Пятна на солнце (гет)

Примечания:

🔈 Саундтрек: Sayfalse, TRXVELER & DJ ALIM — DARE (Super Slowed)

Дикий пляж на краю мира, где они прятались от проблем, всегда был их убежищем. Пристанищем. Безопасностью. Громко шелестели цикады, шумело разнотравье, пахло прелым можжевельником и нагретым камнем. Мелкий буроватый песок забивался в одежду, если таковые вообще на них двоих были. Море — темное, тягучее, многоликое — пело им песни и звало окунуться в обманчиво-ласковые воды, пока в небесах плакали чайки.

Все здесь незыблемо, как будто этот крошечный клочок земли выскользнул из времени и спрятался от мира. Дышалось легко — жадно, с надрывом, словно из легких, наконец, вырвались пыль, соль и страх. Здесь можно было забыть себя — не думать, не чувствовать, не помнить, а только быть, растворяться в этом щемящем, горячем, шершавом. И в нем, если он был рядом.

Гермиона сдавленно ойкнула, когда что-то режущее впилось ей в ногу, и тут же была подхвачена сильными руками. Теплыми. Любимыми. Оберегающими.

— Детка, будь осторожнее, — отлепился Драко от выцеловывания уголка ее рта и покусывания губ и нежно огладил пострадавшее место, убирая колючку.

Пряжка холодила ей кожу, и эти самые аврорские форменные брюки — единственный оставшийся на нем предмет гардероба, а глаза, такие же темные сейчас, как скалистый спуск в воду, просили сосредоточиться только на них. Умоляли. Настаивали. Шептали.

— Буду, если ты просишь, — смеясь, обвила Гермиона его шею, пробежала пальцами по челюсти и острым скулам и вернулась к любимому занятию.

Исследование тонких губ своими всегда было увлекательным процессом, сколько бы лет ни прошло. Зовущих. Мягких. Манящих.

Ее уложили прямо оголенным позвоночником на нагретый песок, и крепкое тело накрыло ее тенью. Драко провел грубоватыми подушечками пальцев по ее бедру, вызывая мурашки, и перебросил свое внимание на шею, спускаясь все ниже.

— Если бы ты захотела убить меня, как бы ты это устроила? — оторвался на секунду он, блеснув лукавыми глазами.

— О, я бы сделала так, чтобы все указывало на меня, но никто бы не смог ничего доказать, — насмешливо изогнула бровь Гермиона. — Поцелуй меня.

И Драко всегда с радостью делал то, о чем она просила.

— Ты же знаешь, что я всегда рядом? — приглушенно спросил он, обращая свою страсть на грудь, прокручивая персиковые горошины между пальцами и оставляя красноватые влажные отметины везде, куда мог дотянуться.

— Знаю, знаю всегда.

Глаза закатились, и пятна, поползшие в зрачках из-за слепящего солнца, исчезли под веками и яркими вспышками.

Щелкнул колдоаппарат, отгоняя видение, и Гермиона проморгалась. Мрачный Атриум прижимал ее к земле и давил своей переполненностью. Темная кладка не давала вздохнуть, будто крошечные осколки камня оседали в легких.

— Мисс Грейнджер, что известно об исчезновении старшего следователя Драко Малфоя? — испытующе раздалось из толпы, и репортеры зашуршали, предвкушая подробности.

Хоть крупицы.

Чертовы стервятники. Гермиона их ненавидела, как и их прытко пишущие перья, их мерзкие улыбочки и хищные взгляды. Наложить бы на всех Силенцио и спалить к чертям заполненный Атриум. Она совладала с собой и голосом, пряча тревогу, боль и переживания в маленькую шкатулочку в сердце.

— Ведутся поиски, — сухим, официальным тоном ответила Гермиона. Эту канцелярщину она тоже ненавидела. — Начато служебное расследование, аврор Малфой считается без вести пропавшим. Это все, что может быть сообщено в рамках сохранения конфиденциальности внутренних дел Министерства Магии.

— Правда ли, что Вас привлекли к разбирательству в рамках этого дела? Что лично Вы знаете об исчезновении? Вы причастны? — новые возгласы, и люди перед ней вцепились в перья так, что те чуть не переломились.

Нога нервно дернулась, но это не было заметно за высокой глухой трибуной. Она причастна, но об этом никто не узнает. Новые вспышки перед глазами, холодные и требовательные, совсем не похожие на мягкий солнечный свет.

Приподняла брови, всем видом выражая опасения из-за умственного потенциала репортера.

— Слухами магическая Британия полнится, господа, а вы им способствуете, попирая все законы честной журналистики. Внутренняя информация не подлежит разглашению. Следующий вопрос, — отрезала Гермиона под раздавшийся шорох.

— Расскажите о новых решениях в Министерстве. Ходят разговоры, что общество ждут перемены, связанные с охраной Статута.

Гермиона сглотнула и незаметно сжала и разжала кулак за спиной, унимая дрожь в руках. Пора. Она знала, чего от нее ждут, но поступит наоборот.

— Да. Я хотела бы сделать заявление, — начала она, расправив плечи сильнее. — Я покидаю должность заместителя начальника Управления соблюдения и охраны работы Статута секретности, — взрыв и стучание перьев по блокнотам, ловящих каждое слово. — Я выступаю против нового законопроекта, инициируемого Управлением — против Пакта об изъятии детей-волшебников из немагических семей и ограничении контактов с маглами. С сегодняшнего дня я заступила на должность начальника Управления по связям с маглами, которым готовится линия опровержения необходимости данного Пакта. Мы добьемся снятия этого варварского и неразумного предложения и отправим все эти идеи на задворки истории. Пакт превратится в пыль по ветру, где ему и место.

Толпа взорвалась восклицаниями, и Гермиона чувствовала, как ее с текущего момента бывший начальник издал тяжелый и не предвещающий ничего хорошего вздох.

— Гермиона Грейнджер против жестокой политики отрыва детей от семьи. Гермиона Грейнджер в рамках нового назначения собирает инициативную группу и выступит на слушании через три месяца. Гермиона Грейнджер готова принять в ряды сторонников всех, кто верит в нее, здравый смысл и в справедливость. Отразите это в завтрашних заголовках, — воинственно заявила Гермиона, обводя толпу горящим взглядом. — Слово передается Главному Аврору Поттеру, он расскажет о поисках аврора Малфоя то, что может.

С этими словами, под ослепляющие вспышки колдокамер и шумный гвалт, она спустилась с помоста, и, ни на кого не глядя, отправилась к лифтам по блестящей плитке. Ее звали обратно, изнывая от желания подробностей, но не время.

Авроры, стоящие в оцеплении и отгоняющие толпу от служебной части помещений, провожали ее одинокую фигуру разными взглядами: кто недоуменными, кто разозленными, кто яростными, кто одобрительными, и лишь один — понимающий. Тот единственный человек, который, по случайности, знал о романе Гермионы и Драко, один из членов его группы, но давший обет хранить тайну в секрете, когда застукал их.

Металлические решетчатые двери почти закрылись, когда влезла напряженная рука в черном костюме, стоящем, как половина бюджета Министерства, и нехороший человек вошел в лифт. Гермиона снова сжала ладонь за спиной в кулак. Кабина тронулась и тут же остановился между этажами, повинуясь воле вошедшего волшебника.

— Давно это продумала?

— Да, мистер Харрис, — отрешенно подтвердила Гермиона. — Как только Вы начали готовить проект.

— Спасибо, что не врешь. Всегда ценил твою честность, — хмыкнул он со скользкой улыбкой. — Как и твой ум, как и твой острый язычок при написании речей. Которую, кстати, должна была толкнуть о Пакте сегодня, но, видимо, ты решила… хм, импровизировать.

Гермиона повернула голову и встретила своим холодным взглядом чужой, со тщательно скрываемым бешенством.

— Я бы ни за что не отдала тебе возможность рассказать свою точку зрения прессе первым. Поэтому и просидела до этого момента у тебя, наблюдая и кивая безумным планам.

— Думаешь, тебе это поможет?

Харрис медленно приблизился, пытаясь давить своей массивной фигурой, но она не дрогнула. Как и не дрогнула, когда ее впечатали за шею в стену.

— Фи, как грубо, — фыркнула Гермиона, но тут же стала задыхаться, когда пальцы сжались сильнее.

— Глупая девчонка. Не мешайся мне под ногами, — выплюнул Харрис и стукнул ее головой о панель. — Международная конфедерация, Визенгамот, министр — все — уже в кармане. Все поддерживают законопроект в кулуарах, и ты об этом знаешь. Мы защищаем наш мир, а ты решила пойти из чувства противоречия?

Гермиона цеплялась за душащую ее руку, но потом паника отступила, вернулся рассудок, и она нащупала в кармане палочку. Резкий выпад, и экс-начальника отшвырнуло на другой конец лифта. Рефлексы, выработанные во время войны, не исчезли, и ее это радовало.

— Я всегда делаю то, что считаю верным. И ты об этом тоже знаешь, Игнатиус, — сдавленно процедила она, откашливаясь и растирая шею.

Он отряхнул костюм, снова сделал шаг к ней, чуть наклонил голову вперед, буравя ее тяжелым взглядом, но новой попытки нападения не предпринимал. Гермиона запустила лифт, и он тронулся с ощутимым покачиванием. Лишь усилием воли она устояла на ногах.

— Твоя маленькая революция бессмысленна. Все уже решено. Я даю тебе последний шанс одуматься, — обманчиво мягко предложил он. — Мы же столько лет сражались за одно дело. Я понимаю, ты запуталась, растерялась из-за скорости изменений. Но я буду мудр.

— Еще хоть раз тронь меня, и ты — мертвец. Я обещаю, — медленно и яростно оповестила Гермиона, смакуя каждое слово. — На этот раз я буду милосердна.

Мистер Харрис хрипло рассмеялся.

— Силенок-то хватит, милая? Ты сначала отбейся от дисциплинарной комиссии, а потом угрожай. Жду в управлении, посмотрю, как собираешь вещички.

Гермиона ничего не ответила и вышла из кабины лифта. Расправила плечи. Притворилась. Она будет сильной, как и всегда.

Шаг, второй, цокающие шпильки по длинному коридору. Наложила маскирующие чары гламура на шею. Она запомнит эту сцену, но пока не к месту демонстрировать жестокость начальника. Маленькая библиотека в ее голове ничего не забывает и достает файлы в нужное время.

Она устроилась на деревянной скамеечке рядом с небольшим залом для слушаний, закинула ногу на ногу и стала ждать. Место, куда вызывают на ковер всех отбившихся от рук министерских. Когда-то и она была по ту сторону двери в составе комиссии, но сегодня ее будут журить, как провинившуюся школьницу.

— Мисс Грейнджер, проходите, — возвестил секретарь, высовывая голову из-за двери.

Гермиона кивнула и прошла внутрь. Это мог бы быть полноценный зал суда, но место скорее походило на зал совещаний, за единственным исключением — кожаным креслом обвиняемого посередине. Не преступники же, чтобы заковывать в цепи, и на этом месте могли сидеть очень даже уважаемые люди, так что было комфортно, но давящие глаза и испытующая тишина развеивали иллюзию рабочей атмосферы. Тяжелые дубовые резные панели и тусклое факельное освещение не разгоняли тучи в душе.

Ее обвиняли, но она к этому готова.

Расправила складки на платье. Драко бы понравился ее выбор нечто чуть кожаного и немного дерзкого, будь он здесь, и при этой мысли сердце болезненно, виновато сжалось. Прочеканила формальности, но вот топор занесли над головой — безликие мантии, на которые Гермионе было совершенно плевать. Не у них она должна просить прощения.

— Мисс Грейнджер, Авроратом доложено, что именно Вы предоставили ключевую информацию в расследовании того дела. О группировке «Медуза Горгона», иначе просто «Медуза», орудовавшей в Лондоне, нападавшей на маглорожденных волшебников и маглов. Откуда Вы узнали информацию?

Она готова к этому вопросу.

— В мои обязанности на старой должности входил мониторинг магловских источников информации. Я сопоставила сообщения в газетах, выявила необъяснимые с точки зрения маглов инциденты и передала данные коллегам в Аврорате, — четко отрапортовала Гермиона.

— Кому именно Вы сообщили?

— Главному Аврору Поттеру.

— Почему ему? — впились в нее взглядом. — Согласно должностной инструкции, Вы должны были уведомить линейный персонал, ответственный за это дело и назначенный на него.

Она еле удержалась, чтобы не вцепиться в подлокотники кресла, и досчитала до пяти про себя, уравновешивая интонации. Какой-то раздавшийся шорох от их стола натягивал нервные волокна как тетиву.

— Как многим известно, меня и мистера Малфоя связывает многолетний конфликт, тянущийся еще со школьной скамьи, — пожала плечами Гермиона, будто не было ничего проще. — Я предположила, что он не выслушает сведения от меня или не примет их во внимание, а с мистером Поттером нас связывает многолетняя дружба. Я пошла к нему.

Комиссия переглянулась. Конечно, звучало логично, ведь в их глазах все так и было.

— Но по некоторым данным, Вас с аврором Малфоем мог связывать вовсе не конфликт, а вполне себе иные отношения, — высказался кто-то сбоку, прищурившись.

— На что Вы намекаете? — холодно приподняла брови Гермиона.

— На сексуальную связь, скажу прямо. Есть версия, что Вы намеренно предоставили ложные сведения.

Хамство этого давления не было проигнорировано коллегами вопрошающего, но она сочла нужным прояснить ситуацию.

— Моя постель — не ваше дело, уважаемая комиссия, — надменно бросила Гермиона. — И подобные инсинуации меня оскорбляют. К тому же, зачем мне предоставлять ложные данные?

— Есть версия, что Ваш конфликт вовсе не многолетний, а недавний, и сведения Вы предоставили намеренно с целью мести. Отправить группу на ложную цель. Часть группы до сих пор в Мунго, иные имеют проблемы ментального свойства, и правду о засаде на авроров не знает никто. В разуме и невредимым остался всего один человек из группы, бывший в тот момент на больничном. Очень серьезные последствия для Вас, мисс Грейнджер, если эта версия верна.

Черт. Черт. Черт. Милосердие вышло боком. Она сглотнула комок желчи во рту.

— Я отрицаю эту версию, — ровным тоном заявила Гермиона, сохраняя непроницаемость. — Сведения были предоставлены мной вместе с источниками из сводок магловской полиции и прессы. Что дальше с ними делал Аврорат — не моя компетенция. К тому же, не в моих интересах помогать преступникам, охотящихся на мне подобных.

— Если у Вас такие хорошие отношения с Главным Аврором, то Вы могли и подговорить…

— Вы сейчас обвиняете еще и мистера Поттера? Главного Аврора? — не выдержал другой член комиссии.

Гермиона цепко оценила лица перед собой. Есть то, что их убедит.

— Я готова пройти проверку веритасерумом. Прямо сейчас, и моя очевидная невиновность в этом вопросе будет доказана, — спокойно сказала Гермиона, пока внутри все тряслось. — Я лишь исполняла свои должностные обязанности. Мне жаль, что все так обернулось, но это просчеты Аврората, а не мои.

Кто-то из комиссии шумно выдохнул. Конечно, поверить в то, что справедливая, честная и во всех смыслах положительная Гермиона Грейнджер способна на нечто подобное — уму непостижимо. Но они многого о ней не знали.

От Драко ей досталось много любопытных вещиц. И антидот к сыворотке правды — редкий, ценный, который невозможно было просто так достать или сварить, — был одной из них.

У нее осталось последнее дело на сегодня.

Лифт поднимался медленно, как будто сопротивлялся ее возвращению. Каждый этаж, каждый звон в шахте отзывался в груди тяжелым гулом — эхом прожитых лет, решений, ошибок. Кабина привезла ее в управление, в котором она отработала так много времени. Гермиона, как маглорожденная, многое понимала в стремительно меняющихся технологиях маглов и могла оценить риски для волшебников, а когда произошла утечка, возник серьезный риск раскрытия их мира и весь магический мир был на ушах, она перевелась сюда. Были и другие причины — тонкие, интуитивные. Но тогда они шептали на границе сознания. Теперь кричали.

Ничего сентиментального или важного она на работе не хранила, ежедневник всегда был при ней в сумочке под незримым расширением, так что сборы были быстрыми: письменные принадлежности, волшебный черный гиацинт в горшочке, да книги.

Управление встретило ее могильной тишиной — не напряженной, а решенной. Как будто все уже знали, чья могила сегодня откроется. Все выглядело почти по-прежнему: ровный свет, знакомые столы, легкий запах бумаги и чернил. Ее считали предателем, еще бы, и, конечно, новости уже разнеслись по всему министерству. Такой громкий фокус, когда до этого она не высказывала никаких возражений этим идеям, но ей нужно было подготовиться.

— Итак, если среди вас есть те, кто понимает, как и я, абсурдность и бредовость этого Пакта, если вы хоть раз чувствовали, что вас заставляют молчать, когда надо кричать — выход там, — ее голос отозвался почти эхом в просторном офисе. — Управление по связям с маглами. Пять дверей отсюда. Никто не скажет, что вы не пытались, — громко объявила Гермиона и обвела взглядом помещение.

Харрис выскользнул из кабинета, сложил руки на груди и всем своим видом обещал жестокую расправу каждому, кто посмеет двинуться с места.

Сначала никто и не шелохнулся. Потом коллеги переглянулись. Кто-то кому-то что-то шепнул. Кто-то старательно отводил глаза и делал вид, что работает. И все же — трое встали. Неловко, медленно. Но стояли твердо. Гермиона кивнула им — одобрительно, уверенно. Она знала, кто. Она все это время наблюдала, слушала. На это и рассчитывала. Им нужен был лидер, чтобы громко заявить свой протест, вот только был еще один человек.

— Тео, пакуйся, и жду тебя в новом офисе, — бросила Гермиона и зашагала на выход.

Позади раздался все тот же хриплый, искренний, шакалий смех.

— Вот тут-то ты и просчиталась, мисс Грейнджер, — выплюнул Харрис и зашел обратно к себе.

Гермиона негнущимися пальцами поставила коробку на ближайший стол и двинулась к другу навстречу. Другу же, да? Теодор Нотт был ее помощником все те же годы, что она работала здесь. Он был вхож в ее дом. Он знал ее секреты. Она отказывалась сомневаться в нем.

— Тео? — непонимающе позвала она.

Он отвел глаза, странно дернул головой и скользнул в тот же кабинет. Гермиона отряхнула платье, расправила плечи и зашла следом.

— Что он тебе предложил такого, чего не могу дать я? — сходу спросила она, отчаянно маскируя горечь во рту.

— Ах, маленькая мисс Грейнджер, ничего не видишь под носом, — добродушно захохотал Харрис и взъерошил кудрявые волосы Тео, который стоял ни жив, ни мертв. — Столько лет, а ничего не заметила. Разбитое сердце дребезжит так громко.

Теодор наконец откинул руку, выводящую их обоих из себя. Обычно. Но что-то явно шло не так, как всегда.

— Гермиона… — его голос треснул. — Прости. Но я согласен с проектом мистера Харриса. Это… это единственный способ защитить наш мир. Ты чужая, Гермиона. Ты никогда не была одной из нас… Это необходимое зло, чтобы уберечь наш мир. Ты всегда была пришлой, ты не родилась здесь, но я — да. Магические семьи дадут намного больше, и больше не случится того, что произошло с моими…

Он сглотнул, забегав взглядом. Не силясь подобрать слов. Что-то внутри хрустело теперь у Гермионы. Кислый и песчаный вкус предательства на зубах. Она не ожидала, что это будет так больно.

— Так вот откуда эти нелепые обвинения на комиссии, — выдохнула Гермиона.

Тео стал пунцовым и, казалось, просто хотел забиться в угол.

— Наконец сообразила. Что-то ты подрастеряла свой интеллект, готовя восстание против меня, — снова ошакалился Игнатиус Харрис, самый ненавистный человек для нее. — Я чуял, чуял печенкой: что-то не так. Больно покладиста. Решил перестраховаться, а Теодор так наблюдателен.

— Это ложь, и ты, Тео, об этом знаешь, — прошептала Гермиона, глядя только на него и сжимая платье там, где должно быть солнечное сплетение.

«Друг» что-то пробормотал под нос и покачал головой, рассматривая носки ботинок. Она отказывалась воспринимать реальность.

— Тео, за что? Пойдем со мной.

— Так будет лучше, я уверен, — наконец заявил Нотт, подняв взгляд, полный ненависти.

