Стихийное Бедствие Volume 1: Тень Винодела (гет)

Утро в кабинете Алекса Воронова было пропитано запахом кофе и горькой правдой, которую он вырвал из дневника Марка Вересова. Подделка вин, шантаж, угрозы — мир винодела оказался таким же мутным, как осадок в старой бутылке. Имя Виктора Лебедева, конкурента Марка, всплывшее в записях, горело в его мыслях, как красный флаг. Лебедев знал о темных делах Вересова, и его жажда мести, о которой он говорил в ресторане, теперь казалась не просто словами. Алекс чувствовал, что этот человек — либо ключ к разгадке, либо очередной тупик, и он не собирался терять время. Елена осталась в поместье, ее образ — смесь уязвимости и тайны — преследовал его, но он отмахнулся от мыслей о ней. Поцелуй в гостиной был ошибкой, и он не мог позволить чувствам затуманить разум.

Алекс надел свое поношенное пальто, поправил слегка взъерошенные темные волосы и вышел в город. Его седан, скрипя, пробирался через утренний трафик к винодельне Лебедева — "Серебряная Лоза", расположенной на окраине, где холмы уступали место промышленным зданиям. В отличие от роскошного поместья Вересовых, это место выглядело как крепость: современные стеклянные корпуса, стальные ворота, камеры наблюдения на каждом углу. Здесь не было романтики виноградников — только холодная эффективность бизнеса. Воздух пах металлом и химикатами, а не землей и вином, и это сразу насторожило Алекса. Лебедев играл в другую игру, и она пахла деньгами, а не страстью.

В приемной его встретил охранник, чей взгляд был таким же стальным, как ворота. После короткого звонка Алекса проводили в офис на верхнем этаже, где стеклянные стены открывали вид на производственные цеха внизу. Виктор Лебедев стоял у окна, держа в руке бокал с вином — белым, почти прозрачным, в отличие от рубиновых оттенков, которые предпочитал Марк. Ему было около сорока пяти, с квадратной челюстью и короткими темными волосами, тронутыми сединой. Его костюм был безупречен, но глаза — холодные, как лед, — выдавали человека, который не прощает ошибок. На столе перед ним лежали папки с документами, а рядом — бутылка с этикеткой "Серебряная Лоза, Совиньон Блан, 2023". Современность и расчет — вот что было его визитной карточкой.

— Воронов, — сказал Лебедев, не оборачиваясь. Его голос был низким, с легкой хрипотцой, как будто он привык отдавать приказы.

— Вы настойчивы. Я думал, наш разговор в ресторане был исчерпывающим.

Алекс сел в кожаное кресло напротив стола, не спрашивая разрешения. Он достал зажигалку и щелкнул ею — щелк-клац — просто чтобы вывести Лебедева из равновесия.

— Вы сказали достаточно, чтобы меня заинтересовать, — ответил он, его серые глаза внимательно следили за реакцией конкурента.

— Марк обманул вас с партией вина. Вы угрожали ему судом. Но я думаю, вы не остановились на юристах. Так что скажите мне, Лебедев, насколько далеко вы зашли, чтобы наказать его?

Лебедев медленно повернулся, его губы изогнулись в тонкой улыбке, но глаза остались холодными. Он поставил бокал на стол и сел, скрестив руки.

— Вы прямолинейны, — сказал он.

— Это почти забавно. Но вы ошибаетесь, если думаете, что я бегаю по виноградникам с ножом. Марк был проблемой, да. Он украл у меня сделку на пять миллионов, но я не из тех, кто марает руки. У меня есть другие способы.

Алекс прищурился, чувствуя, как воздух в комнате становится тяжелее. Он достал блокнот, но не стал открывать его, просто держал в руке, как оружие.

— Например? — спросил он.

— Потому что я знаю, что Марк подделывал вина. И вы знали об этом. Это ведь вы были тем, кто "знал", о ком он писал в своем дневнике, верно?

Лебедев замер, и его улыбка на миг исчезла, но он быстро взял себя в руки. Он взял бокал, сделал глоток и сказал, глядя куда-то мимо Алекса:

— Вы нашли дневник. Интересно. Да, я знал, что Марк играет нечестно. Он подменил партию Бордо, которую я купил для клиента. Я потерял лицо, а в нашем бизнесе это хуже, чем потерять деньги. Но я не убивал его, если вы это хотите услышать. Хотя... — Он сделал паузу, и его взгляд стал острым, как лезвие.

— Я знаю, кто мог.

Алекс наклонился ближе, его цинизм уступил место охотничьему азарту.

— Имена, Лебедев. Не тратьте мое время.

