Украденный танец (гет)

Пожалуй, Орсон был прав: Мон Мотма и впрямь слишком давно не была в местах, подобных этому элитному клубу. Их встретили так, будто они являлись правителями планет где-нибудь на Внешнем кольце. Почет, уважение, льстивые улыбки персонала. Мон опасалась, что их маскарад будет воспринят как нечто нелепое, однако каждый из гостей носил подобную маску. Разных цветов, фасонов, оставляющую открытой нижнюю или верхнюю часть лица, и все еще оставаясь в рамках анонимности.

Орсон провел ее через несколько палуб станции: сабакк, дежарик, казино... Ее не заинтересовал ни один из этих залов, и тогда они остановились на одном из ярусов, свободных от игр. Здесь была роскошная сцена, на которой томно извивалась вокруг микрофонной стойки скудно одетая певица-тви'лека, голографические образы вокруг нее сменяли друг друга в соответствии с тематикой песни. Мон даже остановилась, залюбовавшись, и заметивший это Орсон тут же предложил занять один из пустующих столиков.

После первого бокала чего-то невероятно крепкого Мон все еще чувствовала некоторую зажатость и смущение, но вот Орсон угостил ее сигаретой с чем-то приторно-сладким, совсем не похожим на привычную табачную горечь, и в теле неожиданно появилась легкость, а в голове наконец образовалась блаженная пустота: никаких мыслей о том, что она провалила свою роль порядочной жены, хорошей матери и даже верной союзницы для соратников. Ничего.

Она просто отказалась чувствовать вину за все это. Впервые освободилась от гнета ожиданий окружающих. Здесь, совсем рядом с ней, был Орсон, который никогда и не ждал от нее стоических подвигов. Его синие глаза сверкали в прорезях голографической маски, словно драгоценные камни. Если бы Мон уже не была пьяна, она непременно заметила бы, каким изучающим, слишком уж внимательным был его взгляд, но она уже весело смеялась над шутками богатого толстопуза за соседним столиком, щебетала с его спутницами и не чувствовала никакого стеснения. Орсон обнимал ее за талию, прикуривая для нее очередную тонкую сигарету, на этот раз с резким и горьким травяным вкусом, но Мон даже не успела возмутиться — он увлек ее поцелуем, глубоким и жадным. Кожу лица покалывало искорками статики от соприкоснувшихся масок, на губах Орсона почему-то вновь ощущался тот сладковатый вкус, от которого кружило голову, и Мон позабыла о неприятно-горькой сигарете с черным фильтром, полностью погрузившись в ощущение блаженной легкости бытия.

Все казалось ей забавным и слишком ярким. Она дышала полной грудью, смеялась, когда было смешно, и вновь принимала пьянящие наркотиком поцелуи спутника. В какой-то момент в зале стало темно, а единственным освещением остались голографические языки пламени по краю сцены. Солистка-тви'лека, облаченная в непристойный, возбуждающий наряд, глубоким грудным голосом затянула волнующую песню о несчастной, невзаимной любви, ранящей сердце и душу, а Мон Мотма узнала этот мотив — компарелла! Танец, считающийся непристойным во всей Галактике. Слишком откровенный, позволяющий мужчине быть хозяином положения, а женщине — ощутить себя его пленницей. И, несмотря ни на что, компареллу танцевали во всех заведениях от кореллианских кантин до корусантских клубов. На песчаном Татуине, в душных залах тропической Родии, на холодных площадках Валлта — всюду звучал знакомый ритмичный мотив, а на множестве языков — песня о запретной страсти.

Заметив ее интерес и оживление, Орсон встал, потянув Мон за собой к самой площадке. Она еще отстраненно понимала, что не должна этого делать, но тело уже полностью подчинялось тому, кто так сладко целовал и уверенно вел ее в танце. Мон чувствовала его власть и вожделение. Такое же, что сжигало и ее разум, замутненный спайсом, изголодавшийся по ласке и вниманию. И было нечто неуловимо знакомое в том, как они двигались вместе. Так слаженно, будто всегда только и делали, что танцевали компареллу.

Мон прикрыла глаза, наслаждаясь жаром, объявшим все ее существо. Канули в забвение одинокие холодные ночи. Только эти сильные руки, поддерживающие, ласкающие... Всего один раз за всю жизнь Мон Мотма танцевала этот танец. Это было в канун ее шестнадцатилетия. И свадьбы с Перрином. В тот день, измученная сомнения и страхами, она сбежала с репетиции собственной свадебной церемонии, чтобы напиться пьяной в какой-то кантине и танцевать с красивым парнем под все тот же мотив.

