Проверено на грамотность 
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Страх — это земля, в которую мы закапываем себя живьем.
«Тысяча исцелений, десять тысяч исцелений!»
«О Мазда Ахура, с гимнами, что исходят из самых глубин сердца моего, и с воздетыми руками молю я Тебя, о Мазда».
«Приди ко мне на помощь, Мазда!»
Мир таял в молитве, окуная в пустоту омертвевших чувств. Перед глазами то тускнело, то становилось четким и узнаваемым полное лицо меонского лекаря, который настаивал положить бесчувственную Кассандану на постель. Гарсив прижал ее к себе сильнее.
— Нет… Ни за что. Перемещения навредят ей. Не болтай, а делай, что должен! — яростно оскалился он.
Лекарь предпринял еще попытку убедить принца отпустить жену, но лишь получил новый отказ, изрядно сдобренный ругательствами, и отшатнулся. Гарсив держал ее на руках, зажимая сочащиеся раны, ведь пришедшие по следам крови дэвы шептали иное. Чуяли страх, предвкушали, когда душа расстанется с телом и угодит в объятия тьмы.
«Создатель живых творений плотских, Праведный!»
«Эти слова — оружие против злого духа. Эти слова — оружие против кровавого копья Аэшмы(1). Эти слова — оружие против всех дэвов».
«Я молю, протягивая руки в поклоне пред милостью Его».
«Я тот, кто вам с Ашей(2)сплетает песнь, как никогда прежде, и Помыслу Благому, и Тебе, Огню, Ахура-Мазды сыну. Придите на мой зов ради поддержки!»
Кассандана дышала тонко и слабо, словно дыхание исходило от угасающего в ней духа. Невесомое дуновение над разбитыми губами вызывало в сердце ураган, отбросивший Гарсива к краю мужества. Мужество, что на полях сражения сделало персов властителями мира, безвозвратно покинуло его на гоночном круге рядом с телом жены. Руки, протянутые к Кассандане, тряслись — на них ее кровь и несмываемые тени его ужаса. По опыту войн Гарсив знал: если у нее окажутся перебиты спина или шея, то от Кассанданы отвернутся даже великие боги. И лишь меонский лекарь, суетясь перед ним в покоях, делал невозможное.
«Подай мне, о Огонь, сын Ахура-Мазды, быстрое благополучие, быструю защиту, быстрые блага жизни».
«Желанное тому, кому желанно для каждого, Вольновластвующий Мазда Ахура подаст».
«Приди ко мне на помощь, Мазда!»
«Тысяча исцелений, десять тысяч исцелений!»
В стеклянных глазах и бороздах морщин поселилась сосредоточенная хмурость — воздух жегся неодобрением Еврианассы, которая искоса поглядывала на Гарсива, слушая, как Кассандана мечтала о жизни после выздоровления. Супруга захлебывалась словами, все с большим проникновением рассказывая о поездке в Персеполь к родителям, о новых гонках на колесницах, игре в човган, и будущем, что подмяла под себя карающая длань судьбы.
Слуги подали Еврианассе гребень из рога быка и чашу чистой воды. Она приводила себя в порядок и смывала кровь Пелопа с волос, а ее невыносимые взгляды стали задевать Гарсива чаще. Он сгорбился в кресле, напрягая плечи, и плотно сцепил руки, что не могло не насторожить умолкшую Кассандану.
— В чем дело? Вы повздорили с Еврианассой?..
Пока Гарсив прикидывал в уме, что из их спора с ведьмой дошло до супруги, а что нет, отговорка нашлась с быстротой мысли:
— Да. Ее сын чуть не убил тебя, а она не хочет рассказывать, зачем он это сделал.
— Что?!
— Боги правые! — Еврианасса уронила гребень и возмущенно повернулась к принцу. — Да разве я против открыть правду? Если она защитит Пелопа перед Матерью Кибелой, я ни одного словечка не утаю.
— Так говори, — беззастенчиво вынудил ее Гарсив. — Как давно он в услужении у Даскила?
— Недолго… — голос ведьмы хрустел от застоялой тревоги. Она задумчиво наклонилась за гребнем и отложила его к чаше с водой. — Пелоп поддался безумным идеям Даскила, поклявшись отомстить за отца. Мой муж поступил безрассудно, когда напал на Тирибаза. Он искал справедливости, а нашел свою погибель. За неуплату податей Тирибаз отобрал у нас половину скота: взять с нас было нечего, а на земле мы теряли больше, чем получали. Когда князь вломился в наш дом со стражниками, все пошло прахом… — безнадежно махнула рукой Еврианасса. — Сын перестал подчиняться мне, муж словно взбесился: посылал проклятия персам, расшвыривал вещи… Я бы поняла его гнев, не знай я его слишком хорошо. Но это был не он, не тот тихий человек, которого я помнила. Его будто подменили, отравили злой силой. Он взял нож, выбежал из дома и затерялся в ночи — не дозваться было. Все случилось в одно мгновение... С рассветом я занялась уборкой, а Пелопу велела искать мужа. Потом зашла в хлев и увидела, что за ночь у нас передохла оставшаяся скотина: внезапный мор. Вот так Тирибаз наведался к нам… Этот гадкий демон принес ужасное несчастье. Если он не посещал вас, принц, то считай, что тебе повезло и зло лишь заглянуло в ваши окна. Но когда оно отворит дверь — не плачься. Я предупреждаю: потеряешь все.
Гарсив раздраженно нахмурил лоб. Похоже, он зря понадеялся, что ведьма оставила попытки запугать его, ведь имя Тирибаза не сходило с ее уст будто приклеенное к ним. Рассудок отметал все ее доводы, не желая сдаваться без сопротивления — ничего страшного не случится, если он не поверит Еврианассе. Власти ее слов над ним не больше, чем у случайно выпавшего звука.
