Тангор (гет)

— Подай мне вина.

Белокурая девица, с чьих спутанных волос облетела почти вся пудра, изящно соскользнула с кровати, не заботясь поправлять сползшую с округлого плеча сорочку. Девица наполнила вином золотой кубок, приложилась к нему сама и лишь потом протянула Ивиммону. Пока он неспешно пил, она прижималась головой к его плечу и обнимала за талию, не подозревая, о чем он сейчас думает. Но женская проницательность не подвела ее.

Допив вино, Ивиммон бросил кубок на пол, застеленный пестрым ковром, а сам закинул руки за голову. Как ни старалась любовница вновь обратить на себя его внимание, ей не удалось развеять его задумчивость.

— Что с тобой, Ренайд? — заговорила она. Не получив ответа, она продолжила — с горечью и плохо скрытой яростью: — Думаешь, я ничего не вижу? Ты давно охладел ко мне! Я тебе надоела! Думаешь, я не видела, как ты на балу увивался вокруг этой перезрелой Урсанны?

— Перестань, Диерна, — отмахнулся Ивиммон, не меняя позы. — Уж и задуматься нельзя…

— В постели со мной? — съязвила она. — Знаю я, о чем ты думаешь. Там еще была эта дрянь, графиня Ниарад, которая меняет мужчин, как рубашки. Решаешь, кого из них выбрать, да? А может, ты уже связался с обеими? Ну конечно! Вот кого ты привечаешь у себя, когда твои слуги нагло врут мне, что тебя нет дома!

Говоря это, Диерна вскочила и вцепилась в подушку, словно желала растерзать ее в клочья — или придушить ею ветреного любовника. Ивиммон нехотя улыбнулся.

— Ну что ты в самом деле… — Он притянул Диерну к себе, хотя она противилась для вида. — Разве я виноват в том, что нравлюсь женщинам? Поверь, ты одна в моем сердце…

— Докажи… — Диерна с улыбкой сменила гнев на милость, чуть отстраняясь, чтобы ему было удобнее спустить сорочку с ее плеч.

Доказать Ивиммон не успел. В дверь постучали — сперва коротко, потом, не получив ответа, настойчивее. С проклятьем Ивиммон спрыгнул с кровати, зацепив ногой простыню, и накинул бархатный халат.

— Что такое?

— Простите, сударь… — Стоящий в дверях слуга трясся от испуга. — Но…

— Что «но», болван? Ты не хуже прочих знаешь: у меня в гостях дама, и я не терплю…

— Но это сам канцлер, сударь! — Глаза слуги округлились, точно золотые монеты. — Он явился совсем один, без свиты, и требует немедленной встречи с вами.

— Канцлер… — повторил вмиг помертвевший Ивиммон.

— Мы же не смеем задержать его, сударь, — продолжал лепетать слуга. — Он уже идет сюда…

— Сюда? — Ивиммон схватился за голову, оглянулся на кровать, где нетерпеливо поджидала его Диерна. — Хорошо. Задержи его хотя бы минут на пять, а потом я… я приму его. Понял?

— Понял, сударь, — поклонился слуга и закрыл дверь.

Ивиммон этого уже не видел — он метался по комнате, собирая свою разбросанную одежду и торопливо одеваясь.

— Что случилось? — протянула Диерна.

— Уходи! — пропыхтел Ивиммон, натягивая узкие штаны. — Быстро, одевайся и уходи. Выйдешь через гардеробную, лакей тебя проводит. Ну же, скорее!

— Да ты издеваешься надо мной! — Оскорбленная девица слетела с кровати, запутавшись в простыне, и выругалась не хуже солдата-наемника. — Сперва пренебрегаешь, а теперь гонишь! Так вот, я не уйду! Можешь велеть своим холуям вышвырнуть меня прочь, и тогда горе тебе — я тебя ославлю на весь Урбнисс!

Ивиммон скрежетнул зубами. Он готов был последовать ее совету и кликнуть слуг, но вовремя опомнился. Набросив шитый золотом дублет, он нежно привлек Диерну к себе.

— Ты несправедлива, милая, — сказал он. — Если ты правда любишь меня так, как говоришь, ты должна мне верить. Я все объясню тебе — только потом.

— Когда?

— Завтра… Да, завтра. А если не получится, я напишу тебе. Только поверь: никакая другая женщина тут не замешана. Я люблю тебя одну, Диерна, поверь мне. Только умоляю тебя, поспеши.

По виду девицы было ясно, что слова ничуть не убедили ее. Но она послушалась. Ивиммон кое-как помог ей затянуть корсет, мысленно проклиная пышные дамские наряды, как и дамское любопытство, ревность, упрямство и прочие пороки. В коридоре уже слышался повелительный голос канцлера Тангора, от которого содрогались стены и двери. Словно в ответ, у Ивиммона задрожали колени и вспотели ладони. Не тратя времени на прощальный поцелуй, он выпроводил Диерну через гардеробную и с долгим выдохом закрыл за нею дверь.