Гермиона чуть не отшатнулась от этого пламени внутри него, горящего там, в глубине. Сжигающего его, а она и не видела.

— Теперь ты знаешь, как это ощущается. Раз объявила мне войну, то научись выбирать верных генералов, — доверительно посоветовал Игнатиус и указал на выход из помещения.

Говорить больше не о чем.

Гермиона не произнесла ни слова. Только вдохнула — глубоко, как перед прыжком в ледяную воду. В груди звенело стекло, но шаги ее были твердыми. Все, что теперь осталось — идти вперед, и шла с новой-старой командой в новые-старые пенаты. Все тот же Департамент магического правопорядка, где теперь разгорелась гражданская война, которая могла сжечь в огне все их общество, если все выйдет из-под контроля.

Но этого она и добивалась.

Примечания:

🔈 Саундтрек: KREZUZ — Skins (Slowed + Reverb)

— Итак, что мы имеем на текущий момент, — возвестила Гермиона, покрутив ручку между пальцев и постучав мыском по паркету.

Она развернулась от доски с планом к импровизированному штабу. Ни одно кресло не скрипнуло, будто они находились в осажденной крепости, и звук сейчас — их враг. Ее новое управление из восьми человек, временно почти полностью занятое только вопросами Пакта, за исключением обязательной текучки, подняло на нее глаза и с готовностью разложило бумаги перед собой. Тесный, душный отдел, до которого обычно не было никому дела, что потерял силу и важность после войны, но она работала в условиях и похуже.

— Джанин, что у нас с маглорожденными заседателями? — щелкнула Гермиона пальцами, словно давая приказ.

— Четверо подтвердили намерения и выступили в прессе с заявлениями, что будут голосовать против, — отозвалась главная на текущий момент помощница, острая, как перчик, шатенка с притягательной улыбкой.

Гермиону научил горький опыт, что доверять стоит мало кому.

— Остальные пятеро пока мечутся. Дожмем, — пообещала Джанин Джонс и ударила кулаком по столу. — Они проголосуют, Гермиона. Даже если нам придется дышать им в затылок до самого заседания.

— Эти девять голосов — чертова соломинка. Нам нужны все, потому что это и так всего капля из двадцати шести необходимых голосов «против». Столько должен набрать либо Харрис, либо мы. И в отличие от него, нам нужно еще больше, чтобы к этому вопросу не возвращались. Необходимо, чтобы вырубили идею на корню, — в очередной раз повторила Гермиона, и в очередной раз управление понятливо кивнуло.

— Пул материалов для прессы с социологическими исследованиями готов и отправлен проверенным людям, — отозвался Деннис Криви.

Он прилетел устраиваться в управление сразу же, как вышли горячие заявления Гермионы, и в его мотивы и максимализм она верила. Отряд Дамблдора однажды — ОД навсегда. Ей, собственно, и не так уж необходимы были люди. Ей нужен был резонанс, но руки не помешают.

— Отлично, Деннис. Жду от тебя слезовышибательную статью о твоей семье и ее поддержке к пятнице. Это наш козырь, — пробормотала Гермиона под нос, ставя галочки на доске.

Да, цинично, учитывая смерть его брата Колина, но одержимость и жесткость Гермионы все уже приняли, как данность. Она готова была пустить в ход все выигрышные карты, что имелись на руках.

— Джастин, что у нас с Ассоциацией колдомедиков?

— Готовы назначить тебе встречу на пятницу, настроения оптимистичные — для нас, я имею ввиду, — самодовольно отозвался он. — Они против этой варварской практики. Не хотят возиться с последствиями массового наложения Обливиэйта на память маглов снова и с прогнозируемым ростом душевных расстройств среди маглорожденных.

Джастин Финч-Флетчли, еще один ветеран ОД и боец сопротивления, не входил в управление и трудился вовсе в другом месте — в артефактах, но пришел, заявив, что готов работать по ночам и кричать в лицо каждому — его семья соблюдает Статут и без их поддержки он бы не принял волшебника в себе. Что Джастин уже активно и делал, заводя своим языком без костей разговоры в министерстве и давая заливистые комментарии позитивно настроенным репортерам.

— Майлз, что с альтернативными предложениями?

Тот скромно промолчал. С этой стороной было глухо, ведь что не предложи взамен — все плохо. Либо для властей, либо просто плохо по мнению Гермионы. Вся проблема состояла в том, что после неосторожных действий Пожирателей, жадно глотающих власть и замахнувшихся на магловский мир, и масштабной зачистки памяти огромному контингенту людей, начиная от их правительства до прохожих, все боялись даже смутного шепота, в теории неосторожно сказанного родителями и друзьями волшебников другим маглам. Бороться с этим нужно. Неизвестно — как, но точно не так.

— Ладно. Еще есть время, — потерла лоб Гермиона. — До слушания два месяца, поднапряжемся, а пока делаем вид, что альтернативное решение у нас есть. Мариэтт, что у нас с американцами?

Женщина лет сорока, «старенькая» из управления, отрапортовала о запланированных встречах с инициативной группой, которая добилась отмены закона Раппапорт в США. Их аргументы очень пригодятся им, а опыт изолированности и вырождаемости магов при отсутствии контактов с маглами показателен. В Британии упорно предпочитали делать вид, что полная изоляция — единственный выход, и британское сообщество подавало очень негативный пример другим.

Да, интернет, камеры слежения, GPS и прочее осложняло существование волшебников, но должно найтись иное решение, что поможет им быть частью мира, не закрываясь от него. Гермионе нужно чудо — вот только где его взять.

— Харрис назначил пресс-конференцию с состоятельными семьями, что готовы взять под опеку нынешних и будущих детей, рожденных в немагическом мире, — грохнуло в кабинете заявление Амелии, которая пристально следила за успехами конкурентов.

— Чертов Харрис, — пробормотала под нос Гермиона и яростно развернулась к коллегам. Они встрепенулись от этого напора, но ничего не сказали. — Наройте мне грязь на эти семьи. Любую. Даже если в детстве украли пирожок у собственной бабушки — я хочу это знать. Чем живут, с кем спят, что едят и как проводят время.

— Но, Гермиона, этично ли… — заикнулась Мариэтт.

— Неэтично отбирать нас, как племенной скот для разведения. А я этим займусь, — горячо заявил Деннис, делая пометку в блокноте.

Гермиона кивнула, ставя точку в этом обсуждении. Для нее не существует понятие «этично» тогда, когда она видит цель. И она победит в войне с этим ублюдком. Коллеги доложили об иных успехах и неудачах, и все разошлись по делам. Гермиону одолевала паранойя опасности предательства, и она наложила на все заметки и доску защиту.

— Держи, — предложила Джанин и уселась рядом, протягивая стаканчик с кофе.

Несколько размерных глотков, приводя лихорадочные мысли в порядок, и Гермиона выжидающе уставилась на собеседницу, приглашая к разговору.

— Почему мы не используем твою историю? Это тоже козырь. Ты самая известная маглорожденная в этой стране.

Гермиона проглотила новый комок желчи в горле и сжала-разжала кулак за спиной. Старые приемчики.

— Потому что я лицо этого проекта, — отрезала она.

— Это недостаточное объяснение, — протянула Джанин.

— Я заработала репутацию, — сглотнула и сказала Гермиона, заходив по кабинету. — Не благодаря войне или иным заслугам. Она досталась мне не за то, что я пережила в школе. Выход подробностей на публику может повредить, иначе все станут говорить, что я руководствуюсь эмоциями. Раскрыв карты, я потеряю авторитет поборника Статута и право бороться дальше.

Джанин ничего не сказала, принимая этот ответ, но оглядела ее оценивающе и пристально. Гермиона сделала вид, что ничего не заметила, взяла сумочку, бросила взгляд на черный гиацинт в горшочке, попрощалась и вышла в коридор.

Облокачиваясь на косяк с другой стороны двери, несколько глубоких вдохов и выдохов. Так, как она научилась. Она может притворяться дальше.

* * *

Кабинет Главного Аврора был прост, неприхотлив и прокурен. Скромно, по-деловому, груды бумаг и черный китель с золотыми пуговицами на вешалке. Гарри бродил, оттягивал подтяжки, щелкая по взъерошенной форменной рубашке и туша окурки в переполненной пепельнице. Шесть лет после войны, и вот какими привычками они обзавелись.

— Гермиона, объясни мне одну вещь, — с тяжелым вздохом перешел к главному друг, опираясь бедрами на полированный стол, пока она сидела на диванчике напротив. — Меня комиссия затрахала и в хвост, и в нюхлера с этими показаниями. И я тоже вижу несостыковки.

— Какие? — приподняла брови она.

— Ну, допустим, самое простое: почему у меня целый отряд ни черта не помнит о том, что там происходило, но при этом «Медуза» больше не активна. Ни единого нападения. Что ты знаешь по этому поводу?

По ощущениям, брови Гермионы взлетели до корней волос.

— Ничего. Если ты думаешь, что я сидела где-то там в кустах рядом и конспектировала ход операции, а потом приложила их Обливиэйтом, то ты ошибаешься.

Да, было бы неплохо, и это бы очень упростило ей жизнь, но это не так. Чертовы авроры.

— Не передергивай, — раздраженно отозвался он. Это таинственное исчезновение выжимало из него соки. — Я в курсе, где ты была в тот день, и понимаю, что мотивов у тебя никаких. Вообще никаких.

— Почему я слышу в твоих словах подтекст? — холодно спросила Гермиона и пощелкала ногтями по деревянной столешнице.

Гарри закурил еще одну, выдыхая через ноздри сизый дым. Он поднимался клубами и мутными кольцами исчезал в плохонькой, но вентиляции.

Поразглядывал ее, скрипнув форменным сапогом по полу. Размял мышцы, покрутив шеей. Поправил очки, блеснув глазами. Это действовало ей на нервы.

— Потому что есть у меня чувство, что Малфой был тебе небезразличен. Хоть в какой-то мере.

Она ощутила резкое покалывание на коже от произнесенного имени, и хотелось сбросить это наваждение.

— Неужели?

— Ты, конечно, мастер скрывать эмоции, — продолжил Поттер, цепко следя за ней. — Но вот он… он, конечно, тоже. Но я как-то отследил один интересный взгляд.

— И какой же? — выдохнула Гермиона, сдерживая першение от проплывшего рядом с ней дыма.

Опасный лед.

— На одном рождественском балу. Он смотрел на тебя, как хищник на жертву. Как будто нет ничего важнее, кроме как поймать тебя в свои сети и вцепиться тебе в глотку.

Гермиона засмеялась от абсурдности этого сравнения. Драко никогда так на нее не смотрел.

— У тебя богатая фантазия, Гарри, — издала она еще один смешок и потянулась к пачке. — Можно?

— Попробуй, — весело хмыкнул Главный Аврор, предвкушая представление, и подвинулся на столе, переместив бедра.

Подула на фильтр, смахивая крошки табака, как делал Гарри, и зажала между губ. Неумело чиркнула зажигалкой и обожгла кожу на пальце об металлическое колесико. Бросила это занятие и подкурила палочкой, как это делал Гарри сотни, тысячи раз. Вдохнула. Ощутила, как что-то слабое и чуть морозное, как окклюменция, пробежало по артериям. Закашлялась и подавилась этой горькой мутью, выкинув тлеющую сигарету в хрустальную пепельницу, подаренную ей при вступлении друга в должность. Гарри хрипло расхохотался.

— И как?

— Я все смотрела и смотрела, как ты это делаешь, и все хотела попробовать, — расплевалась она еще раз. — Но больше — ни в жизнь.

— И правильно, — одобрил друг. — Но ты ушла от ответа.

Гермиона пригляделась к собеседнику. И вот он уже и правда следил за ней, как волк на охоте, чуя, что что-то нечисто. Он вроде вел себя, как Гарри. Но сидел, как Главный Аврор. Она оценила пределы откровенности и провела руками по лицу.

— Как я могу быть уверена, что даже расскажи я что-то, я скажу это своему другу Гарри, а не Главному Аврору, который перекрутит мои слова и пришьет мне какую-нибудь неприятную… процедуру или даже обвинение? — изогнула бровь Гермиона, чувствуя, как колотится сердце.

— После стольких лет ты считаешь, что я могу навредить тебе? — изогнул он бровь в ответ, копируя ее жест и туша бычок.

После стольких лет ей было сложно верить даже собственной тени. Они оба — развалины: только Гарри забивал пустоту окурками и службой, а Гермиона — проектами и цифрами.

— Расскажи мне. Я клянусь, что это останется между нами, как и всегда, — заверил друг.

Гермиона вздохнула, не зная, куда себя деть. Господин Главный Аврор давил на нее профессиональным, вышколенным взглядом, вынуждая сломаться.

— Мы… мы встречались почти год. Через пару лет после войны. Короткие встречи, ничего… — судорожно глотнула воздуха Гермиона, — ничего особо серьезного, но как-то зацепило, понимаешь? Щелкнуло.

— Да, понимаю, — кивнул Гарри, подавшись вперед.

И он правда понимал. Должен был. После того как почти вся семья Уизли погибла на войне, погиб их на двоих лучший друг и погибла его настоящая любовь, он знал теперь только такое. Болезненное. Мимолетное. Больное. Просто чтобы не было так паршиво.

— И мы… мы разошлись не на лучшей ноте.

Эти признания ей приходилось тянуть из себя клещами.

— Что случилось тогда?

— Это неважно, — отвела глаза Гермиона и сдержала всхлип. — Но ничего такого, чего бы я не смогла пережить. Точнее, он. Была виновата я, Гарри, — подняла она взгляд, чувствуя, как увлажняются уголки глаз. — У меня не было повода мстить ему или что еще там комиссия придумала. Потому что в разрыве виновата я. Потому что я… я слишком хорошо знала, как заканчиваются такие истории.

Сердце болезненно сжалось, и воображаемая шкатулка с тревогами затрещала внутри.

— И если его не найдут… Я все думаю, что не смогла хотя бы извиниться. Я никогда не желала ему зла.

Она уронила лицо в ладони и уперлась в колени локтями, поддавшись власти момента и отголосков запертых чувств. Гарри сел рядом на диванчик, ободряюще приобнял ее и слегка стукнул кулаком в плечо. Мужская форма поддержки.

— Если Малфой жив, я найду его. Обещаю, — горячо заверил друг. — Если нет… не думай пока об этом.

Гермиона крепко сжала его руку в ответ, чувствуя, как спазмом сжимается горло. Конечно, Гарри она могла доверять. Он ее лучший друг с детства. Так они всегда говорили.

И ей очень хотелось верить, что он ошибется в одном и не ошибется в другом, но надежда была до того призрачна, прямо как прозрачный хрусталь переполненной пепельницы.

* * *

Дверь в управление открылась. Если точно — грохнула об стену. В помещение влетел человек, кипящий от гнева, и Гермиона взяла в руки палочку. Надо быть осторожнее.

— Ты рехнулась? — рявкнул на нее Харрис, наступая.

Гермиона взмахнула палочкой, пустив по визитеру слабый разряд тока. Он шокированно дернулся и замер.

— Еще шаг, и я приложу тебя чем-нибудь, что осталось в моем арсенале со времен войны. Тебе не понравится, — холодно бросила она.

— О, какая большая стала. Смелая, — усмехнулся Харрис. — Ты такая упрямая, Гермиона. В этом есть нечто… очаровательное. Особенно перед крахом.

— Я всегда такой была. Просто надоело играть роль девочки для битья и выпуска неконтролируемого гнева.

Собеседник совладал с собой, долгие мгновения раздувая ноздри.

Побегав по ней взглядом, прищурился и сложил руки на груди. Потрескивающее напряжение в офисе можно было есть ложками. Она поправила браслеты на запястье, брякнув маленькими бубенчиками, и стучала палочкой по пальцам другой руки, ожидая дальнейшей сцены. В виске пульсировала вена.

— Ты инициировала в отношении меня разбирательство по факту превышения должностных полномочий, — констатировал собеседник.

Гермиона кивнула. Факт. Прошерстила свою память и отдала. Это отвлечет его ненадолго, да и в качестве ответной любезности.

— Но ты же понимаешь, что мне ничего не сделают? — усмехнулся Харрис.

— Понимаю. Сами такие же.

Он довольно кивнул в ответ, радостный от ее понятливости.

— Ты подкинула отделу магического семейного благополучия бредовую идею проверить условия проживания семей, заявленных в программе. Но ты же понимаешь, что ничего не найдут и все будут паиньками?

— Точно? — изогнула бровь Гермиона.

Игнатиус помолчал. Но суть была не в этом. Ей нужно было отвлекать его внимание на какие угодно мелочи, чтобы он проморгал под носом главное.

— Ты же понимаешь, что собирать подписи в народе — это ловить решетом воздух? Проводить какие-то встречи и заваливать этим газеты ничего не дает? Общественное мнение переоценивают. Я думал, что обучил тебя лучше, — неодобрительно покачал головой он.

У нее были и другие учителя.

— Это все? Мне работать нужно, — скучающе протянула Гермиона, вздохнув.

— Ты ведь знаешь, милая… — тихо начал Харрис, подходя ближе, — что я умею прощать. Особенно тех, кто вовремя осознает свою ошибку. Но только если осознает.

— Очень жалкие попытки заставить меня бояться, — бросила она, внутренне подбираясь.

— Страх — не всегда враг, маленькая мисс Грейнджер. Иногда страх — это компас. Показывает, где наше место.

За плечом бывшего начальника показалась макушка Тео. Видимо, он проходил мимо и решил обратиться к непосредственному руководству с вопросом, но встретился с ней взглядом, побледнел и как будто пытался испариться. У Гермионы в груди клокотала ярость.

— Забирай своего щенка и проваливай.

— Иди, Теодор. Покусает еще, — хохотнул Харрис и псевдоласково подтолкнул подчиненного в плечо.

Тео ушел, и что-то свернулось и забилось у нее внутри. Оно скребло, как тысяча низзлов, и причиняло боль. Харрис жадно, с наслаждением следил за эмоциями на ее лице, которые она не могла прятать.

— А вот война — это действительно так интересно, спасибо за идею. И пропажи по несколько месяцев, и исчезнувшее личное дело, и никаких внутренних разбирательств за преступления во время войны, какие были у нас всех, — Харрис посмотрел на ногти. — Что же ты там такое прячешь? Что же маленькая героиня натворила, а? Я уточню. Ты уже не девочка с проклятыми книгами. Всегда было понятно, что твои нежные ручки не так чисты.

— Не так по локоть, как твои, — сверкнула глазами Гермиона.

Харрис выдохнул через ноздри.

— Тебе ничего не известно.

— Как и тебе. Желаю удачи, — пластмассово улыбнулась Гермиона, выгнала порывом воздуха визитера из кабинета, заперла дверь и крутанулась в кресле обратно к рабочему столу.

Она просидела почти до ночи. Пальцы медленно разгибались и сгибались на коленях — ритмично, бесконечно. Патронус-олень вспыхнул в воздухе, окутал ее серебристым светом и исчез, оставив за собой сухую фразу: «Зайди». Голос Гарри звучал хрипло. Устало. Надломлено.

Друг был очень встревожен, смолил и метался по кабинету. Гермиона просто ожидала завершения этой истерики.

— Нашли значок, в общем… — Гарри шумно выдохнул. — Последние показания жизненных ритмов гласят, что когда значок оторвали, Малфой… Драко, он уже был мертв. Несколько часов.

Он замер, будто ждал взрыва. Гермиона медлила. Услышать это грому подобно. Она не вскрикнула, не побледнела. Просто замерла, будто прислушиваясь. Потом — с хриплым вздохом — обвела взглядом кабинет и медленно опустилась на подлокотник дивана.

— Ошибки… — спросила она тихо, почти формально. Чтобы никто посторонний не услышал, как ей плохо. Но затем голос все же дрогнул. — Ошибки быть не может?

— Нет. Они зачарованы. У меня у самого такой, — с сожалением потрепал друг значок на кителе.

Гермиона медленно моргала, пялясь на фигурную штуковину на лацкане с большими буквами Г.А., золотом и скрещенными волшебными палочками. У Гарри самый помпезный отличительный знак, но у Драко он был намного изящнее. Серебро с черным, как его душа. Будто впитывающий солнечный свет.

— А… тело? — Гермиона прочистила горло. — Хотя бы… попрощаться.

— Пока ищут. И мне очень жаль, Гермиона, но нужно будет пройти повторный допрос с веритасерумом, чтобы опровергнуть обвинения уже для Аврората. Мы не учитываем результаты заседания комиссии. Протокол.

