Время переменных (гет)

Следующие несколько дней они пополняли припасы, останавливаясь на близлежащих станциях. Больше Лайла его ни о чём не спрашивала, не подначивала и вообще вела себя так мило и предупредительно, как будто старалась загладить давешние бестактные расспросы.

Пятый следил за языком и в целом неплохо справлялся с тем, чтобы держать себя в рамках. Они снова как ни в чём не бывало обсуждали насущные вопросы, беззлобно подначивали друг друга и безуспешно пытались найти различия в своих временных ветках. А во время рейдов всё так же слаженно работали, прикрывая друг друга в опасных ситуациях. Прежде всего они были сработавшейся командой, и он был бы идиотом, если бы не ценил этого.

* * *

Пейзаж был словно с открытки, а бриз пах морем и солью. Волны набегали на берег, оставляя за собой пенистый край, и солнце мягко согревало голые плечи, но Пятый чувствовал себя не в своей тарелке на открытом пространстве, да ещё и без трёх привычных слоёв одежды.

Время от времени он поднимал голову от своего уравнения, машинально скользя взглядом по бескрайнему пляжу. Не потому, что ожидал чего-то конкретного — просто так было всегда. Проверить, не изменилось ли что на горизонте, не слишком ли глубоко зашла в воду Лайла, не утянула ли внезапная волна одежду, которую они оставили сушиться на волнорезе. Но всё оставалось неизменным, и Лайла всё так же плескалась у берега, беззаботно наслаждаясь моментом.

Она страшно обрадовалась, когда утром обнаружила на очередной станции сколотую плитку посреди нечитаемого названия и объявила, что сегодня у них банный день. Пятый не стал возражать.

Накатившая волна зашипела и снова нахально слизала часть уравнения, но это было совершенно неважно. Пятый и сам не знал, зачем начал выписывать камешком по сырому песку формулы из той тетради. Ему не нужно было повторять запомнившееся, он столько раз листал ее, что мог в любой момент вызвать перед мысленным взором каждую страницу.

Вопрос был скорее в том, стоит ли это делать. И ради чего? Чтобы вернуться туда, где он никому не нужен? Или помочь этой Лайле вернуться к своему Диего, оставив его позади? Ни один из вариантов не вызывал ничего, кроме тоски. Но сам вид знакомых символов успокаивал, и Пятый лениво продолжал бесполезную борьбу с водной стихией, пока его не окликнули.

— Эй, я уже всё, можешь поворачиваться, — сообщила Лайла, представая перед ним, завернувшись в длинное полотенце. Пятый подавил вздох. Когда та, другая Лайла, бродила по дому в такой самодельной тунике, это как правило означало приглашение к действию.

— Привет, мисс русалка, почём сегодня водоросли? — спросил он, стараясь не рассматривать ее слишком пристально.

Лайла радостно оскалилась:

— Фунт рыбной чешуи за пучок. Только здесь ничего не плавает и ничего не растёт, я в прошлый раз проверяла. Придётся жрать то, что с собой притащили.

— Обожаю просроченные консервы и сушёные яблоки, — сказал Пятый.

— Они не такие уж и просроченные. — отмахнулась Лайла.

— Да и яблоки не такие уж и сушёные.

Лайла засмеялась и подтянула норовящее сползти полотенце. Пятый машинально отвел глаза, тщетно пытаясь отогнать непрошенное воспоминание.

— Что ты здесь высчитываешь? Так не терпится от меня избавиться?

Она встала напротив уравнения и большим пальцем ноги стала обводить икс кружочком.

— Разве ты не хочешь вернуться домой? — спросил он.

Лайла пожала плечами, продолжая обводить переменные и вытягивая носок всё дальше. Он даже не успел понять, в какой момент она начала терять равновесие. Одно движение — и она, взмахнув руками, спикировала вниз, повалив его на песок.

— Извини, — пробормотала Лайла, приподнимаясь. Её колени оказались по обе стороны его бёдер, а рука удобно легла ему на грудь. — Оказывается, здесь скользко.

Впрочем, она не выглядела слишком смущённой, и Пятый мгновенно понял, что за этим последует. Он приподнялся на локтях, намереваясь выскользнуть, но она не торопилась его отпускать. Её мокрые волосы щекотали ему шею, и его дыхание сбилось.

— Ты весь в песке, — улыбнулась она, а в следующее мгновение её пальцы уже тянулись к его щеке.

— Лайла, не надо, — выдохнул он, едва успевая перехватить её запястье. — Если завтра мы найдём карту…

— У меня уже есть карта, — сказала она, глядя ему прямо в глаза.

Его рука разжалась, и теперь уже она осторожно взяла его за запястье, будто бы собираясь погадать на руке, и тут же оказалась слишком близко, чтобы он мог игнорировать, как капли воды стекают с её волос на голые плечи и как полотенце чуть задралось, открывая смуглое бедро.

— Как долго? — спросил он, облизывая пересохшие губы. Все чувства обострились, и по всему телу прошла неконтролируемая волна мурашек. Второй раз наступать на те же грабли было ужасно глупо, но вырваться и сбежать было выше его сил.