— Я пострадала не из-за Тирибаза, а твоего сына, — надрывисто возразила Кассандана на предостережение колдуньи. В ее взгляде сквозило недоверие, хотя так же ясно принц различил и боязнь. — Ты не отрицаешь вину Пелопа? Выходит, что нет… За что он так со мной?
— Из-за меня. Моя колесница была ловушкой, — признался Гарсив и встретился с глазами жены, льдистыми и хищно расширенными, как у зимнего волка. Он пересказал ей допрос меонца у библиотеки, а затем, задушив в себе тревогу, утешил: — Ты поправишься, не думай об этом.
— Славно. Нас могли убить, а ты призываешь меня к спокойствию, — процедив это, Кассандана испустила тяжкий вздох и завернулась в поданную Гигаем шаль. Внимательный евнух поправил шелковые подушки, на которые она обиженно откинулась, и спросил, не угодно ли ей чего. Она отказалась.
— Вам до сих пор грозит опасность, госпожа, — вставила Еврианасса посреди легкой перепалки. — У Сфарды два бедствия: Тирибаз и Даскил. Тирибаз обворовывает людей — им разве что не кровью приходится выплачивать налоги. Кто-то продавал детей в рабство, потому что ему нечем было платить и сам трудился за долги. Одного бедняка разрубили на части из-за нескольких ростовщиков, которым он задолжал. Иные сбегали, ища заступничества у Даскила. Он создавал жертв восстания и использовал их в своих целях.
— Жертв восстания? — заинтересовался Гарсив.
— Это его главное орудие, так он управляет бунтовщиками. Он отбирает среди них людей — не просто людей, а особых: молодых и доверчивых, горячие головы, которые рвутся в битву. Таких, как мой Пелоп, и юношей, что ты схватил. По приказу Даскила они протестуют и устраивают беспорядки на улицах, а когда их ловят и убивают, он призывал других к мести. Жрецы Кибелы помогают ему в этом. Люди идут в его армию. Он вооружает их. Казнь собратьев только усиливает людскую боль и укрепляет чувство единения и ненависти ко всему персидскому. Когда Пелоп присоединился к ним, я заставила его рассказать мне правду. Он заявил, что не предаст взгляды Даскила и будет служить ему, а на мое требование не связываться с мятежниками просто развернулся и ушел. Его тоже сделали жертвой восстания…
— Он сам определил свой путь, — со строгостью заметил принц и подался в кресле вперед, как бы навстречу Еврианассе и взглядывая на нее почти враждебно. — Не все ошибки можно оправдать юностью.
— Но можно попытаться простить этих детей, выслушать их и поймать настоящего негодяя. Разве справедливо наказывать человека за то, что у него стряслась беда?
На том и покончили: их спор прервал Гигай и доложил, что слуги принесли из кладовых почти все ингредиенты для лекарств. Еврианасса поспешила на кухню, оставив их с супругой в полном бездействии, а Гарсива — в понятной лишь ему тоске. Правда о Кассандане давила, врезалась в сознание и расковыривала каждую мысль в нем, вторившую ожиданию скорой смерти.
— Не пытайся провести меня. Что-то произошло, и ты не хочешь мне об этом говорить? — вкладывая грозный смысл в вопрос, сказала Кассандана, после того как слуги оставили их по ее знаку.
Но тайна Гарсива надежно покоилась за глухим, безнадежным молчанием, а молнии взора напротив тщетно пытались осветить ее. Эту тайну он будет хранить так долго, как только сможет — до рассвета и всю жизнь.
— Душа моя, ты сам не свой… Это снова бунтовщики?
— Госпожа! Госпожа!
Ворвавшиеся служанки заставили их оглянуться, и одна, подбежав к Кассандане, с беспокойством выдала:
— Мы не нашли его, госпожа! Письмо госпожи Рахш… Ой… Господин…
Глаза девушки округлились, когда она заметила Гарсива, спина согнулась в незамедлительном поклоне, а рот мелко задрожал почти как у Кассанданы. Та же прикусывала сухие корки на губах, видимо, думая, как сгладить повисшее напряжение. Они оба понимали, о каком письме шла речь, и в доме оно не нашлось, потому как судьба вручила его Гарсиву.
— Свободны, — сухо приказала Кассандана служанкам и, глядя им в спины, вонзила, как нож, в слух принца: — Где табличка, Гарсив?
— Спрятана, так же как нечистая совесть твоей матери, — в тон жене отозвался он и, сжав подлокотник кресла, уже на пределе терпения спросил: — Ты когда-нибудь научишься думать своей головой, а не ее? У нее нет права командовать в нашем доме.
— Тебе известно, кто она. Известно! Это первая женщина в государстве, царица, и она станет еще сильнее, когда мой брат взойдет на трон, — горячо возроптал уязвленный ребенок внутри Кассанданы. — Она молчала, когда нас поженили, но сейчас в ее власти расстроить наш брак. Если я не уеду в Персеполь по своей воле, она обвинит в случившемся тебя.
— Это ты не должна молчать! Если ты позволишь ей управлять своей жизнью, у тебя не останется ничего, кроме материнской юбки.
— Как я ей возражу? Она же моя мама! — задохнулась от бессилия и стыда супруга.
— Один раз заткни ее, и этого будет достаточно.
Кассандана и рада бы поспорить с ним, она бы не преминула назвать тысячу различий между ними, позволяющими Гарсиву поступать как вздумается, но вместо этого опешила от наглости его слов и притихла. Пусть вместе они уже шесть лет, их отделяет далеко не пропасть — по меньшей мере сатрапий пять. Они как враждующие народы, наглухо закрытые друг от друга неосязаемой преградой разногласий.
Сам Гарсив не считал, что в чем-то ему повезло больше, нежели Кассандане. Отнюдь. Уж с кем с кем, а с его матерью, холодной и отстраненной в общении, приходилось держать ухо востро, любить ее на расстоянии, как правительницу, и разумом брать под сомнение ценность ее взглядов и непрошенных советов. Они с сестрой давали матери достойный отпор, и она не лезла. Дилара как-то сразу овладела этой наукой, Гарсиву же бунтарские настроения привили годы женитьбы. В том, чему прежде учила мать, он перестал соглашаться с ней, пока однажды грубость Статиры совершенно не лишила ее сыновьей поддержки.
