Химия (гет)

Ким мчалась по склону холма к дому, к огням пригорода, слезы застилали глаза, сердце колотилось, пытаясь вырваться из груди, словно пойманная птица, а в голове гудел хаос этой рождественской ночи, расколовшей ее мир на "до" и "после" острыми ножницами Эдварда. Соседи, охваченные тревогой, толпились на улице, не сводя глаз с замка. Она заметила отца, почти бегущего ей навстречу — напряжённый и встревоженный, он словно пытался найти в ней разгадку происходящего.

Быстро окинув ее взглядом с головы до ног — заплаканную и растрепанную — он увидел алые пятна, расползшиеся на ее белоснежном платье.

— Ким! Что случилось?! Что там произошло? Эдвард тебя ранил? Они говорят... Он убил Джима?! Эдвард мертв? — вопросы посыпались градом, выражая его тревогу и смятение.

Она молчала, не в силах вымолвить ни слова. Слова застревали в пересохшем горле словно ком, а в голове гудела пустота, пульсируя болью от только что пережитого.

Она посмотрела на кровь на своем плече, и только сейчас, словно толчок, до нее докатилась резкая, ноющая боль. В вихре происходящего она даже не успела почувствовать рану.

Ее молчание только подливало масло в огонь отцовской тревоги. Он крепко взял ее за руку, увлекая за собой к дому, проталкиваясь сквозь плотную стену любопытных взглядов. Соседи смотрели на них с тревогой и ожиданием, перешептываясь за спиной.

На крыльце их уже ждала Пег, встревоженная шумом и гулом голосов. Лицо ее было бледным от волнения.

Увидев кровь, она ахнула и подбежала к Ким, лихорадочно ощупывая ее, словно стремясь убедиться, что худшего не случилось.

— Кимми, детка, что это? Что с тобой сделал Эдвард?! — в голосе Пег звучал не только испуг, но и раздражение, накопившееся за последние дни в отношении их неудобного гостя.

Ким покачала головой, слова словно застыли льдом в горле:

— Нет, мама… не Эдвард…

— Ради бога, что тогда случилось?! — в голосе матери зазвучали панические нотки, и тревога в ее глазах, казалось, готова была захлестнуть все вокруг. — Так, пойдем скорее в дом, нужно обработать рану.

Ким молчала, не в силах вымолвить ни слова. Пег, мягко отодвинув Билла, взяла ее за руку и повела на кухню.

— Боже мой, давай посмотрим, — усадив дочь на стул, она бережно отодвинула край платья на плече, обнажив рваную рану, из которой сочилась кровь. — Кимми, это выглядит очень плохо. — лицо ее было полно тревоги. — Нужно немедленно позвонить врачу!

— Нет, не надо никакого врача, — настойчиво отмахнулась Ким, стараясь говорить ровно. — Все нормально... Это просто… небольшой порез.

В тишине кухни, где обычно царил уют и запах свежей выпечки, сейчас повисло напряжение. Аромат имбирного печенья и хвои, обычно такой радостный, казался теперь чужим и горьким. На столе стыли рождественские блюда, нетронутые, как безмолвное обвинение в разрушенном празднике. Пег, словно выполняя уже отработанное действие, вернулась с аптечкой, которая, к ее несчастью, стала сегодня почти что ручным инструментом, и торопливо достала из нее перекись водорода и бинт. Склонившись над Ким, она сторожно поливала рану перекисью, резкое шипение которой, казалось, разносилось в наступившей тишине. Боль, острая и жгучая, пронзила плечо, отрезвляя, возвращая в реальность. Ким стиснула зубы, чувствуя, как перекись щиплет, но эта физическая боль была ничто по сравнению с болью, разрывавшей ее сердце.

Билл, нервно расхаживая по кухне, то и дело останавливался, бросая на дочь взгляды, полные невысказанных вопросов и тревоги, словно пытаясь прочитать ответ на ее лице.

