двойная сплошная (джен)

Злая сука. Стерва бешеная. Невменяемая истеричка. Нервозная дрянь. Это всё моя мать, Сара Коннор, загремевшая в дурку из-за тупого длинного языка и жажды спасти человечество. Хах, хорошо оно с ней расплатилось, ничего не скажешь.

Стреляет, как боец на передовой из блокбастера; одно слово — острее ножа, спрятанного в рукаве её куртки. Хуже любви Сары Коннор только переперченное огнедышащее кари — хочется содрать с себя кожу живьём. Я никогда не смогу любить её так же сильно, но ей и не надо. Она вообще — по другим понятиям. Я пытался представить её нормальной, то есть, обычной мамой, не повёрнутой на роботах и мести Скайнету, но не вышло. Не клеится. Она сама напоминает машину с одной программой. Заводские настройки, хитрый современный код — это тебе не игровые автоматы взламывать.

Не хочу. Нет. Нахрен это дерьмо. Я мир должен сохранить, вот моя миссия. А мечты — для пацанов с баскетбольной площадки.

Она здесь, рядом, задушевно огрызается на Энрике и пьёт текилу прям из горла, как я — холодную колу. Костёр посреди жёлтой пустыни жжёт лицо. Контраст — чистый кайф. Нам нужна передышка от роя мыслей, и в этом плане, конечно, Железному круто повезло: он действует и живёт, точнее, работает по прописанным сценариям. Хотя хрен его разберёт — иногда как глянет, аж мурашки по коже, блин: будто видит невидимое, слышит неслышимое. Так и хочется разобрать на детали; спорим — найдётся же винтик, отвечающий за эмпатию, схожую с человеческой. А может и не найдётся. Воображение у меня на ночь разыгрывается хлеще, чем у создателей Симпсонов. Такую жесть дорисовывает — хоть сразу в прокат, столько бабок срубить можно!..

— Джон, иди спать, — говорит она своим фирменным голосом, не терпящим возражений. Время — девять сорок три. Ну серьёзно, мам? В первый день после психушки взялась за воспитание?

— Я хочу вам помочь. Давайте обсудим план, — отбрасывая чёлку, с вызовом отвечаю, но тут же осекаюсь: Железный ровно механически поднимается на ноги, явно намеренный отправить меня баиньки даже безвредной силой, если придётся. Вздыхаю и шучу дурацкую шутку: — А как же поцелуй и песенку на ночь, ма?

От шутки зубы скрипят не только у Сары, но и у меня самого: вместо всех детских ритуальчиков у нас всегда было повторение схемы действий на случай внезапного вторжения роботов. Энрике неловко отводит взгляд, прикрываясь тормошением тлеющих веток в кострище.

Мама смотрит зло, приказывая заткнуться. Окей, мам, как скажешь, мам. Ты у нас авторитет.

Т-800 не из разговорчивых, так что до ангара со спальными мешками он под строгим надзором ведёт меня молча. Слух улавливает только глухие обрывки рычания Сары и снисходительно-успокаивающий тон её старого дружбана.

— Такая она, — пожимаю плечами, обращаясь скорее к себе самому, когда достаю из внутреннего кармана джинсовки заряженный ствол и кладу рядом с мешком.

Железный готов внимать. Он всегда готов. Потому что я — тот, кого надо оберегать, и тот, чья физическая безопасность — приоритет. И ещё тот, чью болтовню предписано слушать, пока не перекроется кран лирических откровений. Удобно: люди быстро устают от чужого дерьма, Т от моего — никогда не устанет.

— Однажды я упал с дерева, и она меня отлупила. Не погладила по голове, или типа того, как делают обычные мамы, чтобы утешить. Я два дня на неё не смотрел и есть отказывался, — забравшись в спальник и положив под голову руки, я продолжил. Нужно объяснить Железному, что у нас тут и как в делах сердечных. Не примитивно и часто не по шаблону. — Это мы, люди, тоже называем любовью.

Он, как и ожидалось, ответил сухо:

— Это не совпадает с четырьмя определениями слова «любовь», которые заложены в мою базу данных.

Я перевернулся на бок, подпёр локтем пол, а подбородок — ладонью, и посмотрел в его глаза. Какой-то умный хрен сказал, что глаза отражают душу. У роботов нет души, но в глазах Т мне захотелось представить любопытство. И я представил. Потому что больше друзей, которые бы так посмотрели, у меня нет. А людям очень нужны друзья.

— В словарях вообще всё обобщают. Люди — сложные существа, знаешь. Они могут обнимать тебя и одновременно хотеть убить. А ты, ничего не подозревая, думаешь, что тебя любят. А могут давать подзатыльников за то, что не бережёшь себя. Потому что им правда важна твоя жизнь. А ты думаешь, что ты раздражаешь этого человека. Просто он не умеет выражать свои чувства по-другому. Понял?

Не знаю, что он там понял. Я и сам по пути как минимум трижды запутался.

— Когда мы ехали сюда, твои глаза были красными и мокрыми. В этот момент Сара Коннор говорила, что ей не нужна твоя помощь и что ты поступил глупо, поехав за ней в больницу.