Он навестил мать в предоставленных ей покоях. Весной их семья собралась в Персеполе в преддверии праздника нового года, Новруза, и старший евнух гарема позаботился о том, чтобы мать разместилась во дворце с удобством, хоть ей больше и не принадлежали покои царицы цариц. Вот уже много лет эти пышные комнаты занимала нелюбимая Статирой сваха. Мать Кассанданы.
Статира расположилась на серебряной скамье и шила при ярком свете, струящимся из каменного окна. На подоконнике вошедший Гарсив заметил понурую племянницу. При виде него Мэхрох встрепенулась, одернула головное покрывало и незаметно для Статиры сложила руки умоляющим домиком. С неласковой бабушкой внуки общались по долгу крови, а не из желания, но при первой возможности бежали от нее, как пугливая тень от солнца.
— Мэхрох, тебя мама ищет. Сказала, что ты должна подготовиться к пиру, — выдумал предлог Гарсив.
На самом деле Дилара его ни о чем не просила, но в сущности ему и врать не пришлось. Сестра обычно повторяла с дочерями правила хорошего тона за царским столом, поэтому вскоре призовет Мэхрох к себе в покои.
Племянница соскочила с подоконника и спряталась от Статиры в его дружеских объятиях, наградив Гарсива милой улыбкой на лунном, светлом лице.
— Потренируемся сегодня на мечах, дядя?
— Непременно, — лукаво прищурился Гарсив, поймав краем глаза завистливый взгляд матери.
Мэхрох со смехом показала ряд белых зубов:
— Я предупрежу сестер. Вот они обрадуются! Увидимся на пиру!
— Девочкам с тобой весело, — сглаживая угрюмый тон голоса, произнесла Статира, как только за Мэхрох затворились двери.
— Принцессам нужно уметь себя защищать. У них полно недругов, а защитников поблизости может не оказаться.
— Правда твоя, мой благородный сын, — с натугой повеселела мать и скупо кивнула. Из живых чувств, истинных ни одно не находило в ней отклик. То ли они не приживались в Статире, иссыхая на корню, то ли были настолько дороги ей, что она вырывала их из сердца мучительно, боясь вместе с тем ненароком выпустить старые темные тайны. — Не всем девицам так везет, как Кассандане. Несмотря на всеобщее презрение, она все так же дорога тебе. Твоя привязанность к ней бережет ее вернее разящего акинака, да будет он вовеки остер под блеском всеведущего Ахура-Мазды.
Статира отложила шитье на сиденье, а последняя фраза заглохла отброшенным к его ногам камнем.
Камнем, что предназначался Кассандане.
— О каком презрении ты говоришь? — насторожился Гарсив, сделав шаг к матери, точно лев, крадучись.
— К сожалению, царский дом лишился одного из своих секретов, и он касается Кассанданы… Я знала, что она навлечет несчастья на наш род, но поженить вас было решением нашей семьи, мы не могли его оспорить. Я надеялась, что ты будешь счастлив, но твоим страданиям нет конца, и про это знают люди. Год от года не замечать их насмешливый шепот за спиной становится все труднее. Вы потеряли уже третьего ребенка, о Кассандане говорят, что она не здорова. Это правда… Мы более не смеем скрывать истину. Я тебе добра желаю и прошу, пусть Кассандана оставит тебя. Отошли ее обратно к родителям, верни ее имущество и найди новую жену, — посоветовала мать, состроив на лице скорбь, но жадно ожидая ответа.
— Забудь про это. Если ты еще когда-нибудь… и при ком-нибудь, — со сдержанным гневом произнес Гарсив, смутно понимая, кто посеял эти слухи, — заговоришь о моей жене подобным образом, мы с тобой очень сильно поссоримся. Оскорбление, нанесенное Кассандане, — это проявление неуважения ко мне.
Вопрос влияния при дворе давно и болезненно раздражал душу матери. Она не могла сравниться с царицей цариц, но какая-то часть его власти на царской службе все же перепадала и ей, а потому мать не рисковала портить с Гарсивом отношения. И ни с ним, ни с сестрой подобных разговоров больше не заводила.
В неуютной тишине они с Кассанданой дождались Еврианассу, которая поставила на освобожденный столик поднос с лечебными снадобьями и сказала, что другие будут готовы наутро. Супруга послушно приняла из ее рук серебряные кубки — судя по остро-медовому аромату, пивные напитки содержали растертые в пыль пряности и фрукты.
Лекари до Еврианассы варили нечто подобное, хотя один раз Кассандане пришлось через силу заталкивать в себя мутный отвар, вонявший горелой раданакой(3). Кассандана залпом проглотила ту дрянь, закашлялась, и ее вывернуло наизнанку.
Там, где врачуют дурни, бессильны даже могучие боги и сгорающие в пламени молитвы.
Тем временем ведьма взяла плоский сосуд, от содержимого которого бодряще веяло пихтой и инжиром, и Кассандана позволила натереть себя горячей мазью и укутать в шерстяное одеяло. Однако, увидев в проходе служанку с двумя новыми кубками, она жалобно запротестовала:
— Довольно, я больше не хочу! Этого очень много…
— Это подземная вода, госпожа(4), — вытирая пальцы от липких капель мази, успокоила Еврианасса. — Она полезна для костей. Принц, — позвала она. — Для некоторых отваров и порошков у вас не хватает растений и камней. Завтра мне необходимо увидеться со своим помощником, он добудет качественные средства.
— И кто он?
— Мальчик из Арабии. Арим. Он путешествует со своим верблюдом и торгует редким товаром. Можно ли устроить с ним встречу? Я подскажу, где его искать.