Она судорожно кивнула. Вот этого она не учла.

— Нужно… Мне нужно, Гарри… — пробормотала Гермиона, жмуря глаза от того, как они слезились. Незаметно утерла уголок.

— Да, конечно. Потом все обсудим. На днях, — проговорил он, сжав ее запястье на секунду, затронув браслеты.

Гермиона стремительно неслась по коридору, зажимая рот руками. Ее плечи тряслись, а губы ходили ходуном. Шпильки цокали вместе со звяканьем на запястьях, сливаясь в нервную мелодию. Почти на грани.

Когда она осталась одна, то не выдержала и расхохоталась, умывая лицо ледяной водой. Она все задыхалась и задыхалась, пытаясь сдержать смешки, пока вода не остудила красные пятна на лице. Чертов Драко Малфой достает ее даже из могилы. Придурок.

* * *

Пар завивался клубами, почти как смог в другом месте, в котором она сегодня была. Допрос был… таким же. Антидот невероятно хорош.

Гермиона сидела на кафельном полу в душе, монотонно скребя себя щеткой. Хотелось отодрать, отлепить эту личину. Убежать. Но она не могла. Сухие щетинки скрипели по коже, оставляя полосы. Казалось, только так можно стереть отпечаток чужих взглядов, бездушных вопросов, яд сыворотки правды.

Ей было одиноко. Ей было тоскливо. Ей было плохо. Влажные пряди струились по телу, пока сверху на нее выливался каскад кипятка. Пытаясь согреться.

Она почувствовала, как отдалась легким гудением в венах защитная магия дома. Кто-то потревожил ее покой.

Встала, похлопала себя по лицу, накинула на мокрое тело халат, прошлепала босыми ногами по пушистым коврам, оставляя влажные следы.

В дверь постучали, но в глазке — никого, и магия молчала. Тревожно. Сжала палочку в руке, поправила упавшую ткань обратно на плечо. Открыла дверь и, не найдя ничего на высоте роста, опустилась на корточки.

На пороге лежал букет черных гиацинтов. Жизнь в них поддерживала магия, и стазис распался, как только Гермиона пропустила между пальцев нежные лепестки. Отсчет пошел. Лишь подушечки коснулись соцветий — и магия отступила, бутоны начали увядать, как будто время пришло в движение. Глухой, темный и пасмурный вечер словно впитывался в и без того мрачные цветки. Это послание.

Между плотными рядами стеблей была спрятана маленькая карточка с фразами, написанными знакомым почерком: «Курить — здоровью вредить, любимая, и больше не плачь. Пожалуйста, почаще ходи обнаженной дома. Кинь хоть кость».

Гермиона провела пальцем по строкам и поозиралась с крыльца. Сердце рухнуло куда-то в пятки, когда за одним из деревьев мелькнула и исчезла тень. Ледяной ужас полился по позвоночнику вниз вместе с каплями воды на стремительно холодеющем теле.

Запахнула халат плотнее, инстинктивно прижала букет к груди, закрыла дверь и тяжело задышала, успокаивая дыхание и стуча затылком по косяку. Букет дрожал в руках, как будто в нем билось чье-то сердце.

Примечания:

🔈 Саундтрек: DVRKLXGHT, iwilldiehere & akiaura — anbu 2

Перешептывания под звон бокалов и шорох платьев жужжали у Гермионы в ушах. Она бы очень хотела оказаться сейчас не в переполненном зале приемов министерства, но нужно сосредоточиться на фальшивых улыбках и непринужденно-манипулятивных разговорах.

Зал прекрасен. Как и всегда. Блеск, сладкие ужимки. Искусственные диалоги, приторные речи, а под золочеными потолками кипели тайные интриги.

Она порхала от одного высокого столика к другому, делала комплименты нарядам и принимала ответные своему, кокетливо крутила длинные серьги в ушах, угощалась изысканными закусками, шутила, растягивала накрашенные губы в улыбках, аккуратно закидывала удочки о настроениях. В общем, делала все, чем занимается нормальный серый недополитик в атмосфере щегольства, лицемерия и ежегодного приема по случаю окончания войны. Ее цели так просты и сложны одновременно, что умный — не поймет, а дурак — проглотит за чистую монету.

Гермиона вовсе не была политиком в полном смысле этого слова. Она билась не за, а вопреки, и было еще множество нюансов, из-за которых она бы с радостью спалила этот зал вместе со всеми обитателями, да не могла. А потому улыбалась дальше и заводила разговоры.

О Драко и группировке «Медуза» было много бесед и предположений. При мыслях о нем сердце сжалось. Конечно, авроры погибали при исполнении, и это не такое уж шокирующее откровение. Занимательно для толпы было то, как аврор Малфой пропал, а теперь считался погибшим — без следов, без улик, с ментально травмированным отрядом, который не помнил никаких деталей и до сих пор проходил лечение. У Гермионы это вызывало смешанные чувства, и самое сильное из них — тревога.

Она словно всегда чувствовала взгляд на плече.

Говорили и о самой группировке. Новые Пожиратели смерти — так их называют. Безжалостные, беспринципные, их невозможно уговорить, им ничего не нужно, кроме мести и террора, и так единогласно считали все. Маглорожденные запирали двери покрепче, а Министерство становилось все тоталитарнее и реагировало жестче, чтобы не допустить новой войны, а политика — во многом реакционной. Но пока не было слышно о нападениях, сводки магловских газет молчали, а потому даже такие кровавые рассуждения не мешали обгладывать изящные шпажки с деликатесами и звенеть бокалами.

Ничего существенного не изменилось. То, на что они потратили почти три с половиной года пота, крови и слез, осталось по сути своей неизменным. Все те же люди, все те же мотивы, все та же власть, все та же алчность, все те же методы дележки влияния. Гермиона была бы разочарована, если б не иные нюансы.

Она много читала и многое знала о магловской истории. Оценивала события и точки зрения обеих сторон конфликтов и однажды нашла точное описание того, что было применимо ко всей их стране, и было неважно — волшебники творят историю или маглы. Слова врезались в память и остались в ее ментальной библиотеке: «Англичане во всем мире известны отсутствием совести в политике. Они знатоки искусства прятать свои преступления за фасадом приличия. Так они поступали веками, и это настолько стало частью их натуры, что они сами больше не замечают этой черты. Они действуют с таким благонравным выражением и такой абсолютной серьезностью, что убеждают даже самих себя, что они служат примером политической невинности. Они не признаются себе в своём лицемерии. Никогда один англичанин не подмигнёт другому и не скажет: «но мы понимаем, что имеем в виду». Они не только ведут себя как образец чистоты и непорочности — они себе верят».

Платья были так роскошны. Она бы убила за такое, чтобы укрыться хоть одним, когда мерзла в той хижине, но откуда бы им знать? Неоткуда, а потому Гермиона лишь делала и принимала комплименты.

— О, мисс Грейнджер, Вы украсили вечер сегодня, — слегка поклонился собеседник и алчно пробежался глазами по ее голым плечам.

— Благодарю, Вы очень любезны, мистер Харрис. Чин-чин? — предложила она, и они деликатно звякнули бокалами, отпив щедро шампанского и оценивая друг друга слегка прищуренными взглядами.

Сегодня они цивилизованные люди, даже если и хотели вцепиться друг другу в глотки. Гермиона точно хотела.

— Как успехи управления, мисс Грейнджер? — поинтересовался подошедший глава Департамента Магического Правопорядка Гавейн Робардс.

У него прибавилось седых прядей в волосах, со времен школьных лет Гермионы, а тело уже — не таким поджарым. Обломок старой гвардии. Назначение пошло ему на пользу, раз он так отъелся и перестал выглядеть таким суровым в гражданском вместо форменного. А может, просто годы берут свое, и физическая оболочка почти незримо, но истлевает, сохраняя в целостности лишь острый ум, хватку и коварные планы. Мягче его делали и лукавые глаза. На фоне черноволосого Харриса с темным и острым взглядом в идеально сидящем костюме, Робардс казался добрым дедушкой.

— Движемся со скоростью торпеды, — обворожительно улыбнулась Гермиона, помахав одному из столиков судей, и они отсалютовали бокалами в ее честь. Умнички. — Поддержка небывалая. Дебаты на прошлой неделе были весьма успешны.

— О, Вы с мистером Харрисом устроили незабываемый спор. Я даже немного возбудился, — захохотал Робардс, и Гермиона подхватила его смех. Грубые манеры старого вояки. — Непечатно, конечно. Но такие искры… это было эпохально. И я с нетерпением жду ту программу, которую предложите взамен, мисс Грейнджер. Вы пока держите интригу, почему?

— О, политические уловки: способ отобрать у оппонента преимущество и не дать подготовиться, — сказала в лоб Гермиона и махнула рукой.

Гавейн понятливо и впечатленно покивал.

Недалеко столик взорвался в аплодисментах и хохоте. Гермиона послала еще пару улыбок. Лицемерные сволочи, пьющие за то, о чем понятия не имеют — такова реальность. Толпа душила ее, душила своими сверкающими бриллиантами, нарядными мантиями, белоснежными скатертями и летающими подносами.

— Жаль только, что это бессмысленно, ведь мои аргументы оценены выше. Нужной частью общества, — самоуверенно заявил и сверкнул глазами Игнатиус. — Но у меня есть вопрос, не дающий мне покоя. Скажите, мы как коллеги и давние соратники, можем же быть откровенны?

— Конечно, мистер Харрис, — приподнял брови Робардс. — Думаю, мы втроем, при всех разногласиях, понимаем друг друга, ведь сражались на одной передовой.

Это та правда, что не отменить.

— Сэр, — и Гермиона почувствовала, как Харрис еле сдержал недовольный тон на этом слове, — почему же Вы допустили ту ситуацию, что под Вашим крылом столкнулись такие силы? Разве мы не должны быть едины в стремлении к процветанию и благу?

— Ох, какие экзистенциальные вопросы, право, — добродушно покачал головой Робардс. — Но если коротко — сдержки и противовесы, мистер Харрис. Для любого действия нужно противодействие, чтобы соблюдать баланс.

— Золотые слова, сэр, — согласно кивнула Гермиона.

Отпила еще щедро того, что на вид — шампанское, а в действительности всего лишь идентичный по цвету и запаху лимонад, который подменял нужный официант. Она никогда не теряла голову.

— Верно. Что ж, это все равно приведет к результату, который будет оптимален, — так же кивнул Харрис, жадно проследив за глотками Гермионы.

За каждым движением горла, за каждым вздохом, за каждым порханием языка по губам.

Они проболтали еще немного о всяких глупостях, в которых прослеживались четкий вопрос и недоумение ненавистного Игнатиуса. А поразмышлять было о чем: как так вышло, что Гермионе досталось целое управление как плацдарм для борьбы и доступа к влиянию? Харрис бы не получил ответа, но Гермиона его знала: у Робардса всегда были свои мотивы и цели, которым отвечало это назначение, и он, как никто, знал, что непобедимость заключена в себе самом, а возможность победы заключена в противнике. Ультраконсервативное Министерство шло на уступки и закрывало глаза, когда это удобно.

Допитый лимонад спустя, Гермиона решила подышать воздухом. Она поставила на столик пустой бокал, слегка звякнув браслетами на запястье. Поправила тонкую лямочку искрящегося платья, ненадолго спустив ее ниже приличного. Прошла, слегка виляя бедрами и столкнувшись в толпе с парой мужчин с очаровательным хохотом, будучи подхваченной в кольца рук.

Ей не нужно было оборачиваться, чтобы знать, что за ней следуют.

Приближалась осень, но было довольно тепло, несмотря на вечер, так что она просто наслаждалась нежным ветерком, гуляющим в волосах, и ласковым треском цикад. Они всегда ее успокаивали. Просто пять минуток, чтобы подышать чем-то, что не так удушает.

Тоска разъедала ее, как кислота.

Гермиона почувствовала, как по оголенным рукам пробежались чужие холодные пальцы. Она ощущала спиной, что ей преградили путь к отступлению. Это было тем, что он должен, как считал, получить. Она сглотнула и побегала по балкону взглядом. Никого.

— Ты очень красива. Радует глаз, — восхищенно раздалось там, где начинала биться жилка на лбу.

— Я пришла не ради тебя.

— Разумеется. Все мы где-то не ради кого-то.

Он протянул руку — медленно, лениво — и убрал невидимую пылинку с ее плеча.

— А ведь старик прав. Эти искры никуда не делись даже за почти десять лет, — сказал он близко к уху. — Может, ты все же ошиблась? Еще тогда?

— Восемь. Это было восемь лет назад, — выдала Гермиона ровным тоном и развернулась, но тут же попала в капкан рук и тяжелого взгляда, безжизненного, как у акулы. — Аккурат в два раза меньше, чем наша разница в возрасте. Тогда это было еще ощутимее.

Игнатиус неотрывно смотрел на ее приоткрытые губы, и его дыхание чуть участилось. Кинуть кость — ее любимая стратегия, а доведенный сейчас до исступления ее выходками и препонами, он совсем не чувствовал грани, на которой балансировал годами. Лишь видел то, что не мог получить, и это сводило его с ума. И она искренне желала ему окончательно поехать крышей, способствуя этому всеми силами.

Он сам выбрал свою слабость и своими руками дал ей ружье, которое стрельнет.

— Да, верно, — шепнул он и провел пальцами по локонам, почти не касаясь. Гермиона слегка подалась на эту ласку, вызвав довольную улыбку.

— Ты чудовище, Игнатиус.

— Нет. Я зеркало. Я просто отражаю то, что они хотят видеть. И мне нравится, как звучит мое имя, когда ты его произносишь.

Он наклонился ближе. Слишком близко.

— А тебя я вижу такой, какая есть. Ломкая. Злая. Прекрасная. Ты все еще носишь вещи, что я подарил. И даже сейчас, — Харрис взял ее руку и покрыл кисть и запястье поцелуями, намеренно задевая браслеты. — Это что-то, да значит.

— Конечно, значит, только не то, что ты думаешь, — согласно кивнула Гермиона и уперла палочку в брюки. — А теперь отойди на три фута. Или я выжгу дыру там, где был твой член, — прошипела она, и рука чуть дрогнула, когда он подался ближе. — Проверять не советую. У меня отличная меткость, должен помнить.

Харрис засмеялся и сделал так, как просили, издевательски подняв руки вверх. Гермиона еле сдержала вздох облегчения и маскировала клокочущее сердце непроницаемым видом.

— Вот, ты обещала, но я тронул и до сих пор вполне жив, — весело парировал Харрис, но веселье было напускным. Было больше самодовольства, что здесь она ничего ему не сделает. — В следующий раз я пойду дальше. И это представление в зале… ты сама себя-то хоть понимаешь? Зовешь меня и отталкиваешь. Милая игра, но эту стадию мы прошли много лет назад. Я и так достаточно насмотрелся на тебя за эти годы.

Он наклонился, заставляя кожу покрываться льдинками оцепенения.

— Я жду, когда ты треснешь. Когда у тебя не останется союзников. Когда они тебя предадут. Все предают. И мне нужно больше, — выплюнул Харрис и схватил ее за подбородок, больно впившись пальцами.

Сделал шаг вперед, вжимая ее в каменную ограду. За шторами шумел и позвякивал зал, но на балконе они были одни. Фигурный камень неприятно чиркал по бедру при движениях, пока грубо сминали ткань платья. Тонкие лямочки упали вниз.

— Отпусти меня, — четко произнесла Гермиона, но пока не предпринимала никаких действий, и ее руки безвольно висели.

Ее, оголенную до корсетной перемычки на талии, разглядывали, как трофей на выставке. Не трогали, только смотрели, жадно обводя взором родинки, выступающие ключицы, полушария груди, побежавшие мурашки из-за накрывающей вечерней прохлады, упавшие кольца локонов.

Смакуя каждый дюйм того, что он мог контролировать и взять сейчас, как память. Чтобы бережно цепляться за каждое воспоминание, каждое ощущение, подпитывая обсессию и подписывая себе приговор.

И плевать ему было на толпу под боком, на то, как ей нестерпимо хотелось прикрыться, пока она гордо делала вид, что ее это все не трогает. Как скульптор смотрит на свое творение. Отчасти так и было.

— Представляешь, как мне было больно, как ты унизила меня?

Голос его был низким, почти ласковым, как шепот перед укусом. Он медленно проскользнув пальцами по ее ключице, как будто изучал границы того, что снова принадлежит ему. Провел выше — прохладная ладонь прошла по коже от груди до шеи — медленно, бесстыдно, как если бы время остановилось только для того, чтобы она успела осознать, как мало у нее осталось защиты.

Пальцы сомкнулись на подбородке. Жестко. Надежно. Он поднял ее лицо, заставляя смотреть прямо в глаза — в ледяную корку, в упрек, в голод.

— А теперь ты смотришь на меня вот так.

Он наклонился, и Гермиона почувствовала, как его дыхание коснулось губ, нежно, почти ласково — почти.

— Как будто не помнишь, что всегда принадлежала мне. Ты уничтожила все, во что мы вместе верили, — с неодобрением сказал Харрис, и Гермиона сглотнула. — И та цель… она же была осуществима, пока ты не решила устроить бунт. Кресло министра, и ты на маленьком троне рядом. Но ты все испортила, а потом пообещала убить меня. Ты предала меня, — шепнул он и приблизился на расстояние поцелуя, тяжело дыша ей в губы.

Что ж, электрошоковое заклинание было ее любимым, и он отшатнулся с рыком, ударив по ограде. Она сама позволяла ему думать, что с ней так можно.

Облегчение и болезненная недостаточность, отвращение и желание довести до края — она была переполнена этим с лихвой. Он сломал ее однажды, перестроив внутренние фундаменты, и теперь пожинал плоды.

— О, ты поймешь, когда мое обещание исполнится, — мстительно сверкнула глазами Гермиона, торопливо возвращая ткань на место. — Скажи, а вот это все — попытки перекрыть финансирование моей кампании, попытки собрать комиссию за мои выдуманные преступления, сплетни, попытки подкупа моих сотрудников, да та же попытка удушения — от большой любви? Или ненависти? Ты сам себя-то хоть понимаешь?

— Я хочу, чтобы твое сердце разорвалось в клочья, и ты приползешь ко мне. И я пойду на все ради этого. Уже пошел, — мягко сказал Игнатиус, заправляя локон ей за ухо, но вновь приставленная палочка охладила его пыл. — У тебя никого не осталось. А я всегда приму тебя, ты знаешь. Любой. Только я способен понять, кем ты стала. И сама знаешь это, в глубине души, но не хочешь признавать. Я жду.

Это правда. Сейчас Гермиона была изолирована и одинока. Взвинчена. Ей было страшно. Она скучала. Хотя бы больше не было гиацинтов, но это ничего не значило.

Одна крошечная и нездоровая часть нее всегда будет тянуться к этому мужчине, всегда будет хотеть приближать и отталкивать, поддерживая эту больную связь, глотая удовлетворение от того, что творила своими руками. Гермиона это признавала и знала четко, хоть это и было лишь маленькой частью.

— А я хочу посмотреть, как твое эго рассыпется в прах. Как рухнет все, что ты собой представляешь. Хочу увидеть, как ты проиграешь. Не получил меня — не получишь и Пакт. Может, это тебе стоит приползти ко мне и поднять белый флаг? — заявила Гермиона, выводя на эмоции.

Защищаясь. Провоцируя. Нагнетая.

Ей нужно, чтобы он ошибался. Чтобы он ослеп.

Трудно бодаться с противником намного старше, влиятельнее и опытнее, который дергал за многие ниточки многих людей, но сломанные куклы тоже кое-что умеют. Когда наконец обрывают веревки и учатся ходить сами. Гермиона тщательно поддерживала его одержимость ей. Годами. Методично. И это точно было ее козырем.

— Меньше месяца до слушания. Готовься собирать себя по кускам, — мягко бросил Харрис напоследок и ушел с балкона.

Гермиона глубоко задышала, приходя в себя и сдерживая дернувшиеся уголки губ. Перехватила дрогнувшие пальцы, унимая тик. Меньше месяца. Цикады всегда ее успокаивали, но ее рандеву с моментом блаженства снова прервали.

— Мерзкий он, да? — спросила Гермиона, когда подошел Гарри.

Они наверняка встретились в дверях.

— Как человек — да. Как управленец… неплох. Я видел и хуже, — честно ответил друг, закуривая.

Они постояли так недолго, пока пытал закат, и наблюдали за летящими кольцами дыма. Гермиона краем глаза заметила перекрученную бабочку, повернулась и начала перезавязывать ее. Поттер благодарно кивнул.