— Я всегда ношу с собой запасную, — она легко провела кончиками пальцев по его щеке.

— И ты мне не сказала? Почему? — успел спросить он, перед тем как реальность истончилась и пошла рябью, отчего ясно мыслить уже не представлялось возможным.

— Вот почему, — прошептала она, осторожно целуя его в уголок губ, и, вместо того чтобы отстраниться, он качнулся вперёд.

Прикрывавшее её полотенце поползло вниз. Это был контрольный в голову. В старом теле он бы, пожалуй, устоял, но это тело — жадное, молодое и глупое — не оставляло ему шансов. Его захлестнула волна радостного предвкушения, и Пятый уже не мог думать ни о чём, кроме траектории, по которой его губы пройдутся по её гладкой коже, и о том, как она, гибкая и податливая, будет стонать в его объятиях.

Как когда-то выразился Реджинальд, все решали секунды, а не десятилетия. В этот момент секунды побеждали с разгромным счетом, и Пятый сдался на их милость.

* * *

Океан отлично поработал над его уравнениями, и, глядя на совершенно ровную гладь песка, невозможно было предположить, что они вообще там были. Но Пятый туда и не смотрел. Счастливые моменты невозможно засушить и заготовить впрок, чтобы потом месяцами таскать с собой в мешке, как ворованные яблоки, поэтому всё его внимание было направлено на тёплую ладонь, которая ленивыми движениями то ласкала его, то стряхивала с его кожи налипшие песчинки. Он прикрыл глаза, впитывая прикосновения. В его мире царила полная гармония. Не нарушал её даже ехидный внутренний голос, который время от времени прорывался сквозь блаженную дрёму и с отцовскими интонациями сообщал, что он идиот и что это, видимо, семейное.

— Ты прямо энциклопедия боевых и бытовых травм, — нарушила блаженное молчание Лайла, проводя кончиками пальцев по его груди.

— Ты бы видела моё старое тело, — усмехнулся он. — Вот это была энциклопедия, а это так, в лучшем случае брошюрка.

— Странно, — сказала она, — у тебя точно те же шрамы, один в один.

Пятому не нужно было уточнять — он знал, что она говорит о его пропавшем без вести двойнике. А Лайла тем временем продолжала осмотр:

— Это от ножа того амбала в дурацкой форме, это пуля задела, когда мы от сторожей убегали, а вот это не считается, это я тебя только что покусала, это от гвоздя, когда крыша сарая обвалилась…

— Откуда ты всё это знаешь? — спросил он, когда она закончила инвентаризацию. Большая часть перечисленного произошла за последние семь лет, и вероятность того, что на его двойника обрушивались точно такие же напасти в тех же местах, была исчезающе мала.

— Ты что, ревнуешь? — весело удивилась она. — Я же его лечила.

— Я не в том смысле, — поморщился Пятый. — Откуда столько совпадений?

— Действительно странно, — сказала она. — А вот это? Ты помнишь?

Она затормошила его, чтобы он открыл глаза, и согнула ногу, указывая на шрам на своей ступне.

— Ты наступила на разбитую бутылку, когда мы сбегали от бандитов с собаками, а я вытаскивал осколок.

Они переглянулись. Всё это нельзя было объяснить простым совпадением.

— Ты думаешь то же, что и я? — спросила она.

Пятый медленно кивнул.

— Шашки, — сказал он. — У тебя сохранились шашки?

— Зачем? — спросила Лайла, но он уже вытряхивал на песок содержимое рюкзака.

Шашки нашлись. Он выкладывал на полотенце знакомые разномастные предметы: пластмассового фламинго с царапиной на боку, шарообразную железную пуговицу, смятый зелёный помпончик — всё те мелочи, которые были собраны за время их путешествия. А потом Лайла, как большая кошка, разлеглась у него на коленях, и они, перебивая друг друга и всё чаще переглядываясь, припоминали места и обстоятельства, в которых каждая уникальная вещица оказалась в наборе.

— Мы из одной временной ветки. Мы начинали путь вместе, но почему-то раздвоились, — подытожила Лайла, разворачиваясь к нему лицом. — Та станция, где ты предложил устроить отпуск в клубничной теплице, была какой-нибудь аномальной. Я смутно припоминаю тот разговор. Я, кажется, даже поначалу согласилась, но наутро передумала.

— И, кстати, кувшин в том доме с клубникой был только один. Причём, когда я в него пальнул, он сразу же растрескался и рассыпался на куски, что подтверждает твою теорию, — сказал он.

Лайла просияла, гордая, что решила задачу, ещё не осознавая, что это значило. Он вспомнил, как в Далласе они вместе со своим прошлым я пытались убить друг друга, и впервые в жизни посочувствовал Лютеру, с содроганием представив себя на его месте.

— Если всё так, то ты больше не сможешь вернуться, раз там уже есть одна Лайла, — медленно произнёс он, внутренне сжимаясь.

— Я и не хочу возвращаться, — без колебаний ответила она, глядя ему прямо в глаза.

Пятый моргнул. Он не сразу понял, что именно выбило его из колеи — сам её ответ или то, насколько легко он прозвучал.