— Ким, объясни наконец, что там произошло в этом замке? Ты пошла туда… с Джимом? — его голос звучал напряженно, в нем сквозило явное беспокойство, смешанное с оттенком раздражения, сдерживаемого тревогой за дочь.

Ким глубоко вздохнула, собираясь с силами. Ей нужно было рассказать им все, как есть, пока они окончательно не уверились, что Эдвард — чудовище.

Слова выходили медленно, запинаясь, прерываясь всхлипами, но постепенно, под мягким, успокаивающим взглядом матери и напряженным, требовательным вниманием отца, история начала обретать очертания. Она рассказала о Джиме, о том, как его злость на Эдварда вспыхнула яростью, как он ворвался в замок с пистолетом, набросился на Эдварда, как ожесточенно он его бил, не обращая внимания на все ее мольбы. О том, как в пылу драки Джим оттолкнул ее с такой силой, что она потеряла равновесие, отлетела и ударилась о что-то острое, разодрав плечо. И как Эдвард, защищаясь от жестокого нападения и пытаясь защитить ее, был вынужден ответить.

Она замолчала, отведя взгляд в сторону: — Мы… мы с Джимом расстались сегодня. — выдохнула она тихо. — Еще днем… я поняла, что он как будто превратился в другого человека, он стал неуправляемым, его злость стала пугать меня, я просто перестала его узнавать.

Родители замерли, переглянувшись, словно не веря своим ушам. В комнате повисла такая плотная тишина, что казалось, ее можно было потрогать руками. Билл ошеломленно стоял посреди кухни, нервно потирая подбородок, словно пытаясь переварить услышанное, не отрывая взгляда от Ким. Шок застыл на их лицах, сменяясь медленно проступающим недоверием. Пег, еще секунду назад склонявшаяся над раной дочери с материнской заботой, теперь отстранилась, и смотрела на Ким взглядом, полным растерянности и… какого-то невысказанного упрека.

Билл медленно перевел взгляд с дочери на жену, потом снова на Ким:

— Джим… напал на Эдварда? — переспросил он медленно. — И ты говоришь, что это он виноват во всем, что произошло в замке? Но… Джим… он же всегда был… хороший парень. Да, немного заносчивый, но… агрессивный? Чтобы напасть… я не понимаю. Ты даже не говорила, что рассталась с ним.

Пег, оправившись от первого шока, мягко коснулась руки Ким, но в ее прикосновении чувствовалась какая-то отстраненность:

— Джим… и напал… это… не вяжется. Я не могу поверить, что Джим мертв!.. Зачем ты вообще пошла к Эдварду в замок? Ты совсем не думаешь о том, как это выглядит? Что люди скажут, Ким?

Ким опустила взгляд, теребя край бинта на плече. Она не могла сказать им правду. Не сейчас. Не о той тонкой нити, что связала ее с Эдвардом. Правда была слишком... интимной, слишком сокровенной, чтобы вот так просто выложить ее на кухонный стол. Она не могла рассказать им о том, как ее тянуло к Эдварду, о том непостижимом чувстве близости, возникшем между ними. О снеге, о силуэте, исчезающем в ночи, о последнем взгляде, полном такой щемящей тоски и… да, любви. Любви, которая расцвела в этом хаосе непонимания и страха. Они бы никогда не поняли и... не приняли такую связь, не прочувствовав и доли того, что пережила она, не увидев его глаза в той ночи, не разглядев весь тот свет, которым он был на самом деле.

— Я… я волновалась, — проговорила она тихо, стараясь придать голосу ровность. — Когда… толпа окружила его... вы же… не стали его защищать. Никто не стал. А Джим… он был так зол. Из-за того, что все говорят… Я просто… хотела убедиться, что с ним все в порядке. Посмотреть, как он…

— Но зачем тебе идти туда одной? — перебил ее Билл, в его голосе прорезалось раздражение. — Это же опасно, Ким! Ты могла попасть в беду! И чего ты добилась? Ты ранена!