Лебедев усмехнулся, но в его смехе не было тепла. Он открыл ящик стола, достал тонкую папку и бросил ее на стол.

— Взгляните, — сказал он.

— Это переписка Марка с неким Константином Тереховым. Он был его... скажем, посредником на черном рынке. Марк продавал подделки через него, но Терехов хотел больше — контроль над всей операцией. Они ссорились, и Терехов не из тех, кто отступает.

Алекс открыл папку, пробежал глазами письма. В них были намеки на сделки, угрозы, упоминания "Крови Лозы" как чего-то, что Терехов требовал. Константин Терехов — новое имя, новая фигура. Он записал его в блокнот, чувствуя, как пазл становится сложнее.

— Почему вы даете мне это? — спросил он, глядя на Лебедева.

— Хотите отвести подозрения от себя?

Лебедев пожал плечами, но его глаза были цепкими, как у ястреба.

— Потому что я не хочу, чтобы меня втянули в это дерьмо. Марк мертв, я уверен. И если вы найдете Терехова, то, возможно, узнаете, кто его прикончил. Но будьте осторожны, Воронов. Терехов — не просто делец. Он опасен.

Алекс кивнул, закрывая папку. Он встал, но прежде чем уйти, бросил взгляд на бутылку вина на столе.

— Ваш Совиньон, — сказал он.

— Не подделка, надеюсь?

Лебедев рассмеялся, но смех был холодным, как его вино.

— У меня свои стандарты, — ответил он.

— В отличие от Марка.

Алекс вышел из офиса, чувствуя, как напряжение спадает, но только на миг. В машине он открыл папку снова, перечитывая письма. Терехов был новым игроком, и его имя добавляло еще один слой к темному бизнесу Марка. Но что-то подсказывало Алексу, что Лебедев не был так чист, как хотел казаться. Его готовность поделиться информацией пахла расчетом, и Алекс знал, что должен проверить каждое слово.

Он завел двигатель, бросив взгляд на город, который расстилался перед ним — стеклянные башни, серое небо, мир, где деньги и власть диктовали правила. Марк Вересов нарушил эти правила, и теперь кто-то — Терехов, Росси, Лебедев или даже

Елена — хотел, чтобы его тайны остались похороненными. Алекс щелкнул зажигалкой — щелк-клац — и поехал обратно в свой кабинет, чувствуя, как правда становится все ближе, но и все опаснее. Он лишь надеялся, что сможет добраться до нее, прежде чем она доберется до него.

Городской рассвет был серым, как пепел, и Алекс Воронов чувствовал, как эта серость просачивается в его кости. Дневник Марка Вересова, расшифрованный лишь наполовину, лежал в кармане его пальто, но одна запись, найденная вчера, не давала ему покоя: "Если я исчезну, ищите в старом погребе у Черного Холма. Там правда." Эта строчка, написанная дрожащей рукой, была как маяк в тумане, и Алекс знал, что должен проверить ее, даже если это приведет к ответам, которые он не хотел слышать. Имя Константина Терехова, всплывшее от Лебедева, добавило новый слой подозрений, но сейчас интуиция подсказывала, что ключ к разгадке лежит в заброшенном погребе, о котором упоминал Марк. Елена осталась в поместье, и Алекс не стал ей звонить — ее реакция на дневник, ее недосказанность все еще грызли его, как ржавчина.

Он припарковал свой потрепанный седан у подножия Черного Холма, в получасе езды от города, где виноградники уступали место зарослям и заброшенным строениям. Погреб, о котором писал Марк, был частью старой винодельни, закрытой еще в восьмидесятых. Теперь это место выглядело как декорация к фильму ужасов: покосившиеся ворота, заросшие плющом, ржавые цепи на двери, запах земли и гниения, пропитавший воздух. Луна, еще видимая в утреннем небе, отбрасывала бледный свет, делая пейзаж еще более зловещим.

Алекс достал фонарик и нож, проверил, на месте ли зажигалка — щелк-клац — и подошел к двери погреба. Замок был старым, но кто-то недавно его вскрывал: царапины на металле блестели свежими. Он взломал его с помощью лома, найденного неподалеку, и дверь со скрипом поддалась, выпуская волну холодного, сырого воздуха. Запах был тяжелым — земля, плесень и что-то еще, металлическое, что заставило его пульс ускориться. Он включил фонарик, и луч света выхватил из темноты каменные стены, покрытые мхом, и ряды старых бочек, треснувших от времени.

