На десять лет назад (джен)

После того, как немного утряслась вся эта ситуация с родственниками и школой, я принялась изучать место, где оказалась. В свободное время, которого у меня было дофига и больше и, обладая деньгами, которых хватало на мелкие жизненные радости, я очень быстро делала домашку, давала ее списывать Дадли, после чего до самой темноты уходила шляться по окрестностям.

В одну из таких прогулок я забрела в череду старых проулков, которые было принято называть «неблагополучным районом». Учитывая, что днем ко мне тут разве что такие же дети прицепиться могли, а боевые навыки я уже успела в этой тушке освежить, да и хилое тело Лилиан за прошедшие пару месяцев хоть немного, но прокачать, встречи с потенциальным противником я не боялась. Ну и встретились, естественно, два одиночества.

— Ботанка! Очкастая! Суслик прыщавый… — группа подростков старше меня года на два-три обступили девчонку одного со мной возраста. Что странно — в руках у нее был учебник за восьмой класс. Она из нашего района, но вот в школе я ее до сих пор не встречала и это было как минимум… противоестественно. Странности меня привлекали, поэтому я сразу же кинулась незнакомке на выручку.

— Эй, с тобой все в порядке? Эти не обижают? — уточнила я, становясь плечом к плечу с девочкой в очках. Та выглядела такой же хрупкой, как и я, но в отличие от меня, явно не утруждалась тем, чтобы за себя хоть как-то постоять. Работник интеллектуального труда, кажись.

— Мелочь, тебе больше всех надо? Вали отсюда, пока цела…

— Это вы бы валили отсюда, пока скорлупа не треснула, — вежливо предложила я, уже мысленно прикидывая последующую драку.

В следующие три минуты была демонстрация навыков, в ходе которой ребята убедились, что обладатель третьего разряда по самбо — это далеко не маленькая и запуганная девочка: у меня была и другая реакция, и правильно поставленные удары, ну а у них… У них только количество да гонор, которые им ничем в конечном счете не помогли. Поэтому они скрылись восвояси, получив от меня на память парочку фингалов и кучу угроз, а я принялась налаживать отношения с девочкой. Уже после двух часов разговора, которые пролетели как-то абсолютно незаметно за время наших совместных посиделок на детской площадке, девочка по имени Николь была признана мною идеальной подругой. Во-первых — будучи так называемым «книжным червем», она обладала большим кругозором и знаниями, которые моим нынешним сверстникам недоступны. А для меня это многое значило — не хотелось бы деградировать в компании Дадли и ему подобных. Во-вторых, Николь обучалась экстерном и в школе не появлялась, так что жертвой Дадли стать не могла. Ну и в-третьих… Да просто классная она!

Вот и появилась у меня первая компания. Родители Николь очень хорошо восприняли меня. После нехитрых манипуляций с тетей и дядей я, о ужас, получила разрешение провести вместе с их семьей первый месяц летних каникул в городке под названием Коукворт. Этих каникул я по вполне понятной причине ждала с нетерпением, потому что…

Потому что даже несмотря на всю странность происходящего, я сейчас словно проживала вторую жизнь, пользуясь шансами, которые ранее, в прошлом, раз и навсегда упустила. Я никогда не знала своих родителей, правда — все же хотела бы посмотреть в глаза людям, которые оставили грудничка в мусорном бачке у автобусной остановки на верную смерть, которая непременно наступила бы, если бы не добрая бабушка, опоздавшая на автобус и услышавшая детский плач из мусорки. И отсутствие какой-либо поддержки привело меня ко вполне очевидной мысли: всего в жизни придется добиваться самой.

Выбор, куда идти после школы, был для меня один единственно верный и неизменный с самого начала. Насмотрелась фильмов вроде «Возвращение Мухтара», «Глухарь», «Улицы разбитых фонарей», грезила о милицейской романтике… Ради того, чтобы получить преимущество при поступлении, участвовала во всех возможных конкурсах и олимпиадах, собрав к моменту окончания одиннадцатого класса гигантскую пачку грамот. Вдобавок — для физического развития, а также ради все тех же грамот, ну и в целях повышения навыков самообороны я еще в первом классе пошла заниматься самбо. А потом… Потом было поступление, и, смею заверить, даже среди «привилегированных» сирот в заведение, выбранное мною, был очень большой конкурс. Среди таких, как я, даже больше, чем среди «нормальных». Потому что работа в системе МВД, пусть и в дальних краях от столицы нашей Родины, обеспечивала любого стабильной зарплатой, жильем и, конечно же, какими-никакими, а перспективами развития или, хотя бы, «не увольнения просто потому, что левой пятке начальника захотелось».