Недоверие в глазах родителей не рассеивалось, оно становилось лишь гуще, тяжелее. Особенно в глазах отца.

— Даже если Джим был… жесток, — произнес Билл медленно, словно переваривая эту мысль с трудом. — Даже если он напал… но Эдвард… убил его. Или покалечил его так, что... А твоя рана — от чего? От его… ножниц? Я не понимаю, Ким. И почему ты… оказалась в этом замешана. Джим был твоим парнем, Ким! А ты так равнодушна! Как ты можешь вообще защищать… это существо. После всего, что он натворил. Нет, Джим… он был нормальный парень.

— Папа, я же сказала, Джим хотел его убить! Ему... пришлось защищаться! Это Джим меня ранил! — почти закричала Ким, сбивчиво дыша от возмущения и боли. — Я сама представить не могла, что он может быть так жесток! Я не равнодушна, но он уже был не тот человек, которого я любила!

— Защищался ножницами?! — не выдержал Билл, все его эмоции выплеснулись наружу. — Ты понимаешь, что ты говоришь?! Да он чудовище! Тебе повезло, что ты осталась жива после того, как он вот так "защищался"!

— Не говори так о нем! Он не чудовище! — в отчаянии крикнула Ким. — Вы ничего не знаете, он же сегодня Кевина спас! Его чуть не сбил фургон, Эдвард оттолкнул его в последний момент! Если бы не он, Кевина бы сейчас с нами не было!

Пег смотрела на Ким, потрясенная, словно не веря своим ушам:

— Кевина чуть не сбила машина? — ее голос дрогнул. — И... Эдвард его спас? — медленно переспросила она, шок отразился на ее лице, но в ее голосе все равно отчётливо слышалось сомнение. Она словно пыталась примерить эту новость к своему образу Эдварда.

Они смотрели на дочь взглядом, полным смятения и страха. Страха за нее, за себя, за их привычный, уютный мирок, который продолжал трещать по швам под напором этих невероятных, непонятных, пугающих новостей. И ещё... Что-то странное, неправильное было в поведении Ким. Что-то неуловимо чужое появилось в ней, слишком спокойно она говорила об этом ужасе, об убитом Джиме, которого им было очень жаль — того Джима, которого они знали и понимали, частичке их рушащегося нормального мира.

И Ким понимала, что сколько бы слов она ни сказала, правду они все равно не услышат. Потому что правда была слишком… неудобной, слишком противоречащей их представлениям о мире, о добре и зле, о нормальном и… ненормальном.

И тут они поняли, что она так и не сказала, что случилось с Эдвардом после всего. Она рассказала все, кроме самого главного.

— Ким, — голос Билла стал жестким и требовательным. — Что случилось с Эдвардом? Он… мертв? Или… где он?

Ким молчала. Она смотрела в пол, сжимая руки на коленях. Слезы снова навернулись на глаза, но она сдерживала их, не желая показывать родителям свою слабость. Она не знала, что сказать. Она надеялась, что, возможно, полиция посчитает, что он погиб, и не станет искать его. Глупая, несбыточная надежда.

— Ким! — настойчиво повторил Билл. — Отвечай! Где Эдвард?! Он убежал?! —

Он требовательно смотрел на Ким, ожидая ответа.

Она подняла на него взгляд, полный боли и отчаяния. Но в самой его глубине проступала твердость и решимость не говорить того, что они так жаждали услышать.

— Я не знаю, что с ним, — честно ответила она.

Родители переглянулись, шокированные и растерянные. В их глазах читалось не только осуждение Эдварда, но и тягостное непонимание, и страх перед нависшей неизвестностью. Они хотели простых ответов, хотели, чтобы все вернулось на круги своя, к их прежней, спокойной жизни. Но слова Ким, ее молчание о судьбе Эдварда, разрушали их надежды. И это чувство неопределенности и тревоги было хуже любых очевидных угроз.