Мон даже не видела другие пары, танцующие рядом. Она чувствовала себя так странно легко, будто вернулась в собственное прошлое, получила еще один шанс ощутить юношескую легкость и бесшабашность. Это дурманило сильнее спиртного, кружило голову, и не только от спайса... В крови Мон словно возникали пузырьки шампанского и взрывались эйфорией прямо в мозгу. Жаркое дыхание Орсона опалило ее висок. Он прижал ее к себе, обнимая так, будто имел на это право. Будто Мон и впрямь принадлежала ему, и в эти мгновения, пока звучала музыка и пульс заполошно бился с нею в унисон, она была на это согласна.

То, что случилось после, вспоминалось отдельными отрывками и фрагментами, яркими вспышками в горячечном бреду. И Мон стонала, упиваясь его ласками, распаленная, жадная до прикосновений. Спайс обострил все ее чувства, Мон воспринимала все слишком, болезненно ярким, и в этом тоже было нечто особенное. Орсон играл с ее телом, искусно подводил к самому краю острого, до боли, наслаждения, и Мон, совершенно разбитая, проигравшая в этой битве, могла лишь счастливо вскрикивать, полностью отдаваясь ему через боль и удовольствие, безжалостно хлеставшие ее тело. Сколько длилось это наваждение? Она не могла сказать. Тело трепетало, стонало от сладкой муки, а Орсон не сводил с ее лица взгляда — пылающего, дикого. Его зрачки в аквамариновой глубине радужки казались пульсирующими гравитационными колодцами, и Мон проваливалась в них, содрогаясь от очередного оргазма.

Обессиленная, она лежала на смятых простынях, с ленивой негой следя за тем, как Орсон возвращается в постель с двумя бокалами виски и пачкой сигарет. Ее до сих пор потряхивало, и в голове смешались два танца — прошлый и настоящий. Приняв бокал и сделав первый глоток обжигающе холодного виски, Мон смотрела, как Орсон напротив делает то же самое, и вдруг... Она замерла, удивленная и смущенная одновременно.

— Орсон... Так это был ты?! Тогда, почти тридцать лет назад! Ты — тот парень, что танцевал со мной компареллу!

— Думал, ты никогда не вспомнишь, — с издевательским смешком ответил он, салютуя ей бокалом.

Мон, потрясенная до глубины души, воскликнула:

— Да как, по-твоему, я смогла бы?! Нам было по шестнадцать, я была пьяной и мало что понимала в тот вечер.

— Ну, а я тебя узнал сразу, — пожал плечами он. — По сути, ты почти и не изменилась: все такая же красивая, одинокая и несчастная.

— Будто ты охренеть как счастлив! — не удержавшись, парировала она, задетая его словами.

Орсон задумался, качнул бокалом, вслушиваясь в звон столкнувшихся кубиков льда. Потом, усмехнувшись, сказал:

— А знаешь, ты права. Когда твой партнер вот уже несколько лет мечтает увидеть твое имя в некрологе... Вряд ли это можно назвать удачно сложившейся личной жизнью.

Мон передернула плечами. Пожалуй, вынести безразличие Перрина было проще, чем неприкрытую ненависть. Прежде чем она взвесила свои слова (все еще мешал проклятый спайс!), Мон протянула:

— И как ты до сих пор не сошел с ума?

— О, боюсь, я уже давно и безнадежно спятил.

Их бокалы хрустально зазвенели, столкнувшись в неутешительном салюте, и Мон удержала слова сочувствия. В конце концов, они оба заслужили то, что имели. Но одно не давало ей покоя, и, с немалой долей возмущения, Мон спросила:

— Но какого криффа, Орсон? Как мы вообще смогли встретиться в том месте и в то время?

— Все до смешного просто. — В голубых глазах Орсона мерцало лукавство. — Мы оба сбежали. Ты — с подготовки к свадьбе, а я — со скучных лекций по архитектурным особенностям Чандриллы. Знаешь, нас, студентов Академии, частенько возили с Брентаала по планетам сектора. В основном по музеям. А что может быть скучнее?

— Возможно, тебе и не следовало их пропускать, — поддела Мон, но Орсон только фыркнул:

— Я никогда не был порядочным и послушным, как ты. Так вышло, что мы снова сбежали, Мон. И, боюсь, этот раз станет для нас последним.

Что-то в его голосе заставило Мон Мотму насторожиться. Что-то глубокое, словно отчаяние или тоска по чему-то несбывшемуся.

— Что ты имеешь в виду?