Та граната, признаться, уже сейчас заставила меня задумываться над тем, как именно жить новую жизнь, пользоваться вторым шансом, который непонятно каким образом, но все-таки выпал мне… И я решила, что буду стараться наверстать все упущенное за тренировками и бесконечной зубрежкой. Заведу друзей, буду тусоваться… Ну, в пределах разумного, конечно же — думаю, тетя Петунья мне не скажет «спасибо» за приводы в полицию, так что на рожон лучше не лезть. В общем, буду брать от жизни все, ничего не отдавая взамен. Аттестат зрелости я здесь получу, вообще не шевеля левой пяткой. Что же насчет работы… То ли граната меня не оттолкнула от мечты, то ли все дело в том, что с полицейским делом я знакома лучше, чем с какой-нибудь другой профессией, но планы мои в отношении дальнейшей службы не изменились ни на йоту.

Время до лета прошло «на расслабоне». Я сумела более-менее наладить отношения с тетей Петуньей. Она быстро сообразила, что как-то девочка слишком поменялась после той болезни, по достоинству оценила мою готовность помогать ей по хозяйству и все чаще позволяла сдачу оставлять себе на карманные расходы… А мне что, трудно туда-сюда метнуться пару раз и притаранить пяток килограмм продуктов, которые Вернон забыл купить? Или что, трудно сходить в банк за коммуналку рассчитаться? Квитанции я заполняла аккуратно, в расчетах никогда не ошибалась… В общем, можно сказать, что тетя меня даже начала немного любить. По крайней мере, пару мотков новых ниток она мне отдала с большой охотой. Нитки были тут же пущены на новый свитер с красивым узором из кос, который был оценен тетей Петуньей, как… «Ну что же… хм… Миленько».

Вернон продолжал меня в упор не замечать, изредка для порядка обзывая уродом. С учетом того факта, что появлялся он дома только для ночевки — мне было проще избегать попадаться ему на глаза, чем пытаться понравиться этому озверевшему и ожиревшему дяденьке. А с Дадли у нас все было тихо и мирно: он у меня сдирал домашку, подкидывал деньжат, дружки его меня не трогали… нет, конечно, когда-то потом у него будут проблемы из-за того, что он вместо самостоятельной учебы выезжал за чужой счет, но меня это не волнует ни капельки. Мне главное, чтобы мне хорошо было, а на всяких жиртрестов пофиг.

Дневник Лилиан я не выкинула просто из любви к искусству. Человек ведь старался, бумагу марал вместо того, чтобы сделать хоть что-то, чтобы его полюбили. Меня вот всегда поражала эта романтика и сопли из ушей в стиле «меня ДОЛЖНЫ любить родители (учителя, одноклассники, коллеги по работе — нужное подчеркнуть)». А на вопрос — а что именно ты сделал, чтобы тебя любили, человек как-то сразу неловко замолкает и сливается ныть кому-нибудь более восприимчивому.

Нет, серьезно! Я не пропагандирую сейчас позволять кому-то садиться себе на шею в прямом и переносном смысле этого слова. И отлично знаю, по какому именно маршруту отправится желающий проехаться за мой счет. Но в социуме волей-неволей приходится подстраиваться, проявлять гибкость, где-то врать, где-то юлить… В общем, действовать по обстоятельствам. Приспосабливаться, обучаться чему-то, понимать, что жизнь не стоит на месте… Но для некоторых это было невероятно сложно даже в достаточно взрослом десятилетнем возрасте. Половина дневника Лили была испещрена надписями в стиле «я спросила у тети Петуньи о папе и маме, но она начала на меня орать». «Я не верю, что мои родители были алкоголиками». «Сегодня опять погас свет, когда я разозлилась, и дядя Вернон начал кричать». «Волосы опять отросли — тетя ругалась». И у меня при прочтении дневника возник один-единственный вопрос: как можно было быть такой дурой?

