Последний вагон (гет)

Никто не знает, откуда появилась Хольда. Её имя прозвучало впервые, когда Боги на Олимпе взяли первый аккорд старинной арфы, затерянной в далёком храме или когда замёрз первый ручей, журчащий где-то в густых лесах. Её история не записана в книгах, а передаётся из уст в уста, как предостережение для тех, кто слишком смел или слишком глуп, чтобы бояться.

Хольда связана с зимой.

Говорят, она родилась в ту ночь, когда на земле воцарился первый холод. Снег засыпал землю, укутав её морозным покоем, а с ним явилась и она — высокая, с заплаканными глазами, отражающими льдинки на солнце.

Дети.

С самого начала они были её проклятьем и целью. Её голос, завывающий вместе с метелью, звал их по именам. Никто не знал, почему именно дети. Может быть, потому что их смех напоминал ей о том, что она потеряла, а, может, потому что они оставались самыми беззащитными под покровом ночи.

Однако Хольда — это не просто имя, которое пугает родителей. Это древнее существо, уходящее корнями, подобно старому дереву, в самую тьму потустороннего мира. Когда смертные отвергли её, она отыскала свой дом в Дикой Охоте — вечном шествии духов, что мчатся по небу, громко смеясь и рыча.

У Хольды не было друзей, но она очень хорошо знала Смерть.

Их встреча произошла на границе между жизнью и забвением — там, где её зима навсегда замораживает дыхание леса, где спят деревья, склонённые под тяжестью инея, где царство тишины не смеют нарушить даже птицы своим звонким пением. Смерть пришла не как враг, но неизбежно им стала.

В первую их встречу, когда Хольда уже облачилась в лохмотья древнего существа, Смерть явилась не в привычной черной мантии, а белой, как и сама обитель Хольды. От неё не веяло ни холодом, ни угрозой, ни чем-то потусторонним. Скорее, она была предзнаменованием того, что всё, что должно случиться с минуты на минуту, уже предрешено.

Смерть вошла бесшумно. Без стука, без предупреждения. В общем-то, она никогда не нуждалась в приглашении.

Её белая мантия, накинутая, чтобы не тревожить мир Хольды своей истинной сущностью, не могла скрыть того, кем она была на самом деле. Природа понимала, что вот-вот произойдёт что-то необратимое: белый иней падал с деревьев, оголяя скрюченные ветки, а снег под ногами Смерти превращался в талые грязные лужи.

Хольда прочувствовала её задолго до того, как она пересекла порог. Но даже когда тени в комнате сгустились, она не подняла головы, а продолжила сидеть у кроватки мальчика, касаясь его кудрей руками, испещренными трещинами.

Дыхание ребёнка замедлялось ежесекундно, но Хольда ничего не делала. Она дожидалась нужного момента, того самого, когда мальчишка окажется у самого края. Не здесь и не там, а в зыбкой точке между мирами. Только тогда она могла бы забрать его с собой. Она могла бы украсть его у Смерти, спрятать в своём лесу, превратить в часть своей свиты.

— Всё происходит вовремя, не так ли? — безразлично спросила она, не оборачиваясь, но обращаясь к Смерти.

На первый взгляд, Хольда выглядела равнодушной, хотя на самом деле она очень устала.

Едва ли она была моложе Смерти, разве что на пару тройку веков, что ничего не значило для истории Вселенной и от чего её имя увековечилось в древних легендах. Она устала жить так долго, устала от того, что всякий спасённый ребёнок превращался в жалкое подобие человека, как только переступал черту её мира. Устала играть со Смертью на перегонки, устала её обманывать.

Но больше всего она устала от одиночества. От того, что её мир наполнял неискренний детский смех, от того, что вихревики ⁽¹⁾ смотрели на неё, но не видели. Она была окружена бездушными зомби, которых сама же и создала. Кто-то слышал в её голосе успокаивающий, нежный шепот, а кто-то — интонацию, уж больно похожую на мамину.

Смерть не торопилась вступать в диалог. Она стояла на пороге, глядя на Хольду с терпением, несвойственным людям. И речь идёт не про всем известное «ангельское» терпение, а про то стоическое, неистощимое, которое превыше долга. Она ждала, пока Хольда успокоится. Ждала, как великий учитель своего ученика у реки, ведь знала — рано или поздно он непременно найдёт путь к её берегам, дабы понять истину.

— Почему ты решила, что его время пришло? — продолжала Хольда. — Быть может, ты думаешь, что там, в твоем мире, ему будет лучше?

