Пятна на солнце (гет)

Примечания:

🔈 Саундтрек: DVRKLXGHT, iwilldiehere & akiaura — anbu 2

Перешептывания под звон бокалов и шорох платьев жужжали у Гермионы в ушах. Она бы очень хотела оказаться сейчас не в переполненном зале приемов министерства, но нужно сосредоточиться на фальшивых улыбках и непринужденно-манипулятивных разговорах.

Зал прекрасен. Как и всегда. Блеск, сладкие ужимки. Искусственные диалоги, приторные речи, а под золочеными потолками кипели тайные интриги.

Она порхала от одного высокого столика к другому, делала комплименты нарядам и принимала ответные своему, кокетливо крутила длинные серьги в ушах, угощалась изысканными закусками, шутила, растягивала накрашенные губы в улыбках, аккуратно закидывала удочки о настроениях. В общем, делала все, чем занимается нормальный серый недополитик в атмосфере щегольства, лицемерия и ежегодного приема по случаю окончания войны. Ее цели так просты и сложны одновременно, что умный — не поймет, а дурак — проглотит за чистую монету.

Гермиона вовсе не была политиком в полном смысле этого слова. Она билась не за, а вопреки, и было еще множество нюансов, из-за которых она бы с радостью спалила этот зал вместе со всеми обитателями, да не могла. А потому улыбалась дальше и заводила разговоры.

О Драко и группировке «Медуза» было много бесед и предположений. При мыслях о нем сердце сжалось. Конечно, авроры погибали при исполнении, и это не такое уж шокирующее откровение. Занимательно для толпы было то, как аврор Малфой пропал, а теперь считался погибшим — без следов, без улик, с ментально травмированным отрядом, который не помнил никаких деталей и до сих пор проходил лечение. У Гермионы это вызывало смешанные чувства, и самое сильное из них — тревога.

Она словно всегда чувствовала взгляд на плече.

Говорили и о самой группировке. Новые Пожиратели смерти — так их называют. Безжалостные, беспринципные, их невозможно уговорить, им ничего не нужно, кроме мести и террора, и так единогласно считали все. Маглорожденные запирали двери покрепче, а Министерство становилось все тоталитарнее и реагировало жестче, чтобы не допустить новой войны, а политика — во многом реакционной. Но пока не было слышно о нападениях, сводки магловских газет молчали, а потому даже такие кровавые рассуждения не мешали обгладывать изящные шпажки с деликатесами и звенеть бокалами.

Ничего существенного не изменилось. То, на что они потратили почти три с половиной года пота, крови и слез, осталось по сути своей неизменным. Все те же люди, все те же мотивы, все та же власть, все та же алчность, все те же методы дележки влияния. Гермиона была бы разочарована, если б не иные нюансы.

Она много читала и многое знала о магловской истории. Оценивала события и точки зрения обеих сторон конфликтов и однажды нашла точное описание того, что было применимо ко всей их стране, и было неважно — волшебники творят историю или маглы. Слова врезались в память и остались в ее ментальной библиотеке: «Англичане во всем мире известны отсутствием совести в политике. Они знатоки искусства прятать свои преступления за фасадом приличия. Так они поступали веками, и это настолько стало частью их натуры, что они сами больше не замечают этой черты. Они действуют с таким благонравным выражением и такой абсолютной серьезностью, что убеждают даже самих себя, что они служат примером политической невинности. Они не признаются себе в своём лицемерии. Никогда один англичанин не подмигнёт другому и не скажет: «но мы понимаем, что имеем в виду». Они не только ведут себя как образец чистоты и непорочности — они себе верят».

Платья были так роскошны. Она бы убила за такое, чтобы укрыться хоть одним, когда мерзла в той хижине, но откуда бы им знать? Неоткуда, а потому Гермиона лишь делала и принимала комплименты.

— О, мисс Грейнджер, Вы украсили вечер сегодня, — слегка поклонился собеседник и алчно пробежался глазами по ее голым плечам.

— Благодарю, Вы очень любезны, мистер Харрис. Чин-чин? — предложила она, и они деликатно звякнули бокалами, отпив щедро шампанского и оценивая друг друга слегка прищуренными взглядами.

Сегодня они цивилизованные люди, даже если и хотели вцепиться друг другу в глотки. Гермиона точно хотела.

— Как успехи управления, мисс Грейнджер? — поинтересовался подошедший глава Департамента Магического Правопорядка Гавейн Робардс.