— Что думаешь о Пакте? Я не спрашивала.

— Держу нейтралитет. Не хочу лезть, потому что ничего не понимаю в этом. Я служивый.

— И уже хорошо, — улыбнулась Гермиона и похлопала друга по завязанному узлу. — Ну, господин Главный Аврор, не было еще традиционной речи. Народ ждет. Иди.

Гарри обреченно вздохнул, закатил глаза и поплелся держать слово перед толпой. Улыбка Гермионы погасла. Ее все еще преследовала паранойя.

Она осталась подышать еще немного, буквально на миг. И пространство вокруг нее словно выровнялось, как поверхность воды, когда из нее вынимают камень.

Музыка заиграла вновь. Плавная, нежная, совершенно неуместная. Кто-то рассмеялся. Где-то щелкнули бокалы.

Гермиона выпрямилась. Руки опустились вдоль тела, подбородок поднялся. Ни один мускул не дрогнет для посторонних. Платье снова стало щитом, не одеянием — сверкающее, роскошное, безупречное. Она медленно развернулась и пошла к выходу, прорываясь через удушающий запах, насквозь пропитанный дорогими духами и лицемерием.

* * *

Цокот каблуков в пустом коридоре звучал раздраженно, как и ее мысли. Подмышкой — папки, в голове — злость.

Гермиона шла со встречи с представителем Магического торгового совета, которого пыталась убедить в том, что Пакт Харриса и принятые с ним подзаконные акты будут иметь последствия на жизнь обычных граждан и цены.

Она объясняла, убеждала, шла по цифрам, по людям, по результатам. А в ответ — только вежливые улыбки. Они понимали язык денег и выгоды, но Игнатиус подстраховался, обещая взять этот вопрос о невмешательстве в экономический сектор под контроль через свое управление. Он пел замечательную песню о том, что будет налажена безопасная коммуникация по вопросам товаров, которые волшебники не производили. Торговцев заботил только доход. И Харрис пообещал его сохранить.

Его, по его словам, интересовала только безопасность мира волшебников и соблюдение Статута. Резолюция Международной Магической конфедерации подстегивала его и развязывала руки. Никогда до этого, как в XXI веке, их мир не был под такой угрозой. Они боялись уже не гражданской войны и не конфликтов между странами, а глобального противостояния в масштабах человечества, от которого были лишь в шаге.

Время сжигать ведьм на кострах в секунде до полуночи.

Торговый совет не имел причин вмешиваться, так как, по словам представителя, не видел оснований для беспокойства. Вверенный им сектор не пострадает. Перестраховщики.

Гермиона зашла в офис начальства.

— Вызывали, сэр? — спросила она, встретив Робардса у секретаря.

— Ох-ох, точно, мисс Грейнджер. Проходите, — приветливо улыбнулся он.

Они устроились в просторном кабинете, от которого тянуло духом человека, отдавшего службе многие годы. Здесь все пропахло нафталином старых приказов и затхлой ностальгией. Место, хранящее память о славных деньках, и даже аврорский китель на вешалке в стеклянном шкафу. Золотые пуговицы подмигивали блеском. Все как надо. Как по инструкции. Выверено до последней детали.

Робардс наложил крепкие заглушающие и защитные чары и откинулся в кресле. Они поразглядывали друг друга, а потом дружно усмехнулись.

— Не надоело ломать комедию? — скептически приподняла брови Гермиона.

— Отчаянные времена требуют отчаянных мер, — фыркнул «Гавейн».

— У тебя на руке, кажется, меняется цвет кожи. Слои плохо держатся. Попросил бы кого-нибудь, кто варит зелья получше. Знаешь, я ведь сделала отличное оборотное еще на втором курсе.

Собеседник панически кинулся осматривать себя, а потом отхлебнул из потайной фляжки в кармане.

— Становишься беспечнее, — заметила Гермиона, наблюдая за всей этой картиной.

— Ты тоже, — лукаво улыбнулся «Робардс» и размял мышцы в кресле, совсем не как старик. В своей привычной манере. — Осторожнее. Харрис зачастил в архив. Рыщет, а нам это не нужно.

Медленное сжатие и разжатие кулаков. Счет до пяти и обратно. Она знала, как быстро привести себя в чувство, но это не значило, что так будет всегда.

— Приму к сведению, — благодарно кивнула Гермиона. — Давно хотела спросить. А настоящий Робардс вообще жив? Или нет, не так. Когда он умер?

Тишина. Только гул чар, приглушенный и давящий. Визави смотрел на нее слишком долго. Затем медленно, почти лениво приподнял уголки губ.

— А ты все еще любишь задавать вопросы, на которые знаешь ответы, — проговорил он. И его глаза, внезапно слишком живые, слишком глубокие, слишком властные, как будто на секунду сверкнули оттенком, которому не место в этой внешности.

— И как я могла спросить такую глупость, действительно, — закатила глаза Гермиона.

Он хитро улыбнулся. Словно они заговорщики и знают большой-большой секрет, но никому его не расскажут. Игра продолжалась. Потому что в этой игре у них не было права проиграть. Гермиона отдала бумаги и вернулась в управление.

Текучка убивала, но на этом очередной долгий день не кончился.

— Гермиона, что это такое? — влетела Джанин в кабинет, задыхаясь и размахивая газетой. По виду, она была в состоянии паники на грани желания убийства.

Новый выпуск «Пророка» полетел на стол, и Гермиона открыла номер, хотя дальше передовицы можно было не ходить: «Гермиона Грейнджер: трагическая история героини войны. Можем ли мы доверять ее суждениям о Пакте?».

Фразы резанули по горлу, но она проглотила сухость.

Негативно настроенные репортеры сознательно, преступно упускали тот факт, что инициатива затронет всех. Всю их жизнь. Этот человек хотел контролировать все.

— Что за история про какую-то уже почившую тетку, которая взяла тебя на воспитание после отказа от тебя родителями из-за твоей магии? — возмущенно вещала Джанин. — Это клевета!

— Но это не клевета, — приподняла брови Гермиона и поправила канцелярию на столе.

Ручка к ручке. Листочек к листочку. Стопочка к стопочке.

— Как же! Ты лично мне рассказывала, что наложила на родителей Обливиэйт, и они уехали, память не удалось… — начала Джанин, но осеклась, встретившись с ее холодным взглядом

Гермиона буквально видела, как на лице помощницы крутятся шестеренки. Встают выцветшие пазлы на место. Лицо напротив вытянулось.

— Ага. А Деннису — что они погибли в автокатастрофе, — пояснила Гермиона, убирая папку в стеллаж. — Мариэтт верит, что живут на Марпл-стрит. Продолжать?

Тишина в кабинете была такой, что слышался треск краски на стене.

— Ты выявляла крысу, — неверяще тряхнула головой Джанин. — Еще давно, до всего. Скармливала нам разную информацию. Всем. Годами. Кто сейчас?

Годами. Это правда. С самого первого дня после войны, да и во время нее.

— Теодор Нотт, — сморщилась и выдохнула Гермиона под хруст внутри.

— Плохой он тебе друг оказался, — заметила помощница. — И где же правда?

Гермиона рассмеялась от ее наивности.

— А зачем она нужна? Правда никогда не должна мешать хорошей истории.

Святая истина. Платон говорил, что те, кто достаточно умны, чтобы не лезть в политику, наказываются тем, что ими правят люди глупее их самих. Гермиона не была глупа. Она использует правду как инструмент, а не ценность.

— Но ты была права. Это все меняет. Эта история — пример того, почему волшебнику не место в мире маглов, а лучше перейти под опеку. Даже если ты расскажешь, что твоя тетя была лучшим человеком на свете… — Джанин снова осеклась, поразглядывав ее лицо. — Почему ты так спокойна?

— Не вижу поводов для волнений. Харрис сейчас будет отрывать всю грязь, что есть на меня. Это только начало. Чем ближе финальный акт, тем больше мне достанется.

— Твоя история… с тем аврором. Драко. Ты правда встречалась с ним в школе, и он бросил тебя перед войной? — с сомнением уточнила Джанин, уже сама зная ответ.

— Конечно, — уверенно подтвердила Гермиона, и собеседница вздохнула, покачав головой.

Она говорила правду только тогда, когда у нее хорошее настроение, Марс входит в орбиту Венеры, одновременно должен быть нечетный день, солнечное затмение, ветреная погода и бесшумный крик чаек. То есть, практически никогда.

— У тебя отсутствует совесть, — констатировала Джанин.

Непонятно, разочарована она или восхищена. Просто факт.

— Мне ее выжгли каленым железом, оставив взамен множество масок, — спокойно ответила Гермиона. — Пойдем, у меня к тебе разговор по другому делу.

Примечания:

🔈 Саундтрек: CRASPORE — Flashbacks (Slowed)

Будьте осторожны, триггерные темы и жестокость ⚠️

— Мисс Грейнджер, как Вы прокомментируете, что аврор Малфой послал призыв о помощи…

— Зачем Вы отправили отряд в логово «Медузы»…

— Почему прозвучало Ваше имя…

— Расшифровка последнего сигнала значка…

— Вы убили его…

— Подстроили…

— В самом сердце Министерства!

Гермиона продиралась сквозь толпу в Атриуме. Она задыхалась. Ее обступали со всех сторон, и ей было некому помочь. Крики, толчки, чужие руки. Но она видела только лифты — и шла к своей цели, пока ее рвали на куски хищники с перьями и безумно щелкающими колдокамерами. На коже — обрывки чужой одежды, а в ушах — гул. Вспышки прожигали ей сетчатку, пока со всех сторон толкали и пинали в ненасытной жажде подробностей.

Авроры оттеснили безумную толпу от служебных помещений, но делали это не ради нее. Гермиона смогла выдохнуть только тогда, когда решетка лифта закрылась.

Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Пять. Четыре. Три. Два. Раз.

Шаг.

Вышла из лифта, семеня по темному коридору в управление. Нехороший человек поджидал ее и оттолкнулся от блестящего черного камня с ухмылкой. Он бы и сам мог стать тенями, и антрацитовая мантия с темной душой делала его неотличимой от этих стен.

— Каково это — быть обвиняемой в смерти собственного любовника? Как будто так все и было, — хмыкнул Харрис, приближаясь к ней.

— Ты слил подробности новой комиссии, да? — спросила Гермиона, уже и сама зная ответ.

— Это было несложно, — лениво вздохнул он. — Интересно, как ты теперь собираешься бороться с Пактом.

Гермиона лихорадочно перебирала связку в руке, ища нужный отпирающий амулет. К ней подошли сзади, дыша в шею, и приложили фигурный камушек за нее. Конечно, он давно сделал копию амулета от двери ее управления.

Ее схватили за запястье, удерживая на месте. Она дернулась, но это никого не остановило, попыталась вывернуться — но хватка была железной, и наверняка позже расцветут синяки.

— Но ведь главное не это. Каково тебе знать, что этот щенок мертв? Нашли тело. Пытаются поднять из какого-то злачного провала, — с нескрываемым удовольствием сообщил он.

Гермиона глубоко вдохнула, выдохнула и развернулась, упрямо глядя прямо в темные глаза. Внутри все скрежетало. Она желала ему самому смерти всей душой. Он бы уже давно был мертв — да это слишком просто. Одеколон с запахом соленого бриза и шторма раздражал ноздри. Ей всегда в голову приходили глупые ассоциации с хозяином морей.

— Не было никакого призыва о помощи, — констатировала очевидное Гермиона. — И имя мое он точно не называл. Драко никогда не звал меня по имени. Задаюсь вопросом, а что же тогда и правда в расшифровке? Чье имя он произнес?

— Попробуй догадаться, — со снисходительной улыбкой направил ее Харрис, будто они были на уроке.

Дурная привычка. Конечно, там было что-то, что не способно вывести на него самого, но ниточка осталась. Драко оставил ее.

— И что Драко тебе сделал?

— Лично мне? Тогда — ничего. Но сейчас это приятный бонус, и не только политический. Драко, — перекатил он имя на языке. Недовольно посмотрел на нее и поморщился. — Ты и правда была с ним. Пожирательская подстилка. А теперь еще и мертвого. После войны у тебя, видимо, совсем не осталось стандартов. Вряд ли ты сама веришь, что все это не было унижением.

Хлесткий звук пощечины разрезал тишину коридора. Гермиона вывернулась и пыталась закрыть дверь, но ее дернули обратно, прижимая к себе. Она смело не отводила взгляд от черных тоннелей, в которых не было ничего, кроме злости.

Она знала, как подстегнуть ее и заставить гореть ярче, вспыхивая неровными тенями, как факелы в коридоре. Ее собственные эмоции станут топливом. Хочешь грязи? Будет тебе грязь.

— Завидуешь? — выплюнула Гермиона. — Нам было очень хорошо. Всегда знал, что нужно женщине. Я просто таяла в его объятиях. Мог не давать мне спать до самого утра, и все было мало, — с блаженной и болезненной улыбкой зажмурилась она. — Говорил, что на вкус я как сахарный леденец. Иногда я забывала, как дышать.

Она надавила, глядя прямо в глаза.

— Однажды мы были прямо в твоем управлении, на том самом месте, где на следующий день ты проводил планерку. Ты сидел там, где я ублажала его, Драко, стоя на коленях. А потом нам пришлось чинить этот самый стол — настолько мы были безумны. Тогда мне хотелось только этого, и мне было все равно, войдешь ли ты. Жаль, что не случилось.

Пусть его перекосит. Пусть он сгорит, представляя это.

— Ты врешь, — прошипел он, подступая ближе, но уперся в палочку, нацеленную в сердце.

Ее лицо говорило обратное. Потрясающий был вечер, а Харрис просто не хотел в это верить.

— Не-а. И тут не место пытаться удушить меня еще раз, — выдавила Гермиона, глотнув воздуха. — Оглянись.

Харрис раздул ноздри, унимая клокочущий гнев, отпустил ее и сделал шаг назад. Где-то вдалеке коридора ее звала Джанин.

— Ты не умрешь. Не от моей руки точно. И генеалогические исследования? Влияние нового генетического кода на магическое разнообразие? Это твой козырь? — напоследок спросил Харрис уже более спокойным тоном. — Прячь свои аргументы лучше. Тео снял защиту легко.

Джанин подхватила ее под локоть и втащила в управление, не сказав бывшему начальнику и слова.

Гермиона плотно закрыла за собой дверь и впервые позволила себе вдохнуть полной грудью, убирая из горла кислый привкус.

Они пили принесенный кофе, ждали остаток команды и смотрели в магическое окно, которое сегодня техники настроили на проливной дождь. Иногда стена мутных капель сменялась белесым туманом. У кого-то тоже плохое настроение. Кто-то тоже бродил в молочных переливах. Сегодня все тонуло.

— Три дня до слушания, — наконец пробормотала под нос помощница, бросив на нее тяжелый взгляд. — Что будем делать?

— Все пройдет так, как мы готовим. Я уже заявлена как спикер, они не успеют ничего сделать, а на месте разберемся. Это не конец. Что с материалами манифеста для других стран? — спокойно спросила Гермиона и выкинула стаканчик.

* * *

Приемная министра была роскошной. Все отвечало посылу: «я здесь главный». Кожа диванчика для посетителей такая мягкая. Лучшая выделка. Гермиона провела по ней руками. Кожа скрипела, как старая пергаментная карта. Где-то там, под богатой обивкой, прятались швы, невидимые глазу. Точно как ложь министра, аккуратно замаскированная под благоразумие.

Она перекидывала ногу на ногу, бросая взгляды на часы. Ступня нервно дергалась вверх-вниз, покачивая туфлю. Каблук цеплял капрон, царапая ногу и возвращая ее в реальность. Выдавая напряжение, что уже невозможно скрыть.

Долгое утро она раздумывала о смысле политики. Власть не развращает людей; но дураки, забравшиеся на вершину, развращают власть — это верно.

— Проходите, — возвестил равнодушный секретарь, когда нестерпимо тянущиеся десятки минут кончились.

Гермиона подхватила папки и зашла в кабинет. Такой же тяжелый и помпезный, как и все здесь. Стол из ценных пород красного дерева был таким большим, что человека на том конце еле видно. В воздухе витал запах лака и чего-то затхлого, словно кабинет десятилетиями не проветривали.

Доступ к телу был мало у кого, но Гермиону это не остановило. Обычно она бы устроилась в самом конце, левитируя документы через эту громадину. На отшибе, у края, вне зоны любви и заботы министра. Но сегодня — целенаправленно прошествовала по длинному кабинету, взяла стул и села рядом, во главу стола, слегка пнув бедром кресло на колесиках, чтобы откатилось подальше, давая ей пространство. Оно послушно заняло свое место с мерзким скрипом.

— Субординация, мисс Грейнджер, — министр медленно провел языком по зубам, словно всегда пробовал на вкус каждое слово. Его взлетевшие вверх кустистые брови выдавали удивление этой наглостью.

Она отодвинула папки-фальшивки от себя и достала действительно важное из сумочки под незримым расширением. Любовно разложила кадры перед собой. Погладила шершавую бумагу со статичными изображениями. Министр изумился еще больше.

— Вы знаете, о ком это. Политическое убийство два года назад, — сразу заявила Гермиона. — Вы и Ваши исполнители подстраховались от всего, кроме магловских технологий, с которыми боретесь. Концов не найти, но это и не нужно. Вас будет преследовать с вопросами толпа в три раза больше, чем меня сейчас. Это будет стоить Вам карьеры, хоть и останетесь на свободе.

Гермиона переместилась на стуле чуть ровнее. Министр неторопливо разглядывал кадры, отшвыривая их так, будто они ничего не значили.

— Интересные встречи, переданные конверты… — протянула она, будто была недовольна им, как маленьким ребенком. — Люди, пропавшие без вести после этого громкого дела. Раскрутить можно много чего.

— Откуда это у Вас?

Ее окинули оценивающим взглядом. Цепким, жестким. Сбросив маски и благодушные улыбки. Те люди, что пришли к власти после войны, закаленные в суровой реальности и застрявшие там же. Противостоять этому — словно бороться с ветряными мельницами, но она попытается так, как сможет.

Иногда безысходность захлестывала ее с головой. Она приказывала себе не паниковать. Но предательский стук в груди напоминал: один неверный шаг — и все рухнет.

— У меня есть друзья, — наконец улыбнулась Гермиона.

— Чего Вы хотите? — холодным как лед голосом спросил министр, отбрасывая свою нарочито размеренную манеру.

— Мне обеспечат слово на слушании послезавтра, и Вы дадите мне обет соблюдать ход процедуры по протоколу. То есть, меня и мою сторону не перебьют и не удалят, пока мы не закончим. Вы сделаете все зависящее от Вас, чтобы никто не препятствовал. Как бы ни были согласны или не согласны. А от меня или моих доверенных людей никто ничего не узнает об этих фотографиях.

Это все, что она могла предоставить их команде в текущих условиях.

Министр спокойно встал, отошел к резному столику и плеснул себе воды. Сделал несколько долгих глотков. Гермиона ненавидела эти манерные жесты.

— Я не буду плясать под Вашу дудку. Проще убрать Вас прямо сейчас, как Вы думаете? — вежливо поинтересовался министр, крутя в руках палочку.

Гермиона расхохоталась.

— Как Вы думаете, я пришла сюда без страховки? Это копии. Если со мной что-то случится до слушания или мне не будет предоставлено слово, то все это, — обвела она фотографии на столе, — отправится прямо в газеты. Выводы люди сделают сами — независимо от того, жива я или мертва.

Условия сделки были озвучены и зафиксированы. Он испарил кадры. Исчезнувшие, как и его совесть.

— Пакт примут. Хотите Вы того или нет.

— У меня есть тузы в рукавах. Решать не Вам, а Визенгамоту. У него все еще — какая-никакая, но независимость, — снова обворожительно улыбнулась Гермиона.

Министр ничего не ответил, лишь криво усмехнулся и деликатно попросил проваливать. Но она и не задерживалась, было у нее еще важное дело.

Помимо Джанин, в которой Гермиона теперь была уверена, только один человек из ее уст слышал такую версию о Драко и не был связан молчанием.

Прокуренный кабинет встретил ее, как родную. Она столько раз была здесь, и потертый ковер с выжженными пятнами от сигарет был таким знакомым. Как и знакомый запах ударил в нос — смесь магловского табака и пыли, осевшей на папках с делами, которые Гарри так и не разобрал. Мигала одна из ламп, которую он так и не починил.