— Да уж, праздник удался! — раздражённо подытожил Билл. — Я был слишком снисходителен, когда ты его привела, — обратился он к Пег, — нужно было пресечь это на корню и сразу

указать ему на дверь.

В этот момент в кухню осторожно вошел Кевин (видимо подслушивавший весь разговор), на его щеке красовался свежий пластырь.

— Эдвард и меня сегодня чуть не убил! Из-за него у меня теперь вот что! — заявил он, указывая на свой пластырь.

Ким посмотрела на брата, и ярость вскипела в ней:

— Кевин! Да как ты не заметил, что на тебя едет машина?! Если бы Эдвард не оттолкнул тебя, ты бы сейчас был… — она замолчала, не в силах договорить. — Он спас тебя, Кевин! Он спас тебя, понимаешь? А поцарапал случайно!

Кевин растерянно смотрел на нее, на ее перевязанное плечо, казалось, что такая версия ему не нравится.

В кухне повисло тяжелое молчание, полное напряжения и невысказанных обвинений.

Ким видела в глазах родителей глубоко укоренившееся неприятие всего, что казалось им "не таким", "чужим". Она понимала, что даже рассказав часть правды, не смогла достучаться до их сердец. Стена непонимания и предрассудков оказалась слишком прочной.

Не вынося больше происходящего, она ушла в свою комнату, хлопнув дверью кухни.

Ночь тянулась мучительно долго. Ким не сомкнула глаз, ворочаясь в постели, слушая тиканье часов и далекий вой сирен, прокручивая в голове сегодняшние события. Знала ли она, что поступает правильно? Помогла ли она Эдварду, или только усугубила его положение?

Утро встретило ее серым, хмурым небом. Она встала, чувствуя себя измотанной и опустошенной. Собравшись с духом, она вышла из своей комнаты. Родители сидели за кухонным столом, их лица были осунувшиеся и усталые.

Вдруг раздался резкий, настойчивый стук в дверь. Каждый удар, отчётливо слышимый в тишине, нагнетал тревогу и казался предвестником чего-то недоброго.

— Мистер Боггс? Офицер Аллен, полиция. Мне необходимо поговорить с вашей дочерью, Кимберли.

Ким вышла вперед, не говоря ни слова, бледная, но с решимостью в глазах. В глубине души она знала, что этот момент неизбежен. И сейчас, когда это случилось, внутри все словно оборвалось, оставив лишь одну пульсирующую мысль — Эдвард...

— Ким, — сказал Аллен спокойно, — прошу вас проследовать со мной в участок.

Ким кивнула, молча выходя из дома и садясь в полицейскую машину. Родители смотрели ей вслед с ужасом и бессилием.

По дороге Аллен нарушил молчание:

— Ким, послушайте меня внимательно. Я знаю, что вы вчера сделали. И я понимаю, почему. Я… я на стороне Эдварда. Я всегда старался ему помочь.

Ким подняла на него удивленный взгляд. Надежда, робкая и хрупкая, затеплилась в ее сердце.

— Вы… вы понимаете?

Аллен кивнул:

— Понимаю. Именно поэтому я здесь. Расскажите мне все, Ким. Все, как было на самом деле.

И она начала рассказывать, выпуская на волю всю свою боль. О Джиме, о его зависти и злобе, о страхе, об Эдварде, который хотел ее защитить. О непонимании, о жестокости, о чистой, невинной душе Эдварда, неспособной на зло и о хрупкой надежде, которая, несмотря ни на что, все еще теплилась в ее душе. Она изливала свою боль и отчаяние человеку, в котором, как ей казалось, нашла единственного, кто способен понять и помочь. И Аллен слушал, погруженный в молчание, не прерывая поток ее слов, осознавая, что в этом городе, где все так стремились к нормальности, правда оказалась страннее и трагичнее любых фантазий. И что Эдвард снова стал жертвой непонимания, страха и слепой жестокости.