У него прибавилось седых прядей в волосах, со времен школьных лет Гермионы, а тело уже — не таким поджарым. Обломок старой гвардии. Назначение пошло ему на пользу, раз он так отъелся и перестал выглядеть таким суровым в гражданском вместо форменного. А может, просто годы берут свое, и физическая оболочка почти незримо, но истлевает, сохраняя в целостности лишь острый ум, хватку и коварные планы. Мягче его делали и лукавые глаза. На фоне черноволосого Харриса с темным и острым взглядом в идеально сидящем костюме, Робардс казался добрым дедушкой.

— Движемся со скоростью торпеды, — обворожительно улыбнулась Гермиона, помахав одному из столиков судей, и они отсалютовали бокалами в ее честь. Умнички. — Поддержка небывалая. Дебаты на прошлой неделе были весьма успешны.

— О, Вы с мистером Харрисом устроили незабываемый спор. Я даже немного возбудился, — захохотал Робардс, и Гермиона подхватила его смех. Грубые манеры старого вояки. — Непечатно, конечно. Но такие искры… это было эпохально. И я с нетерпением жду ту программу, которую предложите взамен, мисс Грейнджер. Вы пока держите интригу, почему?

— О, политические уловки: способ отобрать у оппонента преимущество и не дать подготовиться, — сказала в лоб Гермиона и махнула рукой.

Гавейн понятливо и впечатленно покивал.

Недалеко столик взорвался в аплодисментах и хохоте. Гермиона послала еще пару улыбок. Лицемерные сволочи, пьющие за то, о чем понятия не имеют — такова реальность. Толпа душила ее, душила своими сверкающими бриллиантами, нарядными мантиями, белоснежными скатертями и летающими подносами.

— Жаль только, что это бессмысленно, ведь мои аргументы оценены выше. Нужной частью общества, — самоуверенно заявил и сверкнул глазами Игнатиус. — Но у меня есть вопрос, не дающий мне покоя. Скажите, мы как коллеги и давние соратники, можем же быть откровенны?

— Конечно, мистер Харрис, — приподнял брови Робардс. — Думаю, мы втроем, при всех разногласиях, понимаем друг друга, ведь сражались на одной передовой.

Это та правда, что не отменить.

— Сэр, — и Гермиона почувствовала, как Харрис еле сдержал недовольный тон на этом слове, — почему же Вы допустили ту ситуацию, что под Вашим крылом столкнулись такие силы? Разве мы не должны быть едины в стремлении к процветанию и благу?

— Ох, какие экзистенциальные вопросы, право, — добродушно покачал головой Робардс. — Но если коротко — сдержки и противовесы, мистер Харрис. Для любого действия нужно противодействие, чтобы соблюдать баланс.

— Золотые слова, сэр, — согласно кивнула Гермиона.

Отпила еще щедро того, что на вид — шампанское, а в действительности всего лишь идентичный по цвету и запаху лимонад, который подменял нужный официант. Она никогда не теряла голову.

— Верно. Что ж, это все равно приведет к результату, который будет оптимален, — так же кивнул Харрис, жадно проследив за глотками Гермионы.

За каждым движением горла, за каждым вздохом, за каждым порханием языка по губам.

Они проболтали еще немного о всяких глупостях, в которых прослеживались четкий вопрос и недоумение ненавистного Игнатиуса. А поразмышлять было о чем: как так вышло, что Гермионе досталось целое управление как плацдарм для борьбы и доступа к влиянию? Харрис бы не получил ответа, но Гермиона его знала: у Робардса всегда были свои мотивы и цели, которым отвечало это назначение, и он, как никто, знал, что непобедимость заключена в себе самом, а возможность победы заключена в противнике. Ультраконсервативное Министерство шло на уступки и закрывало глаза, когда это удобно.

Допитый лимонад спустя, Гермиона решила подышать воздухом. Она поставила на столик пустой бокал, слегка звякнув браслетами на запястье. Поправила тонкую лямочку искрящегося платья, ненадолго спустив ее ниже приличного. Прошла, слегка виляя бедрами и столкнувшись в толпе с парой мужчин с очаровательным хохотом, будучи подхваченной в кольца рук.

Ей не нужно было оборачиваться, чтобы знать, что за ней следуют.

Приближалась осень, но было довольно тепло, несмотря на вечер, так что она просто наслаждалась нежным ветерком, гуляющим в волосах, и ласковым треском цикад. Они всегда ее успокаивали. Просто пять минуток, чтобы подышать чем-то, что не так удушает.