— Я не мог не ответить на прямые вопросы, — спокойно и без увиливаний сказал Гарри. Он потер переносицу, оставив на коже чернильное пятно. Знак привычной усталости. Или попытка спрятать вину. — После слушания тебя, скорее всего, возьмут под стражу, до выяснения обстоятельств. Я оттягиваю как могу.

Как может, да. Гермиона не стала ждать иных оправданий и просто махнула рукой, призывая говорить дальше. Они оба знали: «не мог» в его устах значило «я выбирал тебя или службу». И выбрал второе. То, что было его единственным якорем. Не предатель — пленник системы.

— Скажу честно, без рапорта, — Поттер передвинул пепельницу между ними, словно щит. — Обойти сыворотку трижды… Это даже для тебя слишком, Гермиона. Будет проверка. Малфой — в морге, проводится опознание, но пока это затруднительно: кто-то тщательно поработал над телом.

— Спасибо за честность, — кивнула она и покинула кабинет навсегда.

Взорвала напоследок сегодня почему-то чистую пепельницу, будто не было следов прошлого, будто не было обещаний, рассыпав кусочки хрусталя по всему помещению. Они отражали и преломляли осколки, танцевавшие и у нее в груди. Такая же хрупкая, как и иллюзия их отношений.

Гермиона не оглянулась. Треснувшие грани шептали, что это еще не конец.

* * *

Последняя планерка прошла холодным осенним утром, а вечер накрыл ее дом моросящим дождем — и тишиной, что звенела, как перед бурей. Гермиона металась из угла в угол, прогоняя в голове план. Аргументы. Детали. Речь. Имена и лица. Последовательность действий. Все это фактически сводило ее с ума, и нервная дрожь бегала по рукам, находя отдачу после искусного притворства днем, в стенах аквариума с пираньями. Ледяные воды топили каждого, кто не умел плавать.

Ее навестили. Гермиона так боялась неожиданностей. Впустила, просто чтобы знать, что ей хотят сказать. Важно услышать из первых уст, чтобы успеть подготовиться, и, при необходимости, подумать о других гамбитах.

— Зачем пришел? Завтра все равно свидимся. Что, не утерпел указать мне на мое место заранее? — усмехнулась Гермиона, крепко сжимая палочку и держа ее на виду, но собеседник не обращал на это внимания.

Он мог бы быть красив. Наверное, и был. Его выдавал взгляд — колючий, прожигающий, навязчивый. Он старше, и это чувствовалось. Но смотрел всегда одинаково: как на ровню. Или как на собственность. И она до сих пор не знала, что страшнее.

— Почему ты решила выступить против именно сейчас? — Харрис даже не моргнул. Смотрел в упор.

— Я уже говорила: делаю то, что считаю правильным. Это идет вразрез с моими представлениями о справедливости и нормальном развитии общества.

— Но разве не было раньше того, что тебе не нравилось? — с сомнением протянул он, бросив взгляд за окно.

Гермиона молчала, ожидая, что он сделает дальше. Визитер напряженно расхаживал по комнате. Его беспокойство можно было пощупать руками, будто под кожей были тысячи шипов, которые не мог вытащить. Напитки не предлагала: не тот посетитель, чтобы казаться вежливой.

— Где ты была те месяцы во время войны? — требовательно спросил Харрис.

Гермиона сглотнула, чувствуя, как скручивается узел напряжения в животе.

— Закрытая информация.

— Нет в ней ничего закрытого. Ее вообще нет, — он подошел ближе, и вздернутая в боевую готовность палочка совсем не смущала. — Где ты была? Особенно меня интересует самый долгий срок.

— Закрытая… — начала она ломающимся голосом.

Собеседник наступал, и вот теперь угроза была реальностью. Она чувствовала себя так, как много лет назад. Хотелось спрятаться в клубок. Забиться в угол. Стереть себя с этой комнаты. Не слышать, не чувствовать. Просто не быть.

— В плену, — выдохнула Гермиона, прячась в угол дивана. — Я была в плену. Меня схва…

— Ложь, — отрезал Игнатиус. — Все, что ты говоришь — почти сплошное вранье. И я бы поверил, если бы не копал.

На журнальный столик у камина полетели какие-то документы, смысл которых расплывался перед глазами. Гермиона считала про себя, отгораживаясь от реальности и цепляясь за внутренний стержень — как всегда. Как делала тогда.

— Ты хорошо замела следы, — одобрительно дернул Харрис подбородком. — Превосходно. Никто ничего не знает, не видел, в штабных документах числится особое задание с пометкой Кингсли, который мертв, и его не спросишь. Но ты не учла одну деталь.

Она уговорила взять себя в руки и сделала, что должна была. Силовое поле между ними защитило бы от физического воздействия, но не от мечущихся искр из глаз. Злых. Готовых на все. Зря она впустила его в дом. Повеяло соленым ветром, под ладонями ощущались каменные плиты.

— Подозреваю, что чары гламура большую часть времени, когда ты сначала якобы лежала в лазарете после боевого задания. Потом пропажа, — еще на секунду его будто озарило. — И ты так хорошо помнишь, сколько лет прошло. Не задумываясь. Выпало из внимания одно: книга Хогвартса, которую ты тоже подчистила. Вот только магия взяла свое и внесла туда запись снова, очень подходящую по срокам.

Гермиона прикрыла на секунду глаза, зная, что сейчас грянет гром.

— Где мой ребенок, маленькая мисс Грейнджер? — спросили ее то, на что она не хотела отвечать.

Ее будто ударили по затылку. Она усилием воли осталась на месте. В голове мелькали картинки, которые она похоронила в себе. Уничтожила то, что, в его представлении, было взаимным согласием. От человека, который, как она тогда считала, способен заменить ей отцовскую фигуру в жизни, что он и делал, но видел в ней не только это. Маленькую смелую куклу, которую хотелось забрать себе, и забирал, пока не сорвалась и не огрела его первым, что попалось под руку — раскаленной кочергой — и не потребовала ждать, пока она сама не позовет. Уговаривал, нашептывал и ждал. Она пыталась прощать, хоть никто не извинялся, обосновывала в уме необходимость терпеть из-за военного положения, ненавидела и ломалась сильнее. Терпение истончилось тогда, когда ей это было нужно, но нить порвалась.

— Вот к чему твои отчаянные попытки. Для меня это тоже теперь личное. Я как будто всегда подсознательно знал, знал, затевая это, — рассмеялся Игнатиус, выглядя совершенно ненормальным. — Ты явно спрятала его у маглов. От войны, от Пожирателей, от меня. Записала на кого-то другого. Поэтому тебе не нравится этот закон. Ребенка обнаружат и заберут. Это мальчик?

— Я думала, что ты не можешь быть еще безумнее, но это — это выше всяких ожиданий, — попыталась усмехнуться она.

Его это не убедило. Вся тщательно выстроенная годами броня трещала по швам и сыпалась. Гермиона ведь так и знала, что так будет, если он узнает.

— Отвечай мне. Немедленно, — Харрис достал палочку и скинул силовое поле так, будто его и не было.

Он выдохнул, и на секунду в его глазах мелькнуло что-то человеческое — страх одиночества, а не злобы. Как будто то, что могло дать его израненному и травмированному сердцу покой, заполнить пустоту, и он гонялся за этой мечтой столько лет. Но частью нее Гермиона быть не хотела.

Она вскочила и попятилась назад, судорожно дыша. Ступнями нащупала край ковра. Еще шаг — и спина упрется в стену. Харрис провел пальцем по рубцу на шее — шраму от ее недовольства, который так и не поднялась рука заживить. Это было напоминанием.

— Я… — смогла выдавить Гермиона, пока горло сжало спазмом, а ладонь выронила палочку с громким стуком. — П-пожалуйста…

— Тебе не поможет твое «пожалуйста», — рявкнул он.

Эта игра в кошки‑мышки могла бы продлиться долго, но в один момент Харрис будто окаменел и повалился на пол. Веревки крепко опутали его, не позволяя двигаться. Сверкнула новая вспышка, и он захлопал ртом, как рыба. Не мог произнести ни слова, и две валявшиеся палочки просвистели куда‑то. Шторы задернулись, погружая комнату во мрак.

— Довольно.

Гермиона бросила взгляд на букет гиацинтов в вазе. Совсем иссох, отмерив срок. Какое совпадение.

Щелкнул выключатель настольной лампы, озарив комнатку светом, и у Гермионы екнуло сердце.

Стукнуло.

Взорвалось, рассыпая тревоги. Вырывая ее из того состояния, что перекрыло доступ к кислороду секунду назад.

На стуле рядом с лампой сидел другой человек. Спокойный, блондинистый и склонный к театральным жестам. Сбросивший покровы.

— Ита-а-ак, — пропел Драко, лениво, замедленно потянул свои длинные конечности и ухмыльнулся. — Гиппогриф из дома — мыши в пляс, и ты уже привела другого мужчину?

Сердце пропустило удар.

Второй.

Третий.

Внутри что-то закипало и леденело.

Оно вырвалось на свободу.

— Нет, ну что за невыносимый придурок! — начала возмущаться Гермиона с истерическим смешком, всплеснув руками, и Драко мелодично засмеялся, приближаясь к ней.

Просто прижал к себе, успокаивая. Засунул ей палочку в задний карман, но она была не нужна рядом с ним. Разжал кулаки, освобождая ладони от вонзившихся ногтей.

— И что ты тут делаешь? — недовольно спросила Гермиона, заглядывая в глаза.

— Спасаю тебя, как и всегда, — улыбнулся Драко, слегка щипая ее по щекам, чтобы кровь прилила к бледному лицу. — Чары оповестили, что он здесь. Решил подстраховать. И так долго терпел.

— Вот скажи, что за шпионские игры ты затеял, оставляя у меня на пороге цветы и теперь заявившись сюда, а? Еще рано. Тебя могли уви…

Он шумно выдохнул и прожег ее взглядом, ожидая разрешения.

— Поцелуй меня, — как всегда, быстро и без сомнений сказала она, но Драко всегда оставлял возможность для отказа. — Но это не значит, что…

Ее нетерпеливо заткнули, выбивая воздух из легких. Ему было, видимо, непонятно условие — скрыться с глаз всех, включая ее, но облегчение волнами накатывало на раскаленные нервы, пока ее сгребали в охапку, путая руки в волосах. В этих объятиях ей было ничего не страшно, они давали ей силы.

— Нет, ты не понимаешь, я так перепугалась, что тебя кто-то уви… — бормотала Гермиона в перерывах между чмоками и покусываниями. — И он теперь зна…

Но осеклась.

Вот как Драко на нее смотрел, заставляя умолкать. Будто нет ничего в жизни более ценного, чем она. Значимого. Любимого. Нужного. Важного. Необходимого. Оберегаемого. И она смотрела на него так же. Много лет.

— Ну, раз я тут, то и теряться нечего. Ты, человекоподобная личинка, полежи, пока я обожаю мою женщину, — брезгливо бросил Драко человеку на полу, а потом подхватил ее под ягодицы. — Я так скучал. Жить без тебя не могу.

— Знаю, знаю всегда, Драко. Я тоже.

Многие годы ей показывали контраст, как это должно быть. Когда любишь ты и когда любят тебя. Это заставляло ее забывать, покрывать пыльные страницы истории новым слоем бетона, если там появлялись трещины. Она была в эйфории от его торопливых движений и несдержанных хрипов. Накопленные эмоции наконец выплеснулись, хоть это ставило под угрозу все дело.

Гермиона на секунду оторвалась от любимых глаз и посмотрела совсем в другие, из-за крепкого плеча, не размыкаясь от тонких губ. Она видела там целый океан боли, целое море отчаяния. Треснувшее зеркало, и она этим наслаждалась. Упивалась. И это знали все в этой комнате.

— Думаю, нам нужно побеседовать, — насмешливо вскинул брови Драко, опуская ее на пол, и она кивнула.

Заклинание немоты было снято, но это не помогло пленнику сказать хоть слово пару минут. Драко просто ждал и упивался происходящим в ответ. Они понимали друг друга.

— Какой-то ты теперь молчаливый, — с иронией заметил любимый. — Я начну. Давно хотел сказать. Знаешь, в чем разница между мной и тобой? — спросил Драко все еще пребывающее в ступоре тело на полу, снова вынимая палочку из кожаной портупеи на предплечье. — Я считаю, даже если женщина сто раз неправа — встань и уйди, не убивай в себе мужчину, поднимая руку на того, кто не может ответить. Хочешь попробовать, как это ощущается?

Драко взмахнул палочкой, обвивая крепкую шею, заставив задыхаться. И когда начали выступать синюшные вены, отпустил. Харрис продышался, скрючиваясь, насколько позволяло положение. Гермиона подозревала, что на этом все не закончится.

— Но ведь даже в этом случае… с этим Пактом, — задумался он. — Она же права. А ты ее за это наказываешь. И ты за это поплатишься.

— Ты мертв. Я видел твое тело сегодня. Видел, — наконец выдавил Игнатиус.

— Ага. Но я живучий, — пожал плечами Драко. — Можешь не продумывать, как использовать это. На теле мой магический след, и я очень хорош в трансфигурации. Твой идиотский план убрать человека с растущим в Аврорате влиянием не сработал, потому что у нас был свой план.

Гермиона обняла его за талию, ища опору, и он обхватил ее одной рукой. Ей нужно еще пару минуток, просто позволить ему вести немного.

— Как трогательно. Ты так ничего и не понял, щенок, — хмыкнул Харрис, пытаясь нащупать что-то сзади. Но Драко видел все, натянув тому жилы и веревки покрепче, и Харрис задохнулся, начав хрипеть. — Не объявись ты, ее будут судить. Сразу же завтра, как все рухнет. Завтра тебя будут искать. Слово за слово — и ты подставишь ее, Малфой. Как ты это любишь.

— Нет, это ты не понял, ублюдок.

— Драко! — возмутилась Гермиона.

Жуткий грубиян. И сколько бы она ни пыталась, он все равно продолжал озвучивать вслух каждую ругань, что приходила в голову. Но Драко старался.

— Прости, любимая, — похлопал он по губам, бросив на нее нежный взгляд. — Нехороший человек?

Гермиона пожмурилась, как бы размышляя, и Драко внимательно ждал, пока она кивнет. Он наклонился и чмокнул ее в нос, заставив сморщиться и фыркнуть, а потом развернулся к своему пленнику. В этом взгляде было только обещание кары. Холод, тьма и вьюга.

— Ну конечно. Белый рыцарь. Блестящие ботинки. Женщина в беде… Фарс, — выплюнул Харрис.

— И ты так не умеешь, — тихо сказал Драко. — Так вот, нехороший человек, тебе стоит знать пару вещей, — он выдохнул, почти удивляясь собственной терпеливости. — Я прошел с ней войну, следя, чтобы ее никто не посмел тронуть. И ее никто не тронул. Кроме тебя. Я не уберег. Жаль, что я узнал твое имя слишком поздно, чтобы списать твою смерть на военные потери.

Горечь в его голосе, темную и болезненную, можно было ощутить кожей. Он не простит себя никогда за то, на что не мог повлиять. Просто не ожидал, что ей способны навредить свои. Хорошие парни. Никогда не винил ее, но бережно хранил в себе ненависть. Давая себе топливо.

— Драко… — взволнованно начала Гермиона, цепляясь за его рукав. Умоляюще. — Прошу тебя. Мы это пережили.

Он кивнул, послав ей мягкую улыбку. С потерями, но пережили, оставив это в прошлом. И Драко принял ее после такого и позволял использовать саму себя и свое тело как приманку сейчас. Гермиона его не заслуживает.

— Я последовал за ней в эту дракклову дыру, что вы зовете министерством, чтобы ее никто не обидел там, и выследил всех до единого, кто угрожал ей. Опять же, кроме тебя. Знаешь, что с остальными?

— Ты сидел в Аврорате, закапываясь в бумажки и бегая по поручениям старших, — процедил Харрис, отказываясь воспринимать реальность. — Веришь, что защищаешь ее? Потрясающе. Но ты — именно тот, кто ее и подставит. Ты же не умеешь иначе. Малфои умеют только делать выбор за других. И платить за него — не сами.

— Конечно, не знаешь, — понимающе ответил Драко, посадил Гермиону обратно на диван и начал разминать ей плечи, видя, что ноги еле держат ее. Третий человек в комнате следил за всем этим ненавидящим взором. — Я расскажу. Прикопаны на пригорке, без шумихи и восхвалений достижений Аврората. Смерть так прекрасна, когда не нужны драма и фанфары. По одному, по очереди. Я пришел за всеми, кого однажды считал соратниками и до кого смог дотянуться.

Гермиона сжала его ладонь, отпуская и позволяя делать свое дело. Драко опустился на корточки, грубо схватил Харриса за лицо и направил его мечущийся взгляд на себя. Он назвал имена, вызывая у нехорошего человека расширяющиеся зрачки, от понимания и страха.

— А потом я для всего мира умер, чтобы быть более полезным. И я спустился в самое пекло, чтобы помочь ей в достижении того, что важно для нас. Ты так и не понял, как с ней обращаться. Ее нельзя завоевать, нельзя взять силой. Ей можно только служить.

Когда Драко был сильным за них обоих, Гермиона любила его еще больше. Она ненавидела себя за то, что часть нее жадно следила за этим, требуя все больше. Как будто страдания Харриса смывали пятна с ее души — те самые, что оставил он.

— Женился на той, что изначально принадлежала не тебе? Увлекательно, что это не отражено в личных делах. Как тебе тот факт, что у нее есть от меня сын? — попытался Игнатиус выбить из колеи человека перед собой.

Метил в сердце, но не попал. Драко сейчас ничего не волновало, кроме наслаждения процессом, которого он так долго ждал.

— Мы разберемся, — почти лениво продолжил Драко, надавливая палочкой куда-то в район сонной артерии. Только обещания сдерживали его от того, чтобы проткнуть ее без всяких заклинаний. — Она не вещь. И я ей не муж, не жених и никогда им не буду. Этого просто недостаточно. Я — ее пятна на Солнце и твой самый страшный кошмар, — он сжал Харриса за челюсть сильнее, заставляя смотреть на себя. Слушать уравновешенный тон, от которого было еще страшнее. — А теперь молись, сука, чтобы ей хватило милосердия отговорить меня свернуть тебе шею, ибо видит Мерлин, я достаточно насмотрелся на твои ублюдские методы давления на нее. И если бы не Непреложный обет, который она заставила меня дать, я бы уже засунул твои руки тебе в задницу. Был соблазн нарушить, но я не могу оставить ее одну.

Наверное, для человека на полу было бы лучше, если бы Драко не вставал, но у него был ум ученого и большие познания об окружающей действительности, включая о человеческом теле, и он точно знал, как заставить это тело страдать. И оно страдало, с разбитым в кровь лицом и переломанными руками. У Драко явно был какой-то пунктик на них. Гермиона пыталась вспомнить очищающее заклинание, выводящее кровь с половиц.

— Но то было про министерство. А ты явился к ней домой, так что… — вздохнул Драко, снова наступая на сломанное запястье сильнее. — Так что, нехороший человек, ты помнишь, что именно она говорила тебе о том, что будет, если еще раз прикоснешься к ней?

Еще и на пресс-конференцию заявился, последовав в лифт. Гермиона закатила глаза. До чего же смешно ему было слушать все эти излияния и заседания в ворованной мантии-невидимке про план, который они придумали вдвоем.

— Откуда? — прохрипел Харрис, откашливая кровь.

— Я же сказал, — недовольно поцокал языком Драко. — Я — ее тень. Я всегда рядом с ней. Как считаешь, у меня рука дрогнет?

Ее психическое здоровье требовало явной переоценки. Когда все закончится, Гермиона отведет их обоих к колдомедику разума, а пока она лишь наблюдала, как причиняли боль и получала удовольствие от этого. Харрис невнятно покачал головой в перерывах между вырывающимися криками.

Да, потом она обязательно так и сделает.

— Правильно считаешь, нехороший человек. Видел твое дело. Такой жестокий командир Сопротивления. Ярый противник режима Темного лорда. Говорят, у тебя руки по локоть в крови, — оценивающе поджал губы Драко, кивнув и наступая на второе запястье и выше. Громко тикнули часы в такт хрусту и крику боли. — Считай, что я в ней искупался, пока ты получал славу и почет. И даже не веду счет, кроме тех чудесных лет, что она позволяет быть рядом с ней. Я всегда делал это из необходимости. Но сейчас… это чистый кайф, — довольно улыбнулся Драко, даже слегка вздрогнув от удовлетворения. — Я ждал этого все то время, что она тебе подарила. Прорва лет, а ты ничего не изменил. Плохо.