Спустившись по шаткой лестнице, Алекс двигался осторожно, прислушиваясь к каждому шороху. Погреб был лабиринтом, с узкими проходами и низкими сводами, где паутина цеплялась за волосы. Он прошел несколько метров, когда луч фонарика упал на большую дубовую бочку в углу, стоявшую отдельно от других. Ее крышка была приоткрыта, и из щели тянулся тонкий, но отчетливый запах — не вина, а смерти. Алекс почувствовал, как горло сжимается, но заставил себя подойти. Он откинул крышку, и луч света осветил то, что он боялся найти: тело мужчины, скорченное внутри, с кожей, посеревшей от времени, и глазами, застывшими в пустом ужасе. Это был Марк Вересов.

— Черт, — пробормотал Алекс, отступая на шаг. Его желудок скрутило, но он заставил себя смотреть. Марк был одет в тот же костюм, что на фотографии в дневнике, но теперь он был пропитан темным, почти черным вином, которое смешалось с кровью. На шее виднелась глубокая рана, а рядом, в бочке, лежал нож с гравировкой — виноградная лоза, похожая на кулон Елены. Это была не случайность.

Алекс достал телефон и набрал номер детектива Картера, старого знакомого из полиции, с которым он иногда делился информацией. Он не доверял копам полностью, но знал, что без них не обойтись — место преступления требовало криминалистов.

— Картер, это Воронов, — сказал он, когда тот ответил.

— У меня тело. Черный Холм, старый погреб. Это Марк Вересов. Присылай своих, но тихо. Не хочу, чтобы пресса разнюхала раньше времени.

— Твою мать, Алекс, — проворчал Картер.

— Ты опять влез в дерьмо. Будем через двадцать минут.

Алекс повесил трубку и начал осматривать место, стараясь не трогать ничего лишнего. Бочка была старой, но внутри нее вино пахло свежо, как будто его залили недавно, чтобы скрыть следы. На полу он заметил следы ботинок — не его, слишком большие, с глубоким протектором. Кто-то был здесь до него, и этот кто-то не хотел, чтобы тело нашли. Он сфотографировал все на телефон: бочку, нож, следы, тело. Каждая деталь была уликой, и он знал, что они приведут либо к Терехову, либо к кому-то ближе — возможно, к Елене.

Полиция прибыла быстрее, чем он ожидал. Картер, мужчина лет пятидесяти с усталым лицом и сигаретой в зубах, вошел в погреб первым, за ним — криминалисты в белых комбинезонах. Фонари осветили помещение, и тени заплясали по стенам, как призраки. Картер посмотрел на тело, сплюнул и повернулся к Алексу.

— Ты везучий сукин сын, Воронов, — сказал он, затягиваясь.

— Как ты нашел его?

— Дневник, — коротко ответил Алекс, не вдаваясь в детали.

— Кто-то хотел, чтобы он остался здесь навсегда. Проверьте нож. И вино в бочке — оно свежее.

Картер кивнул, и криминалисты принялись за работу: фотографировали, собирали образцы, измеряли следы. Алекс стоял в стороне, наблюдая, как тело Марка вынимают из бочки и укладывают в черный мешок. Каждый звук — щелчок камеры, шорох перчаток — был как удар молотка, превращающий дело из исчезновения в убийство. Он чувствовал, как ставки растут, и его мысли вернулись к Елене. Нужно было сообщить ей, но как? И что она скажет, увидев нож с гравировкой, так похожей на ее кулон?

Он вышел из погреба, чтобы глотнуть воздуха. Небо над Черным Холмом было тяжелым, готовым разразиться дождем, и Алекс почувствовал, как холод пробирается под кожу. Он достал телефон и набрал номер Елены. Она ответила после второго гудка, ее голос был напряженным, как натянутая струна.

— Алекс? Что-то случилось? — спросила она, и он услышал, как она затаила дыхание.

— Елена, — сказал он, стараясь говорить ровно, хотя внутри все кипело.

— Я нашел Марка. Он мертв. Убит.

На том конце линии повисла тишина, а затем он услышал сдавленный всхлип. Ее голос, когда она заговорила, был надломленным:

— Где... где он?

— В заброшенном погребе, — ответил он.

— Полиция здесь. Елена, мне нужно, чтобы ты приехала. И... есть нож с гравировкой, похожей на твой кулон. Ты знаешь что-нибудь об этом?

Она ахнула, и он услышал, как что-то упало — должно быть, чашка или телефон. Ее голос стал почти шепотом:

— Нет... я не знаю. Клянусь, Алекс, я не знаю. Я еду.