Облегчения он не ощущал — напротив, сердце его замирало от ужаса. Чего еще канцлер потребует от него? Ибо канцлер имел несокрушимое право требовать, а он мог лишь повиноваться.

Шагая к двери — медленно, будто закованный в цепи, — Ивиммон вытирал атласным рукавом обильный пот с лица. Дверь содрогнулась от крепкого удара — видно, канцлер уже теряет терпение. Нет, лучше поспешить, и будь что будет. Дрожащими руками Ивиммон отодвинул засов.

Тангор, в своем излюбленном кармазинном наряде и черной шляпе с алым пером и драгоценным аграфом, едва удостоил его взглядом. Чуть больше внимания заслужила сама комната, но канцлер тотчас скривил губы. Откинутый полог, разворошенная постель, с которой сползли грязные шелковые простыни, недоеденный завтрак на резном столике, разбросанная посуда, забрызганный вином ковер — вполне обычная обстановка. Оглядевшись вновь, Тангор остановился возле кресла, с которого Ивиммон поспешил убрать собственную шляпу и смятый плащ.

Пока Тангор неторопливо усаживался, Ивиммон стоял на месте, обливаясь потом и терзаясь неведением. Не иначе, канцлеру потребовалась некая услуга. Ивиммон мог лишь недоумевать, но отдавал должное: столь щедрое содержание, какое обеспечивает ему Тангор, требует оплаты. А расточительная жизнь требует огромных расходов. Давно спустив почти все собственное состояние, Ивиммон фактически жил подачками от канцлера — когда не удавалось пристроиться к кошельку какой-нибудь богатой дамы.

— Итак, сударь, — столь же неспешно начал Тангор, — я вижу, вы верны себе.

— Что поделать, ваша светлость… — развел руками Ивиммон.

Мысленно же он посетовал: вот принесла нелегкая проклятого канцлера! И он еще смеет сыпать упреками! Конечно, он-то сам одинок, точно утес в море, ни семьи, ни любовниц. Как и многие другие, Ивиммон порой задумывался о причине столь строгих нравов Тангора, подлинного бельма на глазу у придворных распутников. Но дальше размышлений Ивиммон не заходил. Не хуже других он знал: задавать вопросы канцлеру — или о канцлере — зачастую опасно.

— Тогда я найду вам подходящее дело, — сказал Тангор, глаза его сверкнули из-под жестких загнутых полей шляпы. — Меня интересуют события прошлого года, а именно ваши ухаживания за ее величеством и особенно письмо, которое вы ей написали. Где это письмо?

Ивиммон вновь мысленно выругался. Проклятый канцлер не нашел лучшей темы для беседы, чем напомнить ему о единственной неудаче на любовном поприще. Год тому назад Ивиммон самонадеянно решил, что сумеет покорить королеву Эстриль, но получил суровый отказ — тоже письмом. Ее величество оказалась столь горда, что даже вернула ему собственное его послание, погнушавшись бросить в камин. Именно Тангор убедил Ивиммона сохранить оба письма — как доказательство своей невиновности на тот случай, если эта история вдруг всплывет и дойдет до ушей короля.

— У меня, ваша светлость… — Ивиммон невольно стрельнул взглядом в сторону тайника за резной деревянной панелью, которую слегка прикрывала шелковая драпировка цвета темного вина. — Вы же сами велели мне сберечь его, как и то, второе, ответ ее величества…

— Дайте его мне, — приказал Тангор.

На дрожащих ногах Ивиммон поплелся к стенной панели и открыл тайник. Руки тряслись, пока он искал среди вороха медальонов, дамских локонов и всевозможных писем, пахнущих духами и перевязанных цветными ленточками, нужное. Пока шли поиски, резные часы с позолотой дважды отбили четверть. Сердце Ивиммона стучало громче маятника, а спину буравил взгляд Тангора.

— Вот оно, ваша светлость. — С облегчением Ивиммон вернулся к канцлеру, сжимая в руке письмо. — Но я не понимаю…

— Вам нет нужды что-либо понимать, — бросил Тангор, глядя на него так, словно сомневался в его способности мыслить вообще. — Достаточно вам знать, что вы тем самым послужите на благо Урбнисса и исполните мою волю. Я вижу, — он вновь оглянулся с той же презрительной гримасой, — вы порядком поиздержались, Ивиммон. Возьмите ваше жалованье.

— Благодарю, ваша светлость.

Ивиммон подхватил бархатный кошелек с золотом, приятно оттянувший руки, и низко склонился. Слово «жалованье» укололо его, будто булавка неосторожного портного, но он тотчас позабыл об этом. Если рассудить по справедливости, это правда. А теперь — выпроводить нежеланного гостя.

— Счастлив услужить вам, — прибавил он, — и имею честь пожелать вашей све…

— Это не все, — прервал Тангор, заставив Ивиммона замереть на месте. — Где ответ королевы?