— А ты умеешь подбодрить, — я цокнул языком и усмехнулся. Да, он попал в яблочко. Всё-таки обучаемый. — Такая её любовь. — Я закрыл глаза, помолчал немного, а потом оживился и с приколом глянул на Железного: — Кстати, знаешь, если забыть, что у тебя есть заложенная цель меня защищать, и перевести твои действия на человеческий язык, можно сказать, что ты меня тоже любишь.

— Нет, — ответил он скупо и однозначно. — Мой процессор анализирует речь. Речь — продукт работы человеческого мозга. Человеческие чувства программой не распознаются. Значит, я не способен воспроизводить их аналоги.

— Да ладно, я просто шучу. Забудь.

С погасшим энтузиазмом и неспокойной душой, я всё же уснул быстрее, чем ожидал: минуты за три.

На следующий день нам предстояло достучаться до Майлза Дайсона, ведущего разработчика из Кибердайн Системс, который непростительно приблизился к созданию микропроцессора для основы Скайнета — искусственного интеллекта. Всё бы ничего: без развития технологий мы б до сих пор оставались грязными деревенщинами, вот только в 1997 году Скайнет перехватит контроль над ядерным оружием Америки и настанет «Судный день». Каждую ночь он снится моей маме. Мы должны положить этому конец, чтобы у людей был шанс на новые начала.

Мама чуть не убила его. Думаю, в последний момент её мягкое сердце выиграло у холодного разума, и она просто не смогла вышибить мозги Дайсона на глазах у его жены и ребёнка. Сара Коннор — не убийца. Она — та, кто защищает людей. Каждая жизнь, даже жизнь незнакомца — самая большая ценность. Если ты на стороне человечества, то понимаешь это.

[ David Chappell — Neo Tokyo ]

Полиция окружила Кибердайн Системс, куда мы пробрались с помощью Дайсона, чтобы уничтожить все файлы, базы данных, чип от первого Терминатора. В какой-то момент, когда дело приняло реально серьёзный оборот, уверен, мы с мамой, не сговариваясь и не рассуждая, переняли машинную философию нашего Железного: завершить цель, даже если придётся умереть. Но нам повезло чуть больше, чем Майлзу. Он, ощутив на себе прямую ответственность за будущие технологии, встретил свою смерть достойно, к чертям собачьим подорвав лабораторию с материалами по ещё не родившемуся искусственному интеллекту.

Нерешённой была всего одна проблемка. Совсем не большая. За мной всё ещё охотился неубиваемый робо-маньяк, — Т-1000, — превосходящий по характеристикам нашего. К ночи сил почти не осталось, и та надежда на выживание, которой мы едва заразились, вытекала из нас с каждой новой каплей адреналинового пота. Маму сильно ранили, и по металлургическому заводу мы перемещались с ней медленно, отчаянно вцепившись друг в друга, пока два Терминатора дрались на смерть. На отключение. Я знал, что от отключения одного из них зависит моя судьба, и здесь мы с Сарой тотально бессильны, как пластиковые болванки.

Всё было похоже на страшный сон — не зря по ночам мама вскакивала с кровати, крича и обливаясь холодным потом. Жарило так, что плавились голова, руки, лёгкие; глаза обжигало, перед ними вспыхивали засветы оранжевых и белых искр. Раскалённые сплавы металла бурлили под нами, ступени и решётчатые площадки дрожали от битвы двух роботов. Она сказала «беги!», и я, зарывая поглубже страх и несогласие, побежал.

А потом, переждав немного в тряске и нервах, услышал мольбу: «Джон, я здесь. Иди ко мне. Мне нужна твоя помощь, Джон». Я просто хотел верить в то, что это она, что она жива. Только поэтому отозвался, но угодил в ловушку чёртовой мимикрирующей твари. Саре почти удалось расстрелять его, но патроны кончились за шаг до победы. Нам была бы крышка, если б Т-800 с одного прицела из дробовика не отправил робо-маньяка в кипящий расплав. Зрелище было отвратительное, и меня чуть не вывернуло наизнанку, когда он, извиваясь, раздваиваясь и корчась, пытался собраться в форму, устойчивую к высокой температуре. Не получилось.

— Вставай же. Ну, — я помог моему Железному, избитому и переломанному, подняться. Он двигался на последнем издыхании, то есть… экстренном резерве энергии.

— Мне нужен отпуск, — ковыляя, буквально таща свои механические ноги, ответил он, и я подумал, что он успел в точности перенять мою манеру шутить в неподходящих ситуациях.

Какое-то время мы просто слушали, навострившись, не грянет ли следующий раунд.

— Он мёртв? — спросил я, глядя на ртутного цвета сгустки в рыже-красной лаве под нами.

— Детерминирован, — поправил Железный.

— Это расплавится там?

— Да, бросай.

— Adios, — я с ожесточением выбросил робо-руку и сломанный чип от первого Терминатора.

— Всё закончилось, — одновременно с горечью и облегчением выдохнула мама, держащаяся, кажется, на одной только вере. Я слышал, как ей плохо, очень плохо. Но она обязана была увидеть собственными глазами, как мир обретает будущее.

— Нет.

Мы посмотрели на Т-800, когда он уверенно и без каких-либо сомнений продолжил:

— Есть ещё один чип, — он указал пальцем на свою полуразбитую голову. — И он тоже должен быть уничтожен.

