова сорваться в сторону чего-то особо личного.

— Понятия не имею.

— Я знаю про шрамы.

На мгновение повисло молчание, и Таня уже собралась подать знак, что она не спит, даже повернулась на кровати, надеясь, что скрип донесётся до женщин и заставит их обратить на неё внимание, но предательница-кровать в кои-то веки промолчала. В следующую секунду раздался голос Ягге, и момент был упущен.

— Рассказал всё-таки… Он не хотел, чтобы ты знала.

— Я знаю. Он так долго думал, прежде чем показать мне, а в итоге закатал рукав лишь на треть предплечья и слишком уж старался не акцентировать на этом моё внимание.

Таня не понимала, о каких шрамах идёт речь, и почему Медузия так сильно этим обеспокоена. Но абсолютно точно знала, что её это не касается.

— И всё же как он? — снова задала вопрос Медузия.

— В разы лучше тебя. Это всего лишь шрамы — через пару недель даже следов не останется. Тебе досталось больше. Честно говоря, я даже не уверена, что ты дотянула бы до той ночи, если бы не он, — мрачно сказала старушка.

Таня знала, что чёрная магия слишком опасна, и, слушая рассказ Ягуна о наложенных Чумихой на Медузию заклятиях, представляла всю опасность. Но она даже не думала, что всё настолько серьёзно. Неужели Ягге сейчас намекала на то, что, если бы Медузия не освободилась от влияния Чумы несколько дней назад, она могла и не дожить до сегодняшнего дня? Но ведь она же бессмертна, разве могла она умереть? Божественная сила куда опаснее и мощнее, разве могла какая-то чёрная магия, какой бы смертоносной она ни была, тягаться с ней?

— Не только до той ночи… Если бы не он, я бы не дотянула и до Тибидохса три тысячи лет назад.

— В последнее время ты стала какой-то слишком сентиментальной, не находишь? — задумчиво сказала Ягге и почти сразу же продолжила менее отстранённым голосом — В последние дни ты и правда ходила как зомби. И дураку было ясно, что с тобой творится.

Таня вдруг вспомнила несколько последних дней и поняла, что уже тогда Медузия вела себя как-то не так, но она не придала этому должного внимания, и на Исчезающем этаже для неё стало шоком увидеть доцента Горгонову, выходящую из-за колонны.

— Он очень много заклинаний снял с тебя. Да и Танька очень вовремя пошла на Исчезающий этаж. В кои-то веки их с Ягунчиком любопытство сработало во благо. Как ни крути, а она, сама того не зная, спасла тебе жизнь. Тебе повезло с…

Фраза так и осталась незавершённой, поскольку Таня слегка повернулась на бок, и кровать, промолчавшая в последний раз, решила, что её лимит тишины на сегодня исчерпан, и громко скрипнула пружинами.

Медузия тут же повернулась на стуле лицом к двери и толкнула её, заставляя ту распахнуться настежь. Свет из соседней комнаты тут же ударил в привыкшие к темноте глаза Тани, что заставило её сильно прищуриться. Она пыталась быстро сообразить, что сказать: пожаловаться ли сразу на головную боль или извиниться сначала за то, что прервала их разговор, проснувшись так не вовремя. Однако, если она всё-таки сперва извинится, будет ли это считаться признанием в том, что она подслушала часть их беседы?

— Гроттер? — тихо, но, как показалось Тане, строго проговорила Медузия, пристально смотря на неё. — Что-то болит? — спросила она спустя мгновение, чуть смягчившись.

Таня вдруг обратила внимание на глаза Медузии. Было в них что-то особое, начиная с цвета и заканчивая глубиной взгляда. Таня никогда прежде не всматривалась так пристально в её глаза. Они были насыщенно-зелёного цвета, но прозрачными, как только что обработанный маслом изумруд. Вокруг зрачка волокна более тёмного оттенка расходились во все стороны до середины радужной оболочки, создавая зигзагообразную границу. Глаза Медузии на самом деле были красивыми.⁽¹⁾

Смотрела на Таню она тоже как-то по-особому. Взгляд её был таким глубоким, что, казалось, будто она всматривается в саму душу, но, вопреки всему, это не напрягало, а даже в какой-то мере расслабляло. Впервые Таня увидела во взгляде доцента Горгоновой нечто другое… Ранее казавшийся строгим и предельно холодным, сейчас он представлялся Тане каким-то успокаивающим и мягким. Девочке даже показалось, что она увидела в глазах преподавательницы искренние переживание и заботу. Никогда раньше Медузия не казалась ей такой участливой.

Внезапно Тане даже захотелось её обнять, и она тут же испугалась собственного желания. Вот она — проблема недолюбленных детей: они не умеют видеть разницу между истинными проявлениями чувств и вежливостью, и в итоге тянутся ко всем, кто проявил к ним хоть крохотное подобие доброты.

Таня никогда не могла сказать, что ей не хватает родительской ласки и заботы. Как может не хватать того, чего у тебя никогда не было? Вот и Таня всегда довольствовалась тем, что у неё есть. Она привыкла всегда всё делать сама, она всегда сама была себе опорой и поддержкой, и в сущности ей никто и не был нужен. К десяти годам она в совершенстве усвоила один единственный урок: единственный, кто всегда поможет тебе — это ты сам. Никто, кроме тебя, не останется рядом надолго, и все проблемы нужно уметь решать в одиночку.

Вот Таня и научилась… Научилась ругаться с Пипой и с тётей Нинелью, отвоёвывая свои интересы. Научилась быть доброй и вежливой, но отвечать грубостью на грубость. Надеяться на лучшее, но быть готовой к худшему. Таня всегда считала это правильным подходом, и ей никогда не досаждало собственное одиночество.

Но вот сейчас… Стоило Медузии посмотреть как-то иначе, и Таня почувствовала, как ранее любимое одиночество теперь начинает тяготить. Ей хотелось к кому-то прижаться, кому-то довериться, почувствовать себя защищённой и знать, что ей всё ещё можно побыть маленькой девочкой. Какой бы взрослой она не хотела казаться, но ей всего лишь одиннадцать лет, и она всё ещё была ребёнком, которому нужна была забота и родительская ласка.

Таня почувствовала, как к горлу подкатывает ком, а глаза начинают слезиться, и поспешила опустить голову.

— Я… — начала было Таня, но тут же замолкла, не определившись с правильной формулировкой ответа. — Голова… Виски пульсируют, не могу спать. Можно мне?..

— Ох, конечно, подожди минутку, Танюш, сейчас я дам тебе зелье, — донёсся голос Ягге из-за двери, после чего старушка направилась к шкафчику с различными флакончиками. — Всё дело в магнитных бурях, все вокруг жалуются на головные боли.

Да, Ягге права, всему виной были магнитные бури, и нынешнее нестабильное эмоциональное состояние Тани — тоже их проделки…

Медузия, как будто что-то заподозрив, тоже поспешила отвести взгляд и обернулась к Ягге. Старушка что-то говорила, ища нужный пузырёк с жидкостью, но Таня её не слышала, стараясь привести себя в норму.

Очнулась она, когда входная дверь резко распахнулась и в магпункт влетел запыхавшийся Ягун. Он быстро кивнул Медузии, как показалось Тане, слегка смутившись, и обратил своё внимание на неё, тут же просияв. Стоило только верному другу замаячить на горизонте, и ей тут же стало лучше. Казалось, грустные мысли в тот же миг отступили, передав бразды правления радости и душевной теплоте.

— О, Танька, привет! И ты не спишь! — весело протараторил он, на что Таня тут же улыбнулась, кивнув в ответ, и Ягун тут же повернулся в сторону Ягге. — Бабуля, там Ванька весь горит. Стонет, квохчет, с постели встать не может, не знаю, что с ним делать.

Таня почувствовала, как беспокойство овладевает её сознанием. Ванька очень редко болел, но если коварная простуда нападала на него, она отрывалась по полной. Для него не было ничего хуже температуры. Впрочем, Ягге всегда очень быстро ставила его на ноги, поэтому Таня заставила себя успокоиться, повторяя, что уже утром он будет в норме.

Ягге, пару секунд назад отвернувшаяся от шкафчика и держащая в руках три флакончика с прозрачной жидкостью, возмущённо посмотрела на внука.

— Да вы что, все сговорились, что ли? Одни ко мне с головной болью пачками идут, вторых лихорадка не отпускает. Подожди, сейчас Таньку зельем напою, и пойдём.

— Иди к Ваньке, не беспокойся, я напою её зельем, — подала голос Медузия. — Ты ведь не станешь капризничать и будешь пить зелье? — как всегда спокойно спросила Медузия, обращаясь к Тане, но в глазах у неё блеснула насмешка.

Будто кто-то мог позволить себе капризничать с Медузией… Таня отрицательно покачала головой и сказала тихое:

— Нет.

Ягун как-то подозрительно посмотрел на Таню, и в следующее мгновение она почувствовала лёгкую щекотку в голове. Она нахмурилась и почувствовала, как что-то пробкой вылетает из её сознания, а Ягун тихо шикнул, быстро отводя от неё взгляд. Медузия покосилась на мальчика и что-то пробурчала себе под нос, очень похожее на: «Ничему жизнь не учит». Впрочем, она не была уверена в этом наверняка. Ягун больше на Таню не смотрел.

— Спасибо тебе. Надеюсь, я быстро управлюсь.

Ягге, казалось, даже не обратила внимание на их с Ягуном дружескую перепалку, со звоном поставила три флакончика из прозрачного стекла и, повернувшись к Медузии, сказала, показывая на первый справа пузырёк, который был значительно больше остальных:

— Это твой, не забудь выпить. А эти… — она указала рукой на два других. — Для Таньки от головной боли и… — Ягге слегка замялась, и Тане это совсем не понравилось.

— Я поняла, — тихо обронила Медузия, отодвигая свой флакончик в сторону.

Ягге кивнула, взяла свой саквояж, в котором были зелья для первой помощи, и вышла из магпункта, толкая вперёд Ягуна. Мальчик напоследок помахал Тане рукой на прощание и вынырнул за дверь. В магпункте внезапно стало непривычно тихо.

— Не беспокойся, это всего лишь отвар из сон-травы, чтобы ты лучше спала, — заметив, как Таня с подозрением косится на флакончики, сказала Медузия.

Она забрала со стола три пузырька и прошла к Таниной кровати. Девочка тут же села, свесив ноги и касаясь босыми ступнями прохладного пола. Медузия не сказала ни слова, но от её кольца оторвалась небольшая зелёная искра, упала вниз, и пол под ногами тут же потеплел. Таня от изумления смогла лишь вымолвить тихое «спасибо», на что Медузия лишь кивнула.

— Сначала это, — протягивая девочке первый флакончик, сказала доцент Горгонова. — Пей небольшими глотками.

Таня кивнула и забрала зелье. Медузия поставила второй флакончик на прикроватную тумбочку, а третий — оставила у себя в руках, сев рядом с девочкой на кровать. Таня сделала первый глоток и тут же сморщилась от противного вкуса зелья. Медузия невольно улыбнулась. Ей вспомнилось, как десять лет назад маленькая Таня точно так же начинала морщиться перед тем, как заплакать.

— Отвратительно, — только и сказала Таня, проглотив первую порцию зелья.

Медузия сделала глоток из своего флакона и прикрыла глаза, стараясь не сморщиться так же, как её дочь минутой раньше. Вкус был премерзким: ужасно горький с примесью чего-то солёного. Запах был не лучше, что тоже не облегчало задачу. Таня сделала второй глоток и без замедлений героически проглотила вязкую жидкость, выждала несколько секунд и сделала ещё один глоток, опустошая флакон.

Она отставила стеклянный пузырёк на тумбочку и потянулась за следующим, решив поскорее со всем этим покончить, но была остановлена Медузией.

— Нет-нет, не пей сразу, подожди минут десять, пока зелье подействует. В противном случае тебе придётся несладко: мало того, что голова всё ещё будет болеть, так ещё и прибавится тошнота, а отвар из сон-травы заставит тебя уснуть даже стоя. В таком состоянии — это не лучший вариант, и завтра всё станет ещё хуже.

Таня покивала головой и села, поджав под себя правую ногу. Во рту по-прежнему чувствовался мерзкий вкус зелья, от которого хотелось избавиться. Медузия, словно услышав её желание, изящно взмахнула ладонью, и в руке у неё из ниоткуда появился высокий стакан с горячим ароматным напитком тёмно-коричневого цвета.

— Попробуй, станет легче, — протягивая стакан Тане, сказала Медузия и сделала последний глоток зелья.

— Горячий шоколад? — почувствовав приятный запах любимого напитка, удивлённо спросила Таня.

— Он очень быстро перебивает вкус, к тому же в разумных пределах шоколад очень полезен.

Медузия тоже отставила флакончик из-под зелья и наколдовала ещё один стакан горячего шоколада — уже для себя, сразу же делая небольшой глоток вкуснейшего напитка. Таня последовала её примеру и отхлебнула немного шоколада, чувствуя, как приятное тепло разливается внутри, а мерзкий вкус зелья бесследно исчезает.

У лопухоидов такого шоколада не найдёшь: они давным-давно заменили его на какао, оставив лишь одно название. Волшебники же предпочитали топить настоящий тёмный шоколад, доводя его до жидкого состояния высокими температурами, добавляя совсем немного молока, для того чтобы шоколад не затвердевал. Консистенция по итогу получалась слегка густоватой для напитка за счёт снижения температуры, которая была пригодна для потребления, и некоторые любители стали добавлять ещё больше молока для совсем жидкого состояния и смягчения вкуса.

— М-м-м, как вкусно, — восторженно отозвалась девочка. — Спасибо.

Медузия улыбнулась и сделала ещё один глоток, вспоминая, как больше трёх тысяч лет назад сама выпрашивала горячий шоколад у двух молодцев из ларца перед походами к Ягге.

— Когда я только попала в Тибидохс, Ягге меня три месяца изо дня в день поила укрепляющими зельями, а ты ведь знаешь, что на вкус они не очень, — начала Медузия, непроизвольно дотронувшись кончиками пальцев до шеи, однако Таня не обратила на это внимания, с увлечением вслушиваясь в спокойный мелодичный голос преподавательницы. — И вот я три недели добросовестно пила зелья, а потом в один миг мне это всё так надоело. А Ягге ещё запрещала что-либо есть или пить в течение тридцати минут после приёма зелий для их лучшего усвоения.

Медузия загадочно улыбнулась, как будто погружаясь глубоко в воспоминания, и Таня поразилась этой улыбке. Дело даже было не столько в самой улыбке, — которая, к слову, тоже совсем не часто появлялась на лице доцента Горгоновой, — сколько в её искренности. Таня никогда не видела Медузию настолько открытой. Было что-то чарующее в её выражении лица, что-то сокровенное. Тане в голову вдруг пришла мысль, что навряд ли кто-то из учеников, кроме неё, когда-либо за свою жизнь имел возможность увидеть Медузию именно такой. Таня была одной из тех немногих, кто стал причиной её улыбки. И это было в сотни раз ценнее, чем, скажем, пятёрка по нежитеведению за экзамен, которая ценилась в Тибидохсе дороже золота и платины вместе взятых, или чем безнаказанные прогулки по ночному Тибидохсу, о которых даже Поклёпу не удавалось пронюхать. Улыбка Медузии была доказательством её доверия — даже крошечного, но всё же… А все знали, что с доверием у неё было неважно, и это придавало ей ещё большее значение.

— И вот однажды я взяла бутылку апельсинового сока на обеде, перед тем как пойти в магпункт, и что ты думаешь? Благополучно выпила пол-литра сока вслед за зельем. На следующий день так же, а на третий день Ягге поняла, что что-то не так — зелья попросту перестали помогать. Как выяснилось, цитрусовые нейтрализуют свойства половины ингредиентов. Естественно, что оно перестало работать.

Таня не смогла сдержать улыбку и попыталась спрятать её за стаканом с горячим шоколадом, который уже допивала, а Медузия усмехнулась, вспоминая, сколько ей тогда пришлось выслушать нотаций. Таня поставила пустой стакан на тумбочку и снова повернулась к Медузии.

— В итоге Ягге разрешила мне тогда пить горячий шоколад, поскольку он не оказывает никакого влияния ни на одно её зелье. К тому же, как я уже говорила, в разумных пределах он очень полезен. Я всё боялась, что однажды Ягге изменит состав зелий, и спасаться от них станет нечем, но прошло уже три тысячи лет, она придумала сотни новых зелий, а горячий шоколад запрещает пить только в паре случаев. Только он должен быть без увеличенного количества молока и сахара, это важно. Молоко в большом количестве вместе с сахаром выступает нейтрализатором всех полезных свойств шоколада и не всегда оказывает положительное влияние на ингредиенты зелий.

Таня только сейчас осознала, что только что Медузия научила её избавляться от вкуса зелий, в обход Ягге, и это так не вязалось с образом вечно строгой и правильной преподавательницы. Однако, словно поняв, о чём Таня подумала, Медузия сказала:

— Ты можешь попросить у Ягге немного горячего шоколада в следующий раз. В этом нет ничего предосудительного.

Доцент Горгонова изящно взмахнула рукой, и пустой стакан из-под только что допитого ею горячего шоколада закрутился в воздухе, за ним последовал Танин стакан, и оба через секунду испарились, рассыпавшись на множество мелких прозрачных искр.

— Я не…

— Не воспринимай это на свой счёт, просто ученики очень часто любят углядеть заговор везде, где его нет. Вам всегда кажется, что, если преподаватель лезет со своими советами в другую дисциплину, значит, он идёт в обход своего коллеги, а это далеко не всегда так. Не могу найти логического объяснения такому умозаключению, хотя сама когда-то была такой же. И это при том, что, когда я училась в Тибидохсе, мне было на несколько сотен лет больше, чем тебе.

Таня улыбнулась, пытаясь представить Медузию в годы учёбы здесь. Это оказалось довольно сложно — сопоставить образ сдержанной преподавательницы и вспыльчивой ученицы.

У лопухоидов бытует легенда о том, как она обращала храбрых воинов в камень, но Медузия была белым магом и всегда была строга, но справедлива ко всем, и Тане совсем не верилось в то, что она была какой-то злодейкой старых времён. О том, как именно Медузия попала в Тибидохс, история умалчивала… как и о том, какую роль всё-таки сыграл Персей в этой истории.

Как-то Таня услышала обрывок фразы, которую обронил Поклёп, о том, что доцент Горгонова перебила всю посуду в замке, когда была моложе. Может быть, она и была вспыльчивой и горячей в юности, но точно не была злодейкой. Таня знала это наверняка.

— Как вы себя чувствуете? — спросила Таня, прежде чем успела обдумать вопрос. Ей почему-то стало сейчас важно услышать, что после истории с Исчезающим Этажом с ней всё было в порядке. — Я слышала, что… — И она вдруг осеклась, поняв, что если продолжит, может ненароком выдать Ягуна. Но было уже поздно.

— Что? — Медузия пристально посмотрела на Таню, но девочка в который раз за сегодня не чувствовала себя некомфортно под её взглядом.

— …Что Чума наложила на вас много проклятий.

— И кто же распространяет такие слухи?

— Просто… говорят… — уклончиво ответила Таня, отводя взгляд. Медузия лишь кивнула, как бы принимая её ответ, но весь её вид говорил о том, что она сама прекрасно знала, кто именно «распространяет эти слухи».

— Уже всё хорошо, спасибо, — мягче ответила Медузия, и девочка едва заметно кивнула, показывая, что ответ принят.

Таня опустила глаза, внимательно рассматривая свои руки, как будто никогда не видела ничего подобного, и внезапно почувствовала лёгкое напряжение от воцарившегося молчания.

— Я хотела извиниться перед тобой… — тихо, но твёрдо начала Медузия, заставив девочку быстро поднять на неё глаза. — За то, что случилось на Исчезающем Этаже.

— Не стоит, вы же… — попыталась было возразить Таня, несколько смущённая её словами.

— То, что я находилась под зомбированием, не умаляет моей вины. Всё могло зайти слишком далеко. Всё могло закончиться куда более плачевнее, не разбей ты куб так вовремя. И я прошу за это прощения.

Таня смотрела на Медузию и не знала, что сказать. Ей не за что было её прощать. Она по-прежнему не чувствовала в ней угрозу, не видела в ней опасности. Она до сих пор не могла представить, что могло бы быть, если бы преподавательница пробыла под зомбированием чуть дольше. Сама Медузия прямолинейно намекала на то, что могла её убить, но Таня так и не смогла в это поверить.

Таня смотрела на Медузию и понимала, насколько сильно её терзает случившееся. Её голос даже не дрогнул, но глаза говорили о многом. Столько вины и сожаления в них плескалось. Когда живёшь с людьми, которые готовы громко накричать на тебя за малейшую оплошность, невольно учишься читать чужие эмоции и прислушиваться к тихим шагам. Вот и Таня, живя у Дурневых, научилась этому навыку.

К девочке вдруг пришло осознание того, что причиной всех переживаний Медузии была она. Таня три дня почти не приходила в сознание после битвы на Исчезающем Этаже. Наверняка это заставило Медузию переживать ещё больше и вызвало в ней ещё большее чувство вины. Никогда прежде никто так не беспокоился о девочке. Неважно было, что стало причиной этого беспокойства, сам факт его наличия заставлял чувствовать себя особенной. Когда ты — недолюбленный ребёнок, подкупает всё. Любые — даже самые крошечные — проявления внимания.

Стоило Тане только задуматься об этом, как она снова почувствовала сильное желание обнять Медузию. Чтобы заставить её перестать чувствовать себя виноватой, чтобы почувствовать себя нужной, чтобы… просто обнять.

Таня не успела подумать о том, что делает, как оказалась прижатой к Медузии… И с опозданием поняла, что никто насильно её не прижимал, и инициатором объятий всё-таки стала она. И внезапно стало до ужаса страшно от того, что могло произойти дальше. На глаза в тот же миг навернулись слёзы, и Таня так и не поняла, отчего. Медузия никогда не отличалась особой мягкостью и нежностью, и Тане почему-то казалось, что она не потерпит такого поведения.

«Только бы не оттолкнула…»

Единственная мысль, не дававшая Тане покоя. Медузия не оттолкнёт резко и с возмущением, нет… Она сделает это аккуратно и как бы невзначай, без осуждения и пытаясь не задеть чувства девочки. Но, в сущности, разница была небольшая… механизм уже был запущен: навернувшиеся на глаза слёзы были готовы сорваться вниз, а к горлу уже подступил ком, сдавивший голосовые связки. Если Таня произнесёт хоть слово, всё пойдёт крахом… Она начнёт плакать в голос, и это при том, что повода для слёз не было и нет. Если Медузия её оттолкнёт — пусть даже и максимально деликатно, — Таня будет выглядеть слишко жалко. Она не простит себе эту слабость, о которой потом с позором будет вспоминать всю оставшуюся жизнь, коря себя за то, что так и не научилась контролировать свои эмоции.

Однако не успело пройти и пары секунд, как девочка почувствовала, что её крепко обняли в ответ, прижимая ближе, а затем, как тёплая ладонь начала успокаивающе гладить её по спине. И в какой-то степени это стало последней каплей.

Всего лишь объятие, которое не значило ровным счётом ничего. Можно сказать, Таня сама его выпросила. Но для неё это значило всё. Чтобы обнимать кого-то, нужно, по меньшей мере, испытывать к человеку хотя бы самый минимум тёплых чувств, иначе ничего не выйдет. Можно, конечно, обнимать, и ненавидя, но такие объятия всегда насквозь пропитаны холодом и не несут в себе ничего хорошего. Фальшь всегда чувствуется за версту. Искренние же объятия, напротив, согревают, словно растопленная печка, и тепло это исходит не откуда-то извне, а прямиком из сердца.

Таня когда-то слышала, что объятия придуманы, чтобы прятать лицо… Возможно, так оно и было на самом деле, но в этом нет ничего плохого. Иногда это необходимо. Когда человек лишается возможности видеть лицо другого, он начинает чувствовать собеседника сердцем. Иной раз бывает полезно «ослепнуть», чтобы в полной мере научиться чувствовать.

Это и происходило сейчас с Таней и Медузией. Они обе в данный миг были слишком уязвимы друг перед другом. Таня слышала, как быстро бьётся сердце Медузии, как слегка подрагивают её пальцы, что наводило на мысль о том, что Медузия тоже не совсем в порядке, и понимала, что та чувствует её эмоциональное состояние настолько же хорошо.

Девочка не успела понять, когда по щеке скатилась первая слеза. Она поняла, что плачет, когда уже сбилось дыхание, начиная срываться на всхлипы. Таня быстро задержала дыхание, в попытке избежать судорожного вдоха. Ей не хотелось привлекать внимание Медузии. Она не задумалась о том, что преподавательница уже давно поняла, что девочка плачет, поскольку слёзы уже успели пропитать ткань мантии и соприкоснуться с кожей плеча, куда Таня уткнулась лицом. Девочка сделала поверхностный вдох и тяжело сглотнула. Всхлип, которого ей не удалось избежать при вдохе, вышел почти незаметным, но в то же мгновение Медузия сильнее прижала Таню к себе, и девочка поняла, что для преподавательницы ничего не осталось незамеченным. Однако Медузия по-прежнему молчала, не задавая никаких вопросов, за что Таня была ей безмерно благодарна.

Никто не знал, сколько они так просидели… может быть, всего несколько минут, а может, и пару часов. У Тани было чувство, что время одновременно убегает и стоит на месте. Однако Ягге так до сих пор не вернулась от Ваньки, а значит, навряд ли прошло больше часа с момента её ухода. Таня потихоньку успокаивалась, теперь уже она могла дышать в полной мере, не беспокоясь о том, что её судорожные вдохи вызовут кучу вопросов со стороны Медузии.

— Простите, я… — нашла в себе силы тихо прошептать Таня.

Голос слегка дрогнул, но в целом прозвучал твёрдо. Девочка так и не решилась отстраниться от Медузии и в итоге продолжала сидеть, прижавшись к ней. Медузия продолжала успокаивающе гладить её по спине, и движения эти убаюкивали.

— Не извиняйся… — тихим шёпотом перебила преподавательница. — Никогда не извиняйся за то, что чувствуешь. То, что идёт из сердца, всегда верно… даже если иной раз кажется иначе. — Она замолчала на несколько мгновений, заставив Таню задуматься над её словами, а потом продолжила. — Нам обеим это было нужно. У всех бывают трудные времена. Никто и никогда не посмеет осудить тебя за это. Ты должна знать одно: что бы ни случилось, тебе есть, куда пойти. Ко мне, к Сарданапалу, к Ягге, Тарараху — неважно. Никто и никогда не прогонит тебя. Не бойся просить помощи, если она тебе нужна. Даже простое объятие может спасти от падения в пропасть.

— Спасибо.

Таня впервые почувствовала глубокое единение с Медузией. Она слушала её и верила каждому слову. Медузия не лгала и не говорила ничего, чтобы просто успокоить. Таня знала, что если в самом деле случится такое, что она придёт к кому-то из преподавателей, её правда не прогонят. Ей, казалось, что даже Поклёп бы не отвернулся. Он, конечно, ещё тот ворчун и вредина, и не стал бы обниматься с ней, как Медузия, но всё равно придумал бы тысячу и один способ помочь.

Учителя — это вторые родители. Так было всегда. По крайней мере, в магическом мире.

Таня была лишена родителей, но сейчас она впервые осознала в полной мере, что у неё всегда были вторые родители: Сарданапал, который с первой же встречи добродушно улыбался и помогал освоиться в первые часы нахождения в замке; Медузия, которая была крайне строга с учениками, но всегда справедлива, и которая своей строгостью воспитывала в каждом умение защитить себя; Ягге, которая каждый раз бежала на помощь и с которой можно было поговорить обо всём… Любой из Тибидохских преподавателей был родителем каждому ученику. У Тани не было родителей, но у неё была лучшая семья, о которой можно только мечтать. Что бы ни случилось, она никогда не останется одна.

Прошло ещё немного времени, прежде чем Медузия, всё так же продолжавшая гладить Таню по спине, заметила, что девочка заснула. Пузырёк с отваром из сон-травы по-прежнему стоял на прикроватной тумбочке, так и не выпитый. Впрочем, навряд ли он уже понадобится Тане, что-то подсказывало Медузии, что девочка будет крепко спать и без него.

Преподавательница аккуратно уложила Таню в постель, стараясь не разбудить её, накрыла ребёнка одеялом, забрала пузырьки из-под зелий и вышла в соседнюю комнату, тихонько прикрыв дверь. Мысли роились в голове, словно пчёлы. Жутко хотелось спать. Организм требовал отдыха. За этот вечер произошло слишком много, и Медузия не была готова сейчас об этом думать. Сейчас она дождётся Ягге и сразу же отправится спать. Обо всём, что произошло сегодня здесь, она подумает когда-нибудь завтра.

1) Иллюстрация к сцене: https://drive.google.com/file/d/1Iyo-0BI06RjHbsRchTO7mutBYnKYqN4z/view?usp=drive_link

Вернуться к тексту

Примечание: Таймлайн — «Таня Гроттер и Золотая Пиявка», 9 глава. Сразу после того, как Сарданапал вернулся из Магщества и после той самой сцены, где Медузия “нежно и совсем не по-дружески поцеловала академика в макушку”.

Музыкальная тема: Eliott Tordo Erhu — Samidare (cover by PianoDeuss)

— Я так скучал, — после долгого молчания едва слышно сказал Сарданапал.

Он провёл ладонью по руке Медузии, покоившейся на его левом плече, и поцеловал тыльную сторону. Он скучал… Невыносимо скучал всё то время, что находился в Магществе Продрыглых Магций. Он каждый день искал возможность побыстрее закончить с этими бесконечными докладами и вернуться к ней.

Медузия вновь с особой нежностью провела пальцами свободной руки по его волосам и поцеловала академика в макушку. Если бы он только знал, как сильно она скучала… Как она просиживала все вечера в своей комнате в надежде, что завтра он точно вернётся… Как надоедал ей Кощеев своими намёками и ухмылочками. Она безумно скучала по нему…

— Я перестала спокойно спать, когда ты уехал. Не могла уснуть до глубокой ночи, поэтому проверяла магсертации всех своих магспирантов. Бедные дети, им досталось больше всего.

В голосе её прозвучала нотка смеха, но Сарданапал понял, что она даже и не думала шутить.

— Неужели ты так привыкла? Я ведь часто засиживаюсь до поздней ночи за бумагами и отчётами.

Он снова поцеловал её ладонь и, сам того не замечая, сжал её чуть крепче обычного.

— Я просто привыкла, что ты всегда рядом. Даже если ты засиживаешься за бумагами, я знаю, что ты рядом, и я могу увидеть тебя в любую минуту.

Сарданапал не ответил, лишь продолжил гладить её ладонь. Её запястья пахли вишней и ещё чем-то сладким. Он никогда не мог понять, чем именно, но всегда узнавал это сочетание ароматов.

Несколько столетий назад, когда они были моложе, Медузия любила по-детски подкрадываться к нему со спины и закрывать ему глаза ладонями. Она никогда не понимала, как Сарданапал так быстро мог её узнать, но именно этот аромат выдавал её больше всего. Он выучил её наизусть. Её духи, её прикосновения, её интонации и чуть приподнятые уголки губ. Он знал её всю: от и до.

— Я так ждала тебя.

Она прошептала это так тихо и осторожно, словно говорила не ему, а впервые призналась в этом самой себе. С лёгкой опаской и как будто бы с ноткой страха в голосе. Так, словно только сейчас осознала то, насколько она к нему привязана. И снова поцеловала его в макушку…

— Я слышал, матч с Джиннами произвёл фурор. Как Таня?

— Она была на высоте, если ты об этом.

Сарданапал не мог видеть, но отчётливо услышал улыбку в её голосе. Разговоры об их дочери всегда вызывали в ней тонну нежности и радости. Он одновременно радовался и грустил, когда видел эту улыбку на её лице. Он слишком часто задавался вопросом: «Почему им суждено держаться вдали от собственного ребёнка? Почему их дочь обречена жить с мыслью о том, что родных, любящих её людей просто нет? Почему судьба так жестоко обошлась со всеми ними?»

Он чувствовал огромную ответственность за всё происходящее, потому что ему Древнир сделал то самое пророчество первому. Хоть Медузия и говорила ему, что ей Древнир сказал то же самое, Сарданапалу от этого легче не становилось. Он не мог отделаться от мысли, что, если бы она не связала свою судьбу с ним, ей бы не пришлось пережить столько страданий. Но к собственному стыду он всегда ясно осознавал, что он слишком сильно её любил, чтобы поступить иначе. Если бы ему предложили вернуться в прошлое и что-то изменить, он никогда бы не отказался от неё и их дочери.

Чёртов эгоист…

Он с самого начала был готов обречь её на страдания, только бы быть с ней рядом. С самого начала знал, что их ребёнок будет обречён жить с чужими людьми и не знать любви и ласки, но всё равно позволил этому случиться. И позволил бы снова. Жизнь их дочери стоила любых страданий.

— Перестань думать об этом… Пожалуйста… — едва слышно прошептала Медузия, проводя по его щеке кончиками пальцев и заставляя его посмотреть ей в глаза.

Горячие… Её пальцы были горячими. Впрочем, как и всегда. Её прикосновения всегда были обжигающими, и именно это всегда вызывало в нём особый трепет.

Медузия никогда не любила подзеркаливать и крайне редко делала это. Но ей и не нужно было подзеркаливать Сарданапала, она слишком хорошо его знала, чтобы догадаться, что значила долгая пауза после упоминания имени их дочери.

— Я столько раз говорила тебе, что в этом нет твоей вины.

Она никогда и ни в чём его не винила, напротив, всегда разделяла их бремя на двоих. Что бы ни случилось, она всегда была его главным маяком, который не давал затонуть кораблю его мыслей в океане самокопаний и бесконечной вины.

Откуда в ней столько сил, чтобы утешать его, когда у неё у самой была такая дыра в сердце? Откуда столько мужества? Он всегда восхищался этой женщиной.

Столько лет прошло… Столько тысяч лет… А она так и осталась той, кто не даёт ему упасть. Сколько раз она говорила, что он спас её? Десятки? Сотни? Тысячи? Он уже давно сбился со счёта. Но дело было не в том, сколько… Дело было в том, что на самом деле это она спасла его в те времена, когда он готов был опустить руки. То, что он сделал — пустяк. Всего лишь вернул её голову на место и воспользовался простейшим штопающим заклинанием. Но она… Она сделала гораздо больше. Она спасла его от отчаяния, и продолжает делать это до сих пор. Она всегда была его светом в царстве мрака, его маяком. Она была и остаётся женщиной, которую он всецело любил… Женщиной, которую он будет бесконечно любить на протяжении целой вечности и даже больше.

— Прости меня, — едва слышно прошептал академик, перехватывая её ладонь и поднося к губам.

Медузия не поняла, за что именно он извинялся: за свою очередную хандру, которую позволял себе крайне редко, или за то, в чём считал себя виноватым. Но не найдя ничего лучше, снова поцеловала его в макушку, в надежде хоть как-то облегчить его ношу.

— Я даже не знаю, когда он увидел то пророчество.

— Когда ты привёз меня в Тибидохс, — как-то слишком быстро и легко отозвалась Медузия.

Сарданапал вопросительно поднял на неё глаза, как будто спрашивая, откуда она знает. Ему Древнир никогда не говорил этого. Даже когда Сарданапал напрямую об этом спрашивал. Но Медузии, видать, отчего-то сказал. Она нежно улыбнулась ему и провела кончиками пальцев по его щеке.

Он любил этот жест. Каждое её прикосновение всегда успокаивало его и давало силы идти дальше. Но именно это прикосновение кончиками пальцев всегда было каким-то особенным.

— Он сказал мне… Когда дал мне то самое пророчество. Ты привёз меня в Тибидохс, и мы с тобой тогда зашли в Зал Двух Стихий. Помню, меня тогда так потряс тот резкий контраст белого и тёмного в одной комнате, что я не знала, на какую половину ступить, и долго стояла, не решаясь войти. Ты рассказывал мне историю замка и то, что в подвалах на большой глубине прямо под нами лежит волос Древнира, который и разделял этот Зал на две части.

Медузия на мгновение замолчала, продолжая нежно водить пальцами по его щеке. Сарданапал так и не осмелился спросить, что было дальше, боясь разрушить ту особую атмосферу, которая витала в воздухе. Но ему и не надо было, Медузия продолжила через несколько секунд:

— На другом конце Зала за преподавательским столом сидел Древнир. Я тогда подумала о нём: «Какой-то дряхлый старичок». Но он с таким вниманием смотрел на меня, как будто видел что-то ещё. Мне тогда стало не по себе от этого взгляда, но я сильно не придала этому значения. Теперь я понимаю, что тогда он и увидел то пророчество. Он рассказал мне об этом через три сотни лет.

— Я столько раз спрашивал его о том, когда он увидел это, но он так и не сказал мне.

— Он с самого начала знал, что это будет наш ребёнок… что мы будем вместе.

Сарданапал на мгновение задумался и слегка улыбнулся своим мыслям, как будто вспомнил что-то далёкое и очень-очень забытое. А потом снова поднёс ладонь Медузии к губам, поцеловал тыльную сторону и тихо прошептал:

— «Судьбою ты прикована ко мне навеки…»

Медузия нежно улыбнулась и в порыве чувств припала к его губам, оставив лёгкий поцелуй, после чего как будто бы смутилась и опустила глаза.

— Думаешь, Гастон вспоминал нас, когда писал свой роман?⁽¹⁾

— Он не мог вспоминать нас. Заклинание было слишком сильным, при всём желании он не смог бы нас вспомнить, — Сарданапал грустно вздохнул, вспоминая упитанного мужчину лет сорока, который всегда ходил по Буяну с блокнотиком и карандашом. Им пришлось стереть ему память, чтобы он не рассекретил их местоположение в своих книгах. — Но возможно, какие-то отголоски памяти сработали, и что-то всплывало в его сознании. По крайней мере, так он говорил только о нас, а потом эта фраза появилась в его книге. — Сарданапал чуть помедлил, а потом, сильнее сжав её ладонь, сказал: — Я люблю думать, что так он говорил только о нас и на краткий миг, когда писал книгу, вспомнил именно нас.

— Он вспомнил… Иначе быть не могло.

Медузия мягко улыбнулась ему и нежно провела кончиками пальцев по его щеке. А затем снова поцеловала его в макушку. Её переполняли эмоции. Она так сильно по нему соскучилась, словно его не было целую вечность. Она прикасалась к нему с такой жадностью, будто весь мир рухнет, если она не сделает этого. Будто никогда больше не сможет прикоснуться к нему… Обнять… Поцеловать… Её никак не покидало ощущение, словно они не виделись сотни лет и теперь она пытается снова вспомнить каждую черту его лица, каждую морщинку, запечатлеть в памяти шероховатость его кожи, изгиб губ. Она пыталась запомнить всё, впитать все воспоминания о нём, насладиться им сполна.

Она любила его…

Тысячи лет, проведённые рядом с ним, казались одним лишь мгновением. Ей всегда было мало времени. У них была целая вечность, но она дорожила каждым мигом, боясь, что одной лишь вечности им не хватит.

— Прости меня… За то, что расстроил в такой замечательный день.

Медузию захлестнуло волной нежности. Вот он: её вечно переживающий академик. Вечно заботящийся о её благополучии и настроении. Он всегда боялся её расстроить и огорчить, всегда оберегал от любых невзгод. И сейчас его слова стали последней каплей, удерживающей её на грани здравого смысла.

Она. Просто. Хочет. Быть. С ним… Только и всего.

К чёрту её хвалённое самообладание! К чёрту вечный образ собранной и строгой грозы всей нежити! К чёрту всё! Она хочет быть рядом с ним. Всегда.

— Я люблю тебя.

Она прошептала это с такой лёгкость, с такой пылкостью. Она словно опьянела от одного его присутствия… От одного лишь прикосновения… От одного его голоса. Она так крепко прижималась к нему в необъяснимом желании стать ближе. Ей было мало… Мало прикосновений, мало поцелуев, мало слов. Она старалась и не могла насытиться им.

«Я люблю тебя…»

Пятнадцать. Она произнесла это в пятнадцатый раз… Пятнадцать раз за три тысячи лет, что они знали друг друга. И он помнил каждый. Они так редко говорили эти слова друг другу, боясь обесценить их постоянным повторением. И никогда не отвечали ими же на признание. Сарданапал всегда говорил, что любовь измеряется не в количестве произнесённых слов, а в количестве поступков, которые заставляют другого чувствовать себя любимым. О любви не нужно знать, любовь необходимо чувствовать, иначе это не любовь вовсе.

И вот уже пошёл четвёртый десяток столетий, как он изо дня в день делал всё и даже больше, чтобы Медузия даже не усомнилась в его любви… Чтобы она и на миг не задумалась о том, что его чувства могут угаснуть или их может не быть вовсе. Справедливости ради, сама же госпожа Горгонова, будучи холодной и строгой внешне, никогда не стеснялась в проявлении своих чувств к академику… За закрытыми дверями, разумеется. Их любовь всегда была тихой и недоступной чужому взору и складывалась из целого множества мелочей: таких как эти прикосновения, слова поддержки и минуты откровений.

«Я люблю тебя…»

Они произносили эти слова лишь в те минуты, когда их переполняли эмоции настолько сильно, что совладать с ними уже было невозможно… Произносили их на пике своих чувств. Они негласно сделали эти слова особенными, и оба помнили каждый раз, когда говорили их. Каждый такой раз отпечатывался в их памяти незабываемыми и свято хранимыми воспоминаниями… Каждое «Я люблю тебя» отпечатывалось золотыми буквами на их сердцах.

«Я люблю тебя…»

В последний раз Медузия произносила эти слова двенадцать лет назад, когда на свет появилась их дочь. Её тогда захлестнуло волной нежности и любви. Она лежала в постели, уставшая и измотанная, и прижимала к себе крохотный свёрток, оказавшийся только что рождённым младенцем. Усталость не чувствовалась, её переполняло от бесконечной любви к собственному ребёнку… И единственному в мире мужчине, который подарил ей самое ценное на всём белом свете. Сарданапал опоздал. Ему сообщили слишком поздно, и он из Тибидохса мчался в таёжную глушь в дом Гроттеров, где спрятал самое ценное, что у него было: любимую женщину и их ещё нерождённого ребёнка. Он мчался, боясь опоздать, боясь не быть рядом в самый нужный для неё момент.

И опоздал.

Он застал Медузию уже с ребёнком на руках… Малышка спала, изредка хмуря личико, а Медузия безмятежно улыбалась, едва ощутимо проводя кончиками пальцев по лицу ребёнка и целуя малышку в лобик. Её переполняло самое настоящее счастье.

Она прошептала: «Я люблю тебя» сразу же, как только увидела Сарданапала на пороге комнатки. Он опустил глаза на их дочь, и по его взгляду она поняла всё… Она поняла, что он чувствует то же самое.

Это был единственный раз, когда он ответил этими словами на её признание.

Сарданапал вспоминал тот день, когда на свет появилась их дочь. Он помнил, как, запыхавшись, забежал в дом и увидел их... Его захлестнуло волной любви к этим двум женщинам. Именно в этот момент он понял, что сделает для этих женщин всё, и даже больше, чтобы обезопасить их.

Они сидели в этой маленькой комнатке в обветшалом доме, стоящем где-то в центре таёжного леса. В доме без адреса и соседей. Втроём… Где-то там на Буяне и во всем магическом мире пылала война. Чума-дель-Торт… Это имя знали все, и все в равной степени боялись его произносить. За ней стояли целые толпы нежити. Она была единственной, кто смог подчинить себе нежить и собрать их в толпу. Защитные куполы Буяна не выдерживали. Ученики Тибидохса вместе с преподавателями каждый день латали купол и избавлялись от пробившейся сквозь защиту нежити. Никто из них уже не нападал и не воевал. Все они пытались защитить школу, укрепляя купол, неизвестно чего ожидая. Никакого спасения не предвиделось, но все они упрямо пытались продержаться ещё чуть-чуть…

Во всём мире кипела война… В ушах звенело от криков нежити, скрежета когтей о защитный купол, взрывов искр из магических колец… Стонов умирающих… Они уже забыли, что такое тишина и что она вообще существует. И сейчас впервые за долгое время всё вокруг замолкло, замерло. Время словно бы остановилось. Они остались втроём. В этом доме. В этой тишине. Весь мир словно сомкнулся до них троих. Сарданапал слушал тихое сопение своей дочери и едва слышный шёпот Медузии и не мог поверить в своё счастье.

Таня родилась в разгар войны, но своим рождением она скрепила их союз ещё больше. Если бы Малютка Гроттер только знала, каким долгожданным и желанным ребёнком она была и остаётся для своих родителей.

Мысли Сарданапала плавно перетекли к своему ещё более раннему признанию в любви. Это было чуть меньше, чем за год до рождения Тани. В тот день он был весь на нервах. Близился приезд Кощеева из Магщества Продрыглых Магций, да ещё и нежить стала кучковаться в подвалах. Дело пахло жареным, и Сарданапал нервничал. Они не виделись с Медузией весь день, и только ближе к вечеру она зашла к нему, и он сразу понял, что что-то не так. В ней что-то как будто бы изменилось.

Это «что-то не так» спустя пару минут превратилось в слова: «У нас будет ребёнок»… Глаза у Медузии светились скрытым счастьем, а улыбка так и норовила нарисоваться на её лице. Сарданапал застыл на несколько секунд, не в силах поверить в то, что у них в правда будет ребёнок. Их ребёнок.

Медузия не сдержалась и засмеялась, смотря на его ступор. Слишком хорошо его знала, чтобы забеспокоиться о его реакции. А потом машинально, чисто на интуитивном уровне положила ладонь на ещё плоский живот, и тут Сарданапал осознал весь смысл сказанного.

У них. Будет. Ребёнок.

И Сарданапал не смог сдержаться. Он преодолел расстояние между ними в два шага и крепко прижал её к себе. И через мгновение почувствовал, как она крепко обняла его за шею, а потом кончиками пальцев провела по волосам.

«Я люблю тебя…»

Тогда-то он и прошептал ей эти слова. Она сильнее сжала его плечи, а потом обняла ещё крепче, как будто бы можно было стать ещё ближе к нему. Как будто до сих пор они не спаялись, как два бруска металла, оставленные вместе на пятьдесят лет. Если это было возможным, ей хотелось быть ещё ближе.

Никто из них в тот день не вспомнил о пророчестве…

— Ты тоже вспоминаешь тот день? — едва слышно прошептала Медузия в самое ухо, медленно перебирая пряди его волос.

— День, когда она родилась? Да. И тот день, когда ты мне сказала, — тоже.

Сарданапал улыбнулся. Ему снова стало так тепло от одних воспоминаний. Таня выбрала самый разгар войны, чтобы появиться на свет. Тяжёлое время. Страшное время. Но Сарданапал, несмотря на множество потерь, вспоминал о тех месяцах с теплотой в сердце. Потому что ничто не могло затмить рождение их дочери… Она была его счастьем… Их счастьем. Буквально. Они узнали, что ждут ребёнка, когда война только начиналась и никто ещё не догадывался, что именно грядёт. Война закончилась, когда Тане уже исполнился год. Она закончила эту войну. Только благодаря ей и Медузии Сарданапал не пал духом и выстоял всю войну.

— Я люблю то время… Несмотря ни на что, — прошептала Медузия, оставляя очередной поцелуй на макушке академика и прислоняясь щекой.

— Я тоже.

Медузия о чём-то задумалась на несколько секунд. Сарданапал держал её ладонь в своих руках и водил большим пальцем по тыльной стороне, даже не задумываясь. Это всегда её успокаивало… И его тоже.

Он впервые поймал себя на мысли, что думает о Тане без сожалений и грусти. У них есть дочь… И несмотря ни на что, они сделали всё, чтобы обезопасить и защитить её. Пусть они не нашли путь, чтобы быть рядом с ней, но они сделали для этого всё возможное.

— Когда-нибудь она узнает, — проводя кончиками пальцев по его щеке, сказала Медузия, как будто точно угадывая его мысли. — Наступит день, когда мы сможем ей сказать… А она сможет нас понять. Даже не сомневайся в этом.

И он впервые не сомневался. Что бы им не готовило будущее, у них оставалась надежда. У них была цель идти до конца и вернуть себе дочь. И мысли об этом как никогда толкали Сарданапала идти вперёд.

У них не было возможности воспитывать дочь, но он сделает всё, и даже больше, чтобы сделать Таню счастливой здесь — в Тибидохсе… Чтобы стать ей добрым другом на ближайшие годы. А там… Может быть, когда-нибудь…

Примечание:

Примечание не совсем по теме, скорее, просто констатация факта и желание поделиться радостью. Эту главу я писала очень долго, и она охватила период с октября 2022 года по май 2023 года. Так сложилось, что именно в это время я начала свою карьеру, а именно работу на скорой помощи. На тот момент у меня была небогатая практика, но сейчас, учитывая прошедшее время и полученный опыт, могу сказать, что ситуации бывают всякие и побывать мне довелось тоже на самых разных вызовах. Но речь не об этом. Поскольку в этой главе затрагивается тема рождения Тани, я хотела сказать, что 22 октября 2024 года мне довелось принять роды. Родилась девочка. На момент вычитки главы (которая проводилась в ноябре 2024 года после завершения всей истории), я просто поймала себя на мысли, что, читая про новорожденную Таню, перед глазами вижу ту самую девочку, которую первой держала на руках, пока не передала докторам роддома.

1) Отсылка к Гастону Леру и его легендарному роману «Призрак Оперы», откуда и взята данная цитата.

Вернуться к тексту

Примечание: Таймлайн — «Таня Гроттер и Золотая Пиявка», 11-12 глава. Где-то в той самой параллельной вселенной, когда Чума захватила власть.

Музыкальная тема: Trading Yesterday — Shattered

Артем Пивоваров — Собирай меня (slowed)

Острый овечий запах. Это то, что выдавало близкое присутствие циклопов. В этой новой реальности мерзким было всё: от каменных склепов и языческих истуканов до портретов Чумихи, развешанных над каждой кроватью. В этой реальности раздражало буквально всё. Но из всего мерзкого этот острый овечий запах единственный напоминал о доме. О месте, которое они потеряли больше восьми лет назад… О месте, в котором они могли чувствовать себя счастливыми… О месте, в котором осталась надежда. Потому что там — дома — циклопы также охраняли входы в подвалы Тибидохса.

Стоило ступить на лестницу, ведущую в подвалы, как лёгкие наполнял этот отвратительный запах. Медузию замутило от этого запаха, но она, не обращая на это внимания, двинулась дальше. Когда она проходила мимо циклопов, те опасливо притихли. Её они всегда пропускали без лишних вопросов. Её строгий взгляд и гордая осанка приводили их в ужас. Они всегда знали: если Медузия была здесь, значит, так было нужно… Значит, Хозяйка знала. И они никогда не смели останавливать её или подозревать в чём-то.

Медузия прошла вниз по тёмной лестнице мимо черномагических заслонов и оказалась перед низкой дверцей, окованной листовым железом. Она достала из-под мантии ключ и вставила в замочную скважину. Ключ со скрежетом повернулся, и низенькая дверца открылась. Шагнув внутрь, Медузия тут же повернулась лицом к двери и заперла её с обратной стороны. В комнате было прохладно от покрывающих стен изморози, а в нос тут же ударил запах гнилой древесины. Мерзкий, но за восемь лет ставший уже таким до щемящей боли в груди родным.

Она спрятала ключ в потайной карман мантии и развернулась. Клетка… Её встретила ржавая клетка, занимавшая четверть тесного помещения. Внутри стоял худой старик. Только по бороде и разноцветным усам, которые стали ещё длиннее, чем раньше, можно было узнать академика. За последние восемь лет он сильно похудел и состарился.

Она стояла у двери, а он смотрел ей в глаза. Он стоял такой же, как и прежде: с ровной осанкой, лёгкой полуулыбкой… Как будто ничего не случилось. Но она прекрасно знала, чего ему стоит вот так перед ней стоять. Её вечно заботливый и всесильный академик…

Медузия осторожно шагнула к клетке, и Сарданапал тотчас сделал шаг навстречу.

— Со мной всё в порядке.

«Всё в порядке…»

Она ненавидела эту фразу. Потому что ничего не было в порядке. Потому что она прекрасно знала, что он вынужден терпеть день ото дня. Потому что она видела все его шрамы, остающиеся после пыток. Но каждый раз, когда она приходила, он неизменно говорил ей эти слова в попытке успокоить. Как будто она могла быть спокойной, зная, что он здесь, а наверху властвует Чума.

Медузия протянула ладонь сквозь прутья клетки, и Сарданапал тотчас взял её в свои руки. Тёплые… Его руки по-прежнему были тёплыми, несмотря на холод в помещении. Медузия повернула его ладони внутренней стороной вверх и увидела множество порезов. Указательный палец левой руки был неестественно искривлён. Она не стала прикасаться к его пальцам, боясь причинить боль, лишь обхватила его ладони двумя руками. Медузия не сказала ни слова, но от её кольца отделилась зелёная искра и тут же потухла. Порезы на ладонях в мгновение ока затянулись сами по себе, а искривлённый палец вернул себе правильное положение.

— Спасибо, — благодарно прошептал он, проводя пальцами по её щеке.

— Возьми моё кольцо, — в мольбе прошептала она, подняв на него взгляд.

В глазах у неё защипало, но она предпочла не обращать на это внимания. Сарданапал смахнул готовую сорваться слезинку и поднёс её ладонь к губам, оставляя лёгкий поцелуй на кончиках пальцев. Она смотрела на него в надежде, что вот сейчас он согласится… Но спустя несколько мгновений Сарданапал как прежде покачал головой.

— Прости, Меди, но нет. Осталось всего два года. Она скоро вернётся.

— Она бегает на занятия и зубрит чёрную магию, технику сглаза и общую теорию проклятий.

Она покачала головой, и взгляд её резко стал каким-то потерянным и напуганным. Она боялась за неё. До ужаса боялась. Не нужно было быть провидцем, чтобы увидеть это. Всё читалось по её глазам. Она боялась больше, чем когда-либо… Здесь, когда Чумиха стоит у власти, жизнь Тани подвешена на волоске. Глупо было оставлять в живых девчонку, которая уже однажды смогла убить её в годовалом возрасте, но Чума отчего-то решила, что в этой реальности та ей не угрожает. Или, наоборот, боялась слишком сильно, помня прошлый опыт.

Медузии с Сарданапалом это было на руку. Только так Таня могла находиться у них под присмотром и быть в абсолютной безопасности. Несмотря на все опасения и страхи Медузии, она прекрасно понимала, что то, что Таня ведёт себя как истинная ученица чёрного отделения, никогда не знавшая ничего о добре, белой магии и зелёных искрах, было её гарантией безопасности и относительной свободы.

Девочку, в отличие от всех преподавателей, даже не зомбировали. Как и остальных детей. Они, по мнению Чумы, не представляли опасности. Что могла сделать девчонка, не знавшая всей правды? Девчонка, ненавидящая Сарданапала за убийство своих родителей.

Как ни крути, а Чума хитро всё продумала. Держи друзей близко к себе, а врагов ещё ближе. Умно и дальновидно. Зачем избавляться от сильного врага и рисковать жизнью, если можно переманить его на свою сторону?

Из всех преподавателей Чуме не удалось зомбировать только Медузию и Ягге. Хотя она и до сих пор не знала об этом. Когда всё только началось, все преподаватели ринулись защищать Жуткие ворота, накладывали кучу защитных заклинаний, Зуби с Поклёпом трудились над высочайшего уровня черномагическими заслонами и запуками в течение нескольких дней. В кратчайшее время они поставили такого уровня защиту, что Чуме до сих пор не удавалось её сломить.

Медузия до сих пор помнила те мгновения, когда каждую секунду, оглядываясь назад и шепча заклинания, раз за разом теряла товарищей. Каждый из них сначала резко замолкал, затем опускал руку с кольцом, а на лице тотчас отражалось полное равнодушие и взгляд потухал в мгновение ока. Взгляд полного подчинения… Медузия не спутает его ни с чем. С каждым разом зомбированных становилось всё больше, а Чума становилась всё ближе. Зомбированные расступались в стороны, создавая подобие живого коридора, чтобы пропустить Хозяйку.

Медузия была одной из последних, в кого попало заклинание. Она очень долго сопротивлялась и пыталась взять себя в руки и вернуть контроль своему разуму, и когда она уже перестала верить в свой успех, её резко как будто бы что-то отпустило. В голове прояснилось, и Медузия снова могла контролировать и себя, и свои мысли. Она в тот же миг встретилась взглядом с Ягге, которая упала на колени от столкновения с заклятием и сейчас как раз вставала на ноги. В её глазах мелькнуло что-то особое… Что-то, что заставило Медузию ясно осознать, что она не единственная, кто смог отбиться от зомбирующей магии Чумы.

Они с Ягге не проронили ни слова, но обе поняли, что лучшей тактикой для них будет притвориться порабощёнными. Прошло уже восемь лет, и они ни разу об этом не пожалели. Целых восемь лет они укрепляли и поддерживали все защитные чары, наложенные каждым преподавателем Тибидохса в ту роковую ночь. Восемь лет они тайно сражались на стороне Сарданапала, при этом так ни разу и не сказав друг другу ни слова вслух о их негласном договоре. Восемь лет они успешно играли роль марионеток Чумы, а по ночам Медузия тайком бегала сюда к Сарданапалу.

— Она вернётся… — вывел её из состояния задумчивости Сарданапал. — Я знаю. Пророчество…

— Да к чёрту это пророчество, Сарданапал! — вспылила Медузия и тут же осеклась, испугавшись своих слов, но почти сразу же продолжила чуть спокойнее: — Зачем вообще нужны все эти пророчества, если с их помощью нельзя избежать худшего?

Сарданапал протянул ладонь между прутьев клетки и мягко коснулся её лба кончиками пальцев, желая забрать за ухо переднюю прядь волос. Рыжая прядь недовольно зашевелилась и обвилась вокруг пальца, но так и не зашипела на него. Сарданапал знал, змейки на голове Медузии улавливают её настроение лучше всех, а к нему у них было особенно тёплое отношение… Как и у их хозяйки…

— Можно. Мы можем… Будущее можно переписать, Меди. Помнишь?

Медузия на мгновение задумалась, и взгляд её стал каким-то ностальгическим.

— С каких пор ты говоришь словами Джона?⁽¹⁾

— С тех пор, как стал разделять его взгляд. Он прав в этом вопросе. Но есть фиксированные точки во времени, которые, как ни старайся, переписать не получится. Я хочу сказать, что мы с тобой по-разному понимаем фразу: «избежать худшего». Время должно было отмотаться назад, и Чума должна была прийти к власти на десять лет. Вспомни свои гадания накануне матча. Это фиксированная точка. Её нельзя избежать. Но можно избежать пожизненной власти Чумихи. Можно избежать открытия Жутких ворот. Можно вернуть наш мир. Худшее — не то, что она придёт к власти, а то, что она останется у власти дольше десяти лет. Тогда наступят необратимые последствия.

Медузия едва заметно кивнула головой и опустила взгляд. Она не думала об этом в таком ключе. Сарданапал сжал её ладонь в своих руках и поднёс к губам, оставляя лёгкий поцелуй на кончиках пальцев.

— Худшее — не то, что нам пришлось оставить её у Дурневых, а то, что она могла погибнуть. И такого мы избежали… Избежим и этого, главное — дождаться. Осталось всего два года. Что такое два года для бессмертного?

Сарданапал едва заметно улыбнулся. Как будто не над ним Чумиха издевалась день за днём, не ему ломала пальцы, не он терпел кучу унижений и оскорблений от приходящих поглумиться циклопов. Как будто она, а не он, нуждалась в поддержке. Как будто её нужно было успокаивать и ободрять. И так было всегда. Он всегда заботился о ней слишком сильно, боясь, что его заботы окажется недостаточно, и она разуверится в том, что всё будет хорошо. Чего бы это ни касалось.

Столько в нём было неиссякаемого оптимизма и веры. Этот его оптимизм и вера когда-то спасли ей жизнь… И спасали до сих пор. Когда-то эта вера не дала ей свернуть с пути светлого мага. Было время, когда она почти попала на тёмное отделение… Когда её кольцо раз за разом выбрасывало красные искры, а любая вспышка гнева заканчивалась битой посудой в кабинете академика. Он единственный продолжал верить в неё так, будто она была сущим ангелом и не обладала вспыльчивым характером и даром необратимо превращать всё раздражающее её в камень.

Первые пару сотен лет все опасались с ней даже говорить. Никто не осмеливался смотреть ей в глаза, боясь, что она разозлится и пустит в ход свою силу. А Сарданапал вылавливал её посреди бесконечных коридоров и делился шутками, пытаясь её хоть как-то рассмешить или хотя бы просто заставить улыбнуться. Казалось, что среди всех прочих дел в его списке был отведён отдельный пункт на её улыбку или смех. Если хоть один раз за день удавалось заставить её улыбнуться, значит, день прошёл не зря.

Он отличался от всех своей безудержной верой в лучшее и своим желанием помочь. Он мог остановить её в коридоре, рассказать забавную историю, добиться её улыбки и побежать дальше как ни в чём не бывало. Как будто они были знакомы тысячу лет…

Он единственный из всех тогда смотрел ей прямо в глаза без какого-либо страха или опасения. Он смотрел на неё и, смеясь, делился своими мыслями или казусами, в которые успел угодить за последние сутки. И каждый раз это выглядело настолько естественно, настолько непринуждённо, что со временем Медузия начала привыкать к такому его отношению, и они в самом деле стали чуточку ближе.

Не сразу… Сарданапалу потребовалось больше ста лет каждодневных усилий, чтобы лёд хотя бы попытался тронуться. Но он стал первым, кому Медузия осмелилась довериться после Персея. В первые годы она почти ни с кем не разговаривала, избегала любого общества и до ужаса боялась прикосновений. Сарданапал понял всю серьёзность ситуации достаточно быстро, когда однажды он обсуждал её исследование по нежитеведению и попытался ободряюще прикоснуться к её плечу, но она тотчас вздрогнула и неосознанно отшатнулась от него как от огня.

В её глазах тут же промелькнул стыд за такую реакцию, но Сарданапал сразу же продолжил восхищаться её находкой в науке, сделав вид, будто и вовсе не заметил её жеста. Это был первый показательный поступок для Медузии. Хоть тогда она и не придала этому должного значения.

С тех пор Сарданапал на три столетия забыл о прикосновениях рядом с ней. Спустя сто двадцать три года она пришла в его кабинет и сказала, что хочет заниматься изучением нежити более углублённо, и попросила у него помощи. А он не посмел ей отказать.

Они три раза в неделю встречались в библиотеке и штудировали всю доступную литературу, которая находилась в Тибидохсе в те года и пытались понять, какие виды были наиболее агрессивными, и как бороться с каждым из них, их привычки, наклонности и прочее. Однажды Медузия поймала болотного хмыря и принесла его в кабинет академика для наглядного изучения. Тогда посиделки в библиотеке плавно переместились в кабинет. Именно в те годы Медузией было придумано заклинание «Мотис-ботис-обормотис», которое по сей день наводило на хмырей особую жуть.

Потом основные исследования закончились, и они перестали проводить так много времени вместе. Однако академик нашёл новый предлог для встреч: приглашал её пить чай по вечерам раз в несколько дней. Они на удивление всегда находили о чём поговорить: обсудить нежить в подвалах Тибидохса или придуманные молодыми магами особенно интересные заклинания. Изредка Сарданапал позволял себе отпустить комплимент в сторону Медузии, но делал он это с особой осторожностью. Но за всё это время так ни разу и не прикоснулся к ней, боясь, что её раны всё ещё не зажили и такой жест может вызвать у неё болезненные воспоминания.

Одним вечером они сидели в кабинете Сарданапала и обсуждали, насколько необходимо и безопасно ввести в школе драконбол. Медузия первый год пробовала себя в роли преподавателя и академик охотно советовался с ней в вопросах управления школой. Древнир всё чаще стал отсутствовать и плавно готовился передать все бразды правления Сарданапалу. Ещё и Соловей О. Разбойник так внезапно появился в Тибидохсе.

Никто не знал, что случилось, наверняка, но все слышали, что Сарданапал за него поручился перед Древниром. Тёмный маг был блестящим игроком в драконбол, но после истории с Ильёй Муромцем не мог играть сам. А в школе не хватало спортивных уроков, вот Сарданапал и думал, не ввести ли занятия по драконболу и не дать ли возможность Соловью проявить себя в качестве тренера.

Медузия сидела на диване и вслух рассуждала о плюсах и минусах таких перемен. Академик разливал по чашкам чай с малиной — её любимый — и улыбался её словам. Когда он протянул ей чашку, она случайно задела его пальцы своими. Сарданапал испугался, что это может негативно на ней отразиться, но она даже не вздрогнула… Лишь замолкла на одно мгновение, но сразу же взяла себя в руки и, сказав тихое «Спасибо», продолжила рассуждать о драконболе в условиях школы.

Для Медузии тоже оказалось открытием такое спокойствие. Она думала, что уже не сможет оправиться от предательства Персея и принимать чьи-то прикосновения, не говоря уже о чём-то большем. Она помнила, когда испугалась прикосновения Сарданапала в прошлый раз… И насколько легко приняла его прикосновение сейчас… Как будто так и должно было быть. Как будто так было всегда.

У него были тёплые и слегка шероховатые пальцы. Это было первым, что она отметила для себя после прикосновения. И ни тени страха…

С тех пор прикосновения как-то очень осторожно и медленно вернулись в её жизнь. Сначала это были случайные касания пальцами при передаче каких-то предметов, причём Медузия не могла с точностью сказать, кто был инициатором: она или всё же академик. Через какое-то время они позволили себе осознанные приободряющие касания к плечу и ладони. Со временем их прикосновения стали чаще, дольше, глубже.

Однажды Медузию поцарапала гарпия, и Сарданапал долго сидел и залечивал её раны, не желая слушать её возражения. Он долго обрабатывал царапины какой-то дурнопахнущей мазью, которую взял у Тарараха, а потом долго не решался отпустить её ладонь… Именно тогда и родилось такое ласковое и ныне родное «Меди».

Она даже не поняла, когда успела влюбиться… Когда именно растаял лёд на её сердце, и она смогла впустить туда кого-то…

А потом погиб сын Древнира. И Сарданапал, виня во всём себя, резко закрылся от всех, не в состоянии справиться с такой ношей. Медузия не вмешивалась, давая ему возможность побыть наедине с собой, а потом не выдержала и бесцеремонно ворвалась в его кабинет. Сарданапал выглядел ужасно потерянным, и она просто подошла ближе и обняла его. Она и сама не отдавала себе отчёта о том, что делает, но в тот момент почувствовала в себе непреодолимое желание его обнять. Впервые за семь столетий, что они знали друг друга, она его обняла.

И это стало точкой невозврата…

Он стоял неподвижно около минуты, а потом сжал её в своих объятиях изо всех сил. Впервые не задумавшись о том, что может этим жестом ей навредить… Он крепко сжал её в своих объятиях, и она почувствовала, как он дрожит. Он — всегда собранный и излучающий собой свет — впервые плакал у неё на плече.

Она, не разрывая объятий, осторожно усадила его на подбежавшее тотчас кресло, сама села на подлокотник и, не говоря ни слова, лишь сильнее прижала его голову к груди и молча гладила по волосам. Он постоянно повторял: «Это всё моя вина», а она молчала, давая ему возможность выплеснуть все эмоции.

Они просидели так около двух часов, а потом он уснул. Впервые за последние недели он спал без кошмаров. Наутро её в кабинете уже не было. Они никогда позже не обсуждали случившееся, но вечером следующего дня он постучал в дверь её комнаты, и когда она открыла, сказал:

— Прости меня… И спасибо.

— Не только тебе меня утешать.

Он тогда благодарно кивнул, потом постоял ещё около минуты, как будто что-то обдумывая, и в лёгком поклоне удалился, так ничего и не сказав.

Именно тогда они перешли на «ты»…

После той ночи они стали ещё ближе и отступать не захотели… А потом потянулись долгие века рутинной работы над школой. Теперь они старались брать на обучение детей, только столкнувшихся с проявлением магии, активно следили за выбросом магических потоков в мире лопухоидов и наблюдали за детьми волшебников. Так длилось до тех пор, пока мир впервые не услышал о страшной волшебнице Чуме-дель-Торт.

Она появилась внезапно, и мощь её нарастала с геометрической прогрессией. Не прошло и двух лет с момента её первого появления. Она набирала армии своих союзников, которые готовы были воевать на её стороне и отдавать собственные жизни за неё. А ещё она стала первой и единственной, кто смог организовать нежить, и это настораживало больше всего. Медузия днями и ночами билась над изучением этого вопроса и не могла понять, как ей это удалось. Нежить никогда не собиралась стаями, да и вообще не была способна к организованной деятельности. Однако каким-то образом у Чумы получилось этого добиться, и Медузию это пугало больше всего.

Они с Сарданапалом, как и много веков назад, возобновили свои исследования и просиживали ночи напролёт за поиском ответов. Но ничего не выходило, и тайна так и оставалась тайной. А потом началась война. Армии нежити кишели в подвалах Тибидохса. Каждый вечер Медузия вместе с Сарданапалом, Ягге и только заступившим на должность преподавателя Феофилом Гроттером накладывали многочисленные защитные заклинания, которые могли какое-то время удерживать нежить и не пропускать её выше.