Этого оболтуса они встретили утром по дороге из храма Кибелы как раз в тот момент, когда его ворованным барахлом заинтересовались персидские стражи. Гарсив пропустил вдох, предполагая, несомненно, самое худшее. Если арабчонка не бросили в темницу и не забили палками, то в городе его уже нет и навряд ли они найдут беглеца.
Узнав об этом, Еврианасса осела на вовремя подставленный Гигаем стул и всплеснула сухощавыми руками, будто сбрасывая с них тревожную дрожь.
— Ну всех ты переловил, принц! Оттого тебя в Сфарде не жалуют. И как же быть?.. Арима нужно вернуть. Если он жив или прячется…
— Если он жив, я приведу его сюда, — еще больше помрачнел Гарсив. — Пусть сделает что должен и убирается прочь. Мои воины его не тронут. Но это чересчур долго. Пока мы будем ждать мальчишку, напрасно потерям время. Кто-нибудь другой может принести тебе недостающие ингредиенты? Гигай справился бы.
— Он не соберет… — тихо возразила целительница и покосилась на озадаченную Кассандану. — В горах не мудрено свернуть себе шею и попасться хищникам. Арим знает тропы и повадки зверей, — она подняла голову на служанку, державшую поднос с заполненными кубками. — Выпей, госпожа, — и передала сосуд с подземной водой Кассандане.
Жена пить не стала. Она задумчиво вертела кубок в руках, разглядывая пузырьки, что отрывались от дна и со злым, шипящим звуком лопались на поверхности воды. Внезапно ее голос с каким-то уничтожающим треском рухнул до угрюмой хрипоты, хлынул под кожу, в кровь, и изнутри погасил в Гарсиве его гнев. На краткий миг он растерялся.
— Что значит «напрасно потеряем время»? Ты же сказал, что я излечусь.
— Так и есть…
— Тогда чего ты боишься? Скажи правду.
Острый взгляд Кассанданы беспощадно погрузился в его безжизненные глаза, наполняя их страхом, какой не внушали армии врагов. Он бы предпочел быть побежденным в сражении, нежели честным сейчас, ведь мудрость, передавшаяся принцу от магов, гласила, что говорить правду — значит говорить все.
— Госпожа, твой супруг пытается сказать, что… — целительница, поклявшаяся Гарсиву молчать, осеклась.
— Что? — вызывающе оглянулась на нее Кассандана. — Что еще могло стрястись, пока ты осматривала меня? Вы тешили меня надеждой, которой нет и в помине? Говорите! От меня отказывались лучшие лекари Персии и святые маги, поэтому вряд ли меня чем-то можно удивить!
— Кассандана… — наконец, собрался с духом Гарсив; из горла с трудом вырвались слова, в которых слышалось сожаление. — Прежде чем ты все узнаешь, ты должна понять, что… Еврианасса — простой человек. Будущее закрыто для нее, так же как замыслы богов, однако ты видишь, что они не оставили наш дом. Ее приход — это свидетельство их воли и непреложного намерения исцелить тебя. А Еврианасса предостерегла меня, она обеспокоилась… твоей раной.
Гарсив приумолк, обменявшись взглядами с целительницей.
— Не понимаю ничего, в голове все мешается… Какая рана?
Испуганный голос Кассанданы проникал все глубже, прожигая душу слой за слоем и делая внутри Гарсива все смутным и тяжелым, как от смертельной хвори. Щемящая боль вбилась где-то между лопаток и там засела, но он ощутил только, как еще несколько кошмарных мгновений просыпалось в духоту гостиной залы.
— Госпожа, ты страшно ударилась боком, вот тут, — откровенно призналась Еврианасса. — Такой удар опасен для жизни. Нелегко говорить человеку о его… будущем, но я обязана предупредить, что от этой ночи будет зависеть, выживешь ли ты.
К ногам Гарсива пролилась подземная вода, и Кассандана выронила тотчас опустевший кубок. В мутно-голубые глаза, устремленные на принца, несколько долгих вздохов прокрадывалось понимание всей стоящей перед ними безысходности. Кассандана напрягала лоб, потирала пальцы рук друг об друга, обдумывая ответ, и неразрывной — единственной — нитью натягивалась между ними зрительная связь. А к телу все сильнее лип страх.
— Кассандана.
Она не произносила ни звука. До последнего вдоха, которым будто бы судорожно вцепилась в жизнь, вися на самом ее краю, до последнего взора, спешно прочитанного им. А затем тишина взорвалась, и все потонуло в потоке густейшего надсадного крика. Жена вскочила с дивана, срываясь то на каждого из них отдельно, то куда-то в пространство. Она трепетала от захлестывающего ее плача, обвиняла его, Еврианассу и Пелопа, а ругательства сыпались и сыпались горячее искр и чернее пепла. Шерстяное одеяло, укрывавшее Кассандану, поволоклось за ней по полу и зацепилось за столик. Она замерла. Используя эту заминку, Гарсив быстро подошел к ней, крепко обхватил за плечи и развернул к себе лицом.
— …пока я надеюсь на выздоровление, вы оба ждете моей смерти! Ждете и молчите!! Сдохну и сдохну — пускай, ничего! — задыхалась от рыданий Кассандана. — Жестокие ничтожества!
— Принесите воды! — попросила Еврианасса слуг.
— Приди в себя! — Гарсив смахнул с губ супруги прилипшие нити каштановых волос, мучительно подбирая правильные слова. — Что йату может знать о твоем будущем? Она видит тебя впервые в жизни и варит зелья из тех же средств, что и бестолочи до нее!
— По-твоему она лжет?! Она увидела знаки смерти!