Я, справившись с комом в горле, но не справившись с солью в глазах, почти сорвался на крик:

— Нет! Нет. Всё будет хорошо. Мы что-нибудь придумаем.

— Джон, мне жаль, — сказал Он, качая головой, совсем по-человечески.

— Нет! — повторил я, разрываясь от слёз, обиды и нежелания отпускать то, что стало дорогим настолько сильно. Грубо толкнул его в плечо, практически с ненавистью. — Я приказываю тебе остаться с нами.

Но и это не сработало.

— Прости, Джон, — повторил Он, и я понял, что мои слова бесполезны. Его миссия выполнена: я в безопасности, мне ничто не угрожает.

По моим щекам текли реки, где-то возле сердца болело и пекло. Он потрогал своим бионическим пальцем моё лицо, наблюдая, как за экспонатом в музее:

— Теперь я понял, почему вы плачете. Но это то, чему я никогда не научусь.

И я обнял машину, наделённую всего лишь силой монстра и способностью к разумному обучению. Я не мог его отпустить. Просто не мог — и всё. Не потому, что он на каждом шагу помогал нам спастись, а потому… потому что мне нравилась эта треклятая штуковина. Нравилось наблюдать за его неловкими попытками улыбнуться, нравилось случайно услышать шутку, прикольную только своей неуместностью. Нравилось, что он умнее моих сверстников, что он может быть внимательным, может быть чутким, может даже обидеться и оскорбиться.

— Я сам это сделаю, — отпихнув его от себя, я с силой надавил ему на плечо, с которого свисала культя из железок и проводов, и заставил опуститься на колено.

— Джон, я справлюсь, — услышал я обеспокоенный голос мамы со стороны. Она была готова нажать на кнопку пульта управления крана и опустить Т-800 в расплав, туда же, где детерминировался робо-маньяк.

Это было неправильно: прощаться с Ним в таком бесчестии. Он заслужил чего-то более… настоящего. Уж точно не вариться в одном котле с жидким психом.

Мама не понимала. Ей нужно было покончить с обоими раз и навсегда. Прямо сейчас. Способ значения не имел.

— Нет, — я глянул на неё почти зло, подтащил к себе рюкзак и, выудив отвёртку, раскрутил пломбу на макушке Железного. — Мы сделаем по-другому. Я сделаю.

Т-800 не двигался, вперившись взглядом в кипящие сплавы. Сам он в холодном ожидании виновного ждал приговора. Мои пальцы на секунду задержались на его лбу, а затем коснулись век, чтобы их опустить. Как полагается.

— А теперь — прощай, — на шумном выдохе, я потянул плоскогубцами микрочип, заменяющий Терминатору мозг. Сара попыталась подойти ближе, но я громко произнёс: — Стой там. Я должен сам.

Поднявшись на ноги с закрытыми, как у Железного, глазами, я сжал в ладони прохладный чип. Сглотнул боль, сожаления и ощущение полнейшей несправедливости. В моём кулаке умещалась жизнь без крови и сердца, но она весила столько же, сколько жизнь обычного человека. Для меня даже больше.

Ещё секунду…

Сейчас.

Снизу, из расплава, раздался звук попадания. Бурлящий металл принял в себя то, что было необходимо принять.

— Ты очень смелый, Джон, — в голосе мамы послышались хрип и дрожь, как при лихорадке. Нужно было убираться отсюда. — Осталось избавиться от… тела.

— Не здесь. Он не заслужил. Не рядом с Т-1000, — решительно ответил я и взвалил себе на плечо железную тушу нашего друга. — Держись за опоры. Смотри под ноги, мам. Держись. Пожалуйста, держись. Всё будет хорошо. Немного ещё потерпи. Ты справишься. Я рядом.

*

Иногда я думаю, а как было бы правильней. Отказаться от груды бездушного металла ещё там, на сталелитейном заводе, бросить все силы на то, чтобы доставить маму к врачу. Хоть её давно занесли в список больных на голову преступниц, обязаны были оказать медицинскую помощь. Но я струсил. Нашёл телефонную будку, вспомнил запасной номер Энрике — по чистой удаче, и через час он подъехал на старом пикапе и довёз нас троих до временного трейлера большой мексиканской семьи.

— Здесь мы ей не поможем, парень, — Энрике положил ладонь на моё плечо, поджав губы. По его взгляду я понял: она обречена. А я повёл себя, как кусок дерьма, выбрав простой путь решения. Но он не стал меня осуждать, а тихо погладил по голове: — Ты всего лишь ребёнок. Не бери на себя много — не унесёшь.

Перочинным ножиком на деревянной табличке я выскреб неровными буквами то, что действительно отражало Сару Коннор: "Любящая мать. Борец за будущее человечества", а снизу постскриптум, послание каждому из нас: "Нет судьбы кроме той, что мы творим сами". Её не знал никто — даже я. Она была всем тем, чем её не раз называли в breaking news по ящику, в заголовке с кричащими фото на первой полосе, в отделении для долбанутых на голову. Всем, чем её называли бывшие любовники, которых она выбирала по наличию мускулов и оружия. Она была олицетворением маниакальной одержимости. Но вместе с тем — не была ничем. Не успела. Миссия дать жизнь Джону Коннору, спасителю мира, легла на её плечи в девятнадцать — не осталось времени на модные самокопания, поиски.