Тоска разъедала ее, как кислота.

Гермиона почувствовала, как по оголенным рукам пробежались чужие холодные пальцы. Она ощущала спиной, что ей преградили путь к отступлению. Это было тем, что он должен, как считал, получить. Она сглотнула и побегала по балкону взглядом. Никого.

— Ты очень красива. Радует глаз, — восхищенно раздалось там, где начинала биться жилка на лбу.

— Я пришла не ради тебя.

— Разумеется. Все мы где-то не ради кого-то.

Он протянул руку — медленно, лениво — и убрал невидимую пылинку с ее плеча.

— А ведь старик прав. Эти искры никуда не делись даже за почти десять лет, — сказал он близко к уху. — Может, ты все же ошиблась? Еще тогда?

— Восемь. Это было восемь лет назад, — выдала Гермиона ровным тоном и развернулась, но тут же попала в капкан рук и тяжелого взгляда, безжизненного, как у акулы. — Аккурат в два раза меньше, чем наша разница в возрасте. Тогда это было еще ощутимее.

Игнатиус неотрывно смотрел на ее приоткрытые губы, и его дыхание чуть участилось. Кинуть кость — ее любимая стратегия, а доведенный сейчас до исступления ее выходками и препонами, он совсем не чувствовал грани, на которой балансировал годами. Лишь видел то, что не мог получить, и это сводило его с ума. И она искренне желала ему окончательно поехать крышей, способствуя этому всеми силами.

Он сам выбрал свою слабость и своими руками дал ей ружье, которое стрельнет.

— Да, верно, — шепнул он и провел пальцами по локонам, почти не касаясь. Гермиона слегка подалась на эту ласку, вызвав довольную улыбку.

— Ты чудовище, Игнатиус.

— Нет. Я зеркало. Я просто отражаю то, что они хотят видеть. И мне нравится, как звучит мое имя, когда ты его произносишь.

Он наклонился ближе. Слишком близко.

— А тебя я вижу такой, какая есть. Ломкая. Злая. Прекрасная. Ты все еще носишь вещи, что я подарил. И даже сейчас, — Харрис взял ее руку и покрыл кисть и запястье поцелуями, намеренно задевая браслеты. — Это что-то, да значит.

— Конечно, значит, только не то, что ты думаешь, — согласно кивнула Гермиона и уперла палочку в брюки. — А теперь отойди на три фута. Или я выжгу дыру там, где был твой член, — прошипела она, и рука чуть дрогнула, когда он подался ближе. — Проверять не советую. У меня отличная меткость, должен помнить.

Харрис засмеялся и сделал так, как просили, издевательски подняв руки вверх. Гермиона еле сдержала вздох облегчения и маскировала клокочущее сердце непроницаемым видом.

— Вот, ты обещала, но я тронул и до сих пор вполне жив, — весело парировал Харрис, но веселье было напускным. Было больше самодовольства, что здесь она ничего ему не сделает. — В следующий раз я пойду дальше. И это представление в зале… ты сама себя-то хоть понимаешь? Зовешь меня и отталкиваешь. Милая игра, но эту стадию мы прошли много лет назад. Я и так достаточно насмотрелся на тебя за эти годы.

Он наклонился, заставляя кожу покрываться льдинками оцепенения.

— Я жду, когда ты треснешь. Когда у тебя не останется союзников. Когда они тебя предадут. Все предают. И мне нужно больше, — выплюнул Харрис и схватил ее за подбородок, больно впившись пальцами.

Сделал шаг вперед, вжимая ее в каменную ограду. За шторами шумел и позвякивал зал, но на балконе они были одни. Фигурный камень неприятно чиркал по бедру при движениях, пока грубо сминали ткань платья. Тонкие лямочки упали вниз.

— Отпусти меня, — четко произнесла Гермиона, но пока не предпринимала никаких действий, и ее руки безвольно висели.

Ее, оголенную до корсетной перемычки на талии, разглядывали, как трофей на выставке. Не трогали, только смотрели, жадно обводя взором родинки, выступающие ключицы, полушария груди, побежавшие мурашки из-за накрывающей вечерней прохлады, упавшие кольца локонов.

Смакуя каждый дюйм того, что он мог контролировать и взять сейчас, как память. Чтобы бережно цепляться за каждое воспоминание, каждое ощущение, подпитывая обсессию и подписывая себе приговор.

И плевать ему было на толпу под боком, на то, как ей нестерпимо хотелось прикрыться, пока она гордо делала вид, что ее это все не трогает. Как скульптор смотрит на свое творение. Отчасти так и было.