За защитным куполом, укрывающим Тибидохс от глаз лопухоидов, также скапливалась нежить, которая раз за разом билась о купол и пыталась процарапать когтями ход. Они защищались. Все их силы были положены на то, чтобы защитить школу от вторжения. Детей пытались экстренно переправлять домой или прятать в мире у лопухоидов. Выпускники и магспиранты, которым было от семнадцати до двадцати пяти лет, все до единого отказались покидать Тибидохс, намереваясь вступить в ряды солдат. Несколько четверокурсников также остались в школе, всех остальных отправили по домам. Самых маленьких даже не спрашивали.

Школа опустела, оставив лишь самых отважных… На несколько дней наступила тишина. Даже толпы нежити куда-то скрылись. Сарданапал знал, что это лишь затишье перед бурей. Противник набирался сил, готовясь нанести первый удар, и Сарданапал настоятельно рекомендовал всем отдохнуть и выспаться, пока у них ещё была такая возможность.

Через три дня Медузию разбудил страшный грохот за окном. На часах было около пяти утра. Медузия рывком выскочила из постели и наспех, одним заклинанием сменив одежду, выбежала на балкон. Над защитным куполом, там, где мерцала радуга Грааль Гардарики, кружили несколько некромагов и, что-то нашёптывая, обстреливали барьер. Древнир уже, стоя у главных ворот, что-то шептал, заставляя зелёные искры целым потоком лететь к месту, где сгруппировались некромаги. «Восстанавливает пробоины», — тут же поняла Медузия. Внизу по всему периметру растянулись толпы нежити, которые пытались пробиться внутрь. Медузия на мгновение замерла от увиденного, затем повернула голову и увидела на балконе неподалёку, который примыкал к кабинету директора, Сарданапала, который как будто бы в эту минуту принимал сложнейшее решение в своей жизни.

Через мгновение он, словно почувствовав её взгляд, повернулся к Медузии, и по его взгляду она поняла всё… Больше оттягивать неизбежное было нельзя. С этой минуты началась война, а они оказались в самом центре поля боя. Не проронив ни слова, Медузия кивнула — то ли себе, то ли Сарданапалу, она и сама не поняла — и тут же скрылась в своей комнате, намереваясь собрать всех преподавателей и оставшихся студентов в Зале Двух Стихий. Когда они с Ягге вошли в числе первых, Сарданапал уже ждал их, готовясь выложить свою стратегию.

Они отстояли школу за трое суток, вырвав себе немного времени на то, чтобы сделать новый вдох перед следующим боем. Трое суток беспрерывной борьбы. Казалось бы, всего лишь трое суток… Но для них это время показалось вечностью. Трое суток несмолкаемых криков, шума, взрывов… Трое суток изнурительных повторяющихся заклинаний. Трое суток без сна и отдыха. Трое суток… И два трупа.

Когда Ягге с самыми младшими из оставшихся студентов занесли в замок первое безжизненное тело, внутри у Медузии всё похолодело. Это был один из преподавателей, вёл защиту от сглаза у младших курсов. Медузия не была тесно с ним знакома, обычно они лишь обменивались приветствиями за завтраком и больше ничего, но Медузия запомнила его как вечно улыбчивого и доброго старичка.

Она знала, что войн без потерь не бывает. Знала, что их это тоже коснётся. Она даже морально готовила себя к тому, что их ряды поредеют. Но всё равно оказалась не готова увидеть мёртвыми тех, с кем утром ещё обменивалась приободряющими фразами и дружескими похлопываниями по плечу. Да и как к этому вообще можно было быть готовой?

Однако не успела она оправиться от увиденного, как вслед за Ягге в замок быстрым шагом вошёл академик держа на руках мальчишку. Совсем ещё молоденький, ему не было и девятнадцати. Славик. Её ученик… Очень одарённый, он спорил с ней о привычках домовых и с охотой лазил с ней по подвалам, пытаясь поймать интересные экземпляры для изучения. Она всегда считала, что его затянет наука настолько, что он не сможет покинуть школу и так же, как она когда-то, останется здесь и будет преподавать.

А теперь он был мёртв…

У него никого не осталось в лопухоидном мире. Они с Сарданапалом забрали его, когда ему было восемь, а его семью перерезали захватчики. Мальчишка чудом смог укрыться и стать невидимым. Так они и узнали о нём по всплеску интуитивной магии. Слишком рано, но, видать, именно страх заставил его внутреннее магическое начало проявиться уже тогда. А потом они искали его ещё трое суток в заброшенном доме, пока он не успокоился, не перестал бегать от них и вновь стал видимым. Его в тот же вечер забрали в Тибидохс.

Ещё долго он ни с кем не разговаривал и никого к себе не подпускал. Он всегда был тихим и скрытным ребёнком, и Медузия часто узнавала в нём себя в первые годы, проведённые в Тибидохсе. Наверное, поэтому они с ним быстро поладили. Она занималась с ним индивидуально, поскольку он не попадал по возрасту ни на один курс.

Она стала для него той, кто снова заставил его увидеть мир во всём его прекрасном обличии и снять с себя защитную броню. Он снова начал разговаривать, улыбаться и даже поладил со сверстниками.

Для Медузии когда-то таким человеком стал Сарданапал, а теперь она выполняла ту же роль для испуганного ребёнка.

Поэтому, когда детей начали экстренно отправлять в лопухоидный мир, Славик был первым из учеников, который твёрдо заявил, что не станет прятаться у лопухоидов, а останется здесь и будет защищать школу. Она пыталась его отговорить, убеждала, что война — это не место для учеников, не окончивших ещё даже обучение, но он настаивал на своём.

А теперь он был мёртв…

Она смотрела на его безжизненное тело и чувствовала, как у неё подкашиваются ноги, а к глазам подступают слёзы. Можно было смириться со смертью товарищей, с которыми она проработала бок о бок не одно десятилетие, с некоторыми из них — не один век… С огромным трудом, но можно… Но как смириться со смертью детей? Детей, которым она была и преподавателем, и заботливым, хоть и строгим, родителем? Для неё каждый ученик был её ребёнком, и она оказалась не готова к тому, что может потерять хоть одного из них.

Сарданапал аккуратно положил мальчишку рядом с погибшим преподавателем защиты от сглаза и повернулся, как будто бы ища кого-то в толпе. А потом встретился с ней взглядом, и Медузя поняла, что искал он именно её. И по его глазам она поняла всё: от его сожаления и вины до безудержного страха за неё.

Она не выдержала этого и, резко развернувшись, метнулась в сторону выхода в коридор. Она успела завернуть за угол к лестнице Атлантов, когда услышала своё имя и беглый стук шагов. Медузия остановилась, не в силах проигнорировать его просьбу, но так и не обернулась. Слёзы уже стекали по щекам, и она боялась предстать перед ним уязвлённой и сломавшейся от первой же атаки.

Сарданапал не сказал ни слова, не заставил её посмотреть на него, лишь мягко развернул за плечи и тут же прижал к груди. Она хотела стойко выдержать этот разговор и просто дотерпеть до своей комнаты, только там дав волю своим эмоциям, но стоило ему прикоснуться к ней, как вся выдержка тут же испарилась, и Медузия начала захлёбываться слезами, крепко сжимая кулаки. Они долго стояли так посреди коридора. Сквозь громкие всхлипы были слышны: «Они не должны были умереть… Они не заслужили… К чёрту эту войну…»

Сарданапал лишь крепче прижимал её к себе и успокаивающе гладил по спине. Если бы Медузия не была так расстроена и рассеянна, она бы услышала постоянно повторяющееся шёпотом: «Прости меня»… И обязательно бы уверила Сарданапала в том, что его вины здесь нет. Но она его не слышала.

Когда Медузия успокоилась, она едва ли могла стоять на ногах, и Сарданапал, придерживая за талию, отвёл её в свой кабинет, усадил на диван под плед и заварил чай с малиной, добавив немного мяты. У неё дрожали руки так, что она даже не могла удержать чашку, и тогда Сарданапал сам принялся её поить. Ей хватило нескольких глотков, чтобы успокоиться. Она ещё выпила около половины чашки, а потом попросила больше не поить её. Сарданапал не стал ей противоречить, а просто отставил чашку и сел рядом, прижимая её к себе. Он даже не подумал о том, что прежде они настолько далеко не заходили, не позволяли себе, вот так обнявшись, сидеть на диване. А Медузия чувствовала спокойствие. За последние дни им не хватало вот таких тихих дней, а за последние месяцы — и спокойных тоже. Медузия положила голову на его плечо и прикрыла глаза. Они не сказали друг другу ни слова, и впервые Медузия не чувствовала страха или неловкости от того, что показала перед кем-то свою слабость. Впервые ей не нужно было держать лицо и быть сильной. И она позволила себе расслабиться.

На следующее утро атака возобновилась снова и уже затянулась на несколько недель. Постоянные взрывы, пробоины в защитном куполе, схватки с Чумой, ранения и… Смерти. Медузия с ужасом осознавала, что с каждой новой смертью, с каждой потерей становилась чуточку черствее. Такой реакции, как в первый раз, больше не было. Но и ученики больше не гибли. После того дня всех детей заперли в замке и позволили лишь помогать Ягге. Замок — последнее место, которое заполучит Чума. Ей придётся одержать верх над каждым преподавателем, над каждым сражающемся на стороне Древнира магом, пройтись по их трупам, прежде чем она сможет войти в двери Тибидохса. А посему это место было признано самым безопасным на Буяне.

Гибли коллеги, друзья, товарищи, но Медузия с каждым разом всё спокойнее на это реагировала. Словно уже ожидала этого. Словно так и должно было быть. Война сказывалась на каждом. Все постепенно становились холодными и безразличными. Отгоняли нежить и пускали в некромагов убийственные заклинания без какого-либо сожаления. Только холодный расчёт и ненависть. Ненависть за погибших друзей, за отнятое спокойствие и мирное небо, за страх и мрак, что их окружал. Каждый хотел поскорее покончить с этим, но война продолжалась и все постепенно уставали и ломались. А потом ещё и выяснилось, что на стороне Чумихи сражается Кводнон — и все потеряли надежду на благополучное завершение войны.

Через восемь месяцев постоянного сражения, когда нежить почти подобралась к стенам Тибидохса, в школе появился какой-то сфинкс, долго о чём-то разговаривал с Древниром, а затем внезапно исчез. И внезапно наступила тишина… Такая оглушающая тишина, о которой все уже успели забыть. В ушах зазвенело от этой тишины. Все озирались по сторонам, как слепые котята, и не понимали, что произошло. Медузия тогда подошла к Древниру и спросила, в чём дело и к чему им готовиться. Он тогда так загадочно и грустно на неё посмотрел и сказал: «Я заключил сделку, о которой ещё успею пожалеть. Но пока что у нас будет хотя бы несколько веков, чтобы восстановить силы и хорошенько подумать над ответом».

Она тогда не поняла, что именно он имел в виду, но предпочла обсудить это позже, когда все они придут хотя бы в какое-то подобие нормы. Сейчас ей было важнее увидеть Сарданапала, но его почему-то нигде не было. Она обошла весь Зал Двух Стихий, все коридоры Тибидохса, весь замок снаружи по периметру, даже заглянула к нему в кабинет, но так и не смогла его найти. Внутри нарастала тревога. Что если что-то случилось? С ним что-то случилось…

Она спустилась к главному входу во второй раз и теперь уже наконец-то увидела его за порогом, снаружи замка. Она резко остановилась, всматриваясь вдаль, как будто пытаясь понять, он ли это был. Сарданапал также озирался по сторонам, как будто бы ища кого-то, и замер, как только встретился с ней взглядом. Снова искал её. Она видела, как прерывисто он выдохнул, как будто с облегчением. А затем она тут же быстрым шагом направилась к нему, но резко остановилась в метре от него.

— Я искал тебя…

— Живой…

И она в то же мгновение припала к его губам. Впервые ей было плевать на то, что подумают другие, увидят ли их коллеги или ученики. Ей было жизненно необходимо быть с ним. Сейчас… Они только что закончили войну. Они чудом избежали смерти. Ей нужно было быть с ним…

Он осыпал её лицо поцелуями, вставляя после каждого: «Всё хорошо… Всё будет хорошо». Как будто она одна нуждалась в его поддержке. Как будто во всём замке… во всём мире осталась только она одна.

Так было всегда… И так всегда будет.

Даже сейчас, после бесчисленных пыток Чумы, бесконечного множества прожитых в заточении дней, он продолжал верить… И день за днём продолжал вселять эту веру в неё и подбадривать, хотя это она пришла его поддержать и хоть как-то помочь.

— Ты прав, — сказала Медузия после долгого молчания и долгих воспоминаний. — Два года для бессмертного — это песчинка, затесавшаяся между чещуйками Змея Вечности. И мы дождёмся. Прости за мои сомнения.

— Не извиняйся, — прошептал Сарданапал, оставляя лёгкий поцелуй на тыльной стороне её ладони, затем провёл большим пальцем по выпирающей венке и сжал её ладонь. — Это естественно. Я тоже иногда теряю надежду.

Медузия хотела было возразить, но поняла, что то, что она не видит в нём сомнений, вовсе не значит, что он не сомневается и не теряет надежду. Он слишком беспокоился о ней, чтобы взваливать на неё свои тревоги. Она неоднократно просила его быть честным с ней в этом вопросе, но он каждый раз говорил, что её спокойствие для него важнее.

Поэтому сейчас она поняла, что всё это время он улыбался только ради неё… И только ей… И она не смогла сдержать порыва и, протянув ладонь через прутья клетки, провела кончиками пальцев по его лицу, а затем одним движением заставила его приблизиться и запечатлела на его губах долгий поцелуй.

Им обоим это оказалось жизненно необходимо. Ради этого стоило вытерпеть всё, что им пришлось пережить… Ради этого стоило идти дальше.

— Я люблю тебя.

Слова сорвались с губ Сарданапала ещё до того, как он успел подумать. Слова, которые вдохнули жизнь в них обоих. С губ Медузии сорвался судорожный вдох… А затем медленный выдох, опаляющий его губы. Ради этих слов можно было пережить всё.

Она прижалась своим лбом к его лбу и прикрыла глаза. Так они простояли ещё несколько минут, а потом Сарданапал провёл ладонью по её плечу и тихо прошептал:

— Тебе пора… Не дай Древнир, Чумиха что-то заподозрит.

Медузия молча кивнула и открыла глаза, снова пристально на него смотря. Когда же это всё кончится? Когда же они снова смогут быть вместе? Если они вернутся в свой мир… Когда они вернутся в свой мир, она больше никогда не скажет, что им что-то мешает быть счастливыми. Даже то, что Таня не знала, что они — её родители, не отменяло того, что все они жили в мирное время, где Чума не способна была на них напасть. В то время, где их дочь была жива и здорова. В то время, где они сами могли любить друг друга и не бояться, что об этом кто-то узнает и отправит их за Жуткие Ворота…

Медузия медленно отстранилась от него, и Сарданапал тут же отпустил её ладонь, мягко улыбаясь. Она знала, как ему тяжело. Знала… Но им нужно было перетерпеть ещё два года. Тогда Змей Вечности не стерпит парадокса, и всё встанет на свои места. Тогда Таня вернётся, и наступит время пророчества. Но для этого нужно было переждать бурю и выждать время. Сарданапал был прав: осталось всего два года. Они ждали десять лет в той реальности, когда Таня сможет вернуться в Тибидохс, и ждали ещё восемь — в этом мире… Как она сказала? Два года для бессмертного — это песчинка, затесавшаяся между чещуйками Змея Вечности.

И они дождутся… Обязательно дождутся того, чего так долго ждали. Всё вернётся на круги своя, и они снова позволят себе быть счастливыми…

1) Отсылка к сериалу «Доктор Кто» и любящему маскироваться под именем Джон Смит Доктору, который часто повторял: «Время можно переписать».

Вернуться к тексту

Примечание: Таймлайн — «Таня Гроттер и Посох Волхвов», после 7 главы, когда Таню перевели на чёрное отделение.

Музыкальная тема: XXXTENTACION — Numb

Холод. Это было первым, что почувствовала Таня, когда начала приходить в себя после долгих рыданий. Она долгое время просидела в Башне Привидений, сбежав сюда сразу после тяжёлого разговора в кабинете академика. Таня и сама не понимала, сколько именно пробыла здесь, полчаса или трое суток. Она просидела здесь, уткнувшись лицом в колени, и просто плакала до тех пор, пока у неё были слёзы.

Ей было ужасно обидно, что с ней так поступили. Что такого она сделала, что с ней так жестоко поступили? Она всего лишь вызвала Безумного Стекольщика, чтобы позлить Гробыню. Она никому не хотела зла. Она и понятия не имела, что её шалость может привести к непоправимым последствиям, и из-за её шалости древние Боги смогут вернуться и уничтожить весь их мир. Она не знала… И не хотела этого… Да, она поступила опрометчиво и достойна наказания, но она не заслужила перевода на чёрное отделение. Или всё-таки заслужила?

Даже Медузия сказала ей, что она изменилась и далеко не в лучшую сторону, а уж она никогда не ошибается… Может, она и правда заслужила всего, что с ней случилось? И что, если ей уготована судьба стать второй Чумой-дель-Торт? А вдруг Чумиха права, и Ванька её правда предаст?

Таня сидела на холодном полу Башни Привидений и плакала. Она была зла, унижена и, больше всего, напугана. В её голове эхом отзывались слова Сарданапала: «Не мы перевели тебя туда — ты сама перешла…»

Кто-то из привидений попытался к ней пристать, но тотчас получил мощный Дрыгус-брыгус, и больше Таню никто не беспокоил. Она просидела здесь очень долго, не обращая внимание ни на заходящее солнце, ни на сырость, исходящую от стен, ни на то, что пропустила обед и ужин. Лишь сейчас, перестав плакать, она поняла, что вся дрожит, и дрожь эта была не столько от рыданий, сколько от пронизывающего её холода.

Она была настолько вымотана, что даже не нашла в себе сил выпустить искру и произнести согревающее заклинание, не говоря уже о том, чтобы пойти к себе в комнату. Она продолжала сидеть здесь, прижав колени к груди и обхватив их руками, и думала. За окном уже стемнело, и в башне, где призраки отказывались принимать даже факелы и постоянно тушили их, стояла кромешная темнота. Таня была одна. Ей даже казалось, что во всём этом замке она была одна…

Она не услышала тихого скрипа дверных петель, не услышала тихого стука каблуков о каменный пол, но увидела упавший от открытой двери свет. Таня резко вскинула голову вверх и увидела подходящую к ней Медузию. Дверь за ней закрылась сама собой, когда доцент Горгонова подошла к Тане совсем близко. В помещении снова наступила кромешная темнота, но Таня, долго просидевшая здесь и привыкшая к ней, легко могла разглядеть силуэт женщины. Она уже хотела встать, как Медузия тихо спросила:

— Позволишь мне присесть рядом?

Таня быстро закивала, не в силах произнести ни слова. Как будто она могла отказать Медузии в её просьбе. Как будто кто-то когда-либо посмел бы. Но на удивление она поймала себя на мысли, что совсем не против её компании сейчас. С Медузией всегда было как-то поразительно легко. Она была строга на занятиях, сурова и крайне редко улыбалась. Казалось бы, с ней должно было быть крайне непросто в общении, но… Что-то такое было в ней, что располагало с самого начала. По крайней мере, так казалось Тане. Она всегда чувствовала себя спокойно и безопасно рядом с ней.

Медузия села рядом с Таней, и девочка поразилась тому, насколько плавно и элегантно она это сделала. А потом от кольца преподавательницы оторвалась зелёная искра и погасла на каменном полу между ними. Медузия при этом не сказала ни слова, но Таня тотчас почувствовала, как пол под ней заметно нагрелся, как и вся одежда на ней. Согревающее заклинание, произнести которое у Тани не хватило сил.

По спине пробежали мурашки, заставив Таню слегка задрожать и съёжиться ещё сильнее.

— Спасибо, — тихо прошептала Таня.

Она боялась, что её голос дрогнет или охрипнет после долгих рыданий, но нет, она произнесла это достаточно твёрдо и чётко.

Медузия повернула к ней голову — Таня увидела это боковым зрением — и едва заметно кивнула. Волосы её слегка шевелились, как от лёгкого дуновения ветра, хотя в помещении не было и малейшего сквозняка. Тане довелось пару раз видеть, как волосы Медузии превращаются в змей. Зрелище было… Совсем не таким, как его описывали в древних мифах. Змейки были очень даже симпатичные, смешно высовывали свои раздвоенные язычки и имели взгляд точно такой же, как у их хозяйки: холодный, строгий, слегка равнодушный и высокомерный. И в камень они никого не превращали.

В первый раз Таня даже подумала о том, что страх в легендах нагоняли понапрасну, и даже начала сомневаться в том, что когда-то такое вообще было. Лишь позже узнала от Ягуна, которому в свою очередь рассказала Ягге, что «каменный взгляд» — это тоже своего рода способность, которую доцент Горгонова попросту не использует.

— Ты слишком долго сидела в этой сырости и холоде, тебе нужно согреться.

После этого они снова надолго замолчали. Таня потихоньку отогревалась и вскоре перестала дрожать. Медузия же просто молча сидела рядом, даже, казалось бы, не обращая на неё внимания. Как будто до Тани ей не было никакого дела, и она пришла сюда просто посидеть.

— Когда я ещё только училась в Тибидохсе, я тоже часто любила сюда приходить, — как будто услышав её мысли, сказала Медузия.

Голос её был тихим, но в то же время как будто обволакивал всё пространство и разносился отовсюду сразу. Мягкий и успокаивающий. Таня чувствовала, что происходящее утром начинает её потихоньку отпускать. Казалось бы, именно Медузия вынесла ей этот приговор, но рядом с ней Тане отчего-то становилось спокойно.

— Правда?

— Да. Здесь всегда тихо и безлюдно, мне было, о чём подумать.

Медузия сказала это с какой-то особой интонацией. Тане даже показалось, что она услышала проскользнувшие в её голосе нотки грусти. И вдруг поняла, что никогда не думала о том, что учителя тоже когда-то были учениками. Тоже учились, ходили на пересдачи… Они тоже сомневались, боялись, ссорились со сверстниками и обижались. И Таня внезапно открыла для себя одну простую истину: «Они такие же как и мы… Когда-то они были нами. Медузия когда-то была мной… Такой же как и я сейчас».

— Я знала, что найду тебя здесь, — вдруг добавила преподавательница, повернувшись к Тане и пристально на неё посмотрев.

Она хотела её найти… Ей нужно было увидеть её и убедиться в том, что девочка будет в порядке. Она беспокоилась после того, как та убежала из кабинета. Сарданапала тоже напугали её выходка и её слова, но позже он смягчился и с пониманием к этому отнёсся. Медузия немало поспособствовала этому.

Как должна была реагировать Таня на перевод на чёрное отделение? Она долго молчала. Медузия видела, как она борется с собой, чтобы не начать плакать прямо в кабинете. А потом Поклёп со своей вечной вредностью и язвительными комментариями вроде: «Чёрное отделение давно по ней плакало».

Будь Медузия на месте Тани, она бы как минимум запустила в Поклёпа какую-нибудь увесистую тарелку. Недаром до сих пор поговаривают, что, будучи ещё ученицей, Медузия перебила всю посуду в Тибидохсе. Характером Таня пошла в неё. Мудростью и умением сперва думать, прежде чем что-то делать, — в Сарданапала. Но именно вспыльчивость, доставшаяся от матери, и мешала ей зачастую принимать правильные решения.

Медузия так и сказала Сарданапалу в ответ на его переживания, что, будь она помоложе и на месте Тани, давно бы уже разбила о голову Поклёпа пару тарелок из итальянского фарфора — особо прочного — из личной коллекции. Сарданапал на это лишь улыбнулся, явно вспоминая далёкие времена, когда доцент Горгонова была менее сдержанной и позволяла себе немного больше, чем сейчас.

А потом он снова погрустнел и спросил её:

— Думаешь, я поступил неправильно, назначив такое суровое наказание?

— Думаю, что ты сделал единственное, что мог сделать в данной ситуации. Я не вижу иного выхода. Таня должна разобраться в себе и понять, чего в ней больше, света или тьмы.

Сарданапал тогда кивнул и больше не поднимал вопрос о «правильности» своего решения. Казалось, Медузия в самом деле поставила точку в его сомнениях. Он и сам прекрасно понимал, что это было неизбежно. Он и так слишком долго избегал этого. Таня опасно балансировала на краю пропасти и если не заставить её задуматься, она рискует упасть и больше никогда не выбраться оттуда. Всё было ясно ещё тогда, когда Таня случайно с перепугу выпустила тройную красную искру, но Сарданапал списал всё на случайность и не назначил никакого разбирательства. Сейчас же, когда древние Боги грозились уничтожить их мир, а Таня стала их проводником, игнорировать было уже нельзя.

— Вы меня искали? — тихо спросила Таня после долгой паузы.

Голос её отчего-то дрогнул, но она нашла в себе силы посмотреть на Медузию в ответ. Было слишком темно, чтобы увидеть точный цвет её глаз или чёткие очертания лица, но Тане вдруг вспомнилось, как два с половиной года назад они обе так же сидели в полумрачной комнате в магпункте, как Медузия поила её горячим шоколадом, а Таня внимательно рассматривала её глаза… Насыщенно-зелёного цвета, но прозрачные, как только что обработанный маслом изумруд. Вокруг зрачка волокна более тёмного оттенка расходились во все стороны до середины радужной оболочки, создавая зигзагообразную границу. Таня и сейчас, смотря на преподавательницу так близко, могла в памяти детально воссоздать её глаза.

Почему именно глаза Медузии так её волновали и притягивали?

И вдруг она вспомнила, чем в прошлый раз закончился их совместный вечер. Как Таня плакала в её объятиях, а потом даже не заметила, как уснула. На следующее утро, вспоминая это, она испытывала перед Медузией ужасный стыд за то, что не смогла себя сдержать. А в голове так навязчиво эхом повторялись слова, сказанные тихим голосом: «Никогда не извиняйся за то, что чувствуешь». Она и до сих пор всё ещё слышала те слова, сказанные Медузией.

Воспоминания заставили Таню резко отвести взгляд и пристально уставиться на свои руки. Как будто она никогда прежде их не видела.

— Да, я искала тебя, — спокойно ответила Медузия, продолжая смотреть на Таню. — Хотела убедиться, что ты будешь в порядке.

В порядке…

Медузия ненавидела эту фразу. Она старалась избегать её всеми способами, но каждый раз ловила себя на её использовании уже постфактум. Каждый раз, когда она говорила: «В порядке», это значило что-то среднее между «хорошо» и «отвратительно». Каждый раз получалось так, что это значило: «Я могу существовать дальше, но на большее уже не способна». Поэтому она всегда старалась подбирать другие слова.

Уж точно не такого «в порядке» она желала своей дочери…

— Я в порядке, — кивнув самой себе, прошептала Таня, и Медузия поняла, что она совсем не в порядке.

Она осторожно прикоснулась к ладони девочки и слабо сжала её.

— Посмотри на меня, пожалуйста.

Таня резко вскинула голову и посмотрела на Медузию. Многие боялись её взгляда. Даже сейчас ходили слухи, что доцент Горгонова способна обратить в камень любого одним лишь взглядом. Однако Таня никогда не воспринимала эти слухи всерьёз. Даже если когда-то она и обращала людей в камень, Тане не верилось, что Медузия делала это ради забавы. Возможно, на то были причины. Возможно, она защищалась. Или те самые, так называемые «храбрые воины», были далеко не паиньками и сами напросились. Отчего-то не верилось, что Медузия была разбойницей, и хотелось наотрез опровергнуть все подобные слухи.

Таня никогда не боялась её взгляда.

Она знала наверняка, что та не причинит ей вреда. Как и не причинит вреда никакому другому ученику. Да, Медузию можно было бояться как преподавателя. Бояться того, что она может на пару дней превратить кого-то в сороконожку за списывание на экзамене или невыполненное домашнее задание. Или что заставит писать кучу докладов по своей дисциплине в качестве наказания за нарушение правил. Но уж точно не стоило бояться, что она может забавы ради над кем-то поиздеваться или убить.

Вот и сейчас Медузия смотрела на неё спокойно и даже сжимала ладонь, как будто бы успокаивая. Как будто чувствовала, что Таня всё ещё была на грани…

— Ты можешь думать, что хочешь. Можешь обижаться и злиться…

— Я не обижаюсь, — перебила Таня и тотчас прикусила язык, зная, что на уроке перебивать Медузию было сродни самоубийству.

Доцент Горгонова никогда не терпела неуважительного отношения к себе и не позволяла кому-то перебивать себя. Однако сейчас, видимо, был какой-то особый случай, поскольку Медузия, казалось бы, даже не обратила на это никакого внимания.

— Возможно и так, но я знаю, что ты злишься, поэтому я и хотела с тобой поговорить.

Таня опустила взгляд и внимательно посмотрела на руку Медузии. Она по-прежнему сжимала её ладонь. Руки у Медузии были обжигающе горячими, и Таня вдруг подумала, что именно такими должны в памяти у ребёнка навсегда оставаться руки матери.

— Позволишь рассказать мне одну историю? Думаю, тебе будет полезно её послушать.

Таня лишь кивнула, понимая, что именно сейчас не сможет произнести ни звука. Медузия убрала ладонь, как будто почувствовав замешательство Тани, и тут же взмахнув пальцами наколдовала из ниоткуда две чашки с дымящейся ароматной жидкостью.

Горячий шоколад.

Как и два с половиной года назад. Таня после того вечера особенно полюбила этот напиток. И, очевидно, от Медузии это не укрылось. Или же она сама любила этот напиток, оттого и предлагала его каждый раз, когда они с Таней оставались наедине.

Медузия молча протянула девочке одну из чашек, и Таня приняла её, робко прошептав: «Спасибо». Ей казалось, что у неё дежавю, и её это немного настораживало.

— Пожалуйста. Тебе нужно немного согреться.

Таня сделала глоток и почувствовала, как по телу растекается тепло. По спине вновь пробежали мурашки, и она слегка вздрогнула. Медузия облокотилась спиной о каменную стену, которая уже успела нагреться от выпущенной ранее искры, и тоже сделала первый глоток.

— Ты знаешь, что я выпускаю зелёные искры, но так было не всегда.

Таня повернулась к Медузии и внимательно всмотрелась в её профиль. Она расслабленно сидела, облокотившись на стену, и даже не взглянула на Таню, хотя девочка знала наверняка, что её пристальный взгляд не остался для преподавательницы незамеченным.

— Ты знаешь что-нибудь о силе Богов? — вдруг спросила Медузия и повернулась к Тане.

Лунный свет из трещины в стене наверху упал на лицо Медузии как-то особенно, отчего Тане даже показалось, будто её глаза светятся в темноте.

— Ну… — замешкалась она, пытаясь вспомнить всё, что когда-либо читала и слышала о Богах. — Я слышала только, что они очень властолюбивые, не терпят неповиновения, всегда несут Хаос, и их сила всегда тёмная.

— Верно, — кивнула Медузия и снова отвернулась, делая глоток из своей чашки. — Конечно, не все Боги такие. К примеру Ягге — чистокровная Богиня, но в ней света и добра больше, чем в некоторых выпускниках белого отделения. Однако же это классический облик Богов, и большинство именно такими и являются.

Таня не отводила глаз от Медузии и внимательно слушала. Ей нравилось, какой непринуждённой она видела преподавательницу сейчас. Медузия была максимально расслаблена и откровенна. Казалось, будто с неё разом слетели все замки, на которые она закрывалась изо дня в день. Было в этом что-то… Глубоко личное. Таня чувствовала, что она стала той, которой в данный момент доверяли самое сокровенное, и это доверие стоило многого.

— Я — Богиня лишь наполовину. Моя мама была смертной, а отец — главным из Богов Олимпа. Маму я совсем не помню, она умерла очень рано, а вот отец… Был именно таким Богом, о которых пишут в учебниках. Мне от него достались бессмертие и тёмная сила.

Таня только сейчас осознала, что Медузия говорит о Зевсе. Она так часто обращалась к преподавательнице, используя её отчество — Зевсовна… — и даже ни разу не заострила внимание на том, что та, очевидно, была дочерью самого Зевса — того самого Бога грома и молний, о котором было сложено столько мифов.

— Я сбежала при первой возможности. А когда попала в Тибидохс… — Медузия резко осеклась, как будто сказала что-то не то.

Затем опустила взгляд, на мгновение прикусила губу и тут же снова посмотрела вперёд, отпивая из своей чашки всё ещё дымящуюся жидкость. Таня поразилась своей внимательности в данный момент. Обычно она не замечала таких вещей, но сейчас следила за Медузией так пристально, что обращала внимание на каждую деталь.

— Когда Сарданапал привёз меня в Тибидохс, — исправилась она, — я долго боялась колдовать, поскольку меня пугала перспектива стать тёмным магом. Я выросла на Олимпе, где концентрация тёмной магии просто зашкаливала, и мне не хотелось быть на них похожей. Я боялась колдовать на уроках, а все вокруг боялись меня из-за ходивших тогда легенд и слухов.

Таня вдруг вспомнила мифы из учебников истории и вновь подумала о том, что образ жестокой колдуньи со змеями вместо волос и взглядом, обращающим в камень, никак не вяжется с образом той женщины, что сидела сейчас рядом с ней. Тем более после всего сказанного ею…

Медузия повернулась к Тане, и они вдруг пересеклись взглядом. Казалось, Медузия поняла всё, о чём Таня сейчас думает. И, отчего-то стыдясь своих мыслей, Таня спряталась за чашкой с горячим шоколадом и залпом допила всё содержимое. Медузия снова отвела взгляд и сделала последний глоток из своей чашки, изящно взмахнула рукой, и её чашка рассыпалась градом серебристых искр. Таня смущённо отлипла от уже пустой чашки и повертела её в руках. Медузия даже не повернулась к ней, но спустя несколько мгновений и Танина чашка тоже рассыпалась на множество искр, заставив ту прошептать робкое: «Спасибо».

— Сарданапал тогда взялся лично меня обучать. Первые мои искры в Тибидохсе были красными… — после затяжной паузы произнесла Медузия. — Потом стали получаться зелёные… А затем снова красные. И так по кругу на протяжении долгого времени. А потом и вовсе из моего кольца начали одна за другой сыпаться красные искры. Мне так отчаянно хотелось выпускать зелёные, и я не понимала, что делаю не так. Древнир всерьёз был настроен перевести меня на тёмное отделение, и только Сарданапал не позволил. Я и сама разуверилась в себе, а он продолжал со мной заниматься и защищал перед Древниром.

Таня на мгновение опустила взгляд и улыбнулась. Академик всегда был таким: неунывающим, не теряющим надежду, защищающим своих учеников до последнего. Жаль, что с ней он оказался бессилен. Видать, в ней скопилось слишком много тьмы, раз он опустил руки и посчитал правильным перевести её на чёрное отделение.

— Не спеши делать выводы, — будто услышав мысли Тани, произнесла Медузия, хотя девочка знала наверняка, что та не подзеркаливала.

Это вообще был не метод Медузии. Преподавательница предпочитала узнавать всё из уст учеников, а не тайком из их голов.

— Я скажу тебе то, что Сарданапал сказал мне в тот день, когда я была готова сдаться. — Медузия повернулась к Тане и пристально на неё посмотрела. — «Не имеет никакого значения, какого цвета у тебя искры. Добро и зло не абсолютны. Можно выпускать зелёные искры, желая причинить кому-нибудь вред, а красные — пытаясь кого-то спасти. Цвет искр не определяет твоих намерений. Это всего лишь цвет. Тёмные и светлые маги не многим отличаются. Прислушайся к себе, и ты поймёшь, кто ты и к чему стремишься. А магия пойдёт за тобой».

Таня чувствовала, как будто у неё внутри что-то надорвалось. Как будто эти слова были произнесены не для Медузии много веков назад, а для неё. Только для неё… Здесь и сейчас. Она смотрела на Медузию, пытаясь разглядеть в её глазах ответ. Что она пыталась этим сказать? Ради чего вообще был весь её рассказ?

— Что было потом? — услышала она свой осипший голос.

— Искры не стали зелёными на следующий день, если ты спрашиваешь об этом. Мне потребовалось полтора года, чтобы понять, что я пыталась выпускать зелёные искры не для того, чтобы сконцентрировать в себе свет, а для того, чтобы досадить своему отцу и братьям. Чтобы доказать всем, что я на них не похожа. Когда я это поняла, я решила, что слишком много внимания этому уделяю. И мне впервые стало плевать на цвет искр. Мне захотелось сделать что-то хорошее для себя, и я перестала кому-то что-то доказывать. Через три месяца я выпустила первую за долгое время зелёную искру, даже не подумав об этом. Через год красные искры стали редкостью для меня. А ещё через пять лет я поймала себя на мысли, что не помню, когда в последний раз выбрасывала красную искру.

Медузия замолчала, но взгляда не отвела. Было в её глазах что-то такое, что притягивало Таню. Она смотрела на неё с таким участием и заботой. С таким беспокойством за неё. И Таня почувствовала, что внутри у неё всё обрывается от этого взгляда. Точно также, как и два с половиной года назад…

— К чему был весь этот разговор? — тихо спросила Таня, чувствуя, что если не нарушит сейчас эту внезапно возникшую тишину, то сломается окончательно.

Голос впервые за вечер всё-таки дрогнул, и Таня была готова поклясться, что от Медузии это не укрылось, но та тактично сделала вид, что ничего не заметила. Таня чувствовала, что внутри у неё всё дрожит. И сейчас уже не от холода… Отчего-то история Медузии слишком глубоко тронула её сердце. В этой истории она узнала себя. И в ней вновь родилась надежда, что всё ещё можно исправить. В конце концов, Ягуна тоже переводили на чёрное отделение, и он смог вернуться назад. Может, и для неё не всё потеряно?

— Никто не станет держать тебя на чёрном отделении, если ты того не захочешь.

— Что вы имеете в виду?

— Сейчас ты слишком запуталась в себе, и тебе нужно самой во всём разобраться. Ты не понимаешь, почему мы перевели тебя на чёрное отделение, потому что не понимаешь, насколько далеко зашла в использовании запрещённых заклинаний.

Таня опустила взгляд и внимательно уставилась на свои ладони. Ей внезапно стало страшно, что после этих слов она увидит во взгляде Медузии разочарование. Почему-то именно её разочарования она боялась больше всего. Медузия всегда была своеобразной женщиной, но она всегда была искренна: никогда не льстила и всегда говорила то, что думала. А ещё при всей своей строгости она всегда очень хорошо и заботливо относилась к Тане. Поэтому её разочарования Таня бы не вынесла.

— «Чукара курачукара»,«Туманус прошмыгус»… Все мы прекрасно знаем, как часто вы пользуетесь этими заклинаниями. Но мы с Сарданапалом и Древниром не просто так занесли их в список ста запрещённых. Весь этот список был составлен не просто так. Ученикам они кажутся безобидными, но на самом деле таят в себе куда больше опасности, чем может показаться на первый взгляд. Хотя с этими заклинаниями ещё можно мириться. Однако вызвать Безумного Стекольщика забавы ради — это уже проступок посерьёзнее, и ты сама видишь, чем всё обернулось.

Таня часто закивала, так и продолжая смотреть на свои ладони. Она чувствовала, как глаза начало слегка пощипывать, а к горлу подступил ком. Пальцы слегка задрожали, и Таня сцепила руки в замок в надежде скрыть своё волнение. Она чувствовала, как её вновь одолевает хандра и желание заплакать. Однако её попытка скрыть своё напряжение не увенчалась успехом. Вообще глупо было надеяться. Таня знала, что Медузия подмечает любые мелочи. Всё, что она «не видит», она видит, просто тактично об этом молчит.

Медузия не сказала ничего, но как бы невзначай вновь коснулась её сцепленных в замок ладоней и сжала чуть сильнее, чем в прошлый раз.

— Послушай, я говорю это не для того, чтобы ты чувствовала себя виноватой. Что сделано, то уже сделано, и прошлого не вернёшь. Мы можем лишь думать о том, что делать дальше. Я лишь хотела тебе сказать, что мы перевели тебя на чёрное отделение, потому что сейчас ты подходишь для него больше, чем для белого. Ты слишком запуталась, и тебе нужно разобраться в себе. Понять, чего в тебе больше и чего ты хочешь. Как я уже сказала, нет ничего плохого ни в чёрном отделении, ни в красных искрах, но если ты захочешь учиться на белом, если ты вновь раздуешь тот потухающий огонёк внутри себя, никто не остановит тебя. Мы с Сарданапалом немедленно переведём тебя на белое отделение, если увидим хоть небольшие сдвиги.

Таня осторожно оторвала взгляд от своих рук, которые сжимала Медузия, и посмотрела в глаза преподавательницы. Она до ужаса боялась увидеть там осуждение, разочарование или какое-либо ещё неодобрение. Но на удивление увидела в них лишь поддержку и заботу. Медузия никогда не юлила и всегда говорила всё как есть. И сейчас Таня почувствовала себя не одинокой. Она всегда была одна. Что бы ни случилось, она была одна. Особенно в детстве. Сейчас у неё были Ягун и Ванька, но привычка из детства решать проблемы самостоятельно осталась, и в случае какой-то проблемы она закрывалась от всего мира и отталкивала от себя всех.

Поэтому их и не было рядом сейчас. Они прекрасно знали, когда Таня находится в таком состоянии, ей лучше дать время побыть наедине с собой и остыть.

Однако Медузия сейчас была рядом и отчего-то уходить не собиралась. Как будто ей и правда было важно, чтобы с Таней всё было в порядке. И эта мысль внезапно тронула её до глубины души. Впервые она не сама балансировала на краю пропасти, а кто-то твёрдо держал её и не давал упасть. И это было… Непривычно.

Таня смотрела в глаза Медузии и чувствовала, как к глазам подступают слёзы.

— А если у меня не получится вернуться на белое отделение? — с дрожью в голосе спросила она.

Этот вопрос волновал и пугал её с самого начала, и она избегала его как огня, боясь услышать ответ. Но сейчас ей отчего-то было важно его узнать. Ей было важно услышать его от Медузии.

— Значит, ты будешь учиться на чёрном отделении, и это не помешает тебе добиться большого успеха, если ты этого захочешь. То, что ты будешь учиться на чёрном отделении, не сделает из тебя злодейку… Также как и красные искры, будь они хоть тройными, не сделают из тебя Чумиху.

Таня кивнула, но внутри всё ещё сидело сомнение, что она когда-то сможет заслужить себе место на белом отделении. И этого она боялась больше всего.

— Я пытаюсь сказать тебе это всё то время, что мы здесь сидим. Никто не заслуживает места на каком-то из двух отделений. Это не привилегия, не достоинство, это всего лишь выбор. И только ты можешь его сделать. Сейчас ты не в силах решить, потому что ты запуталась. Да, мы определяем детей на одно из двух отделений, опираясь на цвет искр и поведение. Потому что в самом начале сложно судить о том, где ребёнку будет лучше, и мы исходим лишь из минимальных данных. Поэтому в Тибидохсе и есть система перевода учеников. Потому что кто-то выпускает вначале зелёную искру, но в итоге питает страсть к запрещённым заклинаниям, а кто-то выпускает на первом уроке красную искру, а потом сидит тихонечко за учебниками и пытается найти решение мировых проблем. Наша задача создать для учеников максимально комфортные условия, чтобы они в итоге могли покинуть стены этой школы, став достойными людьми и сильными магами. Вне зависимости от того, на каком отделении учился ребёнок. Если тебе будет хорошо на чёрном отделении, а красный цвет понравится больше зелёного, значит так тому и быть. Отделение — это не призвание, а всего лишь способ дифференцировать учеников и дать им больше возможностей для самореализации. Если же ты позже разберёшься в себе и решишь, что чёрное отделение не для тебя, и потянешься к свету, никто не станет тебя удерживать.

Таня медленно кивнула несколько раз и снова опустила взгляд, как будто обдумывая всё сказанное Медузией. Её ладони задрожали чуть сильнее, и она в тот же миг почувствовала, как Медузия чуть крепче сжимает её руки. И это стало каким-то толчком для неё. Она почувствовала, как по щекам потекли слёзы, а плечи задрожали, и спустя мгновение прошептала дрожащим голосом:

— Я боюсь стать такой, как Чума.

Показаться слабой перед Медузией оказалось не так страшно. Таня прекрасно знала, что та никогда не осудит её за слабость. В прошлый раз плакать перед Медузией было стыдно и страшно, но сейчас Таня чувствовала себя немного свободнее. Она знала, что её слёзы не повлияют на решение о переводе, что Медузия не опустится до банальной жалости. Она поймёт её.

«Никогда не извиняйся за то, что чувствуешь».

Эти слова так часто всплывали в её голове…

Медузия отпустила ладони Тани и мягко прикоснулась к её плечу, чуть притягивая к себе. Таня не успела понять, как быстро оказалась в крепких объятиях преподавательницы. Всё, как и тогда… Два с половиной года назад. Только тогда Таня была ослаблена после схватки с Чумой, а Медузия чувствовала себя виноватой перед ней. Сейчас всё наоборот. Сейчас инициатором объятий была Медузия, а Таня была виновата перед ней. Она всех подвела…

— Ты — не она. И никогда ею не будешь.

И это стало последней каплей. Таня почувствовала, как слёзы полились из глаз с новой силой, и её затрясло ещё больше. Она попыталась задержать дыхание, чтобы унять дрожь и подавить в себе громкий всхлип, но ничего не получилось.

Таня, не отдавая себе отчёта, крепко обняла Медузию и перестала себя сдерживать. Всхлипы стали чаще, но приглушались тканью мантии в районе плеча Медузии, куда лицом уткнулась Таня. Медузия крепко прижимала девочку к себе и успокаивающе гладила по спине. И что-то беспрестанно шептала… Однако Таня так и не услышала, что. Её сильно трясло от рыданий, но сдерживать себя она уже была не в состоянии. Медузия с каждым всхлипом обнимала её всё сильнее. Она провела ладонью по её волосам, спустилась к плечам и пару раз погладила по спине. И так несколько раз.

Так прошло несколько минут. Или несколько десятков минут… Таня не знала. Но когда она перестала дрожать, а всхлипы стали чуть реже, она поймала себя на мысли, что было нечто особенное в этом жесте. Что-то по-матерински нежное и заботливое. Именно этого ей не хватало в детстве. Материнской ласки. И сейчас Тане её дарила самая строгая из всех преподавательниц Тибидохса. Она подумала, что Медузия не такая уж и строгая, какой хочет казаться, и в ней намного больше нежности и тепла, чем она хочет показывать.

В крепких объятиях Медузии Таня начинала успокаиваться. Чем больше она успокаивалась, тем слабее становились её объятия. И Медузия это чувствовала, но не сказала ни слова, продолжая так же успокаивающе гладить девочку по спине. Лишь через какое-то время Таня почувствовав в себе силы, тихо прошептала: «Спасибо», но объятий не разорвала.

— Тебе нужно отдохнуть и выспаться. Сон — отличное лекарство от хандры.

Таня слабо кивнула, и зашевелилась, высвобождаясь из объятий. Она подумала, что слишком засиделась тут, а Медузия прикусила язык, жалея о своих словах. Всё-таки ей нечасто перепадала возможность обнять свою дочь.

Таня поднялась на ноги, только сейчас чувствуя, как всё тело затекло от долгого нахождения в одной позе. Медузия поднялась следом за ней так же изящно, как и садилась до этого. Таня почувствовала лёгкую неловкость и, чтобы сказать хоть что-то, произнесла:

— Простите.

— Не извиняйся, — попросила Медузия, и Таня снова вспомнила её слова. — Я провожу тебя до комнаты, если ты позволишь.

Таня кивнула, не найдя в себе сил сказать ещё что-то, и Медузия положив ладонь ей на плечо мягко подтолкнула к выходу.

Они шли молча всю дорогу, и Таня даже не обращала внимания на мелькавшие коридоры. Ей казалось, что она будто идёт на автопилоте, не разбирая дороги и не задумываясь о маршруте.

Пару раз им навстречу попались привидения, но Медузия тут же прогоняла их Дрыгусом, за что Таня была ей очень благодарна. Сейчас ей, откровенно говоря, было совсем не до компании и не до навязчивых расспросов и глупых шуточек Ржевского.

Она чувствовала тепло от ладони Медузии, покоящейся у неё на плече, и ей от этого жеста было как-то спокойнее. Идя с Медузией по тёмным коридорам, она чувствовала себя спокойно и безопасно. Наверное, именно так чувствуют себя дети, идя за руку рядом с матерью. Таня не знала этого чувства, но вдруг подумала, что если бы у Медузии был ребёнок, то ему бы повезло с матерью.

Таня и не заметила, как они дошли до её комнаты. На этаже было уже тихо и пусто. Было очень поздно, и все уже спали. Таня остановилась возле двери и повернулась лицом к Медузии. Ей показалось, что боковым зрением она увидела мелькнувший свет в нижнем зазоре двери комнаты Ягуна, но она не придала этому большого значения и вновь сосредоточила своё внимание на Медузии.

— Спасибо вам… За всё, — тихо произнесла Таня.

Она почувствовала в себе жуткую необходимость сказать это. Она была благодарна Медузии за всё, что та для неё сделала. И в особенности за её поддержку сейчас.

— Пустяки. Помни всегда, пожалуйста, что ты не должна соответствовать чужим ожиданиям. Твой выбор — это только твой выбор. И если для тебя это хорошо, значит, всё правильно. Если кто-то ожидал от тебя другого, это его проблемы. На случай, если кто-то что-то скажет.

Таня улыбнулась и вновь поблагодарила Медузию. Ей оказалось важным услышать всё, что сегодня говорила Медузия. Теперь перевод на Чёрное отделение не казался трагедией всей жизни и не вызывал в ней парализующий страх. Она хотела быть белым магом, и сейчас она знала, что будет к этому стремиться. Если нужно будет работать не покладая рук, она будет. Она почувствовала, как в ней открылось второе дыхание. Она была настроена решительно.

В конце концов, Медузия смогла обратить в свет свою врождённую тёмную магию Богов. Тане хотелось быть хоть чуточку похожей на неё и достичь успеха. И она достигнет. Она знала это.

— А теперь марш в постель. Иначе завтра будешь спать на занятиях.

Таня кивнула и уже взялась за ручку двери, но внезапно остановилась и замерла на пару секунд. Она снова развернулась и, сделав шаг к Медузии, в необъяснимом порыве обняла её, но почти сразу же отстранилась и быстро произнесла:

— Ещё раз спасибо. И спокойной ночи.

И теперь уже повернула ручку и толкнула дверь, заходя в комнату. А когда повернулась назад, намереваясь закрыть за собой дверь, вновь встретилась взглядом с Медузией. А спустя мгновение увидела улыбку на её лице. И от этого в душе стало так тепло, что самой захотелось улыбнуться. Впервые за вечер.

— Доброй ночи, — прошептала Медузия и, кивнув, повернулась, чтобы уйти.

За её спиной послышался тихий щелчок закрываемой двери, и Медузия улыбнулась. Улыбка дочери, промелькнувшая вскользь, но однозначно искренняя, грела сердце. Всё было не зря. И это было главным.

Примечание: Таймлайн — «Таня Гроттер и Молот Перуна», после 11 главы, когда закончился матч со Сборной Вечности.

Музыкальная тема: Kodaline — All I want

В кабинете стоял едкий запах мяты. Медузия поймала себя на мысли, что мята почти всегда несла с собой какие-то потери и чувство вины. По крайней мере, для неё. Она ненавидела запах мяты. Что бы ни случилось, когда она была взволнована или убита горем, Сарданапал раз за разом отпаивал её чаем с мятой, поэтому за столько столетий для неё этот запах стал ассоциироваться исключительно с чем-то плохим.

Сегодняшний вечер не стал исключением. Кабинет академика насквозь пропитался запахом мяты. Разве что мятным чаем отпаивал он не Медузию, а Таню.

После окончания матча со Сборной Вечности Таня впала в истерику, поняв, что больше не увидит отца. Она захлёбывалась рыданиями и рвалась вслед за Леопольдом, пока Сарданапал пытался удержать её и объяснить, что Леопольд больше не вернётся в их мир. Да и не было его здесь. Проклятая чёрная магия заставляла лишь на время материализоваться души умерших игроков. Только и всего.

Но Таня его не слышала или же слышать не хотела. К чёрту доводы рассудка! Она видела его! Она чувствовала его прикосновение, она летела с ним бок о бок, и он помог ей забить мяч. Он был здесь… Живой и материальный.

И она не могла так просто смириться с его исчезновением.

Сарданапал мягко потянул девочку в сторону выхода с поля, но она, словно обезумев, начала рваться к тому месту, где исчез Лео. Сарданапал поймал её за руку в последнюю секунду, тотчас прижал к себе и что-то зашептал в попытке успокоить. Первые несколько минут Таня вырывалась, а потом, словно обессилев, обмякла в его руках и больше не шевелилась, продолжая лишь тихо глотать слёзы.

Вокруг все ликовали, считая победой заброшенный мяч и радуясь предстоящей возможности обыграть сборную Невидимок. Весь стадион ревел не умолкая, утопая в радостных криках поздравлений. И никто не видел, как мир Тани Гроттер, забросившей решающий мяч, рассыпа́лся на части. Никто даже не обернулся на них. Никто не посмотрел.

Медузия подоспела к тому моменту, когда Таня немного успокоилась и отстранилась от академика, растирая и без того покрасневшие глаза. Сарданапал что-то сказал ей о том, что им лучше уйти с поля, пока о Тане не вспомнили журналисты и фанаты, и мягко подтолкнул её к выходу. Как именно они оказались в кабинете академика, девочка уже не помнила. Она пришла в себя, когда уже выпила половину чашки горячего мятного чая. Медузия сидела рядом и гладила её по спине, в то время как академик стоял напротив и обеспокоенно наблюдал, переводя взгляд с Тани на Медузию и обратно.

— Это несправедливо… — тихо, с надрывом в голосе сказала Таня.

Она подавила в себе очередной всхлип и сделала новый глоток чая. Глаза, сильно покрасневшие от слёз, ужасно болели, из-за чего она часто моргала. Но сейчас, когда осознание произошедшего накрывало с головой, хотелось найти хоть какую-нибудь лазейку, чтобы вернуть Леопольда сюда. Но лазейка, к огромному несчастью, так и не находилась, и это было… Несправедливо.

Сарданапал пристально вгляделся в её глаза и почувствовал, как сердце пропустило удар. Она с такой надеждой смотрела на него, как будто ждала, что он что-то придумает и скажет ей, что ещё не всё потеряно. Но он не мог… При всём желании не мог.

Академик подошёл ближе к дивану и присел на корточки напротив Тани. Он не знал, что сказать, чтобы её утешить, что сделать… И поэтому сказал то, что чувствовал в данную минуту.

— Ты права, девочка моя, это ужасно несправедливо. И мне очень жаль…

Ему правда было жаль. И он чувствовал себя ужасно виноватым перед ней. Он до последнего надеялся, что Леопольд не появится в Сборной Вечности. Не хотел понапрасну обнадёживать Таню или бередить старые раны. А в итоге пошёл на поводу у Соловья и этим сделал только хуже. Если бы он поговорил с ней и сказал о возможных рисках, возможно, она была бы хоть немного подготовлена морально. Если бы…

— И действительно нет никакой?.. Мы больше никогда?..

Она так и не закончила ни один свой вопрос, очевидно боясь произнести это вслух, но по её глазам и без того всё было понятно. Она всё ещё продолжала надеяться. Даже сейчас, в эту секунду, ожидая его ответа, она продолжала верить. И тем больнее было произносить:

— Прости меня. Мне правда очень жаль, но больше вы с ним никогда не увидитесь.

Таня часто закивала, показывая, что всё поняла, громко шмыгнула носом и вновь припала к чашке. К глазам снова подступали слёзы, и она не в силах была их сдерживать. Она попыталась успокоиться, выпивая чай залпом, но слёзы вновь побежали разгорячёнными дорожками по щекам.

Когда чай в чашке закончился, Таня отставила её на кофейный столик и попыталась взять себя в руки. Но ничего не выходило… Это было выше её сил. Стоило мыслям лишь коснуться недавних воспоминаний, как глаза застилала пелена, а к горлу подкатывал ком. Вот и сейчас, стоило Тане отставить чашку, и она тотчас почувствовала, как в ушах зазвенело и горло сковало от накатывающей истерики. Она поднесла ладони к лицу и зарылась в них носом, издавая приглушённый всхлип, и снова затряслась от рыданий.

Медузия мягко притянула её к себе и крепко обняла. Таня тут же обвила руками преподавательницу за талию и прижалась к ней, продолжая плакать. Ей даже в голову не пришло устыдиться своего поступка. Было ли дело в том, что эта ситуация стала для неё самым большим испытанием, или в том, что они уже дважды оказывались в таком положении и градус доверия нарастал, Таня не знала. Но даже потом, вспоминая, она на удивление не почувствует ни тени стыда или неловкости.

Как будто всё так и должно было быть…

Медузия прикрыла глаза и закусила губу. Видеть слёзы своей дочери было выше её сил. Каждая слезинка отзывалась ноющим порезом на сердце. Ей хотелось сделать хоть что-то, чтобы уменьшить страдания Тани, но здесь она была бессильна. Даже божественное начало разбивалось в столкновении с реальностью, не в силах справиться с обычной человеческой тоской.

Если бы Таня знала правду… Если бы только знала…

Когда же наступит конец этому чёртовому пророчеству? Когда они смогут просто сесть и поговорить? Рассказать ей всё, чтобы она не мучилась от незнания, насколько она важна?

«…Лишь только найдя в своём сердце покой,

Ребёнок отыщет дорогу домой».

Когда же наступит этот момент покоя? Ей всего лишь пятнадцать… Слишком много тягот свалилось на её плечи. Слишком тяжёлая ноша.

Таня, словно сняв с себя предохранитель, плакала в голос, изо всех сил сжимая в ладонях ткань мантии Медузии. Как будто только это могло удержать её на краю. Как будто это могло её спасти. Как сказала Медузия почти три года назад? «Даже простое объятие может спасти от падения в пропасть». Кажется, именно это она сейчас и делала. Спасала от падения. И где-то в глубине души Таня ясно понимала, насколько сильно благодарна ей за это.

Сейчас она была не доцентом Горгоновой. Сейчас она была той женщиной, которая была Тане ближе всех вокруг. Женщиной, которая помогала ей раз за разом справиться со всеми трудностями. Женщиной, которая, сама того не замечая, стала в её жизни реальной живой материнской фигурой.

Медузия крепко прижимала Таню к себе, успокаивающе гладила её по спине, уже зная наверняка, что лишь этот жест способен был её утешить. Она что-то шептала ей на ухо настолько тихо, что никто, кроме Тани, не смог бы разобрать ни слова, но девочка, очевидно, понимала всё сказанное и с каждым словом становилась чуточку спокойнее.

Сарданапал тихо наблюдал за тем, как Медузия обнимала Таню, и думал о том, что именно так и должно было быть с того самого дня, когда девочка появилась на свет. Каждую проблему, каждую неурядицу, каждую обиду они должны были решать так… Втроём…

Всегда…

Но у судьбы, к несчастью, были на них другие планы.

* * *

Прошло не меньше часа, прежде чем Таня перестала плакать. Она плакала в голос, успокаивалась, затем начинала плакать безмолвно и снова скатывалась в громкие рыдания. И так по кругу… Сейчас же слёзы закончились, а сил на рыдания больше не осталось. Казалось, Таня выплакала всё, что можно было. Она оплакивала всё, что не могла оплакать прежде: смерть родителей, свою нелёгкую жизнь у Дурневых, кучу обид, которые глотала год за годом, свои неудачи и поступки, которыми подвела других… И час, проведённый с отцом на драконбольном поле… С отцом, который ещё даже о ней не знал, но доверился лишь одной догадке.

Она плакала так сильно, как никогда прежде себе не позволяла. Вместе со слезами из неё уходила и боль, накопленная годами молчания. И сейчас внутри не осталось ничего, лишь пустота. Как будто из неё выкачали все эмоции разом. О былых рыданиях напоминали лишь редкие всхлипы, но и они становились всё реже.

Таня чувствовала, как тёплые пальцы Медузии гладят её волосы, и от этого ей становилось спокойно. Именно эта поддержка была ей нужна. Она бы не смогла справиться с этим в одиночку, и она была благодарна, что академик с Медузией забрали её раньше, чем о ней вспомнили друзья.

Размеренные движения Медузии убаюкивали. Таня понимала, что её глаза начинают слипаться, но сил, чтобы разорвать объятия, встать и уйти, так в себе и не нашла. И потому продолжала расслабленно лежать в её руках. Она больше не сжимала в ладонях мантию Медузии, но продолжала обнимать женщину, как будто если бы отпустила её, то ей тотчас пришлось бы окунуться в суровый и жестокий мир. А она была к этому не готова.

Академик ходил по кабинету, раскладывая что-то мелкое на полки, и Таня только сейчас обратила внимание, что весь кабинет был насквозь пропитан запахом не только мяты, как раньше, но ещё и кедра, лаванды и… если сильно прислушаться, то совсем немного вишни. И только сейчас она ясно осознала, что всё это время, что она не замечала академика, он расставлял колбочки со слабым водным раствором и смоченные эфирными маслами кусочки ткани по всему кабинету, чтобы напитать воздух вокруг успокаивающим запахом.

Тётя Нинель часто делала так, когда Пипа начинала истерить. Она разбрызгивала в комнате Пипы масла мелиссы, изредка добавляя розу. Когда Таню переселяли на лоджию, она в такие моменты предпочитала закрываться там от этого изобилия запахов. Она и по сей день ненавидела мелиссу и розы и никогда не пользовалась эфирными маслами. Но сейчас запах в кабинете не был навязчивым и действительно успокаивал. Тане понравилось это сочетание ароматов. Когда она наберётся сил и придёт в себя окончательно, она обязательно выразит своё восхищение и поблагодарит его за эти хлопоты.

А пока она всего лишь прикрыла глаза, вдыхая приятный аромат поглубже, чтобы отпечатать на подкорке своей памяти этот момент… Момент, когда она поняла окончательно и бесповоротно, что не одна в этом мире, и несмотря на то, какими бы тяжёлыми не были испытания, у неё всегда будет кто-то, кто подставит своё плечо.

Медузия продолжала мягко перебирать пальцами волосы Тани, чувствуя, что судорожных вздохов стало заметно меньше.

Она сейчас узнавала в Тане себя. Когда-то давным-давно, когда Сарданапал только привёз её в Тибидохс, она не могла найти общий язык ни с кем. Особенно её донимала Эфра, преподававшая у них тогда арифметику. Та тоже была гречанкой, и отношения у них сразу не заладились. Эфра не упускала возможности напомнить всем, каким даром и вспыльчивостью нрава обладала Медузия и сколько статуй благодаря ей появилось в Греции. Медузия же, не терпящая к себе неподобающего отношения, не упускала возможности разбить какую-нибудь особо любимую Эфрой статуэтку. И так каждый раз. Каждую неделю, что им приходилось встречаться.

Медузия каждый раз сбегала с урока раньше времени, выслушивая сожалеющие оханья в адрес разбитой статуэтки и запиралась в своей комнате, не в силах сдержать слёзы. Она до сих пор не знала, по какой привилегии к ней никогда не подселяли соседей, но её комната так и осталась навсегда только лишь её владениями.

После таких выходок она всегда долго плакала, а потом маскировала магией раскрасневшиеся и опухшие глаза. Тогда она считала, что все так и будут видеть в ней лишь чудовище из Греции. Тогда ей и в голову не могло прийти, что когда-то, спустя три с небольшим тысячи лет, она станет доцентом кафедры нежитеведения, правой рукой академика Черноморова и просто глубоко почитаемым и уважаемым преподавателем. Тогда это казалось недосягаемой мечтой.

И тогда её некому было утешить. С Сарданапалом у них были далеко не такие близкие отношения, как сейчас. Да и не знал он и половины происходящего. Не знал, как Эфра язвила и стремилась уколоть побольнее на уроках. Не знал, как девочки со старших курсов дразнили. Не знал, как донимал её своими приставаниями и ухмылочками прибывший через пару лет Рамзес. А она пыталась в одиночку справиться, считая, что помогать ей никто не станет.

Позже она сдружилась с совсем ещё молодой Ягге, и стало чуть легче от мысли, что есть кто-то, способный тебя понять. Эфра как-то внезапно исчезла из Тибидохса спустя год пребывания Медузии в школе. По слухам, ей предложили преподавать арифметику в Греции, и она согласилась. Тогда Медузия не знала, но сейчас отчётливо понимала, что без помощи Сарданапала дело не обошлось.

Он долго не знал. Ловил её в коридорах, чтобы вызвать очередную улыбку своими рассказами, а потом заметил какую-то закономерность, что Медузия пребывает в плохом настроении строго в определённые дни недели, и прямо спросил об этом. Она тогда долго отнекивалась и бросила лишь короткое: «Я просто не фанат арифметики, только и всего». Сарданапал больше не задал ни одного вопроса, но через несколько дней школа стала нуждаться в новом преподавателе арифметики, и Сарданапал сам взялся давать уроки, пока не найдётся новый педагог.

Он задержался на этой должности на долгие пять лет, а Медузия внезапно заинтересовалась этой наукой. Потом появился новый преподаватель, но из-за возраста учеников и высокого уровня их образованности постепенно отпала необходимость в изучении предметов, которые не имели отношения к магии. Когда в Тибидохс начали набирать на обучение детей, эта потребность вернулась, но все эти лопухоидные науки стали входить в курсы магических предметов.

Медузия этих изменений уже не застала. Последним её учителем арифметики был Сарданапал, который заставил её полюбить эту науку настолько, насколько она ненавидела её при Эфре.

Слёз с тех пор стало меньше, хотя она и не разучилась плакать окончательно. Она долго воспитывала в себе железную выдержку и стойкость к чужим колким словечкам. А пока она только училась справляться, слёзы были её частым гостем. Правда, таким, которого она ото всех скрывала.

Помня то состояние абсолютной ненужности и одиночества, она хотела сделать всё, чтобы её дочь этого не чувствовала. Она видела, как истерика Тани сходит на нет, а дыхание её становится ровным с каждой минутой, и радовалась тому, что в эту минуту та была не одна. Она надеялась, что это хоть как-то смягчит её боль от исчезновения Леопольда.

Медузия почувствовала, как плечи девочки начали слегка подрагивать, и повернулась в сторону, взглядом зацепившись за приоткрытое окно. Она посмотрела на Сарданапала и, дождавшись, когда он плотно заткнёт пробкой флакончики с эфирными маслами, которыми смачивал ткань, тихо прошептала:

— Прикрой, пожалуйста, окно.

Он молча кивнул и вмиг оказался у окна, плотно закрывая створку. В тот же момент загорелся камин напротив дивана. Если бы Таня наблюдала за этим, она бы поразилась тонкости этой магии, поскольку кольцо Сарданапала даже не выпустило искру, а камин в миг наполнил комнату теплом.

Но Таня уже спала и даже не заметила произошедшего. Её хоть и не сразу, но всё отпустило, и она смогла забыться пока ещё неглубоким сном. Сарданапал остановился рядом с диваном и, пристально всмотревшись в Танино лицо, тихо прошептал:

— Кажется, она уснула.

Медузия посмотрела на него, и он тут же поднял на неё взгляд. Она слабо кивнула, соглашаясь с его словами, но взгляд отвести уже не смогла. Она редко заостряла внимание на таких мелочах. Это была больше его прерогатива. Но сейчас она вдруг вспомнила, как точно так же всматривалась в его глаза около двух с половиной тысяч лет назад. В вечер, когда они победили Чуму-дель-Торт. Об истории со сфинксом ещё никто, кроме Древнира, не знал, и ничто не могло омрачить радость победы. Они тогда сидели в кабинете академика на диване, и она, счастливая не только от победы, но и от любви, переполняющей её сердце в тот день, пристально всматривалась в его лицо и улыбалась каким-то своим мыслям.

У него были глаза цвета аквамарина… Такие же чистые и прозрачные. Ей казалось, что если долго смотреть в его глаза, то можно утонуть в этом аквамариновом море.

Она любила этот камень. Её кольцо было с аквамарином, и она всегда считала, что этот камень приносит счастье. Ей он приносил счастье. Это кольцо стало символом её любви. Сарданапал потратил год на его поиски, считая, что никакое другое кольцо ей не подойдёт. И он был прав. Когда он отдал ей кольцо, оно сразу приветливо потеплело на её пальце и послушно исполняло все заклинания. И всегда тонко чувствовало её настроение.

Она только в тот вечер поняла, что всё это время кольцо тянуло её к Сарданапалу не просто так. Значило ли это, что она любила его с самого начала, просто не понимала этого или всё это было простым совпадением? Сталкиваясь каждый день с магией и волшебством ей хотелось верить в чудо. И она верила по сей день.