Она не должна была бросать меня здесь, пусть мы хоть сто миллионов раз разрушили Кибердайн, не позволив Скайнету захватить власть. Я, чёрт… Я не готов, мам. Что со мной без тебя будет?

Литр пролитых слёз сожаления горячий пустынный песок впитал в себя за минуты. Моя трагедия — одна из многих трагедий, и все мы переживаем это дерьмо в боли, которую ни с кем не разделишь.

*

[ Phlegtum — Secret ]

В свои едва наступившие четырнадцать я уже — вне закона. Меня, малолетнего сироту-террориста, разыскивают в нескольких штатах — от Калифорнии до Техаса, ровнёхонько по границе с Мексикой. В моём рюкзаке есть только фонарик, плеер, базовый набор отмычек, верный декодер, мятная жвачка от нервов и немного налички. В общем, для начала уже неплохо, но учитывая, что Энрике пообещал провезти только до Колорадо, а в багажнике двухсоткилограммовый бокс с отключенным Железным, довольно печально. Плана у меня нет, как нет ни грамма надежды. Есть только сучное желание назло всем ублюдкам не просто выжить, а воспользоваться шансом, выгрызенным зубами, залитым кровью, и свободно дышать, не боясь ядерных взрывов по крайней мере до старости.

— Слушай, Энрике. Надеюсь, это последняя просьба, — прислонившись спиной к кузову шевроле, я обнимаю себя руками. Заправляя бак, он неразборчиво мычит, мол, валяй. — Ты можешь снять для меня тачку? Я без удостоверения.

Он, оставив в бензобаке пистолет, смотрит на меня недовольно, исподлобья, зажёвывая фильтр сигареты.

— А кормить ты её как собрался, парень?

— Так же, как и себя. Что-нибудь придумаю. Найду подработку, — я пожимаю плечами, отводя взгляд, будто увлёкся пролетающей мимо птицей. На самом же деле потому, что нихрена не уверен, что достану деньги хотя бы на чипсы. Всегда можно обчистить банкомат, но с моим листом правонарушений, хах…

— Наше предложение всё ещё в силе, Джон. Ты можешь остаться. Не поздно передумать.

— Нет. Меня ищут. У вас и так хватает проблем. Ты уже очень сильно помог, правда.

Меньше всего мне нужны твои уговоры, Энрике, хватит, пожалуйста. Просто достань мне чёртову машину, а имя забудь для своего же блага. "Что бы ни происходило, не подставляй друзей", — так говорила мама.

Слава богам, он соглашается, и слава маминому бывшему, Андерсу: он меня научил рулить. Это входило в обязательную программу по моей подготовке к концу света — уметь управлять транспортом. До вертолётов мы, правда, дойти не успели.

— Береги себя, — Энрике обнимает меня на прощание, потихоньку засовывая в нагрудный карман пару сотен, судя по шелесту.

Теперь у меня есть примятый сбоку форд, короб с останками Терминатора, баранья упёртость и ноющее сердце, которое прежде подолгу не ныло. Сердце вообще такая штука, о которой не думаешь, пока оно не начинает болеть. И не только в физическом смысле. Радиоведущий из динамиков предлагает вспомнить "прекрасный хит 86-го" Depeche Mode — But Not Tonight, а я совсем не могу согласиться с солистом, который блаженно поёт о счастье в одиночестве, под луной и дождём. Нет, я не счастлив. Мне до охуения страшно попасться копам на следующем пункте, страшно облажаться на мотельном ресепшене, страшно подхватить грипп и слечь где-то в канаве.

В свои едва наступившие четырнадцать я остался один. Не так, как преподносят в песнях, а по правде. И только мне справляться со всей этой жестью взрослой жизни, которая настигла меня слишком рано.

От Пуэбло до Колорадо-Спрингс по прямой, разделённой ярко-жёлтой полосой. Передо мной на приборке лежала развёрнутая и уже изрядно помятая карта со всеми знаками и контрольными пунктами. Их было не много, но они были, и мне приходилось делать крюки через грунтовки в маленьких деревнях. Меня спасало радио рок-волны с заводными Kiss или Blondie. Ух, Дебора Харри — просто красотка. Она знает, как затронуть замёрзшие струны души. Мои вот заледенели по параллелям, хотя держался я бодрячком, не позволяя ни боли, ни отчаянию прорваться сквозь бронежилет. Видимо, отрицание чувств не избавляет человека от понимания, что они в принципе есть.

Иногда я разговаривал с Железным. Хотя правильнее будет выразиться — сам с собой. Просто на третьи сутки скитаний по штату в поисках мало-мальски пригодного для моего существования угла стало совсем тоскливо без общества. Ночевать-то я решил в тачке, а еды в вакуумных пакетах купил впрок — никакой лишней коммуникации. Так что стальной скелет моего друга показался просто крутейшей компанией.