— Представляешь, как мне было больно, как ты унизила меня?

Голос его был низким, почти ласковым, как шепот перед укусом. Он медленно проскользнув пальцами по ее ключице, как будто изучал границы того, что снова принадлежит ему. Провел выше — прохладная ладонь прошла по коже от груди до шеи — медленно, бесстыдно, как если бы время остановилось только для того, чтобы она успела осознать, как мало у нее осталось защиты.

Пальцы сомкнулись на подбородке. Жестко. Надежно. Он поднял ее лицо, заставляя смотреть прямо в глаза — в ледяную корку, в упрек, в голод.

— А теперь ты смотришь на меня вот так.

Он наклонился, и Гермиона почувствовала, как его дыхание коснулось губ, нежно, почти ласково — почти.

— Как будто не помнишь, что всегда принадлежала мне. Ты уничтожила все, во что мы вместе верили, — с неодобрением сказал Харрис, и Гермиона сглотнула. — И та цель… она же была осуществима, пока ты не решила устроить бунт. Кресло министра, и ты на маленьком троне рядом. Но ты все испортила, а потом пообещала убить меня. Ты предала меня, — шепнул он и приблизился на расстояние поцелуя, тяжело дыша ей в губы.

Что ж, электрошоковое заклинание было ее любимым, и он отшатнулся с рыком, ударив по ограде. Она сама позволяла ему думать, что с ней так можно.

Облегчение и болезненная недостаточность, отвращение и желание довести до края — она была переполнена этим с лихвой. Он сломал ее однажды, перестроив внутренние фундаменты, и теперь пожинал плоды.

— О, ты поймешь, когда мое обещание исполнится, — мстительно сверкнула глазами Гермиона, торопливо возвращая ткань на место. — Скажи, а вот это все — попытки перекрыть финансирование моей кампании, попытки собрать комиссию за мои выдуманные преступления, сплетни, попытки подкупа моих сотрудников, да та же попытка удушения — от большой любви? Или ненависти? Ты сам себя-то хоть понимаешь?

— Я хочу, чтобы твое сердце разорвалось в клочья, и ты приползешь ко мне. И я пойду на все ради этого. Уже пошел, — мягко сказал Игнатиус, заправляя локон ей за ухо, но вновь приставленная палочка охладила его пыл. — У тебя никого не осталось. А я всегда приму тебя, ты знаешь. Любой. Только я способен понять, кем ты стала. И сама знаешь это, в глубине души, но не хочешь признавать. Я жду.

Это правда. Сейчас Гермиона была изолирована и одинока. Взвинчена. Ей было страшно. Она скучала. Хотя бы больше не было гиацинтов, но это ничего не значило.

Одна крошечная и нездоровая часть нее всегда будет тянуться к этому мужчине, всегда будет хотеть приближать и отталкивать, поддерживая эту больную связь, глотая удовлетворение от того, что творила своими руками. Гермиона это признавала и знала четко, хоть это и было лишь маленькой частью.

— А я хочу посмотреть, как твое эго рассыпется в прах. Как рухнет все, что ты собой представляешь. Хочу увидеть, как ты проиграешь. Не получил меня — не получишь и Пакт. Может, это тебе стоит приползти ко мне и поднять белый флаг? — заявила Гермиона, выводя на эмоции.

Защищаясь. Провоцируя. Нагнетая.

Ей нужно, чтобы он ошибался. Чтобы он ослеп.

Трудно бодаться с противником намного старше, влиятельнее и опытнее, который дергал за многие ниточки многих людей, но сломанные куклы тоже кое-что умеют. Когда наконец обрывают веревки и учатся ходить сами. Гермиона тщательно поддерживала его одержимость ей. Годами. Методично. И это точно было ее козырем.

— Меньше месяца до слушания. Готовься собирать себя по кускам, — мягко бросил Харрис напоследок и ушел с балкона.

Гермиона глубоко задышала, приходя в себя и сдерживая дернувшиеся уголки губ. Перехватила дрогнувшие пальцы, унимая тик. Меньше месяца. Цикады всегда ее успокаивали, но ее рандеву с моментом блаженства снова прервали.

— Мерзкий он, да? — спросила Гермиона, когда подошел Гарри.

Они наверняка встретились в дверях.

— Как человек — да. Как управленец… неплох. Я видел и хуже, — честно ответил друг, закуривая.