Ивиммон вспыхнул. Упомянутый ответ ее величества до сих пор уязвлял его своей жестокостью, а мысль о продолжении поисков в тайнике привела в ужас. Судя по легкой усмешке канцлера, он понял это.

— Очевидно, поиски займут не меньше времени, — бросил он, не без досады поглядев на часы. — А у меня его нет, я и так задержался у вас. Что ж, тогда отыщете письмо, когда я уйду. Отыщете и непременно сожжете.

— Сжечь? Но…

Ивиммон беспомощно огляделся. Камин не топили несколько дней; кроме старой золы и сажи, в нем валялся потемневший серебряный кубок и бархатная домашняя туфля. Звать же слуг, чтобы те вычистили камин или зажгли свечи, было лень. Кроме того, Ивиммон терзался сомнениями: зачем уничтожать письмо — улику, что свидетельствует о его невиновности? Не сам ли канцлер год назад настрого велел сохранить его?

Именно это Ивиммон попытался сказать, но умолк под суровым взором, способным разить не хуже шпаги. Да что там, этот взгляд куда опаснее клинков сотни врагов.

— Да, ваша светлость, — тотчас закивал Ивиммон, — я все сделаю, как вы велите. Только позже. Вы правы, искать письмо придется долго. Да и эти слуги… они вмиг пустят самые нелепые сплетни, как только увидят, что я жгу бумаги.

— Тогда сожгите так, чтобы они этого не увидели, — сказал Тангор. — И не затягивайте с этим. Пока письмо королевы у вас в руках, вам грозит серьезная опасность.

— Опасность? — Ивиммон похолодел. — Но… вы же сами говорили…

— Все переменилось. — Канцлер чуть приподнял бровь. — Угроза, что нависла над вами, сулит вам подлинную беду и, возможно… Да не тряситесь вы, во имя всех штормов! — прикрикнул он, заметив, что Ивиммон готов лишиться чувств от страха. — Если хотите спастись, слушайтесь меня во всем. Я помогу вам — при условии полнейшего и буквального повиновения.

— Чт-то я должен сделать, ваша светлость? — прошептал Ивиммон.

Канцлер открыл было рот, чтобы ответить, но обернулся на запертую дверь, зачем-то стукнул раз-другой по стенным панелям. Он заговорил тихо, по-отечески обняв Ивиммона за плечи. Тот кивал на каждое слово и уже не трудился утирать с лица холодный пот. Когда канцлер умолк, Ивиммон заговорил не сразу — страхи и сомнения не спешили оставлять его.

— А если меня опознают? — спросил он наконец. — Я всецело ваш человек, ваша светлость, но есть вещи, которые…

— Советую вам одеться поскромнее, чтобы не бросаться в глаза, — со скупой усмешкой сказал Тангор. — О прочем не тревожьтесь. Случись с вами, не приведи Создатель, самое страшное, вам устроят побег, я об этом позабочусь. А чтобы ваша храбрость не покинула вас, возьмите. И помните каждое мое слово.

Второй кошелек Ивиммон подхватил более твердой рукой, чувствуя, что золото наряду со словами канцлера придало ему смелости. По природе своей он был авантюристом, хотя предпочитал любовные приключения всем прочим, но вольготная жизнь в роскоши и лени заставила его изрядно расслабиться. Что ж, самое время вырваться из шелковых уз. Канцлер Тангор не бросает слов на ветер — если обещает защитить, значит, защитит. Чего или кого ему бояться с таким покровителем?

— Тысяча благодарностей, ваша светлость, — с поклоном произнес Ивиммон. — Я исполню все в точности, как вы повелели. Ни одна живая душа ничего не узнает.

* * *

Во дворце дожидалась приема у канцлера делегация паридорских купцов, а также доклад старшего интенданта финансов. Благодаря тому, что Тангор лично приглядывал и за купечеством, и за всеми казначействами, и за банкирами и финансовыми палатами, от его взора не мог укрыться ни один грош. Но сейчас все денежные вопросы подождут. Слишком уж велика ставка в этой игре — много больше, чем все богатство Урбнисса.

Злосчастное письмо Ивиммона хрустнуло в кармане: Тангору пришлась по душе новая мода делать на дублетах, а порой и на штанах, прорези с пришитыми, а не привязанными мешочками для хранения мелочей. Куда солиднее, чем совать письма за пазуху или в рукав, точно мошенник — старшую карту «Аирандо». Особенно если письма столь бесценны, как это.

Разумеется, Легард поверит, сомнений нет. Как и покойный король Вигмаред, он слишком привык доверять своему канцлеру, тем более, их связывает если не подлинная дружба, то крепкий политический союз. Сам же Тангор был в меру искренне расположен к королю. Еще в бытность того наследным принцем канцлер всячески поддерживал его — в частности его желание изменить внешнюю политику Урбнисса. Слова Легарда вроде: «Когда я стану королем, все будет по-другому, мы откроем границы, расширим торговлю, станем развивать науку и ремесла, заживем, как все живут» отзывались в душе Тангора. Будь наследник короля Вигмареда настроен иначе, судьба его могла бы сложиться по-другому, а сам он — не дожить до восшествия на престол. Все-таки его покойный батюшка был весьма крут нравом.