Гермиона заметила, что на кончике волшебной палочки попеременно мигал и гас зеленый свет, еле сдерживаемый волей Драко. Убивающее готово было сорваться с губ, и терпение висело на последней тоненькой ниточке. Магия в нем требовала выхода, подхлестываемая тихой яростью своего хозяина. Зеленый свет на палочке пульсировал в такт его дыханию. Чем сильнее реакция — тем чуть ярче вспышки.

Необходимо подумать. Действовать разумом, а не эмоциями. За это отвечала она. Гермиона встала, со вздохом сжала его шершавую и теплую руку и провела ладонью по спине. Драко подался на это движение, чмокнув ее в макушку. Хоть мир вокруг гори, это всегда будет важнее. Это его успокаивало, она знала. Просто трогать и держать ее в поле моментального физического доступа.

— Ему пока нельзя умирать, дорогой, — прозвучал вердикт.

— Вы же понимаете оба, что я так просто это не оставлю? — вырвалось у Харриса из последних сил, с бульканьем в горле.

Гермиона не обращала на это внимания, занятая своими мыслями.

— Как скажешь, детка. Просто отпустим его? — удивленно воскликнул Драко и убрал палочку в портупею, чуть помедлив.

Но он бы не стал спорить. Сделает так, как она скажет, если ей это нужно. Им нужно.

— Что-то вроде того, — улыбнулась Гермиона, положила ему руку на щеку, встала на цыпочки и поцеловала любимого.

Она дождалась, пока Драко выполнит ее инструкции, удаляя третьего лишнего из дома. Привела все в порядок. Гермиона задержала взгляд на засохшей капле крови на полу. «Завтра», — мысленно пообещала она себе, выводя последнее пятно. Сейчас она выбирала жизнь, а не войну.

Сходила к зеркалу, распустила кудри, брызнула его любимый аромат на кожу, переоделась во что-нибудь поэлегантнее. А потом просто сняла все к чертям.

— Чем займемся, раз ты решил сегодня нарушать все правила? — встретила его Гермиона с улыбкой, повиснув на шее.

Она оказалась в сильных руках, будто ничего не весила.

— Я буду служить тебе всю ночь, пока с рассветом не скроюсь в тенях, — шепнул Драко в волосы, вызывая табун мурашек предвкушения на коже.

Его губы на шее обещали забытье, но в голове уже звучали речи для завтрашнего дня. Она умоляла себя об одном миге покоя.

— Ты уверена? — Драко прижал ее крепче, отрывая дверь в спальню, словно пытаясь впитать ее дрожь.

Она кивнула, не доверяя голосу. Завтра. Но прямо сейчас… она была просто Гермионой. С трещинами в сердце — и мужчиной, который умел их склеивать. Драко — ее катализатор нормальности, он возвращает ее в тело, в дыхание, в здесь и сейчас. Всегда.

— Тогда забудь об остальном, — он опустил ее на гладкий муслин. — Сегодня только мы.

Дождь за окном шумел все громче. Но они уже не слышали ничего, кроме смешанного дыхания и терпких признаний с ноткой несбыточных обещаний.

Заседание эпохи, как назвали его в прессе, уже завтра. А сегодня — вспышки под веками, вспышки на Солнце, и пусть все пропадет безвозвратно.

Примечания:

🔈 Саундтрек: ByAstral — Colflate

Все фигуры на доске.

Огромный зал министерства был залит холодным белым светом. Высокие потолки терялись в темноте, будто сама архитектура отказывалась быть свидетелем происходящего. В воздухе витала густая, наэлектризованная тишина, сквозь которую гулко били вспышки колдокамер.

Толпа плотным кольцом окружала сцену: репортеры с перьями на изготовку, служащие в строгой форме, общественность, случайные зеваки, в плащах и мантиях, Аврорат, рассредоточенный по периметру, внутри и снаружи. Глаза, глаза, глаза — тысячи глаз, обращенных к центру, будто к арене.

Посередине финального акта — высокий прямоугольник сцены, четко выделенный магическим барьером. Она возвышалась, как пьедестал, на котором вершится нечто большее, чем обычное заседание. Эпоха. Событие. Черный гладкий камень, опостылевший Гермионе до дрожи. Клетка со львами, и они были голодны.

В одном углу — четко выстроенная команда Пакта: мужчины и женщины в одинаковых темно-синих мантиях, с лицами, вытесанными из холода и презрения. Их лидер — Игнатиус Харрис — стоял, не двигаясь, словно изваяние, только тонкая усмешка жила в уголках губ. В его глазах плескалась угроза, почти зримая, и он неотрывно смотрел на свою одержимость. Драко позволил ему подлатать себя, и только сдерживаемые болезненные подергивания рук и хищное обещание мести выдавали события накануне.

Прямо напротив — впереди своей команды, одна фигура. Она, Гермиона Грейнджер. Стойкий оловянный солдатик. Она не пряталась за спинами, не искала опоры. Она — вела. В ее позе читалась не бравада, а выстраданная жесткость. Свет падал на нее резко, отчеканивая каждый изгиб, каждую тень на лице. Черное платье, как на похороны. Только чьи?

Слева — Визенгамот. Законодательная коллегия в сливовых мантиях более темного оттенка, чем у судей, сидела чуть в тени, как совещающийся приговор. Их лица были каменными, но напряженные руки, стиснутые губы говорили больше слов. За их спинами — символ власти: массивные эмблемы, древние гербы, весы правосудия, склоненные в ожидании и едва заметно покачивающиеся.

Справа — министерская элита. Главы департаментов, серые кардиналы — те, кто в обычное время никогда не показывается на публике полным составом. Их взгляды были насторожены, некоторые — остро враждебны, некоторые — исподтишка изучающие. Там же, чуть выше остальных, находился и сам министр. Лицо его не выражало ничего, кроме выученной нейтральности, но руки были сцеплены в замок на коленях, и костяшки пальцев белели.

В воздухе трещала магия. Напряжение собравшихся выливалось в бесконечный поток, который держался на грани. Рванет — не рванет? Достаточно поднести спичку. Зал жил своим дыханием — сдержанным, хриплым, затаенным.

Это было политическое побоище. Арена. И каждый понимал: победит не тот, кто громче, а тот, чья тень дольше задержится на стенах.

Дебют.

На узкую глухую трибуну вышел председатель заседания. Строгий, вытянутый, беспристрастный. Сегодня он только руководит, держит стороны в узде, одним видом предупреждая о последствиях, если оппоненты все-таки вцепятся друг другу в глотки.

— Открытое слушание по Законопроекту №176/16.20.1863.1618, иначе известному, как Пакт об изъятии детей-волшебников из немагических семей и ограничении контактов с маглами, объявляется открытым. Состав законодательной комиссии в числе пятидесяти заседателей, особый заседатель — глава Департамента Магического Правопорядка мистер Гавейн Робардс, — возвестил звучный голос, и раздался удар молотка, как гром. — Да творится сегодня справедливое, честное, открытое заседание, определяющее будущее волшебного мира.

Толпа вдохновенно вздохнула, ловя каждое слово. Улыбка коснулась уголков ее губ. Никто бы не заметил, если не присматриваться специально, сосредоточенно. Если бы сейчас кто-то решил дотронуться до Гермионы, нащупал бы лишь сталь. Полное отключение от эмоций, ни дрожи, ни сомнений. Только ее правда, которую она несла миру.

— Слово представляется инициатору законопроекта, мистеру Игнатиусу Персивалю Харрису, кавалеру Ордена Мерлина I степени, заслуженному герою Второй магической войны, начальнику Управления соблюдения и охраны работы Статута секретности.

— Оппонент — мисс Гермиона Джин Грейнджер, кавалер Ордена Мерлина III степени, герой Второй магической войны, начальник Управления по связям с маглами.

Харрис вышел в центр сцены, будто на плаху — расправил плечи, вскинул подбородок. Только Гермиона и еще один человек видели, как тщательно Игнатиус сдерживал боль от недавно сращенных костей. Его шаги отдавались глухо, чеканно. Он не стоял — рассекал зал размашистой походкой, то замирая перед Визенгамотом, то резко оборачиваясь к толпе.

Голос то срывался до шепота, то звенел, как набат. Харрис говорил с болью и гордостью, как будто нес на плечах судьбу магического мира.

— Уважаемые члены Визенгамота. Почтенные главы департаментов. Слушатели. Друзья.

За последние двадцать лет наша страна пережила не одну катастрофу. Мы хоронили детей, сражались, восстанавливали Министерство из пепла. И если мы чему-то научились — то вот чему: мы слишком долго закрывали глаза на источник опасности.

Магия — это дар. Но магия — это еще и ответственность. Мы не можем больше позволять, чтобы магическая сила была известна тем, кто не был воспитан в должной культуре, не знает законов, не уважает традиций.

Я говорю сейчас о проблеме детей, рожденных в немагических и смешанных семьях.

Мы все помним, чем заканчивается страх, подогретый невежеством. Мы все знаем, что может сделать магл, столкнувшись с необъяснимым. Прятаться — больше не выход. Подстраиваться — опасно.

Мы предлагаем Пакт, который не наказывает, а защищает. Защищает детей — от страха и преследования в немагическом мире. Защищает общество — от случайностей и трагедий. Защищает наше будущее — от размывания магической идентичности.

Суть проста: каждый ребенок, проявивший магию в немагической семье, будет незамедлительно передан под опеку патронажных семей и Министерства, от момента первой записи в книге Хогвартса до достижения совершеннолетия. Их воспитают любящие, понимающие люди. Дети будут в безопасности.

Да, мы предлагаем ограничить контакты с маглами. Запрет на браки, ограничение общения с последующей зачисткой памяти маглов при нарушениях, оставляя только взаимодействие, необходимое для выполнения критически важных повседневных дел, без указания своей магической сущности. Да, это неудобно. Да, будут санкции. Но разве безопасность — не дороже удобства?

Это — не акт дискриминации. Это — не шаг назад. Это — укрепление границ, которые спасут нас от новой войны.

Мы не можем позволить себе больше рисков. Мы обязаны действовать сейчас.

— Во имя порядка. Во имя магии. Во имя будущего.

Каждое слово — как приговор. Каждое движение — как выстрел.

Он сделал глубокий вдох — и все в нем изменилось. Плечи поникли. Пальцы судорожно сжались. Лицо исказилось тенью горечи. Он поднял взгляд — и глаза у него почти блестели. Уже не гневом — болью. Харрис перешел от бойца к скорбящему. От обвинителя — к свидетелю трагедии. Гермиона еле не закатывала глаза.

— Некоторые из вас подумает, что мы преувеличиваем. Что мир изменился.

Теперь я хочу рассказать вам о матери. О женщине, имя которой мы не имеем права забыть. Позвольте мне напомнить один случай, ставший спусковым крючком для реализации этого Пакта.

Элианор Диггинс — мать, ведьма, работала в Косой аллее. Ее муж — магл, бухгалтер. Их сын, пятилетний мальчик, случайно превратил вилку в перо за семейным ужином у родителей мужа.

Их реакция? Не смех. Не удивление. Страх. Паника. Крики о дьяволе.

Через два дня они подожгли их дом. Муж погиб на месте, ребенок скончался в Больнице Святого Мунго. Мать сошла с ума.

Это не притча. Это не история столетней давности. Это — четыре месяца назад. Это — то, что происходит, когда магия сталкивается с непониманием.

— Сколько ещё нужно таких Элианор, прежде чем мы решимся на взрослые шаги?

Фраза прозвучала резко, словно раскат грома. Харрис обвел толпу напряженным взглядом, пронзая каждого. Люди вздрогнули. Где-то в зале кто-то вскрикнул — то ли от испуга, то ли от боли. Репортеры зашелестели.

И вдруг — пронзительный хохот.

Смех сорвался с ее губ внезапно — резкий, сухой, хриплый, как будто вырвался из глубины груди вопреки ей самóй. Он прозвучал неестественно громко на фоне тяжелой, натянутой тишины, повисшей в зале после слов Харриса. Все головы повернулись в сторону Гермионы.

Она прижала пальцы к губам, но было поздно — уже прозвучало, растерзав торжественный пафос, как нож тонкую бумагу. Ей хотелось кричать, но она выбрала смех.

— Простите, — сказала она с извиняющейся кривой улыбкой, не опуская взгляда. — Просто… это было великолепно. Почти тронуло. Правда. Если бы не было так откровенно лживо.

Гермиона контролировала голос, чтобы он прозвучал ровно.

— Мисс Грейнджер, уважайте ход слушания и отвечайте только на вопросы оппонента, — грозно возразил председатель.

— Ну что Вы, господин председатель. Пусть мисс Грейнджер пояснит свою реплику, — холодно, с ядовитой усмешкой бросил Харрис.

Гермиона мило улыбнулась и чуть склонила голову в псевдоблагодарном жесте.

— Лживо, — повторила она уже тверже, шагнув ближе к краю сцены, — потому что Вы вытираете ноги об трагедию ради своей власти. Потому что Вы вырвали горе целой семьи из могилы, где оно должно было покоиться с миром, и превратили смерть в знамя, за которым маршируют ваши страхи. Не забота, не сочувствие, не защита — страх, мистер Харрис. Ваш. Страх перед новым, перед теми, кто другой. Ничем не отличается от суеверий. И Вы хотите, чтобы мы все его разделили. Чью риторику напоминает? Ах да, Пожирателей смерти.

Гермиона обвела взглядом зал, в котором кто-то отводил глаза, кто-то замирал в напряжении.

— Это не безопасность. Это очередной акт магической сегрегации, завернутый в трогательную речь и обвитый траурной лентой. И если кто-то считает, что страх — достаточная причина отобрать у ребенка семью, детство, право на корни, — значит, вы ничего не поняли. Ни из этой войны, ни из прошлой.

Харрис замер на месте, словно стиснутый тишиной зала, и в следующую секунду резко шагнул вперед, лицо обострилось, голос зазвенел холодным металлом.

— Вы снова все переворачиваете, мисс Грейнджер. Как всегда. Вы называете страхом — предусмотрительность, предательством — попытку защитить, а ложью — голую правду, потому что вам удобнее жить в мире, где все равны и добры, чем признать: некоторые дети умирают, потому что их магловские семьи не понимают, с чем имеют дело. Волшебники умирают, когда их преследуют маглы, не понимающие саму суть магии. И таких случаев будет становиться все больше, если мы не предпримем меры.

Он сделал шаг к центру сцены, раскинул руки.

— Вы спросите, где была система раньше? Где было Министерство? А система была бессильна, потому что каждый раз, когда мы пытались что-то изменить, вы и вам подобные кричали о правах и равенстве. Пока дети, дети, мисс Грейнджер, сгорали в спальнях, потому что бабушка решила, что ее внук — проклятая нечисть. Пока отцы запирали детей в подвалах. Широко известна история Альбуса Дамблдора, семья которого была разрушена из-за всплесков магии у его сестры Арианы.

Он напомнил грязные подробности, изложенные Скитер, манипулируя мнением толпы. Каков подлец.

— Вы называете это страхом? Тогда пусть. Пусть мы будем бояться. Но лучше бояться — чем снова хоронить. Мы не отбираем — мы спасаем. Это — не цепи. Это — щит.

Он снова посмотрел на Гермиону, глаза полны ледяной уверенности.

— А Вы… Вы продолжайте смеяться. Только когда следующая Элианор умрет — не вздумайте прийти на ее похороны с речью о любви и свободе.

Гермиона сжала и выпятила губы, словно раздумывала, а потом уверенно подняла руку вверх, как в школе, и даже демонстративно встала на цыпочки, вытянувшись, будто просилась к доске. «Робардс» бросил на нее взгляд, кричащий: будь осторожна. В нем сегодня не было привычных манер, у нынешнего обладателя оболочки они плохо получались, но этого никто не замечал.

— У Вас вопрос? Снова явите нам недостатки воспитания и выкинете что-нибудь отвратительное? — спросил Харрис, теряя терпение.

— Да, да, вопрос. Очень невтерпеж, — кивнула Гермиона и сразу же продолжила. — Элианор же сошла с ума, Вы сказали. Почему похороны? А она вообще, — выдержала она драматичную паузу, — существовала в реальности? Каких детей в каких подвалах запирали? Мне казалось, мы сегодня на слушании, а не на вечере сказок Барда Бидля. Здесь где-то раздают кружки с какао? Если да, мне с корицей.

В толпе послышались смешки. Кто-то закашлялся, пытаясь его скрыть, кто-то, напротив, — отвернулся с неодобрением.

Харрис замер. Лицо на мгновение потемнело, как небо перед грозой. Губы чуть дрогнули — то ли от ярости, то ли от сдерживаемого проклятия. Затем медленно провел рукой по подбородку, будто возвращая себе маску. Он снова выпрямился.

— Благодарю, мисс Грейнджер, за Ваше живое воображение. Иногда безумие проще признать в других. Это, знаете ли, удобнее, чем заглянуть в зеркало, — насмешливо выдал Харрис.

В зале повисла звенящая тишина. Даже перья репортеров затаились в воздухе, словно боялись исписать чью-то сторону истории.

— А где же тело, Игнатиус? Где ее могила? — чей-то женский голос, уверенный, дерзкий, из центра толпы.

Гармония в зале дала трещину. Несколько человек повернули головы — не к Харрису, а к Гермионе. На долю секунды у него дрогнул глаз — едва заметный тик у виска.

Харрис не ответил сразу. Лишь слегка приподнял бровь.

— Вас интересует тело? А меня — сколько еще детей исчезнет, прежде чем мы перестанем цепляться за слова и начнем действовать? — резко и громко. — Правила мира маглов писаны не для нас, а наши — не для них. Я призываю обеспечить защиту, увековеченную в записях и актах. Наших, магических. В строгой системе.

Он шагнул вперед.

— Напомнить последствия стремлений Пожирателей смерти? Здесь ни у кого не должно остаться вопросов. Или вы ждете, пока исчезнут ваши дети?

Шепот в зале стих. Харрис выпрямился, глядя поверх толпы. Пронзительно заглянул в глаза Гермионе, с очевидным намеком.

— Простите, — вдруг подала голос Гермиона, вскидывая руку и не скрывая улыбки, — я просто пытаюсь понять: по Вашей логике, если ребенок откроет магловский учебник или поговорит с маглом на детской площадке — он тоже исчезнет? Вы явно изобрели новый вид пространственной магии. Может, поделитесь? Вам бы в ученые, а не в политики.

Несколько человек в толпе захихикали. Кто-то фыркнул. Визенгамот зашевелился.

Гермиона продолжила, невинно склонив голову.

— Или, быть может, дети пострадают, если коснутся магловской ручки или поговорят с мороженщиком? Пожалуйста, уточните. Для протокола.

Толпа оживилась.

— А если, не дай Мерлин, магловская карточка на метро упадет в котел с зельем… — продолжила она, задумчиво щурясь. — Мы получим бомбу замедленного просвещения? Или портал в здравый смысл? Я обеспокоена, что в следующий раз Вы возглавите крестовый поход против школьной библиотеки.

Гермиона знала этого человека слишком хорошо, чтобы не видеть тщательно скрываемое бешенство.

— Портал в здравый смысл? Забавно. Но попробуйте еще — наблюдать за Вашим путем самоуничтожения увлекательно.

Гермиона вытянулась, будто на сцене, сделала шаг в сторону и полуразвернулась к нему, широко раскинув руки — как будто представляла зрителям ведущего актера.

— О, Вы смотрите? Тогда извините, я в следующий раз надену табличку «представление началось». Все ради вашей извращенной версии нормы, — не осталась в долгу она.

Даже среди Визенгамота кашляли, едва скрывая усмешки. Напряжение спадало, но зыбко, опасно.

— Достаточно, — глухо зазвучал голос из-за спины Харриса, пока они буравили друг друга взглядами.

Председатель медленно поднялся с высокого кресла в центре трибуны. Его сливовая мантия тяжело скользнула по ступеням, и в зале воцарилась тишина.

— Мисс Грейнджер. Мистер Харрис. Это слушание не предназначено для обмена остротами, даже если они столь… живо обсуждаются, — он бросил взгляд в сторону Визенгамота, где кое-кто все еще давился улыбками. — Я прошу обе стороны придерживаться сути вопроса и не превращать обсуждение судьбы нашего общества в представление. У нас нет права на фарс.

Он выдержал паузу, осматривая и Харриса, и Гермиону, и притихшую толпу.