Она повесила трубку, и Алекс остался стоять под серым небом, чувствуя, как мир вокруг сжимается. Нож, тело, вино — все это было частью игры, которую Марк проиграл. Но кто был за этим? Терехов, чье имя всплыло последним? Лебедев, с его холодной местью? Росси, с его загадками? Или Елена, чьи слезы могли быть правдой — или самой искусной ложью? Он щелкнул зажигалкой — щелк-клац — и посмотрел на погреб, где криминалисты продолжали свою мрачную работу. Правда была близко, но она была как вино в той бочке — темная, горькая и пропитанная кровью.

Город утопал в холодном дожде, и его серые улицы отражали настроение Алекса Воронова. Обнаружение тела Марка Вересова в бочке на Черном Холме превратило дело из исчезновения в убийство, и каждая улика — нож с гравировкой, свежее вино, следы ботинок — была как осколок стекла, режущий все глубже. Дневник Марка, его темные сделки, имена — Росси, Лебедев, Терехов — кружились в голове Алекса, но тень Елены Вересовой, ее слезы и поцелуй, не давали ему покоя. Он знал, что должен быть беспристрастным, но ее образ — зеленые глаза, дрожащие пальцы, кулон в форме виноградной лозы — цеплял его, как крючок. И все же нож, найденный рядом с телом, слишком напоминал ее кулон, и это совпадение пахло ложью.

Алекс вернулся в свой кабинет, где запах кофе смешивался с сыростью, пробивавшейся через старое окно. На столе лежали фотографии с места преступления, копии дневника и его собственные заметки, испещренные вопросами. Он должен был сузить круг подозреваемых, и для этого ему нужно было проверить алиби — Елены, Сильвио Росси, Виктора Лебедева и, возможно, кого-то из персонала поместья. Он щелкнул зажигалкой — щелк-клац — и начал с самого сложного: с Елены.

* * *

Елена приехала в полицейский участок через час после звонка Алекса. Ее лицо было бледным, глаза покраснели от слез, но она держалась с той же элегантностью, что и в первый день в его кабинете. На ней было темно-синее пальто, а волосы, обычно струящиеся по плечам, были собраны в небрежный пучок. Она выглядела как женщина, балансирующая на краю пропасти, и это делало ее еще опаснее в глазах Алекса. Они сидели в комнате для допросов — серой, с голыми стенами и резким светом лампы, который подчеркивал каждую тень на ее лице.

— Расскажи мне о той ночи, когда Марк исчез, — начал Алекс, его голос был ровным, но в нем чувствовалась сталь. Он сидел напротив, держа блокнот, но смотрел ей в глаза.

— Где ты была? С кем? И, Елена, не лги мне. Не сейчас.

Она сжала руки на коленях, ее пальцы теребили тот самый кулон, и этот жест заставил Алекса напрячься. Ее взгляд метнулся к столу, потом обратно к нему.

— Я уже говорила, — сказала она, ее голос был тихим, но дрожал.

— Я была дома, в поместье. Марк уехал около восьми вечера, сказал, что у него встреча. Я не спрашивала, с кем — он не любил, когда я лезу в его дела. Я легла спать около полуночи. Никого не видела, ничего не слышала.

Алекс прищурился, записывая ее слова, но его мысли были где-то глубже. Ее алиби было слишком чистым, слишком удобным. Ни свидетелей, ни подтверждений.

— А нож? — спросил он, доставая фотографию с места преступления и кладя ее на стол.

— Гравировка — виноградная лоза. Как твой кулон. Объясни.

Елена посмотрела на фото, и ее дыхание сбилось. Она коснулась кулона, словно защищая его, и ее глаза наполнились слезами.

— Я не знаю, — прошептала она.

— Этот кулон — подарок Марка. Он сделал его для меня. Но я никогда не видела этого ножа. Клянусь, Алекс.

Он смотрел на нее, и его сердце сжималось, но разум твердил: она может лгать. Он наклонился ближе, его серые глаза впились в ее зеленые.

— Елена, если ты что-то скрываешь, скажи сейчас. Потому что, если я узнаю это от кого-то другого, будет хуже. Для нас обоих.

Она покачала головой, слезы наконец пролились, но она не отвела взгляд.

— Я не лгу, — сказала она, и ее голос был полон боли.

— Я любила Марка. Я не знаю, кто это сделал, но это не я.

Алекс кивнул, но внутри него боролись долг и чувства. Он отпустил ее, но ее алиби было шатким, и нож был слишком явной уликой, чтобы игнорировать.

* * *

Следующим был Сильвио Росси, чья роскошная вилла встретила Алекса блеском хрусталя и запахом сандала. Росси сидел в своем кабинете, держа бокал с вином, как король, наблюдающий за пешками. Его седые волосы сверкали в свете люстры, а глаза — холодные, серо-голубые — изучали Алекса с легкой насмешкой. На нем был темный костюм, а рубиновый перстень на пальце поймал свет, как капля крови.