За свою недолгую жизнь я успела сменить множество коллективов. Сначала дом малютки, но оттуда я ничего не помню. Потом — детский дом и городская секция самбо. А следом — общежитие школы милиции на окраине Москвы, где народ попадался самый разный, но хочешь — не хочешь, а приходилось искать со всеми общий язык, чтобы более-менее сосуществовать на одной территории.

Да, конечно же, как это унизительно — втянуть язык в жопу, когда надо, и просто промолчать, вот только перепалка, как правило, приводит к продолжению конфликта и куда более неприятным последствиям. Но отлично зная, что на вопрос о родителях последует ор, все равно его задавать — это надо дурой быть. Непонятные происшествия, если они не плод фантазии… Вот почему со мной этого не происходит? Если прошлая «я» делала это все на эмоциях, то что — получается, что доля самоконтроля — и все в норме? И десятилетняя девочка не смогла вывести этой закономерности, чтобы не случалось казусов, а в моменты особого психического расстройства — повторять, к примеру, таблицу умножения в уме. Да, согласна — тетка тут не подарок, дядя тот еще козел, а двоюродный брат на редкость омерзителен, но справедливо ли было ждать, что они будут подстраивать свой быт под левого «подкидыша»? Справедливо ли было ожидать, что к чужому ребенку отношение будет такое же, как к своему? У моей первой воспитательницы и, кстати, тезки была дочь на полгода меня старше. Меня женщина любила. Но вот незадача — с зарплаты всякие вкусности покупала СВОЕМУ ребенку, а не детдомовской девчонке. И мне иногда перепадали вещи, из которых девочка выросла, но чтобы хоть раз было куплено что-то дороже шоколадки «ко дню рождения» — такого никогда не было. Уместно ли обвинять человека в такой «нелюбви»? Нет, говорите? А тетка почему должна Лилиан любить, особенно если учесть, что у появления ребенка в этом доме какая-то дохрена мутная история. Подкидышем меня, кажется, зовут не просто так.

С учетом того, что я не нашла ни одной фотографии своей матери даже в семейном альбоме тети Петуньи, куда заглянула украдкой в свободное время, возникали мысли о том, что с сестрой тетушка как-то не особо ладила. Вопрос — надо ли удивляться, что особой радости при виде ее ребенка, которого теперь надо кормить, одевать и обеспечивать, а также нести за него ответственность, женщина не испытала?

А недалекая Лилиан вместо того, чтобы сгладить шероховатости, усвоить уроки и вести себя как паинька, предпочитала раз за разом биться головой о бетонные стены, изливая душу дневнику и жалуясь, что ее так никто и не любит. Жесть, короче говоря, просто жесть. Наверное, мысленно сейчас тетя Петунья благодарит ту простуду, итогом которой стало появление «новой Лилиан».

В голову мне уже неоднократно приходила вполне простая мысль: а что, если Лилиан тоже умерла? Судя по всему, девочке не вызывали врача на дом, не заботились регулярным измерением температуры и вообще не интересовались особо, как там она себя чувствует. Могло ли от высокой температуры сердце девочки на долю секунды остановиться? Как раз на ту долю, чтобы между нашими телами произошел… обмен душами, или как-то так? В любом случае, ничего хорошего с Лилиан в моем теле не произошло. Я очень сильно сомневаюсь, что девушка весом пятьдесят пять кило смогла выжить после того, как все триста осколков, на которые разлетается стандартная «лимонка», перемололи в фарш ее, то бишь мои, внутренние органы. А если и выжила, то… ненадолго. В реанимации, говорят, подыхать можно в течение нескольких часов, а то и дней, а понятие «добить из сострадания» как-то не особо актуально в мире высокого гуманизма и показательного сочувствия к себе подобным.

Я в свое время, более подробно изучив медицинскую сторону вопроса «реанимационных случаев», даже собиралась себе набить татуировку в стиле «не откачивать». Как-то не особо охота после всех потраченных усилий оказаться ничего не соображающим овощем или потерять возможность владеть хотя бы одной конечностью. А, как известно, чем дольше длится реанимация, тем меньше шансов вернуть «пациента» полноценным членом общества. Так что ну ее нафиг, эту реанимацию. Умерла, так умерла. Хотя, похоже, я-то как раз не умерла.