— На одном — даже чертовском, как у меня, — обаянии долго не вывезти. Люди любят, когда ты ещё и пользу приносишь. Вот ты приносил пользу: у тебя было задание. Но уж прости, харизматичным тебя никто не считал. Уж скорее подозрительным. Рожа такая… суровая сильно. Будто замышляешь дельце. Улыбку так и не освоил нормально. А мне себя приткнуть некуда, м. Кому нужен щуплый пацан-недоучка? Нет, я-то много чего знаю, книжки читал, в кино разбираюсь, водить умею, из пушки стреляю сносно, но только в поле по банкам. Но это никому не сдалось. Ставлю двадцатку: первым делом они высокомерно усмехнутся и попросят удостоверение. Причём зная, что нет у меня никакого сраного удостоверения. Издевательство.

В Касл-Рок мы сделали длинную остановку. Колоритное местечко: красноглинные горы в пустыне, куча ранчо, индейские резервации, заповедники. Туристы с огромными рюкзаками наперевес путаются на указателях, сверяясь с маршрутом. Было стрёмно оставлять форд без присмотра, но я нашёл подобие торгового центра с почти заполненной парковкой, так что он, потрёпанный и дряхлый, вряд ли мог кому-то приглянуться.

На развале цепанул себе брелок с коричневой белкой — мне он показался смешным и стоил всего пару монет. Потом ещё углядел на распродаже футболку: сорри, пустеющий кошелёк, день стирки намечен только на следующий год, а мне надо во что-то переодеваться хоть изредка.

— Эй, малыш, не поможешь загрузить? Я один до ночи буду таскать эти мешки, — мужчина лет пятидесяти обратился ко мне, когда я доедал хот-дог на лавке и залипал на Пайкс-Пик, по вершинам устеленную снегом.

— Без проблем. Что там у вас? — я прожевал последний кусок булки и вытер рот и руки салфеткой. Тоска по деланию чего бы то ни было взяла своё: у меня даже не мелькнула мысль отказаться.

— Удобрения для картошки. Вообще-то, для всего сразу, — он отряхнул с рабочих рукавиц пыль и локтем стёр со лба пот. И с лысой макушки, когда снял с неё кепку. Этот мужик был крепким, мускулистым, с веснушками на загорелом лице. То ли фермер, то ли садовник. — Томас Миллс. Предприниматель.

Ух ты.

— Джон. Джон Кей, — сказал я, потому что невежливо не представиться, когда тебе протягивают руку для знакомства. Выдумывать себе радикально новое имя не хотелось: я всё ещё был Джоном Коннором и, как ни странно, гордился этим.

— Отличное пожатие. Прям как у солдата, — он усмехнулся. Я рефлекторно усмехнулся в ответ. — Носим вон в тот фургон. Ближе подъехать не получилось — любимая точка латиносов. Займут все места у фабрики, а нам паркуйся у чёрта на рогах. Прав сильно много получили. Бизнесы открывают, закупки делают.

Я пропустил его расистское ворчание мимо ушей: все закостенелые республиканцы не любят латиносов. В Калифорнии их тоже навалом — лучше не пререкаться. Мама же научила меня тому, что нация не определяет человека: среди всех народов есть конченные ублюдки, а есть адекватные ребята.

Минут через сорок упорной работы у меня уже отваливалась спина, перегрелась макушка, а ладони саднили от мозолей. Запах соответствующий тоже появился.

— Спасибо, приятель. Держи. Своди там девчонку в кино, отдохни, — Миллс вложил мне в руку полсотни и подмигнул.

Я присвистнул: лёгкие деньги. Пятьдесят баксов меньше чем за час. И тут же, не думая, окликнул его:

— Вообще-то я как раз искал работу… сэр. Я надёжный, быстро учусь и лишнего не болтаю.

Мда, когда прижмёт, я — просто олицетворение порядочности. Вежливость и учтивость в комплекте.

Он, развернувшись, остановился, почесал гладкий подбородок, и я уже приготовился к тому, что попросит удостоверение, а после — без сожалений откажет. Аsí es la vida.

— Мы живём и работаем в Эвергрин. Знаешь, где это?

— Недалеко от Денвера? — я вспомнил по карте, которую до дыр успел изучить в пути.

— Незачем делать петлю через Денвер. От поворота на Касл-Пайнс быстрее. И дорожка поприятней.

Я не верил своим ушам. А ещё надеялся, что он не какой-нибудь психопат. Я должен сам за себя постоять: ни Терминатор, ни Сара больше мне не помогут.

— Я на машине. Поеду прямо за вами.

— Увидимся.

Мы свернули на деревушке Касл-Пайнс и сразу же будто бы оказались на другом континенте, где всё ярко-зелёное: от сорняка по обочинам до высоченных сосен, торчащих, как зубья расчёски, из бугристых гор. Я пожалел, что не выцепил в универмаге тёмные очки: глаза жутко слепило закатное солнце в сочетании с сочностью картинки вокруг. Эвергрин полностью оправдывал своё название. Такой нетронутой, живой природы в Лос-Анджелесе не сыщешь. Здесь тебе не вылизанный парк с ровно стрижеными кустами, как под линейку.

Город оказался крошечным даже в сравнении с Касл-Рок. Не город — городишко. Массивный приветственный указатель — тоже зелёного цвета, ха — торжественно сообщил: “Население — 7,582 человека”. Ну и дыра. Кажется, здесь мне самое место.

