Красное внутри (джен)

Кирилл:

Они здесь, стоят напротив. Пахнут страхом, керосином и пульсирующей кровью. Я знал, что будет именно так. Знал, что этот мальчишка, Юра, не оставит «монстра из лазарета». Ведь он видел, а молчать — нельзя. Быть слабым и безучастным — нельзя. Он размахивает перед моим лицом факелом, и от пламени по его собственному пляшут тени. Они делают взрослее его маленьких пятнадцати. Подчеркивают ненависть ко всему вражескому в ярких зеленых глазах.

Он дышит рвано, но смотрит в упор, грозя мне огнем. Уверен, что бравый советский пионер может победить зло в компании двух младших. Те пугливо жмутся за его спиной, но не отступают. Этих детей воспитали не отступать. Не думать: переть вперёд, пока не умрёшь или не убьёшь. Здесь по-хорошему не получится, но я попробую:

— Убирайтесь, пока здесь не остались ваши трупы.

Юра на миг замирает. Но потом делает шаг вперёд. Конечно. Он уверен, что я — чудовище, и этого достаточно, чтобы захотеть убить меня. Он прав в своих глазах. Но у каждого своя правда. Я перевожу глаза на младших, ловлю поочередно взгляд обоих. Маленькие, испуганные, едва выжившие в блокадном Петербурге.

Мне жаль, там так страшно сейчас.

Но почувствуйте как будто голод добрался до вас вплотную, схватил за горло и отбирает последние крохи сил.

Я показываю им их же страх в абсолюте. Тот, что останется с ними на всю жизнь. Сейчас всего на миг — и этого достаточно.

Мальчишки сгибаются, хватаются за живот, за горло, ловят распахнутыми ртами воздух. Один сдавленно хрипит, глаза выкатываются. Второго колотит как при лихорадке.

— Что ты делаешь с ними, тварь?! Прекрати! — орет Юра.

Он не поддастся гипнозу — я знаю. Но с этих двоих довольно: я отпускаю контроль. Они падают на пол, всхлипывают, дрожат.

— Вон, — говорю я, и дети не ждут повторного приказа: они, спотыкаясь, бегут прочь.

А я и Юра остаемся в темном коридоре вдвоем, друг напротив друга. Он — с огнем, я безоружен.

— Возомнил себя героем?

— Таких, как ты, давить надо! — восклицает он с отчаянной решимостью, а я вижу, как сильнее стискивает пальцы на палке. — Выжигать, как гниль!

Он бросается на меня, валя с ног, размахивая обжигающим огнем перед лицом. Я успеваю выбить палку из его руки прежде, чем она коснется моей щеки.

— Не много ли берешь на себя, сопляк?

— Ах ты!.. — он замахивается, бьет кулаком в лицо, разбивая губу. Я шиплю в ответ, скаля клыки, а он бесится еще сильнее. — Тварь! — выхватывает нож, занося надо мной.

Я вижу, как его рука дрожит, но в глазах бесконечное вдолбленное — «должен»! Моя рука инстинктивно закрывает лицо, а он полосует ее лезвием, пуская кровь, пока позади нас все сильнее разгорается пламя.

— Хватит, ты…! Остановись! — восклицаю я и резко хватаю его раненой рукой за растрепанные русые волосы. Дергаю на себя, вкладывая силу. — Ты заигрался, Юра, — говорю на ухо, а затем за пряди запрокидываю его голову и вонзаю клыки в шею.

Он мечется, рвется из моей хватки, матерится. Но я не отпускаю, пока он не начинает слабеть от стремительной кровопотери. Его тело становится обмякшим, податливым, и я уже готов отшвырнуть его в сторону, но… вместо полного обморока, он вдруг вцепляется зубами в мою пораненную руку — в оставленную им рану, туда, где свежая кровь.

— Что…?

Я сперва не понимаю, а затем чувствую, как всю кровь в моем теле тянет. Это… странно, незнакомо, жутко!

— Нет!.. — Нет-нет-нет! — Остановись!..

Я пытаюсь вырваться, но он вцепляется в мое запястье обеими руками и… пьет.

Юра:

Я вжимаю эту тварь в пол, как могу сильно. Бью — не щадя, ведь врагов щадить нельзя, даже, когда на руках оказывается его поганая кровь!

Мой замах ножом — и он закрывается рукой, как человек, но я-то всё знаю — это вранье! Потому режу по этой руке со всей силы, не обращая внимания, что мелкие брызги летят мне в лицо.

— Гнида! — рычу я и заношу нож снова, не обращая внимания на непослушную руку. — Я тебя на лоскуты порежу и сожгу!

Но вдруг он шипит, скаля эти жуткие клыки, я мешкаюсь лишь на секунду, а он успевает схватить меня за волосы, резко дергая голову назад. Хватка такая крепкая, что я дернуться не могу! Махаю кулаком с ножом, а он выбивает мое оружие — туда, в сторону распаляющегося по старым обоям пламени.

— Пусти, ты…!

А он вдруг раззявливает свою пасть, и я хриплю в секунду, что он вонзает клыки мне в шею. Рана тут же вспыхивает болью и у меня всё расплывается перед глазами, но я как парализованный. Пытаюсь собрать силы, хотя бы закричать — не могу. Голова пустеет и тяжелеет, мое тело конвульсивно дергается.

Я умру?! Вот так?..

Тело слабеет с каждой секундой, и даже разгорающийся напротив пожар становится мутным, приглушенным. Еще секунда — и сердце остановится, но смутно я чувствую рядом — тепло. Горячее, бьющееся. Рана на его запястье, которую я оставил.

Здесь нет мысли, это какой-то извращенный инстинкт — урваться зубами за то, что он стремительно отнимает у меня — за кровь. Я из последних сил хватаю его руку, вцепляюсь, не понимая, как это ненормально, как мерзко. И туман как будто рассеивается, как будто остается только стук в голове, но я — здесь! Вгрызаюсь сильнее, чтобы не позволить темноте победить меня.

Сердце начинает колотиться в груди, наращивая темп, а тело пронзают резкие импульсы. Я пью его кровь, смешанную с моей, и не могу отпустить — я не отдам ему ни грамма своей жизни!

А он кричит, как будто испуганно, как будто это я тут тварь! Я не отпускаю, не хочу умирать! Но ему удается вскочить, удается отшвырнуть меня на грязный пол.

— Сука… — хриплю я, а затем меня дергает, выгибает дугой, импульсы в теле слишком… сильные и все более болезненные.

Мои руки выкручивает и они теряют чувствительность. А тело бьет как в лихорадке, все резче и резче. Я, кажется, кричу и крик сдирает горло. А затем темно.

Я умер?