В попытках понять, что же я теперь такое, прошло все время до летних каникул. В принципе, жизнь в теле десятилетней девочки оказалась куда меньшим кошмаром, чем я предполагала. Наверное, все дело в том, что я еще помнила свое собственное детство и спокойно мирилась с различными неувязочками, вызванными отсутствием во мне более-менее эталонного роста. А вот преимущества… Так скажем, репутация ОЧЕНЬ ЭРУДИРОВАННОЙ девочки помогала мне чаще, чем вредила.

Долгожданное первое июня я встретила на заднем сиденье машины мистера Ричардса — отца Николь. Подруга сидела рядом со мной, непривычно много болтая, сжимая мою руку и рассказывая, рассказывая, рассказывая… Про речку, которая находится недалеко от дома. Про красивую рощу деревьев. Про старую детскую площадку, которую она давно нашла, но на которую почему-то никто не ходит. Про иву над обрывом…

Иногда у меня даже возникало ощущение, что я узнаю места, описанные Николь, даже если они будут находиться неизвестно где, и я случайно их увижу. Пожалуй, подруге надо стать в будущем писателем, а не инженером, как она планирует. Впрочем, не мне ей указывать на то, какой жизненный путь выбрать. Со своим-то я разобралась уже давно, но имею ли право указывать другим? В том-то и дело, что нет.

Мистер и миссис Ричардс не спешили вступать с нами в разговор, а мы со своей стороны старались болтать тише, чтобы не мешать взрослым следить за дорогой. Путь до Коукворта прошел в полной гармонии и атмосфере грядущих веселых каникул.

Дачный массив на окраине рощи встретил нас запахом цветущих луговых растений и полным отсутствием привычного шума автомобильных двигателей. Ну, за исключением нашего, который, впрочем, вскоре был заглушен. Разбор вещей отнял у меня не больше получаса — долгое ли дело расставить на выделенной полочке мыльно-рыльные принадлежности, после чего быстро навести марафет в нашей с Николь комнате и с чистой совестью отпроситься гулять на речку. Да, я поняла, что купаться нельзя, потому что течение неспокойное. До меня дошло с первого раза, до Николь — тоже, но взрослые нам «на всякий случай» повторили все еще раз двадцать прежде, чем отпустили за порог.

Не купаться в речке, не разговаривать с незнакомыми людьми и тем более — не соглашаться куда-то с ними пойти. Не подходить к машинам, из которых нас подзывают, а также отказываться от всех видов угощения из чужих рук. Все это мне каждый день повторяли в детдоме перед тем, как выпустить за ворота для поездки на тренировку. Все то же самое уже здесь нам с Дадли повторяла тетя Петунья. Родители Николь отличались похожей пунктуальностью и долей занудности, которая, впрочем, была вполне объяснима, когда речь шла о детях, за которых они отвечали и перед своей совестью, и перед другими людьми.

Пока мы шли к месту встречи, потягивая приобретенную в ларьке газировку и периодически таская из одной упаковки лакричные леденцы, Николь немного успела рассказать мне о Коукворте. Оказывается, ее мама была из этого городка. Именно поэтому Николь так много знала об окрестностях и примечательных для нас местах. Одно из них она и стремилась показать мне вот прямо сегодня — заброшенная детская площадка практически у самого обрыва. Едва оказавшись там, я поняла, что нашла самое любимое свое место для проведения досуга. Сама площадка — это двое качелей, пара «лазилок», шведская стенка, ну и несколько зарытых в землю покрышек от автомобилей. Что радовало — так это то, что сюда редко кто приходил, а значит — на качели никогда не было очереди, как на детских площадках Литтл-Уингинга.