По обеим сторонам узкой двухполосной дороги возвышались максимум на два этажа жилые строения вперемешку с коммерческими. Деревянные, металлические, бетонные, кирпичные — будто их закладывали люди из разных эпох. Впрочем, учитывая, с какой скоростью развивается мир, ничего удивительного. Я не сразу заметил кое-что общее на многих зданиях. А когда заметил, то в значительной степени… офигел.

“Миллс”. Здесь половина предприятий, похоже, принадлежала Томасу Миллсу, чуваку, обещавшему дать мне подработку. “Пекарня Миллс”, “Ателье Миллс”, “Закусочная Миллс”, “Компьютерный клуб Миллс”. Неудивительно, что он так быстро согласился на предложение моих услуг: может себе позволить. Ух. У меня аж голова закружилась от волнения, и я отчаянно зажевал сразу пару пластинок жвачки.

Следуя за его фургоном, я готовился увидеть что-то вроде завода или масштабной фермы, но мы обогнули озеро и скоро оказались возле добротного дома из сруба с огромными окнами. Спорим, этого мужика тут все ненавидят: у него-то бабла явно немерено, а таким не все могут похвастаться.

По дощатым ступеням спустилась женщина средних лет с убранными в хвост волосами. Из бокового окна форда я успел рассмотреть её лицо: мягкие черты, лёгкий румянец, изумрудно-блестящие тени и густо накрашенные ресницы.

— Том, ну наконец-то, — взволнованно и чуть раздражённо сказала она, раскрывая руки для объятий. Он, широко заулыбавшись, поцеловал её в макушку.

Даже сидя в машине, я слышал, как шуршит её клетчатое платье: здесь очень тихо. Она не показалась красивой — скорее соответствующей Эвергрину. В окружении тёмно-зелёных лесов её крашенные в тёмно-гранатовый волосы, обрамляющие светлокожее лицо, прямо-таки полыхали контрастом.

— Мальчики всю душу мне вымотали, — она выдохнула и махнула рукой в сторону второго этажа.

— Надо было взять их с собой. Пора приучать к семейному труду, — беззлобно проворчал Томас, погладив её по плечу.

Я понял, что пора бы мне о себе напомнить, хоть было дико неловко. Я просил работу, а не знакомство с большой и дружной семьёй будущего босса. Потеряв остатки своей, я вряд ли готов к погружению в размеренный и счастливый уклад чужого гнёздышка.

— Привет. Меня зовут Джон, — захлопнув дверь форда, я показал открытую ладонь супруге Миллса и вложил в выражение лица всё добродушие, которое только сумел в себе отыскать. — У вас отличный дом. Наверное, много хлопот?

Она быстро глянула на Томаса, шагнула вперёд и мы пожали друг другу руки. Какая-то у них тут нездоровая привычка всех трогать.

— Спасибо. Да, забот хватает. Ещё и наши охламоны… — её очень украсила лёгкая ответная улыбка. Совсем другой человек. Я же говорил, Железный: с улыбкой всё становится как-то расслабленней, человечней. — Пруденс Миллс. Все называют Прю.

— Этот парниша помог мне выехать из Касл-Рок засветло. Так что его благодари за моё возвращение, — Томас поджёг сигарету и задымил, чуть сощурившись. — Будет работать в видеопрокате. Сын Дугласов ничерта в порядке не может держать эту трёхметровую комнатушку.

Опа, а вот это уже интересно. Круглые сутки гонять киношки — самое то. Ну прелесть, а не расклад.

— Смотри, чтоб Дугласы бойкот не объявили. Они всё-таки наши друзья, — со слабым смешком предупредила Прю.

Блин. Забирать у кого-то место — нехорошо. Я сглотнул, переведя взгляд на Томаса.

— Дам ему щедрое выходное пособие. В конце концов, пора Дрейку двигаться дальше, а не штаны просиживать — не маленький уже, — Миллс кашлянул, и дым от его сигареты двумя рваными облачками улетел куда-то вверх. — Ладно, что на ужин?..

— Мистер Миллс, я поеду. Скажите, когда приступать к работе, — ковырнув мыском кеда гравий, я посмотрел на него, стараясь скрыть волнение в голосе.

— Да оставайся, накормим тебя. А после уж обсудим порядок ведения проката. Всякие там есть нюансы.

— Ну конечно, оставайся, Джон. На десерт вишнёвый пирог, — поддержала его Пруденс.

— Не из разморозки, — подчеркнул Миллс с гордостью. — Тесто сама делает, во как.

Я, весь в сомнениях, мельком глянул на форд. Затем кивнул: Том тут большой босс. И мы втроём пошли в сторону крыльца. Неудобно будет по ночи искать ночлег, а спать в машине больше нельзя, но я просто не знал, как отмазаться: это испортило бы наши едва разворачивающиеся доверительные отношения.

В настоящем доме я не был ни приглашённым гостем, ни жильцом уже примерно тысячу лет, судя по ощущениям. В срубе пахло деревом, жареной курочкой, варёным картофелем, сладким песочным пирогом, мыльными пузырями (или стиральным порошком?) и скотчем, которого смачно плеснул себе мистер Миллс, стоило переступить порог. После на него сразу же налетели два мальчугана — лет семи-девяти, очень похожие как друг на друга, так и на родителей.