Тангор отбросил ненужные думы. Церемониальная золотая цепь на шее звякала в такт шагам, навстречу попадались разодетые придворные и суетливые слуги, которые тотчас низко склонялись перед ним. Канцлер не трудился отвечать, едва замечая их всех. Он давно привык к дворцовой суете; воистину он стал подлинной царицей в этом муравейнике.

У высоких резных дверей, что вели в королевский кабинет, Тангор едва не столкнулся с выходящими секретарями. Ответив небрежным кивком на учтивые поклоны, он мысленно улыбнулся: значит, Легард уже покончил с насущными делами. Не беда, что он сам не присутствовал при этом, — все поданные королю документы все равно не минуют его собственного стола. Что до самого Легарда, то ему скоро станет не до бумаг.

Миновав двух гвардейцев в зеленых мундирах с серебряным шитьем — стражники дружно отдали ему честь, — Тангор вошел в кабинет. Тяжелые темно-зеленые драпировки соседствовали с тисненой кожей и стенными панелями темного дерева. Панели украшала искусная резьба, изображавшая морское чудовище Аирандо и многочисленные гербы тех родов, из которых вышел королевский дом Фрейгодин, — Тангор, как знаток геральдики, порой не отказывал себе в удовольствии полюбоваться на великолепную работу. В высокие окна лился щедрый свет, играя на полированных стенах и столе, на хрустальных подвесках стенных канделябров и на украшенных жемчугом боках серебряных чернильниц. За столом, явно наслаждаясь долгожданным отдыхом, сидел Легард. Рядом лакей наливал в золотой кубок темное авундийское вино.

— Ваше величество. — Тангор церемонно поклонился.

Легард изумленно глянул на него — он знал, что канцлер придерживается буквы придворного этикета лишь в особо важных и обычно неприятных случаях.

— Рад вас видеть, Тангор, — кивнул Легард, затем обернулся к лакею: — Вы свободны. — Как только тот с поклоном вышел, король продолжил: — Добро пожаловать. Вы слегка опоздали, а жаль — ваш голос и ваше мнение были бы ценны в недавних беседах и докладах. Впрочем, мы еще успеем поговорить о делах, я устал и хочу немного отдохнуть. Прошу, угощайтесь.

Легард непринужденным жестом указал на серебряный поднос с вином, печеньем и фруктами, за которые он и принялся. Тангор ограничился одним кубком, налитым до половины, после чего сел напротив короля и, выждав время, заговорил.

— Вы сетуете на мое опоздание, государь, — сказал он. — Но вы правы, мы успеем обсудить все последние события, в том числе вести из Авунды…

— Как? — Изумленный Легард едва не уронил опустевший кубок. — Вам уже и об этом известно? — Он коротко рассмеялся. — Клянусь хвостом Аирандо! Скажите честно, Тангор, есть во всем Урбниссе хоть что-то, чего вы не знаете?

— Вы преувеличиваете, ваше величество, — поклонился Тангор. — Увы, мне известно далеко не все, хотя многое. И, увы, столь же многое доходит до моих ушей слишком поздно.

При этих словах Легард заметно побледнел — природная подозрительность мигом взяла над ним верх.

— О чем вы говорите?

— Если бы вы знали, ваше величество, как трудно мне говорить об этом, — сказал Тангор. — Но умолчать нельзя. Мне горестно омрачать столь приятный день черными вестями — особенно если они касаются вашей супруги…

— Эстриль? — воскликнул Легард. — Что с нею такое? Да не молчите же, Тангор, говорите прямо!

— Дело в том, ваше величество, — начал Тангор, — что до меня дошли вести, которым лучше было бы остаться пустыми слухами. Но, увы, это не слухи. Ее величество королева, бесспорно, весьма хороша собой, и неудивительно, что она привлекает взоры не только вашего величества. И, к сожалению, те, кто осмеливается взирать на нее недолжным образом, получают ответ, который вправе получить лишь вы, ее супруг.

Казалось, Легард не сразу понял смысл сказанного. Он побледнел еще пуще, вцепился в свои длинные русые волосы, затеребил кончики завитых усов. Несколько раз он порывался встать — и вновь опускался, чуть ли не падал в кресло. Теперь жертвами его гнева стали рукава, на которых он принялся раздирать ногтями золотое шитье.

— Кто? — обронил он едва слышно. — Назовите мне имя, Тангор. Кого привечает моя жена?

— Извольте, ваше величество. — Тангор отдал новый поклон, не спеша с ответом. — Его зовут Ренайд Ивиммон. Вы могли часто видеть его при дворе — его трудно не заметить. В своем стремлении к роскоши этот человек не знает ни меры, ни приличий. Столь же необуздан он и в любовных похождениях, поэтому неудивительно, что он возомнил себя достойным…

— Докажите! — Легард хватил кулаком по столу, так, что поднос подпрыгнул, звеня, а кубки опрокинулись. — Я не желаю в это верить! У вас есть доказательства — подлинные доказательства, а не сплетни?