Прошло столько лет… Веков… Тысячелетий… А она любила его ещё больше, чем в тот день, когда впервые поцеловала. Сидя сейчас в его кабинете, прижимая к груди их дочь, смотря в его глаза… Такие же, как и в тот день… Смотрящие на неё с такой же нежностью и любовью, как и тогда… Она вдруг мягко улыбнулась ему.

— Что? — тихо спросил Сарданапал, мягко улыбаясь в ответ.

Он не мог игнорировать её улыбки. Он так долго добивался каждой из них в прошлом, что сейчас любая внезапная улыбка заставляла его сердце биться чаще. Она редко демонстрировала такие эмоции, и оттого каждое такое проявление нежности было особенно ценным.

— Ничего, — после минутного молчания прошептала она, слегка покачав головой. — Просто… Вспомнила тот день, когда мы праздновали победу над Чумой в первый раз.

Сарданапал присел в подбежавшее тотчас кресло. Совсем близко к Медузии… И мягкая улыбка коснулась его губ. Как будто он тоже отчётливо вспомнил тот день… И тот вечер… И всё, что было после…

— Я помню его… Так, словно это было вчера.

Медузия нежно провела ладонью по спине Тани. Дыхание её было ровным, а дрожь исчезла совсем. Она уснула в её объятиях точно так же, как и в ту ночь после истории с Исчезающим Этажом. Тогда она тоже долго плакала, а потом заснула. Медузии не хотелось её сейчас отпускать. Ей так не хотелось… У них так мало возможности выпадало побыть рядом с дочерью, поэтому каждую лишнюю минуту хотелось отвоёвывать с боем.

— Тебе не обязательно отпускать её сейчас, — словно услышав её мысли, мягко сказал Сарданапал.

Медузия кивнула, понимая, что несколько минут у судьбы она могла отвоевать, но не могла отвоевать больше. Таню следовало отпустить до того, как она проснётся. Она и так будет чувствовать себя неловко, когда вспомнит прошедший вечер. Заставлять её чувствовать ещё большую неловкость было не лучшим решением.

Но хотя бы несколько минут…

— Тот день запомнился мне не только победой над Чумой. Тот день подарил мне всё, о чём я мог только мечтать. Не было только её.

Сарданапал перевёл взгляд на спящую Таню и нежно улыбнулся кончиками губ. Девочка спокойно спала в объятиях матери, даже не подозревая об этом. Так, словно не было прошедшего дня. Не было тяжелейшего испытания. И Сарданапал лишь на мгновение… Одно блестящее мгновение представил, что они были обычной семьёй, и их дочь заснула на руках матери от обычной усталости, а не от долгих слёз.

Сарданапал был прав. В тот день окончания войны они получили всё, о чём могли мечтать. Медузия не раз об этом думала. Эта война отняла у них многое, но если бы не она, они бы так и не поняли, насколько были важны друг другу. Она бы не поняла… Наверняка ещё очень-очень долго…

Сейчас, по прошествии времени, она знала, что любила его ещё задолго до того дня… Задолго до начала войны. Но тогда она этого не осознавала в полной мере. После Персея она вообще считала, что больше никогда никого не сможет полюбить. Она была уверена, что никогда больше не сможет никому довериться… Но она смогла. Она поняла это в тот день, когда случайно прикоснулась к нему и не вздрогнула. И в этом была его заслуга. Целиком и полностью. Он долгие века выстраивал по крупицам её доверие. Склеивал осколки хрусталя, на которые она рассыпалась после предательства Персея. Долго и кропотливо. Раня руки в кровь. Но он склеил её настолько бережно и аккуратно, что сейчас даже трещинок на её когда-то разбитом сердце не осталось.

Он всегда был таким. Вечно оберегающий и переживающий за неё академик. Как будто она была всем для него. Самым ценным сокровищем в его жизни. И рядом с ним она постепенно расцвела. И далеко не сразу заметила, насколько сильно прикипела к нему. Позже Медузия сравнивала их отношения с одним из лопухоидных открытий. Ей нравился пример со сплавами металлов. Если два бруска разных металлов скрепить вместе и оставить на несколько десятков лет, то частицы обоих проникнут друг в друга, образуя единый сплав. Ничто и никогда не сможет их разделить.

Так было и с ними. Медузия уже давно не могла представить их порознь. В ней было так много его, так же, как и многое от неё жило в нём. Они были тесно спаяны, и разъединить их уже было невозможно. Они давно уже были чем-то единым.

В тот день, когда закончилась война, она впервые поняла это. В тот миг, когда искала его по всему замку и молилась всем Богам… Только бы выжил… Тогда она впервые осознала в полной мере, что боится его потерять. И когда она увидела его у главного входа в замок… Оглядывающегося по сторонам… Ищущего кого-то, словно слепой котёнок. Тогда она поняла, что не может и не хочет больше терять время, которое может провести с ним. Поэтому тот поцелуй был таким спонтанным и резким.

Он был далёк от романтики и нежности. Не было никаких бабочек внутри или какого-то волнения и трепыхания сердца. Они просто были нужны друг другу. И тот поцелуй был тому доказательством. Она чувствовала в нём этот страх. Страх потерять её… Страх, что война отнимет их друг у друга. Она чувствовала… Потому что испытывала то же самое.

— Ты прав. Войны отняли у нас слишком много… Но вопреки всему они же дали нам самое ценное. Друг друга и… её.

Когда они узнали о том, что ждут ребёнка, война ещё даже не началась. Тогда лишь все опасались, но никто не говорил о надвигающейся войне. Нежить начинала кучковаться в подвалах, и в магзеты просочилось имя Чумы-дель-Торт. Никто не знал, кто это и насколько она опасна. Все надеялись, что всё затихнет так же спокойно, как и разгоралось.

Но время шло, нежить собиралась в большие стаи, а Чума нападала. Чета Гроттеров укрылась в глубине тайги, в маленьком обветшалом домике. Леопольд хотел изобрести что-то, что поможет в этой войне. Что-то, что сможет защитить. Он был гениальным учёным, но плохим воином. А ещё он хотел помогать людям.

История повторялась. Когда о могуществе Чумы-дель-Торт стали говорить откровенно, Сарданапал сразу же отправил учеников в лопухоидный мир. Самых младших — принудительно и без исключений. Тех, кто был постарше — путём долгих разговоров и обещаний, что им разрешат вернуться, но не позволят воевать. Остались только магспиранты, которые на любые попытки выслать их из школы принудительно упрямо говорили: «Я уже совершеннолетний, и вы не можете мне указывать».

Лео как раз-таки был из числа последних, но с ним Сарданапалу хотя бы удалось договориться. Он на самом деле был гениальным учёным и мог помочь им своими изобретениями. На этом Сарданапал и сыграл, попросив его уехать подальше, скрыться от Чумы и вплотную заняться научными изысканиями.

Медузию он попытался отправить следом, но она не поддалась на его уговоры. Она помогала Ягге в магпунгте, с тех самых пор выучившись основам магической медицины и научившись профессионально накладывать заживляющие чары и выращивать костеросток. Ягге до сих пор говорила, что в то время многие выжили благодаря их слаженной работе. В одиночку поставить всех на ноги было невозможно, а вдвоём они отвоевали у войны на несколько десятков жизней больше.

Лишь на пятом месяце беременности Медузия пошла на поводу у Сарданапала и уехала к Гроттерам. Он долго её об этом просил, но она боялась оставить его одного. Лишь когда Таня начала шевелиться, её запал слегка поугас и она согласилась. Он отправил письмо Гроттерам и на следующий же день получил в ответ:

«Мы с Софьей с радостью встретим у себя Медузию Зевсовну. И сделаем всё возможное, чтобы защитить её и вашего ребёнка. Можете быть уверены.

Искренне уважающий вас,

Леопольд Гроттер».

В тот же день она отправилась к ним в тайгу. Софья и Леопольд были единственными, кроме Ягге, кто знал о них с Сарданапалом и о её беременности. Так уж вышло. Четыре месяца она прожила у них в полном спокойствии. Война до тех мест так и не дошла. А тем временем в Тибидохсе продолжались бесконечные сражения. Сарданапал писал ей так часто, как только мог. Обычно это были короткие послания, в которых он говорил, что с ним всё было хорошо и они надеются на скорейшую победу. Иногда — гораздо реже — когда Чума отступала и у них появлялось несколько дней передышки, он писал ей большие письма. Она до сих пор хранила их в своей шкатулке.

А потом в Тибидохсе наступили долгие недели затишья. Чумиха собиралась с силами, чтобы ударить с ещё большей яростью. Именно в один из таких дней ему пришло короткое письмо от Леопольда… Даже не письмо, а какой-то клочок бумаги, исписанный корявым почерком:

«У вас скоро родится ребёнок. С Медузией Зевсовной всё хорошо, но она грозится превратить меня в сороконожку, если я не отправлю вам это письмо.

С наилучшими пожеланиями,

Леопольд Гроттер».

День рождения Тани стал самым счастливым днём для них обоих. Они смотрели на новорожденного младенца и не могли поверить в собственное счастье. За окном снег шёл большими хлопьями. Был разгар зимы. И никакой войны. Они позволили себе так думать ровно сутки. А потом Сарданапал вынужден был вернуться в Тибидохс, а Медузия с Таней остались у Гроттеров. Софья постоянно просила подержать Таню на руках и помогала Медузии с малышкой. Даже Леопольд любил от случая к случаю с ней нянчиться.

Однажды, когда у Тани начали резаться зубы, она плакала днями и ночами, и Медузия, укачивающая её и готовящая сутками разные отвары, способные снять боль, уже валилась с ног, и Леопольд предложил ей поспать несколько часов, пока он посидит с малышкой. Он забрал малютку к себе в лабораторию и показывал различные фокусы с зельями.

Она всегда будет бесконечно благодарна Софье и Леопольду за их помощь.

Так они и прожили около года. Сарданапал приезжал несколько раз, но не мог оставаться надолго. В магическом мире кипела война и угасать не собиралась. У Гроттеров было безопасно, и он цеплялся за это, как за спасительную соломинку.

Когда от него месяц не было вестей, а Медузия изводила себя догадками, Софья предложила ей слетать в Тибидохс, пока Таня побудет с Гроттерами. Это было самым тяжёлым решением. Она не хотела оставлять дочь, не хотела подводить Гроттеров… Но неизвестность, съедающая заживо, не давала покоя. Медузия отправилась в Тибидохс, не зная, что Чумиха, прознавшая про новое изобретение Леопольда, способное открыть Жуткие Ворота, готовится напасть на домик в тайге.

В тот день закончилась война… В тот день погибли Гроттеры… В тот день Таня одолела Чуму…

Медузия долго потом думала о том, что было бы, если бы она осталась. Были бы живы Гроттеры?

Она всегда будет им благодарна… Ещё и за то, что они спасли её дочь.

Драконья кожа имеет безграничную память. Когда Сарданапал вернул Таню в Тибидохс, он привёз её в футляре от контрабаса Феофила Гроттера. Медузия знала, что, стоит ей прикоснуться к футляру, он покажет то, что произошло накануне. Она знала, что это будет больно, но не смогла сдержать своего желания увидеть бывших учеников, ставших за последний год ей семьёй. Хотя бы в последний раз…

Когда она прикоснулась к тёплому футляру, перед глазами тут же мелькнула лаборатория Леопольда и испуганное лицо Софьи. Картинки в голове побежали словно на быстрой перемотке. Вот Софья стоит перед Леопольдом с плачущей Таней на руках. В голове отозвался строгий и решительный голос Лео:

— Забирай ребёнка, уходите отсюда. Я задержу их.

Напуганный, но в то же время упрямый взгляд Софьи. Лёгкое покачивание головой, словно говорящее: «Нет». И последовавшее за этим:

— Мы не успеем уйти, они уже на подходе.

Медузия никогда не сможет забыть этот обречённый взгляд Леопольда, понимающего, что не сможет спасти всех.

— У меня только один талисман. — Слова были произнесены надломленным голосом. — И я даже не знаю, работает ли он так, как должен. Было бы хотя бы пару часов, я бы попытался по образу и подобию сделать ещё один такой же, но у нас... Я не…

Он всегда начинал глотать окончания фраз, когда сильно волновался или нервничал, и сейчас в итоге замолк, пытаясь найти хоть какую-то возможность, чтобы спасти всех. Он всегда был идеалистом, но именно это и отличало его от сотни и тысяч других.

Софья прикоснулась ладонью к его щеке, заставляя посмотреть ей в глаза, а затем оставила лёгкий поцелуй на губах и прошептала:

— Т-ш-ш... Всё будет в порядке. — Ещё один поцелуй и громкий приговор. — Мы должны защитить ребёнка. А я буду с тобой. Как и всегда. Что бы ни случилось.

Тихое «Я люблю тебя» было последним, что услышала Медузия, когда резко отдёрнула ладонь, словно обжёгшись.⁽¹⁾ Именно тогда она поняла, что футляр не просто сделан из драконьей кожи… Это был сам заколдованный дракон. Только живой дракон, хоть и заколдованный, мог передавать воспоминания в такой поразительной детальности.

Она ещё долго не могла оправиться от увиденного. Они пожертвовали собой, чтобы спасти их с Сарданапалом дочь… И это навсегда отпечаталось глубоким порезом на сердце. Она была благодарна ровно настолько, насколько скорбела по ним.

— Она — то, что мы выиграли в той войне. Ты — то, что я выиграл в первой. За вас обеих стоило сражаться, — тихо прошептал Сарданапал, заставив её вынырнуть из своих воспоминаний.

Медузия мягко улыбнулась его словам, посмотрела на Таню, которая спала сладким сном, и подняла взгляд на Сарданапала.

Чистый, как небо, аквамарин встретился с блестящим на солнце изумрудом.

Смотря в его глаза, Медузия подумала, что за их семью определённо стоило бороться. За Таню стоило бороться. И они будут. Сколько бы времени не потребовалось, сколько бы лет не прошло, пока это чёртово пророчество не свершится полностью, они будут бороться за то, чтобы в конце концов стать одной семьёй.

1) Иллюстрация к сцене: https://drive.google.com/file/d/1nB9jFlvwEhrF8iRVhd0ifk6XEIeHZJFr/view?usp=drive_link

Вернуться к тексту

Примечание: Таймлайн — «Таня Гроттер и Пенсне Ноя», 14 глава, после того как было принято решение лететь в Дубодам за Таней и Ягуном.

Музыкальная тема: SYML — Where's my love

После долгих и громких споров и предложений кабинет академика опустел. Внутри остались только сам академик Черноморов и доцент Горгонова. Ни у кого не возникло и тени подозрений, настолько все привыкли, что Медузия всегда была подле Сарданапала. Она была его правой рукой, она помогала ему с отчётами и бумагами, и все знали, что они были настолько близкими друзьями, что все учебные вопросы и проблемы решали исключительно вместе.

Это было само собой разумеющееся. Поэтому никто из присутствующих даже не удивился, когда Медузия, отойдя от стола, на который опиралась, направилась не к выходу, а к окну. Лишь Ягге как-то странно, как показалось Сарданапалу, с лёгкой тревогой глянула на Медузию, но тотчас перевела взгляд на него, как будто пытаясь прочесть в его глазах масштаб трагедии. Академик лишь слегка кивнул, давая понять, что с ней всё будет в порядке, и Ягге вышла за дверь.

В кабинете тотчас наступила тишина. Такая тишина, которая давила на них всем весом невысказанных слов. Тишина, от которой хотелось бежать подальше. Но никто из них не бежал.

Медузия стояла у окна и разглядывала пасмурные облака за стеклом, обхватив свои плечи ладонями. Ей было зябко, но она так и не поняла, от холода или от нарастающей тревоги. В голове у неё крутилась одна единственная мысль. Её дочь в Дубодаме. И она не представляла, как её оттуда вытащить.

Чёртово Магщество с его гадким самосудом. Чёртов Кощеев. Этот мерзкий старикашка, который хотел насолить им всеми доступными ему способами. Она была готова сгноить его самого в этом Дубодаме, телепортировать его в кипящую лаву на несколько тысяч лет, чтобы он прочувствовал всю боль и агонию, которую сейчас чувствовала она, переживая за собственную дочь. Если с её головы упадёт хоть волос, все эти боевые зелёные искры и тихо шипящие волосы, которые напугали и взбесили Кощеева в прошлый раз, покажутся ему детским садом по сравнению с тем, что он испытает. Медузия слишком хорошо знала о том, какие точки давления есть на бессмертных. Что может убить бессмертного, а что может заставить его мучиться и страдать до конца времён. И сейчас она была готова воспользоваться этими знаниями.

— Меди, прошу…

Она слегка вздрогнула от тихого голоса, раздавшегося за её спиной, и резко развернулась. За всеми этими мыслями она успела забыть о присутствии Сарданапала. Он стоял в десятке шагов от неё, совсем рядом со своим столом, но даже оттуда она услышала такой родной запах кедра, горького шоколада и совсем немного озона. Медузия не знала наверняка, подзеркалил ли он её, или же у неё на лице и без того было написано её желание расквитаться с Кощеевым самым мучительным способом. Как бы то ни было, но Сарданапал никогда не одобрял такие методы. Он всегда говорил, что в этом мире и без того слишком много тьмы, чтобы отвечать подобными способами на обиды. Но впервые Медузии было наплевать на это, ей хотелось спасти свою дочь и заставить её обидчика страдать.

— Не надо, пожалуйста… Он не заслуживает такой чести. Обещаю, мы вытащим её.

Он смотрел на неё… Было что-то особое в его взгляде. Толика вины, уверенность и бесконечная надежда. Она никогда не могла вынести этот взгляд. Под этим взглядом рушились все её намерения уничтожить Кощеева и всю его компанию вместе с ним. Под этим взглядом рушилась вся её злость и обида. Отчего-то этот взгляд всегда её успокаивал и отрезвлял.

— Как именно ты собираешься вытащить её? Это не простая лопухоидная тюрьма, это Дубодам.

Медузия впервые за ночь озвучила терзающие её мысли. Она передумала всё. Проанализировала все возможные варианты, но в каждом из них им не хватало одной немаловажной детали. Заклинание освобождения из Дубодама, без которого они не могли освободить Ваньку и которое было известно только Магществу. Она искренне пыталась найти выход, но у неё не получалось, и это до ужаса пугало.

— Разве я когда-то давал тебе обещания, которые не выполнил? — спокойно спросил академик, делая несколько шагов в её сторону.

Медузии даже не нужно было погружаться в воспоминания, чтобы дать ответ. Она и без того знала, что такого никогда не было. Он всегда реально оценивал ситуацию и давал лишь те обещания, которые мог исполнить. Для него было непозволительно пообещать ей что-то и не сделать. Это было ниже его достоинства и сродни оскорблению для неё.

Медузия слабо покачала головой. На большее у неё почему-то не хватило самообладания. Она словно в чём-то его обвинила, хотя вовсе этого не подразумевала.

— Тогда почему сейчас ты мне не веришь? — словно в подтверждение её опасений спросил академик.

— Я не давала тебе повод усомниться в моём доверии. Ты прекрасно знаешь, что ты единственный, кому я всецело доверяю. — Она на секунду замолкла, как будто бы собираясь с мыслями, но довольно быстро пришла в себя и продолжила. — Но я очень боюсь за неё, и я не представляю, как…

Она осеклась на полуслове и больше продолжать, казалось бы, не собиралась. Как будто боялась произнести это вслух. И Сарданапал, поняв это, вмиг оказался рядом и, мягко коснувшись её ладони, взял её руки в свои. Пальцы у Медузии были непривычно холодными и слегка подрагивали, и академик сжал их чуть крепче.

Медузия долго всматривалась в их переплетённые ладони, думая о том, что за последние пару недель успела соскучиться по его прикосновениям. Они поссорились… Крупно поссорились около двух недель назад. Всё как-то разом нахлынуло. Вся эта неразбериха с Валялкиным, его участие в дуэли и нападки Магщества. Сарданапал не был бы собой, если бы легко и послушно отдал Ваньку на суд Магществу. Все прекрасно понимали, что те снобы даже не стали бы разбираться в случившемся. Упекут в Дубодам, а дальше будут годами искать доказательства, и в любом случае, какой приговор они не вынесут по итогу, Ванька за это время успеет состариться и впасть в маразм, оставив душу в Дубодаме. И им вовек не достать его оттуда.

Медузии мало верилось, что мальчишка хладнокровно убил Пуппера, но груз ответственности за случившееся висел на нём, и так просто ему никто этого не спустит. Они боялись, что не успеют укрыть Ваньку у Дурневых, но, к счастью, всё обошлось. И, казалось бы, на этом можно было бы успокоиться и выдохнуть, но нет же… Тибидохс закидали требованиями в проведении обыска независимой команды из Магфорда. Независимым… Куда уж там. Медузия откровенно негодовала и злилась. Даже волосы в последнее время стали чаще превращаться в змеек против воли их хозяйки.

Но Сарданапал отчего-то легко дал слабину. Он допустил Магфордцев в Тибидохс, поставил под угрозу всех обитателей замка и вёл себя нарочито спокойно. Как будто не по его школе шастают доносчики Кощеева и вынюхивают любые грязные сплетни, чтобы тут же доложить и поставить под угрозу безопасность и неприкосновенность школы.

В итоге они настолько увлеклись, что перестали считаться с любыми рамками приличия. Не сказать чтобы они изначально отличались деликатностью, но в первые дни хотя бы не позволяли себе врываться в чужие комнаты без спросу. Конец её терпению пришёл, когда один из таких индивидуумов ворвался в её комнату в то время, как она переодевалась. Её обуяла такая ярость, что она тотчас наложила на него сильнейший сглаз. Ещё долго тот будет считать себя дождевым червём, кем он в глубине души, по мнению доцента Горгоновой, и являлся на самом деле.

Это стало последней каплей в чаше её терпения. Она долго ругалась с Сарданапалом, выражая своё недовольство его мягкотелостью и спокойствием в данном вопросе. На это он как-то слишком легкомысленно отмахивался, говоря, что это всего лишь рядовые проверки, которые они не могут запретить, и всё скоро закончится.

Они тогда наговорили друг другу много лишнего. Медузия сейчас вспоминала их разговор у входа в Тибидохс и искренне сожалела о сказанных словах… Брошенных в пылу злости упрёках… Выдвинутых против единственного близкого человека обвинениях.

Сарданапал большим пальцем провёл по тыльной стороне её ладони. Он всегда делал так, когда пытался её успокоить. Медузия не помнила, с каких пор прикосновения к ладоням начали её успокаивать. Так было далеко не всегда. Не с самого начала. Она помнила, как несколько столетий вовсе избегала любых прикосновений. Любое касание пугало её до ужаса и заставляло впадать в отчаяние и панику.

Причём нежелание терпеть чьи-либо прикосновения было ещё до истории с Персеем. После его предательства это всего лишь усугубилось, но не возникло из ниоткуда. Она прекрасно помнила, как в разгар ссор выдёргивала ладони из рук бывшего возлюбленного и не позволяла к себе прикасаться, злясь ещё больше. Олимпийский герой благоразумно не настаивал и отходил на несколько шагов назад, продолжая перепалку, но лишь на словах.

С Сарданапалом же всё было с точностью до наоборот. В любых ссорах он стремился прикоснуться к ней. Как будто бы одно прикосновение должно было передать все его чувства. Как будто бы одним прикосновением он говорил: «Пусть мы и не согласны друг с другом, но даже ссорясь, я продолжаю тебя любить». И это каким-то магическим образом доходило до Медузии, и она быстро сменяла гнев на милость, и дальше они обсуждали всё спокойно.

Что было с самого начала между ними, так это понимание. Медузия не знала, как так сложилось, но с самого первого дня они с Сарданапалом слишком хорошо понимали друг друга. Им не обязательно было говорить, чтобы понимать. Достаточно было лишь взгляда. Они заканчивали друг за друга фразы и понимали оборванные предложения. Как будто две части одного целого.

Сарданапал что-то сказал, но Медузия, увлечённая своими мыслями, не услышала, а переспросить не решилась. Она завороженно наблюдала, как он чуть склонил голову, поднёс её ладони к губам и слабо дыхнул на них. По телу тут же пронеслась волна жара, а руки вмиг согрелись. Она всегда поражалась этой магии. У неё так не получалось, сколько бы она ни пыталась. Согреть одним лишь слабым дыханием… Ей всегда нужна была искра, иначе магия получалась слишком слабой. Сарданапал же любил часто прибегать к ней, но почему-то только с Медузией. Возможно, именно в этом скрывался основной секрет. Когда-нибудь Медузия спросит его об этом.

«Век живи, век учись — дураком помрёшь». Медузию всегда забавляла эта фраза, часто используемая одной из её любимых учениц. Бойкая девчонка, обучавшаяся в Тибидохсе около столетия назад, всё-таки была права, несмотря на постоянные споры с окружающими на предмет сей фразы. Медузия сейчас как никогда понимала её правоту. Несмотря на свою учёную степень и звание доцента, Медузия не переставала узнавать что-то новое и совершенствовать свои навыки и знания. Своим ученикам она регулярно повторяла, что нет предела у знаний, и, научившись чему-то одному, нельзя на этом останавливаться.

Сейчас, смотря на то, с каким мастерством Сарданапал управлялся с магией, она отчётливо понимала, что ей ещё далеко до совершенства.

— Прости меня. Я была неправа.

Слова вырвались неожиданно даже для Медузии. Казалось бы, она только что думала о знаниях и обучении, а предательское подсознание вывело наружу то, что она прятала несколько дней в глубине души. Хотя… Пожалуй, оно было к лучшему. Она хотела сказать эти слова давно, но проклятая гордость постоянно ставила ей палки в колёса.

Сарданапал резко поднял на неё взгляд и посмотрел с каким-то беспокойством, медленно выпрямляясь. Что он пытался разглядеть в её глазах? Что ей действительно было жаль о сказанных словах? Что она скучала по нему? Что ей не хватало его все эти дни, когда она упрямо уходила спать в свою комнату под предлогом проверки магсертаций? Что она ждала, что он придёт к ней и начнёт тот разговор, для которого у неё не хватало духу? Пусть видит, если ему так хочется. Она не станет скрывать и прятаться. Она никогда не любила эти дурацкие игры в недомолвки, предпочитая прямые откровенные изречения.

Сарданапал смотрел на неё несколько секунд, а потом виновато опустил глаза, снова погладив кончиками пальцев тыльную сторону её ладони, и тихо произнёс, вновь поднимая на неё взгляд:

— Нет, это ты меня прости. Мне не следовало тогда говорить о… — Он резко осёкся, словно спохватившись, что после снова пожалеет об этих словах. — Обо всём.

Персей. Сарданапал всегда избегал этого имени, как и вообще любого упоминания. Всё ещё боялся сделать ей больно, опасаясь, что старые раны не зажили. Словно одно лишь упоминание могло содрать образованный временем струп с её души.

Когда-то так и было. Когда-то давным-давно… Когда Сарданапал только привёз её на Буян. Когда она каждую ночь кричала от кошмаров. Она просыпалась в холодном поту, проживая раз за разом своё обезглавливание. Ночь за ночью, месяц за месяцем, год за годом… Она физически ощущала холод стали, касающийся её шеи. Переживала всё будто в замедленной съёмке, физически снова ощущая всё на себе. Каждую боль она ощущала как многочасовую агонию.

Сначала начищенный до зеркального блеска меч наточенным лезвием делал надрез на коже. Порез получался длинным и его резко начинало щипать. Затем меч как по маслу скользил глубже, перерубая ярёмные вены и мышцы, молниеносно переходя на сонные артерии. Адская боль, которую терпеть было уже невыносимо. Обычно Медузия просыпалась на этом моменте сна, тяжело дыша и хватаясь за шею. Но в тех случаях… В тех редких случаях, когда сон не спешил отпускать её из своих кошмарных лап, Медузия чувствовала, как меч перерубает трахею и крошит острым лезвием шейные позвонки на осколки. Она не чувствовала, но знала наверняка, что головы на тот момент на её плечах уже не было. Зато чувствовала, как стремительно кровь покидает её тело.

Она долго… Бесконечно долго не могла избавиться от этого сна. Каждую ночь просыпалась, крича от боли и страха, а потом ещё несколько часов не могла отделаться от фантомных болей. Она готова была поклясться, что шея в эти минуты болела не меньше, чем в тот день, когда Сарданапал её оживил.

В тот день она проснулась с таким же криком и попыталась резко сесть, но чьи-то ладони мягко поймали её, заставив лечь назад. Она даже не поняла сначала, что всё произошло на самом деле. Она тогда в страхе озиралась вокруг, не слыша шёпота незнакомца и недоумевая, почему кто-то держит, крепко фиксируя её голову, не давая ей пошевелиться. Воспоминания возвращались толчками: лучезарная улыбка Персея, его прикосновение к её щеке, она лежит на его коленях, холодная сталь опускающегося меча, отражающая его ухмылку и её испуганный взгляд.

Когда последнее воспоминание коснулось её сознания, в глазах защипало и по щекам потекли слёзы. Следом за этим трезвостью отозвалась боль в шее, которую она доселе игнорировала.

Всё было правдой…

Персей… Единственный, кому она смогла довериться, предал её. Предал таким беспощадным способом. От понимания всего случившегося хотелось плакать, и она плакала, мигом забыв о том, что её кто-то удерживает. Вспомнила, лишь когда тёплые шершавые пальцы мягко провели по её щеке, вытирая бегущие слёзы. А дальше она услышала отчаянный шёпот, которого больше никогда в своей жизни от него не слышала.

— Молчи. Пожалуйста, молчи. Я помогу тебе и расскажу всё, что ты захочешь, но только не произноси ни слова, тебе сейчас нельзя.

И что-то было в этих словах, что она послушалась его. Она, дрожа всем телом, тихо шмыгнула носом и медленно прикрыла глаза, показывая, что слышит его. Над ней склонилось обеспокоенное лицо молодого мужчины, который тогда ещё не носил длинной серебристой бороды и разноцветных усов. Тогда ещё нет. Он смотрел на неё такими чистыми глазами, что Медузии в глубине души отчего-то хотелось поверить в то, что он поможет, но до конца так и не получилось. Правда, на тот момент она ещё не успела решить, хочет ли сама этой помощи или всего лишь идёт у него на поводу.

Она дрожала всем телом, поздно осознавая, что дрожала от его прикосновения. Медузия смотрела ему в глаза и боялась. Чертовски боялась его. Она знала… Отчего-то даже не предполагала, а именно знала, что он не нанесёт ей удар, но всё равно до ужаса боялась. Наверное, потому что Персей также гладил её по голове и говорил красивые слова, а в итоге…

— Я не прикоснусь к тебе, если тебя это пугает.

И словно в подтверждение своих слов он мгновенно отстранил ладони от её лица. Там, где он прикасался, кожа горела огнём, и Медузии хотелось смыть его прикосновения вопреки кричащей интуиции, которая говорила о том, что он действительно хотел ей помочь.

— Только прошу тебя, не делай резких движений и молчи. Заклинанию нужно время, чтобы аккуратно срастить все мышцы, вены и артерии. Будешь вертеться — останутся шрамы, и я уже не смогу их залечить.

Он улыбнулся одними кончиками губ, как будто старался хоть как-то разрядить обстановку, но Медузия не оценила юмора и продолжила смотреть на него удивлённым и непонимающим взглядом, и улыбка тотчас исчезла с его губ.

Она не перестала смотреть на него с опаской. Кем бы он ни был, какие бы цели не преследовал, она ему не доверяла и доверять не собиралась.

— Прости, я должен был представиться сразу. Моё имя — Сарданапал. Я прибыл сюда по поручению своего учителя, — начал мужчина, усаживаясь недалеко от неё на какое-то странное сооружение.

Он сел, облокотившись локтями о свои колени, продолжая внимательно всматриваться в её лицо. Медузия подумала, не послал ли Сарданапала этот неизвестный учитель за тем лишь, чтобы избавиться от неё? По Греции ходило много легенд о ней, поэтому удивляться подобному Медузия перестала ещё четыре года назад.

— Нет, я не из здешних мест. Я знаю, кто ты, но мне с самого начала показалась эта история далёкой от истины. Впрочем, даже если бы оно было и так, я никогда не приму таких радикальных и варварских методов. Не могу похвастаться своей безгрешностью, всякое в жизни бывало. Но такие методы… Нет, это не мой профиль.

На мгновение на его лице проступила толика грусти, но почти сразу Сарданапал взял себя в руки и чуть оживлённее продолжил:

— На самом деле я из Ассирии, но давно уже живу на одном острове в Северной стране. Преподаю там в школе магии. А сюда прилетел, чтобы забрать Атланта. Я телепортировал его в школу около четырёх часов назад. Там о нём позаботится мой учитель. Я и сам собирался телепортировать следом, но моё кольцо словно сошло с ума, почувствовав сильный выброс энергии, поэтому я остался. Это был твой выброс энергии. Я быстро нашёл тебя, но к тому времени…

Он так быстро тарахтел, как будто боялся остановиться. Сарданапал ещё не скоро признается даже себе, что в эту самую минуту пытался говорить как можно больше, чтобы не дать ей возможности его прогнать. Что-то держало его здесь. Что-то необъяснимое. Это же «необъяснимое» завело его сюда, на другой конец острова. Он не знал, что именно позвало его, но что-то потянуло его. Кольцо… Не то чтобы сошло с ума, на самом-то деле. Всего лишь выбросило хаотично несколько искр и утихло.

Уже тогда он знал, что найдёт на этом греческом острове что-то бесконечно ценное. Лопухоиды называли это чувство по-разному: предвидение, предсказание, предчувствие… Маги же называли это шестым чувством и никогда не ставили его под сомнение. Интуиция мага никогда не ошибалась, поэтому шестому чувству доверяли, как собственным глазам и ушам.

По иронии судьбы этим «чем-то бесконечно ценным» оказалась молодая девушка.

«Продолжайте…» — жадно подумала Медузия, заметив его заминку, и Сарданапал тут же вскинул только что опущенный взгляд. Как будто он слышал…

— Есть одно заклинание, способное остановить время, — продолжил он чуть тише. — В зависимости от профессионализма мага можно остановить время от пары минут до нескольких часов. Оно входит в небольшой ряд запрещённых заклинаний. Со временем шутки плохи, поэтому я долго боролся за то, чтобы заклинание внесли в список запрещённых. Но твой случай был особенным, поэтому…

Он снова замолчал. Медузия понимала, что ему неловко говорить на эту тему, но он продолжал, слишком аккуратно подбирая слова. От Медузии не укрылось и то, как внимательно он следил за её реакцией на протяжении разговора, как будто ожидая вспышки в любую секунду. И в любую секунду готовый замолчать. Эта щепетильность восхищала и настораживала одновременно. Что такого с ним должно было случиться, что он научился так тонко чувствовать людей?

— Я вырос в семье мятежников, поэтому пришлось многое повидать. Это наложило отпечаток. Прости, я читаю твои мысли. Учитывая, что тебе сейчас предпочтительнее молчать, это наиболее подходящий способ поговорить. Если ты не хочешь, чтобы я лез к тебе в голову, я не буду. Обещаю.

«Как же вы тогда собрались со мной разговаривать?» — тут же ехидно подумала Медузия.

— Это будет сложнее, но всё ещё возможно.

«Чего уж там. Очевидно, какое-то время назад я лежала вовсе без головы. Думаю, чтение мыслей уж как-нибудь переживу».

— Хорошо. — Кончики его губ слегка потянулись вверх, но не прошло и двух секунд, как Сарданапал снова стал серьёзным. — Когда я тебя увидел, ты была уже…

Он снова остановился, очевидно подбирая более тактичное выражение, и Медузию это отчего-то резко вывело из себя. Брови её нахмурились, и она с трудом смогла удержать себя от резких движений и громких слов.

«Была уже что? Мертва? Обезглавлена? Что? Хватит подбирать передо мной слова. Я не слабонервная дева, чтобы упасть в обморок от неловко брошенной фразы. Доблестные герои Эллады не пеклись о моих чувствах последние восемь лет, так что и вам не стоит».

— Я ни в коем случае не хотел тебя обидеть этим поступком. Но я привык думать о своих словах, прежде чем они слетят с моих губ. Слова иной раз бывают острее ножа и ранят намного глубже, чем самый наточенный клинок. Орудовать словом нужно с не меньшим мастерством, нежели холодным оружием. Но люди почему-то не придают этому большого значения. Наверное, поэтому мы и получаем столько обид и разбитых сердец. Потому что люди попросту не умеют говорить.

Сарданапал произнёс эти слова с какой-то грустью и опустил глаза в пол, словно что-то обдумывая. И Медузии впервые стало стыдно за свою вспышку. Он действительно пытался не навредить ей. Он спас её. И он за всё это время ни словом, ни видом своим не сказал ничего о её внешности. И это уже о многом говорило. За последние восемь лет, что на неё было наложено проклятие, никто не мог удержаться от комментария по поводу её внешности. А он как будто вовсе не видел этого проклятия.

«Простите. Мне не следовало…»

— Нет-нет, не извиняйся, пожалуйста. Я понимаю твои чувства. Это мне стоило быть более учтивым.

«Куда уж больше?»

— Нет предела совершенству.

Медузию начала немного забавлять эта игра в мысленную перепалку, и она смягчилась.

«Что было дальше?»

— Дальше… Ты была обезглавлена, да. Но не мертва. Поэтому мне и пришлось поиграть со временем. Дело в том, что штопочное заклинание, способное пришить голову, достаточно простое, но использовать его нужно в первые полчаса. Учитывая, что ты была не одна, и всё ещё находилась на виду у Персея, который к тому же собирался забрать твою голову, без временного заклятия было не обойтись. Ну и, в качестве дополнения, мне пришлось немного подправить ему воспоминания.

Имя бывшего возлюбленного больно резануло слух. Сердце как будто на мгновение замерло, а после пустилось в неудержимый галоп. Она ещё не скоро свыкнется с мыслью, что единственный человек, который не отвернулся от неё и которому она доверяла, так безжалостно и жестоко предал её. Всё, что он говорил, было неправдой. А она верила каждому слову. Зарекалась не верить. Знала, что доверие — это непозволительная роскошь. И всё равно доверилась… Пошла на поводу у эмоций. Наивная дура!

— Это не ты была дурой. Это он — глупец, что не смог разглядеть в тебе тебя же.

«Сомнительное оправдание. И я бы попросила не лезть глубоко в мои мысли».

— Прости, но эти мысли ты держишь как раз на поверхности. И это не оправдание, это факт. В этом нет твоей вины. Любовь — это то, над чем мы не властны. Наше сердце не подчиняется разуму… Как бы нам того не хотелось.

«И кто же предал вас, что в ваших речах так много грустной мудрости?»

— Меня не предали. Но ничего хорошего из этого не вышло. В любом случае, всё это было очень давно… Настолько давно, что кажется, будто всё это было неправдой.

Он смотрел на неё с каким-то особым блеском в глазах. И она поймала себя на мысли, что всматривается в них так глубоко, будто пытается увидеть самое сокровенное. Ей казалось несправедливым, что он знал в мельчайших деталях о том, что с ней случилось, но не спешил открываться ей. Он слышал её мысли об этом… Медузия знала, что он прекрасно слышал. Но продолжал молчать, как будто она вовсе не задавала этого вопроса. Делал вид, будто не слышал вовсе…

И Медузия, сдавшись, подумала, что ей не особо принципиально знать глубокие тайны его прошлого. Возможно, они вообще больше никогда не увидятся, и она запомнит его лишь как человека, спасшего её от верной гибели.

«Зачем ему нужна была моя голова?» — чётко подумала Медузия и даже произнесла эти слова про себя.

Она намеренно избегала имени… Он и без того поймёт, о ком она. Сарданапал долго смотрел на неё, и Медузия понимала, что он не хочет поднимать больше эту тему. Очевидно, в его понимании, дальше было только хуже. Но он дал обещание… И, очевидно, для него это означало больше, чем просто слова.

— Он изначально пришёл за твоей головой. Царь Серифоса давно открыл на тебя охоту.

Медузия шумно выдохнула. Она знала, что все эти «доблестные» герои не просто так лишили её спокойной жизни. Она предполагала, что слухи о ней разнеслись далеко и кто-то точно хотел бы выделиться. Но до сих пор ей в голову не приходило, что Персей с самого начала действовал по чьему-то велению. Ей хотелось верить, что хотя бы что-то было правдой, но почему-то пока что все её желания разбивались вдребезги. Каждая следующая новость ранила больнее предыдущей.

«И какова же награда за мою голову?» — поспешно подумала Медузия, желая отвлечь себя от угнетающих мыслей. Тема, разумеется, оказалась не самой подходящей.

— Принцесса и полцарства в придачу.

Принцесса… Ну конечно. Глупо было даже спрашивать. Что ещё могли пообещать за голову чудовища? И он всё рассчитал. Приручил её, сыграв на её страхах и комплексах.

— Ты напрасно так думаешь о себе, — подал голос Сарданапал, очевидно прочитав её мысли.

«А как ещё мне думать? В Греции ходят споры, кто страшнее: я или старуха из Фив».

— Ты прекрасна! — выпалил Сарданапал.

Медузия услышала в его голосе нотку упрямства и строгости. Как будто ему уже надоел этот спор, и этой фразой он решил поставить точку. Жаль только, что у неё эту точку поставить не получалось.

— Просто ты не видишь того, что вижу я.

Его голос снова стал на градус теплее, и он отвёл взгляд, как будто коря себя за свою импульсивность и несдержанность. Медузия поняла, что спорить с ним бесполезно, и не захотела больше продолжать эту тему.

Далее он долго рассказывал, как подменил её голову на дыню, как телепортировал её сюда — в какую-то пещеру, чтобы не находиться на открытом солнце, — как изменил воспоминания Персею и как вернул её к жизни. Больше они не пререкались, и она просто слушала его.

Она смогла начать говорить самостоятельно уже через два часа. Тему Персея больше не поднимали. А к теме проклятия вернуться пришлось, хотя повод в конечном итоге порадовал. Так Медузия и узнала, что Сарданапал весьма талантливый и сильный маг. Когда он снял с неё проклятие едва ли не по щелчку пальцев, вернув ей истинную красоту.

Она долго благодарила его за всё, что он сделал, но тот лишь отмахивался от неё, словно это был сущий пустяк. А потом внезапно предложил ей полететь с ним в странную снежную страну, где была единственная на тот момент школа магии. Медузия посчитала, что это прекрасная возможность начать новую жизнь, при этом получив бесценные знания, и согласилась.

Школа в итоге оказалась маленьким замком, воздвигнутым вокруг одинокой башни, а учениками — такие же великовозрастные выходцы из разных уголков мира.

Годы сменяли друг друга, и Медузия с каждым разом всё отчётливее понимала, что когда-то наступит день, когда она больше не сможет оставаться здесь. Она уже сейчас достигла своего максимума в обучении, и дальше двигаться было некуда. Сколько у неё ещё получится вот так оставаться здесь, пользуясь милостью Сарданапала, она не знала. Но однажды академик просто подошёл к ней и сказал:

— Я думаю об этом уже несколько недель, и меня не отпускает одна идея. Дело в том, что в Тибидохсе не хватает преподавателей, а у тебя очевидный талант к нежитевежению. Может быть, ты хотела бы пополнить преподавательские ряды? Не сейчас, разумеется. Сейчас тебе ещё предстоит многое узнать, но, возможно, ты приняла бы моё предложение с дальнейшей перспективой?

И Медузия согласилась. Как-то слишком легко и быстро. Как будто только этого предложения и ждала. А Сарданапал как-то слишком обрадовался. Но никто из них не предал большого значения реакции друг друга.

А потом всё как-то завертелось-закрутилось. Года перетекали в десятилетия, десятилетия — в века, и Медузия не заметила, как сердце, наглухо покрытое слоем льда и бережно оберегаемое от любого внешнего воздействия, начало потихоньку оттаивать. Сначала ежедневная работа над книгами в библиотеке, плавно перешедшая в кабинет академика с поимкой первого хмыря. Затем вечерние встречи и разговоры ни о чём. Ряд научных открытий и первое изобретённое ею заклинание… Всё это пронеслось, казалось бы, за мгновение. Медузия далеко не сразу нашла в себе смелость признаться даже самой себе, что корочка льда, покрывающая её сердце, с каждым днём и с каждой встречей с академиком становится всё тоньше, грозя в скором времени вовсе исчезнуть.

А потом началась война… И смела все воздвигнутые долгими веками стены, оставив после себя руины, на которых им казалось невозможным, но предстояло построить что-то, хотя бы отдалённо похожее на счастье. И они строили… Долго и кропотливо расчищали руины и воздвигали новые стены, за которыми пытались укрыться вдвоём.

Почти целое тысячелетие ушло на это строительство…

Чего только не происходило за это время. Они сближались и отдалялись. Ругались и мирились. Сходились и расходились. Медузия трижды перебила всю посуду в Тибидохсе, вынуждая академика каждый раз полностью обновлять кухонную утварь. Но что оставалось постоянным, так это любовь.

На пятое столетие они прогуливались по окрестностям Тибидохса и разговаривали, когда вдруг Сарданапал остановился и спросил: «Ты выйдешь за меня замуж»?

Голос его был спокоен и мягок, но вопрос оглушил Медузию на добрых пару минут. Отчего-то это предложение настолько напугало её, что она долго не могла вымолвить ни слова. Отчего-то перед глазами тотчас пронеслись, словно на быстрой перемотке, года, проведённые на греческом острове в компании Персея, казалось бы, целую вечность назад. Она и сама не могла объяснить, что было общего у этих событий. Но в тот момент, когда оцепенение спало, она смогла лишь прошептать испуганное: «Нет».

Сарданапал лишь мягко улыбнулся, словно пытался показать, что всё в порядке, но Медузия ясно видела, что это его расстроило. Хотя он тотчас же взял себя в руки и быстро сменил тему, начиная рассказывать какую-то очередную историю о том, как на днях водяные и лешаки вновь не поделили сторожку Древнира и разругались в пух и прах.

Медузия не извинялась за свой отказ, но её мучило чувство вины. Она понимала, что сделала правильный выбор, но ей всё же стоило с ним объясниться… Но момент был упущен.

К теме было негласно принято обоюдное решение не возвращаться. Года снова потекли рекой, сменяя друг друга. Научные работы Медузии постоянно пополняли библиотечные полки в секции нежитеведения. Тибидохс в те годы впервые в качестве эксперимента открыл магспирантуру по трём направлениям, и Медузия в первый же год взяла двенадцать магспирантов. Работы изрядно прибавилось, и в следующие пару десятков лет отношения с академиком снова больше стали напоминать дружеские, нежели романтические, хотя они и не обсуждали это.

Да и некогда было об этом думать. В мире тоже события сменяли одно другое. Падение Западной Римской империи, образование и падение Тюркского каганата, возникновение русского государства и восход династии Рюриковичей. Сложно было угнаться за всем. Но ближе к концу первого тысячелетия новой эры в отношениях Медузии и Сарданапала потепление окончательно укрепилось, а стены, воздвигнутые ими в новом тысячелетии, наконец-то прочно укрепились и падать больше не собирались.

Работа с магспирантами влилась в общий график и больше не занимала всё свободное время. И у Медузии и Сарданапала снова появилось время на вечерние чаепития. В один из таких вечеров академик снова озвучил тот самый вопрос, что поверг Медузию в шок почти целое тысячелетие назад.

И снова получил отказ…

Правда, голос в этот раз у Медузии был не такой испуганный и сдавленный, а спокойный и мягкий. А взгляд академика не сочился печалью. Он словно ожидал именно этого ответа. Они молчали около минуты, а потом Медузия, словно спохватившись, затараторила как никогда прежде. Она говорила о том, что им не обязательно жениться, чтобы любить друг друга, что это ничего не изменит, что она не хочет торопиться. Она озвучивала один довод за другим, словно каждый из них мог оправдать её ответ. Не сказала лишь одного: о собственном страхе.

Это сложно было объяснить. Предательство Персея всё ещё изредка всплывало в сознании как давно забытое, но не похороненное окончательно воспоминание. Иногда ей казалось, что всё это было так давно, что она и вовсе и не помнит, но изредка… совсем внезапно… когда Медузия теряла бдительность и слишком расслаблялась, воспоминание пугало её ночным кошмаром, заставляя вновь пережить всё по новому кругу.

Это было нерационально. Она знала, что с Саранапалом этого не повторится. Только не с ним. Но всё равно продолжала бояться.

Он заставил её замолчать на седьмом аргументе. Поймал её ладони, когда его слова не были услышаны, и сильно сжал, чтобы она обратила-таки на него внимание. Она замолчала, смотря на него в упор, и больше не проронила ни слова.

— Не нужно ничего объяснять. Нет — значит нет. Если тебе нужно время, я буду ждать. Если ты никогда не захочешь выйти замуж, значит, так тому и быть. В конце концов, как бы мне не хотелось на тебе жениться, но важнее на самом деле не стать твоим мужем, а быть всегда с тобой. Ты всегда будешь мною любима. Вне зависимости от твоего ответа. Я же, в свою очередь, постараюсь сделать всё возможное, чтобы подпитывать твою любовь ко мне.

— Я бы хотела, но пока не уверена, что готова. Спроси меня об этом ещё через тысячу лет, и я обещаю подумать.

И он спросил. Ровно через тысячу лет, 13 февраля 1778 года. Это был последний раз, когда они были в лопухоидном мире. Была пятница, все уроки проведены, а магсертации — проверены, и Сарданапал предложил оставить Тибидохс на несколько часов и посетить роскошный праздник в Зимнем дворце. Их имена чудодейственным образом появились в списке приглашённых гостей за два часа до начала торжества.

Это был не первый раз, когда они бывали на балах и маскарадах при царском дворе. Последний раз они были здесь, когда сам Пётр Великий давал балы. Сарданапалу тогда пришлось на несколько часов оставить бороду и усы в Тибидохсе под чутким контролем Ягге, иначе он рисковал остаться без них на всю жизнь. Об отношении великого царя всея Руси к бородам знали даже в магическом мире.

Сейчас же за бороду и усы можно было не волноваться, и те от счастья настолько сходили с ума, что перевязались узлом между собой, заставляя академика снова их распутывать.

Они прибыли во дворец как раз вовремя, когда Императрица Екатерина объявила праздник открытым. Повод был особенно важным — рождение первого внука Императрицы Александра. Даже украшение Эрмитажных залов кричало об этом. В одной из соседних комнат были видны громадные вензеля буквы «А».

Медузия с Сарданапалом, прибывшие сюда развлечения ради, быстро влились в общую канву танцев. Менуэт быстро сменился полонезом, а вслед за ним быстро наступила очередь кадрили. Вторую и третью кадриль они пропустили, хотя побыть наедине им так и не дали. Сам Светлейший князь Потёмкин просил Медузию о танце. К мазурке они снова вернулись на танцпол, а после наступило время ужина, которого с огромным нетерпением ждали все молоденькие девушки, жаждущие провести со своим кавалером как можно больше времени за беседой, которую уже никто не смел прервать.

Медузия много смеялась в этот вечер и в целом считала его успешным. Они давно не проводили время вместе за пределами школы. Когда отношения длятся больше тысячи лет, о свиданиях вспоминать приходится намного реже. Сегодня был какой-то особенный день. И не только потому, что в императорской семье родился новый наследник.

После ужина наступило время завершающего вечер вальса. Она любила этот танец. В вальсе они оба чувствовали себя намного свободнее и комфортнее. Кроме того, из всех бальных танцев именно вальс позволял находиться максимально близко друг к другу, тем более — лицом к лицу.

Они кружились в вальсе и разговаривали одновременно обо всём и ни о чём. Медузия наслаждалась моментом. Её ладонь сжимала ладонь академика, облачённая в белую перчатку. Ткань была бархатистой и приятной на ощупь, но при всех преимуществах это, пожалуй, была единственная часть его гардероба, которую Медузия предпочла бы убрать.

Когда-то она была бы благодарна за такое изобретение. Когда-то, когда вздрагивала от каждого чужого прикосновения. В то время она бы, пожалуй, собрала для себя целый гардероб из перчаток и не снимала бы их ни на минуту. Но сейчас… Сейчас она любила прикосновения. Особенно те, что исходили от академика. Они всегда были поверхностными и аккуратными. Он прикасался всегда кончиками пальцев и даже ладонь сжимал не настолько сильно, чтобы у неё всегда был выбор. Как будто всё ещё помнил… И эта бережность в прикосновениях всегда подкупала. Медузии хотелось прикасаться к нему больше. Урвать каждое мгновение.

Она не любила перчатки. Но они были обязательной частью бального этикета, и пренебречь ими было кощунством.

Она почувствовала, как Сарданапал сжал её ладонь чуть сильнее, и Медузия тотчас снова взглянула на него.

— Ты выйдешь за меня замуж?

На мгновение Медузия замерла от неожиданности, и взгляд её стал удивлённым, но почти сразу она вернула себе улыбку и застенчиво опустила глаза. Сарданапалу показалось, что на её щеках даже едва заметно проступил румянец. Всё было так… Странно. Так по-лопухоидному. Но Медузию отчего-то позабавила эта мысль.

— Ты запомнил, — улыбаясь, прошептала она, снова поднимая на Сарданапала взгляд.

— Разве я мог забыть? Ведь ты обещала подумать, если я спрошу через тысячу лет.

Академик улыбнулся. Медузия захохотала.

Всё было не так, как в прошлые два раза. Тогда она пугалась одного лишь предложения, но сейчас откровенно веселилась и своим весельем заражала его.

— Я думала. Тысячу лет.

— Правда?

Её глаза впервые блестели озорством и кокетством. Как будто она вмиг помолодела на целую вечность. Даже когда они только встретились, её глаза так не блестели. И это отчего-то так сильно грело душу.

— Да.

Снова эта слегка застенчивая, но в то же время открытая озорная улыбка. Как будто и не её вовсе. Разве кто-то когда-то мог хотя бы подумать, что строгая доцент Горгонова бывает такой? Едва ли.

— И каков же ответ?

Она сделала вид, будто задумалась, но Сарданапал, за столько лет выучивший её от и до, прекрасно знал это выражение лица. Прекрасно знал, что она сейчас совсем не думала о принятии решения. Она уже его приняла. Сарданапал лишь боялся, что всё окажется сном или его фантазией. Но ему так хотелось верить в чудо…

— Да, — легко и непринуждённо ответила она.

Улыбка снова озарила её лицо, а академик счастливо выдохнул и неверяще переспросил:

— Да?

— Да.

С бала они ушли счастливые. А на следующий день академик подарил Медузии простенькое, но изящное в своей простоте кольцо с александритом. Совсем недавно на Буяне раздобыли несколько кристаллов. Название ещё не придумали, оставив это дело лопухоидам. Сарданапал назвал его так, отдавая дань уважения и благодарности маленькому наследнику российского престола, благодаря которому они с Медузией попали на этот бал. Правда, лопухоиды, когда найдут камень через половину века, придумают совершенно другую историю, а главным героем будет уже совсем другой Александр. Но Сарданапалу это было уже неважно.

* * *

Медузия вертела на безымянном пальце левой руки кольцо, подаренное Сарданапалом более двух веков назад. Вся её жизнь, все воспоминания сейчас пронеслись перед глазами за мгновение. Сколько им пришлось пройти вместе, прежде чем пожениться…

— Как бы мне хотелось попросить тебя остаться…

Голос Сарданапала окончательно вывел Медузию из раздумий, и она увидела его задумчивый взгляд. Как будто он и ни ей вовсе говорил это, а лишь озвучивал свои мысли.

— Я сойду с ума, если останусь здесь, зная, что она там одна.

За воспоминаниями ей удалось немного успокоиться, но стоило мыслям вернуться в настоящее, как пальцы снова мелко задрожали, а тревога внутри стала нарастать.

Сарданапал как-то тоскливо улыбнулся лишь кончиками губ, а потом повернулся и сказал:

— Именно поэтому я тебя об этом не прошу.

Он знал её слишком хорошо… Впрочем, за столько-то тысяч лет…

Медузия мягко прикоснулась к ладони Сарданапала. Ей хотелось сказать ему, что не смотря ни на что она всегда рядом. Но слова и не нужны были. Академик тотчас перехватил её ладонь и поднёс к губам. Кому из них было тяжелее, было спорным вопросом. Но вне зависимости от ответа, Сарданапал всегда брал на себя больше забот, считая, что на её плечах висит и без того слишком много ответственности.

— Прости, но нам уже пора. Скоро все начнут собираться.

Медузия кивнула и мягко высвободила свои ладони, задержавшись прикосновением на пальцах академика чуть дольше. Всего лишь какие-то доли секунд, но он обратил на это внимание.

Она потянулась к столу за брошенной наспех мантией, надела её и попыталась застегнуть пуговицы, но пальцы сильно задрожали, и она не смогла продеть ни одну пуговицу в петлю. Сарданапал наблюдал за этими мучениями не больше минуты, а потом снова приблизился и прошептал, касаясь кончиками пальцев её ладони:

— Позволь мне помочь.

Медузия послушно опустила руки, понимая, что из-за нервов действительно не могла совладать с собственными руками. Только перед ним она могла показать свою слабость… Даже такую мелочную. Никому больше не позволялось видеть её уязвлённой и слабой. Она делала всё для этого. Только ему она могла открыться. И это уже давно стало обыденностью.

Сарданапал медленно, но ловко застёгивал пуговицы её мантии, и вместе с ней как будто закрывалась и сама Медузия. Он знал, что эта минута слабости не оставит за собой и следа, когда они выйдут из кабинета. Эта минута слабости превратится в ярость и гнев, когда они доберутся до Дубодама, и она сметёт всех и вся на своём пути. Но пока ей нужно было ещё пару минут, чтобы прийти в себя. Всего лишь пара минут…

— Мы ведь вытащим её, да?

Голос Медузии прозвучал как-то тихо и жалобно. Он, только что закончив с последней пуговицей, резко поднял на неё взгляд. В глазах её было столько отчаянной надежды… И бесконечного страха.

— Разумеется. Я обещаю тебе.

Сейчас ей жизненно необходимо было это обещание. Ей нужно было услышать, что он сделает всё возможное, чтобы спасти их дочь. Не знать, а именно услышать, чтобы зафиксировать в памяти эти слова и прокручивать каждый раз, когда отчаяние будет наступать на пятки. А оно будет… Будет лететь следом, заставляя всплывать в голове назойливую мысль, что уже поздно. Именно в такие моменты ей понадобится это напоминание. Ведь он обещал…

Медузия слабо кивнула, а потом её взгляд наполнился благодарностью, а ещё через несколько секунд, она вновь выпрямила спину, вздёрнула подбородок и вернула себе былую решительность и уверенность. И означало это только одно: она была готова.

Вскоре кабинет опустел — и словно и не было ничего. Только яркие, почти минуту не прекращавшиеся вспышки семи радуг «Грааль Гардарики» доказывали, что большая группа магов только что покинула Тибидохс.

Примечание: Таймлайн — «Таня Гроттер и Птица титанов», 9 глава, после прогулки Сарданапала и Медузии по Тибидохсу и разговора о том, что «тот, кто довольствуется малым, всегда в выгодных условиях».

Музыкальная тема: Bring Me The Horizon — Deathbeds

Ближе к вечеру академик совсем расхворался. Медузия напоила его настойкой перечной мяты по приказу Ягге, но эффекта пока не наблюдалось. В замке с заходом солнца становилось холоднее, но Сарданапалу было жарко, и он попросил Медузию открыть окно.

Медузия нежно провела кончиками пальцев по лбу академика, убирая мешающую прядь волос с глаз. Лоб его был горячим и влажным. Сарданапал лежал на кровати, прикрыв глаза. Мантии на нём не было, рубашка была расстёгнута до груди, а рукава закатаны до локтей. Медузия сидела на краю кровати у изголовья и мягко гладила его по лбу. Он приоткрыл глаза, почувствовав прикосновение, и тотчас переплёл свои пальцы с пальцами Медузии. Прикосновение приятно холодило разгорячённую кожу, и академик прислонил её ладонь к щеке.

— У тебя прохладные руки, — тихо прошептал он.

Академик накрыл её ладонь своей, вероятно, желая согреть, как ему казалось, замёрзшие пальцы женщины. Медузия повернулась к нему лицом и провела по волосам свободной рукой.

— Они тёплые. Просто это ты весь горишь.

— Ох, тогда хорошо.

— Хорошо, что горишь? — с недоумением спросила Медузия.

— Хорошо, что с тобой всё в порядке и ты не замёрзла.

Медузия коснулась губами его лба и оставила лёгкий поцелуй. Обычно настойка перечной мяты очень хорошо снижала ему температуру, но сейчас отчего-то не действовала совсем. Медузия ещё раз провела ладонью по его лбу и спустилась вниз, расстёгивая оставшиеся пуговицы на рубашке.

— Давай-ка раздевайся. Штаны с рубашкой слишком плотные, ты лишь нагоняешь температуру.

Она встала с кровати, помогая ему присесть, и вмиг стянула с него рубашку. По тому, как медленно и неуклюже академик стягивал штаны, Медузия поняла, что он совсем ослабел. Когда со штанами было покончено, она забрала их у него и положила на стул в углу спальни, однако пижамные штаны на смену взять запретила.

— Что ты задумала? — спросил академик.

Догадка уже мелькала на краю подсознания, но он так и не осмелился её озвучить.

— Со штанами придётся повременить. Нам предстоит самое неприятное.

Медузия тотчас взмахнула рукой, из её кольца соскользнула ярко-зелёная искра, а затем на полу возник небольшой таз с тёплой водой и плавающим в нём маленьким махровым полотенцем.

— Всё что угодно, только не это, — слабо возразил Сарданапал, не скрывая обречённости в голосе.

Он никогда не прибегал к этому методу снижения температуры. Ягге его любила и часто пользовалась, но академик его ненавидел. Когда тело горит, а тебя ещё окунают в холодную воду, запрещая закутаться хотя бы в простынь, ощущения подобны пытке.

— Тебе прекрасно известно, что это один из лучших способов. Пожалуйста, перестань упрямиться, я всё равно это сделаю.

Медузия слегка улыбнулась ободряюще, пытаясь пошутить, но академик выглядел слишком понурым, постепенно принимая во внимание, что спор с ней ему не выиграть.

— Таню ты так же мучила, когда она впервые заболела? — капризно спросил Сарданапал, едва скрывая улыбку.

Ну не мог он никогда проигнорировать её улыбку и оставить без ответа. Даже спустя столько тысяч лет.

— Разумеется. Она сильно плакала и пыталась выбить у меня из рук мокрое полотенце, размахивая ручками и ножками, но я была неумолима, — с усмешкой в голосе произнесла Медузия, прикасаясь к его горячим ладоням. — Зато температура тогда спала, и она смогла уснуть, — уже серьёзно заключила она.

Тане было около четырёх месяцев, когда она впервые подхватила простуду. Был разгар весны, солнечные дни наступали всё чаще, а снег сошёл почти полностью. Именно в это, казалось бы, тёплое время, Таня и разболелась, причём очень сильно. Она плохо ела, постоянно плакала и не спала. Температура поднималась высокая, а для любых настоев она была ещё слишком маленькой. За период войны Ягге многому успела научить Медузию по части медицины, но с грудничками всегда было сложно в плане лечения, ибо никакими зельями напоить их было нельзя.

Вот и тогда Медузии пришлось обходиться без настоев, отваров и зелий. Ягге всегда говорила, что обтирание — лучший способ снизить температуру, не прибегая к разного рода лекарствам. К тому же оно имело весьма скудный список противопоказаний.

Медузия тогда раздела Таню и принялась обтирать тёплой водой. Девочка громко плакала и отмахивалась от полотенца, но, высохнув, быстро успокоилась. Температура тотчас снизилась до терпимой, и она быстро заснула.

Метод был неприятным, но действенным, поэтому Медузии он тоже всегда был по душе, и сейчас она была твёрдо настроена им воспользоваться.

— Что бы я без тебя делал? — перехватывая ладонь Медузии, вдруг серьёзно спросил академик.

Он сжал её пальцы в своих и поднёс к губам, оставляя лёгкий поцелуй, как делал это всегда.

— Очевидно, продолжил бы нагонять температуру, а потом получил бы кучу нравоучений от Ягге.

Она провела кончиками пальцев свободной руки по его лбу, ногтями зацепляя мешающиеся пряди влажных волос, и наклонилась, оставив на его лбу лёгкий поцелуй.

— Тебя сейчас не знобит, поэтому должно быть полегче. Просто потерпи немножко, ладно? — тихо прошептала она, потёршись носом о его щёку.

— Для тебя всё что угодно.

И эти слова были сродни его девизу по жизни. Она прекрасно знала, что ради неё он бы пошёл на многое, если не на всё.

Медузия слегка кивнула и, подвинув таз ближе к кровати, где сидел Сарданапал, взяла оттуда мокрое полотенце. Вода была тёплая, но не горячая. Не отжимая полотенце она провела им по шее мужчины, заставляя маленькие струйки воды скатываться по спине и груди. Затем снова окунула махровую ткань в воду и принялась обтирать спину. Затем грудь. Подмышечную область и локтевые сгибы. Вода стекала по телу, как после душа, но доходя до простыней мгновенно испарялась, оставляя постельное бельё сухим.

Когда академик был с ног до головы мокрым, Медузия убрала таз с водой. На коже мужчины оставались капельки воды, которые довольно быстро испарялись. С водой уходила и температура.

Сарданапал стойко держался, хотя обычно у него зуб на зуб не попадал, когда он обсыхал после таких водных процедур. Сейчас он слегка дрожал, но это было вполне терпимо, вопреки его ожиданиям и прошлому опыту.

— В прошлый раз было намного хуже. Я приятно удивлён, — озвучил свои мысли Сарданапал.

— Я ведь говорила: у тебя нет озноба, а посему должно быть легче, — слегка улыбнувшись, заключила Медузия.

Она щёлкнула пальцами, от кольца тотчас осыпался сноп ярко-зелёных искр, и в её руках появилась тонкая хлопчатобумажная простынь со звёздным небом. Сарданапал всегда был неравнодушен к звёздам, и сейчас в голове Медузии это промелькнуло как-то само собой, заставив наколдовать простынь со схожим рисунком.

— Созвездия Северного полушария неба, — с лёгкой улыбкой произнёс академик.

Медузия провела ладонью по его спине, проверяя, полностью ли он высох после обтирания, и, убедившись в этом, накинула простынь на его плечи. Дрожь, слегка бившая его всё это время, тотчас исчезла.

— Мы ведь живём в Северном полушарии, поэтому я и подумала… — объяснила она, одновременно с этим прикасаясь к его лбу ладонью и отмечая, что температура заметно упала. — Хотя, наверное, следовало бы выбрать именно Южное полушарие, ведь его посмотреть удаётся не так часто.

Она уже занесла было руку, чтобы сменить рисунок на простыне, как Сарданапал перехватил её ладонь и заставил присесть. Медузия послушно поддалась его движениям и села рядом, не высвобождая ладонь.

— Не нужно. Я люблю созвездия Северного полушария.

Он мягко очертил кончики её пальцев своими, а затем поднёс к губам и оставил невесомый поцелуй на каждом. Медузия слегка улыбнулась его движениям. Ей нравилось, когда он так делал. Было в этом что-то глубоко личное и тайное. Что-то, понятное только им двоим. Ей нравилось это чувство полного единения. Хотя она едва ли когда-то сказала бы об этом.

— Ложись в постель, тебе нужно отдохнуть, — прошептала она, проводя свободной ладонью по его щеке.

И внезапно… Наверное, с ней что-то случилось, потому что её обуял приступ нежности, и ей захотелось его поцеловать. Она мягко коснулась губами его щеки. Затем угла нижней челюсти. И уголка губ.

Она почувствовала, как он улыбнулся и сжал её ладонь чуть сильнее, и отпрянула, чтобы заглянуть ему в глаза.

Озорные огоньки плясали в небесном аквамарине. Но ко всему прочему было в них что-то ещё. Что-то спокойное и умиротворённое. Этим взглядом он как будто говорил: «Я чувствую то же самое». И никаких слов было не нужно.

— Только если ты будешь рядом, — едва слышно прошептал он, и Медузия слабо кивнула, заранее зная, что даже не станет сопротивляться.

Она убрала с кровати тёплое одеяло и положила его на диванчик в другом конце комнаты, помогла Сарданапалу удобнее лечь, укрывая его тонкой простынью с созвездиями, а затем сама легла рядом, пряча ступни под простынь. Она не любила ходить по голому полу босиком, отдавая всегда предпочтение мягким тапочкам из собачьей шерсти, которые подарил ей Сарданапал пару лет назад. Тапки изредка порывались лаять и вилять носком, но Медузия быстро их усмиряла. Они были самой несуразной и несерьёзной вещью в её гардеробе, но это был его подарок, и оттого резко он приобретал колоссальную значимость.

Синий шёлковый халат, бесконечно роняющий алые лепестки маков, который она надевала каждый вечер, тоже был его подарком, который она любила особенно нежно.

Сарданапал поправил простынь, чтобы она укрывала их обоих, и уронил голову ей на грудь. Виски сдавливало, а глаза болели, и он позволил себе чуточку расслабиться в её объятиях. Медузия мягко гладила его по голове, перебирая пряди поседевших волос, и изредка шептала что-то успокаивающее. Сарданапал, почувствовав внезапную усталость, так и не смог заставить себя вникнуть в смысл произнесённых слов, оттого упустил весь смысл сказанного, но её интонация расслабляла и действительно успокаивала.