Именно поэтому все последующие дни мы проводили свободное время здесь. Иногда, правда, я оказывалась одна, поскольку Николь периодически возили на машине к репетитору в центр города. Я к отлучкам подруги относилась с пониманием, навязываться не спешила и, несмотря на вежливые предложения миссис Ричардс составить им компанию в поездке, отлично понимала: никакого дополнительного комфорта от моей тушки в машине не будет, равно как и не нужно обременять своим присутствием женщину, которая во время ожидания дочери могла спокойно заниматься своими делами или ходить по магазинам, а не присматривать за чужим ребенком. Ричардсы были хорошими людьми. Добрыми, вежливыми, понимающими, практически безотказными. Но на шею им садиться я не хотела. Хватит и того, что меня на целый месяц пригласили в этот замечательный городок. В моменты, когда Николь мне составить компанию не могла, я привычно удалялась в полюбившееся место и часами торчала на качелях.

Их, как и многие другие аттракционы, я всегда любила. В последний раз, поорав от ужаса при виде американских горок, я смогла даже покататься на них. Ну да, Дадли, увидев, как мне страшно, не мог удержаться и не приказать родителям оплатить билет и для меня. Вот это был настоящий кайф… Вверх-вниз, вверх-вниз.

Качели чем-то на них похожи, но высота и скорость совсем не те. Разве что попытаться раскрутиться на «солнышко», но с этим вышел облом — наверху были привинчены специальные ограничители, которые мешали раскачаться больше определенной высоты. Что же, до этой отметки мне еще качаться и качаться. Вверх! Вниз! Вверх! Вниз! Смех разлетается над пустой площадкой и, подхваченный эхом, несется вглубь рощи. Вверх! Вниз! Вверх!

Неожиданно порыв ветра то ли сшиб меня с доски, то ли аккуратно подхватил, но почему-то в этот раз «вверх» получилось особенно высоко. Под ногами медленно уменьшались и детская площадка, и двое качелей посреди нее.

Страха не было. Недоумение, пожалуй. Прежде, чем я успела как-то среагировать, неизвестная сила принялась так же плавно опускать меня на землю. Я в растерянности посмотрела на свои руки, полминуты попялилась на кроссовки и решила попробовать повторить только что сделанное. Даже если спрыгну с доски во время нахождения в верхней точке, то успею сгруппироваться перед приземлением и ничего себе не сломать. Ну а если опять будет эта… странность, то получу подтверждение тому факту, что Лилиан была отшибленной на голову, но все-таки какую-то паранормальную муть вытворять могла. Что тогда? Например, можно будет попробовать научиться это как-то контролировать и использовать для своих целей в дальнейшем. Главное — не палить «ненормальность» перед другими людьми, в особенности — перед тетей Петуньей. А то она мне устроит «сладкую жизнь» на пару с дядей Верноном. Только-только все более менее наладилось.

Качели начали раскачиваться. Вниз! Вверх! Вниз! Вверх! Вниз! Вверх! На очередном «вираже» я соскакиваю с доски, после чего привычно взлетаю к небу. Ох, только бы меня не увидели… Хотя, кто тут может увидеть? Хохоча, уже привычно планирую вверх, а потом — вниз.

Уже приземлившись, чувствую на своей спине чужой взгляд. Обернувшись, вижу у самого края площадки, рядом с зарослями кустарника, высокого темноволосого человека в белой рубашке и черных штанах. Неестественно худой и настолько же неестественно бледный, он смотрел на меня широко раскрытыми черными глазами, прижав правую руку к груди и хватая ртом воздух. Растерянность? Страх? Сложно было точно понять, какие эмоции он испытывал. Кажется, я попала. Впрочем, это еще надо посмотреть… Других свидетелей тут, надо полагать, нет, а если даже незнакомец решит кому-то рассказать об увиденном — его сочтут сумасшедшим или выдумщиком. В любом случае, впредь мне надо будет быть крайне осторожной и чаще смотреть по сторонам. А то я, кажется, потеряла бдительность на этой площадке.

Под аккомпанемент собственных мыслей я и принялась медленно пятиться спиной вперед к краю площадки, противоположному тому, где стоял незнакомец. В любой момент я была готова развернуться и убежать, и если бы он не сделал эту… вещь, то я бы сто процентов выполнила задуманное. Но за долю секунды до того, как я развернулась, незнакомец сорвал с одного из кустов засохший цветок и, вытянув руку вперед, заставил его прилететь прямо ко мне в руки. Я была уверена, что это именно так, поскольку ветер дул в совершенно другую сторону, да и был не настолько сильным, чтобы засохшее растение было поднято в воздух и отправлено на добрых пять метров вперед.