— К сожалению, есть, ваше величество, — с долей печали ответил Тангор, — иначе я не стал бы оскорблять ваш слух подобными гнусностями. Вот письмо, которое Ивиммон написал вашей супруге. Прочтите его и удостоверьтесь сами. Кроме того, у меня есть свидетельства надежных людей — в том числе одной из фрейлин ее величества, которая стояла на страже у ее покоев, пока упомянутый господин… хм, гостил там.

Протянутая за письмом рука Легарда дрожала так, что на ней зазвенели перстни. Он развернул послание, сморщился от бьющего в нос сладкого запаха духов. Пока он читал, Тангор не сводил глаз с его лица: брови Легарда сходились все ближе, ноздри раздувались, он кусал губы, а мертвенная бледность сменилась алым румянцем гнева. Письмо было коротким, и, дочитав, Легард едва не смял его, но удержался. Когда же он поднял взор, глаза его замутнели от непролитых слез — слез боли и разочарования.

— И вы утверждаете, — медленно заговорил он, — что моя жена ответила этому негодяю взаимностью? Что она поверила дерзкому распутнику, хлыщу, способному лишь морочить головы юным дурехам и престарелым кокеткам?

— Несомненно, ваше величество. — Тангор говорил просто, но так веско, точно каждое слово превратилось в казначейскую гирю, какими проверяют чистоту монетного сплава. — Как я сказал, у меня есть свидетели. И, что самое страшное, это произошло как раз год назад, незадолго до того, как ее величество объявила радостную весть о своем положении. Кто сможет теперь смело утверждать, что тот, чьего рождения ждал весь Урбнисс, действительно ваш сын?

— Мой Эгерран… — Легард бессильно уронил руки на колени. — Во имя всех бурь, нет…

На миг Тангор ощутил легчайший укол жалости: бедняга Легард обожал своего малыша, как все молодые отцы, неравнодушные к своим женам. Кто возьмет на сей раз верх, человек или король? Но ответ на этот вопрос Тангор отлично знал.

— Что ж. — Усилием воли король совладал и с гневом, и со слезами. Отброшенное письмо упало рядом с чернильницей. — Зовите ваших свидетелей, Тангор. Я верю, что вы не принесли бы мне этой вести, не будь в ней той или иной доли правды. Пусть это дело расследуют — но так, чтобы не поднимать лишнего шума. И, конечно, пошлите стражу за этим Ивиммоном. Правда, кто же напишет приказ — ведь я отпустил секретарей…

— Вот приказ, ваше величество. — Тангор положил на стол свернутый лист бумаги. — Я позаботился об этом заранее. Недостает лишь вашей подписи.

— Давайте. — Легард подписал приказ, едва не прорывая пером бумагу. — И пусть стража поспешит. — Он нахмурился, сжал кулаки. — Если все это — правда, ему не избежать казни.

* * *

Свидетели явились незамедлительно: двое молодых лакеев и фрейлина ее величества по имени Гильда Бирн. Король предпочел выслушать их в кабинете, без лишнего шума и лишних ушей. Слуги перетаптывались на месте и бросали украдкой взгляды то на короля, то на Тангора. Гильда же преспокойно присела в глубоком реверансе, сверкая золотым шитьем на верхнем платье.

— Я желаю, — начал король, — услышать от вас все, что вам известно о господине Ивиммоне и его визитах к ее величеству. Когда это было? Как часто?

— Ее величество нынче не слишком привечает господина Ивиммона, государь, — поклонился первый лакей. — Не то, что год тому назад. Мне доводилось не раз видеть его идущим в ее покои — в достаточно поздний час, ваше величество. Однажды он даже осведомился у меня, не пребываете ли вы в покоях у королевы.

— Если ваше величество позволит мне добавить, — заговорил второй. — Однажды я гасил свечи в приемной ее величества. Она самолично, не посылая фрейлин, выглянула из своей спальни и тотчас велела мне уйти. Одета ее величество была, прошу прощения, в один лишь халат поверх сорочки, и хотя дверь быстро закрылась, я разглядел мелькнувший мужской плащ малинового бархата с кружевами и дублет из золотой парчи, расшитый рубинами. А господин Ивиммон буквально накануне сверкал таким нарядом в приемной вашего величества…

Король слушал и с каждым словом темнел лицом.

— Вам есть что прибавить, велья? — обратился он к Гильде.

Та присела еще ниже, склонив золотоволосую голову, точно прятала улыбку.