К тому же её прикосновения всегда каким-то особо чарующим образом влияли на него. Он готов был провести так всю свою вечную жизнь. Рядом с ней. В её объятиях.

Выбрать одного человека, с которым готов провести жизнь, довольно сложно. Сложно не ошибиться. Сложно понять, что реально, а что лишь плод возбуждённого воображения и желаний. Сложно осознанно взять на себя ответственность и признаться, что, кроме этого человека, больше никто и никогда не будет нужен. И ещё сложнее не отступиться и пронести это сквозь года, века, столетия. Но ему посчастливилось однажды встретить её. И всё как будто бы встало на свои места. Ещё тогда… Более трёх тысяч лет назад… На том заброшенном острове в Греции.

Сарданапал не сразу понял, что Медузия замолчала и лишь продолжала гладить его по голове. Когда он осознал, что она молчит, он вновь открыл глаза, и взгляд его зацепился за ту часть «звёздной» простыни, где располагалось созвездие Дракона. Он улыбнулся каким-то своим мыслям и прошептал как будто ни к кому не обращаясь:

— Дракон летает между двумя медведицами.

— О чём ты? — не поняла Медузия.

— Созвездие Дракона на звёздном небе расположено между созвездиями Большой и Малой Медведицы. Оттого люди стали говорить, что Дракон летает между двумя медведицами.

Сарданапал ткнул пальцем в одну из звёзд на простыне и провёл пальцем, соединяя ряд звёзд в длинную извивающуюся ломаную линию, заканчивающуюся трапецией из четырёх звезд, которую астрономы когда-то прозвали головой Дракона. Медузия завороженно следила за его движением и теперь сама смогла различить в бесконечном ряде звёзд целое созвездие. Она никогда не была сильна в астрономии и никогда не могла понять, как в такой бесконечной россыпи ярких точек можно увидеть отдельных персонажей.

Она знала лишь созвездия Большой и Малой Медведицы, но всегда говорила, что второе название подходит им больше, и никогда не понимала, чей больной разум смог увидеть в звёздах, составляющих самый настоящий Ковш, фигуры медведиц. Однако сейчас, смотря за тем, как палец Сарданапала соединяет звёзды в единую фигуру, могла поклясться, что в ней видит именно Дракона. Большого массивного Дракона. Вот его голова с острыми, как мечи, зубами, как будто он скалится и защищает что-то, что ему бесконечно дорого. И большое тело, переходящее в не менее большой и длинный хвост, почти полностью огибающий Малую Медведицу.

И она могла поклясться, что отныне, смотря на небо, не сможет воспринимать эту россыпь звёзд отдельно друг от друга. Для неё теперь навсегда она будет собираться в большого Дракона.

— Удивительно, — едва слышно прошептала она.

Сарданапал улыбнулся и оторвал палец от последней звезды у головы, а затем снова положил свою голову на грудь Медузии и обнял её за талию, удобно устраиваясь. Она вновь принялась его гладить по волосам, словно убаюкивая, но Сарданапалу вовсе не хотелось сейчас засыпать.

— Ты слышала легенду о созвездии Дракона?

— Ты о той, где Геркулес убил несчастного дракона, чтобы сорвать три золотых яблока в саду Гесперид? Слышала, но мне она не нравится, — как-то небрежно отозвалась Медузия. — Слишком всё неправдоподобно и натянуто. Гера совсем не ладила с драконами, поэтому едва ли ей пришло бы в голову использовать Ладона как стража, и уж тем более Ладон бы не стал ей подчиняться.

— Довольно интересное наблюдение. Но я не про эту легенду. Я про легенду о Бескрылом Драконе.

Медузия замерла и задумалась на минуту, словно пытаясь найти в недрах памяти ту самую историю, но так и не смогла.

— Нет, никогда о ней не слышала.

Она замолчала на несколько мгновений. А затем Сарданапал почувствовал, как она коснулась губами его макушки, и неосознанно сжал её в своих объятиях сильнее.

— Расскажи мне, — требовательно, но совсем тихо прошептала она.

— Однажды в далёком-далёком прошлом жила-была принцесса. Девушка была небывалой красоты, и все принцы соседних королевств хотели жениться на ней. Однако сама принцесса мечтала выйти замуж по любви и боялась, что родители однажды найдут ей достойную партию и выдадут за того, кто будет ей не мил.

Родители же её были, напротив, консервативных устоев и считали, что любовь в браке — это лишь сказочное везение, не более, и куда важнее выгода. Шли годы, и, когда принцессе исполнилось шестнадцать лет, её отец объявил, что она выйдет замуж за принца самого богатого королевства ближних земель. Принц славился своей жестокостью и тщеславием, оттого новость о замужестве привела принцессу в отчаяние. Она умоляла отца изменить решение, но он был непреклонен. Тогда принцесса заперлась в своей комнате и проплакала всю ночь, моля высшие силы избавить её от нежеланного замужества.

На рассвете, когда глаза принцессы высохли от слёз, а сил больше не осталось, в замок ворвался огромный Дракон, о котором ходили легенды многие века. Он был настолько огромен, что взмах его крыльев мог охватить всё королевство. Тогда он похитил принцессу и унёс в своё логово. Это был огромный замок, в несколько раз больше того, где жила принцесса. Там он оставил девушку и обеспечил ей все условия для жизни, пообещав не причинять ей вреда. Сначала принцесса настороженно и опасливо относилась к Дракону, но потом разглядела в нём доброту и храбрость.

Король с королевой объявили охоту на Дракона и пообещали руку их дочери тому, кто сможет победить злого Дракона и спасти наследницу престола. Первым в бой отправился тот самый принц, с которым она была помолвлена. Но не смог он ступить даже на территорию замка, как был встречен разъярённым Драконом и тотчас вступил в схватку. Ни щит, ни меч не смогли уберечь его от испепеляющего пламени, выдыхаемого Драконом, и сгорел он заживо в одно лишь мгновение.

Тогда Дракон вернулся к принцессе и сказал: «Тот жестокий принц больше не заставит тебя страдать. И никто не заставит. Отныне ты будешь защищена мной. Пока я жив, никто и никогда не причинит тебе вреда. Лишь доблестный и отважный принц, победивший меня в честном бою и заслуживший твоё доверие, сможет претендовать на твою руку. Пока же такового не будет, ты будешь находиться здесь, под моим крылом».

И преклонил он пред ней свою голову в знак преданности, и отныне был он для неё надёжным защитником и каменной стеной.

C тех пор потянулись долгие годы. Было бесчисленное множество храбрых и отважных принцев, рыцарей и королей, что пытались спасти принцессу, и никто из них не мог победить Дракона. Но однажды, когда минуло пять лет заточения, на подходе к замку появился молодой принц красивой наружности. Вызвал он Дракона на дуэль, и сражались они три дня и три ночи в честном бою. Измотаны были оба этой схваткой, и прибег принц к хитрости, достал длинную прочную цепь и ловко накинул на морду Дракона, использовал пламягасительную магию, с помощью цепей связал крылья и лапы. И тогда выбежала принцесса из замка и бросилась к пленённому Дракону, желая освободить его.

Поразило её в принце то, что не пытался он убить Дракона, как это делали все прочие до него, и не препятствовал он её действиям по освобождению. Лишь стоял в ожидании её приговора.

Как только цепи были сняты, взмахнул Дракон своими крыльями и сложил их вдоль тела, коротко поклонился принцу в знак уважения и повернулся к принцессе, обращаясь: «Он победил меня в честном бою, а посему достоин. Отныне твоё слово решающее».

Долго всматривалась она в его сияющие мудрые глаза и не могла решить. Как будто что-то ломалось в её душе. С одной стороны, её ждала возможность вернуться домой с достойным, по её мнению, доблестным и честным принцем. С другой стороны — он — её Дракон, которого она давно уже успела полюбить и была не готова отпустить его.

Тогда Дракон увидел в её глазах сомнение и мелькнувшее желание уйти и понял всё, о чём она давно мечтала, но боялась сказать. Кивнул ободряюще и сказал, обращаясь к принцу: «Ты достойно сражался. Отныне твоя обязанность защищать её и быть для неё опорой. Не подведи её доверие».

Принц поклонился в знак уважения и благодарности и увёз принцессу далеко от Дракона. В сердце у Дракона навсегда осталась не затягивающаяся рана от расставания. Целый год скитался он по замку днями и ночами и не мог найти себе покоя. И отрёкся Дракон навсегда от своих крыльев, поскольку единственной, кто его окрыляла, была та самая принцесса, которую забрал принц в блестящих доспехах. Не в силах справиться с тоской, Дракон взмыл в небо и остался среди звёзд в надежде, что когда-то сможет вновь воссоединиться с принцессой. Так на небосводе появилось созвездие Бескрылого Дракона. По легенде он до сих пор смотрит оттуда на свою принцессу и охраняет её покой.

Медузия почувствовала, как глаза стали влажными от подступающих слёз, но тотчас поспешила взять себя в руки. Её глубоко тронула эта легенда, хотя прежде она никогда о ней не слышала. Она всегда была неравнодушна к драконам, а в таких историях особенно.

— Какая грустная легенда, — сдавленно прошептала она. — Почему все сказки и легенды так несправедливы к Драконам? Почему никто не берёт в расчёт их сердца, разбитые жестокими принцами в блестящих доспехах?

Голос Медузии заметно дрожал от подступающих слёз. Она настолько прониклась этой историей. В ней было что-то, отдалённо напоминающее её саму.

Сарданапал едва заметно кивнул, нашёл её ладонь и взял в свои руки, ободряюще сжимая. Затем он погладил тыльную сторону большим пальцем и поднёс её к губам, оставляя лёгкий поцелуй.

— Есть мнение, что однажды наступит день, когда принцесса вернётся к своему Дракону. Тогда он вновь расправит огромные крылья и укроет ими от всего мира и себя, и принцессу. В тот день навсегда исчезнет с небосвода созвездие Дракона.

Медузия не могла определить точно, придумал ли это Сарданапал сейчас, на ходу, чтобы её ободрить, или такое мнение действительно существовало. Но ей хотелось верить, что в этой легенде у Дракона ещё будет шанс на счастливый финал, и он дождётся свою принцессу.

Возможно, когда-нибудь… Они вновь будут вместе…

Эта история заставила её расчувствоваться. И у Медузии впервые за долгое время не получалось полностью взять себя в руки.

— Это вселяет надежду, — более уверенным, но всё ещё тихим голосом сказала Медузия. — Мне не нравятся истории, в которых жестокие принцы получают всё, а несчастные драконы остаются ни с чем.

Сарданапал осторожно приподнялся на локтях и посмотрел на Медузию. Взгляд у неё был задумчивый и грустный, и академик присел на кровати и заключил её в свои объятия. Медузия прижалась к нему и сжала ладони в кулаки, сминая край простыни в попытке чем-то занять руки. Академик оставил лёгкий поцелуй в висок и прижал её к себе ещё сильнее.

— Есть и хорошие принцы. Но в основном ты права: все истории слишком несправедливы к драконам. Поэтому я не теряю надежду на то, что хотя бы эта история закончится счастливо для него.

— Я не верю в доблестных принцев. В большинстве своём все они слишком самоуверенны, тщеславны, алчны и жестоки. Зато я верю в добрых драконов, спасающих своих принцесс.

Медузия разжала ладонь и расправила простынь. На неё смотрела россыпь звёзд. Она, не задумываясь, прикоснулась к одной из них, провела вдоль по простыне до рядом лежащей звезды, соединяя точки между собой. Затем ещё и ещё. Соединила четыре звезды в правильную трапецию и извивающейся ломанной обвела Малую Медведицу. Она насчитала четырнадцать звёзд, соединённых меж собой. Четырнадцать звёзд, образующих созвездие Дракона, которое она никогда больше не сможет забыть. Четырнадцать ярчайших звёзд, которые можно увидеть на небосводе невооружённым глазом.

Сарданапал о чём-то задумался, наблюдая за её действиями. Что-то внутри опасно сжалось, и он не сразу осознал, что озвучил свои мысли вслух:

— Разве твой принц такой же жестокий и не заслужил быть достойным?

— Мой принц отрубил мне голову.

Сарданапал едва не вздрогнул от её слов. Слова пронеслись в его голове громом среди ясного неба, хотя Медузия произнесла их тихим шёпотом. Он даже не думал об этом в таком ключе. Он оказался совсем не готов к такому ответу. Хотя стоило, ведь кому, как ни ему, известно то, что совершил Персей, и какой глубокий шрам это оставило на сердце Медузии. Он так старательно избегал этой темы, но сейчас так опрометчиво забыл об этом.

Впрочем… Он не признается в этом ей, но в глубине души, задавая этот вопрос, он думал, что принцем для неё был он... И её ответ не просто вогнал его в ступор от неосторожно брошенного им слова, но и от того, что он так и не смог стать для неё желанным принцем, который мог бы спасти свою принцессу.

Он всегда знал, что Персей будет её неизгладимым шрамом, напоминающим о прошлой боли. Но ему так хотелось заставить её меньше вспоминать о нём, и даже казалось, что он смог этого добиться… Но…

— Но добрый Дракон спас меня и сумел отогреть моё сердце и меня саму. И это лишь подтверждает правило, — внезапно дополнила она.

И всё как будто бы встало на свои места…

Не все принцессы мечтали о принцах. И Сарданапал только сейчас осознал это в полной мере. Для неё он не был принцем, потому что тот ей был попросту не нужен. Но быть для неё желанным Драконом… Пожалуй, это лучшее, что могло случиться.

Медузия слабо зашевелилась и заставила его ослабить объятия, чтобы освободиться. Она села напротив него и долго смотрела в его глаза, как будто бы пыталась разглядеть в нём всё, о чём он думал.

— Как ты мог подумать, что я запишу тебя в ряды принцев, которых всегда недолюбливала?

И от этих слов Сарданапалу внезапно стало стыдно. Действительно, как он мог о таком подумать? Он виновато опустил взгляд, о чём-то подумал и вновь посмотрел на неё. Её глаза блестели в свете горящих поблизости факелов и свечей. Глаза цвета обработанного маслом изумруда. Сколько раз он смотрел в них и видел что-то новое? Он знал каждую чёрточку на радужке её глаз… Каждый оттенок… И каждый раз видел в них какой-то особенный, неизвестный ранее блеск. Она каждый раз удивляла и восхищала его.

— Просто… Это ведь сказка, и мне казалось, что принцы для маленьких принцесс более желанны, нежели драконы.

Он виновато улыбнулся, как бы извиняясь за свои мысли, но глаз больше не опустил. Медузия внезапно дотронулась кончиками пальцев до его щеки и ласково погладила.

— Никогда не хотела быть с принцем. Но всегда хотела быть с добрым, заботливым Драконом.

Она медленно прошлась кончиками пальцев от щеки до шеи, а затем медленно приблизилась к нему и оставила лёгкий поцелуй на его губах. Потом ещё один… И ещё. Её обуяло желание стать к нему как можно ближе. Целовать его бесконечно до тех пор, пока он не осознает в полной мере, насколько важен был для неё. Насколько сильно она его любила.

Она всегда считала, что они достаточно выражают свои чувства друг другу, чтобы не говорить об этом вслух. Они оба негласно придерживались того мнения, что слова не имеют никакой ценности, если они не подкреплены поступками. Они оба всегда делали всё, чтобы показать свою любовь, а не сказать о ней. И Медузия всегда чувствовала его любовь и считала, что делает в ответ достаточно. Но… Очевидно, того, что она делала, было мало, раз даже такой пустяк заставил его усомниться…

— Почему? — между поцелуями прошептала она и тотчас оставила новый поцелуй. — Почему ты считаешь себя настолько неважным для меня? Чем я заставила тебя усомниться?

Она оставляла на его губах один поцелуй за другим и не сразу поняла, что её шёпот звучит с ноткой отчаяния и превращается в панику. В её голове множились мысли о том, как давно он сомневается. Как давно он не верит в собственную значимость, и где она оступилась, если заставила его так думать? Понимал ли он вообще когда-то в полной мере, насколько она дорожила им?

— Нет-нет-нет, — прошептал он ей в губы и взял её лицо в свои ладони. — Даже не смей, — он осыпал её лицо короткими поцелуями и тотчас принялся шептать: — Даже не смей считать себя виноватой. Ты всегда делала меня самым счастливым, всегда дарила мне ощущение нужности и значимости. Я всегда знал о твоих чувствах, всегда чувствовал твою любовь. И в том, что только что случилось, нет ни грамма твоей вины.

Ещё один поцелуй у краешка губ.

— Я не позволю тебе считать иначе.

Поцелуй в подбородок.

— Я просто боюсь, что он до сих пор болит в твоём сердце.

Поцелуй в скулу с другой стороны.

— Больше всего на свете я хочу, чтобы ты могла спокойно жить, не вздрагивая каждый раз, как услышишь его имя или упоминания о прошлом.

Поцелуй в кончик носа.

— Чтобы тебя это не уничтожало в ночных кошмарах.

Они никогда не обсуждали этого так прямо и откровенно, боясь даже приближаться к этой теме, но сейчас…

Сарданапал упёрся в её лоб своим и посмотрел ей прямо в глаза. Она потёрлась носом о его нос и прикрыла глаза, тихо прошептав:

— К чёрту Персея! Плевать я на него хотела, пусть катится в Тартар. Как ты не поймёшь, что мне давно всё равно на него? Я не могу доверять каждому встречному и навряд ли когда-то смогу, это правда. Но это не значит, что мне всё ещё есть дело до Персея. Он — часть моего прошлого, но он больше не мой ночной кошмар, мешающий мне жить. И никогда не будет.

Сарданапал слушал каждое её слово и думал о том, что, пожалуй, давно пора было поднять эту тему, чтобы она не разъедала душу догадками и не вносила недомолвки в их отношения. Но он так боялся причинить ей боль…

— Прости меня… — едва слышно прошептал он, нежно прикасаясь к её губам своими в лёгком поцелуе.

Медузия прикрыла глаза и едва заметно улыбнулась лишь кончиками губ. Снова потёрлась носом о его нос и прошептала:

— Ты стал тем, кто вернул мне меня. Ты избегал любых прикосновений, когда я вздрагивала от них. Ты снова научил меня доверять и любить. Ты подарил мне самое ценное, что есть в моей жизни — нашу дочь. Неужели ты правда думаешь, что кто-то, кроме тебя, может быть мне ближе и роднее? Неужели ты веришь, что Персей и его предательство из прошлого может значить для меня больше, чем то, что есть у нас с тобой в настоящем?

— Нет, конечно, нет, — прошептал Сарданапал и провёл кончиками пальцев по её щеке.

Они замолчали на несколько мгновений, продолжая смотреть друг другу в глаза. За окном близился рассвет. Они даже не заметили, как за разговором прошла целая ночь. Настенные факелы и свечи всё ещё горели, а в окно уже пробивались первые слабые лучи восходящего солнца. Сарданапал опустил на мгновения глаза и снова наткнулся на простынь со звёздным небом, о которой оба благополучно забыли некоторое время назад.

Созвездие Дракона на простыни, казалось, вновь выделялось сильнее прочих. Как будто даже звёзды в нём были ярче остальных.

— Крылья для дракона — это всё, — внезапно прошептал академик, озарённый догадкой. — Представь Гоярына без крыльев. Каким он будет? — поднимая глаза на Медузию вдруг спросил он.

— Несчастным. Слабым. Потерянным. Уязвлённым, — тут же нашлась Медузия.

Сарданапал слабо кивнул, как будто только такого ответа от неё ждал, а затем сказал:

— Вы с Таней — два моих крыла.

И эти слова заставили Медузию замереть на мгновение. Она всегда знала это, но сейчас Сарданапал выбрал такие слова, которые заставили её сердце биться чаще. Они с Таней были всем для него, и это значило слишком много.

— И ты ещё думал, что я предпочту принца Дракону? После таких-то слов? — слегка улыбаясь, прошептала она.

Глаза её горели тихим счастьем, а улыбка хоть и была слабой, но искренности в ней было больше, чем во многих широких улыбках мира. Она умела улыбаться честно, и именно это когда-то пленило Сарданапала…

— Мой Дракон никогда не станет бескрылым.

И в этой фразе Сарданапал различил куда больше, чем простую метафору. В этой фразе был весь смысл. У него всегда будут крылья. У него всегда будет она и их дочь. Что бы ни случилось… Даже если весь мир рухнет, они всегда будут его крыльями. И в этом, пожалуй, было его главное сокровище.

Примечание: Таймлайн — «Таня Гроттер и Птица титанов», после 16 главы. Вечер после драконьих разборок.

Музыкальная тема: Дорогой Дневник — Сон

Весь вечер был посвящён совещаниям, разрешению конфликтов, множеству подозрений, сыпавшихся из уст каждого присутствующего, и поискам Шурасика. Когда за окном совсем стемнело, а в замке зажглись факелы, в кабинете академика остался только завуч, нервно расхаживающий взад-вперёд. Академик спокойно сидел за своим столом и что-то быстро писал.

— Этого маленького предателя нужно было зомбировать ещё тогда, на первом курсе, когда он разрубил волос Древнира. Я сто раз об этом говорил, а теперь мы должны вылавливать приспешников Той-Кого-Нет по всему Тибидохсу, — уже в четвёртый раз недовольно повторил Поклёп.

Академик оторвался от бумаг на своём столе и посмотрел на завуча, добродушно улыбаясь. Он прекрасно знал темперамент своего заместителя и тот факт, что тому нужно было выплестнуть весь негатив, прежде чем успокоиться и трезво проанализировать ситуацию.

— Поклёп, довольно уже, в самом деле. Мы обсуждали это тысячу раз.

— Что Поклёп? — взвился тотчас мужчина. — Что Поклёп? Я говорил, что этот малолетний преступник ещё покажет нам, но вы меня не слушали. И что теперь? Он снова попался на крючок Той-Кого-Нет, а мы должны вызволять его из мира лопуходидов.

— Поклёп, пожалуйста…

Мужчина снова стал расхаживать по кабинету, но уже не так дёрганно, как прежде, и Сарданапал понял, что тот успокаивается.

— Почему я должен лететь за ним в лопухоидный мир? Вот вы нашли его, почему бы вам самому не отправиться за ним?

— Потому что пророчество уже начало сбываться, и сейчас наступает момент, когда нужно будет положить все силы на защиту нашего мира. Я вынужден остаться здесь, потому что из шести старых новых пятеро всё ещё исполняют план, и нужно как можно скорее их найти. Но только тебе я могу доверить поиск Шурасика, поэтому и прошу тебя об этом.

Поклёп резко остановился и обернулся к Сарданапалу, долго всматриваясь в его лицо. Академик понял, что сейчас завуч пытается проанализировать все за и против, все плюсы и минусы. Он нахмурился, выдавая тем самым свой предстоящий ответ, и ворчливо произнёс:

— Ай, Древнир с вами, слетаю я за мальчишкой. Но попомните моё слово, когда-то ваша мягкотелость выйдет вам боком.

Сарданапал слабо улыбнулся. Эти слова Поклёп говорил каждый раз, когда ему не позволяли зомбировать провинившегося ученика, но академик уже давно подозревал, что подобные замечания с уст Поклёпа слетают не столько из злости и истинной жажды возмездия, сколько для сохранения образа и суровости.

Завуч резво развернулся в сторону двери и направился к выходу. Когда он уже взялся за дверную ручку, намереваясь её повернуть, Сарданапал вновь позвал его по имени.

— Ну что ещё? — недовольно спросил он.

— Спасибо, — просто ответил академик.

Поклёп резко распахнул дверь, заставив сфинкса упасть на пол и злобно зарычать, и быстро вышел прочь.

Академик тяжело выдохнул, снял свои очки, положив их на стол, и заклинанием отправил бороду и усы в отдельную клетку недалеко от черномагических книг, но на достаточном расстоянии, чтобы все они не дотянулись друг до друга и не устроили драку.

Сарданапал прикрыл глаза и сжал пальцами переносицу. День был поистине тяжёлым, и столько ещё вопросов и догадок осталось нерешёнными. В ближайшие дни предстояло ещё больше работы.

Самым сложным было найти приверженцев Чумы. Как он мог кого-то подозревать? Каждый ученик в этой школе пользовался бесконечным кредитом доверия. Каждого Сарданапал знал как облупленного с малых лет. Никто из них не мог. Ни один. А тут целых шесть. Тех, кто пришёл извне, но так хорошо маскировался.

Внезапно за приоткрытой дверью послышалось ласковое мурлыканье сфинкса, что вывело Сарданапала из печальных мыслей. Дверь открылась, и в образовавшуюся щёлочку проскользнула Медузия, оставляя сфинкса за дверью. Обычно она была благосклоннее к нему и, заходя в кабинет, позволяла ему тереться о свои ноги и даже подолгу гладила его, но сейчас ограничилась лишь коротким поглаживанием по голове и оставила питомца за порогом.

Сарданапал улыбнулся, наблюдая за этой картиной. Сфинкс был весьма своенравным, оттого, наверное, когда-то и подружился с Медузией, что находил в ней тот же стержень. И лишь ей он прощал и позволял подобное отношение к себе. Никто больше не мог позволить себе оставить стража кабинета директора за порогом. Но её он слушался беспрекословно.

Она сделала пару шагов от двери и остановилась. Сарданапал не сразу понял, что её удивило отсутствие усов и бороды на его лице. Раньше он часто предпочитал их снимать, но вот уже три года как забыл об этой традиции и только сейчас сделал это вновь.

Медузия перевела взгляд на клетку с магическими паразитами и усмехнулась тому, как усы испытывали бороду на прочность. Они обвились узлом вокруг бороды и ухитрялись продолжать дразнить её. Борода удручённо повисла, изредка пытаясь высободиться или выходя из себя и нападая на усы, которые тотчас, спохватившись, крепче стягивались узлом.

Академик, заметив это, выпустил яркую зелёную искру в сторону клетки, и та разделилась на две одинаковые части. В одной оказалась борода, а во второй усы. Клетки оказались на таком расстоянии, что, как ни старайся, дотянуться у них друг до друга не получилось бы.

Усы приуныли, потеряв единственное развлечение, которое могли себе позволить, но, почувствовав повышенное внимание, исходившее от Медузии, тотчас сложились в ехидные сердечки и купидоньи стрелы.

Медузия усмехнулась и прошла ближе к столу Сарданапала.

— Решил немного от них отдохнуть, — как будто виновато произнёс академик.

Он отодвинулся чуть дальше на кресле, а Медузия, подойдя ближе, оперлась на край стола, вставая напротив Сарданапала.

— Нам нужно поговорить, — резко переводя тему, сказала Медузия.

Она очень долго думала об этом сегодня. Впрочем, эта мысль появилась у неё ещё раньше, но она не придала этому должного значения, а сейчас всё как будто выстраивалось в единую картинку, и результат не очень-то радовал. Она долго думала, анализировала и в итоге пришла к выводу, что необходимо озвучить свои подозрения Сарданапалу. В конце концов, одна голова — хорошо, а две — точно не ошибутся.

— Что-то случилось? — обеспокоенно спросил академик.

Её взгляд был действительно озадаченным, и он сразу понял, что её беспокойства имеют доказательную базу. Она редко демонстрировала свои страхи, если не была в них уверена, утверждая, что не стоит давать силу и власть тому, что ещё не доказано. А посему бояться и переживать стоит лишь из-за того, что уже случилось, а не из-за того, что представляло только лишь гипотетическую опасность.

— С какой стороны посмотреть, но я думаю, что да.

Она чуть склонила голову набок, внимательно и серьёзно всматриваясь в лицо мужчины, и ждала его реакции. Лёгкая улыбка с его лица пропала, и он уже всерьёз озадачился её словами.

— Думаю, нам не помешает выпить по чашке чая за разговором, — поднимаясь на ноги, сказал он.

— Да, я бы не отказалась.

Академик кивнул и, как будто невзначай коснувшись её руки своей, прошёл мимо к журнальному столику, что располагался напротив дивана. Когда Медузия повернулась в его сторону, на столе уже стоял маленький заварник и две чайных чашки из любимого сервиза академика. Он резво расправлялся с разными баночками, поочерёдно из каждой насыпая по щепотке сухого содержимого.

Рядом тотчас вскипел чайник, и Сарданапал залил кипяток в заварник. По кабинету сразу же разнёсся запах малины, и Медузия догадалась, что он специально заварил её любимый чай. Она слегка улыбнулась своим мыслям и подошла ближе, усаживаясь на диван.

Академик, оставив на несколько минут чай настаиваться, повернулся к Медузии.

— Минут через пять будет готово.

Он присел рядом и, повернувшись всем телом к ней, взял в руки её ладони, начиная медленно поглаживать тыльную сторону, как делал всегда в попытке утешить её.

— Речь пойдёт о новых шести, — сразу сказала Медузия, чем заставила Сарданапала напрячься.

Сейчас эта тема была круглосуточной проблемой, о которой думал каждый из преподавателей. Каждого в своей степени волновал этот вопрос. Каждый опасался и беспокоился. И каждый хотел как можно скорее избавиться от этой опасности.

На Сарданапала, как на директора школы, сваливалась бо́льшая часть забот. Он просиживал каждый вечер допоздна, пытаясь вычислить приспешников Чумы. Но ему мешала неспособность заподозрить тех, кого он учил и знал с малых лет.

Точно так же когда-то произошло с Медузией. Прошло уже четыре года, а он всё ещё корил себя, что обратил внимание слишком поздно, успокаивая себя лишь тем, что всё обошлось. Он не мог заподозрить её в пособничестве Чуме, потому что его Медузия была слишком преданна и верна ему и никогда не давала даже малейшего повода усомниться в себе. Подозревать её в таком было кощунством и подобно предательству с его стороны. И он долго не осмеливался принять очевидное, хотя сейчас, вспоминая всё и анализирую на трезвую голову, понимал, что всё было ясно с самого начала. И сейчас он делал то же самое. Но всё ещё не мог перебороть себя и не отдаться во власть эмоций.

Медузия оказалась более трезвомыслящей в данной ситуации, потому что следующее, что она сказала, было:

— У меня есть подозрения относительно того, кто может входить в их число, и список тебе совсем не понравится.

Сарданапал едва заметно кивнул, всё ещё слегка сбитый с толку, и поднёс её ладони к губам, оставляя лёгкий поцелуй на кончиках пальцев. Он пытался настроить себя на то, что её догадки могут помочь им найти ключ к развязке и решению самого страшного пророчества Древнира.

Каждый год из параллельного мира приходят другие, которые в итоге успешно объединяются со своими двойниками, и каждый раз ему тяжело заподозрить кого-то конкретного. Но в этот год особенно… Именно этот призыв старых новых рискует разрушить границу между мирами.

— Боюсь, мне не понравится любой список, даже самый точный.

Медузия понимающе кивнула, и Сарданапал тотчас понял, что прежде, чем твёрдо заявить о своих подозрениях, она слишком долго об этом думала и отрицала очевидное. Как и он…

— Я думаю, Таня — одна из них.

Слова прозвучали как гром среди ясного неба. Оглушающе и внезапно. Танину кандидатуру он бы рассматривал самой последней. Когда из всех людей на Земле под подозрением осталась бы только она. И то не факт. Наверное, даже тогда он бы до последнего отрицал и защищал её от любых нападок. Даже тогда он не подумал бы на неё и скорее приказал проверить всех снова. По второму кругу.

Медузия видела, как поразили его её слова. Он внезапно замер, в упор смотря на неё, и, казалось бы, даже на какое-то время перестал дышать. Он смотрел на неё и как будто не понимал, о чём она говорила. Как будто думал, что ослышался. Был уверен в этом. А потом как будто осознал всё сказанное ею, и взгляд его стал ещё более потерянным.

Он на мгновение опустил глаза, как будто пытаясь наскоро проанализировать услышанные слова и найти либо подтверждение, которого он раньше не видел, либо опровержение. Но ничего не получалось.

В попытке хоть немного успокоиться, он встал на ноги, вновь подошёл к журнальному столику, на котором дымился чайник со свежезаваренным чаем, разлил горячий напиток по чашкам и протянул одну из них Медузии, вновь садясь рядом.

— Почему ты так думаешь, — наконец выйдя из оцепенения, с трудом вымолвил он, делая первый глоток, не обращая внимание на то, что совсем не чувствует вкуса.

Голос академика был сдавленным, и Медузии стало на мгновение совестно, что она стала причиной такого состояния. Она и сама не раз думала об этом. Думала, корила за подобные подозрения, опровергала всё, потом находила новые доказательства и снова думала. Она в полной мере осознавала, что если окажется не права, то никогда не сможет простить себе этой ошибки. Этих подозрений.

Но сейчас… Слишком много аргументов было в подтверждение, чтобы продолжать их игнорировать.

— Когда она вернулась от Дурневых, она привезла с собой корону вампиров. Думаю, не стоит объяснять, как именно она к ней попала?

Сарданапал судорожно думал, пытаясь понять, что из этого поступка может подтвердить подозрения Медузии, а что может опровергнуть.

— Украла у Германа, — подытожил он, но тотчас добавил: — Но это ведь не делает её приспешницей Чумы. Кража — это серьёзный проступок, но, в конце концов, это ничего не значит. Мало ли, что она хотела узнать с помощью этой короны. Вспомни историю с Поклёпом.

Он хватался за любую ниточку, пытаясь защитить Таню. Медузия грустно на него посмотрела. Она проделала то же самое в последние дни. Она знала тысячу доводов, опровергающих Танино причастие ко всей этой истории, потому что сама по крупицам собирала и додумывала каждое. Но…

— Я тоже так думала. Но она не просто украла корону вампиров у их повелителя. С помощью этой короны после первого же урока нежитеведения она пыталась прочитать мои мысли и искала в них информацию о пророчестве Древнира, которым сейчас все озадачены, и о птице титанов. С первой нашей встречи в этом учебном году мои змейки начали на неё шипеть, а ты прекрасно знаешь, что это значит. Не мне тебе объяснять, что они привязаны к ней не меньше, чем я сама к ней привязана. Ну и кроме того, Шурасик сегодня был единственным, кто не смог справиться с атакой Агнессы, но не единственным, кого она пыталась атаковать. За зубцом, который она смела хвостом, пряталась Таня.

Медузия приводила аргументы, словно резала скальпелем — точно и остро. Академик слушал её и не знал, какие доводы можно привести в опровержение. Да и стоило ли, если всё было так очевидно? Он отставил почти полную чашку с остывшим чаем на столик и, опёршись локтями на колени, сел, сгорбившись. Он повторил про себя все сказанные Медузией слова и постарался вспомнить все события, что были связаны с Таней за последнее время.

— Мой сфинкс рычал на неё, когда она зашла ко мне в кабинет несколько дней назад, — внезапно сказал Сарданапал, вспомнив их с Таней разговор.

— Что?

— Сфинкс рычал, — отрывисто повторил Сарданапал, откидываясь на спинку дивана и запрокидывая голову назад. — Они ведь всегда ладили. Я считал, что он чувствует в Тане нашу кровь, оттого так быстро и подружился с ней, когда она была на первом курсе. А тут вдруг зарычал. Таня сказала, что она просто пропахла гарпиями, и я не обратил на это должного внимания.

В голове тотчас начали всплывать всё новые и новые догадки. Воспоминания сменяли друг друга со скоростью падения звёзд. Сейчас казалось странным всё. Как бы сильно ни хотелось в это верить, но настораживала любая мелочь. Сейчас академик вспомнил и то, как Таня мешкала с ответом на счёт титанов, хотя прошлая их встреча должна была лишить её любых сомнений. А она словно угадывала ответ… Не потому ли, что в той реальности попросту никогда не встречалась с ними и не знала, чего от них ждать? Сейчас становилось понятно, почему её так беспокоило то, что титаны не терпят лжи. И опять же её повышенный интерес к пророчеству.

— Ты уже говорил с ней о титанах? — осторожно спросила Медузия, аккуратно прикасаясь к его плечу, чем заставила его посмотреть ей в глаза.

— Да, — просто ответил Сарданапал. — Как раз в тот день. Я позвал её, чтобы поговорить о гекатонхейрах, и попросил её с ними поговорить.

— Она не пойдёт туда, если она — одна из «шести», — уверенно сказала Медузия.

И в чём-то она была права. Ведь во всех мирах и вселенных человек остаётся собой. Меняются лишь привычки и образ поведения в зависимости от окружающей среды. Таня всегда умела думать, хоть и была отчаянной до приключений. Но если она — одна из «шести», она не сможет пройти проверку на честность, и титаны её прихлопнут, ей это слишком хорошо известно. Она могла броситься в омут с головой, но никогда не была дурой, готовой пойти на верную гибель, заранее об этом зная.

— Она не пойдёт туда до тех пор, пока не будет уверена в том, что сможет говорить с ними честно, — поправил её Сарданапал. — Всё зависит от того, какие цели она преследует с подачи Чумы.

— И что ты предлагаешь?

Медузия поздно осознала, что слышать ответ совсем не хотела бы, потому что, как ей казалось, в данной ситуации не существовало ни одного, который бы её устроил.

— К сожалению, нам ничего не остаётся, кроме как ждать и быть наготове. Хотя я почему-то думаю, что спасать мир от неё нам не придётся. Однако, когда она пойдёт против Чумы, как бы это ни случилось, нам придётся объяснить, что она сделала правильный выбор.

— А она сделает?

— Ты недооцениваешь нашу дочь. У нас всегда есть преимущество, о котором никогда не знала Чумиха. Как бы Чумиха не старалась вырастить её абсолютным злом, в ней течёт наша кровь. Она постоянно сражается с тёмной божественной силой, но всегда рано или поздно выбирает свет, как выбрали когда-то мы. Это неизменно во всех мирах.

Медузия задумалась над его словами. В чём-то он, конечно, был прав. Она всегда балансировала на лезвии ножа, рискуя сорваться. Но даже когда срывалась, всё равно поднималась вновь и продолжала балансировать. Но не оттого ли балансировала, что здесь ей помогали они? Вопрос риторический, и ответа на него не получить никогда.

Наверное, Сарданапал прав, и им не остаётся ничего другого кроме как занять выжидательную тактику и быть готовым вступить в нужный момент. Только бы не опоздать…

— У тебя есть предположение, кто может входить в список остальных? — внезапно спросил Сарданапал.

Медузия задумалась. Она, разумеется, думала об этом и даже строила некие предположения, но все они не имели под собой никаких доказательств и основывались лишь на её догадках. Выдвигать подобные обвинения никогда не было в её правилах. Она всегда предпочитала быть уверенной в своих доводах и поднакопить достаточно оснований для таких заявлений, а уже после высказывать их. Сейчас она была далеко от уверенности и балансировала на грани.

— Шип с руной призыва Чумы принадлежал Шито-Крыто. В остальном же могу сказать лишь, что догадки — это вовсе не предположения, — туманно высказалась она.

Когда Ягге принесла тот самый шип с руной Медузии, она сразу поняла, кому он принадлежит, потому что на занятии шипами раскидывалась только Шито-Крыто, это не укрылось от глаз Медузии. Они тогда долго рассматривали его и изучали, пытаясь найти остаточную магию, но её не было. Девочка хорошо подготовилась, чтобы не оставить никаких улик. Однако на руне они нашли капельку крови, которая подпитывала магию. Кровь принадлежала Ритке.

— И всё же? Догадки — это лишняя настороженность, которая сейчас необходима.

— Агнеса атаковала четыре раза: Шурасик, Таня и два раза в большое скопление людей. Но в одной толпе была как раз Шито-Крыто, а во второй — Бейбарсов. Не уверена, что мальчишка точно перебежчик, но каким-то слишком уж раскрепощённым он стал в кратчайшие сроки.

Сарданапал задумался и медленно кивнул, принимая во внимание её слова. Бейбарсов всегда вызывал у него смутное чувство подозрения. И вовсе не оттого, что тот некромаг, просто в Глебе было что-то такое, вызывающее недобрые опасения. Да и на Таню он посматривал как-то слишком самоуверенно.

— Почему Агнеса атаковала только четыре раза? Старых новых ведь было шесть, — внезапная догадка скользнула в голове академика. — Не успела после случая с Шурасиком?

— Возможно. А может, потому что оставшихся двоих попросту не было там.

— Думаешь, это Гробыня с Гуней?

Отчего-то сразу вспомнились обстоятельства, из-за которых Склепова попала в магпункт. Картинка выстраивалась сама собой. Кроме того, академик внезапно вспомнил, что в этом учебном году вся эта шестёрка как-то подозрительно сдружилась и ходила чаще всего своей компанией. Это не было бы так подозрительно, если бы среди них не было Тани, которая все предыдущие годы таскалась по Тибидохсу исключительно в компании Ваньки и Ягуна, а в этом — слишком часто оставляла их за бортом, и Бейбарсова, который кроме Ленки и Жанны, с которыми вырос, вообще больше никого не признавал.

— Вообще отсутствовали не только они, но да, я думала про Гломова и Склепову.

Сарданапал отстранённо закивал, уже думая о том, что делать дальше. Мысли роились, словно пчёлы, и академик успел отбросить четыре варианта по разоблачению и три добавить в раздел «обдумать тщательнее», когда Медузия сказала, разом обрывая все его мысли.

— Но догадки — это не доказательства. Все они могут и не быть причастны к пророчеству. Слишком мало фактов, чтобы строить какие-то планы. Мы не можем опираться на эти предположения, думая о том, как разоблачить приспешников Чумы.

— Да, ты права, — после минуты размышлений ответил Сарданапал. — Прости, я слишком задумался.

В голове академика ясно промелькнула мысль, что Таня, даже если она — одна из «шести», всё равно пойдёт к гекатонхейрам. Просто предварительно она хорошенько продумает план своего поведения, чтобы не наткнуться на те вопросы, в которых придётся лгать. Но она пойдёт. В этом её натура. Она пойдёт либо для того, чтобы помочь Сарданапалу, о чём он её просил, тем самым опровергнув их подозрения о том, что она пришла из мира Чумы; либо для того, чтобы подробнее узнать о птице титанов.

Так или иначе, им стоит держать ухо востро, но не вмешиваться в ход событий. Пророчество уже начало свой ход, а значит, они больше не в силах были его остановить.

— Я думаю, с Ритой всё же стоит поговорить. Учитывая, что принадлежавший ей шип — дело доказанное, основания вполне веские, и необходимо задать ей вопрос в лоб.

— Да, в этом ты прав. Завтра я с ней поговорю, — перехватила инициативу Медузия и прежде, чем академик успел возразить, добавила: — Прости, но на учеников ты производишь впечатление добродушного старичка. Я помню, что это твоё амплуа, которое позволяет тебе во многом сглаживать углы по части управления школой, но ученики об этом не знают, поэтому сейчас это играет против тебя. У меня другая роль в этом спектакле, поэтому со мной она быстрее пойдёт на контакт.

Сарданапал, открыв было рот для возражения, тотчас закрыл его и промолчал, когда услышал все доводы Медузии. Она, как всегда, была слишком дальновидна, и он не мог это не признать.

— Да… Пожалуй, ты права, — нехотя согласился он.

Медузия кивнула и придвинулась на диване чуть ближе, сложив ладони замком на его плече и положив на них подбородок. Дыхание её слегка опалило оголённую от ворота рубашки шею, на что академик слегка улыбнулся. Он любил эти мгновения, когда они находились так близко друг к другу. В такие минуты все тревоги внезапно отступали, и наступал покой.

— Всё образуется, — прошептала она. — Вот увидишь. Мы столько уже прошли. Какое-то пророчество нас не сломит, верно? Пусть даже и заклеймённое Древниром как самое страшное.

Ему оказались так нужны эти слова. Он и без того знал, что они справятся и всё снова будет как прежде. Но её слова… Её вера в него… Иногда ему так необходимо было услышать это, и она как будто чувствовала нужный момент, чтобы напомнить ему, кто он есть.

— Разумеется.

Сарданапал повернулся к ней лицом и столкнулся взглядом с её глазами.

Чистый, как небо, аквамарин встретился с блестящим на солнце изумрудом.

Впервые за этот вечер. И этого взгляда оказалось достаточно, чтобы в этот крайне тревожный момент вновь наступил покой.

Примечание: Таймлайн — сразу после книги «Таня Гроттер и Птица титанов». Вечером после спасения птицы титанов Таня приходит в комнату к Медузии.

Музыкальная тема: Мари Краймбрери — Моя Красивая, Стой

Gruppa Skryptonite, Therr Maitz — Ты не верь слезам (LAB с Антоном Беляевым)

День выдался слишком утомительным. Поездка в леса Архангельской области, спасение птицы титанов и разоблачение всех шестерых участников пророчества. Ни одна догадка Медузии не ударила мимо. Все её подозрения оказались верны, вплоть до Тани.

Радовало ли её это? Больше нет, чем да. С одной стороны, ей было легче от того, что она не оклеветала собственную дочь подобными подозрениями, но с другой… С другой стороны, её девочке опять досталась не самая лучшая участь.

Но, что радовало безусловно, так это то, что всё наконец закончилось. Чума так и осталась в параллельном мире, а новые старые остались довольны тем, что умирать им в ближайший год не обязательно. Сложнее всего было с Бейбарсовым, в котором всё же была жилка искреннего подчинения Чуме. Она была слабой, но тем не менее он поддерживал в какой-то степени взгляды старухи, и убедить его в том, что ни к чему хорошему её победа не приведёт, было крайне сложно. Бейбарсов из здешнего мира был более понятливым в этом плане. Но даже и с ним с горем пополам удалось совладать.

Таню после возвращения Медузия лично отвела к Ягге, чтобы та тщательно её осмотрела на предмет проклятий и общего состояния здоровья. Ягге долго бурчала и читала девочке нотации, но все понимали, что она это делала по доброте душевной. Чем больше она кого-то любила, тем больше ворчала и ругалась.

В итоге Таня была осмотрена от макушки до пят и с чистой совестью отпущена в собственную комнату отдыхать. Последствий после парализующего заклинания не было, что не могло не радовать, но девочка была чертовски вымотана, и ей бы не помешало хорошо выспаться.

Медузии, кстати, тоже. Как выразилась Ягге, её истощение было видно невооружённым глазом. И она была права, ведь уже несколько ночей доцент Горгонова не могла спокойно спать, съедаемая переживаниями.

Сейчас она зашла в собственную комнату на преподавательском этаже, чтобы взять магсертации, которые ей нужно было разобрать завтра со своими магспирантами. В этой комнате она ночевала редко, предпочитая удобную спальню академика, примыкающую к его кабинету. За столько столетий это уже вошло в привычку, поэтому свою комнату она чаще использовала как дополнительный рабочий кабинет.

Медузия уже взяла в руки стопку бумаг и собралась выходить, как в дверь постучали. Не самое подходящее время для гостей. Стрелки часов уже перевалили за полночь, и большая часть школы уже давным-давно спала. Медузия снова засиделась, потерявшись во времени, и даже не сразу обратила на это внимания.

Она аккуратно положила стопку бумаг на рабочий стол и пошла к двери. Замок тихо щёлкнул, и Медузия внезапно замерла, удивлённо глядя на незваного гостя. От удивления она не сразу сообразила, что стоять вот так в полном молчании не совсем лучшая идея, но гость, смущённо переминающийся с ноги на ногу, очевидно тоже не спешил заговорить первым.

— Гроттер? — наконец вымолвила Медузия.

Её она меньше всего ожидала увидеть на пороге своей комнаты, да ещё и в такое время. Таня никогда не была здесь, никогда не приходила к ней. Что бы ни случилось, она избегала преподавательского этажа, очевидно выдерживая дистанцию со всеми. Исключение составляла лишь Ягге, поскольку она дружила с Ягуном, а тот частенько таскал всю компанию к бабушке. Да и Ягге была по своей натуре такой, кто не воздвигал чётких и строгих границ.

— Что-то случилось? — спросила Медузия, не дождавшись ответа.

Девочка выглядела понурой и очень озадаченной. Это заставило Медузию забеспокоиться.

— Нет, всё в порядке, — тотчас поспешила заверить её девочка. — Почти, — тут же исправилась она, а потом посмотрела на преподавательницу в упор и выпалила. — Просто один вопрос не даёт мне покоя, и только вы можете мне помочь. Я надеялась, что вы не спите, поэтому пришла сюда, и…

— Проходи, — перебила её Медузия и отступила к стене, пропуская девочку внутрь.

Таня прошла в комнату и остановилась возле стола, раздумывая, остаться ли на месте или сесть в рядом стоящее кресло. Потоптавшись на месте, она всё же присела, ожидая, когда Медузия закроет дверь и обратит на неё внимания. Женщина так и сделала. Дверной замок тихо щёлкнул, оповещая о том, что посторонние им не помешают, и Медузия села во второе кресло, стоящее по другую сторону стола.

Какое-то время они сидели друг напротив друга в молчании. Таня думала, с чего начать и как правильно поставить вопрос, а Медузия терпеливо ждала.

— Как вы узнали, что я одна из посланниц Чумы? — наконец выпалила Таня и в упор посмотрела на Медузию.

Брови Медузии удивлённо поднялись, и Таня отчего-то обратила пристальное внимание на глаза преподавательницы.

Насыщенно-зелёного цвета, но прозрачные, как только что обработанный маслом изумруд. Вокруг зрачка волокна более тёмного оттенка расходились во все стороны до середины радужной оболочки, создавая зигзагообразную границу. Глаза Медузии и впрямь были красивыми.

Прежде она никогда не видела их вживую. Только лишь в воспоминаниях двойника. Что именно так волновало ту Таню в глазах Медузии? Наверное, именно это положило начало подозрениям этой Тани.

— Помнится, мы это уже обсуждали, — педантично уточнила Медузия.

Однако в её интонации и мимике Таня уловила едва заметно мелькнувшее опасение, тотчас сменившееся облегчением. Она, очевидно, что-то скрывала. Что-то, чего не знал никто, оттого она и оберегала эту тайну особенно сильно. Но Таня тоже была настроена твёрдо, поскольку что-то подсказывало, что эта тайна касалась и её тоже.

— Вы ответили слишком размыто, и это натолкнуло меня на некоторые подозрения, — откровенно объяснила девочка.

Она и правда очень долго раздумывала над этим. Слишком много дорог сходились на Медузии. Слишком много совпадений. Слишком уж хорошо сама Горгонова знала её, что заподозрила в подобном, хотя Таня уверена, что едва ли её поведение сильно отличалось от поведения двойника. Медузия отчего-то была ключевой фигурой в этой истории и стала ещё более важным элементом, когда Таня получила абсолютно все — даже самые личные — воспоминания двойника.

— Помнишь нашу первую встречу в этом году? — внезапно спросила Медузия, внешне сохраняя спокойствие. — Мои волосы шипели на тебя, хотя никогда прежде этого не делали. Это был дурной знак, а я привыкла доверять своим змейкам.

Голос Медузии был тихим, но чётким. Она говорила, как будто резала скальпелем: точно и уверенно. Голос не выдавал ни единой эмоции. Только факты. И Таня догадалась, что в этом была её сила. Она умела мастерски держать себя в руках, чтобы ненароком ни интонацией, ни дрогнувшим мускулом не выдать то, что она готова была охранять до последнего.

— Было ведь ещё что-то? — с сомнением уточнила Таня.

Ей не верилось, что только лишь шипящие волосы натолкнули Медузию на подобные мысли.

— Я видела, как Агнесса атаковала зубец, за которым ты пряталась, — пустила в ход следующий аргумент.

Она не спешила вываливать всё разом. Она выкладывала каждый аргумент, ожидая на него Танину реакцию, и размышляла, насколько ей необходимо наличие следующего. Довольно мудрая тактика. Незачем любопытному рассказывать всё, стоит поведать ему лишь то, чего ему будет достаточно для удовлетворения собственного любопытства. Всё остальное же можно оставить себе, создав видимость полного подчинения желанию оппонента.

Умно. Слишком умно. Однако Таня тоже не была дурой и изучила все эти уловки ещё к первой тренировочной гонке.

— Там была не только я.

Их реплики были похожи на игру в шахматы. Каждый продумывал свои слова на три хода вперёд, ожидая от соперника любой ошибки или оговорки. Но они обе оказались достойными игроками.

— Да, не только, — подтвердила Медузия. — Но после похищения короны повелителя вампиров, твоего слишком неприкрытого любопытства к пророчеству и птице титанов и, конечно же, шипящих на тебя змеек, я взяла на себя ответственность предположить, что целью была именно ты.

Таня отметила, что аргумент действительно был решающим. Но её больше интересовало немного другое.

— Я перефразирую вопрос. Почему именно я? Почему вы обратили такое пристальное внимание именно на меня? Ведь из всех шестерых моя маскировка была не самой плохой.

В глазах Медузии что-то мелькнуло, и Таня поняла, что попала в самую цель. Задала самый правильный вопрос. Однако в планы доцента Горгоновой не входило заходить в этой теме настолько далеко, поскольку она произнесла:

— Это мы обсуждать не будем. Среди бессмысленных разговоров существуют те, чей смысл теряется ещё до начала самого разговора. Я скажу тебе то, чего не сказал Сарданапал. Когда твоё сознание и сознание здешней Тани объединятся окончательно, наш с тобой разговор исчезнет из твоей памяти, если мы продолжим.

— Почему? — сорвалось с губ Тани, прежде чем она успела подумать.

Её лицо выражало неподдельное изумление. О таком исходе она точно не догадывалась и не понимала причин. Сарданапал говорил, что, когда оба сознания сольются воедино, Таня будет помнить обе реальности. Но отчего же тогда именно этот разговор должен исчезнуть из её памяти?

— Потому что так устроена наша память. Когда два сознания объединятся, то ты будешь помнить обе развязки событий. Ты будешь помнить и как жила у Дурневых, а потом училась в Тибидохсе, и то, как жила в мире, где всем повелевает Чума, что готовила вас для великой гонки. Это основа вашего сознания, и она никуда не денется. Но сейчас ты пытаешься проникнуть туда, куда ей путь закрыт. Ты готова к этому разговору, но она — нет. И так уж устроена наша память, что она блокирует всё, что может её травмировать. Это не станет типичной формой амнезии, поскольку сознания ещё не объединились, но когда процесс закончится, это воспоминание просто исчезнет. Если мы продолжим этот разговор, ты не вспомнишь его через год. Возможно, ты будешь помнить, что приходила сюда, что тебя что-то интересовало и что даже получила ответ. Но что именно тебя беспокоило и что именно ты от меня услышала, ты не вспомнишь. Поэтому далее продолжать я считаю бессмысленно.

Таня на несколько минут замолчала, обдумывая только что услышанное. Она помнила, как в лопухоидных учебниках по психологии читала что-то подобное. Но ей и в голову никогда не приходило, что волшебники тоже с таким сталкиваются.

— Мне кажется, что я и без того знаю ответ. Но мне бы хотелось услышать его от вас. Тем более что вам нечего бояться, раз уж я всё равно это забуду через несколько месяцев.

Голос Тани слегка дрогнул, но она быстро взяла себя в руки и продемонстрировала свою уверенность и непоколебимость взглядом.

Эта Таня была более острой на язык, более упрямой и более грубой. Но и в ней теплился какой-то внутренний страх, который Медузия всё ещё не могла разгадать полностью.

— Зачем тебе это? — вдруг спросила Медузия, внимательно всматриваясь в её лицо, пытаясь понять её истинные мотивы.

Таня наигранно хмыкнула, закинула ногу на ногу и так же в упор посмотрела на Медузию.

— Ну… Как бы вам объяснить? В её воспоминаниях всё зацикливается на вас. И мне не даёт покоя, почему.

Взгляд Тани стал испытующим, а в голове Медузии всё отчётливее укоренялась одна единственная мысль: «Она знает».

— Что ты имеешь в виду?

— Когда я впервые захватила её воспоминания, первым, что я вспомнила, были ваши глаза. Много воспоминаний, связанных с вашими глазами. Не видя вас никогда, я могла воссоздать изображение ваших глаз вплоть до мельчайших деталей. Это первое.

Таня говорила тихо, но уверенно, перенимая манеру Медузии, а та, в свою очередь, молча слушала её, пытаясь скрыть жадный интерес к тому, какое место на самом деле занимала в жизни той Тани.

— Вторым открытием для меня стало то, что в самом начале в вашем присутствие двойник сопротивлялся сильнее. Словно к вам она тянулась сильнее, чем к любому другому, и ваше присутствие давало ей сил.

— Она — это ты. Перестань говорить о себе в третьем лице, — сделала замечание Медузия.

Таня на несколько мгновений задумалась, а потом медленно кивнула. Доселе она намеренно разделяла их, боясь, что если начнёт говорить о своём двойнике как о себе, то это сотрёт границу между ними и сблизит слишком сильно, подписав ей смертный приговор. Но сейчас эта мысль больше не воспринималась как что-то чужеродное.

— Ещё в моей памяти слишком часто всплывал один сон. Я была ещё ребёнком и жила на лоджии у Дурневых. Было очень холодно, и я вся дрожала, а вы прижимали меня к себе и отогревали согревающими чарами.

Лицо Медузии тотчас изменилось, приобретя изумлённое выражение. Однако, кроме изумления, на нём ещё и чётко отпечатался страх. Таня, не успев закончить, уже поняла, что её догадка оказалась верна.

— Сначала я поверила, что это и впрямь было сном. В конце концов, что не приснится перед экзаменом по нежитеведению? Но потом, когда начала анализировать другие воспоминания, я поняла, что это могло произойти и на самом деле. У меня не было уверенности до этой минуты, но сейчас по вашему выражению лица я могу быть уверена в том, что права.

Голос Тани был твёрдым и торжествующим. Она гордилась тем, что додумалась до этого так быстро и не промахнулась. Однако в глубине души её всё ещё пугало то, чем всё может обернуться.

— Что-то ещё? — сдавленно спросила Медузия.

— Вы всегда были рядом. Всё, что я помню о времени, проведённом здесь, всё связано с вами. Вы всегда поддерживали меня и спасали. Переживали за меня после того, как я побывала у титанов на первом курсе. Защищали меня от Поклёп Поклёпыча, когда я уснула в ангаре у Гоярына. Вытащили с Исчезающего Этажа, хотя до сих пор не можете себе простить зомбирования. Утешали меня после того, как меня перевели на тёмное отделение, и после матча со Сборной Вечности. Каждый раз, когда я плакала, именно вы были рядом, чтобы успокоить меня. Даже в Дубодаме спасли меня.

Голос девочки с каждым словом становился всё мягче. Медузия отчётливо слышала в нём благодарность и признательность, но впервые боялась того, что услышит дальше.

— Неудивительно, что после такого первым, что пришло мне голову, когда я лежала парализованная и слушала угрозы Бейбарсова, было: «Медузия Зевсовна всегда приходит за мной».

— Как ты сказала? — резко перебила её Медузия.

Она была обескуражена этой фразой. Ведь когда-то… Нет, это невозможно… Этого просто не могло быть… Она никогда не…

— Медузия Зевсовна всегда приходит за мной, — повторила Таня, наблюдая за реакцией женщины. — Именно так я подумала, когда Глеб рассказывал о своих планах. И, очевидно, я не ошиблась, когда решила, что эти слова всё доказывают.

Таня замолчала, а Медузия не спешила нарушать образовавшуюся тишину. Они сидели так несколько минут, смотря друг на друга и не произнося ни слова. Обе пугливо молчали, боясь продолжить. Боясь поставить точку в начатом разговоре, после которого всё станет только сложнее. Это мгновение стало бы точкой невозврата. Таня забудет об этом через несколько месяцев, но вот Медузия будет помнить весь этот разговор до мельчайших подробностей. Будет помнить и прокручивать в памяти каждое сказанное и услышанное слово, каждую интонацию, каждое выражение лица. А для Тани следующие несколько месяцев покажутся адом, потому что она будет цепляться за эти воспоминания до последнего, но всё равно не сможет их сберечь.

— Почему? — тихо спросила Таня, не утруждая себя излишними пояснениями, которые Медузии уже и не требовались.

— Потому что ты — моя дочь, — прошептала Медузия.

Слова были слишком предсказуемыми и ожидаемыми, но всё равно прозвучали как гром среди ясного неба. В тишине раздался сдавленный вдох девочки. Одно дело было предполагать и строить догадки о том, что преподавательница, занимавшая все мысли двойника, окажется её матерью, и совсем другое — услышать это наяву. Весь мир Тани Гроттер сейчас переворачивался с ног на голову. Она всю жизнь жила с мыслью, что она одна. Всегда была. Она знала, что её родители мертвы и никого у неё не было.

Обе Тани из разных миров были одинаково несчастными и одинокими. Обе оплакивали своих родителей по ночам с одной лишь разницей, что одна делала это открыто, а вторая — маскировала безразличием и говорила, что те заслужили смерти, раз позволили себя убить.

Но сейчас… Сейчас всё ломалось внутри неё. У неё никогда не было возможности оплакать своих родителей. Впервые она сделала это уже в этом мире, когда нашла вырезку из газеты с их фотографиями. Она плакала всю ночь, не имея сил остановиться.

У здешней Тани было огромное преимущество. Она могла смотреть на их фотографии, спрашивать о них у тех, кто был с ними знаком. Она знала их историю и не боялась говорить о том, как любит их и как ей их не хватает. В то время как в мире Чумы не было ни единой фотографии Гроттеров и ни единого достоверного факта об их жизни. В том мире запрещалось говорить о них и выражать тоску и скорбь.

У здешней Тани были живые родители… В том мире ни Медузии, ни Сарданапала не было. Таня не знала, были ли они мертвы или заточены в темницах, но ни один из вариантов не казался лучше другого. Оба варианта подразумевали её полное одиночество.

Медузия встала с кресла и медленно подошла к Тане. Девочка не сразу поняла, что та собирается сделать. Лишь когда женщина села на подлокотник и притянула её к себе, прошептав: «Иди ко мне», Таня почувствовала, как по её щекам ручьями бегут обжигающие слёзы.

Она почувствовала, как рука Медузии обняла её за плечи и мягко подтолкнула её к себе. Прошло не больше секунды, а она оказалась крепко прижата к её груди. И это стало той самой соломинкой, переломившей хребет верблюду.

Её никогда не обнимали. Никто. Её никогда не гладили по спине или голове в попытке утешить. В том мире любые проявления нежности были запрещены. Любые объятия были запрещены. Нельзя было иметь друзей и доверять. А сейчас она чувствовала, как её прижимали к груди и успокаивающе гладили по спине.

Это был первый раз, когда она смогла полностью отдаться ощущениям и позволить себе безнаказанно наслаждаться этим.

Слёзы продолжали бежать по щекам, а дыхание слегка сбилось. Таня зажмурила глаза и долго сидела неподвижно, боясь пошевелиться. Медузия шептала что-то успокаивающее, и, казалось, среди её слов даже мелькало тихое «Прости».

Тане потребовалось несколько минут, чтобы протянуть руки к Медузии и обнять её в ответ. Сначала это было неловкое осторожное касание, но спустя мгновение девочка осознала, что сжимает преподавательницу в объятиях слишком сильно. Ей казалось, что ещё немного, и она могла бы переломить её рёбра от того, насколько сильно сжимала, но ослабить хватку при всём желании не могла.

Она не знала, как нужно обнимать людей. Как делать это правильно и без риска причинить боль. И она делала это по наитию. Она цеплялась за Медузию так, словно та могла исчезнуть в любое мгновение, и Таня пыталась её удержать.

Она злилась, винила их с Сарданапалом во всём, что она пережила без них, но где-то в глубине души… Именно сейчас… Ей было необходимо это объятие.

Медузия тоже не ослабляла хватку, словно чувствуя страх девочки снова остаться одной. На деле же, пытаясь в очередной раз урвать у жизни лишнюю минуту побыть с дочерью вот так близко. Она жила этими краткими мгновениями уже больше пятнадцати лет.

Почему всякий раз, когда они могут вот так сблизиться, это причиняет боль её дочери? Почему всё это неизбежно должно заканчиваться болью и страданием? Каждый раз…

Медузия тайно боялась той минуты, когда эмоции отпустят Таню, и она снова начнёт мыслить рационально. Боялась тех вопросов, которые она задаст. И до ужаса боялась её осуждения и непонимания.

Ничто не могло оправдать тех лет, что ей пришлось прожить у Дурневых. Ничто не могло оправдать тех слёз, что ей пришлось выплакать по их с Сарданапалом вине. И она будет целиком и полностью права, выдвигая претензии и обвинения. Но… Спасение её жизни стоило всего, что было. Если она не поймёт и не примет всех доводов и аргументов, это всё равно будет мéньшей ценой за её жизнь. Даже если в конечном итоге это навсегда разобьёт не одно сердце.

Медузия, забывшись в своих мыслях, неосознанно поцеловала Таню в макушку, запоздало понимая, что возможно не имела на это права. Даже рассказав всю правду, это не сближало их до того уровня, когда она могла бы целовать свою дочь.

Однако Таня не шелохнулась, не отпрянула, не оттолкнула её. Она продолжила сидеть, отвечая на её объятия. Изредка всхлипывала. Совсем тихо. Но основной поток слёз прошёл, и Медузия ждала, когда на неё посыпятся вопросы.

Прошло ещё несколько минут молчаливых объятий, прежде чем Таня окончательно взяла себя в руки. Она медленно ослабила хватку и зашевелилась, освобождаясь из объятий. Медузия тотчас убрала руки, ожидая дальнейших действий девочки.

С потерянными объятиями стало как-то слишком пусто. Сейчас отпускать её оказалось в разы сложнее, чем пятнадцать лет назад. Тогда это было больно. Сейчас — невыносимо. Она уже отпустила её однажды. Нашла в себе силы отпустить, но что делать сейчас, когда сил больше не осталось?

Медузия обняла себя за плечи, не зная, куда деть руки, и слегка поёжилась, вставая с кресла. Таня начала активно тереть глаза, избавляясь от любого следа слёз, но в итоге только усилила и без того имеющееся покраснение глаз.

Медузия отошла к окну, давая Тане возможность прийти в себя наедине с собой. За окном была ночь. На небе ярко сияли звёзды, и Медузия по недавно появившейся привычке, сразу же нашла созвездие Малой Медведицы и рядом мысленно провела ломаную линию из четырнадцати звёзд, завершающуюся трапецией. Искать созвездие Дракона на небосводе стало в последнее время новой формой успокоения.

— Почему вы выдали меня за дочь Гроттеров и отправили к Дурневым? — наконец раздался тихий вопрос за спиной.

Медузия резко обернулась и увидела, что Таня тоже уже встала и стояла возле стола, внимательно смотря на неё. Тоже обнимая себя за плечи. В глазах её читалось непонимание и слабая обида. Если в её мире их по какой-то причине не было вообще, то в этом мире они самостоятельно отказались от неё, и это воспринималось как самое большое предательство.

— Потому что… — Медузия запнулась на полуслове, внезапно не зная, какие слова подобрать. — Потому что Древнир написал пророчество, в котором говорилось, что ты можешь погибнуть, если останешься с нами, — сдавленно прошептала она.⁽¹⁾

Сейчас данный аргумент впервые казался недостаточным. Это звучало и вполовину не так, как было на самом деле. Этого было недостаточно, чтобы объяснить ребёнку, что его обрекли на страдания из-за какого-то пророчества. Сейчас это объяснение впервые казалось смешным и недостойным внимания. И Медузия понимала, что то, что знали и понимали они с Сарданапалом, должно было быть за пределами понимания шестнадцатилетнего ребёнка, которого, по его мнению, попросту бросили.

И она прекрасно понимала эту позицию. Если бы Персей сейчас сказал ей, что отрубил ей голову из-за какого-то пророчества, она бы рассмеялась ему в лицо, а потом наложила бы по меньшей мере три десятка проклятий пострашнее тех, что сочиняет джинн Абдулла. И это притом, что ей уже далеко не шестнадцать. С позиции Тани подобный аргумент, должно быть, звучал, как насмешка и издёвка.

— Мы испробовали с Сарданапалом всё, что могли. Он лично несколько раз просмотрел все возможные варианты, но только этот был наиболее подходящим.

Слова Медузии походили на оправдания, чего доцент Горгонова никогда не делала, считая это ниже собственного достоинства. Сейчас был совершенно иной случай. Особый случай. И больше всего ей хотелось донести до Тани тот факт, что они никогда не хотели от неё отказываться. Что они всегда искали любую возможность, чтобы избежать этой участи без вреда для неё.

Таня лишь кивнула, опуская глаза в пол. По её лицу Медузия так и не смогла понять, о чём та думает. Но прошло всего несколько секунд, и Таня вновь обратила свой взор на женщину и опасливо спросила:

— Могу я взглянуть на это пророчество?

Медузия поджала губы, обдумывая, стоит ли ей знать всё пророчество до конца, и не повлечёт ли это за собой ряд последствий, вызванный её знанием. Но потом снова посмотрела на Таню и приняла единственно верное решение. Она отрицательно покачала головой и прошептала:

— Нет, к сожалению, ты не можешь его увидеть. Пророчество хранится у Сарданапала. Но я знаю его наизусть, поэтому ты можешь его услышать, если хочешь.

Взгляд Тани засиял от предчувствия, и она быстро закивала в знак согласия. Ей хотелось услышать его. Удостовериться, что оно того стоило.Запомнить каждое слово. Обдумать его и, возможно, найти лазейку, которую не смогли найти ранее Медузия с Сарданапалом. Ну… Или хотя бы знать, когда всё это закончится.