Ну и что мне делать с засохшим цветком? В смысле, что можно сделать с ним странного? Перекрасить в другой цвет? На это способен человек и без паранормальных способностей — достаточно приложить к срезу растения промокашку, пропитанную чернилами. А что, если…

Я не знаю, как именно у меня это получилось. То есть, я просто подумала, что хочу, чтобы этот цветок снова стал живым, и он… Он расцвел. Выпустив его из руки, я отправила его обратно по направлению к мужчине. Тот переменился в лице. Я думала, что побледнеть еще больше просто невозможно, но ему это удалось. В следующий момент он отвернулся от меня и быстрым шагом покинул площадку, скрывшись с глаз через каких-то две или три секунды.

Будь я любопытным ребенком — непременно кинулась бы в заросли следом за ним, чтобы расспросить. Но правило «никуда не ходить с незнакомцами» было мною усвоено очень давно — еще во времена собственного детства. Мне и другим детям повторяли их каждый раз, когда выпускали за пределы детского дома. Поэтому я развернулась и побежала в сторону прямо противоположную той, где скрылся мужчина. И, естественно, решила рассказать обо всем Николь, потому что желания повторно идти на заброшенную площадку, вокруг которой ошивается этот странный мужик, у меня теперь не было ни на грош.

Конечно же, он мог просто заинтересоваться тем, что я такая же, как он, в плане всяких паранормальных вещей. В этом случае он наверняка попытается снова понаблюдать за мной. Но могу ли я гарантировать, что у него нет никаких дурных намерений в отношении меня? В том-то и дело, что не могу: мысли человека на его лице не написаны, иначе бы дети и взрослые не попадались бы год за годом в лапы насильников, сутенеров, торговцев органами и обычных убийц.

Сейчас я разрывалась между двумя чувствами: любопытством и желанием быть в безопасности. Компромисс нашелся сам собой: я решила, что в будущем, если снова выпадет встреча с этим незнакомцем, постараюсь поговорить с ним и узнать, что я такое. При этом не буду приближаться на расстояние ближе двух метров и, конечно же, никуда не соглашусь с ним идти. Ну и, само собой, разговор будет происходить не на заброшенной детской площадке, а где-нибудь в местах, возле которых всегда полно людей. Уж среди бела дня да на глазах у свидетелей никто не рискнет напасть.

Все эти доводы я выложила Николь сразу же после того, как девочку привезли от репетитора. Для разговора был выбран задний двор дачи, куда практически никогда не заглядывали родители подруги. Я рассказала все: про качели, про то, что я вытворяла до того, как обнаружила, что за мной наблюдает крючконосый, про то, как он отреагировал на меня и отправил мне засохший цветок, а я вернула ему уже живой. Ну и, конечно же, про то, что теперь на ту заброшенную площадку и сама не пойду, и подругу не пущу.

Вопреки моим опасениям, девочка даже не засмеялась, когда я ей начала рассказывать про странные вещи, которые произошли со мной. Вместо этого она взяла с ветки куста засохший цветок и протянула мне. Я прикоснулась к нему, и он тут же зацвел. Николь, пожав плечами, прикоснулась рукой к моей клетчатой рубашке, заставляя цвета на одежде поменяться местами и тут же возвращая одежде первоначальный вид.

— Кажется, теперь я понимаю, почему мама разрешила мне дружить с тобой. Пойдем к ней — есть один очень важный разговор.

Миссис Ричардс мы нашли в гостиной. Она сидела у телевизора, наблюдая за очередным ток-шоу.

— Мама, расскажи Лили то, что рассказала мне. Она тоже волшебница, — с порога заявила Николь. Женщина, нимало не удивившись этому заявлению, повернулась к нам лицом.

— Николь, прежде всего, не надо так об этом кричать. Это во-первых. Во-вторых, я отлично знаю, что Лилиан волшебница. Как знает любой в магическом мире. Прости, девочка. Я не сразу поняла, что ты от своих родственников так и не узнала всей правды, а первой начинать разговор на эту тему не хотела, поскольку успела заметить, что ты не любишь, когда тебе лезут в душу.