Они постояли так недолго, пока пытал закат, и наблюдали за летящими кольцами дыма. Гермиона краем глаза заметила перекрученную бабочку, повернулась и начала перезавязывать ее. Поттер благодарно кивнул.

— Что думаешь о Пакте? Я не спрашивала.

— Держу нейтралитет. Не хочу лезть, потому что ничего не понимаю в этом. Я служивый.

— И уже хорошо, — улыбнулась Гермиона и похлопала друга по завязанному узлу. — Ну, господин Главный Аврор, не было еще традиционной речи. Народ ждет. Иди.

Гарри обреченно вздохнул, закатил глаза и поплелся держать слово перед толпой. Улыбка Гермионы погасла. Ее все еще преследовала паранойя.

Она осталась подышать еще немного, буквально на миг. И пространство вокруг нее словно выровнялось, как поверхность воды, когда из нее вынимают камень.

Музыка заиграла вновь. Плавная, нежная, совершенно неуместная. Кто-то рассмеялся. Где-то щелкнули бокалы.

Гермиона выпрямилась. Руки опустились вдоль тела, подбородок поднялся. Ни один мускул не дрогнет для посторонних. Платье снова стало щитом, не одеянием — сверкающее, роскошное, безупречное. Она медленно развернулась и пошла к выходу, прорываясь через удушающий запах, насквозь пропитанный дорогими духами и лицемерием.

* * *

Цокот каблуков в пустом коридоре звучал раздраженно, как и ее мысли. Подмышкой — папки, в голове — злость.

Гермиона шла со встречи с представителем Магического торгового совета, которого пыталась убедить в том, что Пакт Харриса и принятые с ним подзаконные акты будут иметь последствия на жизнь обычных граждан и цены.

Она объясняла, убеждала, шла по цифрам, по людям, по результатам. А в ответ — только вежливые улыбки. Они понимали язык денег и выгоды, но Игнатиус подстраховался, обещая взять этот вопрос о невмешательстве в экономический сектор под контроль через свое управление. Он пел замечательную песню о том, что будет налажена безопасная коммуникация по вопросам товаров, которые волшебники не производили. Торговцев заботил только доход. И Харрис пообещал его сохранить.

Его, по его словам, интересовала только безопасность мира волшебников и соблюдение Статута. Резолюция Международной Магической конфедерации подстегивала его и развязывала руки. Никогда до этого, как в XXI веке, их мир не был под такой угрозой. Они боялись уже не гражданской войны и не конфликтов между странами, а глобального противостояния в масштабах человечества, от которого были лишь в шаге.

Время сжигать ведьм на кострах в секунде до полуночи.

Торговый совет не имел причин вмешиваться, так как, по словам представителя, не видел оснований для беспокойства. Вверенный им сектор не пострадает. Перестраховщики.

Гермиона зашла в офис начальства.

— Вызывали, сэр? — спросила она, встретив Робардса у секретаря.

— Ох-ох, точно, мисс Грейнджер. Проходите, — приветливо улыбнулся он.

Они устроились в просторном кабинете, от которого тянуло духом человека, отдавшего службе многие годы. Здесь все пропахло нафталином старых приказов и затхлой ностальгией. Место, хранящее память о славных деньках, и даже аврорский китель на вешалке в стеклянном шкафу. Золотые пуговицы подмигивали блеском. Все как надо. Как по инструкции. Выверено до последней детали.

Робардс наложил крепкие заглушающие и защитные чары и откинулся в кресле. Они поразглядывали друг друга, а потом дружно усмехнулись.

— Не надоело ломать комедию? — скептически приподняла брови Гермиона.

— Отчаянные времена требуют отчаянных мер, — фыркнул «Гавейн».

— У тебя на руке, кажется, меняется цвет кожи. Слои плохо держатся. Попросил бы кого-нибудь, кто варит зелья получше. Знаешь, я ведь сделала отличное оборотное еще на втором курсе.

Собеседник панически кинулся осматривать себя, а потом отхлебнул из потайной фляжки в кармане.

— Становишься беспечнее, — заметила Гермиона, наблюдая за всей этой картиной.

— Ты тоже, — лукаво улыбнулся «Робардс» и размял мышцы в кресле, совсем не как старик. В своей привычной манере. — Осторожнее. Харрис зачастил в архив. Рыщет, а нам это не нужно.

Медленное сжатие и разжатие кулаков. Счет до пяти и обратно. Она знала, как быстро привести себя в чувство, но это не значило, что так будет всегда.