— Мистер Воронов, — сказал Росси, его голос был мягким, но с острым подтекстом.

— Вы нашли Марка, я слышал. Печально. Но зачем беспокоить меня? Алекс не сел, предпочитая стоять, чтобы сохранить контроль. Он достал зажигалку и щелкнул — щелк-клац — просто чтобы нарушить ритм Росси.

— Где вы были в ночь, когда Марк исчез? — спросил он.

— И не надо сказок про коллекции вин. Мне нужно алиби, и оно должно быть железным.

Росси улыбнулся, но его улыбка была как лезвие.

— Я был в Милане, на аукционе вин, — сказал он, доставая из ящика стола билет и распечатку.

— Улетел утром того дня, вернулся через два. Десятки свидетелей, включая организаторов. Хотите их имена?

Алекс взял документы, пробежал глазами. Алиби выглядело убедительным, но что-то в тоне Росси — слишком спокойном, слишком уверенном — настораживало. Он решил надавить.

— Марк писал о вас в дневнике, — сказал он, глядя прямо в глаза коллекционеру.

— Вы угрожали ему из-за "Крови Лозы". Что это за вино, и почему вы так его хотели?

Росси сделал глоток вина, смакуя его, прежде чем ответить.

— "Кровь Лозы" — это миф, мистер Воронов. Легенда, которую Марк создал, чтобы поднять цену. Я хотел его, да, но только как коллекционер. Угрозы? Это бизнес. Мы все играем жестко.

Алекс записал его слова, но чувствовал, что Росси что-то недоговаривает. Его алиби могло быть правдой, но это не снимало его с крючка.

* * *

Виктор Лебедев встретил Алекса в своем офисе в "Серебряной Лозе", где стеклянные стены и холодный свет создавали ощущение стерильности. Лебедев выглядел раздраженным, его квадратная челюсть напряглась, а глаза сузились, когда Алекс вошел. На столе стояла бутылка белого вина, но он не предложил ее гостю.

— Опять вы, — буркнул Лебедев, не вставая.

— Я сказал все, что знал. Что теперь?

Алекс сел, положив блокнот на стол, и щелкнул зажигалкой — щелк-клац.

— Где вы были, когда Марк исчез? — спросил он.

— И не надо про деловые встречи. Мне нужны детали.

Лебедев фыркнул, но ответил:

— Я был в офисе до десяти вечера, потом дома. Моя секретарша и жена подтвердят. Хотите их телефоны?

— Хочу, — сказал Алекс, записывая.

— И еще хочу знать, почему вы так быстро сдали мне Терехова. Отводите от себя подозрения?

Лебедев наклонился ближе, его голос стал ниже.

— Я сдал Терехова, потому что он псих. Марк боялся его, и не зря. Проверьте его, Воронов. А меня оставьте в покое.

Алекс кивнул, но его интуиция подсказывала, что Лебедев слишком охотно указывает на других. Алиби могло быть правдой, но его мотив — месть за обман — никуда не делся.

* * *

Последним Алекс допросил Анну, экономку поместья. Ее встретил в "Золотой Лозе", в кухне, где она чистила серебряные ложки с такой тщательностью, будто это был ритуал. Ее морщинистое лицо было непроницаемым, но глаза — острые, как у ястреба — следили за каждым его движением.

— Где вы были в ту ночь, Анна? — спросил Алекс, стоя у двери, чтобы не дать ей уйти.

— Спала в своей комнате, — ответила она, не поднимая глаз.

— Ничего не слышала, ничего не видела. Миссис Вересова была дома, я знаю. Она не выходила.

Алекс прищурился. Ее слова звучали как заученная речь, и это настораживало. Он решил надавить.

— А нож с гравировкой? — спросил он, показывая фото.

— Вы видели такой в доме?

Анна замерла, ее руки остановились, но она быстро взяла себя в руки.

— Нет, — сказала она. — Никогда.

Ее ответ был слишком быстрым, и Алекс отметил это. Анна что-то знала, но говорить не собиралась.

* * *

Вернувшись в кабинет, Алекс разложил заметки на столе. Алиби Елены было шатким, без свидетелей. Росси имел билеты и свидетелей, но его интерес к "Крови Лозы" был подозрительным. Лебедев казался чистым, но его готовность указать на Терехова пахла манипуляцией. Анна лгала, защищая Елену — или себя. И где-то в этом месиве был Константин Терехов, чье имя всплывало все чаще.