Малькольм, один из сыновей, быстро схватил меня за руку и потащил в гостиную, показывать новую приставку. Я успел вполглаза осмотреться: мягкие коричневые диваны и кресла куплены явно комплектом, хороший цветной телевизор, на каминной полке — несколько семейных фотографий и статуэтка орла. Пара книжных шкафов. Пыль с поверхностей, конечно же, стёрта: Прю должна быть идеальной домохозяйкой и образцовой женой главного человека города. Ничего криминального: всё как у обычных зажиточных американцев.

— Вау! Нинтендо 64! — я не смог сдержать возглас восторга, увидев сияющие, ещё не убитые частым пользованием джойстики. У меня приставки никогда не было, зато были игровые автоматы в центре, но это всё равно не то. …Блин, Нинтендо!

— Ага, на день рождения подарили, — Малькольм чуть вздёрнул подбородок, но я сразу понял, что он не зазнайка по натуре: у него просто нет компании. Его брат, Чарли — поклонник активных игр, и прямо сейчас он демонстрировал свои навыки владения футбольным мячом, угрожая вазам, телеку, фарфору за стеклом и люстре. Ну, и нашим головам в том числе.

— Классно тебе, — кивнул я и воспользовался предложенным мне правом выбрать игру. “Супер Марио”. Все остальные названия были знакомы только по журнальным обзорам: как в них играть я представления не имел, и малолетка Малькольм запросто надрал бы мне задницу.

На месте усидеть было трудно: хотелось ходить по комнате с джойстиком, ёрзать, вскрикивать и недовольно ругаться на препятствия. Усатый персонаж в синем комбинезоне то и дело напарывался на препятствия, падал в ямы, а кнопки иногда реагировали не оперативно.

Минут через двадцать Пруденс всё же настояла на том, чтобы все “дети” собрались в столовой к ужину. Это слово меня зацепило. Не потому, что я считал себя полноценным взрослым, а потому, что я сам на него… повёлся, без промедлений отложив пульт управления и встав с кресла первым. Тут же меня охватило странное ощущение: неужели я настолько истосковался по обычному проявлению доброты? Неужели мне действительно всегда так сильно не хватало родителей и всякой бытовой мишуры?

Стол укрывала голубая скатерть, под каждой из пяти тарелок лежала накрахмаленная белая салфетка. Вилки с ножами. Для нас с малышнёй — выпуклые низкие стаканы, на высокой ножке — для Прю. Иисусе, да это какой-то, нахрен, королевский приём. Вряд ли я вспомню, в какой руке держать злосчастный нож, — придётся повторять за старшими.

К счастью, обошлось хотя бы без молитвы, потому что её я тоже не помнил (мама никогда не была адептом религии — это если мягко; если жёстко — …я не люблю материться), и потому, что запахи разбудили вполне реальный зверский голод.

От нормальной свежей еды даже голова закружилась, а из глаз почти брызнули слёзы благодарности. Оказалось вполне клёво никуда не бежать, фоном слушать пусть и чужую, но мерную семейную болтовню с пререканиями и добродушными подколами. Не знаю, зачем им, на их островке полной идиллии, понадобился я. Может, им нравится быть родителями, а я своим видом беспризорника воззвал к их инстинктам. Думать о страшных подводных камнях всей этой истории не хотелось — и я не думал.

Энрике всегда говорил: “У каждого человека есть право на мягкий хлеб, тёплую постель и свободу слова”. Мама на это только хмыкала, мол, мы не в том мире живём, окстись, справедливости нет. И сегодня я просто верю в его слова без всяких там пессимистично-реалистичных против. Я — уже на пути.

Пришло время чая. Миллсы привыкли проводить его на террасе, и я организовал пацанов помочь отнести туда сервиз — сервиз! — с чашками, блюдцами, молочником и заварочным, блин, чайником. Последний год — да что там, последние лет четырнадцать, — я пил только липтон из одноразовых пакетиков.

— Так ты говоришь, Джон, приехал в Касл-Рок недавно? — спросила Пруденс, аккуратно придерживая пальцами крышку заварника. Её голос не выражал ничего, но я же не тупой: это «ничего» насквозь проедали любопытство и желание выяснить, не попался ли её муж на удочку мошенника. Она слишком долго сдерживалась — целый вечер — и не забрасывала меня расспросами.

Я выплетаю истории мастерски, так что скормить ей одну безобидную труда не составило:

— Пару дней назад. Мы с родителями живём в Пуэбло, но мне с ними не повезло, если честно. Они вообще меня не планировали, поэтому никогда и не занимались. Им хотелось путешествовать, хипповать, курить травку и всё такое, знаете, — вжившись в роль, я наблюдал неотрывно за выражениями лиц порядочных Миллсов-старших: миссис даже про чайничек в руках забыла, а мистер отошёл от стола и задымил сигаретой. Да я чёртов гений! — В общем, я с раннего детства на самовоспитании, типа того. В школе сейчас каникулы — и я приехал погостить к бабуле в Касл-Рок. Готовит она круто! Прям как вы, миссис Миллс.

Миссис Миллс, опомнившись и отсутствующе улыбнувшись, принялась за нарезание черри-пая. Кажется, в её голове никак не укладывалось: кто в здравом уме променяет ребёнка на грязную, разгульную жизнь. Но она слишком культурная, чтоб о таком возмутиться вслух.