— Ничего больше, ваше величество, кроме того, что мне неоднократно доводилось быть свидетельницей сцен, только что описанных вам. — Гильда бросила быстрый взгляд на обоих лакеев. — Не скажу, что пользуюсь безграничным доверием ее величества, но дважды или трижды мне приходилось докладывать ей о визите господина Ивиммона, а потом, по ее приказу, стоять на страже в приемной. Надо сказать, это весьма утомляло…

— И вы молчали? — не сдержался король. — За моей спиной творилась такая гнусность — а вы молчали, верные слуги? Чтоб вам всем угодить в пасть Аирандо! А вы, Тангор, — вы тоже все знали и молчали?

— Ваше величество, — поклонился канцлер, — я сообщил вам об этом в тот день и час, когда окончательно уверился в правдивости дошедших до меня слухов. Ныне же я могу только сожалеть, что это случилось слишком поздно.

— Оправданием нам — лишь преданность ее величеству, государь, — прибавила Гильда, уловив взгляд Тангора. — Напрасная, как видно. Кроме того, королева не только щедро платила нам, но и угрожала казнью за малейшее нарушение молчания. Как мы могли поступить иначе, ваше величество? Как могли знать, к чему это приведет?

Глубокий, чувственный голос Гильды звенел подлинным отчаянием. Сама она дернулась вперед, словно намереваясь броситься на колени перед королем, но Тангор остановил ее знаком — на сей раз явным. Оба слуги не скрывали облегчения, хотя король этого не заметил. Лицо его помрачнело пуще прежнего, он казался всецело погруженным в свои думы, не сулящие ничего доброго ни королеве, ни Ивиммону.

— Ступайте, — сказал наконец король — словно тяжко выдохнул. — И ни слова никому о том, о чем здесь шла речь. Если хоть одна живая душа узнает… — Он умолк, сдвинув брови, и вмиг сделался похожим на покойного отца.

— Да, ваше величество, — отозвались хором все трое.

Лакеи отвесили низкие поклоны, Гильда присела, почти коснувшись коленями пола. Через три секунды в кабинете остались лишь король и Тангор.

— Мы идем к королеве, государь? — тихо спросил канцлер.

Король встрепенулся, будто вновь вырвался из сетей тяжких дум.

— Да, — бросил он. — Мы идем к королеве.

Вдвоем они шли сквозь дворцовую суету, сквозь бесчисленные поклоны, сквозь пристальные взгляды — скорее заинтересованные, чем изумленные. Никто не удивлялся, что король стремительно летит по дворцу, без свиты, в сопровождении одного лишь канцлера; только и было ясно, что дело срочное и, по-видимому, неприятное. Легкие перешептывания тотчас смолкали, почти каждый задумывался о своем, вспоминая поневоле, не вызвал ли он сам чем-то немилость всемогущего Тангора.

Приемная королевы, затянутая светло-алым шелком с золотой вышивкой, была почти пуста. На низком бархатном табурете сидела одна из фрейлин и перебирала струны ньялы, разучивая очередную модную песенку. Из гардеробной доносился шорох и приглушенные женские голоса. При виде вошедших короля и канцлера девушка вскрикнула и выронила инструмент, который загудел гулким эхом. Вскочив с табурета, музыкантша присела в реверансе, ее примеру последовали еще две фрейлины, рыжая и белокурая, что выбежали из гардеробной.

— Где ее величество? — спросил тем временем король.

— Королева в детской, ваше величество, — ответила фрейлина-музыкантша, — с его высочеством принцем…

Король оборвал ее взмахом руки и тотчас выскочил из приемной, на ходу приказав Тангору позвать стражу к дверям. Канцлер исполнил приказ не без тайного удовольствия, но решил подождать здесь, у покоев ее величества, предоставив королю, оскорбленному супругу, самому разбираться с неверной женой.

Комнаты юного принца соседствовали с покоями матери. Открывая дверь, король услышал веселый смех, звонкие женские голоса с нотками умиления и резкий, требовательный крик младенца. Безмятежная картина, представшая взору короля, вновь пробудила в его душе гнев и горечь. «Лицемерка! Неужели она в самом деле могла… Неужели это милое дитя — вовсе не мой сын, не принц, а жалкий ублюдок ничтожного распутника? О Создатель, что мне делать?» И, словно наяву, король услышал голос Тангора: «Будьте тверды, ваше величество».

С нежной улыбкой королева Эстриль взяла сына из рук кормилицы, и он мигом затих. Прехорошенькое личико младенца, с пухлыми щеками и вздернутым носиком, едва виднелось среди пены кружев и тонкого полотна. Рядом щебетали фрейлины, две служанки перестилали белье в колыбельке, прочие носились туда-сюда с белоснежными стопками пеленок и повивальников, так, что на стенах колыхались легкие серебристо-зеленые драпировки.

— Ваше величество, — улыбнулась Эстриль, обернувшись к вошедшему королю. — Я счастлива, что вы нашли время отвлечься от государственных дел и навестить нас здесь.

В комнате сделалось шумно от шороха пышных юбок и звяканья украшений. Отдав поклоны, женщины по знаку королевы вернулись к своим занятиям. Король же, вопреки обыкновению, не прошел в комнату и не одарил поцелуями ни супругу, ни дитя.