— Я не решаю, — спокойно ответила та и подошла ближе. — Я только следую на зов, иду за тем, что неизбежно.

Всхлипнув, Хольда покачала головой.

— Неужели это всё, что ты можешь мне сказать? Ты пришла, чтобы забрать ребёнка, чьё сердце ещё бьётся. В чём же проявляется твоя неизбежность?

Она оставила волосы ребёнка в покое, но её взгляд остался прикован к нему. Бледный и вспотевший, он лежал, не в силах шелохнуться. На короткий миг Хольда усомнилась в правоте своих идей и даже захотела позволить уйти мальчишке без боя, но тут же избавилась от навязчивой мысли, встряхнув головой.

— Ты забираешь их туда, где ничего нет, — она подняла красные глаза на Смерть. — Где царство мрака и тишины. Мы обе знаем, что я могу дать ему больше.

— Одиночество? — спросила она и кивнула на ребёнка. — Он слаб, ему больно. Ты хочешь заполнить пустоту, но разве тысячи других душ, которыми ты овладела, навредив моей работе, не показали тебе, что это невозможно?

— Ошибаешься, я не пытаюсь залатать дыру в своей груди, а хочу дать им вторую жизнь! Никто не находил безмятежности в твоём забвении, которое ты зовёшь милосердием.

— Я называю его покоем, — ответила Смерть. Ей не хотелось вступать в дискуссию, не хотелось спорить или переубеждать. Она была немногословна, коротка. — Не могу сказать, что мне жаль, но это всё, что я могу предложить. Даже для таких, как ты. Лично ты не жалеешь, что не ушла со мной, когда была возможность?

Хольда замолчала и отвернулась. Её гордость, её боль и разочарование, — всё, что она считала своим, — не позволяли признать правоту Смерти.

* * *

В последний день, когда она была человеком, снежная буря накрыла деревню в горах, где она проживала с сыном, который стал смыслом всей её жизни. Светловолосый мальчик с голубыми глазами, который смеялся так звонко, что, даже если не мог растопить своей улыбкой глыбы льда, так уж точно мог растопить сердца людей. Он любил бегать по лесу, выискивая тропинки, которые жители деревни ещё не затоптали.

Ему было около десяти, когда Смерть пришла за ним.

Он выбежал из дома, держа в руках самодельную деревянную лошадку, не обращая внимания на попытки Хольды остановить его. Смеясь, он поцеловал маму в щёку и сказал, что скоро вернётся.

Он не вернулся.

Сначала она ждала, не подпуская мысли, что что-то могло произойти. Её мальчик был умным, он всегда находил дорогу домой. Но время шло, метель усиливалась, и её уверенность начала улетучиваться. Она накинула тёплый плащ, взяла фонарь и побежала в лес.

Хольда звала его, кричала до хрипоты, разрывая тишину заснеженного леса, но никто не отвечал. Снег забивался в сапоги, а мороз сковывал дыхание, но она отчаянно продолжала идти, даже когда вместо холода чувствовала один лишь ужас, разрастающийся в груди.

Ушли часы, прежде чем она нашла своего сына.

Маленькое тело лежало под деревом, припорошенное снегом. Руки всё ещё крепко держали деревянную лошадку, но глаза были плотно закрыты.

— Нет, нет… — прошептала она, падая на колени рядом с ним. Она обречённо завопила и в тот же миг принялась тормошить такое же холодное, как и сам снег, тельце. — Ты не мог умереть, нет! Просыпайся! Мы должны вернуться домой, ты обещал вернуться!

Она сняла с себя плащ, укутала сына и крепко прижала к себе бездыханное тело. Пальцы судорожно гладили светловолосую макушку, губы неистово касались ледяных щёк, но ребёнок не двигался.

Хольда рыдала, звала своего мальчика по имени, умоляла, предлагала всё, что у неё было, лишь бы он снова открыл глаза.

И тогда пришла Смерть.

Она не говорила. Только стояла, смотрела на мать и сына.

— Уходи, — прошипела сквозь слёзы Хольда, пряча дитя в своём плаще. — Я не позволю тебе забрать его! Он не твой, он мой!

Смерть сделала шаг вперёд.

— Его уже нет, — сказала она. — Он ушёл. Тебе его не вернуть.

— Не смей так говорить! — завопила Хольда. — Нет, он жив, он должен открыть глаза!