— Я здесь останусь на лето. Бабуля у меня работающая, активная, так что постоянная помощь ей не нужна. А я подумал, что для меня это как раз классная возможность попробовать… быть взрослым. Ну, как вы. Ответственным за самообеспечение, или вроде. В общем, потом мы познакомились с мистером Миллсом, и я решил ловить удачу за хвост. Я был к любой работе готов. Мешки каждый день грузить — я бы грузил, никаких проблем.

Вовремя переиначил, прикусив язык: чуть не вырвалось “no problemo”, а Томас испанцев недолюбливает.

— Похвальное рвение, сынок, — Томас слегка хлопнул меня по плечу. Я кивнул, подавив внутренний бунт на это идиотское обращение. Взрослые мужики почему-то вечно его употребляют. Если бы сейчас от Миллса не зависела моя жизнь, я бы попросил так больше не говорить. Но мы помним: я — лишённый родительского внимания брошенный мальчишка, и мне очень нужно сочувствующее участие старших авторитетов. — Рынок труда в плачевном состоянии. Многим зубами приходится выгрызать место под солнцем. И вот что я скажу: ты точно далеко пойдёшь.

[ Daughter — Youth ]

Перевалило за восемь вечера. Чарли вовсю донимал Малькольма, постоянно норовя скинуть того с качели, то закручивая верёвки, то неожиданно дёргая за них. От падения на задницу Малька спасала только баранья геймерская упёртость, вроде той, что он показывал мне во время игры в “Марио”: он не впадал в пессимизм даже за полшага от смерти усатого чувачка в комбезе, а выжимал из последних секунд по максимуму. Мне показалось, что Чарли хочется тусоваться с братом, как с лучшим другом: носиться по участку, падать при защите своего мяча, счёсывая коленки, улюлюкать, дразниться и подначивать. Второй же опасливо относился к таким развлечениям и выбирал для себя предсказуемые и понятные, где вероятность риска была до смешного низкой.

Я наблюдал за ними сквозь редко-чернильные сумерки, сидя на нижней ступени и подперев себя руками о верхнюю. Меня так расслабило, нет, скорее — размазало от этой самой обыкновенной бытовухи, что аж в глазах защипало. У них, у всех четверых Миллсов, есть будущее. Пацаны однажды перейдут в старшую школу. Потом Пруденс поправит их галстуки для фотографии перед выпускным балом. Мистер Миллс наверняка закатит шикарное барбекю на этом самом заднем дворе, пригласив половину Эвергрина, чтобы с гордостью отпраздновать их с Прю победу: они вырастили достойных молодых людей и дали им пропуск в большой мир. Одновременно с едва оперившимися подростками их родители наверняка хорошенько надерутся бурбоном, сидром или вином, вспоминая дни собственной юности.

Всё это я сам не пройду никогда, но мне, как ни странно, не жаль. Наверное. Странные ощущения, вообще-то. Сложно определиться с оценкой, когда в твоё рождение заложили одну только цель: спасти человечество и подарить ему миллион ясных, безоблачных дней. И ты, с ней справившись, то есть, лишившись её, должен искать новую на обломках собственного мира.

Согрела меня вовсе не вторая порция чая — радость. Что не только у Миллсов, но и у остальных людей на планете впереди сотни событий и праздников. Процветёт любовь, зажжётся счастье улыбки. И прольётся, конечно, немало слёз, но горе проходит, а за ним всегда следует светлая полоса. Эта радость вытеснила собой назойливые мыслепоиски. Моя мать, Сара Коннор, всегда боролась за новые рассветы. Она знала, во имя чего однажды скорее всего придётся стать жертвой: эти рассветы должен кто-то встречать.

— Спасибо за ужин, миссис Миллс. И за рецепт. Бабуля точно перепишет его в свою книжечку, когда уболтаю её испечь пирог, — сказал я и потряс в воздухе вырванным из блокнота листиком, беспечно улыбаясь: надо следовать сценарию до конца.

Пруденс ахнула — и я угодил в объятия. Коротко засмеялся, хотя, вот честно, господи, мы же не родня. Ну сколько можно меня трогать? Спасибо, что хоть за щёки не треплет.

— Давай, Джон, осторожней на дорогах. Послезавтра жду тебя в восемь тридцать.

— Да, сэр. Я не подведу.

Малькольм дал мне “пять”, красиво, с размахом, а Чарли вцепился обеими руками, блокируя мои, и не хотел отпускать, пока мистер Миллс его настойчиво не оттащил.

Из окна своего форда я добродушно помахал рукой людям, которые впустили незнакомца в свой роскошный дом. Я же в самом деле бродяга, уверен, это за милю видно: немытые волосы, пятна на кофте, стоптанные кеды с отклеивающейся подошвой. А они не побрезговали. Накормили, приняли за своего, выдали подработку. Просто потому что могли. Им не было жалко делиться тем, что у них самих в полном достатке. Моя мама всегда держалась тех же принципов, а ей постоянно попадались всякие недоумки. С Миллсами она бы не подружилась: посчитала бы их напыщенными, слишком чистенькими и вообще расслышала бы ханжество в разговорах. Но она бы точно обрадовалась, узнав, как быстро мне, потерянному, нашлась помощь. …Только сначала приказала бы Железному срочно пробить их по базе.