Медузия медленно кивнула и начала читать по памяти:

«В глазах предсказанье плескается ярко,

Слова мои, впрочем, не станут подарком.

Родится ребёнок и сгинет во мгле,

Вернётся с победой над силами тьмы.

Раздастся смех девочки звонко в тиши,

И счастье нежданно скрепит три души.

Но радость и счастье продлятся недолго,

Рассыплется зеркало грудой осколков.

Ребёнок исчезнет среди чужаков,

Иль будет убит стаей древних врагов.

Материнской слезою искуплен обет,

Вернётся дитя через несколько лет.

Родительский взгляд — пронзающий холод,

Но в сердце пылает любовь и забота.

Мрак смело и верно ступает на пятки,

Дитя проиграет в неравной же схватке.

Появится враг и задаст вопрос громко,

Четыре ответа получены ловко.

Нарушена клятва, печати сняты,

Ребёнок бежит из таёжной глуши.

Лишь только найдя в своём сердце покой,

Ребёнок отыщет дорогу домой».

Медузия замолчала. Таня стояла молча и думала над услышанным. Ей показалось, что её облили холодной водой. Мысли путались, и она не могла остановиться ни на одной конкретной. Теперь всё становилось понятным. Хотя бы отчасти. Здесь всё было о ней. Всё было предопределено с самого начала. Ещё задолго до её рождения. У неё сложилось впечатление, будто её жизнь ей не принадлежала.

Она понимала, почему Медузия с Сарданапалом так поступили. Почему они отправили её к Дурневым и почему до сих пор хранили всё в тайне. Судя по тому, что сказала Медузия, пророчество ещё не свершилось полностью, и было опасно раскрывать карты раньше времени. Таня понимала. Разум её был на их стороне. Но сердце… Сердце не могло простить им долгие годы слёз и одиночества. Сердце отказывалось верить в то, что всё это того стоило.

Медузия была полностью права, говоря, что Танин двойник из здешнего мира не был готов к этому разговору. Она сама едва справлялась с этой информацией, которая свалилась ей на голову которую она выпросила ей рассказать. А она была хорошо закалена. Её вырастили на том, что никому доверять нельзя. И любить никого нельзя тоже. У неё не было ни родных, ни близких. Она всегда была одна. Её сердце давным-давно обросло камнем.

Здешняя же Таня хоть и была несчастной из-за потери родителей, но обзавелась друзьями, которые сделали бы для неё всё. У неё был Ванька. У неё был драконбол, который стал её отдушиной. И у неё так или иначе были Медузия и Сарданапал, на которых она всегда могла положиться. Недаром в её памяти тогда так отчётливо всплыла мысль о том, что Медузия за ней придёт. Она всегда знала и была уверена, что её не бросят одну.

Такие одинаковые, но такие разные. У одной не было ничего. У другой к «ничего» прибавлялось всё. Возможно, совсем не в том виде, к которому все привыкли, но в сравнении с этой Таней, у той было всё. И она абсолютно точно не была готова к такой правде.

Таня подумала, что ей самой необходимо было время, чтобы принять эту информацию. Обдумать её и принять как данность. Возможно до конца осознать, что это везение узнать всё наконец сейчас. Когда впереди целая вечность, пятнадцать лет страданий уже не кажутся катастрофой. Когда-то она обязательно это поймёт. Но для этого ей нужно было время… Ещё немного времени… Возможно, — Ей хотелось быть в этом уверенной. — та Таня тоже это поймёт, когда придёт нужный час.

— Мне нужно побыть одной и подумать над этим, — наконец подала голос девочка.

Медузия едва заметно кивнула, не в силах сказать ни слова, и Таня развернулась и направилась к выходу. Когда она уже повернула дверную ручку, она обернулась вполоборота и сказала:

— Простите. И спасибо за всё.

И выскочила за дверь.

Замок тихо щёлкнул, и Медузия осталась в комнате одна. По щекам в тот же миг потекли долго сдерживаемые слёзы, и в звенящей тишине раздался громкий всхлип. Медузия поднесла руки к лицу и зажала рот ладонями в попытке сдержать рвущийся наружу вопль.

Этого следовало ожидать. На что она надеялась все эти годы? Что Таня с радостью воспримет эту новость и бросится в объятия? Медузия, как никто другой, знала, каково это — быть преданной кем-то. И всё равно надеялась, что всё ещё может наладиться. Наивная и глупая! Сама она не простила бы подобного предательства, но почему-то считала, что Таня сможет. Она надеялась, что сможет ей объяснить, а Таня сможет понять. Не смогли… Они обе не смогли… И это было ожидаемо.

Медузия упала на колени, не в силах дойти даже до кресла, и расплакалась в голос. Она сидела на холодном полу, не потрудившись даже нагреть его согревающими чарами, и задыхалась от рыданий. Впервые за столько лет. В последний раз она так плакала, когда оставила Таню у Дурневых. Сейчас она тоже потеряла свою дочь. Во второй раз. И теперь уже, наверное, окончательно.

Через несколько месяцев Таня забудет этот разговор и всё вернётся на круги своя. Но вот Медузия… Она будет помнить этот разговор всегда. Она никогда больше не сможет забыть его. Не сможет вычеркнуть из памяти ни единого слова. Не сможет забыть, как за Таней закрылась дверь, навсегда расставляя их по разные стороны баррикад.

Это был финал их истории. Финал, который неизбежно повторится в будущем. Пройдёт ещё какое-то время, может быть, годы, но когда придёт время, Таня отреагирует также, и это будет последней точкой. Последняя ниточка, которая когда-либо связывала их, оборвётся окончательно. И больше они никогда не увидятся. Вот чем всё закончится. И Медузии никогда не подготовиться к этому.

Этой ночью она так и не дошла до кабинета академика. Добравшись-таки до кровати, она уснула прямо поверх одеяла, не потрудившись даже расстелить постель. Ей было совсем не до этого. Глаза сильно болели от выплаканных слёз, а в груди разрослась чёрная дыра, поглощающая всё то счастливое, что ещё оставалось в ней до этого момента.

Медузия спала очень беспокойно. Ей снилась Таня, закрывающая дверь и говорящая, что никогда её не простит. Глубокой ночью она сквозь сон слышала, как щёлкнул замок, а потом до неё донёсся лёгкий запах кедра, горького шоколада и совсем немного озона. Она почувствовала, как кто-то укрыл её одеялом, закрыл окно и наложил на комнату согревающие чары. Краем сознания Медузия подумала о том, что сильно замёрзла. Но мысль не задержалась надолго, и она почти сразу же снова провалилась в сон, так на утро и не вспомнив, как на кровати появилось одеяло и почему было закрыто окно.

1) Иллюстрация к сцене: https://drive.google.com/file/d/1X344Bw5tCbKoxPwO9zVWhpZ_EDj2WkB_/view?usp=drive_link

Вернуться к тексту

Примечание: Таймлайн — «Таня Гроттер и Локон Афродиты». 7 глава — выпускной Тани, на котором «Сарданапал танцует со строгой и суровой Медузией».

Музыкальная тема: Stephan Moccio — A New Day Has Come

Julien Marchal — Insight XVIII

«Когда-нибудь мы будем вместе в мгновении, которое не будет украдено».

© SenLinYu «Скованные/Manacled»

Когда праздничная речь академика была произнесена, вопрос с поздравлениями Абдуллы — решён, а Соловей, оглушив всех своим свистом, высказал строгий план завтрашнего полёта, наступило время танцев. Домовые долго возились с музыкальными инструментами, и Медузия, устав наблюдать за несчастными мучениями, сжалилась и щёлкнула пальцами, устанавливая инструменты на свои места. Короткие хихиканья тотчас замолкли, а домовые заиграли. Зал Двух Стихий окутала приятная спокойная мелодия, предназначавшаяся для открытия бала медленным танцем.

Ученики — и не только — тут же разбились на пары, принявшись весело кружиться в огромном украшенном зале. Медузия подумала отойти в сторону, не чувствуя нужного настроя для веселья, но как только она об этом подумала, перед ней тотчас появилась протянутая ладонь академика. Подняв на него глаза, она встретилась с насмешливым, но в то же время ободряющим взглядом. И сразу же с его уст сорвалось:

— Надеюсь, ты не откажешь мне в танце?

И улыбка его в тот же миг стала такой наивной и робкой. Как будто они не были знакомы больше трёх тысяч лет, и это был их первый танец. Медузия мило улыбнулась, глядя на него, и поняла, что он, пожалуй, единственный, с кем она соглашалась танцевать в последние столетий десять. И до сих пор ведь не может ему отказать.

— Тебе не откажу, — застенчиво прошептала она и вложила свою ладонь в его.

Признаться, такая застенчивость была слишком редким гостем у Медузии, особенно на таких людных мероприятиях. Но иногда… Случалось и такое.

Ладонь Сарданапала была слегка шероховатой и очень тёплой. И крепко сжимала её ладонь. Медузии всегда нравилось то, как он держал её за руку. Было всегда в этом прикосновении что-то особенное. Одним лишь прикосновением ему удавалось вызвать у неё чувство абсолютной защищённости и нужности. Пожалуй, это было одной из тех маленьких деталей, покоривших её когда-то давным-давно.

Сарданапал провёл её в центр зала, и они медленно закружились в танце. Это не было похоже на те помпезные балы эпохи династии Романовых. Не было строгого списка танцев, да и сами танцы едва ли могли напоминать какие-то конкретные сложные фигуры. Сейчас всё больше походило на покачивания и кружение под музыку. Обычный выпускной обычной школы волшебства.

Дети выпрашивали его не для того, чтобы продемонстрировать своё танцевальное мастерство, как это делали ещё пару веков назад, а для того, чтобы просто повеселиться и получить приятные впечатления.

Преподаватели в этот вечер тоже позволили себе немного расслабиться и веселились не хуже выпускников. Посмотрев на то, как Поклёп забавно катает по залу бочку с русалкой, Медузия усмехнулась, но отвела взгляд и вернула своё внимание академику.

— В последний раз мы так танцевали в тысяча семьсот семьдесят восьмом году, — заметила Медузия, щёлкнув ногтём правый ус академика, который норовил раздразнить её змеек.

Борода Сарданапала мирно качалась в такт музыки и, казалось, наслаждалась спокойствием. Усы, поначалу враждующие между собой, сейчас направили свой запал на Медузию, но она слишком быстро пресекла их попытки, и они обиженно повисли. Передние локоны её волос, зашипевшие и даже наполовину превратившиеся в змеек от такого наглого вторжения, быстро утихомирились, стоило усам академика отпрянуть на необходимую дистанцию. Обычно они ладили, но иногда усы были настроены на чрезмерно озорной лад, а нравным и строгим змейкам это не нравилось.

— Да, я отлично помню тот день. Тогда ты согласилась выйти за меня замуж, — с улыбкой сказал Сарданапал.

Лицо его светилось от счастья, но счастье это было тихим и спокойным. Оно не затуманивало разум, не рвалось наружу сносящей с ног волной эмоций, оно просто согревало сердце, как домашний очаг.

— Меня всегда подкупала твоя забота. Ты готов был ждать, а мне в конечном итоге захотелось ответить тебе согласием.

— Я готов был ждать вечность, только бы тебе захотелось.

И в этих словах внезапно мелькнуло что-то скрытое, особенное… Глубоко личное. И Медузия медленно кивнула, как бы говоря, что поняла, что именно он имел в виду.

Они кружились среди выпускников и преподавателей, но никто не обращал на них внимания. Сарданапал никогда не любил становиться мишенью для подслушиваний, и потому ставить отводящие чары стало для него своего рода привычкой уже давно. Все могли их видеть, но чудесным образом они ни у кого не вызывали интереса, поэтому для всех они становились не более, чем танцующей парой, которая не заслуживала никакого повышенного внимания. Медузия же всегда поддерживала такое решение, потому как не было на свете более любопытных существ, чем молодые студенты.

Какое-то время они танцевали молча, но затем Сарданапал заметил, что Медузия, погрузившаяся, казалось, глубоко в свои мысли, долго всматривается в дальний угол зала, где стояла Таня с Ванькой и Ягуном. Все трое о чём-то разговаривали, а Таня выглядела слегка обиженной и дулась на Ваньку.

Сарданапал улыбнулся. Они были ещё слишком молодыми, чтобы по достоинству оценить то, что у них было. Ванька всегда ему нравился. Он был… Такой свой в доску парень, но при этом бесконечно многогранный. Он всегда говорил как есть, не стараясь обернуть слова в красивые обёртки. Всё строго по существу. Он обладал природным даром видеть истину. Его нельзя было провести напускной красотой, если она не подкреплялась красотой душевной. Не оттого ли он столько лет игнорировал нападки Зализиной и ни на шаг не отходил от Тани?

Сарданапал помнил тот день, когда убедился в Ваньке окончательно. Это было после дуэли с Пуппером. Когда Ванька на полном серьёзе говорил о том, что готов сдаться Магществу и отправиться в Дубодам, если только это спасёт всю школу. И как твёрдо он заявлял о том, что сделал это ради Тани, ведь иначе Пуппер бы не оставил её в покое. И о том, как говорил, что Таню не достоин никто, хотя на деле же был самым достойным из всех.

Помнится, Сарданапал однажды рассказал об этом Медузии, но она восприняла это с некой осторожностью и скептицизмом. Мальчишка мог вырасти и измениться. И потому она воздерживалась от каких-то конкретных выводов. И в этом была доля истины, но Сарданапал видел уже тогда, что Ванька таким и останется.

Есть то, что мы взращиваем в себе годами и прикладываем много сил, чтобы это сохранить. Но есть и то, что принадлежит нам по праву рождения, и это никогда не отнять и не истребить, как бы ни хотелось. Ванька — Сарданапалу верилось — был таким от рождения.

— Как быстро бежит время, когда его остаётся совсем мало… — туманно прошептала Медузия, возвращая взгляд на академика.

И он внезапно увидел такую отчётливую тихую грусть в её взгляде. Их дочь выросла и стоит на пороге взрослой жизни. И это не могло не беспокоить. Они оба понимали, что магспирантура — это лишь финальная ступенька, которая ничего уже не решала. Магспирантура — это совсем не то, что обычное обучение в Тибидохсе. Отныне Таня больше не будет ходить на уроки так часто, их встречи станут редкими и случайными, и в конце концов между ними вырастет большая пропасть. Таня уедет из Тибидохса так быстро, что они не успеют и глазом моргнуть.

Но так не хотелось в этом признаваться даже себе. Так не хотелось верить, что всё может закончиться слишком быстро.

Сарданапал ободряюще сжал её правую ладонь и слегка улыбнулся.

— У нас в запасе есть ещё пара лет. Мы что-нибудь придумаем. Пророчество не свершилось полностью, но и оно не вечно. Наступит день, когда всё это уйдёт в прошлое и мы сможем действовать более открыто. Нужно лишь ещё немного времени.

Медузия грустно кивнула, обдумывая его слова, а затем снова посмотрела в сторону Тани. Ягун снова куда-то убежал, а Ванька стоял чуть поодаль, кидая на неё сожалеющие взгляды. Таня же отвернулась от него и даже не смотрела в его сторону.

«Снова поругались», — пронеслась мысль в голове Медузии.

В последнее время они часто сталкивались с непониманием. Она видела это во взглядах, что они бросали друг на друга. В их иногда прохладных интонациях. Они не могли принять выбора друг друга, пытаясь перетащить другого на свою сторону, и ни один не был готов уступить. Таня рвалась в магспирантуру и хотела, чтобы Ванька остался с ней, в то время как тот стремился поскорее покинуть родные стены школы и отправиться лечить зверушек в открытый мир. И оба не могли смириться с мыслью о расставании.

Медузия отчётливо видела, что сейчас, стоя на развилке двух дорог, им придётся в конечном итоге выбрать ту, которой они вдвоём пойдут дальше по жизни. Либо отпустят друг друга и расстанутся навсегда, либо же смогут перебороть своё эго и услышать друг друга, приняв выбор каждого.

Медузия помнила, как однажды они с Сарданапалом проходили этот этап в отношениях. Это было около полутора тысяч лет назад, когда Сарданапал, окончательно приняв бразды правления у Древнира и оставшись один на посту директора, активно занимался устройством Тибидохса, Медузии же выпала возможность получить степень доцента в школе Скаредо.

Обучение там длилось три года, и они оба не знали, как им поступать. Сарданапал не мог оставить Тибидохс даже на месяц, не говоря уже о трёх годах, Медузия же стремилась к постижению новых знаний и не хотела отказываться от такой возможности. Никто из них не решался высказаться прямо о своих желаниях. Сарданапал не хотел отпускать Медузию, но понимал, насколько это было для неё важно. Медузия, за столько лет привыкшая к тому, что академик находился с ней рядом каждый день, не представляла, как сможет уехать на три года и расстаться с ним, не имея возможности даже поговорить. Зудильников в то время ещё не было.

Они долго избегали этого разговора, изредка ссорились, и вообще в их отношениях наступил какой-то накал. Они оба мучались от неопределённости, но никто так и не решался поставить точку. В конце концов, когда оба устали от участившихся ссор и недомолвок, одним вечером они сели и обговорили всё начистоту. И это, пожалуй, было лучшим решением, потому что за последние месяцы они забыли, каково это — быть предельно откровенным друг с другом. Не было никаких рамок. Они честно говорили о своих страхах и желаниях. И всё-таки решили, что им стоит попробовать.

Сарданапал остался в Тибидохсе, а Медузия уехала в Скаредо. Они полтора года не виделись, лишь писали друг другу письма. А потом она приехала на неделю, удачно сдав экзамены раньше срока. Каникул там не предполагалось, но когда Медузии выпала возможность раньше закончить с экзаменами и вырваться на недельку домой, она не стала её упускать.

Это были лучшие семь дней.

Она до сих пор помнила тот взгляд Сарданапала, когда вошла в его кабинет.

* * *

Медузия выбрала самый быстрый из способов перемещения — телепортацию. С ней по соседству жила очень одарённая ведьма, которая согласилась подстраховать её, ведь к долгим перелётам Медузия никогда не тяготела. Хотя было время, когда она с удовольствием выделывала сложные полётные фигуры на своей лошадке.

Телепортация её изрядно вымотала, учитывая, что последние несколько дней она практически не спала, поэтому, оказавшись в своей комнате на преподавательском этаже, она дала себе двадцать минут, чтобы перевести дух и привести себя в порядок. А потом отправилась в сторону кабинета главы Тибидохса.

Было утро воскресенья, и большинство обитателей замка ещё отсыпались в своих постелях, поэтому ей не составило труда пройти по коридорам незамеченной. Когда она уже подходила к кабинету Сарданапала, сфинкс спрыгнул с двери, издалека увидев свою любимицу, по которой так долго скучал, и тотчас подбежал и стал тереться о её ноги, звонко мурлыкая.

Медузия не смогла отказать ему во внимании и, присев на корточки, стала гладить и трепать за ухом любимца. Ведь по нему она скучала не меньше. Когда ласки закончились, и сфинкс довольный встал перед ней, Медузия, улыбаясь, сказала:

— Ну что, пойдём посмотрим, скучал ли твой хозяин по мне так же сильно?

Сфинкс осуждающе рыкнул, как будто выражая своё недовольство её словами. Мол: «Что ты такое вообще говоришь? Он места себе не находил всё это время». Медузия лишь шире улыбнулась, погладила напоследок сфинкса по голове и без стука открыла дверь, быстро шмыгнув внутрь. Сфинкс за ней не последовал, оставшись снаружи, а затем прыгнул обратно на своё место, выполняя роль охранника и никого не впуская, пока эти двое будут внутри.

Дверь тихонько скрипнула, закрываясь, и Медузия увидела, как Сарданапал склонился над какими-то отчётами, завалившими его стол. Выглядел он устало и даже не сразу заметил, что кто-то вошёл. Медузия тихонько кашлянула, привлекая его внимание, и академик тотчас поднял на неё взгляд и в тот же миг замер, как будто не веря своим глазам.

Чистый, как небо, аквамарин встретился с блестящим на солнце изумрудом. Наконец-то. Впервые за столько времени. Так, как надо. Так, как было всегда.⁽¹⁾

— Меди, — неверяще прошептал академик, быстро вставая со своего места.

В его «Меди» было столько отчаяния и надежды. Столько тоски и неприкрытой грусти. Столько желания, чтобы всё оказалось правдой.

Медузии внезапно стало совестно, что она только сейчас смогла вырваться, что так мало писала ему и так мало говорила о том, как она скучала тоже. Может, если бы она писала чаще, в его голосе не было бы столько отчаяния?..

Она внезапно ощутила, что и сама срывается в бездну тоски. Столько времени она держала все свои эмоции под семью замками, не позволяя себе даже думать о том, чтобы сорваться, что в какой-то момент перестала чувствовать, насколько сильно ей его не хватало. И только сейчас… Только в это мгновение, когда она видела его воочию, она поняла, что все замки сорвало разом и её с головой накрывают собственные эмоции.

С её губ слетел нервный выдох, и она обречённо улыбнулась. Сарданапал медленно обошёл свой стол, напрочь забыв о бумагах, и направился к Медузии. Она не успела осознать, когда оказалась крепко прижата к его груди и кто из них стал инициатором объятий. Она сжимала его в объятиях так сильно, как будто он мог исчезнуть, сжимала в кулаки ткань его мантии и не находила в себе ни сил, ни желания прервать это.

Она далеко не сразу заметила, что по её щекам текут слёзы. Она слышала, как Сарданапал шептал, как сильно скучал, как сильно ждал её, как он счастлив, что она вернулась, но не могла ничего сказать в ответ. Её горло сдавило от подступающих рыданий, и она просто сжимала его в объятиях и молчала.

Он осыпал поцелуями её лицо, вытирал слёзы кончиками пальцев и снова осыпал поцелуями.

Они оба безумно скучали… Им потребовалось полтора года, чтобы осознать это в полной мере. И сейчас это осознание стремилось затопить всё сознание.

Когда слёзы закончились и всхлипы уредились, Медузия обнаружила себя сидящей на диване и крепко прижатой к груди академика. Он гладил её по спине и позволял иногда змейкам на её голове обвиться вокруг его пальцев. И каждые пару минут целовал её в висок. И это в самом деле её успокаивало. Она почувствовала, как расслабилась в его руках, и сидела с закрытыми глазами, наслаждаясь его прикосновениями. Казалось, так они просидели целую вечность, прежде чем она смогла сказать:

— Я так сильно по тебе скучала.

Она даже не открыла глаз, когда прошептала эти слова. Они слетели с её губ так внезапно, но естественно. Как ни в чём не бывало.

Сарданапал оставил ещё один долгий поцелуй у её виска и провёл кончиками пальцев по одной из змеек. Медузия открыла глаза и долго вслушивалась в свои внутренние ощущения. Ей всегда на удивление нравилось вот так сидеть с ним вдвоём. Каждый раз был особенным, спокойным и глубоко личным для них двоих.

Медузия нашла его ладонь и прикоснулась кончиками пальцев к тыльной стороне его запястья. Слегка погладила и спустилась по тыльной стороне ладони, очертив каждое сухожилие. Сарданапал перевернул ладонь и встретился с её пальцами своими. Прошёлся лёгким касанием по кончику каждого пальца, вызывая в ней лёгкую, почти незаметную дрожь. А затем переплёл их пальцы и притянул ладонь к губам, оставляя нежный поцелуй на внутренней стороне запястья.

Они оба любили тактильный контакт и придавали этому большое значение, поэтому между ними всегда была эта игра в касания. С тех самых пор, как она перестала вздрагивать от прикосновений.

Они оба придавали этому большое значение, потому что для них это была демонстрация высшего уровня доверия.

— Я рад, что ты смогла приехать, — прошептал Медузии на ухо академик, не разрывая касания и оставляя ещё один лёгкий поцелуй у виска.

— Всего лишь на неделю, — с сожалением сказала Медузия.

— И это намного больше, чем ничего.

И это было правдой. Даже неделя встречи стоила всех тех ожиданий.

За целый день они так и не вышли из кабинета, наслаждаясь обществом друг друга. Медузия рассказывала о своих успехах в обучении и о теме своей научной работы. Рассказывала о том, как в Скаредо всё погрязло в бюрократии, и нельзя было сделать ни шага в сторону.

А Сарданапал слушал… Слушал и улыбался, осознавая, насколько сильно ему не хватало этой оживлённости. Без неё и его жизнь погрязла в бюрократии, подобно Скаредо, став серой и безликой.

На следующее утро они позволили себе не пойти на завтрак, оставшись в постели. Сначала они долго целовались, стараясь вдоволь насытиться друг другом. Медузия нежно растягивала губы в улыбке, а Сарданапал оставлял горячие поцелуи на её губах, лице и шеи. У него напрочь не получалось от неё оторваться, а Медузия и не стремилась прекратить это.

Она позволяла ему целовать её. Те места, где его губы касались её кожи, горели огнём, но огонь этот не сжигал, а согревал. Она тянулась за новыми поцелуями и оставляла ответные — на его губах. Она крепко обнимала его за шею, прижимая к своей груди, и гладила по лицу кончиками пальцев. Она целовала его везде, до куда доставали её губы: лоб, скулы, щёки, нижняя челюсть, подбородок… губы.

Когда поцелуи закончились, они долго обнимались, а потом снова разговаривали. Когда Сарданапал рассказывал ей о новой ученице в школе, которая обладала таким сильным даром к сглазу, что смогла интуитивно наслать порчу на самого профессора Клоппа, который по сей день не мог до конца избавиться от неё. Девочка была замкнутая, нелюдимая, питала страсть к книгам, и до ужаса боялась высоты. От своего лопухоидного имени отказалась наотрез, как только пересекла Гардарику, называя отныне себя таинственно и зловеще Зубодериха. Девочка подавала большие надежды, и Сарданапал втайне надеялся уговорить её остаться в преподавательском составе, когда та закончит обучение.

— Зигмунду не помешает иногда размять косточки и побегать за жуками-вонючками, так что я её даже не осуждаю. Иной раз он бывает слишком невыносим, — чуть нахмурив нос, сказала Медузия.

Она лежала на груди Сарданапала и задумчиво выводила пальцем только ей известные узоры.

— Меди, — сурово сказал академик, чем заставил посмотреть её на него. — Это недостойно белого мага — желать кому-то быть проклятым.

— Во-первых, не проклятым, а сглаженным, — педантично уточнила Медузия. — А, во-вторых, кто виноват, что он иногда чересчур невыносим? Он стал слишком вредным после того, как его обман получил огласку и молодые девушки перестали целовать его после каждого отравления. Ему стоило выбрать другой способ, чтобы завоёвывать сердца красавиц, а не становиться вредным старикашкой в самом расцвете лет.

— Ты несправедлива, Меди, — перебил её академик и тотчас замолчал, почувствовав её палец на его губах.

— Сарданапал, в самом деле, ему не помешает иногда побыть в шкуре своих учеников, которых он наказывает ежедневно самыми нелицеприятными способами. Ну, подумаешь, побегает за жуками, насобирает пару тройку лишних банок себе в коллекцию, пока не додумается посмотреть отвод в учебнике по сглазам за второй курс. В конце концов, сглаз хоть и сильный, но совсем простенький. На то ведь и был расчёт. Гении никогда не замечают простоты.

Сарданапал поцеловал палец, которым Медузия заставила его замолчать, и тот сразу исчез с его губ.

— Я и сама, признаться, иногда едва сдерживаюсь от соблазна наслать на него какой-нибудь сглаз, такой вредный он иногда становится, — призналась она.

— Он тебя боится и не рискует лишний раз попадаться тебе на глаза.

— Страх — признак уважения. И он его спасает.

— Спорить не стану, — прошептал Сарданапал, проводя кончиками пальцев по её щеке.

Передняя из прядей, превратившаяся в медно-рыжую змейку, ласково зашипела. Во время сна змейки предпочитали оставаться в своём истинном обличии, и по утрам довольно тяжело соглашались превращаться обратно в волосы, особенно когда их хозяйка не досыпала. Сейчас они довольно шевелились и ласково шипели, то возвращаясь в свой чешуйчатый облик, то превращаясь обратно в волосы.

Сарданапал потянулся пальцем к одной из передних змеек и, едва касаясь, погладил её. Змейка тотчас обвилась вокруг его пальца и выпустила раздвоенный язычок, быстро лизнув его. Передняя змейка, свисающая прядью с другой стороны лица, почувствовала лёгкие заигрывания и потянулась к академику. Но прежде чем сам Сарданапал успел уделить ей своё внимание, его левый ус потянулся своим кончиком к змейке и закрутился вокруг её тела. Змейка, очевидно довольная такой игрой, одобряюще прошипела и расслабилась.

Медузия блаженно улыбалась, смотря за этой игрой, и Сарданапал не смог не ответить на её улыбку. И в этот момент он отчётливо осознал, что всё это того стоило. Её улыбка того стоила. Счастье, ясно отражающееся в её глазах, того стоило.

Когда она вернулась в Скаредо, он вспоминал её улыбку и ту мысль, что стала для него таким очевидным открытием. Её стоило ждать. И он ждал. Это обучение так много значило для неё, и он не мог позволить разрушить её мечту. Что такое три года для бессмертного? Лишь маленькая чешуйка у хвоста Змея Вечности, как он всегда любил говорить?

* * *

Медузия вынырнула из своих воспоминаний, когда Таня, так и не дождавшись никаких шагов от Ваньки, быстро вышла из зала, оставив его одного. Сарданапал проследил за её взглядом и сказал:

— Они помирятся. Вот увидишь, они так просто не расстанутся, их связь слишком крепка.

Медузия посмотрела на академика и слегка улыбнулась. Её всегда восхищал его оптимизм, но ещё больше, как точно он предугадывал исход любых событий. Казалось, он всегда говорит несерьёзно и уж точно не может знать наверняка будущего, но… Каким-то образом каждый раз он оказывался прав.

— Почему ты так уверен?

— Потому что они — отражение нас с тобой. Они повторяют наш путь, хоть и идут немного другой дорогой, — как всегда загадочно сказал Сарданапал. — Я тоже вспомнил твою поездку в Скаредо. Она заставила меня убедиться в том, что я не хочу провести свою вечность без тебя. И ещё больше не хочу лишать тебя желаемого. Какой бы высокой цена ни была, она никогда не будет столь высокой, чтобы отказаться от тебя. Они сейчас слишком импульсивны и вспыльчивы, но и они это поймут рано или поздно.

— Хочешь сказать, что их отношения предопределены? — с лёгкой улыбкой спросила Медузия.

Она не была поклонницей теории судеб. Она предпочитала брать ответственность за свою жизнь сама, а не сваливать всё на слова о том, что так суждено.

— Нет, конечно. Ничто в жизни не предопределено. Мы всегда можем свернуть с намеченного пути и пойти другой дорогой. Иначе у нас не было бы несвершившихся пророчеств. Судьба — это базовый фундамент нашей жизни. Без судьбы не существовало бы ни нас, ни нашего мира. Но не стоит всегда идти на поводу у Судьбы и хоть изредка важно брать на себя ответственность и принимать решения. Хотя иногда стоит прислушаться и к ней.

Медузия заметила, как компромиссно он подошёл к этому вопросу. Сарданапал любил превозносить ценность Судьбы и отводил огромное значение пророчествам, слишком часто полагаясь на них. Медузия же никогда не верила в Судьбу и к пророчествам относила лишь как к предостережениям, не более. Здесь же Сарданапал объединил два их мнения и сплёл их настолько гармонично, что Медузия даже согласилась с ним.

Возможно, в этом он был прав… Наверняка он был прав. И если так разобраться, то Таня с Ванькой, действительно в чём-то были на них похожи. Возможно, однажды она узнает, что Таня-таки решила связать свою судьбу с этим Маечником и будет с ним счастлива. Возможно, Медузия узнает об этом даже от самой Тани.

Так много было возможно для одного разговора, и так мало надежды.

После их последнего разговора Медузии всё чаще казалось, что когда наступит день, и Таня узнает всю правду, они больше никогда не смогут заговорить так легко, как могли сейчас.

Когда оба сознания Тани слились в одно, Медузия поняла это сразу. Та Таня, которая знала, смотрела на неё опасливым виноватым взглядом, а Таня, которая забыла, смотрела с уважением и лёгкостью.

Они разговаривали несколько раз после той ночной встречи, и сейчас их недоблизость вернулась к прежнему уровню, хотя сама Таня едва ли вообще заметила, что она куда-то исчезала. Сейчас у Медузии была возможность насладиться последними мгновениями, когда они могли быть так близки. Но придёт время, когда эта возможность исчезнет навсегда, и никто не сможет это исправить.

Сарданапал заметил, как потускнел её взгляд, когда она смотрела, как Таня скрывается за дверью Зала Двух Стихий и всё понял без слов. Медузия всё рассказала ему на следующее утро. Он никогда не забудет её потерянный взгляд и слова, произнесённые с надрывом: «Она никогда нас не простит, и мы потеряем её навсегда».

— Она поймёт. Вот увидишь: она поймёт. Просто ей нужно время, ведь это не та новость, которую можно принять в одно мгновение, — прошептал Сарданапал то же, что и сказал в то утро, когда Медузия плакала у него на плече.

Он действительно в это верил. Он хотел в это верить. И она пыталась поверить вместе с ним.

Медузия слегка кивнула и грустно улыбнулась, показывая, что хоть у неё не всегда получается, она пытается.

Музыка постепенно смолкла, и оркестр заиграл совсем другую мелодию. Чуть более подвижную, но всё ещё подходящую для медленных танцев. Сарданапал, не захотев выпускать её из объятий, утянул Медузию во второй танец, слегка сжав её ладонь.

Ему хотелось вернуть её хорошее и склонное к приятной ностальгии настроение, и он закружил её в более активном танце, заставив вспомнить все базовые шаги и переходы, что раньше использовались в бальных танцах.

Она улыбнулась шире уже через семь шагов и открыто засмеялась, когда он спустя пару десятков шагов ближе прижал её к себе, снова возвращаясь к произвольным движениям.

— Спасибо, — прошептала она, не скрывая лёгкой улыбки.

Правый ус Сарданапала потянулся и, не встретив препятствий, игриво щёлкнул её по носу. Академик засмеялся, но усы свои всё же приструнил. Те даже не стали сопротивляться, удовлетворив уже свою долю озорства, и теперь размеренно покачивались в такт музыки, заплетаясь вокруг бороды.

— Всё будет хорошо. Пусть не сразу, но обязательно будет. Я тебе это обещаю, — прошептал Сарданапал, сжимая её ладонь чуть сильнее обычного.

Медузия замерла от этих слов, и они остановились посреди зала. Музыка продолжала играть, а они стояли. Лишь отводящие чары не давали другим врезаться в них или обратить внимание. Никто даже и не заметил, что среди кружащихся пар выпускников и учителей они стояли, не двигаясь.

— Ты правда так думаешь? — спросила она.

И голос её насквозь был пропитан надеждой. Как будто сама она давно в это не верила. Хотя… Почему «как будто»? В последнее время она и правда уже разуверилась, считая, что надежды на счастливый финал и правда давно уже не было.

— Я в этом уверен, — твёрдо сказал Сарданапал.

И, как оказалось, именно этой твёрдости ей не хватало в последнее время. Ей нужно было услышать именно эти слова.

Медузия всегда стремилась быть сильной и независимой, и не в её правилах было падать духом, чтобы получить поддержку. Но иногда… Иногда случалось так, что её выдержка давала трещину, и продолжать быть сильной становилось невозможно. В такие минуты ей требовалась опора, чтобы не упасть. И Сарданапал всегда с поразительной точностью угадывал эти моменты и подставлял своё плечо. В такие минуты ей было жизненно необходимо услышать, что всё ещё может наладиться. Чтобы не потерять уверенность. Не упасть. Не сдаться. Чтобы найти в себе силы сделать очередной вдох и не задохнуться от навалившихся невзгод.

— Хорошо, — благодарно прошептала Медузия, слегка кивая в ответ.

Его слова в очередной раз стали для неё как глоток свежего воздуха. С её плеч в одно мгновение как будто исчез груз ответственности и потерь, и она смогла вдохнуть полной грудью, прежде чем отважиться сделать новый шаг.

Пусть будущее и казалось туманным и несбыточным, но ей не хотелось терять надежду. Она хотела сделать всё возможное, чтобы в конечном итоге у них был хотя бы шанс на счастливое будущее. Возможно, сейчас Таня не поняла бы их. Возможно, если бы она сейчас узнала обо всём, всё бы пошло крахом, как и предсказывала Медузия. Но у них было в запасе ещё немного времени, чтобы постараться подготовить её к неизбежному. И возможно, тогда она сможет их понять…

1) Иллюстрация к сцене: https://drive.google.com/file/d/1GchymjQxFOpUoFt3Q2gvHCLZYVBssImc/view?usp=drive_link

Вернуться к тексту

Примечание: Таймлайн — «Таня Гроттер и Локон Афродиты». После 7 главы, когда Таня сбежала с крыши.

Музыкальная тема: Space/M — Perseus

Таня медленно спускалась по бесконечным ступеням Башни Привидений. В голове словно на быстрой перемотке мелькали картинки и фразы случившегося. То, как Глеб стоял на шпиле с бокалом в руках, как просил её выпить с ним кровь вепря и как грозился спрыгнуть вниз, если она не согласится быть с ним.

Она была одновременно напугана и восхищена его готовностью к таким радикальным мерам. Но если в момент его слов в ней перевешивало чувство восхищения и собственной значимости, то сейчас, когда она с каждым шагом всё больше отдалялась от крыши, её переполнял страх.

Таня даже не заметила, как быстро её медленный шаг превратился в бег и она уже неслась по ступенькам, иногда перепрыгивая через одну. Когда на втором этаже она свернула за угол, то, не рассчитав скорость и вероятность присутствия здесь другого человека, врезалась в кого-то прямо с разбега.

Тотчас незнакомые руки крепко схватили её за плечи, удерживая от падения, и, когда Таня подняла голову, чтобы рассыпаться в извинениях, она увидела Медузию Горгонову, передние пряди которой уже успели возмущённо превратиться в змей и начать шипеть. Однако когда Медузия поняла, кто перед ней, змеи сразу же успокоились и снова приняли облик волос.

— Простите, я… — промямлила Таня, не зная, как оправдаться.

Медузия крайне не одобряла бег по коридорам и вообще шатания по школе в такое позднее время. Она знала о похождениях учеников и не раз любила уколоть этим на занятиях, заставляя отрабатывать изучаемый материал в усиленном режиме в качестве наказания за ночные гуляния. Но попасться Медузии… Они с Ванькой и Ягуном так не боялись быть замеченными Поклёпом, как Медузией.

Она всегда была понимающей, но дисциплину чтила выше всего остального. И Таня сейчас не была уверена, что выпускной станет достаточным оправданием для её нарушения.

— Ты цела? — звонко спросила Медузия.

В коридоре стояла абсолютная тишина. Таня обратила на это внимание, когда слова Медузии, сказанные с обычной интонацией, слишком громко прозвенели в этой тишине, эхом отскакивая от стен.

— Да, я в порядке. Простите, я не хотела, я просто не увидела вас, — начала было Таня, но тотчас замолчала, вновь встретившись со взглядом Медузии.

Казалось в её взгляде что-то мелькнуло, но Таня не успела понять, что именно. Однако преподавательница тотчас наспех осмотрела её, очевидно желая убедиться, что девочка не пострадала, и Таня только сейчас обратила внимание, что Медузия до сих пор так и не отпустила её плечи. И словно услышав мысли девочки, Медузия тотчас убрала руки, выпрямляясь и возвращая себе королевскую осанку.

— Пойдём-ка со мной, — сказала Медузия и пошла по коридору.

Спорить с Медузией было бесполезно, да и себе дороже. Переубедить её в чём-то, в чём она уже успела убедить себя сама, было бессмысленно, а вот разозлить её подобным поведением было очень легко. Медузия относилась к тому числу людей, которые требовали беспрекословного послушания. Если она просила пойти за ней, значит, в её голове уже чётко сложился последовательный план действий с такой же чёткой целью, который она не собиралась менять ни под каким предлогом.

За пять лет обучения, Таня могла похвастаться, она узнала Медузию, если не достаточно хорошо, то хотя бы неплохо, чтобы помнить о таких мелочах. Поэтому она, не сказав ни слова против, поплелась следом за ней.

Они долго шли по коридору, минуя один поворот за другим, пока не оказались рядом с кабинетом нежитеведения. Медузия небрежно щёлкнула пальцами, снимая все охранные чары, и дверь распахнулась, впуская ночных гостей внутрь. Таня на секунду подумала, что Медузия для личного разговора приведёт её в свою комнату, но доцент Горгонова слишком чтила личное пространство и предпочитала не смешивать работу с личной жизнью. Таня могла бы даже сказать, что Медузия разделяла эти две части своей жизни безупречно и ни у кого из других преподавателей не получалось сделать это лучше, чем у неё.

Тарарах, например, вообще не имел никакого понятия о личных границах. Его берлога была не просто его домом, но и доступным местом для посещения всем и в любое время. Добрый и общительный Тарарах любил, когда к нему приходили гости, и искренне не понимал, почему его берлога должна быть недоступной для других.

Академик Черноморов хоть и не впускал никого в свою спальню, но было известно, что она граничила с его кабинетом, в котором он иной раз проводил намного больше времени. Даже Великая Зуби делала исключения для некоторых студентов и давала дополнительные занятия в своей комнате.

Тане с Ягуном довелось даже побывать в покоях Поклёпа. Ваньки оба раза с ними не оказалось, когда они попались на ночной вылазке в Башне Привидений. Зато Тане с Ягуном тогда досталось по полной.

Однако в покоях Медузии никто никогда не был. Насколько Таня знала.

Сейчас, войдя в кабинет нежитеведения, она отчего-то почувствовала себя так спокойно и комфортно. Здесь она всегда особенно ощущала себя в безопасности, хотя на каждом уроке её и поджидало множество испытаний и опасностей. За столом Медузии стояли три ломика разного размера, а рядом парочка гробов, очевидно, подготовленных для следующего занятия с первокурсниками. В дальнем углу стояла пустая клетка. Когда-то именно такую клетку Медузия закатила в кабинет, представив им Агуха, сидящего внутри, кричащего очевидную нецензурщину и кидающегося угрозами. В тот день она научила Танин класс справляться с болотными хмырями.

В другом углу всё ещё стоял незапертый чемодан с продавленными внутрь металлическими полосами рун. Пару недель назад этот чемодан изрядно потрепал нервы всем пятикурсникам, однако же несдавших экзамен впервые за пять лет не оказалось, и Медузия, зайдя в кабинет ровно через час и увидев мирно сидящий класс, лишь одобрительно кивнула, чуть опустив подбородок, демонстрируя максимальное одобрение.

Этот кабинет хранил в себе слишком много приятных воспоминаний. Таня осознала это только сейчас. Она осознала и то, что как прежде уже не будет. На этом её детство заканчивалось. Больше не будет ночных скитаний по Тибидохсу, не будет смешных весёлых перепалок и шуток между белым и чёрным отделениями. Не будет больше ничего, что было ей так дорого. Дальше будет магспирантура, которая тоже пролетит со скоростью света, и она покинет это место, успевшее стать ей самым настоящим домом.

Таню вдруг поглотила грусть от подобных мыслей, и она, пройдя чуть вперёд, остановилась и развернулась назад. Медузия закрыла за собой дверь и лёгким взмахом руки наложила чары против подслушивания. Таню всегда восхищало то, как легко и непринуждённо колдовала Медузия. Она могла не произнести ни слова и лишь одним движением или щелчком пальцев вызвать искру. Пожалуй… Ей бы хотелось когда-то суметь так же…

Медузия повернулась к Тане и встретилась с ней взглядом. Они долго молчали, и Таня по старой привычке стала всматриваться в глаза Медузии. Отчего-то её это всегда успокаивало. Она рассматривала каждую чёрточку на радужке глаз и могла с поразительной точностью воспроизвести визуальный образ глаз Медузии по памяти.

Таня не могла понять, отчего именно глаза так привлекали её внимание. Может, потому что Медузия всегда была загадкой, которую ей хотелось разгадать, потому что не смотря на всю строгость, она была ей ближе? Или потому что у Тани глаза были такого же насыщенного зелёного цвета?

— Ты в последнее время слишком рассеянная и отстранённая. Что случилось? — внезапно нарушила тишину Медузия.

Слова её прозвучали тихо, а на лице тотчас появилось неприкрытое беспокойство. Она действительно переживала, и Тане даже на мгновение стало совестно, что она заставила её беспокоиться.

Подобная внимательность Медузии уже давно стала привычной, но Таню до сих пор удивляло, что из всех учеников она направлена именно на неё.

— Всё в порядке, я просто немного перенервничала перед экзаменами, — тихо отозвалась Таня.

Они обе знали, что это всего лишь отговорка. Однако Медузия не стала допытываться и лишь прошла вглубь кабинета, ближе к Тане, и встала напротив неё, опираясь бедром о парту. Таня неосознанно повторила её движение, вставая ровно напротив и также опираясь бедром о парту.

Зрительный контакт давно уже перестал пугать. Впрочем, как такового страха у девочки никогда не было, но в первые месяцы было некое опасение и неловкость смотреть в глаза строгой преподавательницы. Но довольно быстро это исчезло, и они обе с тех пор стали придавать немалое значение зрительному контакту. Таня не смогла бы уже вспомнить, в какой момент всё изменилось: когда Таня проснулась после истории с Титанами и увидела в череде преподавателей Медузию, которая, казалось бы, одними глазами излучала одобрение и чувство безопасности. Или же когда Таня впервые плакала в её объятиях, сидя в магпункте.

Так или иначе, смотреть в глаза друг другу давно уже стало неотъемлемой частью их бесед.

— Что так напугало тебя на верхних этажах, что ты бежала, не замечая ничего вокруг?

Этого вопроса Таня опасалась больше всего. Она не знала, как на него ответить. Ей не хотелось вспоминать о том, что случилось, и тем более говорить об этом. В самом деле, что она могла сказать Медузии? Что Глеб грозился спрыгнуть с крыши из-за неё? К чему это приведёт? Однако и ложь Медузия раскусит на подходе.

— Можно мы не будем говорить об этом? — едва слышно прошептала Таня.

Она не осмеливалась прежде оставлять вопросы Медузии без ответов, но сейчас отвечать на них было действительно выше её сил. У неё не было достойных ответов.

Медузия молчала около минуты, внимательно разглядывая Таню, а потом медленно кивнула.

— Можно, — просто ответила она. — Но я беспокоюсь. Ты правда выглядишь очень уставшей и отстранённой. Мне просто… Не хотелось оставлять тебя одну в таком состоянии там на лестнице.

— Спасибо. Я справлюсь. Я просто… немного расклеилась, но я буду в порядке.

Таня устало улыбнулась, но этого оказалось достаточно, чтобы Медузия кивнула, принимая её ответ, и больше не задавала вопросов. Они простояли в тишине очень долго и даже потеряли счёт времени, но никто из них не почувствовал неловкости. Почему-то с Медузией всегда было комфортно даже в тишине, которая вопреки всему не давила на них.

Так было… И так будет всегда…

— Мне страшно, — внезапно прошептала Таня, пристально смотря на Медузию.

Она никому не говорила о своём страхе. Даже Ваньке с Ягуном. Ей казалось это глупым, но это съедало её изнутри уже несколько недель.

Медузия молчала, очевидно давая Тане время, чтобы собраться с мыслями. Однако взгляд её вновь стал обеспокоенным. Таня на мгновение поймала себя на мысли, что за последний год Медузия как-то слишком резко поменялась в отношении неё. Она не смогла бы сказать, что именно изменилось, но иногда ей казалось, что она чаще за неё волновалась, чаще спрашивала, всё ли у неё в порядке, и чаще задерживала на ней свой взгляд.

Иногда Таня чувствовала себя особенной, поскольку никто больше так не волновал Медузию, как она. И в такие минуты она ловила себя на мысли, что этот факт греет ей сердце и она никогда бы не хотела что-то менять.

— Мне страшно заканчивать школу, — наконец продолжила Таня. — Я понятия не имею, что ждёт меня дальше. Тибидохс стал мне домом, и я не знаю, как смогу проститься с ним навсегда… Я понимаю, что меня ещё ждут годы в магспирантуре, но это не то же самое. Половина класса уйдут и больше не вернутся. Уроки больше не будут такими как прежде. Ночные исследования замка перестанут быть запретными. Да и какие вылазки, если мы уже давным-давно облазили замок вдоль и поперёк? — Она с тоской посмотрела на Медузию и грустно усмехнулась. — Детство уходит, и я чувствую, будто теряю всё, что мне было так дорого.

Медузия не спешила отвечать, обдумывая услышанное. Таня ждала. Она и вправду выглядела очень напуганной и сбитой с толку. Медузия поняла, что эти мысли крутились у неё в голове очень долго, прежде чем она осмелилась их озвучить. И она, как никто другой, понимала, какие чувства девушку терзали сейчас.

— Бояться перемен — это абсолютно нормально. Перемены не всегда меняют нашу жизнь к лучшему, но они всегда двигают нас вперёд, — туманно начала Медузия, а потом чуть склонила голову набок и слегка улыбнулась. — Когда я заканчивала обучение в Тибидохсе, меня тоже пугало будущее. Ты ведь уже знаешь, как я сюда попала?

Таня вспомнила всё, что показывали Чёрные шторы перед тем, как сгинуть в Колодце Посейдона. Она до сих пор видела солнечный блик, отразившийся от начищенного меча, и то, с какой лёгкостью он отрубил голову молодой девушке. Она помнила надменное выражение лица юноши в крылатых сандалиях. Помнила, как змейки на отрубленной голове безжизненно свисали, не в силах больше ничего сделать. И каждый раз, когда она вспоминала увиденное, ей становилось не по себе.

История Медузии поразила её больше остальных. Она всегда чувствовала какое-то глубокое единство с ней и оттого сопереживала ей больше. Тане казалось, что Медузия настрадалась больше остальных. И теперь её холодное поведение не казалось чем-то противоестественным. Она знала, что если бы испытала такое предательство сама, то больше никогда в жизни не смогла бы подпустить никого близко к себе. Вероятно, она бы стала затворницей и больше ни с кем бы не заговорила.

— Да, — тихо промямлила она, стыдливо отводя взгляд.

Она не знала, была ли осведомлена Медузия, насколько детально Таня знала её историю, и оттого ей было неловко говорить об этом. Медузия ничего на это не ответила, сделав вид, что даже не заметила её смущения, и сама не выказала никакой реакции относительно её осведомлённости. Лишь продолжила то, о чём уже начала говорить.

— После Греции Тибидохс стал моим домом на долгие годы, и уходить мне, собственно, было некуда. Магспирантуру тогда ещё не открыли, и приближающееся окончание обучения казалось мне Концом Света. Я тогда изрядно перенервничала, и Ягге потом отпаивала меня успокаивающими настойками. Это помогло мне спокойно сдать все выпускные экзамены, но, когда всё закончилось, осознание скорого отъезда настолько сильно меня поглотило, что я проплакала в подушку весь вечер и ночь. Когда на следующее утро Сарданапал нашёл меня, чтобы поговорить, вид у меня был не очень презентабельный.

Медузия усмехнулась давним воспоминаниям, и Таня поразилась тому, насколько легко она рассказывала о своём прошлом ей.

— Я по сей день не знаю, правда ли он планировал сказать это раньше, или мои опухшие и покрасневшие глаза заставили его это сделать, но в то утро он предложил мне остаться в Тибидохсе и изучать нежитеведение более углублённо с последующей перспективой заняться преподаванием. — Медузия замолчала на целую минуту, как будто погружаясь ещё глубже в свои воспоминания, а потом продолжила: — И я осталась… Сначала просто изучала нежитеведение, потом изобрела некоторые из заклинаний, которым обучаю своих учеников по сей день. А потом я стала преподавателем и занимаюсь этим до сих пор.

Таня вдруг подумала, что, возможно, она тоже могла бы остаться в Тибидохсе, если бы захотела. Возможно, она могла бы даже повторить путь Медузии и найти своё призвание здесь. Возможно… Если бы она не была настолько другой.

— Я не думаю, что из меня бы получился хороший преподаватель, — с сожалением прошептала Таня, понимая, к чему вела Медузия этим разговором.

— Кто знает… — туманно сказала Медузия. — Когда-то я тоже так думала о себе. Но я не об этом хотела сказать. Я хотела лишь сказать тебе, что ты храбрее, чем подозреваешь. Сильнее, чем кажешься. И умнее, чем ты думаешь. Твой страх пройдёт так же быстро, как наступит сегодняшний рассвет, и ты поймёшь, что твоё место в этом мире не ограничивается стенами этой школы. Однако есть ещё кое-что, что я хотела сказать: что бы ни случилось, Тибидохс — твой дом. Отныне и навсегда. Ничто и никогда этого не изменит. Сколько бы тебе ни было лет… Сколько бы времени ни прошло после твоего выпуска, ты всегда можешь вернуться сюда, если захочешь. Двери этого замка навсегда остаются открытыми для всех, кто когда-либо здесь учился. Подумай о своём выпуске с такой точки зрения.

Медузия слабо улыбнулась, и Таня не смогла сдержать ответной улыбки. Медузия всегда умела подбирать самые нужные и подходящие слова. Она умела чувствовать нужный момент и говорить от всего сердца. Тане сейчас было жизненно необходимо услышать именно эти слова, чтобы осознать свою значимость и перестать создавать трагедию там, где её не было.

Каждый проходит через выпуск школы и через осознание, что на этом жизнь не заканчивается. Это всегда волнительно и страшно, но рано или поздно приходит осознание, что это лишь начало жизненного пути.

— Можно я вас обниму? — внезапно спросила Таня, почувствовав в себе непреодолимое желание.

В конце концов, за столько лет они обнимались слишком часто, чтобы подобная просьба прозвучала как-то неуместно. Медузия слишком часто успокаивала её, когда Таню захлёстывало отчаяние и она захлёбывалась слезами. Ей внезапно захотелось выйти за рамки этих вынужденных объятий. Ей бы хотелось, чтобы воспоминания о них были не только с привкусом горечи и слёз, но и веяли теплом и светом. Ей хотелось самой обнять Медузию прямо сейчас, когда она чувствовала себя спокойно и испытывала бесконечную благодарность.

— Конечно.

Голос Медузии сорвался от волнения. Таня поняла, что объятия с учениками не входили в её список постоянных дел. Для Медузии это было чем-то противоестественным и новым. Чем-то сокровенным и недозволенным. Однако она делилась этим сокровенным с ней. С самого начала, как только Таня появилась в Тибидохсе. Несмотря на всю строгость, с которой она относилась ко всем без исключения, даже к Тане, Медузия была самой понимающей из всех и дарила Тане больше тепла, чем кто-либо другой.

Таня, недолго думая, оттолкнулась от своей парты и в два шага преодолела разделяющее их расстояние, быстро нырнув в её объятия. Медузия крепко прижала к себе девочку, и Таня почувствовала, как тепло резко начало растекаться по телу. Рядом с Медузией всегда было тепло и безопасно. Сколько Таня себя помнила, лишь она могла вселить в неё чувство спокойствия и безопасности. Только рядом с ней у Тани получалось расслабиться и забыть о терзавших её невзгодах.

— Спасибо, — тихо прошептала Таня, крепче прижимаясь к Медузии.

Ей хотелось навсегда запомнить этот момент. Навсегда отпечатать в своей памяти это тёплое воспоминание, которое будет греть её и в те дни, когда она будет далеко от Тибидохса. Это воспоминание станет одним из самых драгоценных, Таня будет бережно хранить его всю жизнь.

Она вдруг подумала, что в её жизни Медузия давно стала чем-то вроде материнской фигуры. Она помогала, утешала и защищала её все те пять лет, что Таня находилась здесь. Она не единожды открыто вступала в конфронтацию с Поклёпом, когда тот грозился её зомбировать или ловил их с Ягуном и Ванькой ночами в самых неожиданных местах Тибидохса. Она выносила строгое наказание, но никогда не позволяла Поклёпу перегибать палку. Поэтому подсознательно Таня всегда знала, что её есть кому защитить.

Они долго так простояли в объятиях, не произнося ни слова и думая каждая о своём. Медузия по давней привычке успокаивающе поглаживала Таню по спине, а та, в свою очередь, наслаждалась внезапно накатившим на неё спокойствием.

О произошедшем на крыше вспоминать не хотелось, и Таня впервые за вечер смогла расслабиться и отодвинуть на задний план свои переживания.

Она обнимала Медузия, крепко сцепив ладони в замок за её спиной, и хотела, чтобы это мгновение продлилось чуточку дольше, чем возможно. Однако не прошло и минуты, как эта мысль пронеслась в её голове, и резкая боль в правой руке заставила её быстро отпрянуть.

Медузия мгновенно выпустила её из своих объятий и удивлённо посмотрела на Танину ладонь, которую она принялась усиленно растирать.

— Что случилось? — разрушила долгую тишину Медузия.

— Ничего, сейчас пройдёт.

В последнее время её начали беспокоить судороги в ладонях и предплечьях, но она так и не решилась сходить к Ягге, боясь, что та запретит ей тренироваться и участвовать в предстоящем матче по драконболу. За последние пару недель она научилась быстро купировать судороги, но сейчас это было так не вовремя… И, как назло, старые методы перестали работать. Как бы Таня ни пыталась растирать и массировать, ладонь продолжало лишь сильнее сводить судорогой. Пальцы были согнуты и сведены к ладони, не позволяя Тане даже пошевелить рукой. Спазм мышц постепенно переходил на предплечье, и Таня, разочарованная своей беспомощностью, едва сдерживалась, чтобы не застонать.

— Покажи мне, — сказала Медузия голосом, не терпящим возражений.

Таня с трудом протянула руку Медузии, и та в свою очередь быстро начала разминать её ладонь. Когда она насильно развела пальцы, Таня не сдержала болевой стон, но спазм, казалось, мгновенно исчез. Некоторые мышцы всё ещё пульсировали от боли, но пальцы больше не сводило, и Тане казалось, что если бы она осмелилась, то сейчас смогла бы даже пошевелить пальцами.

— Расслабь руку и потерпи немного, сейчас станет легче, — сказала Медузия, продолжая разминать ладонь.

Сначала она уделяла большое внимание мышце, отводящей большой палец, растирая её от основания ладони к периферии, а потом проделала то же самое с мышцей, отводящей мизинец. Становилось легче. Моментально. Таня поразилась ловкости движений Медузии. Она определённо знала, что делала. Словно она проделывала нечто подобное уже много раз.

Когда спазм ушёл окончательно, Медузия перестала растирать ладони и принялась делать слабый точечный массаж. Таня уже смогла полностью расслабить ладонь, но внутри ещё ощущалась лёгкая ноющая боль.

— Как давно у тебя это? — спросила Медузия, не поднимая на Таню глаз и продолжая массаж.

— Около месяца, — нехотя ответила девочка.

Она боялась, что Медузия будет ругаться, или скажет обо всём Ягге, или вовсе запретит ей играть в драконбол на какое-то время. Последнее пугало её больше всего. Неважно, насколько бы её отстранили от тренировок, это заставит её пропустить ближайший матч в Магфорде.

Однако Медузия лишь слабо кивнула, словно показывая, что услышала, и продолжила свои манипуляции.

Они промолчали несколько минут, после чего Медузия подняла на Таню взгляд и сказала:

— Ты в последнее время очень мало ешь. Это недопустимо с твоим графиком тренировок. Я поговорю с Соловьём, чтобы он дал тебе пару выходных.

Когда Таня услышала эти слова, она тотчас захотела возразить и готовилась умолять Медузию не делать этого, но та строго посмотрела на неё, пресекая все попытки, и продолжила:

— Это не обсуждается. Тебе нужен покой, чтобы привести свои мышцы в норму, и хорошо питаться, чтобы такого больше не повторилось. Ягге даст тебе зелье для восполнения микроэлементов, чтобы тебе не выпасть из игры на месяц-другой, но говорю сразу, это будет разовая акция. Если ты продолжишь плохо питаться, тебе придётся распрощаться с драконболом. У нас не профессиональный лопухоидный спорт, где можно наплевать на своё здоровье и тренироваться до гроба. Если драконбол будет вредить твоему здоровью, нам придётся поставить вопрос ребром до тех пор, пока ситуация не изменится. Пару дней отдыха — это минимум, за который ты сможешь вернуться в строй. Я надеюсь, мы поняли друг друга?

Голос Медузии звучал грозно и строго, но Таня понимала, что она была права. И потому просто кивнула, показывая, что приняла к сведению всё, что та сказала. В сущности, пара дней не представляли угрозы, однако Таня всё равно сильно расстроилась, боясь, что пара дней вполне себе рискует перерасти в срок побольше.

Медузия, заметив, как Таня поникла, ободряюще сжала её плечо и сказала:

— Послушай, пара дней — это ерунда. Ничего не изменится от того, что ты пропустишь пару тренировок, зато ты будешь в хорошей форме к матчу и будешь иметь больше шансов на победу, нежели сейчас.

Таня посмотрела на неё и слабо кивнула, продолжая думать о своём. Медузия отпустила её плечо и вернулась к Таниной руке, начав разминать пальцы. Таня слегка пошевелила рукой и неосознанно сжала ладонь Медузии, как будто чего-то испугавшись. Медузия тотчас посмотрела на неё с тревогой и встретилась взглядом с девочкой, отмечая, что та действительно выглядела напуганной. Она уже собиралась спросить, в чём дело, как Таня прошептала:

— В детстве у меня уже было такое, и я боюсь, что меня из-за этого выгонят из сборной.

Таня не успела подумать, когда слова уже слетели с её губ. Медузия на мгновение замерла, продолжая пристально смотреть на неё, но почти сразу взяла себя в руки.

— О чём ты?

Таню до ужаса пугала эта мысль. Она никому и никогда этого не рассказывала. Она и сама-то знала об этом лишь со слов Дурневых. Но каждый раз, когда она вспоминала это, она боялась, что именно это поставит точку в её причастности к драконболу.

У них с Медузией всегда были особые отношения, и, пожалуй, она была единственной, кому Таня могла бы рассказать о таком.

— Тётя Нинель рассказывала, что, когда я была ещё совсем маленькой, у меня несколько раз случались судороги. Раньше я думала, что они врут, чтобы в очередной раз задеть меня, но сейчас, когда всё повторяется, я боюсь, что это станет причиной, по которой я больше не смогу играть в драконбол.

Таня продолжала сжимать ладонь Медузии, очевидно не собираясь ослаблять хватку, и Медузия в свою очередь лишь накрыла другой рукой её ладонь и ободряюще сжала.

— Я помню это, тебе было три с половиной, — спокойно сказала Медузия, успокаивающе погладив Таню по руке.

— Что?

Вопрос сорвался с губ ещё до того, как Таня успела взять себя в руки. Она сама не была уверена в правдивости этого рассказа и точно никак не думала, что об этом знает Медузия. Причём знает, очевидно, больше, чем Таня.

— Тебе было три с половиной, когда ты выдала серию судорог. Я хорошо помню это, потому что мы с Сарданапалом тогда прилетали. Помню, нам пришлось хорошенько подправить воспоминания Дурневым.

Медузия не сразу поняла, что сболтнула лишнего. Вероятно, ей не стоило так откровенничать, но сейчас уже было поздно отступать, и она решила, что эта информация не повредит Тане, тем более что поводов для беспокойства она не видела.

Она старалась звучать спокойно и непринуждённо, чтобы не выдать своего волнения, потому что хоть тогда всё и обошлось, но она изрядно перенервничала и с тех пор ещё более пристально следила за Таниным здоровьем вплоть до её появления в Тибидохсе.

— Вы прилетали тогда? — переспросила Таня.

Она чувствовала себя глупо, повторяя вопросы, на которые ответы явно останутся прежними, но ничего не могла с собой поделать. Она никогда бы не подумала, что Медузия с Сарданапалом прилетали в лопухоидный мир ради неё. Рискуя себя раскрыть.

Уж Медузия с Сарданапалом всегда свято чтили правила и придерживались необходимости скрывать от лопухоидов существование магического мира. Они оба, как ей всегда казалось, не спешили показываться в лопухоидном мире, поскольку это всегда сопровождалось рисками, которые ни один волшебник никогда не сможет предугадать полностью. Ей ли не знать, насколько чрезвычайными бывают ситуации, когда требуется немедленное вмешательство, а любопытные лопухоиды суют свои носы куда не попадя.

И тем не менее они сделали это… Сколько раз они прилетали так к ней и меняли воспоминания Дурневым, чтобы себя не раскрыть?

— Ты правда думала, что мы отдадим тебя Дурневым и забудем о тебе на добрых десять лет? — задала вопрос Медузия каким-то слишком спокойным тоном.

В её голосе не было удивления, которое, казалось бы, при такой формулировке просто обязано было быть. И Таня внезапно для себя поняла, что Медузия была уверена в том, что Таня считала именно так.

— Мы виноваты, что отдали тебя Дурневым, и прости нас за это, но мы не могли поступить иначе, потому что в противном случае последствия для тебя были бы гораздо хуже.

Она винила себя… Медузия винила себя за те десять лет, что Таня провела у Дурневых. И для Тани это стало новым открытием. Она никогда не думала, что тот выбор, который пришлось когда-то сделать им, до сих пор как-либо влияет на них. Сарданапал не раз говорил, что они не хотели отдавать её, но и оставлять её в Тибидохсе было опасно. И тоже однажды за это извинялся перед ней. Хотя она никогда не считала его виноватым и ответственным за это. Никогда. Ровно как и Медузию сейчас.

— Это не ваша вина. Я никогда так не думала, — тихо и спокойно сказала Таня, желая донести до Медузии всё, что она чувствовала на самом деле.

Она и правда никогда так не считала. Никогда в её голове даже не появлялось такой мысли. И она не хотела, чтобы кто-то из-за неё нёс груз ответственности, который не должен был нести. Тем более Медузия, которая за эти пять лет столько всего сделала для неё.

— Отдав тебя, мы никогда не забывали о тебе. Мы продолжали присматривать за тобой и пытались сделать всё возможное, чтобы как-то улучшить твоё пребывание там.

Таня быстро закивала, показывая, что верит, но Медузия, казалось, лишь сильнее погружалась в себя, обдумывая что-то, что Тане явно говорить не собиралась.

— Вы сказали, что прилетали, когда… — осторожно начала Таня, желая вернуть разговор в более безопасное русло.

Она уже осознанно сжала ладонь Медузии и осмелилась ободряюще провести по тыльной стороне большим пальцем. Медузия очень часто делала так, чтобы успокоить Таню, и, признаться, это действительно работало. Поэтому Таня надеялась, что в обратную сторону этот жест возымеет тот же эффект.

— Да, — отозвалась Медузия, окончательно возвращая своё внимание Тане. — У тебя были судороги, и Дурневы думали, что это эпилептические приступы, но на самом деле ничего серьёзного не было. Они не знали, что твои родители были волшебниками, поэтому о магической медицине тоже едва ли слышали. Они показывали тебя врачам, но всё без толку. Дело в том, что волшебники по своей природе не подвержены судорогам немагической этиологии. Разве что только при недостатке микроэлементов. Иными словами, ни термические судороги, ни эпилепсия не могут возникнут у волшебников. Однако же судороги у детей всё равно довольно распространённое явление, только причина другая.

Таня внимательно слушала, пока что мало понимая суть, но то, с каким спокойствием и знанием дела Медузия рассказывала, её успокаивало. В последнее время она всё чаще стала отмечать, что Медузия осведомлена в медицине едва ли хуже, чем Ягге.

— Обычно этому подвержены дети лопухоидов с магическим потенциалом, которых мы потом забираем в Тибидохс, или же дети волшебников, живущие среди лопухоидов. Всё дело в магическом потенциале. Когда в ребёнке зарождается магия, она требует выхода, но дети не умеют колдовать, и потому случается такое явление, как интуитивная магия. У детей лопухоидов это чаще всего случается к десяти или одиннадцати годам. Но у детей волшебников магический потенциал больше, поэтому выброс магии происходит гораздо раньше. И оба этих варианта нормальные. Хуже, когда ребёнок по каким-то причинам не может позволить себе этот выброс магии. Тебе Дурневы многого не позволяли, поэтому подсознательно ты боялась сделать что-то, что может спровоцировать их агрессию. Но магия должна находить выход, а ты не позволяла этого. В таких случаях магия начинает разрушительно действовать на организм. Так появляются магические судороги. Вся твоя сила, запертая внутри, пытается выйти, но, не имея такой возможности, она в первую очередь начинает поражать мышцы, потому что после спазма всегда наступает расслабление всей мускулатуры, и тогда магия может высвободиться.

Таня начинала понимать механизм влияния магии на организм с научной точки зрения, и её это вдруг увлекло, когда она начала думать о том, как можно предотвратить подобное и можно ли вообще. В голове уже всплывали различные комбинации из зелий. Например, расслабляющий отвар, вероятно, в подобной ситуации неплохо мог бы сработать в связке с успокаивающим зельем.

— Значит, тогда мои судороги были из-за высокой концентрации магии? — как будто со знанием дела спросила Таня.

— Да, — просто ответила Медузия. — Мы долго отпаивали тебя разными зельями, чтобы ты смогла восстановиться и успокоиться, но Дурневым пришлось немного подправить воспоминания. В любом случае после того раза у тебя больше не случалось подобного. Твоя магия находила выход весьма в безобидных проявлениях. Например, однажды ты вызвала целую стаю бабочек, потому что тебе захотелось посмотреть на них.