Да, она задала этот бесполезный вопрос, ведь в душе уже и сама знала на него ответ. Остановившимся взглядом он смотрел на свои руки, будто надеялся найти в ладонях карту с выходом из лабиринта. Через силу сказал:

— Война уже идет, Мон. Гражданская война. И я уже не смогу избежать последствий некоторых решений.

Мон глубоко вздохнула, словно перед прыжком в ледяную воду, и осторожно спросила:

— Что, если... Если вдруг окажется, что мы — по разные стороны баррикад. Станешь ли ты моим союзником, Орсон?

Он медленно поднял на нее взгляд. Мука и отчаяние светились в голубых глазах. Медленно отрицательно покачал головой.

— Могу лишь обещать, что сделаю все от меня зависящее, чтобы ты не страдала.

Мон понятливо кивнула, принимая эту правду. Потому что он действительно не лгал, и это освобождало их обоих в этой пытке неопределенностью. Испытывая огромное облегчение от обоюдных признаний, Мон обессиленно рухнула на простыни и, горько улыбнувшись, произнесла:

— Как хорошо, что не придется выбирать, правда?

Он согласно кивнул и лег рядом. Мон чувствовала уютное тепло его тела, сильные объятия, а в мозгу билось тревожное: только бы успеть. Успеть увидеть, как Восстание набирает мощь и представляет реальную опасность для Империи. Успеть закончить все дела до того, как за ней и ее близкими придут офицеры ИСБ. Успеть увидеть Орсона в последний раз и надеяться, что он сдержит свое обещание, потому что сама Мон Мотма никогда не сможет гарантировать ему легкую смерть.

Она не заметила, как вновь погрузилась в наркотический дурман, а очнулась уже на борту своей яхты. За иллюминатором успокаивающе светились луны Корусанта.

ЭПИЛОГ

Рампа шаттла опустилась, и Мон Мотма, щурясь от яркого света, бьющего прямо в лицо, сошла на серый пермакрит посадочной площадки на Скарифе. Бывшая имперская база Цитадель, а ныне просто туристический объект был готов к приему высоких гостей из столицы: по обе стороны от рампы выстроились пилоты, инженеры и обслуживающий персонал. Скорее для красивой картинки в СМИ, чем из действительного уважения к гостям. Но приличия прежде всего, и Мон Мотма радушно улыбнулась комитету по встрече. Ее заверили, что крайне рады этому визиту, согласованному еще год назад. Ведь сейчас, спустя десять лет после пресловутой "победы" над Империей, крайне важно напомнить всем жителям Галактики, ценой каких усилий и жертв далась эта самая победа.

Мемориал в память о погибших воинах Новой Республики находился не так уж далеко от приземистых строений базы. К нему вела стройная аллея пальм, высаженных уже после ужасных событий, разыгравшихся в этом тихом, курортном уголке планеты. Пафосный обелиск, на гладком мраморе которого были увековечены имена героев, возвышался над гостями, бросая на Мон тень. Она стояла, не вслушиваясь в торжественные речи, отрепетированные и заученные ее же заместителями. Мон сама их писала и помнила наизусть. Что-то из сказанного было правдой, но большая часть — беззастенчивой ложью и лестью. Ведь не случилось чистой, правильной победы, о которой они все так мечтали и ради которой погибали вновь и вновь. Обезглавленная Империя подыхала в мучениях, и эти судороги выражались в новых конклавах военачальников, союзах и альянсах уже против победителей. Снова гремели на улицах городов взрывы, теракты уносили жизни... Будто ничего не изменилось, просто плюс превратился в минус. Впрочем, уже никто не станет проверять, как все было на самом деле.

После унылой, затянутой церемонии, когда все обязанности были выполнены, а почести справлены, гостей из столицы пригласили на банкет в честь памятной даты, но Мон отказалась, сославшись на то, что хочет побыть в одиночестве. На откровенно удивленные взгляды пришлось пояснить, что многих из "героев" она знала лично и ей нужно время, чтобы почтить их память без назойливо кружившихся вокруг камер.

Причуду канцлера Новой Республики, конечно же, удовлетворили. От почетного сопровождения Мон тоже отказалась: кого ей опасаться здесь, на райском островке посреди мелкого тропического океана, десятилетие спустя после сражений? И ее наконец-то оставили в покое.