— Сегодня она их видит, а завтра ты проснешься, и она не вспомнит ни о каких знаках! Все лекари говорят туманно, никто и никогда не скажет тебе правду! Никто не будет держать за тебя ответ. Никогда этого не случится. Никогда, услышь меня наконец! Мы одни. Обратись хоть к самому выдающемуся лекарю, Кассандана, ты все равно будешь уповать лишь на себя и окажешься выброшена на произвол судьбы! Мы уже пережили это. Наших бед не счесть, ими и бог захлебнется…
Они одни — истина, раз за разом доводившая Гарсива до исступления, кипела в груди смолой, подогревая неистребимое желание бежать из залы на вольный воздух. Пустить Азара вскачь, чтобы исчезло за холмами поместье, сгинуть в лесном сумраке и орать — отчаянно, дико, до хрипоты, пока не разорвется клочьями сердце. Но долг отказывал Гарсиву в этом праве. Ему некуда отступать перед собственными ужасами — позади Кассандана.
Страх — это земля, в которую они закапывают себя живьем. А лекарям покойники и подавно без надобности.
Пробуя успокоить Кассандану, Еврианасса побрызгала на нее водой — часть капель попала на стоявшего рядом принца и привела его в чувства. Он мягко прижал к себе жену, которая стиснула кулаками его тунику; криво изогнутые уста шевельнулись в первых строках молитвы, что призывала бога богов в спасители:
— Тысяча исцелений, десять тысяч исцелений! Владыка жизни и мудрости, ниспошли благословения Твоему воспевателю гимнов в виде помощи и любви Твоей… Повторяй за мной.
Жена дернулась и что-то неразборчиво промычала, но все-таки вышептала в унисон ему, вызывая в памяти священные тексты придворных магов:
— Поистине Ты, о мой Владыка, — Святой Отец Мудрости! Эти слова — оружие против злого духа. Эти слова — оружие против кровавого копья Аэшмы. Эти слова — оружие против всех дэвов.
Тело Кассанданы стало расслабляться и размякло, защищенное теплом его объятий.
— О Владыка Жизни и Мудрости, — уже спокойно и вдумчиво подхватывала она, — через Святой Дух Твой и сияющий Твой Огонь определишь Ты участь обоих сторон: праведных и нечестивых и даруешь им надлежащие награду или воздаяние. О Мазда Ахура, с гимнами, что исходят из глубин сердца моего, и с воздетыми руками молю я Тебя. Приди ко мне на помощь, Мазда!
Они сели на диван, когда дочитали молитву. Еврианасса предложила Кассандане чашу воды для умывания, а после заставила выпить последний кубок с лекарством. Супруга проглотила несколько глотков, не почувствовав вкуса, и потерянно оглянулась кругом, будто ни разу не видела до тошноты осточертевшие комнаты. Гарсив с терзанием глядел на нее, стремясь отыскать в родных чертах что-то, что выдало бы жизнь, но неумолимо порабощавшее ее горе преображало Кассандану в немую, безупречно вылепленную статую.
К ней осмелился обратиться Гигай. Она покивала головой, не вникая в вопросы евнуха, но Гарсив отказался от предложенного ужина и распорядился принести вина. Хотя боль оглушила ее, супруга все же слышала, как они начали вполголоса переговариваться с Еврианассой, и взяла одеяло, которым колдунья заново укутала ей ноги, живот и плечи. Потом Гарсив отпустил Еврианассу к сыну — перед уходом та обещала возносить за них моления всю ночь.
Пара кубков душистого вина, вероятно, притупила тревожные чувства Кассанданы. Она возвратила сосуд Гигаю, прильнула к принцу, уронив голову ему на плечо, и сжалась в комок, будто прячась от смерти, которая продолжала тянуть ее к себе, как утроба бездны.
— Поспи, — Гарсив поцеловал ее в макушку.
Он пребывал в том состоянии, когда рассудок измотан настолько, что было неважно, в грязной он одежде или переоделся в свежее и что уличная пыль на лице, отливавшем жирным блеском, уже сыпется сухой крошкой. Теперь, спустя годы благочестивой жизни, злых недугов и гибели трех детей, совсем не верилось, что телесная чистота способствует очищению и бессмертию души в чертогах Ахура-Мазды, но если так — наконец, его внешний облик пришел в полное соответствие с уничтоженным духовным. От усталости хмелели мысли, напившиеся последних сил, и разбредались неведомо куда, как ни пытался он их поймать. Сквозь тяжелую дрему Гарсив видел смутно белые в пол одеяния Гигая и Кассандану, которая попросилась по нужде в банную комнату. Служанки сопроводили её и привели обратно к дивану, где сидел, согнувшись и растирая опущенные веки, принц. Натиск дремучего сна удалось ослабить выпитым до капли вином из золотого кувшина, отчего, правда, окружающее приняло совершенно иной вид, зыбкий, слово игра воображения. Голос супруги мерцал чуть громче призрачного эха.
— Собаку?.. — переспросил Гарсив, полагая, что ослышался.
— Пусть приведут собаку, — повторила Кассандана, и как только он задумался над этой просьбой, ее стали одолевать сомнения. Она утопила пальцы в волосах и отбросила со лба назойливые завитые пряди. — Она поймёт, если я умираю, и даст знать. Хотя бы не будем томиться неизвестностью — это страшнее, чем покориться неизбежному сразу... Ты против?
Он сказал — с нечаянной жесткостью — что запрещает проводить обряд до тех пор, пока Кассандана считает себя умирающей. И не потому, что ее подавленное настроение может повлиять на решения питомца, а из неготовности столкнуться с судьбой прямо сейчас. Собачий взгляд, заглянувший в глаза Кассандане, рассеял бы туманные догадки Еврианассы. Но для его истолкования надо положить на грудь жены кусочек хлеба и умолять, заклинать небеса, чтобы собака его не съела, тем самым знаменуя съедение последнего вздоха и скорое наступление смерти(5).
Псы не только шли по жизни с человеком, но и сопровождали его после ухода. На памяти Гарсива в их семье никого не случалось хоронить, никто серьезно не заболевал, кроме дяди... и Кассанданы, однако он знал, что собаки бдительны в дни скорби. В моменты, когда душу усопшего грозят похитить темные силы, под испепеляющим взором пса путь к человеку дэвам закрыт. Это снова навело принца на размышления о Кассандане, ради которой он велел привести питомца, но не для обряда, а охраны жены от демонов и успокоения ее мечущегося ума.