Алекс смотрел на фотографию ножа, и его мысли вернулись к Елене. Ее слезы, ее слова — все могло быть правдой, но могло быть и игрой. Он чувствовал, как его долг — найти убийцу — борется с желанием защитить ее. Он щелкнул зажигалкой — щелк-клац — и посмотрел на город за окном, где дождь рисовал узоры на стекле. Ложь была повсюду, и он знал, что должен разрезать ее, как нож разрезал горло Марка. Но каждый шаг приближал его к правде, которая могла уничтожить не только дело, но и его самого.

Дождь барабанил по крыше поместья "Золотая Лоза", словно пытался пробиться внутрь, где Алекс Воронов и Елена Вересова стояли на грани чего-то необратимого. Допросы — Елены, Росси, Лебедева, Анны — оставили Алекса с горстью лжи и полунамеков, но ни одним конкретным ответом. Нож с гравировкой, так похожий на кулон Елены, и ее шаткое алиби кружились в его голове, как осадок в бокале. Но сильнее всего его терзала она сама — ее зеленые глаза, полные боли и тайны, ее голос, дрожащий от слез, ее поцелуй, который он все еще чувствовал, как ожог. Он знал, что должен держаться на расстоянии, что чувства — это ловушка в его работе, но каждый взгляд

Елены подтачивал его броню, как вода точит камень.

После допросов Алекс настоял, чтобы Елена не оставалась одна в поместье. Нападение в виноградниках и тело Марка в бочке сделали ее мишенью — или, как шептал его циничный разум, соучастницей, которую кто-то хочет убрать. Они уехали в город, в небольшой отель на окраине, который Алекс выбрал за его неприметность. Номер был скромным, но уютным: деревянная мебель, приглушенный свет лампы, окно, за которым дождь рисовал бесконечные узоры. Елена сидела на краю кровати, ее пальто было брошено на стул, а черное платье, простое, но подчеркивающее каждый изгиб, делало ее похожей на тень, которую он не мог отогнать. Ее волосы, обычно аккуратно уложенные, теперь падали на плечи, и она выглядела уязвимой — или хотела казаться такой.

Алекс стоял у окна, глядя на город, но его мысли были с ней. Он щелкнул зажигалкой — щелк-клац — пытаясь заглушить внутренний голос, который твердил, что он заходит слишком далеко. Дневник Марка, нож, алиби — все указывало на то, что Елена могла знать больше, чем говорит. Но ее слезы, ее дрожащие руки, ее слова о любви к Марку... Они были такими настоящими. Или такими хорошо сыгранными.

— Ты не обязан оставаться, — сказала Елена, нарушая тишину. Ее голос был тихим, но в нем чувствовалась усталость, смешанная с чем-то еще — надеждой, может быть.

— Я знаю, что ты мне не доверяешь.

Алекс повернулся, и его серые глаза встретились с ее зелеными. Свет лампы отбрасывал тени на ее лицо, подчеркивая высокие скулы и легкую дрожь губ. Он шагнул ближе, не отводя взгляда.

— Дело не в доверии, Елена, — сказал он, его голос был хриплым, как будто слова застревали в горле.

— Дело в том, что я не могу выкинуть тебя из головы. И это чертовски мешает мне думать.

Она встала, и ее движение было плавным, но полным напряжения, как у кошки, готовой к прыжку. Она подошла к нему, остановившись так близко, что он почувствовал аромат ее духов — цветы, смешанные с терпкостью погребов, тот же запах, что преследовал его с их первой встречи. Ее пальцы коснулись его руки, и это прикосновение было как искра в темноте.

— Тогда перестань думать, — прошептала она, и в ее глазах было столько эмоций — страх, желание, отчаяние, — что он почувствовал, как его защита рушится.

Он знал, что это ошибка, что каждый шаг в ее сторону — это шаг в пропасть. Но ее близость, ее тепло, ее взгляд, который словно просил спасти ее, были сильнее его цинизма. Он наклонился и поцеловал ее, сначала осторожно, как будто проверяя, не обожжется ли, но затем глубже, с той страстью, которую он так долго подавлял. Ее губы были мягкими, но требовательными, и она ответила с такой же силой, ее руки скользнули по его груди, цепляясь за рубашку, как будто она боялась, что он исчезнет.

Они отстранились, задыхаясь, и Елена прижалась лбом к его груди, ее дыхание было неровным. Алекс обнял ее, чувствуя, как ее тело дрожит — от страсти, от страха или от чего-то еще, он не знал. Он хотел верить, что это правда, что она — жертва, а не игрок, но тень ножа с гравировкой стояла между ними, как призрак.

— Это неправильно, — сказал он, его голос был низким, почти надломленным.