— Я готова выслушать вас, миссис Ричардс, — вежливо произнесла я, выставив ушки на макушке. Что бы мне ни сказала эта женщина — я не буду безоговорочно верить всему, что услышу. Но принять во внимание полученную от нее информацию определенно стоило.

Налив нам с Николь по чашке чаю, миссис Ричардс села за стол напротив нас и принялась рассказывать. Как по накатанной. Было видно, что этот монолог она продумала задолго до того, как пришла пора его произнести.

— Магический мир скрыт от глаз обычных людей. Когда-то давно волшебники спокойно жили среди остальных, но долго так продолжаться не могло, и по ряду причин магическое сообщество изолировалось от остального мира. Некоторые волшебники живут среди обычных людей, другие предпочитают существовать вместе с себе подобными в специальных районах, на «волшебных» улицах и в отдельных деревнях с городами. Но иногда бывает так, что в семье обычных людей рождается волшебник. Точно так было с моим братом Яцеком, это же произошло с твоей мамой — Лили Эванс.

Они жили здесь, в Коукворте. Две сестры, одна из которых поступила в Хогвартс через два года после того, как это сделал мой брат. С тех самых пор девочка, как и Яцек, приезжала только на каникулы. Ее родители гордились необычностью своей дочери, а вот с сестрой отношения были, насколько мне известно, довольно напряженными. Я не хочу показаться сплетницей, но похоже, что именно поэтому твоя тетя предпочла тебе ничего не рассказывать. И именно поэтому она плохо относится к странностям, которые ты периодически демонстрируешь.

Твою маму я часто встречала летом, когда приезжала вместе с родителями на эту самую дачу. Яцек немного общался с ней, поскольку был волшебником, как и она, но подругами мы не были: разница в возрасте и полное отсутствие интереса с моей стороны к магическому миру не делали нас врагами, но полностью исключали возможность общения. Потом… После школы Яцек уехал, и моя связь с магическим миром была практически потеряна. Но кое о чем я все-таки узнала от брата, — женщина вышла из комнаты и вернулась со странной газетой в руках. Картинки на этой газете двигались, подобно гифкам в моем мире. А на главной странице «Ежедневного Пророка», как называлась это издание, была довольно подробная заметка, кричаще озаглавленная:

«Тот-Кого-Нельзя-Называть повержен! Девочка, которая выжила, убила самого злого волшебника современности».

Поудобней перехватив газету, я несколько раз вчиталась в содержимое прежде, чем сквозь кучу кричащих фраз до меня дошел смысл статьи. Если опустить всю воду, то вкратце это можно было описать так:

«Тридцать первого октября тысяча девятьсот восемьдесят первого года Тот-Кого-Нельзя-Называть нагрянул в дом, в котором жили Джеймс и Лили Поттер. Он убил сначала мужчину, потом женщину и собирался убить их годовалую дочь, но по непонятным причинам заклятие отскочило от ребенка и срикошетило в того, кто его наложил. У девочки остался шрам в виде молнии на правой половине лба».

— Насколько я могу судить, ты довольно известная личность в магическом мире. Я не поддерживаю общения с Яцеком — мы никогда не были с ним близки и не горим желанием обмениваться друг с другом новостями, поэтому не могу узнать больше о произошедшем в прошлом. Но когда Николь стала демонстрировать те же вещи, которые в свое время вытворял брат, я сразу поняла, о чем именно идет речь. Из-за этих способностей я постаралась ограничить ее общение с другими детьми, поскольку ничем хорошим демонстрация таких навыков посторонним закончиться не может по определению, а дети-волшебники не всегда могут контролировать свою силу. Но когда она подружилась с тобой, я была рада этому, поскольку отлично понимаю: ребенку без друзей все-таки достаточно тяжело жить, а учеба в Хогвартсе начинается аж в одиннадцать лет. Кроме того, я надеюсь, что во время вашей учебы в этой магической школе, отказаться от которой не получится, вы также продолжите присматривать друг за другом, поскольку… Брат мне рассказывал о том, что некоторые волшебники недолюбливают тех, кто родился и жил в семьях обычных людей.