Под ногами шуршал белый каленый песок — Мон сошла с туристической дорожки, ведущей к мемориалу, и неспешно двинулась к побережью. Было немного неудобно, и она, поколебавшись, все же сняла мягкие мокасины. Стопы ощутили нежную прохладу мелкого морского песка. Она помнила по голофильмам, что изначально рельеф острова был иным и здесь росла высокая трава, но экологическая катастрофа изменила все. Башня Цитадели, к которой она шла, находилась раньше в центре острова, а теперь обугленным, искареженным остовом высилась на самом берегу подступившего океана.

Чувствуя, как между пальцами ног просачивается влажный песок, Мон думала над тем, как она устала. Смертельно устала от той власти, что внезапно обрушилась на нее со смертью Императора. Со временем она даже начала понимать Палпатина, который крайне редко показывался на публике, предпочитая оставаться в спокойном уединении собственных покоев. Подобная роскошь Мон Мотме точно не снилась. Она с ужасом приняла тот факт, что ненавидит наглых надоедливых репортеров, заседания Сената, на которых ей приходилось доказывать свою точку зрения еще яростнее, чем прежде... Устала от косых, злобных взглядов обычных горожан. Они открыто осуждали и обвиняли ее, ведь раньше они жили в так любимом ими Мире и Порядке, где было все понятно и просто, а она, Мон Мотма, выбила из-под их ног опору, и теперь все они — да вся Галактика! — беспомощно барахтались в болоте разрушенной, но так и не перестроенной системы.

Неуверенность. Вот то слово, которое ярко отражало весь этот долгий, мучительный десятилетний период. Нельзя быть уверенным ни в чем. За своей борьбой Мон, как оказалось, слабо представляла себе будущее. Ей виделось спокойное благополучие Старой Республики, однако реальность разочаровывала. Империя рухнула, но восстановления старых республиканских порядков никто не захотел. Анархию еще как-то сдерживали вчерашние соратники, но и они все чаще творили произвол на местах и в соответствии с собственным видением порядка.

Они не были к этому готовы. Мон Мотма не была готова. И теперь она малодушно мечтала сбежать от той ежедневной горы проблем, что ей приходилось тащить на своих плечах под злорадными взглядами тех, кого Империя вполне устраивала. И, по жуткой иронии судьбы, уже не было на этом свете никого, кто мог бы снова украсть ее у всех проблем. Лихо, легко, в ярком всполохе белого плаща...

На Скариф ей удалось выбраться с трудом. Ее не хотели отпускать ни союзники, ни враги. Всем была удобна ее клетка, а Мон хотела лишь одного — сбежать. Да, она так и не научилась жить так, чтобы не сожалеть каждый гребаный день из этого проклятого десятилетия. А ей на самом деле так мало было нужно — просто побыть в одиночестве. Просто вдохнуть воздух полной грудью. Постыдная правда жгла изнутри — на самом деле ей было плевать на героев. Плевать на их подвиги. Она здесь для того, чтобы вспомнить о Нем. О том, каким он был: невыносимым, грубым, язвительным... Ласковым, понимающим, остроумным.

Мон шла по береговой линии, и ее стоп вкрадчиво касались теплые воды прибоя. Планета справилась, зарастила раны. Вот бы Мон умела так же! Даже отсюда над пальмами была видна верхушка монумента, и впервые Мон ощутила горькую зависть к тем, кто оказался похоронен в той братской могиле. Счастливые. Их семьям есть куда вернуться, чтобы почтить память павших близких. У Мон Мотмы не осталось ничего на память об Орсоне. Ничего, что можно было бы похоронить. Только прах и пепел.

Она видела запись. Нечеткую, с одного из истребителей. Белая фигура на верхней платформе башни Цитадели. И зеленый столб огня, обрушившийся на нее секундой позже. Он погиб стоя, как и полагается офицеру, и Мон была рада, что он не мучился.

Ладонь легла на серые металлические плиты башни. Цитадель упрямо стояла, пусть и искалеченная выстрелом суперлазера, бросала вызов небесам, щерясь металлическими осколками. И Мон решила, что это — достаточно величественный памятник, хранивший в своих недрах эхо его шагов, звук его голоса. И это было лучше, чем ничего.

Мон стояла, все еще прижимая ладонь к нагретому за день металлическому боку башни. Хотелось плакать, реветь, словно обманутой девчонке, но глаза оставались сухими. Мон уже давно не плакала. Целых десять лет. Совсем скоро она оставит свою ношу тем, кто был злее и моложе. Возможно, это будет Лея Органа. Или Борск Фей'Лиа. Уже неважно. Эти двое яростно сражались друг с другом за право быть первым в гонке за властью. И было одно, что Мон действительно хотела бы им сказать. Иногда так больно и горько быть той, кто успел первой.