Медузия ласково улыбнулась, и Таня тотчас ответила на улыбку. Было в этом воспоминании что-то тёплое. Ей всегда казалось, что Дурневы смогли омрачить каждое мгновение её детства, но оказалось, что было в тех моментах и что-то светлое. Узнать об этом было чертовски приятно и волнительно.

— Поэтому не беспокойся за драконбол. Если ты будешь хорошо питаться, тебе ничего не угрожает.

— Вы так много знаете о магической медицине, — высказала Таня то, что вертелось у неё на языке последние несколько минут.

В голосе её отчётливо слышалось восхищение и уважение. Она всегда считала Медузию первоклассным специалистом в области нежитеведения и безупречным педагогом. Но сейчас она открылась для Тани ещё и неплохо осведомлённой в области медицины, и это не могло её не восхитить.

— Во время второй магической войны мне по определённым причинам запрещено было появляться на поле боя, поэтому я помогала Ягге в магпункте. Она многому меня научила.

Голос Медузии едва заметно дрогнул, и Таня подумала, что, возможно, эти воспоминания о временах войны были неприятны Медузии и вызывали соответствующие ассоциации. Она и представить не могла, что такое на самом деле война. Навряд ли единичные схватки с Чумой можно было приравнять к полноценной войне. Она не знала, что потерял каждый из тех, кто остался в живых.

— Мне кажется, в магпункте не легче, чем на поле боя, а иногда даже хуже, — зачем-то прошептала Таня.

— Ягге не допустила меня до тех, кого спасти было невозможно. Это всё легло на её плечи. Но тяжелораненых было много, поэтому бывало по-разному.

Таня вдруг подумала, каково было на самом деле видеть страдания людей и продолжать сохранять хладнокровие, чтобы иметь хоть какую-то возможность им помочь. Она иначе посмотрела на Ягге, которая иногда слишком резко высказывалась, когда они приходили к ней с переломанными костями, как будто с ссадиной, зная, что она вылечит их за несколько часов. Она подумала, что в такой профессии всегда очень важно сохранять самообладание, потому что, уступив эмоциям, рискуешь целой жизнью. Чужой жизнью. И что Ягге, что Медузия хорошо подходили на эту роль, поскольку, Таня знала не понаслышке, обе умели безупречно контролировать свои эмоции.

Она не понимала, почему Ягге не допустила Медузию до смертельно раненых, поскольку была уверена, что та справилась бы и с ними. Хотя, должно быть, это было невыносимо. Видеть, как умирают люди, и понимать, что единственное, что можно было бы сделать, — это облегчить последние минуты их жизни.

— Мне попадалась книга в библиотеке, в которой говорилось, что вы, напротив, участвовали в сражениях.

Таня не хотела изначально развивать эту тему, но ей отчего-то стало интересно, и она уже не могла себя остановить. С ней Медузия была откровенна, и ей хотелось знать больше о ней. Из её уст узнать обо всём.

— Я сражалась в первой магической войне.

Таня издала тихое «Оу». Сегодня Медузия предстала перед ней в новом свете. Она всегда восхищала Таню, но сейчас особенно. Она добилась успеха не только в науке и преподавании, но и смогла пройти две войны, стойко выстояв перед всеми трудностями.

— Простите, можно ещё один вопрос? — неуверенно спросила Таня.

Ей было неловко продолжать эту тему, но ей хотелось узнать больше, и этот вопрос всплыл в голове внезапно.

— Спрашивай, — добродушно ответила Медузия.

Сегодня она и правда была настроена на хороший лад. В любой другой день она могла сказать, что своим вопросом Таня уже истратила свою попытку и не стала бы отвечать дальше. Но сегодня…

— Как война вас не сломила?

Ей было действительно интересно. Таня иногда ломалась от незначительных невзгод, а Медузия смогла выдержать тяготы войны. На её фоне Таня чувствовала себя ничтожной соплячкой, которая не могла справиться и с сущим пустяком.

— Никак, — просто ответила Медузия. — Я сломалась.

Таня непонимающе смотрела на неё и не могла сопоставить ответы. Медузия всегда казалась ей именно сильной и способной на всё. Даже сейчас после всего этого разговора её уверенность не рассеялась, а лишь углубилась.

— То, что я выгляжу сильной и непоколебимой, не значит, что война меня не сломала. Война не щадит никого. Она ломает каждого. Так или иначе. Просто кто-то ломается больше, а кто-то меньше, но ломаются абсолютно все. Это лишь вопрос самоконтроля, не более. Война — страшное место, и ты никогда в полной мере не поймёшь этого, пока не окажешься там наяву.

— Простите, — прошептала Таня, отчего-то почувствовав себя виноватой за то, что заставила Медузию погрузиться в те года, которые та, очевидно, вспоминать не сильно-то и хотела.

Медузия в упор посмотрела на неё, и в её взгляде промелькнуло сожаление. Таня хотела было задаться вопросом, почему она сожалеет, если инициатором этого разговора была вовсе не она, но почти сразу же получила ответ, даже не успев выказать вопрос на своём лице.

— Для своих лет ты тоже повидала намного больше, чем следовало бы.

Таня поняла, что имеет в виду Медузия, почти сразу же. Многие считали своим долгом сочувственно сказать ей, что потерять родителей и почти ежегодно сражаться с Чумой и языческими Богами — ноша неподъёмная и для большинства взрослых, не говоря уже о ней. Однако для неё это уже давно стало чем-то таким обыденным, что она уже и не придавала этому должного значения.

— Но я не сражалась в войне.

— Ты родилась в разгар войны. И все эти схватки с Чумой, Богами, путешествиями в другие миры… Ты достойно справляешься.

— Простите, не хочу, чтобы вы подумали, что я напрашиваюсь на комплимент, но едва ли это одно и то же.

Медузия добродушно усмехнулась.

— В масштабном плане — нет. Но учитывая, что все мы столкнулись с войной, когда уже успели что-то повидать в жизни и чему-то научиться, а тебя жизнь начала испытывать, когда тебе не было ещё и года… Это равносильно. А ещё… Это и есть ответ на твой вопрос.

Таня непонимающе нахмурила брови, пытаясь понять, какая связь между этими, казалось бы, абсолютно разными событиями… Но так и не смогла провести связующую нить. Тогда Медузия, видя непонимание на лице девочки, продолжила:

— Каждая встреча с Чумой или любые крупные невзгоды ломают тебя. Просто по большому счёту ты ломаешься изнутри и никому этого не показываешь. То же самое происходит и во время войны.

Таня отрешённо кивнула, теперь понимая, что хотела сказать Медузия этим сравнением. Её пронзило осознанием того, насколько она была осведомлена о происходящем с Таней. Чаще всего она никогда ни с кем не делилась тем, что её тревожило. Она никому не рассказывала, что после каждого «привета» от Чумы не могла избавиться от кошмаров. Она молчала о том, что пугается любого упоминания о своём внешнем сходстве с Чумой. Как боится после выпущенных трёх красных искр стать такой же, как она, и оттого изо всех сил пытается не поддаться тьме в своём сердце.

Но Медузия знала. И никогда никаким намёком не выказала своей осведомлённости, предоставляя Тане возможность самой со всем разобраться. Она никогда не лезла с непрошенными советами, но всегда была готова помочь, если бы Таня попросила. Но Таня так никогда и не попросила у неё помощи… Не в этом вопросе. И что-то подсказывало Тане, что Медузия прекрасно понимала, почему.

— Что стало первым, что вас сломало? — внезапно спросила Таня.

Она уже не думала о том, что Медузия может возмутиться или что её вопросы уже давно перешли за рамки приличных и сейчас только лишь бередили старые раны. Ей отчего-то было так важно услышать ответ на каждый, что она с жадностью вслушивалась в каждое её слово, только бы не пропустить ничего важного.

Медузия же, словно чувствуя настрой девочки, шла у неё на поводу и отвечала на каждый, даже самый нелепый или болезненный вопрос. Она не скажет Тане, что всё, что она ей рассказывала сейчас, она не говорила никому. Даже Сарданапал знал не всё из перечисленного… Или же не в таких подробностях.

Вопрос сбил её с толку, заставив затаить дыхание на несколько секунд. Так прямо спрашивать у неё об этом ещё никто не осмеливался. Но Медузия прежде всего ценила в людях именно прямоту и чёткость формулировок. Поэтому, быстро взяв себя в руки, она тяжело вздохнула.

— Смерть моего ученика.

Голос едва заметно дрогнул. Она даже не задумывалась над ответом. Тот день она будет помнить всегда. Сколько бы тысячелетий не прошло, это никогда не сотрётся из её памяти и тем более — из сердца.

— Я лично его обучала несколько лет. Изо дня в день. Мы забрали его в Тибидохс, когда ему было восемь. Он был самым маленьким из учеников и не подходил ни для одного класса. И он настолько был напуган, что не говорил ни слова, когда мы с Сарданапалом его привезли. Я разговаривала с ним каждый день. Рассказывала историю Тибидохса, обо всех преподавателях и знакомила с планом обучения, которое ему предстояло пройти. А он молчал… Молчал и смотрел на меня с таким страхом в глазах.

Медузия на мгновение замолчала, словно собираясь с мыслями, и Таня могла поклясться, что физически ощутила то, как на Медузию давит это воспоминание.

— У него был огромный магический потенциал, но он не мог использовать даже дрыгус-брыгус из-за своего молчания, из-за чего становился лёгкой мишенью для привидений. Тогда мы с Сарданапалом наложили на него целую дюжину защитных, сигнальных и отводящих чар, чтобы привидения и нежить не обращали на него внимания, а в случае опасности мы сразу же об этом знали и могли помочь. Так прошло полтора года, пока в один вечер он не схватил меня за руку и не сказал: «Мне страшно». Я не знала, радоваться ли мне, что он заговорил, или плакать оттого, что первые его слова были вызваны таким же страхом, который когда-то заставил его замолчать. Он панически боялся громких звуков, а тогда лето выдалось очень богатым на грозы. Когда я собиралась уходить после очередного вечернего занятия, раздался сильный раскат грома, и тогда-то он и сказал эти слова.

Таня слушала затаив дыхание. Она прекрасно понимала, что значил этот жест со стороны мальчишки. Насколько сильно он доверял, если смог вновь заговорить, и насколько тесно Медузия была связана с тем учеником. Она с замиранием сердца ждала продолжения, но торопить Медузию каждый раз, когда она замолкала на несколько секунд, чтобы перевести дух, не решалась, поскольку понимала, насколько тяжело давался этот рассказ преподавательнице.

— Потом он потихоньку начал говорить. Сначала это были редкие одиночные слова, потом предложения, а потом он начал со мной разговаривать. Потихоньку влился в учебный процесс и даже начал учиться в общем классе. Он был очень одарённый и просил об углублённых занятиях по нежитеведению, поскольку хотел знать как можно больше. Я уже тогда знала, что он останется и будет преподавать. Я обучала его всему, что знала сама, а он принимал участие в анализе всех моих научных работ. А потом началась война, и он погиб при первой же атаке.

Медузия вновь замолчала и на несколько секунд прикрыла глаза. Таня заметила, как прерывисто она дышала, и подумала, что было бы уместнее прямо сейчас извиниться и закрыть эту тему раз и навсегда. Но Медузия вновь открыла глаза и продолжила.

— Прошло уже больше двух тысяч лет, а я до сих пор вижу его лицо, когда закрываю глаза. Я помню его улыбку и искрящиеся озорством глаза. Слышу его ободряющее: «Прорвёмся», ставшее последним, что я от него услышала. И вместе с тем я до сих пор вижу его бездыханное тело, лежащее на голом полу Зала Двух Стихий. Вижу его спокойное лицо и закрытые глаза. На нём не было ни капли крови, когда я увидела его мёртвого. Но воздух был пропитан насквозь этим металлическим запахом. Я до сих пор слышу его, и меня от него тошнит. На нём не было крови… Но этот запах навсегда стал ассоциироваться у меня с ним. Это навсегда отпечаталось в моей памяти и… И на мне.

Голос надорвался, и Медузия снова замолчала и закрыла глаза уже на добрых пару минут. Прошло столько веков, но это всё ещё болело. Болело и ныло, как свежая кровоточащая рана. Возможно, эта рана никогда так и не заживёт, не затянется и не перестанет болеть.

«Он был ей как сын…» — Эта мысль так внезапно пронзила Таню.

Медузия любила своих учеников намного больше, чем хотела бы показать. Таня знала это всегда, поскольку отчего-то именно ей Медузия не боялась демонстрировать своё истинное отношение. Однако не оттого ли она скрывала свои истинные чувства, что когда-то уже потеряла любимого ученика, и боялась, что это может повториться?

Таня была недалека в своих догадках. Медузия умолчала лишь об одном… Что таких ран у неё было две, и обе они болели почти одинаково. Потеряв однажды Славика, она боялась, что когда-то может потерять и Таню. И этот страх был сильнее всего на свете.

— Прости, — прошептала она, наспех смахнув выступившую слезу.

— Нет-нет, это вы меня извините. Я не должна была… — тотчас рассыпалась в извинениях Таня.

Медузия отрицательно покачала головой, и Таня тут же замолкла. Она понимала, что её слова уже не изменят ничего. Её слова не заставят вмиг срастись раны, которые она посчитала дозволенным разбередить. Сейчас она жалела о том, что начала этот разговор, и о том, что не закончила его тогда, когда разум кричал об этом, пойдя на поводу у любопытства. Однако… Сожаления не могли повернуть время вспять. И Тане, идя на этот разговор, следовало бы быть готовой нести ответственной за всё сказанное и услышанное.

Однажды пару лет назад она просила Ягуна научить её подзеркаливанию, но он тогда внезапно поник и сказал, что она не понимает, о чём просит. Она была поражена такой серьёзностью и ответственностью с его стороны. Он обычно всё обращал в шутку и насмехался над собственным даром, называя иногда себя Всевидящим Оком и хвастаясь тем, что пару раз даже подзеркалил самого Сарданапала. А сейчас он говорил ей о том, что его дар требовал большой ответственности.

«Чужие тайны — это всегда большая ответственность».

Так он сказал, когда наотрез отказался её учить. Тогда Таня не придала большого значения его словам, но сейчас до неё в полной мере дошёл смысл сказанного им пару лет назад. Ей следовало бы научиться нести ответственность не только за своё любопытство, но и за его последствия.

— Всё в порядке.

Но ничего не было в порядке. И Таня это прекрасно понимала.

— Собственно… С тех пор я и стараюсь держать дистанцию со своими учениками.

Медузия грустно улыбнулась, стараясь убедить Таню, что всё действительно было в порядке, но получалось как-то фальшиво. Медузия закрывалась, возвращая себе повседневный облик загадочной и суровой преподавательницы, далёкой от частых улыбок и проявления искренней любви к ученикам. Таня видела, как Медузия менялась на глазах. Ещё мгновение назад она смотрела на неё с виноватым взглядом, покрытым пеленой воспоминаний, и сводила брови в искренней скорби, но уже сейчас взгляд её стал холодным и равнодушным. Лишь где-то в глубине Таня видела оставшийся от недавних слёз блеск в глазах.

— Если бы… — начала было Таня, но голос выдал нотку хрипотцы, и ей пришлось прокашляться, чтобы продолжить. — Если бы мне довелось выбирать… Я бы предпочла иметь такую мать, как вы… Ведь на самом деле вы уже заменили её мне.

Тане показалось, что сейчас ей было необходимо сказать эти слова. Необходимо было, чтобы Медузия услышала это именно сейчас. Ведь на самом деле так и было. Всегда. С самого первого дня Медузия стала для неё той, кто вселял в неё чувство нужности и безопасности. С самого начала она поддерживала, защищала и помогала ей. С самого начала в их отношениях установилось некое подобие близости, и Таня знала, что только Медузии могла доверить самые сокровенные мысли и переживания. Ей она могла доверить то, что никогда не сказала бы даже Ягуну или Ваньке.

Так было всегда. Медузия сама выстроила эти отношения. Хоть и, по её словам, старалась держать дистанцию со всеми.

«С тобой никогда не получалось держать дистанцию». Не сказано, но так очевидно. Таня и сама никогда не поверила бы, если бы в первый день, когда она увидела женщину с шипящими волосами в зудильнике академика, ей сказали, что она станет для неё самым доверенным лицом и единственной близкой по духу из ряда преподавателей.

Таня отчётливо услышала, как Медузия, услышав её слова, издала рваный выдох и резко подняла на неё глаза. Насыщенно-зелёного цвета, но прозрачные, как только что обработанный маслом изумруд. Это сравнение настолько крепко засело в голове, что всплывало всякий раз, когда они встречались глазами.

Во взгляде Медузии плескалось удивление и, как показалось Тане, совсем немного — страх. Было и что-то ещё. Что-то, отдалённо похожее на надежду, но Тане показалось это уже перебором и игрой воображения, и она отсеяла эту мысль на подходе.

Они долго молчали. Таня считала, что говорить что-то ещё было лишним, а Медузия не могла подобрать нужных слов. И в итоге, не найдя ничего подходящего, Медузия просто протянула к ней руки и заключила в свои объятия. Было в этом что-то новое. Неизведанное. То ли Медузия прижимала Таню к себе крепче, чем обычно, то ли из-за её слов момент ощущался иначе. Таня так и не поняла, но, не раздумывая, тотчас обняла Медузию в ответ, не заставляя её ждать.

— Ты всегда была для меня дочерью, — тихо прошептала Медузия, и Таня сильнее сжала её в объятиях.

Если бы она только знала, насколько прозрачным был смысл в этих словах. Если бы только понимала, как волнительно и тяжело было Медузии произносить их Тане вживую. И насколько сильно она вновь позволила себе надеяться, что такое отношение Тани к ней не изменится, когда она узнает всю правду в будущем. Возможно, Сарданапал был прав, и Тане действительно просто нужно было время, чтобы принять эту новость. И если так, то возможно однажды — Медузии хотелось на это надеяться — у них действительно ещё будет шанс.

Примечание: Таймлайн — «Таня Гроттер и Локон Афродиты». После 12 главы, когда Таня была в магпункте.

Музыкальная тема: Passenger — For you

Медузия снова смочила Тане губы и лоб мокрым полотенцем. Девочка тихо застонала, но так и не открыла глаза. Это продолжалось уже семь часов. Таню сильно лихорадило, она стонала время от времени, но в себя не приходила. Ягге пропадала подолгу в своей каморке. В самые первые часы она наложила на девочку с дюжину диагностических заклинаний, с трудом влила в неё несколько флаконов зелий и обеспокоенно ходила из одной комнаты в другую.

И ничего не говорила.

Медузия умирала от беспокойства, но задать волнующий вопрос так и не решилась. Она видела замешательство на лице Ягге и догадывалась, что с Таней не всё так просто, поэтому пыталась набраться терпения и не мешать Ягге бесполезными вопросами. В конце концов, чем быстрее она установит причину такого состояния Тани, тем быстрее сможет привести её в чувство.

Медузия не отходила от постели дочери уже семь часов. Они с Сарданапалом принесли её в магпункт сразу же, как только матч был закончен, после чего Сарданапал отправился решать вопрос с судейством, а Медузия осталась с Таней. Так до сих пор и сидела рядом, время от времени смачивая девочке губы и лоб, и постоянно держа её за руку.

В последний раз Медузия с таким беспокойством сидела в магпункте четыре с половиной года назад после истории с Исчезающим этажом, когда Таня три дня не приходила в себя, а Медузия винила в этом себя. Тогда, когда Ягун по своей неопытности залез к ней в голову, а она по собственной рассеянности забыла поставить блок, и всё закончилось смертельной клятвой.

Казалось, что это было только вчера, но за это время Таня успела вырасти и больше не попадала в магпункт так часто. На её плечи лёг совсем другой груз ответственности, с которым она старалась достойно справиться.

За спиной Медузии вновь раздались звонкие быстрые шаги Ягге. Они так давно были знакомы, что Медузия могла не просто узнать её по шагам, но и определить её настроение и то, насколько всё серьёзно.

Когда всё было в полном порядке, Ягге ступала легко и размеренно. Иной раз её шагов можно было даже не услышать, но в силу своей профессии такие минуты выпадали ей не так часто, как хотелось бы. Чаще она передвигалась лёгкими перебежками, чуть шаркая стопами о бетонный пол. Сказывалась её склонность к спешке, когда её владения были заполнены заболевшими или пострадавшими в драконбольных матчах или банальных мальчишеских драках, коих было не счесть. Она плавно, но резво перебегала от одной койки к другой, леча одновременно всех сразу. Хуже всего дела обстояли, когда она так грузно ступала, при этом постоянно переходя на бег, что от её обуви раздавался звон. Такая походка значила, что счёт идёт на минуты и лучше было не отвлекать её, дабы не нарваться на грубость. Ягге никогда не мелочилась в выражениях, особенно в те моменты, когда ей нужно было время, которое кто-то мог у неё отнять.

Сейчас был как раз такой случай, и Медузия, обернувшись и увидев её, не произнесла ни слова, вновь возвращая свой взгляд Тане.

Ягге подошла к девочке, что-то быстро сделала и, наспех сказав Медузии: «Дай мне ещё несколько минут, и я к тебе вернусь», — вновь скрылась за дверью своей каморки.

Медузия кивнула, запоздало понимая, что никто не увидит этого жеста. Она вновь посмотрела на Таню. Лицо её было расслабленным, и казалось, будто она просто спала. Если бы она не стонала и не ворочалась, словно в бреду, последние несколько часов, Медузия бы поверила, что так и было.

Она в который раз за день положила руку на ладонь дочери и слабо сжала. Рука Тани была прохладной. Особенно это чувствовалось на фоне горячей ладони Медузии. Она хотела было сжать её ладонь двумя руками, чтобы согреть, как за спиной раздался тихий скрип двери, заставивший Медузию повернуться на звук.

Сарданапал, вошедший внутрь, аккуратно прикрыл за собой дверь и встретился взглядом с Медузией. Вид у него был очень уставший. Усы бессильно повисли, изредка покачиваясь и даже не реагируя на происходящее вокруг. Это было редкостью, когда они не пытались над кем-то подшутить. Очевидно, усталость академика каким-то образом передалась и им.

— Как вы? — тихо спросил он, внимательно осматривая Медузию с ног до головы.

Он пытался увидеть в ней хоть что-то, способное ясно обозначить её настрой. Он всегда слишком остро реагировал на любые изменения её состояния и старался оградить её от любых невзгод. Он всегда её оберегал и так переживал, когда не мог ничем помочь. Например как сейчас.

— Со мной всё хорошо, — прошептала Медузия, попытавшись даже немного улыбнуться.

Очевидно, её попытки не увенчались успехом, потому что беспокойство так и не исчезло из его взгляда, и тогда Медузия честно добавила:

— С Таней пока неизвестно. Я очень беспокоюсь. Ягге проводит разные исследования, чтобы понять, что с ней, но пока ничего не говорит.

Сарданапал подошёл ближе и положил ладони на плечи Медузии, мягко поглаживая. Этот жест всегда успокаивал её, и академик давно уже делал это автоматически в такие минуты, когда они оба были чем-то обеспокоены.

Медузия тотчас накрыла его ладонь своей и откинула голову назад, позволив себе немного расслабиться.

— Я уверен, Ягге сможет быстро поставить её на ноги, — прошептал Сарданапал. — Но если я могу чем-то помочь…

— Никто сейчас не может помочь, кроме Ягге. Ты и без того делаешь очень много.

Сарданапал действительно взял на себя все заботы, чтобы дать ей возможность сейчас находиться здесь с их дочерью. Он сейчас бился с судьями, пытаясь доказать победу сборной Невидимок, хотя не являлся ни директором Магфорта, ни чиновником Магщества. Но за их сборную играла Таня, и он чувствовал, что должен сделать всё возможное, чтобы отбить у этих бюрократов её заслуженную победу.

Однако сам он, очевидно, не считал, что делает достаточно. Медузия поняла это по его задумчивому молчанию.

— Есть какие-то сдвиги в результатах матча? — решила сменить тему Медузия.

— Нет, к сожалению. Мы пока не смогли прийти к единому мнению. Всё слишком запутано, чтобы настаивать на чьей-либо победе. Каждая сторона права, настаивая признать их игроков победителями. Не знаю, сколько ещё часов придётся провести за переговорами. Я выбрался на несколько минут, чтобы проведать вас с Таней.

Медузия и не думала, что будет легко доказать их победу, тем более в такой запутанной ситуации. Но она всё ещё верила, что шанс есть. Тем более что интересы команды представляют Сарданапал с Соловьём, а они будут биться до последнего.

— Не беспокойся за нас. Ты прав, Ягге сможет во всём разобраться и быстро поставить Таню на ноги. А я пока побуду с ней.

Она прекрасно понимала, что он волнуется за их дочь не меньше, но у него не было возможности быть рядом всё это время. Поэтому ей хотелось забрать хотя бы малую часть его переживаний. Это было меньшим, что она могла сделать.

Они просидели так ещё несколько минут, а потом ей удалось всё-таки заверить его, что всё будет хорошо и он может вернуться к переговорам, не беспокоясь. Дверь за ним закрылась так же тихо, как и в тот миг, когда он вошёл.

Ещё через полчаса Ягге снова появилась возле Таниной кровати и впервые за день уходить не собиралась. Она взмахнула рукой и рядом со стулом Медузии тотчас появилось удобное кресло-качалка, в котором и разместилась Ягге. Медузия молча ждала, зная, что Ягге не стоит торопить. Она закурила трубку, магией заставляя дым тянуться к приоткрытому окну, и сделала пару затяжек, прежде чем начать говорить.

— Не буду тебя обманывать, в этот раз всё серьёзно, — устало сказала Ягге, поспешно добавляя: — Но не смертельно. Всё решаемо. Мне пришлось повозиться, чтобы понять, что за проклятие на нашей Таньке.

— И что же? — не удержалась Медузия.

Такое нетерпение было не свойственно ей. Но Ягге, давно знавшая её, знала, что такое случалось только в те минуты, когда Медузия была чем-то слишком обеспокоена, чтобы думать о самоконтроле.

— Проклятие довольно древнее и зациклено на магии крови. Сейчас всё выглядит так, будто она переутомилась и несколько часов проспит. Потом у неё будет сильная слабость, но на первый взгляд покажется, что ей даже становится лучше и необходимо просто чуть больше отдыха. Но это обманчиво. Если ничего не предпринять, то через двое-трое суток у неё отнимутся ноги, а ещё через неделю она умрёт. Перед смертью же изменится так, что даже мумии будут показывать на неё пальцем, ощущая себя красавицами.

Медузии показалось, что внутри у неё всё похолодело, а сердце пропустило пару ударов. Если бы она не знала Ягге, она бы уже давно впала в панику, но старушка всегда язвила о смертельном только в тех случаях, когда знала, как решить проблему. И это была единственная надежда Медузии.

— Ещё какие-то новости?

Ей потребовалось собрать в себе все остатки самообладания, чтобы выдавить из себя эти слова спокойным голосом.

— Есть, и очень хорошие. Как я уже сказала, проклятие зациклено на магии крови. Чтобы снять его, мне будет достаточно нескольких капель твоей крови. Занимательно то, что никаких других отводов нет. Причём материнская кровь подействует намного быстрее отцовской.

Кроме того твоё постоянное присутствие рядом с ней, как и присутствие Сарданапала, абсолютно точно спасло ей жизнь, потому что однажды мне уже доводилось видеть это проклятие в действии, и, можешь мне поверить, сводит в могилу оно намного быстрее.

Иными словами, учитывая, что все, кроме меня, знают, что она — сирота, тот, кто накладывал проклятие, искренне хотел, чтобы до утра она не дожила. Никто не мог даже догадываться, что она бессмертна и находится в непосредственной близости с родителями. Это очень сильно замедлило проклятие, но даже это не сможет остановить его надолго, поэтому придётся провести простенький ритуал.

Медузия была знакома с ритуальной магией, поэтому, услышав всё сказанное Ягге, не тратя время на раздумывания, закатала рукав мантии на правой руке и протянула ей ладонь. В любой другой ситуации она бы негодовала и придумала бы тысячу способов, чтобы наложить какую-нибудь порчу на наложившего проклятие, но сейчас на подобные мысли не было времени. Она слишком хорошо знала, что такое проклятие, зацикленное на магии крови. Любая ритуальная магия действовала слишком быстро и губительно, и сейчас счёт шёл на часы. Чем быстрее Ягге сварит эликсир, тем быстрее они смогут выдохнуть спокойно и не бояться за жизнь Тани.

Ягге кивнула каким-то своим мыслям, встала с кресла, щёлкнула пальцами, и в тот же миг кресло-качалку заменил небольшой столик, на котором уже стояла глубокая глиняная ступка и кинжал с резной медной рукоятью, на которой была вырезана змея.

— Кинжал Асклепия? — спросила Медузия, уже зная, что окажется права.

— Да, — подтвердила Ягге. — Единственный артефакт божественной силы, который не источает тёмную магию.

Медузия это знала. Она уже однажды с ним взаимодействовала, и тогда он в самом деле помог. Она искренне надеялась, что он сможет помочь ей и в этот раз.

— Готова? — спросила Ягге.

Медузия кивнула.

— Будет больно, — предостерегающе прошептала старушка, беря в руки кинжал и ставя ближе к Медузии глиняную ступку.

— Я помню, — твёрдо прошептала Медузия, продолжая протягивать правую ладонь.

В прошлый раз была левая. И она до сих пор изредка отзывалась ноющей болью в тонком шраме.

Лезвие быстро рассекло ладонь поперёк, принося острую нестерпимую боль. Медузия не сдержала стона, но рукой даже не пошевелила. По ладони тонкой струйкой потекла кровь, каплями стекая с тыльной стороны прямо в глиняную ступку. Ягге быстро зашептала что-то на латыни, отчего боль только усилилась, и Медузия прикусила нижнюю губу, в попытке заглушить боль в руке. Ей казалось, что порез запульсировал, но она продолжала стоять неподвижно. Она помнила ещё с прошлого раза, что забор крови являлся важной частью ритуала и одёргивать руку было категорически нельзя, иначе придётся начинать ритуал заново.

В прошлый раз было больнее. Или ей так казалось в силу первого опыта. Сейчас было не то чтобы легче, но уже привычно, и оттого держать себя в руках получалось гораздо лучше.

Дыхание Медузии участилось. В ступку попало ровно шестнадцать капель, после чего Ягге взяла белоснежный кусок ткани, лежавший рядом с глиняной ступкой, и обернула им ладонь Медузии, продолжая шептать что-то на латыни.

Как только ткань накрыла порез, боль очень быстро утихла, и Медузия расслабилась, только сейчас осознавая, как сильно напряглось её тело. Ладонь ныла, но больше это не была нестерпимая острая боль. Она знала, что ещё не скоро перестанет чувствовать эту боль, а шрам от пореза останется навсегда, но самое страшное уже было позади, и её радовало то, что всё прошло удачно с первого раза.

Когда Ягге замолчала, она ещё какое-то время продолжала держать её ладонь в своих руках, и Медузия далеко не сразу поняла, что та невербально пытается уменьшить боль. И она действительно чувствовала, как с каждой секундой становилось легче, за что была бесконечно благодарна Ягге.

— Спасибо. Со мной всё будет хорошо, не беспокойся.

Она хотела, чтобы Ягге поскорее принялась за эликсир для Тани, чтобы скорее снять с неё проклятие. Медузия была в состоянии справиться сама, в отличие от своей дочери, поэтому выздоровление Тани сейчас было в приоритете. Ягге, правильно истолковавшая её слова, забрала всё со столика и молча отправилась в свою каморку. Однако не прошло и минуты, как она вышла и протянула Медузии чашку с дымящимся напитком. Сладкий аромат тотчас ударил в нос. Горячий шоколад.

— Выпей и отдохни, — быстро сказала она и так же быстро скрылась за дверью, даже не позволив Медузии поблагодарить её.

Она снова осталась одна. Рука ныла, но она не обращала на неё внимания. Порез скоро затянется и перестанет кровоточить, особенно когда Таня пойдёт на поправку. Ритуальная магия, зацикленная на крови, прочно и навсегда связывает людей. Шрам на левой ладони, полученный ею несколько веков назад, до сих пор отзывался болью, если Сарданапал находился в смертельной опасности. Тот ритуал связал их души и тела навсегда, но тогда был другой случай. На левой ладони Сарданапала был точно такой же шрам, что и у Медузии, и он так же чутко отзывался на её состояние.

Медузия поджала перемотанную ладонь и протянула другую руку к лицу Тани, кончиками пальцев убирая упавшую прядь, провела по лбу и прижалась тыльной стороной ладони. Лоб был горячим, и Медузия аккуратно смочила полотенце прохладной водой и положила на лоб девочки, а затем той же рукой сжала её ладонь.

Воспоминания внезапно нахлынули. Она вспомнила тот самый день. Был самый разгар войны. Численность армии Чумы значительно превышала их ряды. Они были измотаны и держались из последних сил. Сарданапал искал всё новые возможности защитить школу и даже вступил в сделку с демонами, но к большому результату это не привело. По началу он всеми правдами и неправдами пытался оградить Медузию от войны, но она не смогла оставаться в замке. Когда атаки стали яростнее и чаще, а люди начали умирать, Медузия лишь укрепилась в своём решении, несмотря на то, что академик по-прежнему пытался её отослать. Её было не так просто убить, а в совокупности со своими знаниями и умениями она представляла огромную пользу для их армии. Как бы он ни пытался отрицать очевидное. Она была главным экспертом в войне с нежитью.

В один из дней, когда нежить пробила очередной купол защиты, они оказались окружены. Их не пытались убить, их пытались задержать. Их берегли как победный трофей для Чумы. Медузия поняла это сразу. Она пустила в ход свой дар обращать в камень одним взглядом, в то время как Сарданапал откровенно не стеснялся прибегать к тёмной ритуальной магии.

Он был светлым волшебником, но на войне редко получается думать только о милосердии и побеждать только с помощью светлой магии. Им приходилось делать выбор из худшего. В тот миг тоже.

Им обоим пришлось обратиться к тьме, чтобы спастись и выиграть время. Медузия за несколько секунд превратила целый отряд нежити в камень, а Сарданапал одним касанием своего перстня к земле обратил в пыль все статуи и заставил замертво упасть тех, кто ещё не был повержен взглядом Медузии.

Они оказались одни в пустом поле далеко от замка. Они не увидели Чумиху, но отчётливо слышали её скрежещущий, словно шелест наждачной бумаги, смех. Они пропустили удар и чудом уцелели. Чумиха пыталась сыграть на неожиданности, но выдала себя, решив подойти как можно ближе.

Медузия отвечала за защиту и сразу же начала ставить защитный купол, параллельно отбивая мелкие атаки. Сарданапал же активно нападал и пытался отвлечь всё внимание на себя. Медузия и сама не знала, сколько они так держались, но в один миг над ними пронеслась яркая вспышка, и Медузия не сразу поняла, что появилась она не просто так.

Красная искра встретилась с зелёной, и послышался крик старухи.

Когда ослеплённая вспышкой Медузия снова смогла видеть, Чумы уже не было на горизонте, но она всё ещё продолжала держать защиту. Пока не увидела Сарданапала. Его лицо вмиг побледнело, взгляд затуманился, и он начал падать на спину. Медузия подхватила его, когда он уже почти достиг земли, но сил удержать его не хватило, и она упала вместе с ним на колени. Глаза у него были закрыты. Он не отзывался ни на одно её слово. Она долго кричала и била его по щекам, но всё было безрезультатно.

Сил на телепортацию уже не было, а здесь их никто не нашёл бы. Поэтому она, наколдовав себе трость, из последних сил подняла его в воздух с помощью магии и медленно двинулась в сторону замка.

Ягге встретила их на подходе. Она выбежала к ним за ворота. У Медузии едва хватало сил, чтобы поддерживать Сарданапала в воздухе, и Ягге, увидев это, быстро забрала его и передала ученикам, помогавшим ей в магпункте.

Медузия едва держалась на ногах, но продолжала идти. Ягге только подняла руку, чтобы выпустить искру, но тотчас была остановлена тихим сопротивлением в голосе Медузии:

— Даже не думай об этом.

Она прекрасно знала, что Ягге собиралась наколдовать носилки и положить её на них, но не собиралась идти на поводу. Никакие попытки переубедить её не сработали. Медузия знала, сколько раненых лежало в магпункте и в каком они были состоянии. Она могла идти сама и не тратить время и силы Ягге.

Когда они добрались до магпункта, Ягге усадила её на кровать и принялась осматривать. Медузия отмахнулась, сказав: «Я в порядке. Лучше помоги ему». И махнула рукой в сторону Сарданапала, возле которого суетились ученики.

— Что случилось? — спросила Ягге, продолжая осматривать Медузию.

Волосы были плотно стянуты лентой на затылке, на правой скуле кровоточил глубокий порез, руки сильно дрожали, а подол мантии был запачкан пятнами засохшей грязи. На первый взгляд казалось, что никаких серьёзных ран не было, но Ягге не привыкла полагаться на «первый взгляд».

— Нас ждали. Нежить окружила нас за несколько секунд, мы даже не успели осознать. Пока разбирались с ней, уже подоспела Та-кого-нет. Я пыталась держать оборону и отбивать заклинания, но она всё наступала и наступала. Тогда Сарданапал произнёс какое-то заклинание… Я даже не услышала. Всё ослепило вспышкой. Чумиха исчезла… А Сарданапал упал весь бледный.

Голос Медузии дрогнул, и она замолчала. Ягге похлопала её по плечу и сказала:

— Я, кажется, поняла, что это было за заклинание. Ты молодец, ты всё сделала правильно. Дальше моя работа. Посиди, отдохни, ладно?

Медузия кивнула, понимая, что «посидеть, отдохнуть» у неё навряд ли получится. Она была напугана и взволнована случившимся с Сарданапалом и не могла отвести от него взгляд.

Весь бледный. Дышит через раз.

Ягге принялась накладывать на него диагностические заклинания и изучать разного рода диаграммы. Изредка она хмурилась, и это заставляло Медузию волноваться ещё больше.

Она так много не успела ему сказать. Так много откладывала на окончание войны, но лишь сейчас поняла, что даже их бессмертие не было гарантией того, что они переживут эту войну. Она впервые боялась смерти. Не своей. Его. Она боялась, что всё закончится вот так внезапно и без шанса что-то исправить.

— Чёрт, — тихо выругалась Ягге, смахивая одним движением около дюжины диаграмм .

— Что? — не удержавшись, спросила Медузия.

Ягге повернулась к ней и посмотрела так, словно уже успела забыть о её присутствии. Но потом взгляд её немного смягчился, и она сказала:

— Ничего. Просто он использовал достаточно тёмный ритуал, поэтому у меня есть опасения.

— Какие именно?

Медузия требовала чёткого ответа. Ягге долго размышляла, стоит ли втягивать её в это, ведь сама Медузия сейчас не в лучшей форме. Но потом она подумала, что в последнее время они с академиком проводили слишком много времени вместе, и, возможно, у неё могло найтись решение…

— Тёмная магия не просто так зовётся тёмной. Подобного рода ритуалы высасывают слишком много силы и требуют жертву. Обычно это кровь. Но не это главное. Сарданапал и без того был слишком слаб, и ритуал буквально высосал из него все оставшиеся силы. Он жив сейчас только благодаря собственному бессмертию. Только оно держит его в этом мире, потому что дух его уже не здесь. Ему потребуется много времени на отдых, но даже в том случае, если он вернёт себе все силы, я опасаюсь, что он не сможет вернуться.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что сейчас он находится на границе двух миров. Время и память работают там иначе, чем здесь. С каждой секундой он всё больше забывает о том, что связывает его с этим миром. А если он не вспомнит, то не сможет вернуться.

— Ты имеешь в виду… Лимб? — с трудом выговорила Медузия. — Но я думала, это выдумки.

— Лимб — это один из гипотетических способов убить бессмертного. Оттуда очень сложно вернуться.

Медузия почувствовала, как в груди всё сдавило и она перестала дышать. Ей казалось невозможным сделать даже маленький вдох. Она не понимала, почему всё было именно так.

— И нет никакого варианта, чтобы помочь ему?

Голос дрожал. Глаза защипало.

— Вариант-то есть, но он слишком рискованный. Один неверный выбор, и мы собственными руками отправим его в могилу.

Ягге успела перебрать в голове тысячи вариантов, заведомо зная, что выигрышный лишь один. Но осмелиться на него? Она даже не знала, кого выбрать.

— Что за вариант? — не раздумывая, спросила Медузия.

— Можно задействовать магию крови. Тоже своего рода ритуал, но светлый. Выражаясь простым языком, если бы у него был человек, ради которого он бы несомненно вернулся, мне достаточно было бы нескольких капель его крови, чтобы совершить ритуал. Эта кровь удержит его сознание в нашем мире, потому что связь будет такой сильной, что он попросту не сможет забыть. Даже в Лимбе. Но такую связь невозможно создать. Её можно лишь укрепить. Иными словами, это должен быть человек, с которым он уже сильно связан.

Медузия сильно задумалась. Что если?.. Можно было рискнуть. Для неё он был таким человеком, но не факт, что она была такой для него. Но все эти века, что они провели вместе. То, как он бережно к ней относился. То, как старался всячески сделать комфортным её жизнь здесь. Всё это было похоже на то, что он считал её такой же близкой ему, как и она сама думала о нём. Даже если эти отношения были за гранью любви, они всегда были близкими друзьями, а этого уже было бы достаточно.

— Используй мою кровь, — услышала Медузия сдавленный шёпот, не сразу поняв, что голос принадлежал ей.

— Что?

Ответственность за этот выбор предстояло нести только ей. Больше было некому. Насколько она знала, он ни с кем не был так близок, как с ней. По крайней мере, в последнее время. Она была единственной, кто мог пойти на этот риск. Она была единственной, кто хоть что-то знал. А значит, этот груз должен был лечь на её плечи. Другого варианта не было.

— Моя кровь может подойти. Займись этим как можно скорее.

В голосе проскользнули металлические нотки. Медузия была тверда и непреклонна. Она ухватилась за этот шанс и была готова рискнуть всем. Без него они проиграют войну, и если он и выберется из Лимба, то очнётся уже за Жуткими воротами. И это ещё в лучшем случае. Игра стоила свеч.

— С ума сошла? Ты хоть понимаешь, что если ритуал не сработает, то вы оба умрёте? — возмущённо сказала старушка, но Медузия поняла, что за криком возмущения скрывался страх.

Ягге понимала, что может потерять Сарданапала в этой войне. Они были друзьями. Не такими, каких требовал ритуал, но они были. И она могла сегодня его потерять. Но потерять двух друзей — было уже слишком.

— Это может сработать. Вероятность очень высока, и мы не можем упустить эту возможность вернуть его.

Медузия понимала, как жалко это звучало, но она настолько стала одержима этой мыслью, что это может его спасти, что была готова спорить и кричать, лишь бы только заставить Ягге сделать это.

Она любила его… И не могла его потерять…

Она только сейчас в полной мере это поняла. Догадки роем летали в голове уже давно, но лишь сейчас она поняла это так отчётливо и ясно. Только сейчас у неё хватило смелости признаться в этом хотя бы себе.

Она любила его…

И, кажется, это чувство слишком явно отразилось на её лице, потому что Ягге, готовая спорить и отговаривать её, замолкла на полуслове, стоило ей только заглянуть в её глаза. Они долго молча смотрели друг на друга, пока возле соседних коек с каким-то шуршанием вертелись ученики, пытаясь помочь другим.

— Ладно, — лишь прошептала Ягге, словно поставив точку в своих размышлениях.

Медузия не была готова к тому, что Ягге так быстро сдастся, поэтому не смогла сдержать удивлённого вздоха, но старушка учтиво его проигнорировала и, тяжело ступая, направилась в свою каморку.

Прошло всего несколько минут, прежде чем она вернулась, неся в руках какой-то кинжал с резной медной рукоятью и белоснежный кусок ткани. Она положила всё на небольшой столик возле кровати академика и подошла близко к Медузии.

— Сначала мне нужно залечить твои раны. Для ритуала ты должна быть в относительном здравии, поэтому, если хочешь помочь, не мешай мне, договорились?

Тон Ягге был суровым и твёрдым. Она всегда разговаривала так, когда работала. В особо тяжёлых случаях, когда от неё зависела чья-то жизнь, она и вовсе становилась несносной. Наверное, поэтому всегда работала одна. Медузия с пониманием относилась к этому и никогда не осуждала подобного поведения со стороны Ягге. Ей казалось, если бы она сама столько веков работала в магпункте, её нервы уже давно бы сдали.

Дождавшись молчаливого кивка, Ягге принялась обрабатывать и заговаривать порезы и ссадины. В ходе углублённой диагностики обнаружилась трещина на правой лучевой кости у Медузии, которую Ягге тотчас принялась залечивать. Медузия сидела молча и смотрела на бледное лицо Сарданапала, молясь о том, чтобы ритуал сработал и он пришёл в себя.

— Перед началом ритуала я дам тебе краткий инструктаж, — спокойно сказала Ягге, продолжая колдовать над рукой Медузии, чем заставила её обратить на себя пристальное внимание. — Там лежит кинжал Асклепия. Это единственный артефакт божественной силы, который не источает тёмную магию. Им я сделаю тебе поперечный порез на ладони. Говорю сразу: будет очень больно. Унять эту боль нельзя будет до конца ритуала. Я не жду от тебя, что ты стойко её переживёшь. Ты можешь стонать, кричать, всё что угодно. За исключением одного… Не шевели рукой. Делай что хочешь, но не вздумай дёрнуться.

Медузия внимательно слушала и изредка кивала. Пока ничего шокирующего она не услышала. Боль её не пугала, от ритуальной магии она меньшего и не ожидала.

— Второй момент. Когда я сделаю порез на твоей ладони, точно такой же порез я сделаю на ладони Сарданапала и соединю ваши руки, чтобы твоя магия смогла отпечататься в его магическом ядре. Когда всё закончится, я обработаю твой порез и наложу повязку.

Медузия вновь кивнула, полагая, что Ягге, закончившая с её рукой, закончила и со своим инструктажем, и уже приготовилась начать ритуал, как вдруг Ягге произнесла:

— Однако это ещё не всё. Шрам на ладони останется у тебя навсегда. Ты не сможешь его свести или замаскировать. Кроме того, заживать он тоже будет долго. По крайней мере, пока Сарданапал не придёт в себя, потом твой порез затянется настолько быстро, насколько быстро будет идти на поправку Сарданапал. Отныне вы будете в какой-то степени связаны. И это ещё одна новость. Со временем порезы у вас обоих затянутся, но они будут очень чувствительны к вам самим. Я имею в виду, что если один из вас получит какое-то ранение или будет в смертельной опасности, то другой всегда будет чувствовать это сильной болью в шраме.

Медузия не видела никаких препятствий для свершения ритуала. Если Ягге думала, что подобные рассказы испугают её и заставят отступить, то она плохо её знала.

— Я поняла. Мы можем уже начать? — нетерпеливо ответила Медузия.

Когда Ягге сделала разрез на ладони, боль оказалась действительно нестерпимой, и Медузия вскрикнула. Она боялась пошевелить ладонью, боялась потерять контроль, и, наверное, только это помогло ей справиться. Боль была такой, словно ладонь рассекли раскалённым железом. Она тихо стонала, но продолжала напоминать себе о том, что ей нельзя двигаться.

Ягге в это время сделала такой же порез на ладони академика. Он даже не шелохнулся, и Медузия подумала о том, что, наверное, это из-за того, что душа его уже была далеко в Лимбе, и он попросту не мог чувствовать боль. Иначе он бы хоть как-то отреагировал. Хотя это было и к лучшему. Медузии не хотелось, чтобы ко всему прочему, что он уже пережил, он чувствовал ещё и эту боль, с которой она пыталась справиться прямо сейчас.

Когда их ладони соприкоснулись, стало как будто чуточку легче. Боль не ушла, но Медузия почувствовала такое родное тепло и ощутила, как её наполняет спокойствие. И она предпочла воспринять это как хороший знак.

Ягге что-то шептала на латыни, но Медузия даже не слушала её. Она хотела, чтобы ритуал сработал. Это всё, чего она просила в эту минуту.

Когда всё закончилось, боль уменьшилась в разы. Сразу же. Ещё до того, как Ягге предприняла какие-то попытки обработать рану. Когда повязка была наложена, Медузия даже подумала, что перестала ощущать боль. Она почти не чувствовала руку.

Ягге попросила её лечь в кровать, объясняя всё это тем, что в ближайшее время ей потребуется хороший и долгий отдых. В любой другой раз Медузия бы принялась отмахиваться, но сейчас она и правда валилась с ног и едва ли могла о чём-то думать. Ей хотелось закрыть глаза и проспать несколько часов, ни о чём не заботясь. Она уже и не могла вспомнить, когда в последний раз спала нормально. Война слишком вымотала её. Поэтому она позволила Ягге уложить её и уже даже не видела, как старушка бережно накрывает её одеялом.

* * *

Тихий стук в дверь вывел Медузию из воспоминаний. Она быстро обернулась к двери и увидела Ягуна. Он стоял в дверном проёме, облокотившись плечом о стену, и смотрел на неё. Медузии показалось, что её охватило дежавю. Однажды они уже находились в такой обстановке при таких обстоятельствах. Правда, тогда он проник в её мысли и краснел за это от стыда, а сейчас стоял так спокойно и смотрел ей в глаза. Такой повзрослевший. Он не только догнал её ростом, но и даже его взгляд из озорного и шутливого превратился в глубокий и осмысленный. И её охватила мысль, что дети отчего-то растут слишком быстро… Даже чужие.

— Простите, я не хотел вам помешать, — начал Ягун, нервно проведя ладонью по шее. — Просто я волновался за Таньку и вот решил…

— Всё в порядке, ты не помешал, — спокойно ответила Медузия, убирая свою ладонь с руки Тани.

Этот жест, очевидно, не укрылся от Ягуна, заставив его отвести взгляд. Но он промолчал.

— Ягге как раз занимается приготовлением эликсира.

— Оу, это отличная новость, — вмиг воодушевился он. — Если бабуся знает причину, она точно вмиг поставит Таньку на ноги.

Внук Ягге хохотнул и снова потянулся ладонью к шее. Ему было слегка не по себе от того, что он застал Медузию рядом с Таней, и это не укрылось от внимания Медузии.

— Как там Валялкин? — решила поддержать Медузия. — Ты ведь уже был у него?

Она прекрасно понимала, что раз Ягун решил наведаться к Тане, куда вход был запрещён, то уж к Ваньке, которого не охраняли так тщательно, он прорвался едва ли не с самого начала.

После произошедшего Медузия прониклась глубоким уважением к Ваньке. И, пожалуй, она даже была ему благодарна. Он оказался первым, кто понял, что к чему, и рванул на пылесосе спасать Таню. Он страховал её до последнего. Даже Маланья с трудом смогла оторвать его от Тани.

— Да ерунда, отделался десятком ссадин, — легко отмахнулся Ягун. — Рвался к Таньке, но я отговорил его.

— И пришёл сам, — слегка язвительно уточнила Медузия.

— А как не прийти-то? Танька — она же своя. Я ведь волновался больше, чем за себя, — нарочито обиженно ответил он.

Медузия усмехнулась. Ягун даже в такие важные моменты умудрялся хохмить и паясничать. Если бы он когда-то начал относиться к чему-то и вправду серьёзно, она бы, наверное, даже забеспокоилась.

— Ладно, шутки в сторону. Говори уже, что так хочешь, но боишься сказать.

По его нервным подёргиваниям и тому, как он постоянно потирал шею, она сразу поняла, что он что-то хотел сказать, но что-то, очевидно, ему мешало. Медузия не любила тратить время на пустые разговоры и всегда предпочитала переходить сразу к сути.

— О чём вы? — наигранно удивённо спросил Ягун, на что Медузия недовольно фыркнула.

— Ты уже потратил пятнадцать минут моего драгоценного времени, а это не то, что я привыкла прощать.

Ягун тотчас сник и перестал широко улыбаться, став внезапно серьёзным и слегка озадаченным.

— Я ничего не хотел сказать, я хотел спросить. Но боюсь, что это не моё дело.

Медузию удивила такая формулировка. Ягун редко следил за языком и сдерживал себя в чём-то. Однако же если делал это, то делал весьма умело и не без причины. Она-то уж знала.

Если вспомнить всё когда-либо сказанное им, то можно было подумать, что даже свои шуточки и «случайно обранённые» фразы он заранее планировал. Медузия знала его с рождения и даже обучала его, когда он был совсем маленьким, хотя больше с ним всё-таки занимался Сарданапал, обучая его правильно обращаться с собственным даром подзеркаливания. Его школа чувствовалась очень явственно.

Ягун мог придуриваться кем угодно, но дураком точно не был. Он зачастую строил из себя шута, но что касалось его слов, когда дело доходило до поистине серьёзных тем, он всегда хорошо обдумывал всё прежде, чем сказать это вслух.

На мальчишку с рождения давило его умение подзеркаливать. Он не умел контролировать себя и подзеркаливал всех подряд, потом болтая без умолку. Оттого Сарданапал и взялся за его раннее обучение, объясняя, какая большая ответственность на нём висела. Ягун слишком рано научился молчать о чужих тайнах, и это в какой-то степени наложило свой отпечаток. Это взрастило в нём умение быстро и тщательно обдумывать сказанное. Он с шести лет не выболтал ничего случайно. Он мог шутить о каких-то мелочах, увиденных в чужих мыслях, но никогда не выдал ничьего секрета. Хотя Медузия знала, что она три года назад была далеко не первой и не последней, чьи свято хранимые тайны он увидел.

Поэтому и сейчас он сказал то, о чём наверняка успел не раз подумать… И всё же Медузии стало любопытно.

— Попробуй спросить, а там решим, насколько это не твоё дело.

Ягун задумался на мгновение, затем оттолкнулся от стены, взял рядом стоящий стул и пододвинул ближе к Медузии, садясь на расстоянии десяти шагов.

— Когда я в прошлый раз случайно вас подзеркалил, я видел часть пророчества Древнира… — начал он издалека, но с самой сути.

Медузии не понравилось начало, и она уже подумала, что это и правда не его дело. Каким бы ни был вопрос. Но всё же продолжала слушать.

— Так? — терпеливо подтолкнула его к продолжению Медузия.

— Уверен, там сказано, почему Танька не должна знать о… — он на мгновение запнулся. — …вашем родстве. Но насколько долго она не должна знать?

Вопрос показался Медузии максимально нелепым и странным. В самом деле, учитывая любопытство Ягуна, было странно, что он задал вопрос, который мог не дать ему никакой информации. В самом деле, зачем ему знать, насколько долго Таня не должна была обо всём узнать. В его духе было скорее спросить о причинах, но не о сроках.

— Хочешь нарушить клятву?

Медузия всегда пренебрежительно относилась к людям, отвечающим вопросом на вопрос, считая это дурным тоном, но сейчас сама не смогла сдержаться.

— Даже если бы хотел, не смог. Вы учли все мои уловки, и мне пока не удалось придумать ничего, чтобы обойти вашу клятву, — с досадой ответил Ягун, хотя оба они понимали, что он опять паясничает.

— В пророчестве нет ничего о времени, — игнорируя выпад Ягуна, сказала Медузия, втайне надеясь, что этим вопросом всё и закончится и она отделается малой кровью.

— Совсем ничего?

Ну да, это же был Ягун. Какое ещё «отделаться малой кровью»?

— По контексту можно предположить, что это случится уже после того, как она покинет Тибидохс, но это не точно. В любом случае пророчество ещё не свершилось до конца, и там остались строки, значение которых мы до сих пор не можем расшифровать точно.

Ягун на мгновение задумался, а потом его взгляд озарился новым предположением. Медузии это сразу не понравилось, и она почти догадалась о его истинной цели. Он уже открыл было рот, чтобы задать новый вопрос, но Медузия его перебила:

— Пророчество я тебе читать не буду, — предвосхищая его вопрос, грозно отрезала она, и Ягун тотчас закрыл рот и сник. — Это всё?

— Да, — уныло ответил Ягун.

Он явно рассчитывал на более информативный ответ или на полное его отсутствие, а не на такой размытый.

— Спасибо за ответ, — вежливо поблагодарил он и быстро встал, возвращая стул на место. — Я, пожалуй, уже пойду. Засиделся. Не буду больше мешать. Зайду завтра. Думаю, бабуся до утра Таньку поднимет.

Он поднял большой палец вверх для бóльшей убедительности и широко улыбнулся. Медузия лишь кивнула, и Ягун быстро скрылся за дверью, оставляя её с Таней наедине.

Примечание: Таймлайн — «Таня Гроттер и Проклятие Некромага». Глава 6, после разговора Тани и Медузии.

Музыкальная тема: Cengizhan Yavuzer — Angels

Сарданапал стоял у окна и всматривался в россыпь звёзд на небе, когда послышался тихий щелчок дверного замка и сонное мурлыканье сфинкса следом. Лёгкая улыбка тотчас озарила его лицо, и Сарданапал обернулся.

Медузия закрыла за собой дверь и потрепала за ухом сфинкса, что принялся тереться о её ноги, продолжая мурлыкать. Затем она выпрямилась и прошла вглубь кабинета.

— Прости, что так долго, — сказала она, чмокнув академика в щёчку.

И следом ловко, но элегантно сбросила туфли, ступая на пол босыми ногами. Ступни обожгло холодом, и с кольца академика тотчас оторвалась искра и растворилась в паре метров от её ног. Пол сразу же потеплел, и Медузия благодарно улыбнулась.

— Я думал, ты уже сегодня не вернёшься. Андрей снова не сдал, и ты решила прикончить его руками вервольфов? — насмешливо спросил он.

— Нет, я приберегла это для следующего месяца. У него осталось две попытки, поэтому вервольфам осталось потерпеть совсем немного.

Медузия сказала это с таким убийственным спокойствием, что никто бы не смог уверенно сказать, шутила ли она или была настроена решительно. Иногда она и вправду устраивала нерадивым ученикам уроки жизни, ставя их в условия реальной опасности. Зато её дисциплину осваивали все, вплоть до самых заядлых двоечников, а её заклинания выжигались на подкорке каждого ученика, не раз помогая тем сохранить себе жизнь в экстренных ситуациях.

Андрей не станет исключением. Он лишь отнимал у Медузии больше её личного времени, чем другие, за что она ещё успеет выставить ему счёт, но это вовсе не значило, что он не освоит её предмет.

— Он ещё не понимает, насколько великий дар ему достался. Ему просто нужно время. Вот увидишь, пройдёт всего пара лет, и он добьётся большого успеха, — как всегда снисходительно заметил Сарданапал.

— Возможно. Но если он будет выжидать время, пытаясь понять себя, он не доживёт до этой чудесной минуты прозрения. Поэтому хочет он того или нет, но ему придётся выучить пару-тройку моих уроков.

Сарданапал усмехнулся на её слова. Медузия всегда была чрезмерно язвительна и полна сарказма. Особенно когда с её методами не соглашались. Снижать планку для неё было непозволительно. Она не удостоила такой привилегии даже собственную дочь и нисколько об этом не жалела.

— Ты чем-то обеспокоена, — даже не спрашивал, а утверждал Сарданапал.

Он всегда тонко чувствовал её настроение. Для Медузии всегда оставалось загадкой, как он замечал любую перемену в ней. Она на мгновение задумалась, вспоминая события прошедшего вечера, а затем молча подошла к дивану, располагавшемуся в самом углу кабинета, и присела, подгибая под себя правую ногу.

Сарданапал подошёл вслед за ней к другому краю дивана и сел напротив, поворачиваясь к ней лицом.

— Ко мне заходила Таня сейчас вечером, — туманно начала она.

Сарданапал молчал, давая ей время продолжить.

— Она зашла случайно. Подумала, что это её комната, и ворвалась, когда мы с Андрэ уже заканчивали наше занятие. Когда поняла, что к чему, попыталась сбежать, но я не позволила.

— Ты считала её доминанту? — догадался Сарданапал.

У Медузии никогда не было тяги к подзеркаливанию. Даже Сарданапал изредка грешил этим, но она — никогда. Её методы охватывали куда больше, чем просто чтение мыслей. Она по одному взгляду могла понять эмоциональное состояние любого и узреть все одолевающие сомнения. Её метод работал куда тоньше и изящнее и давал больше информации. Но в совершенстве им овладеть в своё время удалось только ей одной.

— Да, — как будто нехотя призналась она.

Медузия долго молчала, прежде чем продолжить. Их разговор с Таней до сих пор не давал ей покоя. Она была какой-то… Не такой, как обычно. Слишком скрытной. В последнее время она часто демонстрировала своё доверие Медузии и даже позволяла себе разговаривать с ней открыто, не боясь осуждения или наказания. Но сегодня… Сегодня она была другой.

— Она как никогда близка к унынию. В ней столько сомнений и внутренней борьбы, что она уже на пределе. Но я не пойму, что так её беспокоит.

Сарданапал на мгновение задумался, потом лёгким движением снял очки и потёр переносицу. Движение было настолько естественным, что он даже не задумывался о том, что делает. Но именно это движение и выдавало в нём предельную сосредоточенность и озабоченность.

— Кажется, я знаю, в чём дело, — после минутного молчания отозвался он, вновь смотря на Медузию.

Она молчала, ожидая продолжения, и Сарданапал добавил:

— Мне кажется, она что-то знает о Глебе. Это и служит причиной её сомнений и беспокойства.

— О чём ты? — удивлённо спросила Медузия, уже догадываясь, о чём пойдёт речь.

— Помнишь, не так давно к нам в школу приходили эти прихвостни из Магщества? — издалека начал он.

— Конечно помню. Кощеев мне весь зудильник оборвал, — с недовольством высказалась она.

Взгляд Сарданапала тотчас стал каким-то колючим и слегка недовольным, но Медузия прекрасно понимала, что этот взгляд был направлен не на неё, а на мерзкого старикашку, которого она, не подумав, упомянула в разговоре только что.

— Он тебе звонил? — сурово спросил академик.

Он всегда был мягким и добродушным, но, когда дело касалось близких ему людей, умел в мгновение ока становиться жестоким и гневным магом, не многим уступающим уровню Древнира. Многие всегда подтрунивали над ним и не верили, что он обладает той мощью, о которой всегда говорят, упоминая его. Но те, кто знал его со времён войн с нежитью, до сих пор помнят, как хладнокровен и бесстрашен он бывает в экстренных ситуациях.

Ягге всегда говорила, что академик Черноморов и Сарданапал — это две абсолютно разные стороны одной медали. Академик Черноморов выиграл две войны и выстоял при нападении Чумихи, не раз давая ей отпор. Во всех реальностях этих миров. Сарданапал же был добродушным старичком, обучающим детей и прививающим им ценности добра и света. И эти личности на удивление слишком хорошо уживались в нём.

Медузия прекрасно знала этот взгляд. Таким взглядом он смотрел в тот день, когда решил отправиться за Таней в Дубодам. Таким же тоном разговаривал со всеми, когда их дочь сбежала в опаснейшую тюрьму магического мира, чтобы вызволить оттуда Валялкина.

— Да, но я так и не ответила. А ты ревнуешь?

Она, как никто другой, знала, как именно погасить в нём вспыхнувшее пламя. Он слишком хорошо умел контролировать свои эмоции, но Медузия знала, что Сарданапал как разъярённый дракон готов был плеваться огнём и сжечь всё дотла, если его родные были в опасности. И для него не было принципиальной разницы, была ли это угроза жизни или личному пространству.

После её вопроса он тотчас смутился, взгляд его смягчился, и он на мгновение опустил глаза. Заминка продлилась не больше пяти секунд, и он снова посмотрел на неё, но уже спокойно и мягко. Как смотрел только на неё.

— Я никогда не оскорбил бы тебя ревностью.

Он всегда считал ревность оскорбительной. В первую очередь в отношении самой Медузии. Для него ревность значила недоверие и подозрение, а это никак не подходило под описание его отношения к ней. Она испытывала проблемы с доверием в самом начале их знакомства. И он слишком долго работал над тем, чтобы заслужить его. Унизить её собственным недоверием было для него непозволительным.

Медузия не смогла сдержать слабой улыбки, которую тотчас поспешила спрятать.

— Так что там с Таней? — вернулась она к изначальной теме.

— Франциск и Вацлав крайне настойчиво просили устроить им беседу с Таней.

Медузия сразу поняла, что Сарданапал излишне мягко описывал действительность. В его «Настойчиво просили» она отчётливо слышала «Требовали, не терпя возражений». Лицо её не выражало никаких эмоций, однако передние пряди лениво зашевелились и издали тихое недовольное шипение. Всё говорило о том, что пока она была в состоянии слушать, игнорируя собственные эмоции, но механизм уже был запущен, и лучше для всех было бы ей узнать, что они разговаривали с Таней крайне вежливо и почтительно.

— Таня поставила их на место в рекордные сроки. Франциск был в ярости и даже не нашёлся что ответить, — насмешливо продолжил Сарданапал, делая вид, будто не заметил её нарастающего негодования.

Однако было ясно как день, что этой фразой он пытался убить двух зайцев сразу: внести ясность, что Таня была в безопасности, тем самым погасив вспыхнувшее пламя в душе Медузии, и показать, что их дочь очень многое унаследовала от своей матери.

Лицо Медузии по-прежнему не выражало никаких эмоций, но уловка сработала и нарастающее шипение тотчас затихло.

— Однако они долго пытались выяснить у Тани, не знает ли она, где находится Глеб. И хоть она отвечала на их вопросы уверенно и ничем не показала своей осведомлённости, мне показалось, что она знает о его местонахождении больше, чем хотела бы показать.

Взгляд Медузии стал более суровым, брови нахмурились, и она на мгновение о чём-то глубоко задумалась. Сарданапал терпеливо ждал её реакции. Она слегка закусила нижнюю губу, обдумывая услышанное, что выдавало в ней крайнюю степень обеспокоенности.

Сарданапал давно уже усвоил, что Медузия теряет контроль над собственными жестами, когда глубоко обеспокоена или задумчива.

— Ты думаешь, что она не так давно встречалась с ним? — наконец озвучила она терзавший её вопрос.

По её интонации было сложно понять, спрашивала ли она Сарданапала или себя саму, но академик ответил.

— Я не знаю точно, я могу лишь подозревать, а подозрения — штука крайне опасная. Я лишь знаю, что за день до этого разговора Гардарика засекла незваного гостя, коим вполне мог быть Бейбарсов.

— Чёртов некромаг! — зло выругалась Медузия, не потрудившись даже попытаться сдержать свои эмоции. — Он мне с самого первого дня не понравился.

Волосы вновь зашипели — в этот раз громче, — а передние пряди, не сдержавшись, превратились в маленьких змеек. Они беспокойно шевелились, то и дело высовывая раздвоенный язычок, и озирались по сторонам в поисках того, кто так сильно разозлил их хозяйку. Виновника найти так и не удалось, и через пару минут они слегка утихли, хоть превращаться обратно в волосы и не спешили.

— Так или иначе, нам нужно быть готовыми к тому, что Глеб может появиться в любую минуту, — сдержанно продолжил академик. — Но это ещё не всё. О том, что в темнице Чумы сейчас заточён Тантал, ты, конечно же, знаешь, однако тебе следует знать ещё кое-что. Совсем недавно я узнал, что Глеба разыскивают за кражу особо опасного и тёмного артефакта. Этим артефактом, как оказалось, является Жидкое зеркало Тантала.

Медузия не смогла сдержать вздоха и тотчас удивлённо прикрыла рот рукой. Она слышала об этом артефакте очень давно, и уже тогда о нём ходили разные легенды и россказни. Однако сколько бы вариаций истории ни было, все они сводились к тому, что артефакт был очень тёмным и устрашающим. Никто никогда не осмеливался даже в мыслях желать заполучить его. А тут… Мальчишка…

— Учитывая, что в наших подвалах спрятан сам Тантал, неизвестно, как поведёт себя Зеркало и сам Глеб. Я собираюсь посвятить всё своё время, чтобы проанализировать каждый из возможных вариантов и обезопасить школу.

Медузия ненадолго задумалась, анализируя услышанное. Мысли её уходили далеко за пределы этого кабинета. Её мучал вопрос, насколько много знала Таня обо всём происходящем. Её беспокоило, что она могла если не прямо, то косвенно быть причастной к истории с Бейбарсовым. А если так, то какую роль она планировала сыграть во всей этой истории? А ещё она думала о предстоящем матче со Сборной Вечности и о её десятом игроке. Они с Соловьём как-то обсуждали это ещё тогда, когда он только выдвинул предложение данного матча. И они оба подозревали, что Леопольда Гроттера на поле заменит Тантал, ибо ни для кого не было секретом, как сильно он всегда стремился занять его место. Но если это произойдёт на самом деле, не означало ли это, что…

— Я уже думал об этом, — прервал Сарданпал, даже не скрывая того, что подзеркалил Медузию. — Если это произойдёт, то мы уже ничего не сможем сделать. Если Тантал завладеет телом мальчишки, тогда исход будет зависеть только от воли Глеба. Насколько он окажется силён, чтобы противостоять самому Танталу.