Она прижимала тельце к себе, содрогаясь от рыданий и отказываясь верить, что это конец. Она не могла отпустить сына.

— Уйди! Убирайся прочь!

Смерть подошла вплотную. Она протянула руку, чтобы завершить переход, но Хольда вскочила, подняв тело ребёнка на руки, и побежала. Рваными, путанными шагами, полными отчаяния, она мчалась, не зная, куда. Снег, деревья и бесконечная метель размывались перед её глазами, превращаясь в десятки серых пятен. И только хруст под ногами да ледяной воздух, обжигающий горло, напоминали, что она ещё жива и должна сражаться.

Руки мёртвой хваткой сжимали ребёнка, холодного и неподвижного, прижимая к груди. Из приоткрытого рта вырывались облака пара и невнятный шёпот, теряющийся в завывании ветра. Она надеялась, что, если бежать достаточно быстро, то есть шанс обмануть Смерть, укрыть своего сына там, где её власть не достигнет их.

Но лес только удлинялся, становился страшнее и безмолвнее. Тени вытягивались, ветки царапали, а снег больше не хрустел под ногами. Хольда слишком поздно поняла, что забрела невероятно далеко, за пределы того, что было реально. Мороз, окружавший её, проникал внутрь, замораживая кровь и превращая вены в хрусталь. Он наполнил её лёгкие и сковал кости, навсегда поглотив её изнутри.

Когда Хольда остановилась, всё, что её окружало, превратилось в серые деревья, бесконечные и мёртвые. Руки, сжимавшие ребёнка, покрылись инеем, а на коже проступили трещины. Снежная пыль навсегда осела на ней, окрасив волосы в пепельный цвет.

Она опустила взгляд на ребёнка и замерла.

Его тело, несколько часов назад казавшееся таким тяжелым, стало невероятно хрупким. Маленький мальчик, с улыбкой, ярче солнца, больше не выглядел, как человек. Он превратился в фигуру, покрытую прозрачным льдом, вырезанную из замёрзшей воды. Её пальцы коснулись заплывшего лица, и лёд заскрипел, начав трескаться.

— Нет… — прохрипела она. — Не бросай меня…

Ветви деревьев расступились, пропуская лучи солнца. Грязные капли стекли по пальцам Хольды.

Лёд начал таять.

Он стекал по запястьям, пропитывая землю, уничтожая единственный след её сына.

— Нет! — истошный крик разорвал тишину леса. Ногтями, больше походившими уже на когти, она вцепилась в крошечное тельце, не понимая, что происходит. Лицо сына ушло первым, а затем и его шея, и пальцы, обхватывающие деревянную лошадку.

Осталась только лужа. И лошадка в руках Хольды — маленькая, простая, но такая дорогая.

Она смотрела на неё, но ничего не видела. Глаза застилали слёзы, катившиеся по щекам и тут же превращающиеся в лёд.

Хольда опустилась на колени. Горе, разрывающее грудь и ударяющее в плечи, не могло найти выхода из её тела. Несчастная женщина просидела не один, и далеко не два часа, на мёрзлой земле, сжимая лошадку. Она не верила, что её сына больше нет.

Подняв голову, она огляделась и встрепенулась. Там, между деревьев, промелькнул маленький силуэт, и Хольде вдруг показалось, что она слышит его шаги и его голос.

— Малыш?.. — она резко поднялась на дрожащих ногах и сделала болезненный шаг вперёд. — Это ты? Да-да, только ты так шаркаешь, это точно ты!

Ходьба сменилась на бег, и снег разлетелся в разные стороны, уступая дорогу. Хольда звала ребёнка по имени, пытаясь его догнать. Но лес не отвечал, заманивая бедолагу глубже. В её сознании исчезли все сомнения. Она точно видела его.

Она верила, что её мальчик жив, и что она обязана его догнать.

Хольда стала всего лишь несчастной матерью, убитой горем, которая никогда не примет, что её сын умер.

* * *

Она сидела молча, бессмысленно перебирая кудрявые волосы ребёнка. Со стороны можно было бы сказать, что касание материнское, нежное, но на самом деле оно стало больной привычкой. Хольда даже не смотрела на ребёнка, её взгляд был устремлён в стену, куда-то сквозь Смерть, которая стояла напротив.

— Ты никогда не была матерью, — упрекнула Хольда, не отрывая глаз от стены. — Тебе не понять, каково это, когда твоё дитя уходит, а ты остаёшься.

Смерть не ответила, но и Хольда говорила с ней не ради диалога. Она говорила, чтобы не слышать тишину. Ненавистное молчание, преследующее её веками, убивало.

— Это не просто, — продолжила она. Её рука на долю секунды взмыла вверх, как если бы она захотела ещё раз коснуться мальчика, но почему-то не решилась. — Не просто оставаться с ними каждый раз, считая минуты до их конца. А ты потом приходишь и забираешь. Для тебя это просто работа, а для меня — смысл существования. Эти дети — всё, что у меня осталось.

— Ты защищаешь себя или его?

— Обоих, — она посмотрела на свои руки, теребящие край одеяла, а после на мальчишку. Он выглядел, как фарфоровая кукла. — Что ты ему дашь, когда заберёшь? Пустоту, мрак?

— Свободу и покой.

— Покой?! — выкрикнула Хольда, подняв голову. — Ты отнимешь у него всё, закинешь в чёрный вакуум! И ты хочешь, чтобы я снова смирилась?!

— Он не твой, Хольда. Ты одержима! Этот ребёнок — не твой сын. Твой давно ушёл.

Мальчик издал хриплый, протяжный стон. Его тело дёрнулось, а руки сжались на одеяле. Хольда повернулась, лихорадочно касаясь пальцами его лба.

— Он же горит! Ты видишь? — закричала она, обращаясь к Смерти. — Он боится! Он боится тебя!

Смерть посмотрела на неё. Её капюшон всё так же скрывал лицо, но его тень нависла над ребёнком.

— Он боится не меня, — монотонно ответила она. — Он боится того, что ты не отпускаешь. Он не хочет стать одним из вихревиков, ведь ты превращаешь детей в пленников.

— Всё лучше, чем стать никем!

Грудная клетка мальчика с трудом приподнялась, а затем снова обмякла. Воздух нехотя уходил из лёгких, губы посинели, а кожа приобрела оттенок, который бывает только у тех, кто вот-вот станет мертвецом.

Хольда застыла.

Руки, ещё несколько мгновений назад любовно перебирающие его волосы, замерли на полпути. Её взгляд бессмысленно цеплялся за черты лица, за детский профиль, в котором она искала своего сына.

— Нет, — протянула она, уткнувшись лбом в его плечо. — Нет, нет, нет!

Она повторяла это снова и снова, пока её голос окончательно не сорвался. Пальцы беспорядочно метались по детскому лицу, старательно выискивая участок, который ещё не похолодел, который не принадлежал той, что стояла по другую сторону кровати.

Хольда гладила его, сжимала ладони, а потом опустила руки на его грудь и начала давить, возомнив из себя врача, способного заставить сердце забиться вновь. Губы шептали что-то бессвязное, больше похожее на молитву, но вряд ли кто-то бы сжалился над ней.

Мальчик издал предсмертный хрип.

— Ты забираешь его у меня! — завопила Хольда.

Но та промолчала. Она протянула руку, схватила Хольду за плечо и одним быстрым движением отбросила её к стене.

— Не мешай, ты продлеваешь его страдания.

Хольда поднялась, отодвинув волосы, спадающие на перекошенное лицо. Она смотрела на мальчика, на Смерть, и снова на мальчика. В глазах застыл дикий, животный страх.

— Я всего лишь хочу спасти его! — закричала она и бросилась к кроватке. Кривой коготь впился в детский лоб, оставляя тонкие белые линии, и она прошептала: — Ты будешь частью моего леса! Твой смех наполнит мои ночи, а следы останутся в снегу!

Снег поднялся и окружил кроватку, закрывая его руки, ноги и лицо. Тонкое облачко пара вырвалось из приоткрытых губ и тут же исчезло.

Смерть не двинулась. Шевелилась только её мантия.

— Попытка засчитана, но зря старалась. Он ушёл.

Хольда упала на колени.

Её руки безвольно опустились на пол, и она больше не пыталась подняться.

Смерть не сказала ни слова. Она ушла так же, как и пришла, оставив за собой только тело.

* * *

Меж снежных пиков гулял ветер.

Хольда сидела на холме, поджав под себя ноги. Поляна тонула в снегу, а вокруг беспокойно бегали вихревики. Их фигуры, вытянутые, угловатые, то исчезали в дымке, то проступали сквозь неё, в то время как лица оставались размытыми, надтреснутыми, как если бы они превратились в застывшее отражение в треснувшем, запотевшем зеркале.

Возможно, она просидела бы так ещё денёк другой, если бы не сиплое ворчание за спиной. Только обернувшись, она поняла, что количество вихревиков заметно уменьшилось, сейчас же к ней приближался один из её «детей». Его синие ноги оставляли после себя след инея, который сразу же рассыпался.

Взгляд Хольды задержался на его руках. Они дрожали, а ладони постепенно меняли очертания. Пальцы растягивались, превращаясь в полосы льда, которые с хрустом осыпались на снег, испуская белый пар.

— Уже всё? — нахмурившись, пробормотала она. Всё чаще вихревики рассыпались, и она не могла понять причину их скорой кончины.

Его глаза, светящиеся белёсым холодом, встретились с её взглядом, и он остановился. Эти глаза, которые когда-то были живыми, утратили всё тепло. Теперь в них не было ничего человеческого: ни страха, ни боли, ни надежды. Вообще ничего. Только то равнодушие, которое она сама вложила в него, когда вытягивала из междумира — из того места, где души застывали в вечном ожидании.

Тела вихревиков, созданные из льда и снега, выглядели зыбкими, и чудилось, что они могли рассыпаться от одного прикосновения. Кожа, если это можно было так назвать, напоминала слой инея, который едва ли держался на хрупком каркасе. А когда они двигались, их суставы потрескивали, как замёрзшие ветви под давлением ветра. В их лицах ещё можно было разглядеть остатки черт, которые принадлежали когда-то ребёнку — круглые глаза, тонкие линии губ, но эти черты были шаблонными. Они выглядели, как маски, слепленные изо льда, в которых старались воссоздать что-то человеческое, но забыли вложить душу.

Когда дети превращались в вихревиков, они ещё могли говорить, только голоса звучали надтреснуто, а предложения выходили бессвязными. Они не знали, что говорят, и вскоре перестали пытаться вообще. Рты сжимались тонкими линиями и больше никогда не открывались.

И всё же Хольда видела, как периодически кто-то из них пытался говорить, но вместо слов выходил долгий и мучительный хрип.

Со временем они теряли и остальное. Чаще всего вихревики шли куда-то, а после останавливались на полпути, забывая, что собирались сделать. В общем-то, причина не крылась в усталости от вечной службы, более вероятно, что их срок годности подходил к концу. Они медленно, но уверенно теряли память, пока не забывали окончательно, кем были до того, как попали в обитель Хольды.

Когда она только начинала их создавать, в них ещё оставались обрывки прошлой жизни. Они смотрели на Хольду, как на истинную мать, с детским удивлением. Тянули к ней свои ручки, нежились в объятиях, а потом забывали.

День за днём.

Они отдалялись от того, что делало их детьми.

Хольда протянула руку и дотронулась до лица своего дитя. Оно оказалось чересчур гладким, хрустальным. Светящиеся глаза преданно смотрели на мать, но в них не было ни следа сознания. Хольда прекрасно знала, что скоро этот взгляд исчезнет, станет пустым, как у всех остальных.

— Вы даже не помните, кем были, — она погладила его щёку и взяла за руку. — Как бы я не хотела, чтобы вы остались, вы всё равно уходите.

Последний поток тепла, исходящий от вихревика, переходил к Хольде. Он отдавал его добровольно, молча.

Вихревики никогда не сопротивлялись.

Они стояли, двигались, исчезали, и только потому, что Хольда этого хотела. Она создала их, как свою опору и свиту, но они не могли ей дать того, чего она искала.

Она опустила руку, и дитя, получив разрешение, распалось. Последними исчезли его глаза, два белых пятна света, таявшие медленнее остального.

Никто не мог остановить этот ужасный процесс. Хольда могла только создать новых вихревиков, могла продолжать их лепить, но они всегда получались одинаковыми — чужими, безвольными, бесстрастными. Далёкими от того голубоглазого мальчишки, которого она так любила.

Она оглянулась на остальных. Их было ещё достаточно, чтобы поддерживать её собственное существование, но ни один не имел ценности. Никто не мог заменить её сына.

— Где же ты ты? — проскулила Хольда, обращаясь к лесу. — Ты где-то там, я знаю.

Её ноги скользнули по снегу. Она сделала шаг, потом ещё один, и вскоре её фигура исчезла среди деревьев. Вихревики остались на месте. Они не двигались и не следовали за ней. Они просто смотрели, провожая мать взглядом.

1) дети, которых Хольда забирала из мира живых, когда они находились на грани между жизнью и смертью

Вернуться к тексту