— Ваше величество, — произнес он, холодно и сурово, — я желаю говорить с вами. Посему оставьте ваши приятные хлопоты и следуйте за мной. Нет, пусть ваши девушки пока побудут здесь, — прибавил он, заметив, что изумленная королева знаком велела фрейлинам, потрясенным не меньше, следовать за собой.

Эстриль вновь передала кормилице ребенка, который сразу недовольно закряхтел. Молодая женщина ушла с ним вглубь комнаты, на ходу расстегивая платье. Королева бросила на них встревоженный взгляд и обернулась к королю.

— Вы чем-то опечалены, ваше величество? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— И немало, сударыня, — ответил он. — Но я бы предпочел сам получить ответы на свои вопросы, а не тратить понапрасну время, выслушивая чужие. Следуйте за мной.

Не оглянувшись, ни прибавив ни слова, король вышел из детской. Растерянная Эстриль помедлила на миг, но сделала фрейлинам знак подождать и последовала за супругом. Выходя, она споткнулась о смятый королем край ковра и едва не упала. Женщины в комнате зашептались, даже маленький Эгерран, оторвавшись на миг от груди кормилицы, пронзительно пискнул. Королева Эстриль поборола невольную дрожь и охвативший ее холод недоброго предчувствия. Твердым шагом она покинула детскую.

Решимость ее чуть ослабела, стоило ей заметить у собственных дверей стражу. На робкий вопрос король ответил молчанием. Сами двери оказались распахнуты, и в них, словно перекрывая полностью проем, стоял канцлер Тангор. При виде него Эстриль едва не подалась назад, сама не зная, почему, но король крепко ухватил ее за локоть и буквально втащил внутрь. В приемной было пусто — видимо, фрейлинам велели удалиться.

— Ваше величество, я не понимаю… — начала Эстриль, испугавшись уже ни на шутку.

— Я тоже многого не понимаю, сударыня, — перебил король. — Потому и желаю услышать от вас объяснения. В частности — о ваших отношениях с неким молодым дворянином по имени Ивиммон.

Имя слетело с уст короля, точно плевок. У самой Эстриль оно вызвало невольную гримасу отвращения. Ей вспомнилось появление Ивиммона на недавнем балу, его дерзкие взгляды и ужимки. Впрочем, здесь нечему удивляться: напрочь лишенный совести, Ивиммон славился своих нахальством. Мысль же о том, что король мог вообразить себе ее связь с подобным человеком, вызвала жгучий стыд и гнев. Эстриль даже потянулась было за веером, висящим у пояса на цепочке, но руки ее замерли.

— Моих отношениях? — повторила она, словно не веря ушам. — Каких отношениях?

— О вашей незаконной связи с ним, — отчеканил король, — чему я получил неоспоримые доказательства.

Эстриль смотрела на суровое, застывшее лицо мужа, потом покосилась на стоящего здесь же канцлера. Он, как всегда, являл собой воплощенное бесстрастие, но в глубине его золотисто-карих глаз королеве померещилось скрытое злорадство.

— Ваше величество, — сказала Эстриль в тон мужу, — мы должны говорить об этом в присутствии его светлости канцлера Тангора?

— Несомненно, — кивнул король. — Поскольку речь идет о преступлении, совершенном в отношении чести королевского дома Урбнисса. И мне не известен иной человек, который бы пекся об упомянутом предмете больше, нежели канцлер, — не считая меня самого. А теперь к делу, сударыня. Вы признаете, что состоите в любовной связи с Ивиммоном?

— Мне горько помыслить, государь, — ответила Эстриль, — что вы допускаете такое подозрение, совершенно беспочвенное…

— Я требую прямого ответа: да или нет? — перебил король, покраснев от гнева и сверкая глазами.

У Эстриль задрожали губы, но она давно привыкла к вспышкам гнева своего супруга. Собравшись с духом, она твердо ответила:

— Разумеется, нет.

— О, вы напрасно горячитесь, — продолжил король, — и напрасно пытаетесь поймать меня в сети лукавства. А если я спрошу иначе: вы состояли в связи с упомянутым человеком? Я даже напомню вам, если ваша память оскудела. Это было примерно год назад, незадолго до того, как вы официально объявили…

— Ваше величество! — вскричала Эстриль, невольно зажав уши.

— Нет, извольте слушать меня! — Король топнул ногой. — И не перебивайте. Мне известно достаточно, и все же я желаю получить подтверждение из ваших уст. Итак, он объяснялся вам в любви?

— Нет, государь, — ответила королева, не покривив душой: Ивиммон тогда в самом деле не сказал ей ни единого слова, ограничиваясь улыбками и взглядами.

— Стало быть, он писал вам?

Эстриль помедлила с ответом. Страх обострил ее слух, и до нее долетел слабый хруст бумаги в кармане мужа. Если так, отрицать бессмысленно. Бросив быстрый взгляд на несомненного виновника своего позора, она обронила:

— Да, ваше величество.

— И что же было потом?