Медузия внимательно всматривалась в его глаза. Он был глубоко задумчив и озабочен и даже не смотрел на неё, устремив взгляд куда-то вдаль, сквозь неё. Она вдруг в полной мере осознала, насколько сильно он был обеспокоен происходящим.

— Это будет самый нежелательный исход, потому что в случае проигрыша Глеба мы ничего не сможем сделать. В этом случае нам лишь останется надеяться на силу воли Глеба и больше ничего.

Медузия пересела ближе к Сарданапалу и мягко прикоснулась к его ладони. У него были холодные пальцы, и она осмелилась сжать его руку чуть сильнее. Он тотчас обратил на неё свой взгляд и слегка улыбнулся. Улыбка получилась вымученной и уставшей, и она не смогла сдержаться. Она ласково провела другой ладонью по его щеке, а затем потянулась к его губам, оставив на них лёгкий поцелуй. Его взгляд сразу же потеплел и сфокусировался на ней. Она, как никто другой, знала, как вывести его из состояния глубокой задумчивости и обеспокоенности.

Он мягко перехватил её ладонь и поднёс к губам, оставляя слабый поцелуй на кончиках пальцев. Он всегда так делал, когда она к нему прикасалась. Особенно в такие минуты, полные глубокого единения. В такие минуты Медузии казалось, что даже их души сплетались воедино, и они сами становились единым организмом. Первое время она очень много об этом задумывалась, но в конце концов пришла к выводу, что, вероятно, это и было тем, что люди обычно называли любовью. Но только истинной, а не тем мимолётным чувством, которому присваивали это имя.

— Всё будет хорошо, вот увидишь, — тихо прошептала она, ободряюще улыбаясь.

Сарданапал не сдержал ответной улыбки и слегка кивнул, подтверждая её слова. Казалось, будто для себя самого. Медузия мягко провела кончиками пальцев по его лбу, смахивая прядь волос. Взгляд его с каждой секундой становился всё спокойнее и ласковее. Он и сам ощущал, будто все разом навалившиеся проблемы постепенно отпускали.

Даже если это продлится всего лишь один вечер, а завтра всё вернётся на круги своя, это стоило того.

Иногда Сарданапал думал, что, если бы не Медузия, он бы давным-давно выгорел и сдался. Она была его тихой гаванью, последним согревающим лучиком лета, вечером пятницы. Она была его смыслом жизни. Той, ради которой хотелось жить дальше. Той, что давала ему сил даже там, где их уже не было.

Сколько бессмертных молили о собственной смерти, не справившись с бременем вечности? Сколько таких были сломлены и уничтожены? Сколько из них полегли в вечной войне с Чумихой, не сопротивляясь её нападкам? Старуха слишком хорошо знала, как расправиться с бессмертными. Иногда Сарданапалу казалось, что если бы он не встретил Медузию несколько тысяч лет назад, то его жизнь рано или поздно закончилась бы также.

Но каким-то чудом он вытянул у судьбы золотой билет.

Она всегда твердила, что он спас её на том острове, но на самом деле всё было с точностью до наоборот. Это она спасла его тогда. И продолжает спасать по сей день.

— Ты думаешь, она и правда мечется между Бейбарсовым и Ванькой? — внезапно спросила Медузия, смотря ему в глаза.

Её взгляд был слегка обеспокоен, но всё такой же твёрдый и уверенный, как всегда. Сарданапал мысленно усмехнулся таким обращениям, которые Медузия дала двум мальчишкам. Уже по этой формулировке можно было понять её отношение к обоим. Она всегда чётко разделяла людей на тех, кто вхож в её круг доверия, и тех, кого она держала на расстоянии.

Если Сарданапал всех учеников называл по именам, то Медузия по именам называла лишь тех, кто заслужил её одобрение. Она старалась тщательно это скрывать, но привычка иногда выдавала её. Хотя, признаться честно, никто из учеников за столько веков так и не разгадал эту загадку.

— Я не могу знать этого точно, Меди. Но всё говорит о том, что она не может прийти к покою.

— Бейбарсов ей тоже не даст этого покоя, — язвительно заметила Медузия.

Сарданапал вспомнил, как подозрительно она относилась к Ваньке в самом начале, когда Таня только приехала в Тибидохс. Вспомнил, как она негодовала, когда каждый раз узнавала об их ночных скитаниях по замку, которые устраивал ещё юный Ягун. Сейчас и он стал чуточку спокойнее, хотя всё так же лез на рожон.

Медузия часто говорила, что она поубивает Ваньку и Ягуна быстрее, чем они закончат Тибидохс, настолько она беспокоилась за Таню, попавшую в их компанию. Сарданапал её всегда успокаивал и просил подождать годик-другой, чтобы оценить ситуацию. И, как оказалось, не зря. Они втроём стали самой сплочённой командой и всегда стояли горой друг за друга. Сарданапал тихо гордился, а Медузия продолжала присматриваться, хотя уже и не лютовала на их счёт.

Она даже не заметила, когда именно сменила гнев на милость в отношении Ягуна. Это произошло так плавно, что ускользнуло от её собственного внимания. Пожалуй, её подкупил тот факт, что юный мальчишка, сумевший подзеркалить её однажды, за столько лет не выдал её секрет, проявив всю свою ответственность и зрелость. Хотя она не сомневалась в том, что этот пройдоха давно бы нашёл лазейку в клятве и выболтал всё, что знал, если бы этого захотел.

С Ванькой всё произошло намного резче. Она отчётливо помнила тот момент, когда всё изменилось. Ягун не претендовал на сердце её дочери, оттого к нему у Медузии было чуть меньше требований. В отличие от Ваньки… Медузия помнила тот день, когда Таню прокляли на матче в Магфорте два года назад, после чего Ягге очень долго возилась с ритуальной магией и приготовлением эликсира.

В тот миг, когда Таня начала стремительно падать, Ванька оказался единственным, кто сориентировался быстрее всех, и бесстрашно рванул вперёд на чихающем пылесосе. Медузия бежала вдоль трибун, параллельно пытаясь страховать Таню, но её магии впервые оказалось недостаточно. Она бы не успела добежать так быстро, чтобы что-то предпринять. А Ванька смог. И сделал. Он рисковал собственной жизнью, чтобы спасти её дочь, и Медузия после этого взглянула на него совсем другими глазами.

Бейбарсов же никогда ей не нравился. Он был слишком нахален, самоуверен, и его темнота не только завладела его душой, но и норовила затянуть к себе окружающих.

— Полагаешь, что Ванька — наиболее подходящий вариант? — внезапно спросил Сарданапал, выводя Медузию из собственных раздумий.

— Ванька не вариант, он живой человек, — педантично заметила она, отмечая, что обычно подобные замечания срывались с уст академика.

Сарданапал усмехнулся, очевидно подумав о том же, но вслух ничего не сказал, давая Медузии возможность продолжить свои рассуждения. То, что ей было что сказать, он отчётливо видел в её горящих глазах.

— Он своенравный, способен показать характер, когда это нужно, но вместе с тем… — она на мгновение задумалась, подбирая правильные слова. — Вместе с тем, он мягкий, понимающий и очень тонко чувствующий Таню. Он готов пойти ради неё в самое пекло, если это будет означать её спасение, и при этом никогда не потребует ничего для себя взамен. Он не пойдёт на поводу просто так, но всё равно будет думать о её благе. Поэтому да, я действительно считаю, что он подходит Тане больше. Бейбарсов никогда не сделает ничего для неё и её благополучия. Только для себя.

Сарданапал глубоко задумался над её словами, отмечая, что однажды эта мысль уже приходила в его голову. Когда Глеб пытался привязать Таню при помощи Локона Афродиты. Уже тогда Сарданапал понял, насколько сильно Тьма завладела мальчишкой. Глеб не пользовался его доверием, но Сарданапал, пообещав Тане в ту роковую ночь не вмешиваться в ситуацию с Локоном, до сих пор считал, что не вправе делать этого и сейчас. По крайней мере, пока Таня владела ситуацией, и ей ничего не угрожало.

Но, смотря на слегка отстранённый и глубоко задумчивый взгляд Медузии, Сарданапала внезапно охватила догадка.

— Постой, ты ведь не собираешься в это вмешиваться, не так ли?

Медузия тотчас обратила на него своё внимание. Взгляд её стал сфокусированным и больше не выражал глубокой задумчивости. Она выглядела полной решимости и уверенности. Сарданапал уже понял, о чём она думала, по одному лишь взгляду, но терпеливо ждал её ответа.

— Конечно нет, — как само собой разумеющееся сказала она.

Сарданапал заподозрил неладное. Он знал её больше трёх тысяч лет, чтобы не распознать в её голосе готовность к действиям. Медузия, конечно, была слишком умна, чтобы действовать слишком открыто и топорно. Она предпочитала мягкое и аккуратное давление там, где ей это было нужно. Но это не отменяло того факта, что она планировала сделать.

— Меди, — слегка укоризненно произнёс Сарданапал. — Ты ведь никогда не лезла в чужие дела и даже презирала это.

Передние пряди на голове Медузии слегка зашевелились и тихо зашипели, выдавая очевидное возмущение хозяйки.

— Я не собираюсь вмешиваться в их отношения, — слегка раздражённо повторила Медузия. — Я лишь скажу Бейбарсову, что если он сделает Таню несчастной или просто заставит её плакать, то от него живого места не останется.

Одна из прядей превратилась в змейку и озлобленно высунула раздвоенный язычок, очевидно представляя, как именно не будет оставлять живого места от молодого некромага.

Медузия никогда не бросала громких слов на ветер. Каждое сказанное ею слово было тщательно обдумано и взвешено. А учитывая её горячую натуру, никто бы не осмелился предположить, что она не способна воплотить свои угрозы в реальность. Она всегда свято оберегала то, что ей было дорого, а свою дочь — в особенности. Она давным-давно отказалась от своего дара обращать людей в камень, но если с Таней что-то случится, она не побрезговала бы обратиться и к своему тёмному божественному началу. И никакая некромагия её бы не остановила. Даже старуха, чей дар перешёл к Бейбарсову, Аббатиковой и Свеколт, боялась с ней связываться, очевидно понимая, кто выйдет победителем. Поэтому в интересах Бейбарсова было воспринять её слова всерьёз.

— И это ты называешь “не вмешиваться”? — с лёгкой полуулыбкой спросил академик.

Он прекрасно осознавал, насколько Медузия была взвинчена сейчас и что её не следовало даже пытаться переубеждать.

— Я не скажу ему ничего, что заставило бы его бежать от Тани. Он либо сделает всё, чтобы она была счастлива, а именно этого я и хочу для неё… — Медузия выразительно сделала паузу, прежде чем продолжить. — Либо он сбежит, испугавшись расплаты за то, что не сможет или не захочет этого сделать.

В её словах очевидно прослеживалась логика. Если бы Глеб любил Таню по-настоящему и хотел бы сделать её счастливой, то подобного рода слова и не напугали бы его. А если он не планировал брать в расчёт её счастье, то и рядом с ней ему было не место. Возможно, подобным поступком Медузия взяла бы на себя слишком многое, и сама Таня никогда бы этого не одобрила. Но девочка мучилась и металась, желая снять со своих плеч груз ответственности.

— Ваньку бы не напугали такие угрозы, — внезапно задумавшись, сказал Сарданапал.

Он вспомнил тот день, когда отчитывал ещё совсем юного Ваньку в своём кабинете, когда того обвиняли в убийстве Пуппера. Вспомнил, как Ванька говорил о том, что Тани никто не достоин и что он не раскаивается, что вызвал Пуппера на дуэль, ведь это значило защитить Таню. Вспомнил, как Ванькина спина медленно удалялась, когда мальчишка твёрдо решил сдаться магфордцам и отправиться в Дубодам. Именно тогда Сарданапал понял всю глубинную натуру Ваньки.

— Вот и я о том же, — тихо подтвердила Медузия.

Они оба понимали, какая пропасть была между Ванькой и Глебом. И даже то, что в свете последних событий они были связаны и влияли друг на друга, не меняло этого факта. Сарданапал знал, что Ванька лишь снаружи такой простак. На деле же он был намного сильнее Глеба. Возможно, не по магическому потенциалу, но точно по силе воли. Глебу не удастся перетянуть его на тёмную сторону и подавить его дух. А посему и для Медузии, и для Сарданапала было очевидно, что Бейбарсов сбежит, стоит ему лишь услышать подобную угрозу от кого-то из них.

Не сказать, что они были этому рады, поскольку для них было важно благополучие их дочери, а не тот, кого она выберет. Но они оба были уверены, что Глеб не выдержит подобного давления, и его след простынет раньше, чем закончится этот год.

Примечания:

Не ожидали? А новая глава внезапно вышла раньше срока!:) Ладно, на самом деле я давно всё спланировала. Дело в том, что сегодня у меня день рождения, и я решила порадовать вас таким вот неожиданным подарком и опубликовать новую главу уже сегодня. Ну и так как я сегодня праздную аж своё 25-летие (с ума сойти можно), то это не просто досрочная публикация главы, а дополнительная публикация в графике. Иными словами, завтра всё в силе, и следующая глава выйдет, следуя своему расписанию, так что далеко не расходимся и собираемся на том же месте!:) Ну и лучшим подарком для меня будут ваши отзывы. Как и всегда, буду рада, если вы напишите о своих впечатлениях, эмоциях или просто внезапно возникших мыслях. Люблю вас всех!🫶

Приятного прочтения!

P.S. Также напоминаю, что работа будет напечатана в подарочном издании. Ивы можете оформить заявку на свой экземпляр уже сейчас (предоплата на момент предзаказа не взимается, только после полного утверждения всех заявок).

Примечание: Таймлайн — «Таня Гроттер и Болтливый Сфинкс». Глава 3, после того как Сарданапал обучает заклинанию Pollice Verco.

Музыкальная тема: Alex North — Farewell

Alex North — Antony... Wait

Сарданапал с трудом добрался до Башни Привидений и зашёл в собственный кабинет. Первое занятие по ратной магии далось ему слишком тяжело. Сарданапал и сам не ожидал, что это заклинание окажется сильнее всех его предосторожностей. Он предпринял всё, чтобы избежать любых непредвиденных инцидентов, но этого оказалось недостаточно, и ему пришлось экстренно глушить магию.

В первый раз это заклинание не показалось ему настолько истощающим. Возможно, дело было в том, что во второй раз оно грозило сделать из него ослабленного тёмного мага. А возможно, в прошлый раз он просто не успел осознать, насколько был истощён. Когда он использовал это заклинание, его мысли были заняты лишь страхом за неё и мыслями о том, как её спасти. Он не думал ни о чём, ни о каких последствиях. Сарданапал помнил тот день настолько хорошо, словно это было вчера.

Был самый разгар войны. Чума с каждым днём становилась сильнее, и толпы нежити на подходе к куполу Гардарики лишь росли. С каждым днём поддерживать защиту становилось всё сложнее, а число пострадавших лишь росло. Сарданапал уже несколько недель уговаривал Медузию улететь к Гроттерам, но она противилась, боясь оставить его одного и желая помочь Ягге с пострадавшими.

Линии фронта были расставлены вокруг замка, а несколько групп магов были отправлены к куполу, чтобы следить за целостностью. Так они первыми могли дать отпор, ликвидировать часть прорвавшихся внутрь и оповестить тех, кто находился ближе к замку. Однако с другой стороны они же и были в наибольшей опасности, поскольку основной удар приходился по ним.

Ночами наступало короткое затишье, но едва ли надолго. Многие из сражающихся были измотаны и истощены отсутствием нормального сна. Сарданапал и вовсе забыл, что такое спать больше пары часов в сутки. В последнее время он всё меньше времени мог позволить себе на сон и каждую свободную минуту отводил на планирование войны. Хорошо расставленные силы — первый шаг к победе.

Хотелось закончить войну как можно скорее и с наименьшим числом потерь… Но пока получалось скверно.

Эту ночь он также потратил на обдумывание и планирование и уснул лишь в середине ночи. Спал он беспокойно. Всю ночь была сильная гроза. Молния норовила ударить прямо в шпиль Большой башни, а раскаты грома заставляли пробуждаться и без того чутко дремавших обитателей замка. Война наложила отпечаток на каждого, и теперь едва ли кто-то мог спать спокойно даже в минуты затишья. Каждый прислушивался к любому шороху, вмиг подскакивая с постели, стоило лишь мысли о нападении закрасться в голову.

Так и Сарданапал, заснувший глубоко за полночь, когда раскаты грома ушли куда-то вдаль, подскочил с постели, услышав тихий стук в дверь. Рядом на другой половине кровати тихо спала Медузия, чудом не услышавшая четыре удара о деревянную поверхность двери.

В последнее время она стала чуть более рассеянной, за что сильно злилась на себя. Сарданапал заметил это сразу и попытался использовать это как аргумент, чтобы заставить её покинуть Тибидохс, но всё было тщетно.

Сарданапал накинул китель, наспех застёгивая пуговицы, и открыл дверь. За порогом стоял Поклёп. Вид у него был уставший и взъерошенный.

— Опять? — спросил Сарданапал, в уме уже прикидывая, где могло прорвать купол и каков мог быть масштаб урона.

— Брешь возле сторожки Древнира, — быстро кивая, отрапортовал Поклёп. — Толпы нежити лезут как сумасшедшие. Наши не успевают отбиваться. По предварительным подсчётам их около трёх тысяч. И Чума, кажется, вместе с ними.

Сарданапал лишь сейчас обратил внимание, что тот сильно запыхался. Видать, бежал сюда через две башни от самой крыши.

— Я сейчас буду, дай мне минуту, — сказал Сарданапал и закрыл дверь.

Когда он вернулся в комнату, Медузия уже не спала. Она была уже полностью одета и застёгивала нижние пуговицы куртки, под которой уже виднелся едва сформировавшийся животик.

Факт беременности Медузии крайне беспокоил академика, и он использовал каждую возможность, чтобы настоять на её отъезде, но пока что всё было тщетно. Её живот начал расти совсем недавно, и это лишь прибавило ему причин для беспокойства. Меньше всего ему хотелось, чтобы их ребёнок был рождён на поле боя. С каждой просьбой Медузия задумывалась об отъезде всё больше, хоть пока ещё и держалась, поэтому Сарданапал в тайне надеялся, что сможет-таки добиться успеха и уберечь её и их ребёнка. А пока одежда прекрасно справлялась с тем, чтобы скрыть их тайну от посторонних глаз.

От былых мантий больше не осталось и следа. Все в замке забыли о школьной форме и оранжевом цвете. Когда началась война, все дружно отдали предпочтение практичности и удобству. Тибидохс слишком быстро из школы превратился в крепость, а все обитатели из учеников и учителей — в солдат.

— Мне показалось, или я что-то слышала про Чуму? — спросила Медузия, туго затягивая косынку на голове.

В последнее время змейки стали слишком своенравными. Они вредничали и перестали превращаться в волосы, норовя превратить в камень всех, кто попадал в поле их зрения. Усталость сказывалась на каждом по-своему. Медузии же усталость доставляла ещё больше хлопот, поскольку змейки начинали обращать свой гнев и против собственной хозяйки, переставая её слушаться. Поэтому уже две недели она накладывала на них подавляющее заклинание, заставляя их приобрести облик волос, и туго затягивала косынкой. Это сдерживало их долгое время.

— Это лишь домыслы. Поклёп предполагает, что она вместе со своей армией нежити пробилась в брешь возле сторожки Древнира.

— Что ты собираешься делать?

Голос едва слышно дрогнул. Она сжала подол куртки в руках, делая вид, будто одёргивает вниз, но на деле же просто пыталась скрыть своё беспокойство.

— Нужно всё проверить. Я доберусь до сторожки и оценю ситуацию. Если всё действительно так, то необходимо будет как можно скорее направить бо́льшую часть сил на борьбу с Чумой.

— Не ходи туда, — перебила Медузия, крепко хватаясь за его ладонь. — Мне снились плохие сны, и меня это беспокоит.

Она и сама испугалась такого порыва, но ничего с собой поделать не смогла. Её вдруг обуял сильный страх. Быть может, всё дело было в кошмарах, которые мучали её этой ночью, а, может, у неё просто было какое-то навязчивое предчувствие. Однако, что бы это ни было, ей не хотелось его отпускать.

— Я должен. Всё будет в порядке, не беспокойся, — ласковым шёпотом произнёс он и сжал её ладонь в своих.

Это всегда её успокаивало. Ему всегда каким-то чудом удавалось одним лишь прикосновением вселить в неё уверенность в завтрашнем дне. С ним ей всегда казалось, будто никакие беды не страшны и всё плохое просто обойдёт стороной и даже не сможет прикоснуться к ним.

— Мне страшно, — на выдохе прошептала Медузия.

Она редко признавалась в собственных страхах кому-либо. Даже Сарданапалу. Но сейчас признание будто само слетело с губ. Ей и правда было страшно. Перед глазами всё ещё стояла картина из её сна: расколотое молнией небо, окровавленное тело Сарданапала у зубца Большой башни и звенящие слова в голове: «Он мёртв».

— Не поддавайся страхам и не уговаривай меня остаться. Тебе не понравится, если мы проиграем войну из-за грозы.

Голос его звучал всё так же ласково и мягко, но Медузия чётко слышала в нём непоколебимую твёрдость. Так он говорил каждый раз, когда всё уже для себя решил и никто не имел власти повлиять на его решение.

— Гроза как предзнаменование беды. Это знак, что ты должен остаться. У меня плохое предчувствие, — попыталась ещё раз возразить Медузия.

Она никогда не ставила под сомнение голос собственной интуиции. Та всегда на удивление оказывалась права и никогда её не подводила. Лишь однажды Медузия проигнорировала её и поплатилась за это головой.

— В ночь на мартовские иды, когда убили Цезаря, тоже была гроза, а Клеопатра видела страшные сны, — едва слышно прошептала она. — Когда она рассказала ему о своих страхах и попросила остаться, он не принял её опасения всерьёз и отправился в сенат, заверив её, что всё будет хорошо… И больше не вернулся.

Когда-то Медузия была очень близка с египетской царицей. Они были связаны далёким родством, и, надо признать, из всей родни принимали лишь друг друга. Медузия в те годы уже преподавала в Тибидохсе, но всё же находила время чаще бывать в лопухоидном мире.

Это было так давно, что иногда казалось, будто всё было лишь сном. Однако же Медузия слишком хорошо помнила тот злополучный день, когда убили римского консула.

Всё пошло под откос с самого раннего утра. Клеопатра не спала всю ночь, успокаивая маленького Цезариона, жутко напуганного грозой. Когда Медузия встретилась с ней утром, царица была сама на себя не похожа.

Напрягало и вызывало подозрение абсолютно всё. Начиная ночными кошмарами, которые, как выяснилось, одолели всех женщин в ту ночь, и заканчивая тем, что Цезаря в сенат вызвался провожать Децим, который никогда особой любви к Цезарю не питал.

Клеопатра долго упрашивала его остаться, но сам он лишь ответил: «Не поддавайся нелепым страхам и не уговаривай меня остаться. Тебе не понравится, если скажут, что Цезарь — трус, он прозевал трон из-за грозы».⁽¹⁾

Когда прибыл гонец с вестью о заговоре и убийстве Цезаря, земля ушла из-под ног. Медузия сама лично сопровождала позже Клеопатру на пути в родной Египет.

— Меди, посмотри на меня, — тихо сказал Сарданапал, выводя её из тёмных воспоминаний.

Она подняла на него глаза и всмотрелась в такое родное лицо. Сарданапал мягко улыбнулся и чуть сильнее сжал её ладонь.

— Я не Цезарь. А ты совсем не Клеопатра. Меня не получится ликвидировать простым заговором. Я защищу тебя и вернусь живым, даже не сомневайся в этом. Я ведь уже обещал. Что бы ни случилось, я всегда приду за тобой. Тебе сейчас нужно думать о ребёнке, а ваша безопасность — это моя забота.

Его голос успокаивал, а взгляд был непоколебим. Смотря на него, Медузия понимала, насколько он был уверен в своих словах. У неё возникла мысль возразить ему в самом начале, упомянув, что многие из великих людей были излишне самоуверенны и считали себя непобедимыми. Однако же что-то едва мелькнувшее в его голосе заставило её передумать. Что-то в его словах прозвучало так беспрекословно, что у неё вмиг исчезли все сомнения.

— У меня просто плохое предчувствие, и я очень боюсь, — сдавшись, прошептала она.

— Всё будет в порядке. Обещаю тебе.

Он никогда не давал ложных обещаний и всегда держал слово. Поэтому после этих слов Медузия почувствовала, как постепенно успокаивается. Тревога хоть и не ушла, но стала значительно меньше, что вполне можно было считать нормой в это непростое военное время.

— Будь осторожен. Я буду в магпункте помогать Ягге.

Все кусочки пазла собрались воедино. С самого пробуждения она чувствовала себя ужасно разбитой. Словно хрустальная ваза, разлетевшаяся на множество осколков и не знающая, как себя собрать. Но сейчас все кусочки потихоньку вставали на места, занимая правильные позиции, и внутри наступило слабое подобие покоя.

— Постарайся не перенапрягаться, хорошо?

Медузия лишь кивнула, и Сарданапал, оставив на тыльной стороне её ладони слабый поцелуй, поспешил удалиться. Он и без того заставил Поклёпа ждать намного дольше, чем просил.

До сторожки Древнира они добрались в полном молчании. Поклёп умел проявлять тактичность там, где это было более чем уместно. Едва ли он не знал о том, что академик и доцент нежитеведения проводят ночи в одной комнате. В последнее время это стало своего рода постоянством. Медузия была правой рукой Сарданапала и крайне отличным стратегом, поэтому очень много помогала ему в планировании войны. Она наравне с академиком занимала позицию лидера, но всегда стояла за его спиной, оставляя решающее слово за ним. Те, кто был не особо наблюдателен, считали, что ей отводится роль второго плана. Но те, кому хватало наблюдательности, прекрасно понимали, что первое впечатление было крайне обманчивым.

Многие из педагогического состава знали, что Медузию и Сарданапала объединяет многовековая дружба и очень тесное партнёрство. Они доверяли друг другу и всегда крайне слажено работали. Однако Поклёп уже давным-давно начал подозревать, что их объединяет не только партнёрство, но и нечто большее. Такие слухи время от времени возникали среди учеников, но никогда не находили подтверждения. Поклёпу, собственно, оно и не было нужно. Ему было достаточно того, что он знает, а что-то доказывать ему было ни к чему. Он крайне ценил неприкосновенность собственной личной жизни, и поэтому никогда не лез и в чужую, считая, что это не его дело.

Посему и сейчас, очевидно зная, что именно задержало академика в столь важную минуту, не спешил ничего говорить. Было бессмысленным задавать вопросы, ответы на которые были заранее известны.

Когда они добрались до сторожки Древнира, возле купола уже столпилось около десятка преподавателей и старшекурсников. Последние всё чаще принимали участие в починке купола. Сарданапал держал учеников на расстоянии так долго, как только мог, но в последнее время их помощь была всё более необходима на поле боя.

Лил сильный дождь, заставив всех присутствующих вмиг промокнуть до нитки. Сарданапал чувствовал, как за шиворот стекают капельки дождя, но не обращал на это никакого внимания, считая более важным произошедшее с куполом. По словам Зубодерихи, которая уже успела осмотреть брешь и оценить ситуацию, Чумы здесь быть не могло. Брешь была большая, но не содержала следов магии вовсе. Как будто купол разорвали механически с помощью огромного скопления нежити.

Сарданапал долго диагностировал брешь, латал и восстанавливал магию, укрепляя её в местах разрыва, и сам пришёл к тому выводу, что ни одно существо, обладающее магией, не прошло сквозь неё. Ошибки быть не могло. Он слишком тщательно всё осмотрел, чтобы что-то упустить. Сарданапал очень глубоко чувствовал Гардарику, поэтому даже самый слабый маг, прошедший через купол и его бреши, не остался бы незамеченным, не говоря уже о некромагах уровня Чумы.

Что-то было не так. Всё было слишком тихо. Слишком просто. Даже нежити рядом с брешью не было, как будто все разом исчезли. По словам Зубодерихи, до того, как они смогли поставить временный блок, было около сотни хмырей, которых они смогли отбросить назад, ещё столько же полегли замертво, став щитом для тех, кто шёл за ними, и неизвестно сколько прорвались внутрь. Однако что-то не складывалось. Для того чтобы прорвать купол механически, нужно было слишком много сил. Слишком много нежити, которая не успела бы разом проникнуть внутрь, а временный блок сорвала бы в считаные минуты. Куда делись все остальные или почему не стали повторно пытаться пробиться, оставалось загадкой.

— Кто-то угодил в мою ловушку за воротами Тибидохса, — внезапно сказал Поклёп.

— И с внутренней стороны ворот тоже, — добавила Зубодериха.

Сарданапал резко развернулся, посмотрев на них. Они перекинулись озабоченными взглядами и тоже посмотрели на академика. Поклёп ставил убийственные ловушки, мешая тёмную магию с белой, а Зубодериха, не отставая, накладывала первоклассные сглазы. Работая вместе, они обеспечили наиболее сильную защиту, которая когда-либо была у Тибидохса, и доселе никто ещё не мог пробить её. Они чувствовали собственные чары на расстоянии, подобно тому, как Сарданапал чувствовал Гардарику.

— Кто-то уничтожает наши ловушки одну за другой, продвигаясь к стенам замка, — обеспокоенно выпалил Поклёп и обратился взглядом к Зубодерихе, желая, очевидно, получить опровержение своим словам, но она лишь кивнула, подтверждая сказанное.

— Чёрт, — вырвалось из уст Сарданапала, и он тотчас кинулся бежать в сторону замка.

Вот что было не так. Эта брешь была отвлекающим манёвром, чтобы он сконцентрировал своё внимание на одном месте, совсем забыв о том, что в то же время другая группа учеников латала крохотную пробоину на другом конце купола. Очевидно, там они и прорвались. Туда и была направлена вся оставшаяся часть нежити, чтобы проложить безопасную дорогу для Чумы.

Она просчитала всё. Заставила его покинуть замок, чтобы он не мешался ей под ногами, а в это время она устроит засаду на Тибидохс. Там, где никто её не остановит. Там, где из воинов одни раненые и медики. Там, где скопление младшекурсников. Там, где…

«Меди…» — Пронеслось в голове, застав Сарданапала врасплох.

Она будет помогать Ягге до последнего. Даже если придётся отбивать всех раненых учеников от самой Чумы врукопашную, она не отступит.

По спине пробежал холодок, а внутренности сковало. Он думал, что любая атака будет направлена на него, потому что бить по главарю — всегда выигрышный вариант. Но он никогда не думал, что ослабить желаемую цель и ударить по самому слабому месту — вариант не только выигрышный, но и простой.

Дурак!

Он даже не понял, как смог так быстро добежать до Тибидохса. К замку подступали толпы нежити, а ученики отстреливались от них изнутри. Красные и зелёные искры летели вперемешку, объёдиняясь, сливаясь и образовывая яркое пёстрое зарево. Нежить сбивали целыми рядами. Впереди идущие падали замертво, а те, кто шёл следом, бежали прямо по ним. Казалось, что их числу не было конца и края. Они были подобны Лернейской Гидре, на месте отрубленной головы которой вырастало ещё две, и увеличивали свою численность с каждым новым ударом. На зубцах главных башен Тибидохса были расставлены несколько наиболее сильных магов, которые концентрировали свою магию и наносили более масштабные удары по врагу. Чумы рядом не было видно, одна лишь нежить.

Сарданапал не понял, как и зачем в считаные секунды поднялся на крышу Большой Башни. Когда он снёс с петель крышку люка, взор на мгновение заволокло клубами пыли. Проморгавшись немного, он увидел у дальнего зубца Медузию, которая стояла к нему спиной и без пауз читала какие-то заклинания, отправляя друг за другом искры размером с теннисный мяч, которые, долетая до цели, взрывались и подобно чёрной дыре засасывали всё в диаметре двух километров. С высоты было хорошо видно, что ей удалось неплохо проредить ряды наступавшей нежити, но этого всё ещё было недостаточно.

Кольцо раскалялось, оставляя на пальце сильные ожоги. Не спасал даже холодный дождь, не перестававший лить как из ведра. Рука затекла, а пальцы вот-вот норовило свести судорогой. Они все были на пределе, и она в том числе.

Когда по замку разнеслась новость, что на них наступают толпы нежити, она тотчас отправилась на крышу Большой Башни. Её магии хватало, чтобы успешно атаковать с расстояния. Она была полезнее здесь. К тому же здесь она была в большей безопасности, поскольку была скрыта от посторонних глаз каменной стеной.

Сарданапал не успел окликнуть Медузию, как в поле его зрения недалеко от Медузии появился мужчина в таком же кителе, как и он сам. Он стоял слишком далеко от академика, чтобы разглядеть, кто именно это был, но форма заставляла причислить его к «своим». Возможно, кто-то пошёл вместе с ней, чтобы страховать во время атак и помогать усиливать заклинания.

Однако как только Сарданапал сделал шаг в сторону Медузии, её рука с кольцом повисла плетью, из плеча брызнула кровь, а мужчина, стоявший доселе вдалеке, стал стремительно приближаться к ней, попутно доставая из-за пазухи трость.

В голове Сарданапала тотчас мелькнула догадка, и он кинулся навстречу. Чумы здесь не было с самого начала. Она дальновидно решила прощупать почву и отправить на грязную работу одного из своих прихвостней.

Медузия обернулась в сторону некромага и упала, словно тряпичная кукла. Сарданапал, каким-то чудом доселе оставшийся незамеченным врагом, выставил вперёд руку с перстнем и на выдохе произнёс:

— Pollice verco!

Он даже не успел обдумать целесообразность использования данного заклинания, оценить все последствия и риски. В памяти просто всплыло единственное заклинание, которое могло защитить единственного дорогого ему человека и от которого нельзя было увернуться.

Мужчина, услышавший громкий возглас заклинания, тотчас выставил вперёд трость и что-то быстро зашептал. Лицо его исказила гримаса ужаса, когда он понял, что заклинание не имело отводов и защит. Его окутало густым дымом, и он пронзительно закричал, выронив из рук трость. Он закрыл лицо руками. Вокруг него из ниоткуда появился огонь, и тотчас кожа на его ладонях пошла волдырями, а спустя несколько секунд и вовсе начала слазить, открывая кровоточащие раны. Он продолжал громко кричать и царапать лицо, в попытке избавиться от ужасного ощущения сжигаемой плоти, распространившегося по всему его телу. Не прошло и двух минут, как огонь потух, а некромаг, резко замолчав, замертво упал на крыше Большой Башни.

Сарданапал никогда не думал, что способен был так легко и без сожалений обречь человека на мучительную смерть. Но, когда дело касалось близких ему людей, он был способен на самые ужасные поступки.

Медузия слабо зашевелилась, очевидно избавившись от чар некромага, и Сарданапал кинулся к ней. Он усадил её к стене и принялся внимательно осматривать и залечивать раны. Первым был залечен перелом левого бедра, затем затянулся порез на плече, ссадина на левой щеке, а потом и ожоги на пальцах. Он осматривал её с ног до головы, боясь пропустить что-то важное, и шептал успокаивающие слова. А она дрожала от страха.

Сарданапал не сразу увидел, что она плачет. По щекам тонкими дорожками бежали слёзы вперемешку с дождём. Её плечи дрожали, а руки хватались за его китель, как за спасительную соломинку.

Она была напугана… Напугана так сильно, как никогда ещё не была…

Он бережно провёл пальцами по её лицу, смахивая слёзы, и зашептал что-то успокаивающее. Но Медузия как будто не слышала его слов. Как будто всё разом обрушилось на неё, и она не смогла выдержать тот груз войны, который доселе несла на своих плечах. Как будто до этого момента она и не понимала, насколько близко она была ко всем ужасам войны. Как близко смерть проходила мимо неё каждый раз, лишь чудом не останавливаясь непосредственно рядом с ней.

Она испугалась за своего ещё не рождённого ребёнка. Как будто до этого мгновения она и не думала, насколько была ответственна за ещё одну жизнь… Как будто не осознавала, насколько Сарданапал был прав, каждый раз настаивая на её отъезде.

В её голове билась единственная мысль, державшая её на плаву всё это время и не позволявшая панике полностью захватить её сознание.

«Сарданапал придёт за мной. Сарданапал всегда приходит за мной…»

Это обещание было дано им ещё давным-давно… В разгар первой магической войны… И так глубоко засело в её сердце. И это было единственным, что так или иначе всегда вытаскивало её с самого дна отчаяния.

— Меди, посмотри на меня.

До неё только сейчас дошёл смысл сказанных слов, и она подняла глаза на Сарданапала.

Чистый, как небо, аквамарин встретился с блестящим на солнце изумрудом.

И вмиг всё будто встало на свои места. По его лицу она поняла, что он повторял эти слова уже много раз, пытаясь достучаться, и лишь сейчас она его услышала. Вслед за осознанием слов постепенно возвращалась и способность чувствовать. Он мягко гладил её по щеке, плавно переходя к шее и возвращаясь назад. Пальцы его были тёплыми, почти горячими, и это ощущалось сильным контрастом с прикосновением холодных капель дождя, которые падали на её кожу и скользили за шиворот, вызывая лёгкую дрожь.

Когда пальцы Сарданапала вновь прикоснулись к её шее, по всему телу тотчас разлилось тепло, а капельки воды вмиг испарились. Она догадалась, что он использовал согревающие чары, очевидно заметив её дрожь.

— Всё хорошо. Слышишь? Всё хорошо. К тебе больше никто не прикоснётся, — шептал Сарданапал.

Его шёпот показался Медузии громче шума дождевой воды, которая заглушала звук войны, развернувшейся за стенами замка. Она хотела сказать ему, что ей было страшно, что он был прав в том, что ей следовало уехать, спасая их ребёнка, но все слова разом застряли в горле, не давая ей возможности произнести хотя бы звук.

Она неосознанно поднесла руки к его лицу и прикоснулась к щеке самыми кончиками пальцев. Ей было так необходимо дотронуться до него. Как будто одно лишь прикосновение способно было разрушить все путы страха, сковавшие её.

И действительно так и было…

Стоило ей прикоснуться к нему, и внутри внезапно стало спокойно. Стало глубоко наплевать на всю войну и всё, что произошло несколькими минутами ранее. Он был здесь. С ней. И этого оказалось достаточно.

— Я боялась, что ты не вернёшься. Боялась, что Чума будет поджидать вас там… А он здесь…

У неё не получалось чётко сформулировать свои мысли. она говорила обрывками фраз, замолкая на окончаниях, но Сарданапалу этого было достаточно, чтобы понять весь смысл сказанного. Она гладила его по щеке, не в силах перестать прикасаться, и даже не замечая, как сильно дрожали её пальцы.

Зато замечал он…

— Всё хорошо, — оборвал он её попытки продолжить. — Теперь всё хорошо.⁽²⁾

Он опалил её губы дыханием, прежде чем оставить лёгкий поцелуй на её губах. Казалось, что им обоим это было нужно. Он целовал её с предельной осторожностью и трепетом, а она лишь сильнее прижимала его к себе, не скрывая сильного желания оказаться как можно ближе. Ближе к нему. Ближе к ощущению счастья. И подальше от этой проклятой войны.

Он целовал её ещё очень долго. Пока её пальцы, с трепетом прикасающиеся к его шее, не перестали дрожать. Пока внутри не разлилось спокойствие, и её плечи расслабленно не опустились. Он целовал её, заставляя через поцелуй почувствовать его защиту. Потому что слова оказались бессмысленны.

Когда он в последний раз чмокнул её в губы, а после этого прижался своим лбом к её, она не осмелилась открыть глаза. Сейчас ей наконец-то стало спокойно. Её захлестнуло усталостью, и слабость навалилась в полной мере. Ей не хотелось открывать глаза и снова видеть всё в серых тонах из-за продолжающейся войны, от которой они смогли абстрагироваться лишь на короткое время. Хотелось притвориться, что не было никакой войны, что небо не застилали грозные тучи, а за стенами замка не ждали толпы нежити. Ей хотелось продлить это мгновение чуточку дольше. Совсем немного…

— Тебе нужно уехать отсюда, — раздался едва слышный шёпот у самого уха. — Прости, но это больше не обсуждается. Я обещал защищать тебя и нашего ребёнка, и я сделаю это, чего бы мне это ни стоило. Даже если ради этого мне придётся насильно отправить тебя к Гроттерам.

Его голос прозвучал твёрдо и беспрекословно. Если доселе он считался с её мнением и спрашивал её согласие, то сейчас произошедшее накалило ситуацию окончательно. Он устал за неё бояться. Он знал, что в таёжной глуши её никто не станет искать. Здесь она была в большой опасности. Особенно в том положении, в котором находилась прямо сейчас. Если прежде он был готов мириться с её желанием остаться, то после последних событий — нет.

В следующий раз он может не оказаться рядом и поэтому считал своим долгом отправить её в такое место, где её никто не найдёт. В то место, где они с ребёнком смогут спокойно переждать войну, не заботясь о собственной безопасности. С рождением ребёнка на её плечи и так свалится слишком много забот, с которыми ей придётся справляться одной, если война ещё не будет закончена. Поэтому он был обязан хотя бы обеспечить ей покой.

— Я уеду, — согласно кивнула Медузия.

Сарданапал с облегчением выдохнул. Он готовился к тому, что придётся с ней спорить и приводить кучу доводов, но она на удивление быстро согласилась. Оно и к лучшему. Ему не хотелось лишний раз с ней скандалить.

Они оба не сразу поняли, что за стенами замка сражение тоже на какое-то время остановилось. После смерти некромага, который, как оказалось, выступал лидером нападения, нежить, потеряв контроль, пустилась в бега. Кто-то пытался рассредоточено нападать на магов, но, лишившись способности сражаться группами, они молниеносно терпели поражение. Кто-то бежал с поля боя, пытаясь сохранить свою жизнь, но не забывал, оборачиваясь, выкрикивать проклятия. Поле битвы опустело за пятнадцать минут.

Вечером того же дня Сарданапал написал записку Леопольду и через пару часов получил ответ. А на следующий день Медузия и правда покинула остров Буян и не возвращалась сюда до самого окончания войны. К сожалению, им обоим это не помогло выиграть войну. Рождённая в таёжной глуши Таня, о существовании которой не знал никто, была спасена ценой жизни Леопольда и Софьи, а сама Чума была побеждена младенцем, чья судьба на долгие годы вперёд была предсказана ещё за много веков до её рождения.

1) Отсылка к легендарному фильму «Клеопатра» 1963 года, откуда и взята данная цитата и всё описание происходящих с Цезарем и Клеопатрой событий.

Вернуться к тексту

2) Иллюстрация к сцене: https://drive.google.com/file/d/19QcO50zajca_VceDIZ15VtnN9_axe6Ss/view?usp=drive_link

Вернуться к тексту

Примечание: Таймлайн — «Таня Гроттер и Болтливый Сфинкс». 14 глава, сразу после разговора Тани и Сарданапала.

Музыкальная тема: Jurrivh — Last Letter

Новогодние каникулы пролетали слишком быстро, оставляя после себя лишь приятные воспоминания, которые Таня бережно складывала в шкатулку своей памяти, надеясь возвращаться к ним почаще. Иногда она думала о том, что, возможно, это был последний Новый Год, который она провела в стенах Тибидохса, и тогда её окутывало дымкой тоски. Однако проходило несколько минут, и в поле зрения появлялся вечно хохочущий Ягун, и грусть отступала.

Ванька быстрыми шагами шёл на поправку. Кости уже давно срослись, шрамы затянулись, да и общее состояние было лучше некуда. Они договорились улететь сразу после окончания каникул, и время это неумолимо приближалось. За последние две недели она обсудила с Соловьём график тренировок и уже через месяц готовилась вернуться к драконболу.

И, казалось бы, всё уже было готово к отъезду, все вопросы решены, все разговоры закончены, однако что-то всё ещё не давало покоя. И Таня прекрасно знала, что. Она всё откладывала это на потом, но потом так и не наступало, оставляя чувство какой-то незавершённости.

Наверное, сейчас было уже поздно этим заниматься, но отчего-то в Тане вдруг проснулась стойкая решимость. Завтра утром они с Ванькой улетят с острова, и если она не сделает этого сейчас, то больше у неё не будет на это времени.

Преодолев Лестницу Атлантов, она зашла на этаж преподавателей и направилась к нужной двери. Остановившись, она немного попереминалась с ноги на ногу, сделала глубокий вдох и быстро постучала. Запоздало она увидела, как за окном расстелилась ночь, а на небосводе ярко засияли звёзды. Стрелки часов, висевших на стене неподалёку, близились к полуночи, и она почувствовала стыд за такой поздний визит и в тот же миг взмолилась, чтобы обитательница комнаты ещё не заснула.

Словно в ответ на её мысли замок тихо щёлкнул, и дверная ручка повернулась. Строгое спокойное лицо Медузии выглянуло из-за двери, глядя прямо на незваную гостью. Таня отметила про себя, что Доцент Горгонова не выглядела заспанной или уставшей, что вселяло в неё надежду. Однако Таня так же и не смогла припомнить, чтобы Медузия хоть когда-то выглядела несовершенно.

— Таня? — удивлённо спросила Медузия. — Что-то случилось?

Медузия чуть шире открыла дверь, не зная пока, придётся ли ей пригласить девочку к себе или выйти за порог самой, чтобы решить проблему, послужившую причиной столь позднего визита.

Комнату Медузии всегда обходили стороной, считая, что «Draco dormiens numquam titillandus»⁽¹⁾. А уж в такой поздний час — особенно. К Тане она была несколько благосклоннее, что не укрывалось от внимания многих, но даже она предпочитала не рисковать. А посему Медузия уже успела придумать около тридцати вариантов происшествий, которые требовали её немедленного вмешательства.

— Нет, всё в порядке, — поспешила заверить её девочка, но резко стушевалась, боясь, что причина не была столь важной для визита. — Просто… Просто завтра мы с Ванькой улетаем, и мне не хотелось покидать Тибидохс, не попрощавшись с вами. Я надеялась, что вы ещё не спите, и…

— Проходи, — перебила её Медузия и отступила к стене, пропуская её внутрь.

Таня прошла в комнату и остановилась возле стола, вспоминая, как однажды случайно забрела сюда в самый разгар занятия. Тогда совсем юный мальчишка не мог связать двух слов, чтобы ответить про вервольфов. На одном краю стола, прямо из полированной столешницы выглядывал буковый росток, увешанный молодой листвой.

Таня засмотрелась на маленький росток и не сразу услышала, как Медузия захлопнула дверь и подошла ближе.

— У Андрэ и впрямь прекрасный дар. Казалось бы, мёртвое дерево, но росток всё это время даже и не думал завянуть.

Медузия обошла стол и села в стоящее рядом кресло. Таня последовала её примеру и села во второе кресло, располагавшееся ближе к ней.

Тане внезапно показалось, что её охватило чувство дежавю. Казалось, будто она уже была здесь в подобных условиях. Мягкая обивка кресла казалась слишком знакомой наощупь. Блики от горящих свечей казались знакомыми. И даже то, как Таня с Медузией сидели напротив друг друга, выжидающе глядя друг на друга, тоже казалось знакомым. Но как будто проигнорировав внутреннее чутьё, Таня отбросила эту мысль подальше, посчитав её не столь важной.

Она хотела так многое сказать, но в то же время слов не находилось, и Таня уже пожалела, что не подготовила хотя бы пару заученных реплик. Но внезапно на помощь пришла Медузия, словно угадывая её мысли и сомнения.

— Так значит, пришло время птенчику покинуть гнездо? — в свойственной ей манере спросила Медузия.

Таня улыбнулась подобному сравнению. Она вдруг поняла, что для Медузии она навсегда останется той маленькой девочкой, которую она успокаивала каждый раз, когда судьба выставляла ей счёт. Сколько бы лет ни прошло, какой бы взрослой Таня ни казалась, для Медузии она всегда будет той малюткой Гроттер, которая тянулась к теплу строгой преподавательницы.

— Возможно, — размыто ответила Таня. — Хотя иногда мне кажется, что до птенчика мне далеко. Я скорее как детёныш дракона, который, однажды обретя дом, стремится вернуться туда снова и снова.

В глазах Медузии тотчас мелькнуло какое-то удивление и настороженность, которое быстро сменилось выдержанным спокойствием. Однажды они уже разговаривали о драконах в подобном контексте. В тот самый период, который Таня не сможет вспомнить. Оттого Медузию насторожила подобная метафора. Впрочем, Таня не показывала никакой осведомлённости, и Медузия заметно расслабилась.

— В этом нет ничего плохого. На самом деле драконы всегда нравились мне больше птиц… Они мудрее.

В голосе Медузии сквозила какая-то загадочность, но Таня не осмелилась спросить, что именно она имела в виду.

— Как я поняла, с метаниями и сомнениями покончено? — позволив себе лёгкую улыбку, спросила Медузия.

Сарданапал уже рассказал ей о последнем разговоре с дочерью накануне Нового Года, но Медузии хотелось услышать это лично от девочки, чтобы убедиться во всём самой.

Таня улыбнулась и смущённо опустила глаза. О её постоянных метаниях не знали разве что только самые ленивые и отрешённые от жизни. В Тибидохсе многие слагали легенды о её сомнениях. Ягун постоянно шутил, но как-то по-доброму, оставаясь при этом для неё твёрдой опорой. Она часто вспоминала ту ночь, когда впервые познакомилась с ним. Когда он прилетел на её лоджию у Дурневых, замотанный в кучу бинтов и на старой, повидавшей жизнь кровати. Уже тогда где-то в глубине души она знала, что этот мальчишка сыграет в её жизни далеко не последнюю роль. И ведь так и вышло. Она дорожила дружбой Ягуна так сильно, что готова была отдать многое, чтобы её сохранить. Но играющий комментатор многого не требовал, он просто оставался рядом.

— Мне кажется, что я наконец-то нашла себя и обрела покой, — вдруг серьёзно произнесла Таня.

Медузия с пониманием кивнула, и Таня впервые поймала себя на мысли, что после того, как вдохнула пыльцу многоглазки, не видела Медузию. В первые дни она, увлечённая новым ощущением, смотрела на всех и каждого, пытаясь опробовать новый дар. Это работало не так, как представлялось изначально. Многоглазка не позволяла читать мысли других, не открывала тайны, связанные с Таней, и не давала ответов. Но она давала истинное зрение. Стоило посмотреть на кого-то, и тотчас Таня понимала, что из себя представляет тот или иной человек. Она знала его истинные мотивы… Весьма размыто и слишком обобщённо, что-то на уровне: «Он хочет тебе добра или зла», но этого было достаточно. Она смотрела на людей и понимала их внутреннее состояние.

Таня привыкла к этому ощущению и этому знанию очень быстро. Ей хватило буквально трёх дней, чтобы перестать глядеть на всех с любопытством и воспринимать это знание как данность. Поэтому сейчас, когда она впервые за это время увидела Медузию, она не сразу поняла, что от той исходит волна глубокой грусти и волнения. А ещё показалось, будто Медузия была окутана чувством вины, но это было так зыбко, что Таня не рискнула бы утверждать об этом наверняка.

— Я полагаю, многоглазка помогла? — с лёгкой улыбкой спросила Медузия.

После того, что Таня увидела, она внезапно осознала, как сильно отличалось то, что чувствовала Медузия, от того, что она показывала. Она выглядела точно так же, как и всегда. Она была собрана, уверена и элегантна. Однако… Однако Таня словно и не увидела даже, а почувствовала это сама. Внутри разливалось чувство приближающейся потери. Чувство неуверенности. Приближающейся грусти. Таня сравнила это с собственным отъездом.

Сейчас, пока она была в Тибидохсе, она испытывала радость и думала о предстоящем отъезде лишь как о прекрасной перемене в жизни. Но когда она погружалась в свои мысли, то понимала, что стоит ей уехать, и её захлестнёт волной грусти и глубокой потери. Любые перемены несли в себе грусть. Даже если предрекали что-то прекрасное. Хотя бы потому что они также забирали и что-то хорошее из прошлого.

— Да, — сдавленно прошептала она и тотчас постаралась откашляться, чтобы вернуть своему голосу прежнее звучание. — Я думаю, помогла. Но вместе с тем это наложило определённую ответственность.

Слова сорвались с губ раньше, чем Таня успела подумать о том, стоило ли вообще их произносить.

— Что ты имеешь в виду?

— Многоглазка не даёт каких-то чётких знаний, но она показывает человека в его истинном свете. Я не знаю, с чем это можно сравнить, но… Знать истинное состояние людей — это не всегда преимущество. Иногда это накладывает определённую ответственность.

— Я понимаю, о чём ты. Но любое знание — это большая ответственность. Помню, как мы с Сарданапалом учили Ягуна справляться с его даром. Только представь, как тяжело ему было, когда он был ещё совсем маленьким мальчишкой. Ему бы бегать по Тибидохсу и дразнить приведения, а мы ему о важности сохранения тайн. Ведь не все тайны настолько безобидны, что их можно поднять на смех. Ты тоже этому научишься.

Таня всегда знала, что Ягуну достался не самый лучший дар. С того самого дня, когда он отказался её обучать. С того дня она посмотрела на него совсем другими глазами. Она вдруг увидела в нём серьёзного ответственного парня, который был клоуном лишь по своему желанию. Потому что ему нравилось это амплуа. Иногда Таня даже предполагала, что он так часто шутит и хохмит лишь потому, что несёт слишком много ответственности и пытается таким образом выстроить баланс в своей жизни.

— Почему вы грустите?

Таня запоздало поняла, что услышанные ею слова были произнесены её собственным голосом, и тотчас прикусила язык. Она не собиралась этого спрашивать. Она не хотела ставить Медузию в неловкое положение своей осведомлённостью, даже если та и подозревала об этом.

Догадываться — это совсем не то же самое, что знать.

Медузия долго молчала, пристально смотря на неё. Взгляд её сначала был удивлённым, но потом приобрёл какую-то обречённость, и сейчас она лишь раздумывала, как ответить на этот вопрос, при этом не нагрубив. Она ненавидела, когда кто-то лез в её душу без спроса, и единственное, что уберегало сейчас Таню от колкости, которая так явно крутилась на языке преподавательницы в качестве защитной реакции, это то, что она была её дочерью. И на самом деле это всегда давало девочке слишком много привилегий, даже если сама она об этом не знала.

— Я не люблю прощания. Они всегда оставляют неприятный привкус горечи после себя, — всё же ответила Медузия.

Таня задумалась над её словами и отметила, что, пожалуй, это было самой точной характеристикой любых прощаний. Она и сама не раз об этом задумывалась, но Медузия смогла подобрать самое ёмкое и вместе с тем подходящее определение.

— За все эти годы ты стала мне слишком дорога, поэтому твой отъезд немного печалит меня. Однако я рада, что ты наконец-то нашла свой путь и дальше пойдёшь именно этой дорогой.

Таня отчего-то знала, что Медузия не лжёт и не увиливает. Было ли это снова действие многоглазки или нет, она так и не поняла, но знала точно, что каждое сказанное Медузией слово было искренним.

Ей почему-то вспомнилась та ночь после произошедшего на Исчезающем этаже. Та ночь, когда Таня проснулась в магпункте от сильной головной боли, а Медузия поила её зельями и горячим шоколадом. Так отчётливо вспомнилось, как она всматривалась в её глаза, подмечая каждую деталь и запоминая все мелочи. Вспомнилось и то, как отчего-то внезапно упала в её объятия и начала плакать. Она помнила ту неловкость, которую испытывала тогда, прижимаясь к груди Медузии и тихо плакала, пытаясь заглушить свои всхлипы.

Когда они перешли ту грань, после которой начали доверять друг другу настолько, что больше не боялись прямо говорить о том, как дорожили друг другом? Когда наступил тот момент, когда в их разговорах исчезла вся неловкость и страх того, что они будут неправильно поняты друг другом?

Сейчас Таня поняла, что то непонятное, но приятное чувство, что теплом разливалось в груди в момент каждого объятия, было той самой материнской лаской, которой Тане так не хватало в детстве. Однажды Таня уже сказала это Медузии, но только сейчас осознала в полной мере, что в глубине души, где-то на подкорке сознания, уже давно воспринимала Медузию как мать… Как сильно она была к ней привязана.

— Можно я вас обниму? — хрипло спросила Таня.

Она вдруг ощутила, как сильно хотела бы это сделать. Ей было необходимо обнять Медузию. Сейчас Тане казалось это единственно важным.

Она впилась пальцами в подлокотники кресла, готовая сорваться с места прямо сейчас. Отчего-то о том, что Медузия может отказать в такой просьбе, мысли даже не возникло. В ту ночь, когда она впервые плакала в её объятиях, она боялась отказа, но сейчас… спустя столько лет… сейчас она почему-то была уверена, что подобная просьба всегда будет принята.

На лице Медузии отразилось мимолётное удивление, тотчас сменившееся едва заметным счастьем, а затем — полным спокойствием.

— Конечно, — тихо прошептала она и поднялась с кресла. — Иди ко мне.

Медузия медленно протянула руки, а для Тани эти слова оказались спусковым крючком. Она и не заметила, как тотчас поднялась с места и в мгновение ока упала в открытые объятия Медузии. По всему телу разлилось тепло, и её окутало спокойствием как покрывалом.

Она с такой силой сжимала Медузию, словно боялась её отпустить. Словно это объятие было у них последним. Ей не хотелось с ней прощаться. За столько лет Медузия стала ей настолько близка, что хотелось оставить эту близость навсегда. Хотелось, чтобы даже вне Тибидохса между ними осталась эта связующая ниточка.

— Мне тоже очень не хочется с вами расставаться, — тихо прошептала Таня, не ослабляя своих объятий.

Медузия ласково погладила её по спине, и Таня почувствовала себя в безопасности. В объятиях Медузии казалось не страшно смотреть в глаза собственному неизвестному будущему.

— Насколько я знаю, ты будешь часто прилетать на драконбольные тренировки?

Об этом она тоже узнала от Сарданапала. Хотя ещё раньше она сама обсуждала это с Соловьём. Правда, Тане об этом знать было совсем не обязательно.

— Да, — тихо отозвалась девочка. — Соловей предложил мне должность второго тренера, и я думаю согласиться.

Именно это Медузия и обсуждала со старым тренером. Магщество всё чаще стало упоминать, что во многих командах уже было по два тренера, и Медузии не составило труда уловить в этом намёк на то, что совсем скоро этот пункт сделают обязательным. Именно это Медузия и передала Соловью, который тотчас грубо выругался в адрес Магщества в целом и самого Кощеева в частности.

Однако помимо того, чтобы уведомить Соловья о предстоящих нововведениях, у Медузии была ещё и другая цель в этом разговоре. Она прекрасно знала, насколько сильно Соловей ценил Таню как драконболиста, и как сильно доверял ей и прислушивался. Девочка уже давно помогала ему с первокурсниками, и их тренировки имели весьма хорошие результаты. Поэтому Медузия и решилась на такой шаг. Она не настаивала, но для мимолётного замечания привела уж слишком много аргументов в пользу Тани.

Соловей тогда так долго и пристально всматривался в неё, словно пытался что-то разглядеть. Какой-то намёк на её истинные мотивы. Медузия даже насторожилась, что перегнула палку, но потом он отвернулся от неё и уставился куда-то вдаль за горизонт.

— Знаешь… — медленно, растягивая каждое слово, сказал тогда Соловей. — Иногда я думаю, что она слишком похожа на тебя.

— О чём ты? Я никогда не играла в драконбол, — намеренно игнорируя намёки, отозвалась Медузия.

— В драконбол — нет, — согласился он, а затем снова повернул голову к ней и загадочно посмотрел. — Но во время войны ты на своей лошадке выписывала перевертоны в разы лучше тех, что сейчас делают мои самые одарённые игроки.

— Что ты хочешь этим сказать?

В голове складывался пазл из догадок, но она пыталась выглядеть непринуждённо и не показать виду, что её слишком беспокоит внезапно свернувший не в ту сторону разговор.

— Ничего, — легко ответил он и, словно найдя в её глазах всё, что искал, снова отвернулся и посмотрел вдаль. — Просто если бы я тебя не знал, я бы сказал, что Танька — твоя дочь. Слишком уж похожа…

Тот разговор слишком сильно её взбудоражил. Старый пройдоха слишком хорошо умел складывать факты и вполне мог догадаться. Но ещё было не время. Никто не должен был об этом знать, и Медузия лишь надеялась, что он отбросит этот разговор подальше и не будет о нём вспоминать, пустив все силы на свою команду и предстоящий матч.

Однако тот факт, что он всё-таки предложил Тане место второго тренера, не мог её не радовать. При всём желании она не была готова проститься со своей дочерью навсегда. Пусть она больше и не будет учиться в Тибидохсе, но будет прилетать на тренировки, и хотя бы редкие встречи у них могли быть. Медузия хваталась за эту возможность как за спасительную соломинку.

— Значит, время расставаний ещё не наступило, — ласково проведя ладонью по волосам Тани, запоздало ответила Медузия на её слова.

— Мне бы хотелось, чтобы это время вовсе никогда не наступало.

— Ты можешь заходить ко мне почаще после тренировок.

Медузия почувствовала, как Таня слегка кивнула и обняла её сильнее. Она жила ради таких мгновений. Она собирала эти мгновения с особым трепетом, а потом бережно хранила их в своём сердце. Каждое из этих мгновений было украдено у вечности, но Медузия сделала бы это ещё тысячу и тысячу раз, если бы это значило, что она может стать ещё чуточку… на самую малость ближе к своей дочери.

— Можно я буду вам писать? — с едва уловимым волнением в голосе спросила Таня.

Эта мысль крутилась в её голове уже давно, но она как будто бы сомневалась, настолько ли они с Медузией стали близки за эти годы. Но сейчас… Находясь в таких крепких объятиях и чувствуя спокойствие, она поняла, что именно настолько.

Для Медузии же это стало неожиданным. Она смела надеяться лишь на редкие встречи, но судьба, столько лет испытывавшая её на прочность, внезапно смилостивилась и преподнесла подарок, что ценнее всего на свете.

— Конечно. Я буду счастлива получить от тебя письмо.

Они простояли так ещё несколько минут, а потом Таня переступила с ноги на ногу, и Медузия нехотя ослабила объятия. Таня посчитала это призывом к завершению диалога и вовсе отпустила Медузию. Та же в свою очередь ещё ненадолго задержала свои руки на её плечах и пристально всмотрелась в лицо дочери.

— Не сомневаешься? — вдруг спросила она.

Им обеим оказалось не нужно никаких дополнительных слов, чтобы понять, что Медузия имела в виду Танин завтрашний отъезд.

— Нет, — уверенно мотнула головой девочка и улыбнулась.

Впервые ей было так легко от принятого решения. И ей хотелось поделиться этим со всем миром.

— Это хорошо.

Медузия отпустила её. Таня повернула голову к окну и увидела яркую россыпь звёзд на небосводе. Взгляд тотчас упал на ломаную линию из четырнадцати звёзд, завершающуюся трапецией. Отчего-то эта фигура была ей знакома, но Таня не смогла вспомнить, откуда её знает, и снова посмотрела на Медузию. Она что-то быстро достала из нагрудного кармана своей мантии и сжала в ладони.

— Я долго думала в последнее время и хотела бы сделать тебе подарок.

И она протянула свободную ладонь и взяла Таню за руку. Пальцы обожгло холодом металла и Таня, поражённая таким жестом Медузии, не нашлась что сказать. Она разжала ладонь и увидела круглый серебряный медальон размером с головку фонендоскопа на тонкой серебряной цепочке. На медальоне был изображён старый короткий боевой меч, вокруг которого обвивался крылатый дракон, выпускающий вверх струю пламени.

— Там, откуда я родом, драконов принято считать самыми сильными защитниками. Они олицетворяют мудрость, покровительство и защиту. Он долгие века защищал меня, а теперь будет защищать и тебя. Этот медальон убережёт тебя там, где не справится многоглазка. Он усилит твоё истинное зрение. А ещё придаст тебе уверенности, — пояснила Медузия.

Медальон по своей природе не наделял какой-то определённой силой, но увеличивал ту силу, которая уже была в человеке, обращая её на защиту. Медузия умолчала о том, что он достался ей от матери и по своей сути мог передаваться, не утратив своей силы, лишь по кровному родству.

— Я не… — едва вымолвила Таня, не отводя глаз от серебряного рисунка.

— Я не приму отказа, — перебила её Медузия. — Сейчас, когда ты стоишь на пороге больших перемен, я хочу быть уверенной, что ты будешь в безопасности.

Таня сжала в ладони украшение, а затем взглянула на Медузию и сказала тихое «Спасибо». Медузия лишь кивнула, а Таня вновь разжала ладонь, потянула за край цепочки и надела медальон на шею. Ей даже показалось, что, оказавшись на ней, он слегка потеплел, но она приняла это за игру собственного воображения.

Она всегда любила драконов, поэтому подобное украшение произвело на неё большое впечатление. По виду украшению была по меньшей мере пара тысяч лет, и Таня вдруг подумала, что это самая старая вещь, которая у неё когда-либо была. Любые артефакты с годами становятся лишь сильнее, и этот медальон, очевидно, не был исключением. Если Медузия говорила о том, что он будет защищать её, значит, так и будет.

— А теперь тебе надо выспаться. От падения в океан, когда ты уснёшь на контрабасе, этот медальон не спасёт.

В голосе Медузии послышались строгие и властные нотки. Таким тоном она всегда говорила на уроках, когда объясняла, с каким изяществом и изобретательностью её учеников будут убивать мертвяки или вурдалаки, если они не выучат способы борьбы с ними.

За спиной Тани тихо скрипнула дверь, и она вновь поразилась тому, как непринуждённо Медузия умела выпроваживать за дверь.

* * *

На следующее утро на рассвете радужное сияние Грааль Гардарики осветило остров, оповещая о том, что некто пересёк барьер. Сарданапал, наблюдавший за всем из окна своего кабинета, насчитал четыре секунды. Время, которое сияние не гасло в небе. Четыре секунды. Среднестатистический магспирант обычно выдавал три секунды. Гардарика никогда не ошибалась, она всегда очень тонко чувствовала силу магов. Четыре секунды — это уровень взрослого мага. Впрочем, он давно это подозревал. Таня была сильнее, чем казалась. Она никогда не стремилась прыгнуть выше других, она обычно училась магии в меру собственных возможностей и любопытства. А такой подход очень часто раскрывал сильнейших магов.

Ванька, ради которого Сарданапал ослабил купол, чтобы тот пропустил его, уже не мог излучать хоть какое-то сияние. Отказавшись от магии навсегда, он утратил эту способность. А посему сомнений в том, что все четыре секунды принадлежали Тане, не было.

Когда сияние погасло, Сарданапал ещё долго всматривался вдаль, как будто пытаясь увидеть две фигуры, мчащиеся на контрабасе, давно уже затерявшись за горизонтом. Он не сразу заметил, как из-за облаков выглянули первые лучи солнца, а под их светом словно в танце стали опускаться на землю огромные хлопья снега. Воистину зимнее чудо. Он бы непременно восхитился этим, как делал всегда, если бы его мысли не были так омрачены.

За дверью послышался тихий цокот каблуков, а вслед за ним — ласковое мурлыканье сфинкса. Сарданапал услышал, как тот спрыгнул с двери, догадываясь, что тот потребует порцию ласки от своей любимицы, однако дверной замок довольно скоро щёлкнул, и в приоткрывшуюся дверь вошла Медузия, оставляя мохнатого защитника за стенами кабинета.

Осанка её была слишком ровной, походка чрезмерно властной. Сарданапал, как никто другой, знал, что когда Медузия была подавлена, то всегда старалась казаться излишне безупречно. Это отражалось во всём: в осанке, походке, голосе и даже выражении лица.

Но когда она зашла в кабинет, закрыла за собой дверь, а затем повернулась к нему, вся её показная безупречность куда-то исчезла. Её взгляд стал каким-то отрешённым и блуждающим, словно она не знала, куда себя деть. И в этом взгляде читалось всё. Она всегда очень чутко реагировала на всё, что касалось Тани, а прощания с ней всегда были для неё сильным ударом. Вот и этот раз не стал исключением.

— Иди ко мне, — тихо прошептал Сарданапал и сделал несколько шагов к Медузии.

Она не поняла, когда оказалась в его объятиях, но почувствовала, как внутри в тот же миг что-то будто оборвалось. Вся её хвалённая выдержка куда-то исчезла, и она ощутила, как груз всего произошедшего запоздало обрушивается на её плечи. К глазам подступили слёзы, и она шумно вдохнула. Пальцы до побелевших костяшек сами сжали мантию Сарданапала на его плечах, а он лишь крепче прижал её к себе, оставляя лёгкий поцелуй на макушке. И это оказалось последней каплей… Отчего-то именно этот поцелуй оказался последней каплей в чаше её непоколебимости.

Лицо исказила гримаса боли, а первые слёзы тотчас прочертили тонкие дорожки, обжигая щёки. Она заметно задрожала в его руках, а когда он провёл ладонью по её спине, шмыгнула носом и уже не смогла сдерживаться. Слёзы потекли с новой силой, и она зарылась носом в его плечо, заглушая собственные рыдания.