— Мама говорит, что меня будут обзывать грязнокровкой, — произнесла Николь. В ее глазах я заметила было слезы и поспешила успокоить девочку, прижав ее к себе.

— Представляешь, как смешно будет звучать это слово, если говорящий будет произносить его со сломанным носом?

Обзывать подругу я никому не позволю. Конечно же, кулаки — это самый крайний вариант, особенно если учесть, что за драку можно и проблем огрести. А вот мелкие пакости или еще какой-то способ мы вдвоем с Николь обязательно сможем придумать. Уж с нашими-то мозгами!

Николь улыбнулась, в свою очередь крепко обнимая меня. А я поспешила уточнить у миссис Ричардс.

— Скажите… Я вот понимаю, с магическими семьями все просто: у них родители знают, что это за школа, что туда надо… Ну там, учебники, какие, может, еще принадлежности… А как это бывает с обычными людьми?

— Перед началом учебного года всем — и магам, и немагам приходят письма из Хогвартса. О том, что ребенок зачислен в эту школу, и о том, какие принадлежности надо взять с собой.

— Подождите… Письма? — я похолодела, представив, что будет, если тетя Петунья найдет среди почтовых отправлений на свой адрес письмо, адресованное мне, да еще из столь нелюбимого ею магического мира! Она ведь надеется, что «вытравила» из меня «магическую дрянь», и что выйдет, когда она поймет, что это не так? Уж точно ничего хорошего для меня — налаженные отношения с единственной родственницей сразу же дадут трещину. С другой стороны… От магии мне, надо полагать, все равно не отвертеться, а нахождение большую часть года на территории школы-интерната сведет к минимуму наше с теткой общение. Оставался еще один вопрос финансового характера — кто именно будет оплачивать мое обучение? Дурсли уж точно не согласятся… Что же, в этом случае я, к большой радости тети Петуньи, навсегда окажусь вдали от мира магии и буду жить нормальной жизнью. Время покажет, как говорится, что именно там будет. Но письмо по-любому надо перехватить.

— Каким-то образом волшебники всегда знают, где ты находишься, — поспешила «успокоить» меня миссис Ричардс. — Если письмо придет до того, как мы вернемся в Литтл-Уингинг, то придет оно сюда. К тебе. К Яцеку однажды сова аж на Лазурный Берег прилетела.

С одной стороны — это было хорошо. С другой… При мысли о том, что меня всегда могут найти, становилось малость дурно. Надо будет потом заняться поисками способа не быть обнаруженной. Но это будет потом. А пока что слишком много новостей на мою голову свалилось, надо бы их все хорошенько обдумать.

Именно обдумыванием я и занялась на прогулке. Перед этим не забыв тщательно проверить макияж. Нет, я не красилась, как подростки, любящие положить на лицо слой грима. Но шрам этот надо было скрывать, что я и делала с помощью небольшого количества тонального крема и пудры. Получалось неплохо — за прошлые пару месяцев я наловчилась маскировать дефект так, что с расстояния полуметра наличие шрама в глаза никому не бросалось. Можно было бы сделать челку, но я прически с ней никогда не любила. А с одной длиной все проще простого: в косу до попы заплела, резинкой перевязала — и гуляй, Лиля.

Вполголоса обсуждая все произошедшее, мы с Николь отправились бродить по улочкам Коукворта. К берегу реки дорога вывела сама собой. Это было тоже одно из любимых мест Николь, а теперь и мое. И все благодаря раскидистому дереву, ветви которого нависали над рекой, во время легкого ветра словно издавая едва слышимую музыку.

— Надо будет устроить здесь пикник, — улыбнулась я, мешая Николь сесть на траву. Зеленый сок с ее белого платья было бы не так просто отстирать. Я и в джинсах-то не рискну на траву сесть. Поэтому мы просто некоторое время побродили вокруг, оценивая красоту места, и уже собирались идти назад, когда произошло одно очень неприятное событие. Хотя… В итоге у меня, кажется, появился друг. К взрослым друзьям я относилась всегда довольно настороженно и доверять им на все сто процентов не планировала, особенно если этот самый взрослый друг еще и волшебником оказывался… Но что получилось, то получилось. В конце концов, сбегать в этот раз с моей стороны было бы просто невежливо.