— Этот недостойный человек в самом деле писал мне, — сказала Эстриль, — и я ответила ему отказом.

— Вы тоже написали ему?

— Да, ваше величество. Боюсь, я была резка в том письме, но не сожалею об этом. Письмо возымело действие, и Ивиммон оставил меня в покое.

Эстриль заметила, что король при этих словах метнул быстрый взгляд на канцлера. Глаза же Тангора откровенно сверкнули. Последние сомнения покинули королеву: именно он, канцлер, злой гений королевского двора, стоит за этим обвинением. И подготовил он его на славу.

— Странно, — сказал король. — И где же это письмо?

— Полагаю, у Ивиммона. Его найдут при обыске — если только он не уничтожил его.

Эстриль говорила, но сама не верила своим словам. Если даже Ивиммон не уничтожил ее ответ тогда, год назад, он мог сделать это сейчас, чтобы избавиться от улики. Или это сделал другой человек — завладев письмом Ивиммона, он мог получить и ее собственное. После чего оставалось лишь бросить его в камин или поднести к пламени свечи.

— Тогда подождем обыска. — Глаза короля сверкнули, и Эстриль поняла, что он ей не поверил. — Хотя все это звучит сомнительно. Вы уверяете, сударыня, что отказали ему. Почему же тогда свидетельствуют иначе?

— Кто свидетельствует, государь? — вновь не сдержалась Эстриль.

— Те, кто верен своему королю, — был ответ, жесткий и холодный. — Напрасно вы запираетесь. Ваше деяние отвратительно, но еще хуже — ваше нелепое упрямство. Тем самым вы лишь усугубляете свою вину.

— Я не виновна перед вами ни в чем, государь, — произнесла Эстриль. — Если кто-то утверждает иначе, — она покосилась на Тангора, — значит, вам клевещут на меня, один Создатель знает, с какой целью. Почему вы не желаете поверить мне? Доказательство моей невиновности…

— Довольно! — Король вновь топнул ногой, так, что едва не потерял равновесие. — Я непременно дознаюсь до правды. Когда ваш… соучастник будет схвачен, вам устроят очную ставку, и тогда станет ясно, где ложь, где клевета, а где правда. Пока же, ввиду вашего не окрепшего еще здоровья, я позволяю вам остаться здесь, в ваших покоях, но под стражей. Ваших фрейлин я распущу — вам достаточно будет троих для услуг. Можете сами выбрать тех, кто останется при вас.

Эстриль с трудом сдержала слезы: так ее никогда прежде не унижали. Спасибо и на том, что дозволили самой выбрать тех, кто скрасит ее заключение.

— Тогда пусть при мне останутся моя камеристка Готнис, Аунада Сильд и Эдит Роскатт, — после недолгого размышления ответила королева, овладев собой. — Я лишь прошу ваше величество обойтись милостиво с прочими моими слугами и не карать их за то, в чем невиновна я сама.

Король лишь отмахнулся.

— Тех, кого вы назвали, скоро пришлют к вам, — только и сказал он.

Вместе с Тангором он вышел в коридор, приказав страже не впускать никого, кроме названных королевой трех женщин.

— Вы напрасно позволили королеве самой выбрать себе слуг, — сказал наконец Тангор, пока они шли по коридору. — Было бы разумнее, государь, оставить при ней велью Бирн. Хотя королева не слишком жалует ее, это весьма неглупая и наблюдательная девушка.

— Да, я убедился, — ответил король. — Но пусть будет так, как вышло. Пусть она окружает себя кем хочет: если им вздумается вести между собой крамольные речи, мы узнаем об этом. Меня больше тревожит другое — письмо, о котором говорила Эстриль. Вы что-нибудь знаете о нем?

Не успел Тангор ответить, как в коридоре зазвенели шпоры. Это оказался Гиверн, капитан королевской гвардии, — рослый, хотя и пониже Тангора, крепкий, черноволосый, подлинное воплощение дворянской чести и верности. Обычно степенный, он чуть ли не летел, едва касаясь ногами пола.

— Ваше величество! — сказал он. — Вы приказывали арестовать Ренайда Ивиммона. Мы опоздали — он успел бежать…

— Бежать? — Король переводил взгляд с капитана на Тангора. — Но как это могло случиться? Вы допрашивали слуг?

— Да, ваше величество, но они ничего не знают — или уверяют, что не знают. У меня не было приказа арестовывать их. Если в том есть нужда…

— Нам нужны не слуги, а хозяин, — заявил король. — Вот и разыщите его. Где угодно, только доставьте его как можно скорее во дворец, непременно живым! Слышите, Гиверн? Живым, труп мне не нужен.

Капитан поклонился, звякнув шпорами. Вскоре в соседних коридорах загремел его зычный голос, отдающий приказы. Тангор по-прежнему молчал. Король же не скрывал недоумения, позабыв и о королеве, и о ее письме, которое она называла доказательством своей невиновности.

— Но как этот мерзавец сумел так ловко сбежать? Его же не могли предупредить?