The final fire of a fallen star | Последний огонь упавшей звезды (гет)

В своей комнате аккуратно раскладываю перед собой вырезки из архивных записей Пророка. Каждая статья — это еще один кусочек мозаики, еще один взгляд на человека, чье имя я даже мысленно произношу с благоговением.

«Тринадцатое мая. Захват деревни Элдерхолм» — записываю я в специальный журнал, поправляя манжеты рубашки перед тем, как сделать следующую пометку. На фоне вечернего света, скользящего по пергаменту, рассматриваю колдографию из газеты: высокая фигура уверенно движется по магической улице, сопровождаемая свитой. В жалкой газетёнке пишут об этом, как о каком-то преступлении, но только избранным дано понять — это освобождение. Освобождение от гнета маггловской грязи, которая за последний век заполонила все вокруг.

Каждый вечер я дополняю досье новыми данными. Сегодня добавлю информацию о нападении на семью Годвинтер — они отказались присоединиться к Очищению. Это старые газеты, еще со времен Первой Магической, ведь они не напишут об этом сейчас. Мало кто знает, что Он вернулся.

На очередном листе пергамента составляю список причин, почему именно мне суждено служить Ему. Он содержит ровно семь пунктов. Каждый вечер я его перечитываю, совершенствуя формулировки. Иногда добавляю новые детали, иногда убираю лишнее. Это мой личный ритуал, приближающий меня к безупречности.

В верхнем ящике письменного стола хранится коллекция значков и эмблем, связанных с Его движением. Я разложил их по порядку: от самых простых до тех, что носят приближенные. Мой палец медленно скользит по холодному металлу черной метки — символу, который вскоре украсит мою собственную руку.

«Если бы только отец дожил до этого дня...» — мысль обрывается, я не даю собственному разуму ее закончить. Вместо этого я достаю нотную тетрадь и начинаю играть мелодию, которую сочинил в честь Лорда.

Музыка всегда была моим убежищем. Когда слова теряют смысл, когда мысли осыпаются прахом, остаётся только музыка. Она говорит то, что я не могу выразить. Рыдает, когда я не могу позволить себе слёзы. Ликует, когда радость кажется недосягаемой.

Виолина вздрагивает под моим смычком, выпуская первую ноту — она тянется, дрожит, словно живое существо, и растворяется в воздухе. В этом звуке есть что-то почти болезненное. Мой палец скользит по грифу, вытягивая из инструмента глубокие, насыщенные звуки. Я закрываю глаза, позволяя течению гармонии овладеть мной полностью. Скрипка плачет и торжествует одновременно, переплетая музыкальные фразы в заклинание верности.

Летящие ноты прерывает звон. Семь ударов. Как по команде, я опускаю скрипку и смотрю на циферблат старинных часов. В комнате темнеет — закат окрашивает стены в кроваво-красные тона.

Спускаюсь вниз, стараясь ступать бесшумно, хотя каждая ступенька отзывается эхом в пустом доме. Критчер возится у камина, поправляя давно уже безупречно сложенные полена.

— Где матушка? — мой голос звучит слишком резко в тишине дома.

Критчер вздрагивает, словно я поймал его за чем-то запретным. Его огромные глаза блестят в полумраке комнаты, отражая тусклый свет камина. Вина застилает глаза. Домовой эльф тоже страдает от потери хозяина, я не должен быть с ним так груб.

— Прости, Критчер. Где матушка? — повторяю я вопрос, на этот раз мягче, но все так же четко артикулируя каждое слово. Каждую букву. Я не люблю повторяться больше трех раз. Три — уже предел терпения.

— Госпожа ушла по делам, молодой хозяин Регулус, — отвечает Критчер, понизив голос до шелестящего шёпота.

Я киваю, принимая ответ, но внутри что-то шевелится. Матушка редко выходит в последнее время.

Тик-так. Семь шагов до дивана, семь секунд на размышления.

Не спрашиваю, куда именно она отправилась. Я слишком хорошо воспитан, чтобы требовать того, что не положено. Тем более, Критчер сразу бы сказал, если бы знал.

— Спасибо, Критчер.

Эльф поклонился и бесшумно исчез в глубинах дома, а я остался сидеть в полутёмной гостиной. Красные отсветы камина рыжими всполохами плясали по стенам, создавая иллюзию движения. На мгновение мне показалось, что брат стоит в дальнем углу комнаты, как в ту ночь, когда я видел его в последний раз. Его силуэт растворился, едва я моргнул.

В груди болезненно сжалось.

Я резко поднимаюсь и быстрым шагом устремляюсь к лестнице. Семь ступеней вверх — немного повело, и я хватаюсь за холодные, гладкие перила, стараясь удержать равновесие, чтобы добраться до кабинета отца. Из ящика стола достаю старый серебряный перстень наследника с выгравированным гербом Блэков, который Сириус так небрежно бросил прямо под ноги матери. Головокружительная тяжесть фамильного долга обрушивается на плечи. Я смотрю на отражение в зеркале — на молодого человека с усталым взглядом.

Сириус отказался от всего этого как от старой одежды, как от чего-то, что ему не подошло по размеру — и я всё ещё не знаю, завидую ли ему за эту свободу, или ненавижу его за то, что он сбежал, оставив меня на растерзание собственным демонам.

Иногда я тоже думаю: вот бы разбить всё к чёрту. Выбить окно, крикнуть что-то неприличное, подняться над этим домом и улететь без цели, без ориентирa, без каких-либо обязательств. Смог бы я дышать легче? Или просто задохнулся бы в безвременье, потеряв и себя, и семью, и память рода?

Отражение в зеркале не даёт ответа. Оно смотрит на меня с молчаливым упрёком — за то, что вообще задумался о подобном. Я знаю, что никогда так не поступлю — успокаиваю я и его, и самого себя, что, в сущности, одно и то же.

Я останусь.

Буду выполнять свой долг, носить кольцо, сидеть за отцовским столом, писать аккуратным почерком письма. Я буду тем, кого ждут портреты на стенах и фамильные традиции. Тем, на кого можно положиться, кому можно доверить наше благородное имя.

Камень за камнем, слово за словом, я сам себя замуровываю в этот дом. И, возможно, в этом есть какое-то искажённое утешение: когда всё вокруг рушится, структура — это единственное, что спасает от безумия. Усталость от предсказуемости — это плата за то, что у тебя есть опора.

Тишина дома сгущается, как чернила, разлитые по пергаменту. Я кладу перстень обратно в ящик, прикрываю его с тихим щелчком — звуком, похожим на защёлку клетки.

Я возвращаюсь в свою комнату. Газетные вырезки, нотная тетрадь, аккуратные ряды книг, идеально сложенная одежда — всё на своих местах. Всё, как должно быть.

За окном ночь уже вступила в свои права, и звёзды, холодные и далёкие, смотрят на меня сквозь стекло. Они видели тысячи таких, как я. Тысячи тех, кто клялся служить. Тысячи тех, кого предали.

Я гашу свет. Только часы отсчитывают секунды. Только звёзды глядят сверху вниз.

Тьма принимает меня без вопросов.