— Приму к сведению, — благодарно кивнула Гермиона. — Давно хотела спросить. А настоящий Робардс вообще жив? Или нет, не так. Когда он умер?

Тишина. Только гул чар, приглушенный и давящий. Визави смотрел на нее слишком долго. Затем медленно, почти лениво приподнял уголки губ.

— А ты все еще любишь задавать вопросы, на которые знаешь ответы, — проговорил он. И его глаза, внезапно слишком живые, слишком глубокие, слишком властные, как будто на секунду сверкнули оттенком, которому не место в этой внешности.

— И как я могла спросить такую глупость, действительно, — закатила глаза Гермиона.

Он хитро улыбнулся. Словно они заговорщики и знают большой-большой секрет, но никому его не расскажут. Игра продолжалась. Потому что в этой игре у них не было права проиграть. Гермиона отдала бумаги и вернулась в управление.

Текучка убивала, но на этом очередной долгий день не кончился.

— Гермиона, что это такое? — влетела Джанин в кабинет, задыхаясь и размахивая газетой. По виду, она была в состоянии паники на грани желания убийства.

Новый выпуск «Пророка» полетел на стол, и Гермиона открыла номер, хотя дальше передовицы можно было не ходить: «Гермиона Грейнджер: трагическая история героини войны. Можем ли мы доверять ее суждениям о Пакте?».

Фразы резанули по горлу, но она проглотила сухость.

Негативно настроенные репортеры сознательно, преступно упускали тот факт, что инициатива затронет всех. Всю их жизнь. Этот человек хотел контролировать все.

— Что за история про какую-то уже почившую тетку, которая взяла тебя на воспитание после отказа от тебя родителями из-за твоей магии? — возмущенно вещала Джанин. — Это клевета!

— Но это не клевета, — приподняла брови Гермиона и поправила канцелярию на столе.

Ручка к ручке. Листочек к листочку. Стопочка к стопочке.

— Как же! Ты лично мне рассказывала, что наложила на родителей Обливиэйт, и они уехали, память не удалось… — начала Джанин, но осеклась, встретившись с ее холодным взглядом

Гермиона буквально видела, как на лице помощницы крутятся шестеренки. Встают выцветшие пазлы на место. Лицо напротив вытянулось.

— Ага. А Деннису — что они погибли в автокатастрофе, — пояснила Гермиона, убирая папку в стеллаж. — Мариэтт верит, что живут на Марпл-стрит. Продолжать?

Тишина в кабинете была такой, что слышался треск краски на стене.

— Ты выявляла крысу, — неверяще тряхнула головой Джанин. — Еще давно, до всего. Скармливала нам разную информацию. Всем. Годами. Кто сейчас?

Годами. Это правда. С самого первого дня после войны, да и во время нее.

— Теодор Нотт, — сморщилась и выдохнула Гермиона под хруст внутри.

— Плохой он тебе друг оказался, — заметила помощница. — И где же правда?

Гермиона рассмеялась от ее наивности.

— А зачем она нужна? Правда никогда не должна мешать хорошей истории.

Святая истина. Платон говорил, что те, кто достаточно умны, чтобы не лезть в политику, наказываются тем, что ими правят люди глупее их самих. Гермиона не была глупа. Она использует правду как инструмент, а не ценность.

— Но ты была права. Это все меняет. Эта история — пример того, почему волшебнику не место в мире маглов, а лучше перейти под опеку. Даже если ты расскажешь, что твоя тетя была лучшим человеком на свете… — Джанин снова осеклась, поразглядывав ее лицо. — Почему ты так спокойна?

— Не вижу поводов для волнений. Харрис сейчас будет отрывать всю грязь, что есть на меня. Это только начало. Чем ближе финальный акт, тем больше мне достанется.

— Твоя история… с тем аврором. Драко. Ты правда встречалась с ним в школе, и он бросил тебя перед войной? — с сомнением уточнила Джанин, уже сама зная ответ.

— Конечно, — уверенно подтвердила Гермиона, и собеседница вздохнула, покачав головой.

Она говорила правду только тогда, когда у нее хорошее настроение, Марс входит в орбиту Венеры, одновременно должен быть нечетный день, солнечное затмение, ветреная погода и бесшумный крик чаек. То есть, практически никогда.

— У тебя отсутствует совесть, — констатировала Джанин.

Непонятно, разочарована она или восхищена. Просто факт.

— Мне ее выжгли каленым железом, оставив взамен множество масок, — спокойно ответила Гермиона. — Пойдем, у меня к тебе разговор по другому делу.