Когти звонко зацокали по мраморному полу, доброе существо вбежало в гостиную, подняв большой пышный хвост, и наполнило пространство духовным теплом. Пес сделал несколько резвых кругов вдоль колонн, обнюхал каждый угол и незнакомый предмет и, как будто вспомнив о людях, устремился к ним. Крупная, с черными подпалинами морда толкнулась в подставленные ладони Кассанданы, что стали еще ярче отдавать целебной смолой, когда она извлекла их из-под одеяла. Она почесала пса за ухом и взъерошила шерсть на загривке, а отсутствующее выражение лица — непостижимое, подобно пустоте — говорило о том, что мыслями Кассандана находилась где-то в неизвестном будущем.
Ночь предстояла долгая и бессонная, и они решили провести ее в гостиной. Гарсив не нашел сил встать с дивана, да и Кассандана, легшая ему на колени, на подложенную под голову подушку, никак не могла унять резкое головокружение. Сначала она напряженно сопела, затем дыхание сорвалось на тонкие всхлипы, и Кассандана полуплакала, полуспала. Слезы не миновали чуткий слух Гигая, но Гарсив сдержал евнуха жестом руки, и все разом стихло, повинуясь принцу. Смущенный слуга вернулся к собаке, для которой соображал подстилку из пледа и поставил миску питьевой воды. Служанки, прибрав вещи, проверили жир в светильниках и засеменили в коридор вдогонку за Гигаем.
— Что скажут боги, когда я предстану перед ними на Суде? — выдохнула себе в кулак супруга. Ее прямота, что когда-то скрывалась за надменностью и язвительными взорами, откликнулась в Гарсиве улыбкой.
— А что они скажут? Еще неизвестно, когда вы встретитесь. Может, глядя на тебя, Сраоша и Раншу отложили Весы Правосудия и размышляют: «Какое безобразие! Эта несносная дерзит и прекословит мужу, посещает чужие храмы, попирает божественные законы и Ашу, бессовестно лжет. Пускай она живет дальше и учится правильно себя вести! Мы будем готовы принять ее в свой чертог много лет спустя, когда она станет костлявой старухой и надоест не только мужу, но и внукам»(6).
Кассандана фыркнула от смеха, к восхищению Гарсива, искреннего и жизнерадостного, того, что внезапно покинул ее образ, но никак не его память. Голубые глаза смотрели на принца широко и маняще, полумрак наливал их цветом спелого винограда, и в разводах сурьмы они искрились совсем как у дикой кошки, заставляя его кровь пылать жаром. Он дотронулся до ее лица и очертил прозрачные губы, слегка выведенные синими прожилками на желтоватой коже. Рука скользнула к вороту платья, из-под которого виднелись бусы и кости ключиц. По ним волна волос скатывалась вниз, где пальцы вплелись в буйные, непокорные пряди, похожие на сети соблазна, с которым невольно соприкоснулся Гарсив.
— Значит, ты полагаешь, я несправедлива к тебе и много лгу, — в слабый голос ворвалась досада; кажется, Кассандана действительно сожалела о том, что не могла обнажить перед ним свою бунтующую душу так же легко, как обнажала тело. — Может, и так, но с тобой трудно быть честной. Я тебе не верю.
— Почему?
— Ну не верю... — мучительно простонала Кассандана. Замерла, напрягаясь в его руках сродни тугой тетиве. А через мгновение гордо отклонила голову под горячим натиском его взора. — Не спрашивай, я не обязана ничего объяснять.
Памятуя оскорбляющую скрытность Кассанданы и ее сомнения в нем, Гарсив понимал, что глупо злиться на подобное. Прежде это даже веселило его, и, наталкиваясь на ответные насмешки, Кассандана отбрасывала клинки ядовитых слов и острее ощущала свою беспомощность. Но на сей раз отвести удар он не успел. Война между ними сократилась до лезвия в ее ладони, и, распаляясь на неуверенные кивки супруги, Гарсив спрашивал:
— Не веришь мне даже сейчас? Что за издевательство? Схоронить со мной трех детей и считать меня чужаком? Ну ты и... А знаешь, отчего тебе трудно быть честной? Потому что ты не можешь переступить через свою гордыню, она твоя болезнь. Я сделал сто шагов навстречу тебе, ты — ни одного!
— Так сделай еще сто! Или этот подвиг тебе не по силам?
— Что толку гнаться за миражом? Ведь ты подобна тени: если ко всем пройденным шагам я присоединю еще тысячу, ты все так же будешь удаляться от меня.
Гарсив вырвал руку из руки Кассанданы и с мстительным прищуром отметил, как супруга кусала в волнении губы.
— Я обещал, что вызволю тебя из бездны, и сделаю все, чтобы ты снова ходила. Но вот бездну из тебя мне не вытащить. Ее никогда не заполнят добро и уважение, которые ты принимала от меня не благодаря. Ты ненасытна. Ненасытна, как вавилонские идолы, такие же надменные и бездушные, и считаешь, будто бы тебе позволено все. Упрекать, обманывать, оскорблять...
— Тебя — да! — огрызнулась Кассандана, заерзав на подушке. — Ты же поступаешь так со мной. С самого детства ты ни во что меня не ставил. Меня и моих братьев унижал!
— Ты путаешь прошлое с настоящим и видишь то, чему тебя мать наущала.