— Ты — часть дела, Елена. Я не должен...

— Я знаю, — перебила она, поднимая голову. Ее глаза блестели, но она не плакала. — Но я не могу притворяться, что ничего не чувствую. Ты единственный, кто пытается спасти меня, Алекс. Даже если ты мне не веришь.

Он посмотрел на нее, и его сердце сжалось. Он хотел верить ей, хотел утонуть в ее глазах и забыть о дневнике, об алиби, о крови в бочке. Но его разум, холодный и острый, как лезвие, напоминал: она может быть лгуньей. Может быть убийцей. Он мягко отстранился, но не отпустил ее рук.

— Расскажи мне правду, — сказал он, его голос был мягким, но с нажимом.

— О Марке. О ноже. О том, что ты скрываешь. Если ты хочешь, чтобы это... — он замялся, не находя слов, — чтобы это было настоящим, я должен знать все.

Елена опустила взгляд, ее пальцы сжали его ладони, но она молчала. Долгое молчание было ответом, и Алекс почувствовал, как его цинизм возвращается, как броня, которую он не мог сбросить.

— Я не знаю, кто убил Марка, — наконец сказала она, и ее голос был едва слышен.

— Но я знала, что он был в беде. Он... он говорил о людях, которые хотели его уничтожить. Я думала, это просто бизнес. Я не хотела верить, что это может закончиться так.

Алекс смотрел на нее, и его мысли метались. Ее слова звучали искренне, но они были слишком обтекаемыми, слишком похожими на то, что она говорила раньше. Он отпустил ее руки и шагнул назад, чувствуя, как пропасть между ними становится шире.

— Хорошо, — сказал он, его голос стал холоднее.

— Но если ты вспомнишь что-то еще, Елена, скажи мне. Потому что следующий раз, когда я найду улику, она может указать на тебя.

Она кивнула, но ее взгляд был далеким, как будто она уже готовилась к худшему. Алекс повернулся к окну, глядя на дождь, который не прекращался. Их страсть, такая внезапная и всепоглощающая, была как вино, которое Марк называл "Кровью Лозы" — пьянящая, но с горьким послевкусием. Он знал, что эта ночь изменила все: расследование стало личным, и Елена, будь она жертвой или манипулятором, теперь была в центре его мира. Но он также знал, что правда, которую он ищет, может уничтожить их обоих.

Он щелкнул зажигалкой — щелк-клац — и посмотрел на свое отражение в окне. Его лицо, с жесткими линиями и усталыми глазами, было лицом человека, который знал, что идет по тонкому льду. И лед этот трещал под их с Еленой шагами, готовый провалиться в любой момент.

Дождь, стучавший по окнам отеля, где Алекс Воронов и Елена Вересова поддались запретной страсти, сменился тишиной, но эта тишина была тяжелой, как предчувствие бури. Их ночь, полная поцелуев и недосказанных слов, оставила Алекса с чувством, что он стоит на краю пропасти: Елена была либо его спасением, либо его падением. Ее уклончивые ответы, ее слезы, ее тепло — все это спутывало его мысли, но он не мог позволить чувствам заглушить интуицию. Тело Марка Вересова, найденное в бочке, нож с гравировкой, дневник с шифрами, имена — Росси, Лебедев, Терехов — все указывало на то, что правда где-то рядом, скрытая за завесой лжи. И Алекс был намерен сорвать эту завесу, даже если она разорвет его самого.

Он вернулся в свой кабинет на рассвете, оставив Елену в отеле под присмотром детектива Картера, которому доверял ровно настолько, чтобы не дать ей исчезнуть. Его стол был завален уликами: фотографии с Черного Холма, копии дневника Марка, записи допросов, папка от Лебедева с перепиской Терехова. Шкатулка из погребов "Золотой Лозы" стояла в углу, все еще запертая, как насмешка над его усилиями. Запах остывшего кофе и сырости пропитал воздух, а за окном город просыпался под серым небом, равнодушный к его битве с правдой. Алекс сбросил пальто, потер виски, пытаясь прогнать усталость, и щелкнул зажигалкой — щелк-клац — чтобы сосредоточиться.

Его взгляд упал на дневник Марка, открытый на странице с фразой: "Кровь Лозы — не просто вино. Это ключ." Эта строчка преследовала его с тех пор, как он расшифровал первые коды, указывающие на подделку вин и черный рынок. Но теперь, после допросов, после слов Росси о "Крови Лозы" как о мифе, созданном Марком, Алекс начал подозревать, что это не просто маркетинговый трюк. Он взял дневник и начал перечитывать, его серые глаза, холодные и острые, выхватывали каждую деталь. На одной из последних страниц он заметил едва видимую пометку, зачеркнутую, но все еще читаемую: "С.Р. знает о бутылке 1811. Если он получит ее, я потеряю все."