— Мистер Харрис, продолжайте. Только аргументы, — безапелляционно заявил председатель.

Миттельшпиль.

— Имеющий уши да услышит, — драматично добавил Харрис, намекая на свою правоту в предыдущих речах, но тут же продолжил, чтобы не нарваться на новые замечания. — Мы внимательно следили за риторикой оппонентов все это время. Все началось с громких заявлений — «варварское», «безумное предложение», — Харрис позволил себе легкую, ядовитую усмешку. — Но, как показало время, ни одной разумной альтернативы предложено не было. Ни одной. Ее и нет. Мы пробовали, никто не скажет, что мы не пытались: беседы с семьями, уговоры, рекомендации, просьбы. Все — тщетно. Только за последнюю неделю Команда стирателей памяти выезжала на двадцать шесть случаев нарушений, верно?

Начальник команды стирателей коротко кивнул, Харрис осуждающе покачал головой, скрывая довольную улыбку.

— Много было красивой риторики, — продолжил он, как будто даже впечатленный. — О разрушении устоявшихся семейных связей, о последствиях для памяти маглов, аналогичных послевоенным, о прогнозируемых ограничениях из-за изоляции.

Он взял передышку, как будто предоставляя залу возможность осознать масштаб сказанного. Будто это абсурд.

— Но давайте, наконец, задумаемся — кого мы защищаем? Маглов? Или все-таки волшебников? Кого мы обязаны оберегать от хаоса, от риска, от опасностей?

Харрис выпрямился, голос его стал тверже.

— Все это время мы жили в условиях чудовищной подмены понятий. И я рад, что теперь имею право сказать это вслух. Давайте будем честны. Последствия, о которых колдомедики говорят, — не следствие Обливиэйта или ограничений. Это — следствие бездействия. Люди пугаются, злятся, срываются, потому что им не объяснили, не защитили, не дали структуру. Мы даем им эту структуру. Мы защищаем.

В толпе кто-то согласно закивал. Судьи лишь беспристрастно следили, вернув самообладание, не выражая никаких симпатий.

— Что же до маглорожденных… — Харрис покачал головой с грустью. — Им тяжелее всего. Они между мирами. Без нашей помощи они теряются. Без контроля — страдают. И если кто-то действительно обеспокоен их душевным здоровьем, то должен спросить себя: что лучше — один аккуратный Обливиэйт и среда тех, кто их понимает, или годы страха, отверженности и боли?

Команда позади Гермионы, во многом состоящая из маглорожденных, готова была взорваться. Она подала знак быть потише.

— Вы спросите меня, как я могу рассуждать о других? — Харрис самодовольно улыбнулся, будто зная, что Гермиона это спросит. — У нас есть пример, громко прозвучавший в прессе: мисс Грейнджер и ее трагическая судьба. Отвергнутая родными, лишенная отцовской и материнской заботы, и все — из-за ее магии. Дом, и так ставший недоступным. Из-за ее сущности. Много ли счастья Вам принесло это в жизни — знание родителей о Вас, мисс Грейнджер?

Затем вновь посмотрел прямо на Гермиону — почти нежно.

— Сколько боли можно было бы избежать, если бы они не знали вовсе, не правда ли?

Ее злость можно было бы пощупать пальцами, если бы кто-то к ней приблизился. Как будто этот человек может рассуждать о боли, причиненной ей. «Робардс» на трибуне дернулся, но Гермиона кинула предупреждающий взгляд.

— Вы и правда осмелились это сказать, — прозвучала она тихо, но в гробовой тишине зала он ударил, как плеть. — Вы сделали мою боль инструментом. Но Вы хотите, чтобы мы делали боль — нормой? Чтобы каждый ребенок, родившийся с магией, терял семью? Чтобы страх и невежество диктовали нам законы? Вы предлагаете лечить болезнь отрезанием сердца.

И уже тише, но отчетливо, глядя ему в глаза.

— Не прикрывайтесь моей судьбой, Харрис. Вы в ней — не утешитель. Вы в ней — палач.

— Как и следовало ожидать, — с легкой усмешкой произнес Харрис, игнорируя подтекст, — Вы перевернули распространенную трагедию как нравственный аргумент, поставив эмоциональный накал выше общественной безопасности.

Он выдержал паузу, давая слушателям переварить сказанное, а затем медленно обвел взглядом зал, чуть приподняв бровь, словно приглашая их к согласию.

— Я не подвергаю сомнению Вашу боль, мисс Грейнджер. Я говорю лишь о жизнях, которые мы обязаны защитить. И не только физически, но и духовно. Вы много говорили о прогрессе — научном, культурном, социальном. Но мы и не против него. Мы лишь за то, чтобы делать это безопасно. Мы за то, чтобы развивать нашу культуру и общество, помнить наши корни и историю.

А история эта трагична. Маглы— большинство. Один магл, знающий правду, может разрушить наш мир. Угроза не в их злобе, а в их страхе. А страх — это донос, это охота, это война. Это сжигание на кострах.

— Это не репрессии, это структура. Статут Секретности — это ответ на предательство. Мы все еще живы. Мы скрыты. Мы защищены. А мы предлагаем усилить его работу.

Гермиону внутренне передергивали слова этого человека о защите. Что-то подобное он говорил когда-то и ей, но защищаться стоило только от него самого.

— Ах да, я знаю наперед, будет еще про «новую кровь», «обогащение популяции», — Харрис театрально развел руками, как будто уступая. — Только позвольте уточнить: мы что, обсуждаем сейчас научную демографию или… чьи-то личные предпочтения в постели?

В зале кто-то хмыкнул. Он использовал все, что так или иначе было известно ему. Из диспутов, из газет, из взломанного кабинета.

— Разумеется, я не отрицаю, что смешанные союзы могут внести разнообразие, — продолжил Харрис с мягкой усмешкой. — Но, к счастью, для этого совершенно не обязательно штамповать брачные союзы с маглами направо и налево. Не обязательно раскрывать наш мир.

— Ваша позиция, мисс Грейнджер, наивна. Вы приравниваете доступ к телу — к идеологии. А это не одно и то же.

Он перевернул фразу так, как будто говорил сам о себе. Шагнул к залу, делая вид, что обращается ко всем, но при этом продолжал говорить прямо о ней.

— Даже самые лояльные сторонники маглов, как мы знаем, не спешат связывать свою жизнь узами с «новой кровью». Иногда — наоборот. Иногда их тянет туда, где родословные чище, а накал — острее. Правда?

Он не глянул на нее — это было бы слишком в лоб. Но удар был нанесен. Все понимали, о ком идет речь. Обвинения все еще висели над ней, как дамоклов меч.

— Вы правы, мистер Харрис. Контакт бывает разным.

Гермиона медленно подошла ближе, без суеты. В голосе ее не было дрожи — только ясность. Она была собрана.

— Кто-то вступает в отношения по любви. Кто-то — по расчету. А кто-то использует людей как инструмент — ради власти, ради страха, ради подчинения. Думаю, в этой аудитории Вы самый опытный знаток всех трех форматов.

Она позволила залу переварить сказанное.

— Но дело не в моей личной жизни, правда ведь? И не в чьей-то чистоте родословной. Мы сейчас говорим о будущем магического сообщества. О том, будет ли у нас вообще следующее поколение, если начнется искусственная изоляция.

Вы, мистер Харрис, смеетесь над словами «новая кровь», потому что знаете — они вам угрожают. Потому что свободные люди опасны. Потому что ребенок, воспитанный в семье, где есть любовь, где память — не стерта, а сохранена — будет задавать вопросы. Он не поверит на слово. Не подчинится «потому что так надо».

— Он спросит: «почему?».

Она заглянула Харрису в глаза, бросая вызов.

— И именно этого Вы боитесь. Не маглов. Не смешанных союзов. А будущего, которое вам всем сложно будет контролировать. Вы же к этому стремитесь, — бросила она холодно, обводя сцену. — А личные шпильки, мистер Харрис… берите выше. И если Вы думаете, что я стану извиняться за то, что любила и была любима — значит, Вы еще хуже понимаете человеческую природу, чем я думала.

Гермиона приподняла голову, расправила плечи, всем своим видом выражая убежденность. Откровенность тоже оружие.

— Да, я любила Драко Малфоя и была им любима, и его смерть стала сокрушительным ударом по мне, а теперь моя личная трагедия превращена в аргументы. И Вы хотите сделать то же самое с сотнями смешанных семей.

Гермиона заявляла это гордо, смело. Сегодня ей точно терять было нечего. Она старательно не косила взгляд туда, где Драко находился, чтобы не выдавать их. А Харрис не мог просто взять и вывалить ту правду, которая была ему известна, не раскрывая себя, да и Драко поработал немного с его сознанием. Это доводило Харриса до исступления, и он нервно тер руки. Надо было позволить Драко покалечить его сильнее.

Зал застыл. Несколько секунд никто даже не дышал. Потом шепот начал ползти по рядам, осторожный, сдержанный — но в нем уже не было прежнего благоговейного страха. Лица были напряжены, но не враждебны. Напротив: кто-то кивал, незаметно, почти машинально.

— Благодарю, мисс Грейнджер, — после паузы произнес Харрис, и его голос был уже не издевательским, но обволакивающе мягким, как яд. — Вы были смелы. Вызываете уважение. И, без сомнения, Ваша боль — настоящая, — чуть насмешливо сказал он.

Он сделал паузу, глядя не на нее, а в зал. Будто разом поднимаясь над схваткой.

— Но именно в этом, увы, и заключается проблема, — почти сочувственно отозвался Харрис. — Вы — не та, кто может говорить об этом хладнокровно. Не та, кто может рассматривать последствия с нужной дистанции. Вы говорите как человек, потерявший все. А мы, к несчастью, говорим о будущем сотен тысяч.

Игнатиус вздохнул, как будто ему и правда жаль. Как будто то, что он делает, — долг, а не выбор. Лжец.

— Вы заявили, что терять любовь — трагично. И Вы правы. Вы заявили, что стирать память — жестоко. Это тоже правда. Но наша задача — не избегать трагедий. Наша задача — избегать катастроф.

Он как будто обращался к ним всем, прыгая взглядом, но на самом деле вел свою войну лично с ней — с Гермионой.

— Мы здесь не для того, чтобы утешать. Мы здесь, чтобы решать. Не чувствами, а разумом. И если это звучит хладнокровно — значит, мы на верном пути.

Он чуть улыбнулся.

— Мисс Грейнджер говорит, что я боюсь будущего. Нет, я его строю. В отличие от тех, кто позволяет личной боли писать законы.

Он кивнул, как будто не проиграл, а вырос из этого конфликта, ставя ее на уровень истеричного ребенка.

На несколько мгновений опустилась тишина — и не торжественная, а нервная. Хлопки прозвучали глухо и быстро стихли, словно и они сами поняли, что не к месту. Некоторые кивнули, со сжатыми губами, как будто убедили себя, что Харрис говорит правду. Особенно старшие: те, кто знал, что порядок ценой боли привычен. Но шепот пополз — цепкой змейкой, пугающе живой. Кто-то обернулся.

В команде Гермионы дышали тяжело, почти в такт. Заседатели переглянулись. Многие из них сдвинули брови. Еще не эмоция, еще не мнение, но реакция.

— Я бы мог часами опровергать каждое слово, заявленное в тезисах оппонентов в прессе и на предварительных закрытых слушаниях. Но иногда знание того, как правильно — лучшее оружие. Самый сильный аргумент, и вы все тоже это знаете. Безопасность — ключ к выживанию, — Харрис мстительно улыбнулся и снова посмотрел на нее. — Но я с радостью послушаю, что нам еще может поведать женщина, которую саму скоро будут судить за убийство того, кого, как она сказала, любила. Что там было о лживости? Обвинения не по адресу.

Ах, как грязно. Зал взорвался восклицаниями. Он больше не удерживал себя на грани намеков — он открыто бросил толпе кость. Председатель стучал молотком, призывая к порядку, но в итоге пришлось наложить покров Силенцио, лишь бы угомонить голоса.

Гермиону это все не трогало. Ни обозлившиеся взгляды, ни повысившийся градус взрывоопасности. Она повысит ставки еще. Пока они трещали и перекидывались пафосными аргументами, в зале разворачивалось совсем иное действие. Она тянула время.

Эндшпиль.

— Слово передается мисс Гермионе Джин Грейнджер, — наконец возвестил зычный голос.

— Благодарю, председатель, — кивнула Гермиона с очаровательной улыбкой. — Мистер Харрис так желает новых аргументов. Так жаждет подловить и уличить меня. И я бы могла, но…

Она обвела пальцем папки рядом со своей командой, в которых было пусто, как знали они все. Джанин передала ей два пузырька.

— Для начала я спрошу вас, — подошла она к краю сцены. — Что это, кто-нибудь знает?

На нее недоуменно уставились. Гермиона размахивала пузырьками перед лицами заседателей, и, не найдя там и крупиц понимания, обернулась к толпе, которая была ошарашена такой сменой настроения и ритма.

— Никто? — фальшиво возмутилась Гермиона и указала рукой на одного из слушателей близко к сцене. — Может, Вы? Или Вы? Есть идеи?

— Мисс Грейнджер ударилась в театральщину, все ясно, — захохотал Харрис.

— Может, Вы знаете? — невозмутимо спросила она. — Жаль. Что ж, мы вернемся к этому чуть позже.

Со вздохом отложила пузырьки на стол, изображая сожаление. Кто-то глядел на нее с недоумением, но те, кто поумнее — чувствовали подтекст.

— Прежде чем перейти к сути моей речи, позвольте рассказать вам, как наша борьба продолжалась все эти месяцы, — начала она и заходила по каменным плитам, стуча каблуками. — Многие меня знают в лицо, знают лично, вели со мной беседы. Политика — искусство прогноза, и мы с моей командой придерживались этого принципа. На каждый довод сторонников Пакта мы не только продумывали и свой, но и старались предугадывать последствия и следующие шаги. Мы общались в кулуарах, заручались поддержкой. О, мне даже пришлось пойти на кое-какие приемчики, чтобы просто быть выслушанной сегодня.

Гермиона бросила взгляд в сторону министерской верхушки, и у министра будто дрогнуло лицо. Она не сказала прямо, но намеки и взгляды не считываются обетом, если сама Гермиона не считает их нарушением. Она так не считала — лишь обращалась вкрадчивыми интонациями к тысячам лиц.

— Знаете, все это — очень утомительно. Все эти подковерные игры, чтобы предстать перед вами сегодня… На что только не пришлось идти! — всплеснула она руками. — Знаете, как сложно угодить господам заседателям в своих обещаниях…

— Мисс Грейнджер, Вы теряете суть сегодняшнего слушания, — поджал губы председатель. — Внутренняя политика Министерства не является вопросом повестки.

Не так просто. Не с ней.

— О, но это часть моей речи, и я имею на нее право, как и мистер Харрис, — улыбнулась Гермиона, вещая сладким тоном.

По цепочке от министра раздавались шепотки на ухо.

— Не так ли?

— Да, продолжайте, — ответил председатель, когда ему дали команду.

Толпа хмурилась и задавалась вопросами, что тут происходит. Переглядки. Шепот.

— Я искусно овладела методом прогноза. Единственное, что плохо — мои оппоненты совершенно не владеют им, — притворно вздохнула Гермиона. — Мистер Харрис верно подчеркнул, я театральна. Ведь все происходящее сегодня — грандиозный спектакль, участниками которого вы все стали.

Гермиона незримо ощущала волны поддержки от любимого, умиротворяющие ее раскаленные до предела нервы.

С этими словами из-за ее спины вышел Майлз, тихий и неприметный участник ее команды, которого по ходу событий не видел почти никто. Это не активная Джанин и не шумный Джастин. Это шорох в углах, про который все забыли, но он вроде есть.

— Я говорила про пузырьки. Так вот, в первом — яд. — Гермиона постучала по черному стеклу пальцами под начавшийся шорох. — Вавилонский душитель. Называется так из-за того, что его издревле использовали для тихого и незаметного устранения своих противников. Так, чтобы не было однозначного ответа: естественная смерть или нет. Способ нагнать страху — не вызывая подозрений. Я знаю присутствующих, которые его использовали.

«Майлз» встал напротив и блестел хитрыми глазами под нервное ожидание окружающих, пока настоящий Майлз поехал на переговоры с одним изобретателем, сумевшим адаптировать заклинание обета для маглов. Решение всей проблемы, только чуть подождать. А пока они сварили так много оборотного зелья, чтобы хватило на все их замыслы.

— А это, — продемонстрировала она более большую склянку, — это Гибель воров. Я однажды в нем искупалась, правда, в форме водопада. Но мне хватит и флакона. Он делает тихое и незаметное явным. А теперь внимание, — обвела толпу взглядом, — фокус.

Гермиона выдохнула и вылила содержимое второй стекляшки на человека перед ней. Метаморфозы происходили на глазах. Пшеничные волосы будто втягивались, оставляя бритый череп. Мышиное и неприметное лицо менялось и деформировалось, приобретая выразительные и крупные черты: большой нос, пухлые губы, волевой подбородок. И главное — кожа, бледная, как и у всех министерских крыс, стремительно темнела, становясь шоколадной. И финальный штрих — Гермиона взмахнула палочкой и подогнала одежду по размеру, на крепкое и высокое тело вместо щуплого и тщедушного.

— Вуаля! — довольно воскликнула она. — Чудесное воскрешение Кингсли Бруствера. Расскажешь, кто тебя «убил» два года назад, когда ты претендовал на кресло министра?

— Как же я по вам всем скучал, — расплылся в улыбке Кингсли.

Все взорвалось. Толпа загудела — его любили. Настоящий министр вскочил со своего кресла и заголосил, что это подлог и фикция, выдавая себя с потрохами. И впервые в жизни на лице Харриса Гермиона увидела растерянность, смакуя этот момент.

Шах.

Идея с фальшивой смертью Драко была взята из того же сценария, что и провернул Бруствер, вот только Драко они не планируют воскрешать.

Кингсли упивался моментом. Наконец-то в настоящей личине, и какое зрелищное впечатление — на глазах у многотысячной толпы. Никто не оспорит.

Авроры успокаивали зал, пока Бруствер рассказывал подробности, перебивая усиленным голосом гул. Обличая. Давая себе веса. Возвращая власть. Министерские не шевелились, боясь каждого сказанного слова. Обвинение могло пасть на любого, и оно пало на нескольких ключевых игроков.

— Прекратить слушание! Немедленно! — кричал министр, а потом стал задыхаться, хватаясь за грудь.

Секунда — и его тело рухнуло на каменные плиты, прокатившись по ступенькам в гробовой тишине.

Обет, который они заключили, взял свое. Он нарушил сделку, и магия его покарала, а Гермиона… Гермиона говорила лишь о фотографиях.

Шах.

Все смешалось. Служители Министерства подскочили, но барьер не выпускал их. Авроры, стоя́щие внутри, пытались успокоить истерику уже на их арене. Подтвердили смерть от магии, но искать виновных сейчас бы никто не стал. «Робардс» следил за ней, чтобы она не пострадала: Драко волновало только это, как и всегда. Ему бы поучиться у Кингсли, как себя вести в этой личине, да из Драко бездарный актер.

— Барьер не выпустит нас, пока не будет принято решение по законопроекту, — вернул самообладание председатель и застучал молотком.

— Так давайте проголосуем немедленно! — взвизгнул какой-то заседатель.

— Я еще не договорила, — громогласно объявила Гермиона. — Вы не можете перейти к голосованию, пока не будет закончена стадия прений сторон. А она не закончена. Иначе ваше решение не будет иметь силу.

Она обвела тяжелым взглядом присутствующих, и все понимали, что она права.

Долгие минуты споров и уговоров восстанавливалось подобие интеллигентного слушания. Очень слабое. Это скорее было похоже на управляемый поток, где смешались сотни лиц внутри и снаружи, но это было ожидаемо. Команда плотно обступала ее и сверкала глазами, не давая и возможности для того, чтобы кто-то приблизился. Кингсли был рядом. Это важно.

— Что же с Пактом, спросите вы меня, — продолжила Гермиона, когда ей дали слово. — Действительно, работа велась. Но я всегда понимала, что при действующей системе власти, все мои аргументы будут в лучшем случае проигнорированы. А потому я создавала очень активную и убедительную имитацию деятельности, и даже не все в моей команде знали об этом, пока под носом у вас, — развернулась она к министерским, — творились совсем другие вещи. Но обо всем по порядку.