— О нет, Гарсив, я вижу тебя насквозь! Вижу, как ты гордишься, что наследовал трон после принца Таса. Но с приходом моего брата во дворец боги рассудили не в вашу пользу. Ваш отец уступил царство нам, потому ты и злишься и не смей утверждать, будто это не так! А когда родились мы с Бардией, ты и нас возненавидел. Завидовал нам и мечтал повергнуть в ад. Как видишь, желание твое победило — я уничтожена…
Холодные мурашки пробежали по шее к спине, словно разоренный муравейник. К принцу вернулась почти забытая боль от незримого копья, однако он дослушал с бесстрастным лицом:
— Всякий раз, когда я пыталась тебе поверить, думая, что ты переменился, ты убеждал меня, что лучше этого не делать. Ничем с тобой не делиться, ни о чем не просить, не мечтать. Все равно не сбылось... Шахбану, моя девочка, и сыновья, Мирза, Сохраб... Их нет... Я помню, как мы без конца ссорились, и вся твоя жизнь проходила в гарнизоне среди воинов. Ты занимался службой, а дома иногда появлялся. Ты был мне так нужен, когда умерли Мирза и Сохраб, и потом, когда я разбилась... Зачем доверие жестокому человеку, который живет лишь войной и разоблачением предательств? Единственный день, когда я была полностью честна с тобой, — сегодняшний, но сегодня ты хотел меня обмануть. И после этого ты говоришь, что сделал сто шагов мне навстречу? Это был первый шаг, Гарсив.
Признание сначала уязвило, затем лишило дара речи, а потом пробудило в принце ненависть к себе, и он безвольно отдался тяжести внутренних ощущений. Он не искал оправданий своим грехам — огни, зажженные в темных углах прошлого, не изгонят его мрак.
— Мне жаль, что моя правда разозлила тебя, — сказала Кассандана.
— Не стоит, я же сам ее создал. Скульптура зависит от мастера, — Гарсив ненадолго прикрыл веки и ухмыльнулся. — Я знаю, что ты вовсе не святая. Никто не святой. Но моя злость на правду — это злость на самого себя.
Встретив обреченный взгляд Кассанданы, он мягко накрыл ладонью ее прохладную руку, и в примиряющей улыбке жены соединились минувшее, настоящее и будущее.
Эта ночь обещала им новый рассвет, который позволит начать все с начала.
Чаша тяжелого утреннего гула опрокинулась на Гарсива, рассекая покой сна. Принц разлепил веки, с трудом понимая, где он и что происходит, хотя поместье уже давно бодрствовало. Из коридора и соседних комнат доносились суета служанок, ворчание Гигая на неуклюжих младших евнухов и тихое подвывание пса, охранявшего их от дэвов. Питомца поскорее вывели во двор на выгул, и препирания скопцов, наконец, унесли быстрые шаги в кожаных ботинках.
Гарсив сел, разминая затекшее правое плечо, на котором, как оказалось, проспал всю ночь в полулежащем положении. На коленях все так же ютилась Кассандана, скомкав ногами одеяло, а подушка почти выскользнула из-под ее головы. Поднеся ладонь к носу жены, принц проверил дыхание и осторожно, чтобы не разбудить, встал с дивана и оправил смятую одежду. Постепенно мысли принимали ясность и обыкновенное течение, и Гарсив вяло двинулся к свету, что вливался из окна в полумрак гостиной. Порывистый ветер, срываясь с отдаленных холмов, запутался в шелковых занавесках и нанес принцу освежающую хлесткую пощечину.
— Господин.
— Что? — не своим голосом пробасил принц, оборачиваясь к Гигаю, и откашлялся.
Евнух застыл в проходе, вытянув толстую шею, и сжал рот в прямую линию, обдумывая, как озвучить принесенную весть.
— Приехал князь Тирибаз, со свитой, просит принять его. Он дожидается за воротами. Угодно ли пригласить его?
— Что значит приехал? Кто дал ему право являться без моего разрешения?
— Клянусь Ахура-Маздой, господин, — смиренно оправдывался Гигай, — не ведаю, какой дэв завладел сердцем князя, но он сказал, что дело важное. Он был в гарнизоне. Стража доложила ему о бунтовщике, коего ты перевез вместе с йату. Но князь не стал ждать, когда ты призовешь его, и очень надеется на встречу. Однако если ты прикажешь отослать его…
— Понимаю, — не дослушал Гарсив. — Передай Тирибазу, что я скоро спущусь. В дом его не пускай. Еврианассу предупреди, чтобы не высовывалась наружу.
Спустившись во двор, принц разрешил Тирибазу пройти, но его солдатам, четырем знатным воинам, приказал остаться за воротами. Сгорбив плечи и придерживая акинак за рукоять, князь устремился к дому стремительной пружинистой походкой и прервал шаг быстрым приветственным поклоном Гарсиву. Дальше Тирибаз не пошел — принц загородил ему дорогу, не приглашая внутрь.
— Ты рано пожаловал, — Гарсив смерил подчиненного надменно-ледяным взглядом.
Сад и дорожки в окружении цветов купались в блеске восходящего солнца, что ярко освещало сутулую фигуру князя со спины — та будто бы опускалась под гнетом палящих лучей.
— Я хотел узнать, господин, рассказала ли ведьма что-то о бунтовщиках? Она назвала имена?
Слово за словом в Тирибазе поднимался самум ярости. Бычье лицо под шапкой светлых волос полыхнуло медно-красным после ровного ответа Гарсива:
— Назовет, не стоит беспокоиться об этом. Их поимка может занять больше времени, чем ты думаешь, так что займись лучше своими обязанностями в гарнизоне.
— Я занимаюсь, господин, это мой прямой долг. Мне сказали, что ты увез пленника к себе. Разве в этом была необходимость? К тому же меня как начальника крепости не поставили в известность.
— Ты, похоже, стал забывать свое место, — с невозмутимым спокойствием Гарсив приблизился к Тирибазу, и, когда он навис над полководцем, тот вздрогнул от резкого выкрика: — Ты кто, князь, чтобы я отчитывался перед тобой?! Вместо того, чтобы просить прощения за вчерашнюю дерзость, ты вторгаешься в мой дом и требуешь объяснений. Такая наглость непозволительна царскому рабу. Возвращайся в гарнизон и не смей покидать его до моего приезда. Нам предстоит серьезный разговор. Пошел вон!