Алекс замер, его пульс ускорился. 1811 год. Это был не просто год — это был легендарный винтаж, "Год Кометы", когда Château d'Yquem создал вино, которое считалось одним из самых редких и дорогих в мире. Если Марк владел такой бутылкой, это объясняло одержимость Сильвио Росси, его угрозы, его интерес к "Крови Лозы". Но почему Марк боялся, что Росси получит ее? И где эта бутылка сейчас?

Он вернулся к фотографиям с места преступления, разложив их на столе. Тело Марка в бочке, нож с гравировкой, следы ботинок. Но одна деталь, которую он раньше пропустил, привлекла его внимание: на внутренней стороне бочки, едва заметная в свете фонарей криминалистов, была вырезана та же спираль с тремя линиями, что на шкатулке и в дневнике. Алекс достал лупу, вглядываясь в снимок. Спираль была не просто символом — она была частью кода. Он вспомнил шифрованные записи Марка, где числа и буквы складывались в номера партий вин. Что, если спираль указывала на конкретную бутылку?

Он схватил шкатулку, решив наконец вскрыть ее. Замок был старым, но крепким, и Алекс использовал нож, чтобы аккуратно поддеть его. Металл скрипнул, и крышка открылась, выпуская запах старого дерева и бумаги. Внутри лежал лист пергамента, сложенный вдвое, и маленький ключ с гравировкой — той же виноградной лозой. Алекс развернул пергамент, и его дыхание сбилось. Это была карта — грубо нарисованная, но четкая, указывающая на заброшенный погреб на Черном Холме. В углу была надпись: "1811. Кровь Лозы. Спрятано там, где никто не ищет."

Алекс откинулся в кресле, чувствуя, как кусочки пазла наконец складываются. "Кровь Лозы" не была просто вином, которое Марк создал, — это была бутылка 1811 года, возможно, последняя в мире, стоимостью в миллионы. Марк прятал ее, зная, что Росси или кто-то другой — Терехов, Лебедев — убьет за нее. Убийство Марка было не просто местью за подделки; это была охота за коллекцией, за этой одной бутылкой, которая могла изменить правила игры на черном рынке вин. Нож с гравировкой, так похожий на кулон Елены, мог быть отвлекающим маневром, чтобы направить подозрения на нее. Но кто знал о бутылке? И где она сейчас?

Он вернулся к дневнику, перечитывая записи о Росси. Сильвио утверждал, что был в Милане в ночь исчезновения Марка, но его алиби, хоть и подтвержденное билетами, не покрывало точное время убийства. Более того, его одержимость вином, его слова о "мифе" — все это могло быть игрой, чтобы отвести подозрения. Алекс вспомнил взгляд Росси, холодный и хищный, и понял, что он — главный игрок в этой партии. Но чтобы поймать его, нужна была приманка. И этой приманкой могла стать бутылка 1811 года.

Алекс достал телефон и набрал номер детектива Картера.

— Картер, это Воронов, — сказал он, когда тот ответил.

— Мне нужна твоя помощь. Я знаю, за чем охотился убийца Марка. Это бутылка вина, Château d'Yquem 1811. Она спрятана в погребе на Черном Холме. Организуй поиск, но тихо. И еще — следи за Сильвио Росси. Если он клюнет, мы его возьмем.

— Ты уверен, Алекс? — проворчал Картер. — Это звучит как чертов фильм про сокровища.

— Уверен, — ответил Алекс, его голос был твердым.

— Делай, что говорю, и мы закончим это.

Он повесил трубку и посмотрел на пергамент, лежащий перед ним. Его глаза, усталые, но горящие решимостью, отражали свет лампы, а лицо, с жесткими линиями и легкой небритостью, было лицом человека, который наконец увидел путь. Он знал, что бутылка — это ключ, но также и ловушка. Если Росси или Терехов все еще охотятся за ней, они придут. И Алекс будет ждать.

Елена всплыла в его мыслях, и его сердце сжалось. Ее алиби было шатким, ее связь с ножом — подозрительной, но он не хотел верить, что она виновна. Он вспомнил ее губы, ее тепло, ее слова: "Ты единственный, кто пытается спасти меня." Он надеялся, что она не лгала, но знал, что правда, как и вино, может быть горькой. Он щелкнул зажигалкой — щелк-клац — и встал, готовый вернуться на Черный Холм. Момент "эврики" настал, и теперь он должен был поймать убийцу, прежде чем тот поймает его.