Сарданапал ничего не сказал, но мягко потянул её к другому концу кабинета. Медузия не сопротивлялась, и они в считаные секунды оказались на маленьком диванчике. Он продолжал крепко прижимать её к себе, а она чувствовала, как груз ответственности, который она несла последнее время на своих плечах, постепенно отпускает, выливаясь вместе со слезами.

За столько веков Медузия так и не научилась плакать. Для неё слёзы были непозволительной роскошью, с чем всегда боролся Сарданапал, пытаясь убедить её в том, что она не должна нести груз печалей в одиночку. Но у неё это получалось с трудом. Этот уклад жизни навсегда остался с ней, как бы она ни пыталась его исправить. Она позволяла себе слёзы лишь в редкие моменты и только рядом с ним.

Как сейчас…

— Мне так жаль, Меди… Мне так жаль, — прошептал Сарданапал.

История повторялась. Сарданапал отчётливо вспомнил тот день почти двадцать лет назад, когда Медузия так же плакала, а он шептал ей эти слова. За двадцать лет они вернулись к той же точке, с которой когда-то начали. В тот вечер она плакала, не сдерживая себя. Она плакала… А его сердце готово было разорваться от невозможности ей помочь. В тот вечер он чувствовал, как беспомощен был перед роком судьбы. И сейчас всё было то же самое. Не изменилось ничего. Он всё так же был неспособен защитить её от тех несчастий, что были связаны с пророчеством.

Долгих двадцать лет ушло на то, чтобы свыкнуться с этой неизбежностью и выстроить весь свой мир заново. Они вдвоём так трепетно и кропотливо выстраивали то, что потеряли тогда, чтобы сейчас снова вернуться в тот вечер, когда она плакала, а его сердце разбивалось на части.

Когда же наступит тот день, когда они смогут начать жить нормальной жизнью? Без тайн, слёз и разочарований. Не снедаемые страхом быть непонятыми и отвергнутыми. Когда же наступит тот день, когда они спокойно смогут вздохнуть и не думать о пророчестве, что грозит страшной расправой? Наступит ли вообще когда-то тот день, когда они смогут позволить себе быть счастливыми?

1) Спящего Дракона ни в коем случае нельзя щекотать (лат.)

Вернуться к тексту

Примечание: Таймлайн — через полгода после событий предыдущей главы. Начало летних каникул.

Музыкальная тема: White Apple Tree — Snowflakes

Patrick Joseph — Setting Sun

«Мы вместе, соединены на всю жизнь, и если эта жизнь кончится, мы встретимся в другом мире и останемся вместе во веки веков».

©Романова Александра Фёдоровна в дневнике Николая II

В доме стоял едкий запах кедра и совсем немного гари. Тангро, проснувшийся пару часов назад, принялся носиться по всему дому и плеваться огнём. Ванька с трудом его поймал, а Таня только с третьего раза смогла потушить пламя. Всё-таки наличие магии значительно облегчало жизнь. Как ни крути.

За прошедшие часы запах гари почти полностью выветрился, а обугленные стены… В сущности, Таня уже давно к ним привыкла, хотя зачастую и возвращала их первоначальный вид парой искр.

Вскипятив на растопленной печи чайник с водой, Таня заварила чай, бросила туда горстку листиков, и комната тотчас наполнилась запахом вишни. В последнее время она пристрастилась к подобным экспериментам с напитками и собирала много разных трав, чтобы потом заваривать их вместе с чаем.

— Уютненько тут у вас однако, — послышался бодрый голос из-за стола.

— Всё благодаря Тане, — с какой-то нежностью в голосе сказал Ванька, смотря, как она разливает кипяток по кружкам. — Но мне не терпится узнать цель твоего визита. Держу пари, что ты не просто так прилетел, — насмешливо сказал Ванька, обращаясь к сидящему за столом гостю, пока Таня ставила перед ними чашки.

— В каком это смысле не просто так? Что это ещё за обвинения такие? Разве я не могу прилететь к дорогим друзьям, которых так давно не видел? Я, между прочим, скучал! Может быть, я по ночам спать не мог, всё думал о вас? — как-то слишком театрально оскорбился гость и почти схватился за сердце, словно показывая, как сильно ранили его такие слова.

— Ага, ещё скажи, что плакал всю ночь и успокоиться не мог от того, как скучал, — не унимался Ванька.

Однако все эти подтрунивания и колкие фразы совсем не звучали оскорбительно. Ещё со времён Тибидохса они привыкли к подобным разговорам, которые для них двоих давно уже стали своего рода проявлением глубокой братской любви.

— А может, и так, и что?

— Ягун, мы тоже скучали по тебе, — успокаивая перепалку двух друзей, сказала Таня, севшая рядом с ним за стол. — Но ты не можешь отрицать, что тебе есть что сказать. У тебя ведь на лице всё написано.

Уши Ягуна тотчас словно замерцали, а сам он вновь воспрял, вспомнив о том, какую тайну сюда привёз вместе с собой.

— Ладно, так уж и быть. Скажу, — набивая себе цену, медленно сказал он, намеренно растягивая слова. А затем выпалил как на духу. — В общем, я сделал Катьке предложение.

Ванька по-доброму улыбнулся, а Таня бросилась к Ягуну с объятиями и поздравлениями. Она знала, что Ягун не продержится и полугода и женится-таки на Катьке. Как бы он ни противился и не пытался казаться независимым, но Катька для него с юных школьных лет была солнечным светом, к которому он всегда стремился.

Он слишком сильно её любил, чтобы отказаться из-за какой-то гордости и твердолобости. Таня знала об этом с самого начала. Помнится, когда они разругались с Ягуном, Катя жаловалась Тане на его равнодушие и нежелание брать на себя ответственность. Таня же, знавшая Ягуна как облупленного, понимала, что он не столько не хочет брать на себя ответственность, сколько ему нужно прийти к этому самостоятельно.

Он был из тех людей, которые ненавидят навязанные обществом и всеми вокруг стандарты. Он терпеть не мог, когда ему указывали на то, как он должен жить и поступать. И даже если ему пытались навязать то, что он и сам считал правильным, в нём тотчас просыпался дух противоречия, и он находил тысячу причин отказаться. Из вредности.

Таня знала, что, когда пройдёт волна сопротивления, Ягун сам придёт к тому, чтобы жениться на Кате, поскольку это сделает её счастливой, а это всегда было его приоритетом. Именно это она тогда и сказала Лотковой, прося немножко подождать и дать Ягуну «дозреть». И не прогадала.

Сейчас же Ягун, сообщая эту новость, прямо светился от счастья, будто не Катя, а он сам ждал того мгновения, когда они смогут пожениться. Для Тани это не было открытием, но было прекрасным поводом порадоваться за друга. Она задавала множество вопросов, спрашивая о том, как тот сделал предложение её подруге, как она отреагировала и как всё происходило. Ягун шутил, смеялся и дурачился, но говорил о своей уже невесте с бесконечной нежностью и благоговением, что было редкостью для него. И по такому поведению Таня поняла, что он счастлив.

Ванька же отреагировал немного спокойнее. Он обнял друга, похлопал его по плечу и искренне поздравил. Кому-то такая реакция могла показаться несколько суховатой и равнодушной, но Ягун прекрасно знал, что эти слова и жесты были самыми искренними. Знал не только потому, что Ванька был его лучшим другом в течение долгих лет, но и потому, что уже успел тайком шмыгнуть в его сознание и убедиться, насколько Ванька был счастлив за него.

Они втроём ещё долго обсуждали дела, смеялись и шутили. Обговаривали свадьбу и строили планы на будущее, как будут дружить семьями, а их дети сведут Тибидохс с ума, когда придёт время. Обсуждения плавно перетекали в шутки, шутки — в планы, а планы — обратно в обсуждения. Так длилось, пока задремавший Тангро вновь не проснулся и не попросился на ежедневную прогулку, куда Ванька ходил вместе с ним. Обычно он уходил глубоко в лес, где была огромная поляна.

Когда-то давным давно люди вырубили целый гектар леса, из-за чего там образовалась такая большая проплешина. Высаживать новые саженцы никто не горел желанием, и Ванька, когда только поселился здесь, всерьёз задумывался о том, чтобы заполнить всё хвойным лесом, но, когда у него появился Тангро, тот в первую прогулку выжег здесь всю землю, лишая возможности что-либо высадить. Так эта поляна и осталась пустовать, а Ванька каждый день приходил сюда с Тангро, где дракончик вдоволь мог налетаться и удовлетворить свою потребность в извержении пламени, не рискуя кого-то или что-то подпалить.

Поэтому и сейчас, проснувшись, Тангро тотчас запросился на прогулку, угрожая в противном случае спалить их дом до тла. Ванька нехотя попрощался с Ягуном, поцеловал Таню и отправился на улицу, оставляя старых друзей наедине.

Ягун, чувствуя себя как дома, почти развалился на кресле в гостиной и грелся у затопленной печи. Напившись чаю со свежими плюшками, он почувствовал, как его немного разморило, и стал спокойнее. Тане казалось, что ещё чуть-чуть и он вовсе уснёт, но Ягун не сдавался, и их беседа из оживлённых обсуждений переросла в тихие и спокойные приступы ностальгии.

Они вспоминали детство. То, как обошли весь Тибидохс, уклоняясь от преследований Поклёпа, и как они каждую ночь могли найти что-то новое в школе. Неизведанное. Те времена остались глубоко позади, но они по-прежнему грели душу, напоминая о том, какой крепкий оплот ребята втроём составляли. Столько всего они прошли вместе. Они делили и радость, и печаль на троих. Таня с Ягуном умудрились попасть на тёмное отделение и вырвать себе билет на обратный поезд. Они радовались достижениям друг друга как своим собственным. И поддерживали друг друга там, где были нужны. Отправляясь в Тибидохс десять лет назад, Таня и не надеялась, что на всю жизнь обретёт таких верных друзей, и её жизнь сложится таким чудесным образом.

— Ты какая-то слишком спокойная, — внезапно заметил Ягун. — Неужели жизнь в лесу так усмиряет? — лениво хохотнул он.

Таня улыбнулась на его замечание и вспомнила, как впервые прилетела сюда к Ваньке после того, как он поселился здесь после выпуска. Тогда она тоже поразилась тому, каким спокойным он стал за короткий промежуток времени. А сейчас и сама стала такой же. Словно тайга и правда как-то по-особенному влияла на жителей.

— Может быть, — загадочно ответила она. — Но уверена, что ты не угомонился бы и здесь. У тебя пожизненное шило в одном месте, — засмеялась она.

— Так я, может быть, и живу благодаря этому шилу. Я, знаешь ли, во многом ему благодарен. Сколько всего я сделал в жизни только благодаря своему драгоценному шилу, — снова начал хохмить Ягун, и Таня улыбнулась.

Он не любил быть серьёзным, поскольку считал, что только смех придаёт ему особую черту характера и облегчает жизнь. Он всегда говорил, что быстрее умрёт от тоски и скуки, если станет хоть немного серьёзнее.

— Но скажи мне вот что, подруга дней моих суровых, ты хоть счастлива?

В его словах послышалось искреннее любопытство. Ягун всегда беспокоился и заботился о своих друзьях. Пусть в своей манере, с кучей подколов и совсем не показывая истинных мотивов, но он заботился.

— Да, я счастлива, — не задумываясь ответила Таня.

— Точно? — карикатурно прищуривая один глаз, спросил Ягун. — А то смотри, в противном случае я быстро посажу тебя на свой новенький пылесосик и увезу отсюда. Я тут раздобыл пару волосков с бороды Сарданапала, смешал с майонезом и тухлой водой из заболоченного рва, так получилась такая ядрёная смесь, мамочка моя бабуся. Объёмчик, конечно, небольшой, эксклюзив, так сказать. Но до Тибидохса хватит. Берёг специально для такого случая. Домчим за пару часов. Правда, держаться придётся очень крепко.

Ягун, как всегда, не смог удержаться от хвастовства своими экспериментами с пылесосами, и Таня улыбнулась. Внутри разлилось тёплое чувство нежности. Ягун был для неё как брат, и она дорожила его дружбой и ценила каждую их встречу. Особенно сейчас, когда их пути разошлись и они больше не виделись каждый день.

— Правда? И ты готов оставить здесь Ваньку одного? — усмехнулась она, зная, что Ягуна подобный вопрос не поставит в неловкое положение. Этот жук вывернется из любой ситуации.

— Ваньку? А Ваньке мы отправим Зализину, которая будет с него пылинки сдувать и кормить с ложечки.

Таня громко засмеялась подобному исходу. После их последней встречи к Зализиной у неё осталось двоякое отношение. С одной стороны, она взаимно её недолюбливала, но с другой — ей было в какой-то степени жаль Лизку, которая своей вредностью достала всех вокруг.

— Ну уж нет, Ваньку оставь мне, пожалуйста.

— Ага, ревнуешь! — подловил её Ягун, чуть ли не подпрыгивая с кресла. — Значит, и правда любишь, — уже спокойнее дополнил он, снова откидываясь на спинку кресла. — Ладно уж, живи. Но если что, я приберегу ту смесь с волосом академика. Ибо зачем ещё нужны друзья, мамочка моя бабуся?

Таня ничего не ответила, понимая, что Ягун вошёл во вкус и может ещё долго шутить и подтрунивать над ней, поэтому самым правильным было сейчас не давать ему повода для новых шуток.

— Я и правда счастлива, Ягун. Вот веришь или нет, но мне так хорошо, как никогда не было, — вдруг на полном серьёзе сказала Таня после долгого раздумья.

— Значит, ты наконец-то пришла туда, куда пробиралась сквозь тернии столько лет, — слегка усмехнувшись, но в то же время без намёка на шутку сказал Ягун.

Таня глубоко задумалась над его словами, а потом кивнула, понимая, что так и было. Столько лет она искала себя и наконец нашла здесь. В том месте, куда так долго не хотела ехать. Сколько раз она ругалась с Ванькой, капризничала и говорила, что не поедет в эту глухую тайгу. Что она здесь зачахнет. А в итоге всё оказалось с точностью до наоборот. Здесь она чувствовала, как её душа медленно расцветала.

— Ты кому-то пишешь письма? — внезапно вырывая её из раздумий, спросил Ягун.

Таня посмотрела на Ягуна и только сейчас заметила, что он обошёл половину комнаты, видимо решив поближе всё рассмотреть, и остановился недалеко от письменного стола, где Таня ещё утром оставила несколько листков бумаги, сложенных в три раза. Письмо пришло ей за пару часов до визита Ягуна, и она просто не успела дописать ответ. Решив закончить вечером, когда останется одна, она бросила всё на столе.

— Да, я не успела дописать ответ Медузии утром, — небрежно бросила она.

Ягун развернулся к ней и посмотрел как-то странно, как показалось Тане, но она не придала этому должного значения.

— Вы пишете друг другу письма?

— Да. Иногда. Я редко вижусь с ней, когда бываю в Тибидохсе, поэтому иногда пишу ей.

Тане было непонятно, почему Ягуна так заинтересовал этот факт. За полгода она уже привыкла, и ей казалось это таким естественным — писать письма Медузии. Она не понимала, что в этом было такого странного и заслуживающего пристального внимания Ягуна.

После её слов он стал каким-то задумчивым, что было для него слишком странным. Ягун редко впадал в такую задумчивость и замолкал. Для него это и правда было странным, и Таня не на шутку забеспокоилась.

— Я давно не видел её. Ещё до летних каникул.

— Я видела её мельком около недели назад. Она была какой-то грустной и расстроенной, но в письмах ничего такого не писала. Думаю, это всё многоглазка, — рассуждая вслух, сказала Таня.

Она и правда видела Медузию за пару дней до каникул. Они с Соловьём тогда провели последнюю тренировку у сборной и отпустили их на две недели каникул, дав самым младшим из команды немного отдохнуть, чтобы потом вновь вернуться к тренировкам. Драконбол требовал постоянных усилий, поэтому если летние каникулы длились обычно три месяца, то Соловей давал лишь две недели для отдыха и считал это большой роскошью.

Таня под шумок выпросила и для себя пару тройку выходных, обещая вернуться к составлению плана тренировок в первый же рабочий день. Соловей же, всегда любивший и уважавший Таню больше остальных, легко пошёл на поводу, поворчав лишь для приличия.

— Правда? Я не замечал за ней подобного. А что ты видела в ней благодаря многоглазке? — задал очередной вопрос Ягун, вызывая своим любопытством у Тани ещё больше подозрений.

— Почему ты так интересуешься? — не выдержала она.

— Мне просто интересно, как работает эта ваша многоглазка. Так что ты видела? — небрежно отмахиваясь от её вопроса, повторил он.

Таня немного поразмыслила, вспоминая последнюю встречу.

— Я не знаю, как это объяснить. Она выглядела уставшей, немного грустной, и я знала, что это так. Многоглазка показывает истинное состояние человека, не давая никаких пояснений. Я просто знала, что она грустит, слегка нервничает и как будто чувствует себя виноватой, вот и всё.

Ягун снова задумался. Сначала он как будто обдумывал что-то, взвешивал все за и против, а потом его взгляд вдруг наполнился какой-то решимостью, и он уверенно посмотрел на Таню. Такой горящий уверенностью взгляд у него всегда был, когда он узнавал о каком-то ранее неизведанном месте Тибидохса и планировал отправиться на разведку в ту же ночь, уговаривая друзей составить ему компанию. Таня удивлённо приподняла бровь, словно спрашивая, что он задумал, и Ягун быстро пересёк комнату, возвращаясь в своё кресло.

— Я тут вспомнил, что ты когда-то просила меня научить тебя подзеркаливанию.

Таня ожидала чего угодно, но только не такого. Она просила Ягуна о таком много лет назад, но подобный азарт уже давно прошёл, и она даже не думала о том, что Ягун когда-нибудь вспомнит об этом, не говоря уже о том, чтобы и вправду обучить её.

— Что ты задумал? — с подозрением спросила она.

Ягун никогда не делал ничего просто так. И даже в таком внезапном порыве читалась какая-то расчётливая схема, которую Таня пока не могла понять.

— Я задумал передать тебе знания об искусстве телепата, — напыщенно начал он, снова возвращаясь к своему амплуа. — Ты будешь учиться или нет? Ты должна смотреть мне прямо в глаза.

Таня послушалась, наклонилась вперёд, опираясь локтями о колени, и посмотрела ему в глаза, решив, что разгадает причину его странного поведения по ходу событий. Ягун повторил её позу и тоже наклонился вперёд.

— Урок первый: так как ты новичок, тебе следует смотреть мне прямо в глаза, пытаясь углубиться настолько, чтобы проникнуть в моё сознание. Для подзеркаливания не существует чётких заклинаний. Это всё равно, что дышать: ты не можешь этому научиться, ты либо делаешь это, либо нет. Искусство состоит не в том, чтобы проникнуть в сознание, а в том, чтобы обойти барьеры и среди множественной информации найти ту, что необходима именно тебе.

Ягун говорил спокойно, размеренно, как будто читал лекцию. В его словах не было излишней напыщенности, как обычно. Он действительно объяснял понятные для себя азы доступно и терпеливо, обращая внимание на все тонкости.

Таня долго смотрела в его глаза, не до конца понимая, как именно должна была проникнуть в его сознание. А потом всё вокруг как будто исчезло из поля зрения, оставив лишь его глаза. И она внезапно словно с разбега наткнулась на непроницаемую стену, вздрогнув от неожиданности.

— В будущем постарайся не так резко, но для первого раза очень хорошо, — похвалил её Ягун, продолжая, как казалось Тане, расслабленно сидеть и смотреть в её глаза. — Урок второй: когда ты проникаешь в чужое сознание, у тебя есть два варианта развития событий — либо ты проникнешь в незащищённый разум, либо наткнёшься на защитный барьер, подобный моему. Чем опытнее телепат, тем безупречнее его защита. Однако даже самый идеальный барьер имеет слабые места. Твоя задача найти такое место. Ты должна мысленно обойти защиту, «прощупав» каждый сантиметр. Как только ты найдёшь брешь, тебе на мгновение покажется, словно ты провалилась и снова наткнулась на стену. Именно в этом месте нужно надавить посильнее.

Таня не понимала, что вообще делает и как именно у неё получается, но честно пыталась сконцентрироваться. Она долго смотрела ему в глаза и пыталась не потерять то ощущение твёрдой стены. Казалось, будто она не двигается с места. Везде, куда бы она ни обратилась мыслями, её преследовала эта злосчастная стена. На лбу появилась испарина от длительных усердий, и Таня уже подумала о том, чтобы сдаться, но внезапно словно оступилась. Лишь на краткое мгновение. Это ли имел в виду Ягун, когда говорил про брешь?

Где-то на подкорке сознания появилась мимолётная мысль, что Ягун ей поддался, увидев её желание всё прекратить, но концентрации на эту мысль уже не хватило, и она исчезла также быстро, как и появилась.

Таня постаралась представить визуально эту брешь, и перед глазами тотчас появился огромный стеклянный купол с большой трещиной прямо перед ней. Когда перед глазами появилась вполне понятная картинка, действовать стало легче. Она вдруг ощутила твёрдую решимость и уверенность. Она знала, что сможет пройти через эту трещину, но ей вдруг стало интересно, что будет, если она прикоснётся к этому барьеру.

Купол выглядел очень крепким, но Тане вдруг показалось, что ей не составит труда избавиться от него. Она подошла чуть ближе и протянула ладонь, останавливаясь в миллиметре от него. С минуту поколебалась, оценивая, стоило ли её любопытство таких рисков, и всё-таки прикоснулась кончиками пальцев.

От ладони вверх по куполу тотчас пошла сеточка мелких трещин, а через несколько секунд он внезапно посыпался мелкими осколками к её ногам, а Ягун тотчас громко вскрикнул, словно от сильной боли, и схватился за голову.

— Прости, я не хотела, — тотчас испуганно воскликнула Таня.

Картинка с осколками тотчас исчезла.

— Ну ты даёшь, мамочка моя бабуся! Дать мне по мозгам, это ж надо умудриться, — в сердцах крикнул он, не отнимая рук от головы.

— Я правда не знаю, как это получилось, прости, — виновато сказала она, не зная, как могла ему помочь.

Ягун ещё несколько секунд покачался из стороны в сторону, словно в попытке успокоить свою боль, а потом аккуратно отнял руки от головы, боясь, что боль вернётся. Затем медленно покрутил головой, убеждаясь, что всё в порядке, и облегчённо улыбнулся.

— Ерунда, — уже спокойнее отмахнулся он. — Но как ты это сделала? Даже у меня не всегда такие трюки получаются, — восхищённо затарахтел он, давая Тане понять, что он не сердится.

— Я не знаю, — растерялась Таня. — Я просто представила купол, а потом прикоснулась к нему, и он рассыпался на осколки, а ты закричал.

— Невероятно, — восхитился Ягун. — Это ведь уровень профессионалов. Получилось даже сильнее, чем у моей бабуси, когда она решает слегка дать мне по мозгам в профилактических целях. А ведь она богиня, на минуточку.

Ягун тотчас осёкся, словно что-то поняв. Глаза его пробежали по Тане с ног до головы, и он отрешённо выпалил:

— Ну да, точно. Ладно, не важно. Давай ещё раз. Только больше не прикасайся так, пожалуйста, к моей защите.

Таня кивнула и снова посмотрела в глаза Ягуна. Снова наткнулась на крепкую стену, нашла небольшую брешь. Перед глазами возник уже привычный купол и огромная трещина перед ней. В этот раз она была даже больше, чем в предыдущий, и Таня на мгновение задумалась, стала ли она больше от того, что Ягун не смог полностью восстановить свою защиту, или он сделал эту трещину нарочно, поддаваясь.

Тем не менее она попыталась аккуратно протиснуться внутрь, ничего не задевая.

— Отлично, — тихо сказал Ягун.

Она слышала его голос издалека, как будто он был в другой комнате, а не напротив неё. Перед глазами тотчас заплясали разные сцены, прерываясь на полуслове, сменяя друг друга в хаотичном порядке, и Таня потерялась от такого изобилия чужих мыслей.

— Проникнуть в сознание мало, нужно найти то, что ты ищешь. Я могу подкидывать самые разные мысли неосознанно или с целью запутать и скрыть что-то важное. Но тебе следует сконцентрироваться на том, что ты ищешь.

Таня подумала о детстве, вспомнила, как они втроём наткнулись на защиту Поклёпа и убегали далеко в подвалы. Вспомнила, как проникла в кабинет Клоппа и, сама того не зная, обошла все смертельные ловушки. Ей вдруг захотелось узнать, что именно думал об этом тогда Ягун. Не прошло и секунды, как перед ней всплыло то воспоминание, только его глазами. Она увидела, как он был поражён её силе, затем лёгкое чувство зависти передалось ей. И обида за то, что она скрывала это от них — от её лучших друзей. Как Ягун с Ванькой разговаривали о том, что она ведь Танька Гроттер — она не могла попасться на такую дешёвку, хотя оба прекрасно знали, что дешёвкой подобные трюки не были. И тем не менее желание оправдать её неосознанно выходило на первый план. А потом он просто узнал о существовании Талисмана Четырёх Стихий, и вся эта история канула в лету.

Таня блуждала между воспоминаниями и мыслями, не зная, что именно хочет найти, как вдруг увидела, словно специально подброшенное воспоминание, как Ягун обходил заклинание Разрази Громус, сидя к ней спиной и разговаривая со стулом. Тогда ей было смешно, и она едва могла сдержаться, но сейчас внезапно подумала, не пытается ли Ягун подобным образом показать ей то, что не мог сказать?

Она подумала о какой-либо тайне, которую Ягун мог скрывать от неё, как на Таню разом обрушились все воспоминания, складываясь в единый фильм длиною в несколько лет.

Она увидела деревянную дверь магпункта, которую Ягун лёгким движением открыл, не издав ни единого звука. У дальней стены показалась кровать, на которой она узнала себя. Правда, там она была намного младше. В голове словно в ответ на незаданный вопрос всплыла мысль, что это было сразу после того, как её вытащили с Исчезающего Этажа. Рядом с кроватью сидела ужасно уставшая Медузия, которая медленно гладила её по ладони. Взгляд у неё был отрешённый, и Таня, как и Ягун, почувствовала желание покинуть комнату, боясь быть обнаруженной, запоздало вспоминая, что всё это было воспоминанием.

Вслед за отступившим страхом быть обнаруженной появился вопрос: почему Медузия сидела рядом с ней? Тогда? Таня прекрасно помнила, какой истощённой была преподавательница. Помнила, как Ягун рассказывал ей, что та едва не погибла от множества проклятий, которые академик с Ягге снимали очень длительное время. Да и сейчас, видя её возле кровати, она понимала, насколько та была измученной и уставшей.

Вслед за немым вопросом посыпались разные воспоминания, которые Ягун увидел в ту ночь, нехотя нырнув в разум самой Медузии. И Таню завертело в круговерти воспоминаний. В голове то и дело эхом отдавались разные фразы и картинки, навсегда отпечатываясь в её памяти.

То, как Медузия швырнула тарелку со словами: «Я не отдам им свою дочь!», как плакала на плече академика, приговаривая: «Она всего лишь ребёнок». Как не хотела отдавать её Дурневым. Как Медузия отогревала замёрзшую Таню на лоджии. Затем последовало воспоминание о том, как Медузия сидела в палате Тани после освобождения титанов. Как она сидела в кабинете академика после истории с Исчезающим Этажом и винила себя в том, что поддалась зомбированию. Таня задерживалась надолго на каждом воспоминании, желая запомнить и узнать всё вплоть до мельчайших деталей.

Это было так важно сейчас… Так важно.

Она увидела, как Ягун дал клятву, обещая молчать, и которую хранил вот уже почти десять лет, не выдавая никакой осведомлённости. В голове мелькали воспоминания о том, как часто он обращал внимание на поведение Медузии, обращённое к Тане, каждый раз лишь убеждаясь в том, что эта тайна ему не приснилась.

Когда Таня подумала, что уже ничего больше увидит, её откинуло в воспоминание четырёхлетней давности, когда она лежала в магпункте Магфорда, долго не приходя в себя. Глазами Ягуна она увидела, как тот легко вошёл в Магпункт и так же, как в тот первый раз много лет назад, наткнулся на сидящую рядом с Таней Медузию. В этот раз удивления не последовало. В этот раз всё было понятно без слов.

Таню поразило то, что в этих воспоминаниях в разговорах с Медузией он был таким серьёзным и собранным, каким она его никогда не видела. Он не паясничал, не шутил, а был предельно точен в своих высказываниях. И в его словах было столько понимания.

Она увидела, как он и в этот раз нырнул в её сознание, мельком вырывая поверхностные воспоминания о том, как множество раз Медузия успокаивала Таню, когда та плакала, как она с Сарданапалом не раз обсуждала какое-то пророчество, которое никогда не всплывало в полном объёме, насколько близки они были с академиком. Таня была шокирована тем, как много заботы и нежности Сарданапал и Медузия проявляли в отношении друг друга, когда они были не на виду. Она догадывалась об их отношениях. Об этом всегда ходили слухи, но она не предполагала, что они были настолько близки. Настолько близки, что у них была дочь… Что она была их дочерью…

Они так много делали для неё. Тайно и незримо. Чтобы она никогда не догадалась. Эти воспоминания открывали столько тайн. Они так сильно страдали. Медузия столько лет несла в себе эту боль, вырывая с боем краткие мгновения, которые могла провести со своей дочерью.

Краткие мгновения, в которые могла проявить свою любовь…

Сейчас все их разговоры наедине приобрели новый смысл. Все слова Медузии и её особое отношение к Тане приобрело новый смысл. Всё заиграло совсем другими красками.

Воспоминания, сначала тянувшиеся в правильном порядке, сейчас накатывали хаотичными потоками. Вот здесь Медузия держит на руках новорожденную Таню, а через секунду лишь сообщает академику о своей беременности, вызывая в нём неукротимый поток счастья. А в следующее мгновение впервые целует его, окрылённая счастьем о том, что он выжил в первой войне. Затем — протягивает ладонь Ягге для ритуала, сидя у Таниной кровати. А в следующий миг она увидела Леопольда и Софью в последний миг их жизни, в который они сражались за неё.

Воспоминания смешались в один большой снежный ком, и Таня уже не понимала, что было раньше, а что — позже, но она понимала одно: главную тайну, которую ей нужно было узнать, она узнала. Поскольку, как только она стала теряться в водовороте воспоминаний, её тотчас выкинуло из сознания Ягуна.

— И последнее на сегодня, — словно ничего и не произошло продолжил преподавательским тоном Ягун. — Когда подзеркаливаешь, нельзя знать наверняка, что именно ты увидишь в чужой голове: надоедливый мотивчик или роковую тайну. Но никогда нельзя забывать одно: чужие тайны остаются чужими всегда, и ты не имеешь права их раскрывать даже близким друзьям. Не тебе решать, кому и когда предавать их огласке. Умение виртуозно вламываться в чужие мысли — это не дар, это большая ответственность, и ты всегда должна быть к этому готова.

Таня не могла вымолвить ни слова, лишь поражённо смотрела на Ягуна. В голове была полная неразбериха. Тотчас проносились фрагменты воспоминаний. Её собственных и недавно увиденных. Всё перемешалось и лишь изредка выстраивалось в цельную картинку. Воспоминания, от которых она даже на мгновение теперь никак не могла отделаться.

«— Мы не можем её отдать.

— Не можем… Но мы должны».

«— Попробуй, станет легче.

— Горячий шоколад?

— Он очень быстро перебивает вкус, к тому же в разумных пределах шоколад очень полезен».

«— Простите, я…

— Не извиняйся… Никогда не извиняйся за то, что чувствуешь».

«Медузия Зевсовна всегда приходит за мной».

«— Почему?

— Потому что ты — моя дочь».

«— Можно я вас обниму?»

«— Тебе было три с половиной, мы с Сарданапалом тогда прилетали».

«— Почему вы грустите?

— Я не люблю прощания. Они всегда оставляют неприятный привкус горечи после себя».

«— Значит, время расставаний ещё не наступило.

— Мне бы хотелось, чтобы это время вовсе никогда не наступало».

Таня тихо шмыгнула носом, не сразу понимая, что плачет. По её щекам тонкими дорожками текли слёзы, а взгляд был затуманен и отстранён. Она думала обо всём, что увидела. Постепенно, мелкими рывками возвращались и те воспоминания, которые были утеряны из-за слияния её сознания с двойником.

Она вдруг так ярко вспомнила тот разговор с Медузией. Вспомнила, как плакала от услышанного. От той несправедливости, которая преследовала её с самого рождения. Вспомнила полный сожаления и вины взгляд Медузии. И то, как ушла, тихо закрыв дверь, не сказав Медузии тех самых нужных слов, которые крутились на языке, но так и не сорвались с губ.

Тогда она и правда была не готова услышать подобное. Сейчас, как оказалось, тоже, но сейчас она была взрослее и умнее. Она понимала многие из причин, хотя то внутреннее чувство обиды и несправедливости по-прежнему душило её. Она подавляла своего внутреннего ребёнка. Брошенного и обиженного. Чтобы объективно оценить ситуацию и не сделать поспешных неправильных выводов.

Но сейчас у неё это получалось с трудом. Она едва могла совладать с собственными эмоциями. Она так хотела сорваться с места и полететь в Тибидохс, чтобы поговорить с Медузией и Сарданапалом прямо сейчас. Узнать всё из первых уст и расставить все точки над i. Но в то же время она боялась наговорить лишнего. Сделать что-то необдуманное. Она боялась всё испортить и потерять. И это единственное, что её останавливало.

— Veniet tempus miraculorum et multa mysteria solventur.⁽¹⁾ — внезапно проскрежетало кольцо.

Тане внезапно захотелось упрекнуть его в том, что старик Гроттер столько лет молчал, но она вовремя вспомнила, что кольцо сохраняло лишь часть его души, и эта часть достоверно знала лишь то, что знал сам Гроттер, будучи живым. И она промолчала.

Ягуну она тоже ничего не сказала, поскольку он всё ещё был связан клятвой, и любое неосторожное слово могло его убить. К тому же она прекрасно видела в его воспоминаниях, как детально была дана клятва и как долго он думал о том, чтобы её обойти. Несмотря на сказанные им слова, он прекрасно понимал, что ему тоже есть место в том пророчестве. Особенно когда совсем недавно подзеркалил последние строчки у академика. Тогда-то всё и встало на свои места. Он сразу же понял, что клятва, о которой сказано в пророчестве — это его клятва, данная когда-то Медузии. И он тотчас сообразил, что именно он должен будет положить конец страданиям этих троих. Тогда он начал искать варианты обойти клятву ещё старательнее, пока не нашёл тот единственный и беспроигрышный.

— Хэй, мы вернулись, — послышался из коридора звонкий голос Ваньки, и тотчас в комнату влетел Тангро, устраиваясь у самого огня печи.

Дракончик, налетавшись вдоволь, теперь был готов проспать до утра, прижавшись боком к раскалённой стене.

— Что-то случилось? — с подозрением спросил Ванька, зайдя в комнату и поражаясь такой тишиной.

Таня быстрым движением смахнула слёзы и повернулась к Ваньке, улыбнувшись.

— Всё в порядке. Просто Ягуну уже пора вылетать.

Ягун активно закивал, но на удивление ни сказал не слова. Таня никогда раньше не выпроваживала его так откровенно, и он на мгновение подумал, что она винит его в молчании. Однако на пороге, когда он уже готов был улететь, она так крепко его обняла и прошептала:

— Спасибо! Ты мой самый лучший друг!

И в этот миг Ягун понял, что дружба между ними лишь укрепилась. Ей всегда требовалось время, чтобы обдумать любые шокирующие новости, и этот раз не стал исключением. Ягун вмиг выдохнул и успокоился. Терять лучшего друга ему никак не хотелось.

— Я тоже тебя люблю. Не как Лоткову, конечно, но люблю, — попытался аккуратно пошутить он, на что Таня усмехнулась и крепче сжала его в объятиях.

Ягун улетел, оставляя в избушке двух своих друзей, которым было о чём поговорить. Он знал, что Таня всё расскажет Ваньке, а уж в его мудрости Ягун никогда не сомневался. Там, где Таня не сможет найти выход, Ванька поможет ей. В этом не было никаких сомнений.

* * *

Вечером того же дня Таня рассказала Ваньке обо всём, что случилось в его отсутствие. Они сидели в гостиной у затопленной печи и пили чай с малиной. Таня любила его больше всех, поэтому они с Ванькой запасались им впрок.

Ванька терпеливо выслушал её рассказ, не перебивая и не задавая никаких вопросов, давая ей возможность выговориться, а когда она закончила, ненадолго задумался, анализируя всё услышанное.

— То что тебя это шокировало, я понял, но прежде чем делать какие-то выводы, скажи мне, что ты чувствуешь, узнав об этом? — медленно и спокойно, словно желая донести каждое слово до Тани, спросил Ванька.

— Что я могу чувствовать, узнав об этом, кроме шока и удивления? — слегка злясь, спросила она.

— Радость? Грусть? Надежду? Злость? Ярость? — начал перечислять Ванька. — Можно чувствовать что угодно. Спектр чувств не ограничивается одной эмоцией. Мне важно знать, что почувствовала ты.

Таня призадумалась. Уже спокойнее она начала анализировать свою реакцию на увиденное в голове Ягуна и поняла, что за завесой шока, вышедшего на первый план, скрывалось слишком много эмоций для того, чтобы описать их односложно.

— Это известие поразило меня, — начала Таня, осторожно подбирая слова. — Сначала я разозлилась из-за того, что вся моя жизнь оказалась не тем, чем казалась раньше. Буквально вся. Всё будто перевернулось с ног на голову, и меня испугала такая перемена. Я рада, что мои настоящие родители оказались живыми. Но в то же время я не могу поверить в то, что они мои родители. Я почувствовала сильную обиду, узнав, что мои родители не умерли, а бросили меня. Хотя это и неправильная формулировка. Не думаю, что мне было бы легче, если бы они тоже умерли, но внутри… Меня как будто предали.

Вместе с тем, когда я увидела, как сильно переживала и страдала Медузия… Как сильно она не хотела меня отдавать… Как плакала… Мне было так её жаль. Я понимаю, что она не виновата… Что никто из них не виноват и предательством это не назовёшь, но всё равно не могу отделаться от этой обиды. Причём я даже не знаю, обижаюсь ли на них или на всю эту ситуацию.

Но когда я вспоминаю всё, что сделали для меня Медузия и Сарданапал, как сильно они меня поддерживали… Как Медузия успокаивала и обнимала меня каждый раз, когда мне это было нужно, я вдруг чувствую такую благодарность и любовь к ним. Я действительно люблю их. И я знала это ещё до того, как увидела все эти воспоминания. От того, что я узнала, моя любовь никуда не исчезла. Просто… Просто я не могу подпустить их ближе после этого. Не сейчас. И я чувствую себя такой виноватой за это. За то, что не могу реагировать правильно. Я ведь понимаю, что… почему они так поступили и что всё это было ради меня, но не могу заставить себя перестать чувствовать эту обиду.⁽²⁾

Ванька отставил чашку на столик и в мгновение ока оказался рядом с Таней. Он присел на колени перед ней и крепко сжал её ладони, посмотрев прямо в глаза.

— Ты не должна реагировать правильно. Ты должна реагировать так, как чувствуешь. Ты должна дать волю своим чувствам и позволить себе прожить это так, как тебе хочется. Обижаться в такой ситуации — это нормально. Злиться — это нормально. Любить их — это нормально. И чувствовать всё это противоречие в один миг — это тоже нормально. Тебе просто нужно время, чтобы разложить свои чувства по полочкам, но ты не должна отказываться ни от одного из них.

Таня шмыгнула носом, чувствуя, как к глазам подступают слёзы, и сжала Ванькины ладони в ответ, чувствуя себя маленьким ребёнком, который нуждался в любви и защите.

— Если ты хочешь знать моё мнение, я считаю, что тебе сейчас не нужно начинать с ними этот разговор. Тебе нужно разобраться в себе. Тебе нужно успокоиться и выдохнуть. Хорошенько обдумать всё произошедшее и сложить об этом собственное мнение. Это очень сложно и требует много времени. Не торопись, пожалуйста. Дай себе столько времени, сколько чувствуешь нужным. И только тогда, когда ты всё взвесишь, проанализируешь и поймёшь, когда ты остынешь и сможешь говорить спокойно, только тогда подними эту тему и поговори с ними.

Таня несколько раз кивнула и, обхватив ладонями его лицо, притянула к себе и поцеловала. Она была так благодарна Ваньке за то, что он был у неё. За то, что он был таким, какой он есть. Всепонимающим, мудрым и заботливым. Она так сильно его любила и в подобных ситуациях лишь убеждалась в этом ещё сильнее. Она чувствовала, как её захлестнула волна любви и нежности к нему, и она ещё сильнее обняла его.

— Спасибо тебе, — тихо прошептала она, чувствуя в нём такую необходимую сейчас поддержку.

1) Придёт время чудес, и будут разгаданы многие тайны (лат.)

Вернуться к тексту

2) Иллюстрация к сцене: https://drive.google.com/file/d/1O5-tO0GM98Xljm-OukPYz39VY0-2t0ZY/view?usp=drive_link

Вернуться к тексту

Примечание: Таймлайн — через полтора года после событий предыдущей главы.

Музыкальная тема: Alex Band — Only One

Ruth B. — If By Chance (slowed + reverb)

Тибидохс встретил Таню теплом и уютным светом факелов. Она шла по тёмным коридорам, освещаемым лишь негаснущими факелами, и вспоминала, как в детстве они с Ванькой и Ягуном постоянно накладывали на них заклинание фейерверков, однажды чуть не спалив школу. Каждый уголок Тибидохса напоминал о прошлом, но Таня прилетела сюда совсем не для ностальгии.

Тренировки у сборной сегодня не было, поскольку Соловей вполне благосклонно дал самым младшим из игроков два дня отдыха после изнуряющих экзаменов. Однако у Тани был вполне весомый повод прилететь сюда именно сейчас.

С тех пор, как она прочитала в мыслях Ягуна тайну своего происхождения, прошло уже целых полтора года, и у неё было достаточно времени, чтобы подумать обо всём несколько раз. Как Ванька и сказал тогда, ей оказалось и правда необходимо обдумать всё самой, взвесить и принять собственное решение.

Ей потребовалось полтора года, чтобы набраться смелости и вернуться туда, откуда она когда-то решила уехать. Однако… Спусковым механизмом стало ещё одно очень важное событие, случившееся в её жизни, ведь Ванька сделал ей предложение, и ей хотелось поделиться этой новостью с самыми близкими.

— Хэй, Танька! — издалека послышался крик.

Таня тотчас обернулась и увидела бегущего к ней с дальнего конца коридора Ягуна. С ним она виделась на удивление регулярно. Тренировки по драконболу не давали им шанса соскучиться друг по другу.

— Кое-как тебя догнал, мамочка моя бабуся, — запыхавшись, сказал он и встал, опершись руками о колени и часто дыша.

— Как ты вообще узнал, что я прилетела? — недоумевая, спросила Таня.

— Уловил твои мысли, когда ты проходила через Пельменника, — как ни в чём не бывало ответил он.

Таня покачала головой, думая о том, что он неисправим. Сколько бы она его ни просила, сколько бы она не выталкивала его из собственных мыслей, ему было всё равно. Он так и продолжал лезть ко всем в голову. Таня иногда небезосновательно думала, что для Ягуна это уже стало неотъемлемой частью, и он просто не мог по-другому.

— Ты чего не зашла к нам с Катькой? Хоть бы контрабас свой оставила. Чего с ним таскаешься?

Ягун и правда пошёл ей навстречу с жилого этажа, думая, что она первым делом направится именно к нему. Однако лишь потерял время, поскольку они разминулись, когда Ягун направился к Лестнице Атлантов, а Таня пошла к Башне Привидений.

— Да я как-то не подумала, решила зайти позже, — виновато призналась Таня, понимая, что действительно лучше было бы сначала оставить контрабас у Ягуна, а потом налегке бродить по замку.

Однако в своё оправдание она могла сказать, что хотела как можно скорее достичь пункта своего назначения. Отчасти она боялась, что может передумать, струсить и сбежать, оттого мысль о том, чтобы первым делом зайти к Ягуну, даже не закралась в её голову.

— Ох, ты решилась… — тихо выпалил он, как будто что-то услышав, и Таня догадалась, что он снова шмыгнул в её мысли. — Я понял. Ты ищешь Сарданапала.

Таня кивнула, игнорируя тот факт, что он снова бесцеремонно ворвался в её мысли, а она даже не почувствовала этого. Впрочем, сейчас это было даже к лучшему. Если бы Ягун начал спрашивать её, она не смогла бы ответить прямо, поскольку клятва всё ещё висела над ним как дамоклов меч.

— Давай я заберу контрабас и отнесу пока к себе, а ты заскочишь, как закончишь со всеми своими делами, — резко перевёл тему Ягун и потянулся к футляру на её плече.

Таня поняла, насколько сильно контрабас оттягивал ей плечо, лишь когда ощутила лёгкость после того, как Ягун забрал футляр. Она поблагодарила его и пообещала прийти, как только освободится. Ягун тотчас двинулся в обратном направлении, а Таня пошла дальше по коридору.

Она прошла ещё три поворота, прежде чем перед ней показалась огромная двустворчатая дверь, с которой тотчас спрыгнул сфинкс и с любопытством обнюхал её, словно решая, подпустить ли незваную гостью ближе или нет.

Видать, решив, что Таня не представляет никакой угрозы для него или его хозяина, он запрыгнул обратно на дверь, словно говоря, что она может пройти дальше.

Таня робко постучалась и принялась ждать. За дверью послышались тихие шорохи, и спустя пару секунд из-за двери показалось доброе лицо академика. Сначала на его лице отразилось удивление и беспокойство, но вскоре он улыбнулся.

— Танюша, — поприветствовал он. — Я рад тебя видеть, заходи.

И он пропустил её вглубь кабинета. Таня отметила, что за многие годы кабинет академика не изменился. Он остался точно таким же, каким она его помнила в свой первый день пребывания в Тибидохсе. Диковинные пальмы по прежнему росли в кадках из красного дерева, украшенных мелкими брилиантиками. В стеклянных колоннах по-прежнему плавали тропические рыбы. И клетка с черномагическими книгами стояла на том же месте. Всё это навевало приятную ностальгию, и Таня не смогла сдержать улыбку.

— Ты просто так заглянула, или что-то случилось? — аккуратно спросил академик, и Таня вдруг узнала в этой интонации знакомую манеру Медузии.

Она так же часто осторожничала с подобными фразами, говоря их как бы между прочим, как Таня понимала сейчас, чтобы ненароком не выдать своей чрезмерной обеспокоенности. Сарданапал делал сейчас то же самое. И стоило Тане задуматься, она вспомнила, что и прежде в нём также часто проскальзывало нечто подобное, просто это было не так выражено, как у Медузии, но всё же присутствовало.

Он так же сильно переживал и беспокоился и даже сейчас остановился недалеко от книжного стеллажа, пристально на неё глядя, словно пытался ещё до её ответа понять, не случилось ли чего.

Таня, смотревшая доселе по сторонам, повернулась к нему лицом и посмотрела прямо в глаза. И это мгновение навсегда отпечаталось в памяти Сарданапала.

Чистый, как небо, аквамарин встретился с блестящим на солнце изумрудом.

Он никогда раньше не видел этого. Никогда не замечал. Столько лет… а он никогда не смотрел в её глаза. Не так пристально…

У неё были глаза матери…

Такие же ярко-зелёные. Прозрачные, как только что обработанный маслом изумруд. С зигзагообразной границей, доходящей до середины радужной оболочки. Отражающие целую Вселенную.

Только сейчас он в полной мере осознал, как сильно она была похожа на Медузию… Только сейчас.

Таня смущённо опустила глаза, и вдруг в голове появилось непреодолимое желание опробовать одну идею. Она сжала ладонь в кулак, подошла чуть ближе к академику и протянула руку, показывая пустой кулак.

— Что у меня в руке? — спросила она, повторяя когда-то порученную ей же просьбу Сарданапала.

— Ты ведь помнишь, что я знаю правила игры? — слегка усмехаясь, спросил он.

— Это не совсем та игра, — ответила Таня, до конца ещё не зная, для чего всё это затеяла. — И всё же… Что у меня в руке?

Сарданапал снова пристально всмотрелся в её лицо, словно видел её впервые. Глубоко о чём-то задумался, а затем легко ответил:

— Моя любовь.

Таня поразилась его ответу. Но подумав несколько секунд, поняла, что это было именно то, что она искала в этом эксперименте. Она готовилась задать следующий вопрос, который академик два года назад велел задать четырём её сверстникам, отсутствующим в Тибидохсе и ничего не знающим о сфинксе, но с языка вдруг сорвались совсем другие слова:

— А как сохранить это так, чтобы никто никогда не отнял?

Сарданапал удивлённо посмотрел на неё, явно не ожидая подобной формулировки, но тотчас опустил глаза, думая о том, как бы лучше сформулировать то, что и так уже сложилось в единую картинку в голове.

— То, что принадлежит тебе, никто не сможет отнять. Даже ты сама. Любовь так не работает. Даже если ты захочешь избавиться от неё, она никуда не денется.

Тане вдруг показалось, что его мысль куда глубже ответа на пустой вопрос. Она вдруг подумала, не догадался ли он обо всём, что она умалчивала сейчас? Не говорил ли он так, отвечая на её немой вопрос, связанный с истинной целью её визита? Может, он понял всё по её глазам? С самого начала… Может, он понял, что она давно уже всё знает?

— Мне очень нужно с вами поговорить, — как на духу выпалила Таня.

Сарданапал с решимостью во взгляде посмотрел на неё, словно говоря, что готов выслушать всё, что её беспокоило, и обсудить всё, что она считала важным. Однако Таня слегка покачала головой, сама того не замечая.

— Но сначала я бы хотела поговорить с Медузией Зевсовной.

— У неё сейчас занятие с четвёртым курсом, — спокойно сказал он, кивая каким-то своим мыслям. — Но она закончит через пятнадцать минут, ты можешь зайти к ней.

Таня кивнула и поблагодарила его. Она простояла ещё несколько секунд, переминаясь с ноги на ногу, словно принимая какое-то важное решение, а потом резко подбежала к Сарданапалу и крепко обняла его за плечи.

— Спасибо! — порывисто прошептала она. — Спасибо вам за всё, что вы для меня делали.

Сарданапал обнял её в ответ, и Таня почувствовала разливающееся внутри тепло и чувство абсолютного спокойствия и защищённости. Наверное, именно это чувство имеют в виду люди, когда говорят об отцовской любви.

— Ты уверена, что не хочешь сначала поговорить со мной? — с прежней осторожностью спросил он, слегка отстранившись и посмотрев ей прямо в глаза.

— Нет, сначала я хочу обсудить это с ней, — мягко возразила Таня.

Она поняла, что с Медузией начать этот разговор будет для неё легче. С Медузией она была как будто бы ближе, и поднимать настолько личные и важные темы для неё было чуточку проще.

Сарданапал лишь кивнул и отпустил её.

— Если я могу чем-то помочь, только скажи.

Таня пристально посмотрела на Сарданапала и увидела в его глазах лёгкую обеспокоенность. Она тотчас вспомнила увиденное в воспоминаниях Ягуна, которые он подсмотрел у Медузии. Перед глазами тотчас встал образ хрупкой Медузии, которую мало кому довелось видеть, и Сарданапала, который всячески старался оберегать её от любых напастей. Который всегда заботился и защищал её.

И внезапно за его обеспокоенным взглядом Таня увидела мужчину, который чувствовал в подобном разговоре угрозу. Где-то в глубине души он боялся, что Таня могла отреагировать как-то не так. Сказать что-то не так. Что каким-то образом этот разговор мог причинить Медузии боль. Оттого и хотел поговорить с девочкой самостоятельно, чтобы ликвидировать любые риски. Он сможет с этим справиться, но Медузия… Для неё это будет двойной удар, поскольку однажды она уже это проходила. Он не хотел, чтобы это повторилось вновь.

— Я обещаю, что всё будет хорошо.

Слова слетели с губ раньше, чем Таня успела их обдумать, и Сарданапал тотчас обратил на неё взгляд. Он долго смотрел, а потом медленно кивнул, как будто принимая её слова во внимание. Она робко отступила на несколько шагов, а потом под его смягчивщийся взгляд и вовсе вышла за дверь.

Она уверенным шагом пошла по коридорам, вспоминая маршрут до кабинета нежитеведения. Разговор с академиком в какой-то степени вселил в неё смелость. Она была твёрдо настроена обсудить и закрыть эту тему раз и навсегда. Ей хотелось расставить все точки над i и обрести покой. Она устала думать обо всём, бояться реакции собственных родителей и строить догадки. Хотелось внести ясность.

До разговора с Сарданапалом она ужасно боялась быть непринятой, хотя воспоминания, раз за разом всплывавшие в памяти, и говорили, что её страхи были беспочвенными. Однако домыслы постоянно ставили её уверенность под сомнение. Разговор с Сарданапалом заставил её увериться в собственных мыслях и закинуть страх куда подальше. По крайней мере, на ближайшее время.

Когда Таня подошла к кабинету нежитеведения, до конца урока ещё оставалось пару минут, и её внезапно охватило желание послушать, как проходит урок. Она прильнула к двери ухом и услышала неразборчивое блеяние, очевидно принадлежавшее кому-то из учеников. Таня не смогла разобрать ни слова, но догадалась, что мальчишке был задан явно вопрос с тонким подтекстом.

— Что вы так побледнели, Бескровный? Я смоделировала вполне рядовую задачу. Не тратьте моё время впустую, а думайте. Вам мозги даны для умственной деятельности, а не просто так, — услышала Таня ледяной голос Медузии.

Она, как всегда, ставила тяжёлые задачи перед студентами и требовала молниеносной реакции, вызывая в своих учениках внутреннюю панику. Однако, как бы тяжело ни было учиться у Медузии, но она — одна из немногих — готовила их к реальной жизни. После занятий все знания отпечатывались на подкорке и всплывали в памяти на интуитивном уровне, а полученные навыки доходили до автоматизма.

— Эм… Может быть, что-то из списка убийственных заклинаний? — неуверенно предложил робкий мальчишеский голос.

Таня, не услышавшая вопроса, подумала, что навряд ли это будет правильным ответом, поскольку Медузия никогда не ставила таких задач, ответом на которые были убийственные заклинания. Она мыслила глубже и заставляла думать также своих учеников.

— Возможно, это и могло бы сработать, если бы это не был Страж Мрака, а действие не происходило бы в ослабляющей любую магию комнате, — педантично заметила она. — Для Стража Мрака такое заклинание, ещё и ослабленное, будет как укол иглы для слона: убить не убьёт, но разозлит. А учитывая, каким вспыльчивым нравом обладают такие личности, жить вам останется не больше двух минут.

Медузия говорила так, словно резала скальпелем: хладнокровно, расчётливо и точно. В её словах слышалась истина. Таня, сама лично встречавшаяся и со Стражами Мрака, и даже с языческими Богами, знала, что преподавательница была права.

— Ещё варианты? — спросила она. — Ну же, уважаемые мои, не стесняйтесь.

— Можно… — робко начал тоненький девичий голосок и сразу же замолк.

— Да, Леночка, я слушаю, — обратила на девочку внимание Медузия.

— Можно попробовать изгнать его силой свободного эйдоса.

Наступило гробовое молчание. Таня слышала, как тикают стрелки часов. Верный признак того, что Медузия одобрила ответ. Таня заметила эту привычку уже давно. Она словно проверяла ответ на прочность. Неуверенный в своих словах ученик часто начинал исправляться и путаться в словах, слыша гнетущее молчание, и лишь уверенный в себе оставался при своём мнении и заслуживал крошечное уважение доцента Горгоновой.

— Спасибо, Леночка, что хоть кто-то думает в этом классе, — наконец ответила Медузия. — Вы правы: единственное, что может спасти вас в подобной ситуации, — это ваш эйдос. Никакие заклинания не будут действовать против языческих Богов и Стражей Мрака, а времени, чтобы узнать их истинные имена, через которые можно было бы повлиять на сражение, у вас попросту не будет. Однако никогда не стоит забывать о силе вашего эйдоса. Как и о том, что подобной силой обладает лишь непроданный эйдос. Рекомендую подумать об этом на досуге. На сегодня все свободны.

Таня услышала, как за дверью все зашелестели тетрадями, и тотчас отпрянула в сторону. Спустя минуту дверь открылась, и в коридор начали потихоньку выходить студенты. Кабинет опустел довольно быстро, и Таня подошла ближе, останавливаясь на пороге. Медузия собирала в стопку какие-то бумаги на преподавательском столе и не сразу заметила её.

Таня переминалась с ноги на ногу и тихо кашлянула, привлекая к себе внимание. Медузия тотчас подняла на неё взгляд и выпрямилась, поворачиваясь в её сторону. В глазах её заблестела улыбка, не успевшая ещё отразиться на лице, и Таня осмелилась сделать ещё несколько шагов внутрь кабинета и закрыть за собой дверь.

— Рада тебя видеть, — сдержанно сказала Медузия, но Таня знала, сколько искренних эмоций скрывалось за этой маской.

— Я тоже, — не сдержала ответной улыбки Таня и подошла ближе.

Её вдруг охватило нестерпимое желание броситься женщине в объятия. Она имела полное право это сделать, учитывая всё, что их связывало, и всё, что она узнала, но какой-то внутренний барьер не позволял действовать настолько стремительно. Оттого она остановилась в нескольких шагах от неё.

— Что-то случилось? — учтиво спросила Медузия.

Таня отчётливо услышала за её учтивостью лёгкое беспокойство и укорила себя за то, что так долго решалась на этот разговор. Да, ей нужно было время. Да, она должна была прийти к этому осознанию сама и в своё время. Но сейчас ей казалось, что она заставила их потерять целых полтора года. Пусть у бессмертных свои отношения со временем, но она ещё не успела причислить себя к их числу, а посему её отношение ко времени было другим. Она считала эти полтора года невозвратно ушедшими.

— Можно я вас обниму?

Слова слетели с губ ещё до того, как Таня успела обдумать их. Она хотела начать разговор сразу же, не затягивая с этим. Но все заготовленные ранее слова внезапно исчезли из памяти, а сердцу оказалось так важно почувствовать объятия Медузии, чтобы вновь окунуться в те мгновения из детства, когда она могла чувствовать себя в полной безопасности рядом с ней.

— Можно даже не спрашивать, — мягко ответила Медузия и протянула руки.

Таня, не раздумывая, преодолела несколько шагов, разделявших их, и крепко прижалась к Медузии. Она обнимала её так сильно, как никогда ранее. Казалось, ещё немного, и она могла сломать ей рёбра. Так маленькие дети обнимают своих родителей со словами: «Я вот настолько сильно тебя люблю». Таня вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, которая столько лет была лишена любви и наконец-то получила её сполна. Её переполняли эмоции. Сейчас объятия с Медузией ощущались совсем не так, как прежде. Сейчас её захлёстывало волной любви и нежности.

Она мысленно укорила себя за первоначальную реакцию. Сейчас она не понимала, как могла злиться и раздумывать, когда следовало сразу поговорить. Хотя в глубине души понимала, что всё это требовало своего времени.

Медузия также крепко прижала к себе Таню и ласково провела ладонью по её волосам, как делала это всегда, когда она плакала. В глубине души её насторожило подобное поведение Тани. В последнее время они и правда стали ближе, и Таня чаще тянулась к ней, но чтобы настолько сильно… Это наводило на определённые опасения.

— Что тебя так беспокоит? — мягко спросила Медузия, не ослабляя объятий.

Голос её звучал тихо и спокойно, и Таня почувствовала себя, как в детстве. Как в те мгновения, когда она плакала по каким-то причинам, а Медузия дарила ей такое недостающее тепло. Столько мыслей и воспоминаний крутилось в её голове. Она на всё в своей жизни смотрела по-новому. Как будто столько лет она была слепа и лишь сейчас смогла открыть глаза.

— Я думаю… — тихо начала Таня и резко замолчала, от переживаний сжимая Медузию в объятиях ещё сильнее. — Думаю, пришло время Созвездию Дракона исчезнуть с небосвода.

Она зажмурила глаза и принялась ждать. Ждать хоть какой-нибудь реакции со стороны Медузии. Наступило молчание. Такое комфортное всегда, но такое гнетущее сейчас. Медузия резко замерла от услышанных слов. Её ладонь так и повисла в воздухе, не дойдя в очередной раз до головы Тани. Казалось, она даже дышать перестала. Таня почувствовала, как Медузия напряглась всем телом, и она понимала, почему.

«Сказку не расскажу, а вот легенду могу. У меня есть одна на примете», — сказала однажды Медузия.

В тот самый период, который не остался в памяти из-за слияния двух сознаний, Медузия рассказала Тане легенду о Бескрылом Драконе. Таня тогда в шутку сравнила себя с той самой принцессой. Взгляд Медузии тогда вмиг погас, и Таня поняла, насколько тяжело она переживала случившееся все те годы.

«Когда я узнаю об этом снова, я приду к вам. И Созвездие Дракона исчезнет с небосвода… Когда-нибудь это перестанет быть легендой и станет правдой», — пообещала тогда Таня.

Сейчас воспоминание так отчётливо всплыло в голове, что Тане показалось логичным сказать то, что она сказала. Для неё оказалось легче начать разговор с этой фразы. Она поймёт. Она должна была понять…

— Как давно ты знаешь? — сдавленно спросила Медузия.

Таня распахнула глаза, но объятий не ослабила. Она боялась, что если отпустит Медузию, то потеряет ту связующую нить между ними, и всё полетит в Тартарары. Она боялась… Она действительно боялась сделать что-либо не так.

— Полтора года, — тихо прошептала Таня.

Она почувствовала, как прерывисто вдохнула Медузия, и ей стало так стыдно за свой ответ. Она поняла, как это звучало для Медузии со стороны. Для неё это должно быть было сродни предательству.

Полтора года… Полтора года Таня знала и молчала. Если бы Таня была на её месте, она бы восприняла это за отказ. Это и впрямь звучало так, словно Таня отказалась от них. Зная обо всём и продолжая сохранять это втайне. И эта мысль вдруг заставила что-то щёлкнуть в голове, и Таня тотчас отстранилась, резко посмотрев в глаза Медузии.

— Я… Мне нужно было время, чтобы всё осмыслить. Я… Я не знала, как реагировать. Я боялась, что сделаю что-то не так, и Ванька посоветовал мне сначала разобраться со всем самой. Я не знала, как… — начала порывисто оправдываться Таня, хотя прежде всегда считала подобное постыдным.

Ей казалось важным сейчас донести до Медузии, что она не отвергала её этим молчанием, а пыталась сохранить то имеющееся, что было у них прежде. Она впервые боялась, что та не так её поймёт. Таня хотела, чтобы Медузия знала, насколько сильно она была к ней привязана и насколько была рада узнать, что являлась её дочерью, но не понимала, как уместить все свои мысли в краткий набор слов.

— Прости нас, что всё так вышло… Мне так жаль, — виновато прошептала Медузия, и Таня увидела, как её охватывает чувство вины и сожаления.

Медузия так долго представляла себе этот момент и думала о том, что скажет Тане, когда та всё узнает, но сейчас… Сейчас оказалось так важно извиниться, поскольку в памяти всплывало только самое плохое, что с ней случилось. И каждое воспоминание, словно клеймо, напоминало о том, что вина за это целиком и полностью лежала на них с Сарданапалом.

Она готова была вымаливать прощение столько, сколько потребуется, лишь бы не потерять дочь. И она буквально собиралась это сделать. Таня видела в ней эту готовность, но прежде чем Медузия успела сказать ещё хоть слово, она снова крепко её обняла, сжимая в объятиях так сильно, как могла.

— Не надо… Пожалуйста, не надо, — тихим шёпотом попросила она.

К глазам внезапно подступили слёзы, и Таня сильнее вжалась в плечо Медузии, на несколько мгновений замолчав, чтобы успокоиться. Медузия робко ответила на объятие, словно боясь, что Таня подобно хрустальной вазе рассыплется грудой осколков.

— В этом нет вашей вины, — с надрывом прошептала Таня. — В том, что случилось, нет ничьей вины.

Она и правда так считала. Она поняла это почти сразу, как узнала обо всём. Как только первые эмоции отступили, она начала рассуждать логически и оценивать ситуацию объективно. Она понимала, что все они попросту оказались заложниками этого чёртового предсказания. Однако, может быть, оно и правда было к лучшему. Не написал бы Древнир того предсказания, Медузия с Сарданапалом никогда бы не отказались от неё, и неизвестно, чем бы всё это обернулось в конечном итоге для всех них.

— Мы не хотели отдавать тебя. Мы пытались найти другой выход, — сказала Медузия.

— Я знаю… Я знаю, как сильно вы старались. Я благодарна за всё, что вы сделали. У вас не было возможности заботиться обо мне открыто, но вы всё равно так много сделали для меня. Так много дали мне… Даже несмотря на пророчество, вы стали мне семьёй и подарили мне столько любви.

Таня говорила это и вспоминала каждый раз, когда Медузия так негласно и скрытно заботилась о ней. Сколько раз она защищала её от Поклёпа или кого-либо ещё. Сколько раз уберегала от бед и опасностей. Сколько раз была рядом, когда никто не мог помочь.

Она несла в своём сердце так много боли и скорби. Столько страданий, которые она так и не смогла разделить с Сарданапалом, хотя он всегда был ей опорой. Столько всего она чувствовала обязанной нести на своих плечах. И всё равно она, сама того не подозревая, смогла стать для неё матерью, которой Тане всегда так не хватало.

Медузия словно нуждалась именно в этих словах. Она медленно выдохнула, и Таня почувствовала, как она расслабляется. Она крепче сжала дочь в своих объятиях. Словно всё вернулось на круги своя.

Таня почувствовала, как ладони Медузии мелко задрожали, и ей захотелось сделать всё возможное, чтобы успокоить её, утешить… Она несмело провела ладонью по её спине. Так же, как сама Медузия всегда делала с маленькой Таней, когда та плакала. Внезапно ей показалось таким естественным сделать что-то похожее. Таким нужным.

Медузия всегда была рядом, чтобы успокоить её, поддержать и вселить в неё веру. Сейчас Таня остро ощущала, насколько сильно была подавлена, напугана и сбита с толку Медузия, что считала должным ответить ей тем же сейчас. Отплатить за все те годы, что она заботилась о Тане. Эта мысль всплыла в голове так внезапно, но вместе с тем казалась такой естественной, что у Тани не возникло даже сомнений в правильности своих действий.

Она провела ладонью по спине Медузии один раз… Второй… А на третий почувствовала, как женщина расслабилась. И всё как будто бы встало на свои места. Словно так было всегда.

— Ты стала такой взрослой. А я этого даже не заметила, — тихо отозвалась Медузия.

В этом было столько неприкрытой грусти. Но Медузия вдруг осознала, что всё ещё может быть по-другому. Всё ещё можно было вернуть. Она и мечтать не могла о том, что её дочь отреагирует с таким пониманием.

Возможно, это было к лучшему, что всё раскрылось только сейчас. Возможно было к лучшему, что она узнала обо всём вдали от Тибидохса, а рядом оказался Ванька, готовый дать совет. Он всегда был так мудр. Медузия всегда это знала.

— Я хочу вернуть всё то, что у нас забрали много лет назад, — тихо, но твёрдо сказала Таня. — Я хочу иметь маму и папу.

И эти слова стали своего рода точкой в этом разговоре. Больше нечего было добавить. Да и ничего не надо было.

Им предстояло пройти ещё долгий путь, чтобы стать семьёй. Легко не будет, они обе это понимали. Но при всём при этом хотелось идти дальше. Хотелось идти навстречу друг другу, чтобы в конечном итоге обрести счастье. И это уже вселяло немалую надежду.

Примечание:

Ну вот и всё. На этом наш с вами путь заканчивается. Это путешествие было очень увлекательным, и мне очень грустно расставаться с этой историей. Она была со мной почти восемь лет, и я уже успела забыть, каково это быть без Медузии и Сарданапала. Но, думаю, что настало время двигаться дальше.

Я очень благодарна своим читателям, которые давали обратную связь, ставили лайки, ждуняшек, или просто читали. Для меня это было, действительно, очень важно, и спасибо каждому из вас. Кто-то был со мной с самого первого дня, кто-то присоединился на середине пути, но все вы, непременно, сделали меня счастливой!

Надеюсь, что история вам понравилась и оставила приятное послевкусие. Также надеюсь, что за последние месяцы я заставила вас хоть чуточку полюбить понедельники и понять, что даже в самые трудные времена бывает что-то приятное.

Люблю вас всем сердцем и надеюсь на встречу в новых историях!🤗🫶

P.S. Напоминаю, что фанфик будет напечатан в подарочном издании. Каждый из вас сможет оформить заявку на свой экземпляр до 30 июня включительно. После, я свяжусь с каждым из вас лично для уточнения деталей. При оформлении заявки, свою книгу вы сможете получить ближе к сентябрю. Другие подробности можно изучить в моём блоге, где есть соответствующая запись. Заявку на печатный экземпляр можно оформить здесь: https://docs.google.com/forms/d/e/1FAIpQLScFPlyufWIPcS0Oipl94cbDi__SqBpVbZTVC3Gs-InlmYMPzA/viewform?usp=header