Не рискнув пускаться в спор, Тирибаз прожевал скомканное прощание, и ноги торопливо понесли его к воротам. По мере его удаления силуэт князя казался все меньше и меньше, плавился в солнечном сиянии, сливаясь со всем, что вокруг. Глазам стало нестерпимо больно смотреть из-за огненного диска, покоряющего синеву неба. Гарсив бросил наблюдение за князем, а потом замер у подножия лестницы и не смог пошевелиться — острый взор напоследок скользнул к воротам и в содрогании ужаса остановился на Тирибазе.
Что-то похожее на тень, серый лоскут человеческого подобия, обрамленный ореолом света, выплыло из-за спины князя и зашагало рядом. Гарсив тряхнул головой, но тут же пожалел об этом и, щурясь, смотрел, как сад раскалывается перед ним на мутные осколки камня и зелени. Рассудок усиленно искал ответ в обмане зрения, зрение — в заблуждении рассудка, а тень между тем испарилась, так и не получив объяснения. Принц и думать не желал, что ведьма была права насчет Тирибаза. Он привык считать зло силой всеобъемлющей и неизмеримой, с множеством безобразных дэвовских лиц, отличных от людских. Невозможно ждать подобной силы от смертного, пресыщенного властью нечестивца.
Тирибаз стоял на его пути неразрешимым опасным препятствием, в устранении которого мощная рука закона потребует более весомые доказательства, чем злость Еврианассы за сына и мужа-мятежника. Но в череде допросов свидетелей и изучения казначейских табличек с записями о податях время примет сторону Тирибаза, и он не только скроет свои преступления, но и нанесет удар первым. Поэтому решение избавиться от князя пришло незамедлительно. Гигай недурно изготавливал яды и умел держать язык за зубами. Несмотря на то, что Гарсив редко прибегал к его помощи, Кассандана научила евнуха всем хитростям, что освоила сама как хорошее напоминание зложелателям о том, кто она есть. Гарсив же не сомневался, что, даже захоти она, Кассандана не смогла бы возложить себе на плечи тягость чьей-то смерти.
Но, к сожалению, не люди меняют жизнь, а она их, и Гарсив не успел осознать, как ранее незаинтересованная вопросами государства супруга держала его руки и определяла судьбу Тирибаза наравне с ним. На том же диване в гостиной, где, как она верила, встретит свой последний рассвет.
— Гигай, постой, — Кассандана задержала слугу. Узнав о приезде князя, она забыла о прошедшей ночи и разделила на двоих тревожные раздумья Гарсива. — Ничего не готовь. Возьми из моей шкатулки хрустальное ожерелье и размельчи его. Поскольку нужен медленный яд, пусть Тирибаз выпьет осколки, смешанные с вином. Лекари не заподозрят отравление. Тирибаз будет обречен на смерть от неизвестной желудочной хвори.
С двумя приказаниями — подготовить хрусталь для поездки Гарсива в гарнизон и найти Диокла — евнух скрылся за занавесками. Младшим слугам поручили привести эллина. Возможно, Диокла с тем арабчонком связывала такая же дружба, что с Еврианассой, и он наведет на след воришки, если того не окажется в темнице.
— Как ты?
Принц оглядел заспанную жену. Кассандана словно не определилась пока, улыбаться или сохранять серьезность, а внутри вспыхнула жгучей радостью.
— Жива. Чувствую себя гораздо лучше. Когда я проснулась, рядом никого не было. Я поднялась и удивилась, насколько легко это у меня получилось. И думала, что я умерла, поэтому не испытываю боли. И все это время… — беззвучно смеясь, она ткнулась лбом в его грудь, — я стояла и размышляла, где мое тело, куда его унесли?
Смех сразил и Гарсива.
— О Митра солнцеликий, вообразится же такая гадость, — протерев воспаленные веки, Кассандана провела пальцами по волосам и отбросила их назад. — Потом появился Гигай, обрадовался и сказал, что ты во дворе. Еврианасса тоже скоро придет. Я распорядилась подать нам завтрак… Какое счастье, что наши мучения закончились. Я жива и здорова. Жива и здорова, — внушала себе супруга.
— Да, и благодаря кому? — Гарсив обхватил ее сзади и опрокинул на себя, вложив в голос притворную строгость. Кассандана откинула голову и лукаво заглянула ему в лицо:
— Милосердным богам и чуду целительницы…
— Так, — он отстранил ее, сказав с расстановкой: — Уйди от меня, бессовестная женщина.
—… И в главную очередь моему наилучшему и любимейшему защитнику — тебе, — и договорив, Кассандана увлекла Гарсива в долгий поцелуй, заградивший звук недовольства на его устах. — После того, как ты убьешь Тирибаза, что будет дальше? — поинтересовалась она. — Он ведь за Еврианассой приходил? Может быть, он и правда демон?
— Кем бы он ни был, его ничто не спасет. И Даскила тоже. Очевидно, что они творят несправедливость по отношению к народу.
И дальше так продолжаться не может, тем более, что недовольство бедняков и сопротивление влиятельных меонских вельмож грозили охватить город пламенем мятежа. Само собой, состоится расследование, созовут суд, и с обманщиков спросят за те тысячи причин, от которых страдали невиновные. Чаша грехов мгновенно опустится — как верховный судья Гарсив позаботится о том, чтобы смести с весов правосудия всю ложь, что перетягивала их в пользу преступников.
1) дэв (демон) гнева и насилия
2) Аша — одно из основных понятий зороастризма. Оно может обозначать как естественный порядок вещей — закон вселенской гармонии, так и его этическую сторону: истину, правду, добро
3) нефть (древнеперс.)
4) минеральная вода
5) На грудь умирающему кладут кусочек хлеба, и если собака съедает его, то человек считается умершим.
6) Сраоша и Раншу. Загробный Суд возглавляет бог солнца Митра, по обеим сторонам которого восседают его братья, бог послушания Сраоша и бог правосудия Раншу. В руках последнего находятся золотые Весы Правосудия.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу