двойная сплошная (джен)

От Пуэбло до Колорадо-Спрингс по прямой, разделённой ярко-жёлтой полосой. Передо мной на приборке лежала развёрнутая и уже изрядно помятая карта со всеми знаками и контрольными пунктами. Их было не много, но они были, и мне приходилось делать крюки через грунтовки в маленьких деревнях. Меня спасало радио рок-волны с заводными Kiss или Blondie. Ух, Дебора Харри — просто красотка. Она знает, как затронуть замёрзшие струны души. Мои вот заледенели по параллелям, хотя держался я бодрячком, не позволяя ни боли, ни отчаянию прорваться сквозь бронежилет. Видимо, отрицание чувств не избавляет человека от понимания, что они в принципе есть.

Иногда я разговаривал с Железным. Хотя правильнее будет выразиться — сам с собой. Просто на третьи сутки скитаний по штату в поисках мало-мальски пригодного для моего существования угла стало совсем тоскливо без общества. Ночевать-то я решил в тачке, а еды в вакуумных пакетах купил впрок — никакой лишней коммуникации. Так что стальной скелет моего друга показался просто крутейшей компанией.

— На одном — даже чертовском, как у меня, — обаянии долго не вывезти. Люди любят, когда ты ещё и пользу приносишь. Вот ты приносил пользу: у тебя было задание. Но уж прости, харизматичным тебя никто не считал. Уж скорее подозрительным. Рожа такая… суровая сильно. Будто замышляешь дельце. Улыбку так и не освоил нормально. А мне себя приткнуть некуда, м. Кому нужен щуплый пацан-недоучка? Нет, я-то много чего знаю, книжки читал, в кино разбираюсь, водить умею, из пушки стреляю сносно, но только в поле по банкам. Но это никому не сдалось. Ставлю двадцатку: первым делом они высокомерно усмехнутся и попросят удостоверение. Причём зная, что нет у меня никакого сраного удостоверения. Издевательство.

В Касл-Рок мы сделали длинную остановку. Колоритное местечко: красноглинные горы в пустыне, куча ранчо, индейские резервации, заповедники. Туристы с огромными рюкзаками наперевес путаются на указателях, сверяясь с маршрутом. Было стрёмно оставлять форд без присмотра, но я нашёл подобие торгового центра с почти заполненной парковкой, так что он, потрёпанный и дряхлый, вряд ли мог кому-то приглянуться.

На развале цепанул себе брелок с коричневой белкой — мне он показался смешным и стоил всего пару монет. Потом ещё углядел на распродаже футболку: сорри, пустеющий кошелёк, день стирки намечен только на следующий год, а мне надо во что-то переодеваться хоть изредка.

— Эй, малыш, не поможешь загрузить? Я один до ночи буду таскать эти мешки, — мужчина лет пятидесяти обратился ко мне, когда я доедал хот-дог на лавке и залипал на Пайкс-Пик, по вершинам устеленную снегом.

— Без проблем. Что там у вас? — я прожевал последний кусок булки и вытер рот и руки салфеткой. Тоска по деланию чего бы то ни было взяла своё: у меня даже не мелькнула мысль отказаться.

— Удобрения для картошки. Вообще-то, для всего сразу, — он отряхнул с рабочих рукавиц пыль и локтем стёр со лба пот. И с лысой макушки, когда снял с неё кепку. Этот мужик был крепким, мускулистым, с веснушками на загорелом лице. То ли фермер, то ли садовник. — Томас Миллс. Предприниматель.

Ух ты.

— Джон. Джон Кей, — сказал я, потому что невежливо не представиться, когда тебе протягивают руку для знакомства. Выдумывать себе радикально новое имя не хотелось: я всё ещё был Джоном Коннором и, как ни странно, гордился этим.

— Отличное пожатие. Прям как у солдата, — он усмехнулся. Я рефлекторно усмехнулся в ответ. — Носим вон в тот фургон. Ближе подъехать не получилось — любимая точка латиносов. Займут все места у фабрики, а нам паркуйся у чёрта на рогах. Прав сильно много получили. Бизнесы открывают, закупки делают.

Я пропустил его расистское ворчание мимо ушей: все закостенелые республиканцы не любят латиносов. В Калифорнии их тоже навалом — лучше не пререкаться. Мама же научила меня тому, что нация не определяет человека: среди всех народов есть конченные ублюдки, а есть адекватные ребята.

Минут через сорок упорной работы у меня уже отваливалась спина, перегрелась макушка, а ладони саднили от мозолей. Запах соответствующий тоже появился.

— Спасибо, приятель. Держи. Своди там девчонку в кино, отдохни, — Миллс вложил мне в руку полсотни и подмигнул.

Я присвистнул: лёгкие деньги. Пятьдесят баксов меньше чем за час. И тут же, не думая, окликнул его:

— Вообще-то я как раз искал работу… сэр. Я надёжный, быстро учусь и лишнего не болтаю.

Мда, когда прижмёт, я — просто олицетворение порядочности. Вежливость и учтивость в комплекте.

Он, развернувшись, остановился, почесал гладкий подбородок, и я уже приготовился к тому, что попросит удостоверение, а после — без сожалений откажет. Аsí es la vida.

— Мы живём и работаем в Эвергрин. Знаешь, где это?

— Недалеко от Денвера? — я вспомнил по карте, которую до дыр успел изучить в пути.

— Незачем делать петлю через Денвер. От поворота на Касл-Пайнс быстрее. И дорожка поприятней.

Я не верил своим ушам. А ещё надеялся, что он не какой-нибудь психопат. Я должен сам за себя постоять: ни Терминатор, ни Сара больше мне не помогут.

— Я на машине. Поеду прямо за вами.

— Увидимся.

Мы свернули на деревушке Касл-Пайнс и сразу же будто бы оказались на другом континенте, где всё ярко-зелёное: от сорняка по обочинам до высоченных сосен, торчащих, как зубья расчёски, из бугристых гор. Я пожалел, что не выцепил в универмаге тёмные очки: глаза жутко слепило закатное солнце в сочетании с сочностью картинки вокруг. Эвергрин полностью оправдывал своё название. Такой нетронутой, живой природы в Лос-Анджелесе не сыщешь. Здесь тебе не вылизанный парк с ровно стрижеными кустами, как под линейку.

Город оказался крошечным даже в сравнении с Касл-Рок. Не город — городишко. Массивный приветственный указатель — тоже зелёного цвета, ха — торжественно сообщил: “Население — 7,582 человека”. Ну и дыра. Кажется, здесь мне самое место.

По обеим сторонам узкой двухполосной дороги возвышались максимум на два этажа жилые строения вперемешку с коммерческими. Деревянные, металлические, бетонные, кирпичные — будто их закладывали люди из разных эпох. Впрочем, учитывая, с какой скоростью развивается мир, ничего удивительного. Я не сразу заметил кое-что общее на многих зданиях. А когда заметил, то в значительной степени… офигел.

“Миллс”. Здесь половина предприятий, похоже, принадлежала Томасу Миллсу, чуваку, обещавшему дать мне подработку. “Пекарня Миллс”, “Ателье Миллс”, “Закусочная Миллс”, “Компьютерный клуб Миллс”. Неудивительно, что он так быстро согласился на предложение моих услуг: может себе позволить. Ух. У меня аж голова закружилась от волнения, и я отчаянно зажевал сразу пару пластинок жвачки.

Следуя за его фургоном, я готовился увидеть что-то вроде завода или масштабной фермы, но мы обогнули озеро и скоро оказались возле добротного дома из сруба с огромными окнами. Спорим, этого мужика тут все ненавидят: у него-то бабла явно немерено, а таким не все могут похвастаться.

По дощатым ступеням спустилась женщина средних лет с убранными в хвост волосами. Из бокового окна форда я успел рассмотреть её лицо: мягкие черты, лёгкий румянец, изумрудно-блестящие тени и густо накрашенные ресницы.

— Том, ну наконец-то, — взволнованно и чуть раздражённо сказала она, раскрывая руки для объятий. Он, широко заулыбавшись, поцеловал её в макушку.

Даже сидя в машине, я слышал, как шуршит её клетчатое платье: здесь очень тихо. Она не показалась красивой — скорее соответствующей Эвергрину. В окружении тёмно-зелёных лесов её крашенные в тёмно-гранатовый волосы, обрамляющие светлокожее лицо, прямо-таки полыхали контрастом.

— Мальчики всю душу мне вымотали, — она выдохнула и махнула рукой в сторону второго этажа.

— Надо было взять их с собой. Пора приучать к семейному труду, — беззлобно проворчал Томас, погладив её по плечу.

Я понял, что пора бы мне о себе напомнить, хоть было дико неловко. Я просил работу, а не знакомство с большой и дружной семьёй будущего босса. Потеряв остатки своей, я вряд ли готов к погружению в размеренный и счастливый уклад чужого гнёздышка.

— Привет. Меня зовут Джон, — захлопнув дверь форда, я показал открытую ладонь супруге Миллса и вложил в выражение лица всё добродушие, которое только сумел в себе отыскать. — У вас отличный дом. Наверное, много хлопот?

Она быстро глянула на Томаса, шагнула вперёд и мы пожали друг другу руки. Какая-то у них тут нездоровая привычка всех трогать.

— Спасибо. Да, забот хватает. Ещё и наши охламоны… — её очень украсила лёгкая ответная улыбка. Совсем другой человек. Я же говорил, Железный: с улыбкой всё становится как-то расслабленней, человечней. — Пруденс Миллс. Все называют Прю.

— Этот парниша помог мне выехать из Касл-Рок засветло. Так что его благодари за моё возвращение, — Томас поджёг сигарету и задымил, чуть сощурившись. — Будет работать в видеопрокате. Сын Дугласов ничерта в порядке не может держать эту трёхметровую комнатушку.

Опа, а вот это уже интересно. Круглые сутки гонять киношки — самое то. Ну прелесть, а не расклад.

— Смотри, чтоб Дугласы бойкот не объявили. Они всё-таки наши друзья, — со слабым смешком предупредила Прю.

Блин. Забирать у кого-то место — нехорошо. Я сглотнул, переведя взгляд на Томаса.

— Дам ему щедрое выходное пособие. В конце концов, пора Дрейку двигаться дальше, а не штаны просиживать — не маленький уже, — Миллс кашлянул, и дым от его сигареты двумя рваными облачками улетел куда-то вверх. — Ладно, что на ужин?..

— Мистер Миллс, я поеду. Скажите, когда приступать к работе, — ковырнув мыском кеда гравий, я посмотрел на него, стараясь скрыть волнение в голосе.

— Да оставайся, накормим тебя. А после уж обсудим порядок ведения проката. Всякие там есть нюансы.

— Ну конечно, оставайся, Джон. На десерт вишнёвый пирог, — поддержала его Пруденс.

— Не из разморозки, — подчеркнул Миллс с гордостью. — Тесто сама делает, во как.

Я, весь в сомнениях, мельком глянул на форд. Затем кивнул: Том тут большой босс. И мы втроём пошли в сторону крыльца. Неудобно будет по ночи искать ночлег, а спать в машине больше нельзя, но я просто не знал, как отмазаться: это испортило бы наши едва разворачивающиеся доверительные отношения.

В настоящем доме я не был ни приглашённым гостем, ни жильцом уже примерно тысячу лет, судя по ощущениям. В срубе пахло деревом, жареной курочкой, варёным картофелем, сладким песочным пирогом, мыльными пузырями (или стиральным порошком?) и скотчем, которого смачно плеснул себе мистер Миллс, стоило переступить порог. После на него сразу же налетели два мальчугана — лет семи-девяти, очень похожие как друг на друга, так и на родителей.

Малькольм, один из сыновей, быстро схватил меня за руку и потащил в гостиную, показывать новую приставку. Я успел вполглаза осмотреться: мягкие коричневые диваны и кресла куплены явно комплектом, хороший цветной телевизор, на каминной полке — несколько семейных фотографий и статуэтка орла. Пара книжных шкафов. Пыль с поверхностей, конечно же, стёрта: Прю должна быть идеальной домохозяйкой и образцовой женой главного человека города. Ничего криминального: всё как у обычных зажиточных американцев.

— Вау! Нинтендо 64! — я не смог сдержать возглас восторга, увидев сияющие, ещё не убитые частым пользованием джойстики. У меня приставки никогда не было, зато были игровые автоматы в центре, но это всё равно не то. …Блин, Нинтендо!

— Ага, на день рождения подарили, — Малькольм чуть вздёрнул подбородок, но я сразу понял, что он не зазнайка по натуре: у него просто нет компании. Его брат, Чарли — поклонник активных игр, и прямо сейчас он демонстрировал свои навыки владения футбольным мячом, угрожая вазам, телеку, фарфору за стеклом и люстре. Ну, и нашим головам в том числе.

— Классно тебе, — кивнул я и воспользовался предложенным мне правом выбрать игру. “Супер Марио”. Все остальные названия были знакомы только по журнальным обзорам: как в них играть я представления не имел, и малолетка Малькольм запросто надрал бы мне задницу.

На месте усидеть было трудно: хотелось ходить по комнате с джойстиком, ёрзать, вскрикивать и недовольно ругаться на препятствия. Усатый персонаж в синем комбинезоне то и дело напарывался на препятствия, падал в ямы, а кнопки иногда реагировали не оперативно.

Минут через двадцать Пруденс всё же настояла на том, чтобы все “дети” собрались в столовой к ужину. Это слово меня зацепило. Не потому, что я считал себя полноценным взрослым, а потому, что я сам на него… повёлся, без промедлений отложив пульт управления и встав с кресла первым. Тут же меня охватило странное ощущение: неужели я настолько истосковался по обычному проявлению доброты? Неужели мне действительно всегда так сильно не хватало родителей и всякой бытовой мишуры?

Стол укрывала голубая скатерть, под каждой из пяти тарелок лежала накрахмаленная белая салфетка. Вилки с ножами. Для нас с малышнёй — выпуклые низкие стаканы, на высокой ножке — для Прю. Иисусе, да это какой-то, нахрен, королевский приём. Вряд ли я вспомню, в какой руке держать злосчастный нож, — придётся повторять за старшими.

К счастью, обошлось хотя бы без молитвы, потому что её я тоже не помнил (мама никогда не была адептом религии — это если мягко; если жёстко — …я не люблю материться), и потому, что запахи разбудили вполне реальный зверский голод.

От нормальной свежей еды даже голова закружилась, а из глаз почти брызнули слёзы благодарности. Оказалось вполне клёво никуда не бежать, фоном слушать пусть и чужую, но мерную семейную болтовню с пререканиями и добродушными подколами. Не знаю, зачем им, на их островке полной идиллии, понадобился я. Может, им нравится быть родителями, а я своим видом беспризорника воззвал к их инстинктам. Думать о страшных подводных камнях всей этой истории не хотелось — и я не думал.

Энрике всегда говорил: “У каждого человека есть право на мягкий хлеб, тёплую постель и свободу слова”. Мама на это только хмыкала, мол, мы не в том мире живём, окстись, справедливости нет. И сегодня я просто верю в его слова без всяких там пессимистично-реалистичных против. Я — уже на пути.

Пришло время чая. Миллсы привыкли проводить его на террасе, и я организовал пацанов помочь отнести туда сервиз — сервиз! — с чашками, блюдцами, молочником и заварочным, блин, чайником. Последний год — да что там, последние лет четырнадцать, — я пил только липтон из одноразовых пакетиков.

— Так ты говоришь, Джон, приехал в Касл-Рок недавно? — спросила Пруденс, аккуратно придерживая пальцами крышку заварника. Её голос не выражал ничего, но я же не тупой: это «ничего» насквозь проедали любопытство и желание выяснить, не попался ли её муж на удочку мошенника. Она слишком долго сдерживалась — целый вечер — и не забрасывала меня расспросами.

Я выплетаю истории мастерски, так что скормить ей одну безобидную труда не составило:

— Пару дней назад. Мы с родителями живём в Пуэбло, но мне с ними не повезло, если честно. Они вообще меня не планировали, поэтому никогда и не занимались. Им хотелось путешествовать, хипповать, курить травку и всё такое, знаете, — вжившись в роль, я наблюдал неотрывно за выражениями лиц порядочных Миллсов-старших: миссис даже про чайничек в руках забыла, а мистер отошёл от стола и задымил сигаретой. Да я чёртов гений! — В общем, я с раннего детства на самовоспитании, типа того. В школе сейчас каникулы — и я приехал погостить к бабуле в Касл-Рок. Готовит она круто! Прям как вы, миссис Миллс.

Миссис Миллс, опомнившись и отсутствующе улыбнувшись, принялась за нарезание черри-пая. Кажется, в её голове никак не укладывалось: кто в здравом уме променяет ребёнка на грязную, разгульную жизнь. Но она слишком культурная, чтоб о таком возмутиться вслух.

— Я здесь останусь на лето. Бабуля у меня работающая, активная, так что постоянная помощь ей не нужна. А я подумал, что для меня это как раз классная возможность попробовать… быть взрослым. Ну, как вы. Ответственным за самообеспечение, или вроде. В общем, потом мы познакомились с мистером Миллсом, и я решил ловить удачу за хвост. Я был к любой работе готов. Мешки каждый день грузить — я бы грузил, никаких проблем.

Вовремя переиначил, прикусив язык: чуть не вырвалось “no problemo”, а Томас испанцев недолюбливает.

— Похвальное рвение, сынок, — Томас слегка хлопнул меня по плечу. Я кивнул, подавив внутренний бунт на это идиотское обращение. Взрослые мужики почему-то вечно его употребляют. Если бы сейчас от Миллса не зависела моя жизнь, я бы попросил так больше не говорить. Но мы помним: я — лишённый родительского внимания брошенный мальчишка, и мне очень нужно сочувствующее участие старших авторитетов. — Рынок труда в плачевном состоянии. Многим зубами приходится выгрызать место под солнцем. И вот что я скажу: ты точно далеко пойдёшь.

[ Daughter — Youth ]

Перевалило за восемь вечера. Чарли вовсю донимал Малькольма, постоянно норовя скинуть того с качели, то закручивая верёвки, то неожиданно дёргая за них. От падения на задницу Малька спасала только баранья геймерская упёртость, вроде той, что он показывал мне во время игры в “Марио”: он не впадал в пессимизм даже за полшага от смерти усатого чувачка в комбезе, а выжимал из последних секунд по максимуму. Мне показалось, что Чарли хочется тусоваться с братом, как с лучшим другом: носиться по участку, падать при защите своего мяча, счёсывая коленки, улюлюкать, дразниться и подначивать. Второй же опасливо относился к таким развлечениям и выбирал для себя предсказуемые и понятные, где вероятность риска была до смешного низкой.

Я наблюдал за ними сквозь редко-чернильные сумерки, сидя на нижней ступени и подперев себя руками о верхнюю. Меня так расслабило, нет, скорее — размазало от этой самой обыкновенной бытовухи, что аж в глазах защипало. У них, у всех четверых Миллсов, есть будущее. Пацаны однажды перейдут в старшую школу. Потом Пруденс поправит их галстуки для фотографии перед выпускным балом. Мистер Миллс наверняка закатит шикарное барбекю на этом самом заднем дворе, пригласив половину Эвергрина, чтобы с гордостью отпраздновать их с Прю победу: они вырастили достойных молодых людей и дали им пропуск в большой мир. Одновременно с едва оперившимися подростками их родители наверняка хорошенько надерутся бурбоном, сидром или вином, вспоминая дни собственной юности.

Всё это я сам не пройду никогда, но мне, как ни странно, не жаль. Наверное. Странные ощущения, вообще-то. Сложно определиться с оценкой, когда в твоё рождение заложили одну только цель: спасти человечество и подарить ему миллион ясных, безоблачных дней. И ты, с ней справившись, то есть, лишившись её, должен искать новую на обломках собственного мира.

Согрела меня вовсе не вторая порция чая — радость. Что не только у Миллсов, но и у остальных людей на планете впереди сотни событий и праздников. Процветёт любовь, зажжётся счастье улыбки. И прольётся, конечно, немало слёз, но горе проходит, а за ним всегда следует светлая полоса. Эта радость вытеснила собой назойливые мыслепоиски. Моя мать, Сара Коннор, всегда боролась за новые рассветы. Она знала, во имя чего однажды скорее всего придётся стать жертвой: эти рассветы должен кто-то встречать.

— Спасибо за ужин, миссис Миллс. И за рецепт. Бабуля точно перепишет его в свою книжечку, когда уболтаю её испечь пирог, — сказал я и потряс в воздухе вырванным из блокнота листиком, беспечно улыбаясь: надо следовать сценарию до конца.

Пруденс ахнула — и я угодил в объятия. Коротко засмеялся, хотя, вот честно, господи, мы же не родня. Ну сколько можно меня трогать? Спасибо, что хоть за щёки не треплет.

— Давай, Джон, осторожней на дорогах. Послезавтра жду тебя в восемь тридцать.

— Да, сэр. Я не подведу.

Малькольм дал мне “пять”, красиво, с размахом, а Чарли вцепился обеими руками, блокируя мои, и не хотел отпускать, пока мистер Миллс его настойчиво не оттащил.

Из окна своего форда я добродушно помахал рукой людям, которые впустили незнакомца в свой роскошный дом. Я же в самом деле бродяга, уверен, это за милю видно: немытые волосы, пятна на кофте, стоптанные кеды с отклеивающейся подошвой. А они не побрезговали. Накормили, приняли за своего, выдали подработку. Просто потому что могли. Им не было жалко делиться тем, что у них самих в полном достатке. Моя мама всегда держалась тех же принципов, а ей постоянно попадались всякие недоумки. С Миллсами она бы не подружилась: посчитала бы их напыщенными, слишком чистенькими и вообще расслышала бы ханжество в разговорах. Но она бы точно обрадовалась, узнав, как быстро мне, потерянному, нашлась помощь. …Только сначала приказала бы Железному срочно пробить их по базе.