— Ты уверена? — осторожно спросил он, не смея ей верить. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Не смотри на меня так, — сказала Лайла. — Я не передумаю, обещаю. Ты мне веришь?

— Когда ты сидишь голая у меня на коленях, я готов поверить во что угодно, — хмыкнул он.

Лайла рассмеялась и поцеловала его в кончик носа.

— У меня есть одна теория, — сказала она. — Только ты не смейся. Это звучит как бред… но мы как-то связаны с той Лайлой.

Пятый не ответил, только чуть склонил голову, призывая её продолжать.

— Я столько лет жила надеждой на возвращение. Ни о чём другом и думать не могла. Но недавно… всё изменилось, — она накрутила на палец влажный локон, словно сама пыталась осознать сказанное. Он не сводил с неё глаз, ожидая, куда она ведёт.

— Как отрезало. Как если бы Диего, дети, моя семья — всё это осталось в далёком прошлом, будто лица со старой чёрно-белой фотографии.

Она провела ладонью по волосам, словно отгоняя мысли.

— А когда ты вернулся, вообще стало казаться, что ничего мне больше в жизни не нужно.

Пятый не шелохнулся. Неужели на этот раз хаос временных парадоксов был на его стороне? Лайла на миг опустила взгляд:

— Это ужасно, да? Но я ничего не могу с собой поделать. Как будто я знаю, что у них всё хорошо.

— Мне сначала казалось, что это влияние ритуала, но, скорее всего… это из-за неё. И что-то во мне точно знает, что у моих детей есть мать, и у всех есть всё, что я могла бы им дать, будь я там.

Пятый закрыл глаза, чувствуя, как внутри поднимается странное, осторожное облегчение.

— Ты хочешь сказать, что она вернулась домой за тебя?

— Вроде того, — сказала Лайла, — чтобы я могла быть с тобой. Тогда и она не будет так тосковать.

Она прикрыла глаза, тяжело выдохнула.

— Скажи мне, что я ужасная мать и придумываю отговорки, — добавила она, прикусив губу.

Пятый покачал головой.

— Я не настолько альтруистичен, чтобы тебя переубеждать, — сказал он, притягивая её ближе.

Ничего невероятного в этой теории не было. Варианты личности вполне могли разделять общее эмоциональное поле. Хотя, по этой логике, выходило, что он сам должен был всё это время чувствовать себя полумёртвым. Прокрутив в сознании последние недели, он вынужден был признать, что это недалеко от истины.

Что сталось с его двойником? Умер? Он прислушался к себе. Голова слегка кружилась, а в теле чувствовалась странная лёгкость, будто с каждым вдохом становилось чуть легче дышать, а с каждым выдохом уходило что-то тяжёлое, ненужное. Словно внутри него разжимались какие-то застарелые узлы напряжения, которых он даже не осознавал раньше. Было чёткое ощущение, будто он выздоравливает после изматывающей болезни. Возможно, двойник всё же выжил. Он мысленно пожелал ему удачи и крепче прижал к себе Лайлу.

* * *

Посетители «Дели Макса» были погружены в свои привычные занятия, когда официант, выходивший на перекур, приоткрыл дверь и крикнул, что нужна помощь. Кто-то из шахматистов, сидевших ближе всех к дверям, немедленно встал и, бросив своему сопернику: «Предлагаю ничью», вышел наружу. Его оставшийся товарищ покачал головой, пробормотал что-то вроде: «Он никогда не умел проигрывать», и тоже вышел следом.

Вскоре все трое вернулись. Официант снова распахнул дверь, отчего повеяло холодом, а шахматисты внесли измождённого небритого человека в рваной одежде и усадили на диванчик недалеко от стойки. Его била дрожь, а дыхание было хриплым и неровным. Он был похож на бездомного, на нем даже не было обуви.

Никто из посетителей или персонала кафе не выглядел удивлённым или слишком обеспокоенным этим появлением. Лишь сидевший напротив посетитель невозмутимо подвинул к нему свою кружку, а кто-то из картёжников принёс с вешалки пальто, накинул ему на плечи и крикнул в сторону кухни, чтобы принесли аптечку.

Бездомный некоторое время потерянно всматривался в своих спасителей, чьи лица не отличались разнообразием.

— Что это за место? — хрипло спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Ад. Сюда попадают все, кто облажался и не сумел предотвратить конец света, — невозмутимо сказал человек в переднике и поставил перед ним тарелку с бутербродом.

Бездомный побледнел ещё больше, а потом покачал головой и устало прикрыл глаза рукой.

— Чёрт, опять галлюцинации, — пробормотал он.

— Не слушай его, — сказал сидевший напротив посетитель, тот самый, что отдал ему свой напиток. — Вечно он несёт всякую хрень и пугает новичков. Ты в безопасности, и здесь не так уж плохо.

И правда, в помещении было тепло и пахло кофе. Из динамиков негромко лилась незатейливая, но приятная песенка. Его окутывал мягкий свет и приглушённый гул голосов. Если это и была галлюцинация, с ней вполне можно было смириться.