Команда понятливо кивнула. Но они не держали зла, судя по всему, потому что просто стояли рядом, единым фронтом. Разбор полетов — потом. Они понимали, что их цели Гермиона добьется как-то иначе. Остальные просто слушали речь, замирая — кто в страхе, кто в интересе, кто в недоумении, кто в волнении.

— Самый же верный мне человек был в стане врага, — продолжила Гермиона, сверля взглядом Харриса.

Сложно было понять его реакцию. Он словно превратился в камень.

— Теодор Нотт, расскажи нам, какими методами мистер Игнатиус Харрис хотел добиться принятия Пакта, кроме ядовитых речей. Расскажи миру, кто на самом деле дергает за ниточки Министерство.

Шах.

Друг с довольной улыбкой вышел из-за спин противника, небрежно бросил синюю мантию на их стол и встал рядом с Гермионой. Он не сдержался и порывисто обнял ее. Всегда так мил, а Кингсли нравилась его безуминка, позволяющая отыгрывать самые разные роли.

— Ну, Тео, надо закончить, а потом домой, — шепнула она на ухо, он кивнул и отстранился.

— Подкуп. Давление. Угрозы. Я расскажу, что скрывается за их лицами. Я назову имена тех, кто по своей воле участвовал в этом параде алчности, — громко и торжественно объявил он.

Конечно, не все из них действительно были продажны, но с парой человек Гермиона имела личные счеты. Члены военного трибунала, в свое время сказавшие ей, что она клевещет на уважаемого командира и просто втягивает их в какие-то любовные разборки. Ей никто не поверил, а кто, может, и засомневался — парировал тем, что не место таким разбирательствам во время войны. Им сейчас тоже никто не поверит. Мстительное чудовище внутри нее ликовало.

Шах.

Толпа превратилась во что-то безумное и билась о барьеры. Авторы стреляли заклинаниями, пока Гермионе принесли стул, и она сидела, покачивая каблуком. На сцене все молчали и обменивались взглядами. У кого-то в руках дрожали палочки, и Кингсли предусмотрительно оградил их сторону прозрачным защитным куполом. Просто на всякий случай. Напряжение было опасным.

— Но и это еще не все. Я призналась всему миру сегодня в том, кто занимал мое сердце, — выдохнула она, весьма убедительно сжав платье где-то в районе солнечного сплетения.

Встала и несла свое обнаженное сердце как знамя. И это находило отклик.

Сейчас она — не хладнокровная убийца. Она — женщина, которую узнавали в себе или своих родных.

— Токсикологическая экспертиза подтвердила: Драко был отправлен тем же ядом, что и пытались отравить мистера Кингсли Бруствера. Вот только ему не так повезло. И тот, кто это сделал, получит наказание.

Толпа замерла — одержимая, безумная. Жадно следила за тем, что им откроется сейчас. Кто-то из авроров сжал кулаки. Один из пожилых приложил руку к груди, как бы отдавая последнюю честь.

— Мистер Игнатиус Харрис.

Гарри спускался с трибун министерских. В начищенном сегодня кителе, в начищенных сапогах. Строгий, сдержанный. Сейчас он только Главный Аврор и, не понимая этого, подавал пример.

— Вам предъявляется обвинение в убийстве аврора Драко Люциуса Малфоя. После заседания Вы будете взяты под стражу, — отзвучал усиленный многократно голос, как уже исполненный приговор.

Гарри не поддавался эмоциям. Линеен и выдержан, он — власть, вспомнившая про совесть.

Не в качестве акта дружбы или извинения. Просто по справедливости, которая еще была в нем. А детали… детали неважны. Последний акт памяти друг о друге.

Шах.

— Пока вы служили, господа авроры, — обратилась Гермиона к людям в форме, — чиновники всех мастей играли вами, как пешками в своих разборках за влияние. Вы всегда были братством: независимым, единым, отличным от любого департамента министерства. Сила и мощь нашего общества. Этим людям вы хотите служить? Таким, как они?

Тишина треснула — шум прокатился по толпе волной. Люди заговорили разом: кто-то кричал от гнева, кто-то от недовольства. Кое-где вспыхнула искра аплодисментов, но она тут же потонула в гуле голосов. А в глазах авроров был один вопрос: что делать с новыми вводными. И она им ответит.

— Пусть правду вам расскажут ваши братья. Посмотрите в толпу, кто там стоит? — махнула она рукой. — Те самые авроры, которые якобы лежали в Мунго после неудачной вылазки. Ее никогда не было, потому что те, против кого они пошли — были лишь миражом. Они лишь затаились, ожидая своего часа.

В воздух взлетели искры от людей, которые все это время рассредотачивались по залу. В узоры, покрывающие всю толпу.

— Медуза — это я, — произнесла Гермиона с ледяным спокойствием. — Мой позывной для некоторых контактов на войне. Мое имя, о котором вы не знали, но забыли. Мы не охотились на маглорожденных и маглов, не сжигали поселений. Мы защищали их и вас. Мы устраняли тех, кто представлял угрозу — тихо, точно, без славы.

Она обратилась к людям в плащах и капюшонах, под которыми прятались аврорские кители.

— Отряд погибшего Драко Малфоя — последний отряд, что служил не министерским креслам, а людям. Пока вы здесь гнили, мы держали строй. Все сочувствующие и причастные.

Сила этого заявления отзвучала в потерянных лицах, в которых сейчас с громким треском схлопывалась и сопоставлялась реальность.

— Нас много — и мы среди вас.

Она сделала шаг вперед. Жертва, превращенная в оружие.

— Но ваше время вышло, — повернулась Гермиона к Визенгамоту. — Последнее, что вы сделаете, — отмените Пакт Харриса и все его гнилые отражения. Запомните этот день. Старый порядок пал. Да здравствует новый режим.

Кингсли нетерпеливо вздохнул где-то за ее спиной, пока в глазах «Робардса» горели огни.

— Во имя порядка — но не вашего. Во имя магии — не продажной. Во имя будущего — без вас.

Последняя искра чиркнула и взорвала все вокруг.

Гермиона смотрела на бледного Харриса, перед которым исполнила свое обещание. Он аплодировал под грохот и хаос вокруг, пытаясь вернуть себе остатки достоинства, но она отобрала у него все, даже его слова.

Шах и мат.

* * *

Она вошла без сопротивления, сейчас бы везде пропустили.

Тяжелый замок щелкнул с сухим металлическим эхом, и в наступившей тишине скрип ее шагов отозвался будто в колодце. Каменная клетка темниц, где теперь держали его, была гола как череп — никакой магии, кроме охранных чар, и ни одной вещи, что могла бы напомнить ему о власти, которой он недавно дышал. Гермиона больше не хотела произносить его имя. Даже в своей голове. Он похоронен под обломками.

Человек сидел на полу у стены, спина напряженная, будто ждал. Повернул голову — медленно, как раненый зверь, — и, увидев ее, усмехнулся. Трещина на губе открылась, багровая капля стекла по подбородку.

— Ну конечно, — лишь хрип, болезненный и сухой. — Прислали саму богиню-мстительницу. Хотят унизить до конца?

Гермиона ничего не ответила. Лишь закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной, скрестив руки.

— Думаешь, победила? — продолжал он, голос его становился все тише, в нем сквозила усталость, но под ней — бешеная, злобная злость. — Они аплодировали тебе. Целый зал. Но ты не сможешь стереть меня. Я всегда буду с тобой.

Он привстал, опираясь на стену.

— Каждый раз, когда будешь смотреть на нашего сына — ты будешь вспоминать. Потому что он часть меня.

Она по-прежнему молчала. Только потянулась к запястью и сняла два тонких браслета. На нем побрякивали крошечные бубенцы — серебряные, матовые от времени. Она покрутила их в пальцах, и в воздухе прозвенела едва слышная, хрупкая мелодия.

— Ты помнишь, после какого случая подарил их мне? — глядя в глаза, задумчиво спросила Гермиона.

Он замер.

— Когда ты попросила ждать, — провел узник рукой по шее. — А ты носишь их, чтобы напоминать мне об этом, да?

Она засмеялась. Искренне, впервые за все это время — открыто, даже немного безумно. Смех эхом ударился о камни.

— Отчасти, — наконец сказала Гермиона. — Но все проще. В каждом из этих бубенцов — яд. Капля в оболочке. Потому что тогда я ушла… но каждый день после боялась, что не смогу в следующий раз. Чтобы как раз не иметь части тебя.

Он судорожно сглотнул.

— Ребенок существует. Я знаю.

— Существует, — спокойно подтвердила она.

Человек будто ожил. Рванулся вперед на полшага, склонился, как зверь, который почуял слабость.

— Значит, это правда. Это мой сын. Ты можешь врать, можешь делать все что угодно — но он часть меня. Как его зовут?

Гермиона чуть склонила голову.

— А ты до сих пор не осознал главного, — ее голос был ледяным. — Ты ослеплен своей одержимостью. Вспомни, что говорил Драко.

Он напрягся.

— Ты рассуждал про сроки. Вот тебе еще один. Ты уверен, что в один из тех разов, когда у меня еще не было этих замечательных бубенчиков, когда я никуда уйти не могла, я не была уже беременна?

Гермиона взглянула на него с легким, насмешливым интересом.

— Не может быть. Ты врешь, — прошипел узник. — Это ложь.

— Он может быть не твоим. Я сама не знаю, похож только на меня, — уверенно рушила иллюзии она. — Ты был прав, что я замела следы. Даже стерла магический след: ребенок даже мне не принадлежит. Ты никогда не владел мной и никогда не завладеешь им. И ты сам знаешь это, в глубине души, но не хочешь признавать.

Он отшатнулся, как от удара. Лицо исказилось: надежда, злоба, отчаяние — все смешалось. Будто отрезанный от чего-то последнего, что еще держало его живым.

Гермиона выпрямилась и положила на пол браслеты. Они ей больше не нужны. Когда-то он защелкнул их у нее на запястье — как кандалы, как клеймо. Тогда она не сопротивлялась. Сейчас сняла — сама. Сомнения уничтожат его.

— А ты… — сказала Гермиона почти ласково. — Ты сгниешь в Азкабане.

Она не хлопнула дверью. Просто ушла, тихо и решительно.

Шахматная доска полетела на пол и разбилась.

Игра, в которую она больше не будет играть.

Примечания:

🔈 Саундтрек: nicebeatzprod. — улетаю (feat. Badda Boo)

Теплый ветер взъерошивал лежащие в беспорядке кудри, а соленый воздух щипал щеки. Песок под ногами был еще прохладным — солнце только начинало подниматься, и море пело гулкой тишиной. Здесь не было ни осени, ни холода. Здесь можно было спрятаться от мрачного Лондона и первых недель хаоса, что они создали.

Драко стоял чуть впереди, босой, с закатанными до колен штанинами. В руке черный конверт с золотой печатью со скрещенными волшебными палочками, узнаваемая сразу. Ее сердце дернулось.

— Рассвет выдался красивым, — заметил он, не оборачиваясь.

— Дурные вести? — сказала Гермиона, подходя ближе.

Драко передал ей конверт.

— Приглашение. На похороны.

Изящный пригласительный был напечатан на гербовой бумаге: «В последний путь провожаем Драко Люциуса Малфоя. Торжественная церемония состоится…». Она медленно опустила руку.

— Это… официально?

— Да. Наконец уладили все проволочки, и мое бренное тело предадут земле. Церемония будет. Гроб будет. Цветы, слезы, речи — все как ты любишь, — усмехнулся Драко, наконец посмотрев на нее. Глаза почти прозрачные, как вода. Уставшие, спокойные. — До чего дожили, второй раз уже умер. Смерть все никак не перестанет надо мной издеваться. Хуже только бедолаге Робардсу. Кингсли опять кого-то в этой личине посадил.

Гермиона невольно улыбнулась, но сразу замкнулась. Ее покой омрачали разные мысли — и одна больше прочих.

— Драко, где… он? Просто исчез из камеры пару дней назад, — спросила она тихо.

Ответ не последовал сразу. Ветер поднялся, волна прошлась по песку у его ног.

— Он знал про тебя больше, чем мы думали, — сказал Драко жестко. — Не просто следил. Он держал тебя, даже когда ты думала, что свободна. Это… это не могло продолжаться.

— И ты… — нахмурилась Гермиона, уже и сама зная ответ.

— Я просто ускорил неизбежное, — пожал плечами Драко. — Он бы не протянул там долго.

Она долго молчала, вглядываясь в горизонт. Словно искала там что-то — прощение, оправдание или объяснение. Не нашла. Пыталась понять свои чувства. Ничего сильного или яркого — только чувство, будто отцепился крошечный крючок, о существовании которого не знала и сама.

— Ты рад, — осознала Гермиона наконец.

Не вопрос, утверждение. Драко не отвернулся и смотрел прямо в глаза.

— Да.

Он скользнул ближе, положил ладонь ей на щеку. Его кожа пахла солью и можжевельником, едва уловимо.

— Я не рад, что он мертв, — продолжил Драко. В его голосе не было триумфа. Ни капли злорадства. — Я рад, что в тебе больше не будет его части. Не рядом, не под его взглядом, не под его весом. Я видел, как он жил в тебе. В том, как ты просыпалась. В том, как ты молчала. Он не заслуживал этого места. И даже в Азкабане он бы его занимал.

Гермиона посмотрела на него. Не с гневом, не с жалостью. С болью, которую не нужно было проговаривать.

— Ты считаешь, я держалась за него?

— Да, — спокойно сказал Драко, не сомневаясь в своих словах. — Пока он сам держался за тебя. Ты просто не могла вырваться. Пока он был жив, он был твоим карцером. Даже если ты это отрицала.

Осторожно взял ее ладонь, вложил в нее свою. Теплую, шершавую.

— Теперь ты свободна. Потому что ты больше не должна ничего — ни ему, ни вашему общему прошлому, ни его теням. Мертвецы не требуют долгов.

Гермиона помолчала. Не могла не подумать о последствиях и рисках. Это вшито к ней на подкорку.

— Сделай так, чтобы никто не узнал. Никогда.

— Конечно, — мягко улыбнулся Драко и коротко поцеловал ее.

Море плескалось рядом, медленно и ритмично, как дыхание спящего зверя. Ветер уносил ее боль и шептал, что вот оно — освобождение. А она думала, что ей это не нужно. Наверное, какая-то часть нее, сломанная и болезненная, должна чувствовать сожаление, жалость, тоску, но она отпустила их еще в камере.

— Значит, хоронить тебя буду я, — сказала Гермиона после паузы, закатив глаза. — Как следует, со всеми речами. Я же убитая горем влюбленная. Мерлин, до чего мы докатились. Но в тот же день мы обещали сводить Кэс в кино. Придется вечером.

— Разумеется, — усмехнулся Драко и чмокнул ее в макушку. — Смерть не освобождает от семейных обязанностей.

И ветер подхватил конверт — унес его над водой, оставив после себя только шлейф свободы и соли.

* * *

Они сидели на небольшой веранде и пили чай. Травяной, пряный, с любовью заваренный. Где-то в доме свистел чайник, обещая новую порцию и новые угощения. Тетя никогда не избавится от этих магловских привычек, даже живя в доме, полного волшебников. Черные, выносливые, упрямые гиацинты шелестели рядом с крыльцом, перекликаясь с шумом прибоя.

— Вот здесь добавь немного красного, — посоветовал Тео, указывая на деталь рисунка.

— Здесь? — изумилась Кэсси и категорически покачала головой. — Но здесь он не подходит. Хочу фиолетовый.

Драко почти дремал, откинувшись на перила и слушая их болтовню. Полдень разморил его.

— И в кого она такая упрямая, а? — буркнул вполголоса он, приоткрывая один глаз.

— Да. В кого бы. Генофонд ядреный, — фыркнул Тео и получил пинок под бок.

Гермиона оторвалась от заплетания белокурых кудряшек в косу и смахнула крошки от печенья на лице дочери.

— Не перебивай аппетит, дорогая, — изобразила строгость Гермиона и обвела всю троицу взглядом. — И вы тоже. Скоро обед, а уже натрескались.

— Да, мам, — синхронно раздались три голоса и синхронно закатились три пары глаз.

— Ой! — воскликнула девочка и принялась лихорадочно тереть рисунок чистой кисточкой, пытаясь убрать маленькую кляксу на желтом. — Ну что за дерьмовые, дерьмовые краски…

У Гермионы чуть не выкатились глаза из орбит, и она подавилась воздухом.

— Кэс! — сурово воскликнул Драко. — Это что за словечки?

— Но пап, ты же так сказал недавно про… Там что-то было про… — пыталась вспомнить Кэсси, потирая ладошкой лоб, — и ее тут же осенило. — А, точно. Про комитет международного сообщения в условиях новой политики. Вот, — сказала она, гордясь, что запомнила такие сложные слова, которые не имели для нее никакого смысла. — Ты сказал, что они дерьмовые сотруднички и что какой-то Бруствер может катиться в пекло. Вряд ли они хуже этой кляксы.

Она тут же топнула ногой по выцветшим половицам и, высунув язык, принялась оттирать пятно дальше. Тео не сдержался и взорвался в хохоте, пока Драко отводил глаза. Гермиона прочитала новую нотацию о ругани в доме. Все как всегда.

— Может, и не стоит убирать, раз не получается? Это добавляет живости, — философски заметил Тео.

— Думаешь? — недоверчиво протянула Кэсси. — Но на солнышке нет ничего серого. Оно желтое.

— Бывает, дорогая. Иногда бывает. По-моему, ты закончила, как думаешь? — спросила Гермиона, оттирая пятнышко краски на лице.

Как только дочь кивнула, наложила чары, заставляя краски высохнуть, а рисунок — двигаться. Кэсси, как всегда, не сдержала радостного писка, разглядывая картинку. И, как всегда, поканючила, как же ей уже хочется свою палочку.

— Ну, беги, покажи бабушке, — улыбнулась Гермиона, обнялась с дочерью, и та умчалась.

В доме тут же последовала преувеличенно-восторженная реакция и радостный смех. Ей не верилось, что это — реальность. Выстраданная. Из которой она выпала на несколько месяцев. Как будто иллюстрация из другой жизни, которая ей не принадлежит. Где нет страха, нет сомнений, нет притворства. Только близкие рядом и спокойствие на душе, всегда подернутое тонкой пеленой иллюзорности и тревоги.

Ее никто не заберет. Ее не существует. Никто о ней не знает. Гермиона повторяла себе это — как мантру, как молитву. Спрятаны на другом конце земли, чтобы никто не подобрался, не имел рычагов. Единственный человек, который догадался — мертв. А ведь он даже не предположил, что это может быть девочка, сразу же построив в голове картинку о наследии и уверовав в нее.

— Что, прости? — моргнула Гермиона, чувствуя, как Драко переплел с ней пальцы, обращая на себя внимание.

— Тео сказал, что хочет уйти из министерства и окончательно переехать сюда.

— Если ты так хочешь, — улыбнулась Гермиона, обращаясь к другу.

— Да. Возитесь в этой дыре дальше сами, драккл бы их всех разодрал.

— Что там было о непристойных выражениях? — изогнул бровь Драко.

Тео лишь пожал плечами и отпил из блюдца.

— Это при Кэс, — невозмутимо парировал он, почмокав губами. — И твой рот и правда помойка. Я же лишь обогащаю речь и усиливаю образность.

— Какой-какой у меня рот? — угрожающе навис Драко над столом.

Тео выбрал слово покрепче, и завязалась потасовка. Гермиона следила за этим типичным действием крайне нейтрально, ожидая, пока угомонятся. Иногда ничем не отличаются от Кэсси, и Гермиона скучала по этому. Теодор был так убедителен, и она так старалась держаться от него подальше, что до сих пор не вытащила все осколки из сердца. Тогда это казалось таким настоящим, но эта теплая, правдивая действительность была ее лекарством.

— И чем ты займешься? — уточнила Гермиона, когда «соперники» разошлись по углам.

— О. Наконец вернусь к написанию трактата о влиянии структурных свойств лунного камня на действие… — блаженно пожмурился Тео и пустился в путанные и воодушевленные разъяснения.

Ему вообще мало что нужно было в жизни. Читать странного вида книги, пускаться в теоретические научные рассуждения, пить вместе чай, играть с Кэс да спать до обеда после ночных изысканий — все его счастье. После пережитого ему даже не нужны люди, кроме них. В Тео было много от безумного ученого, и он разделял философию одиночества после наблюдений за тем, что выстрадали за свою любовь Драко и Гермиона. Но они его не судили. Он часть их семьи и имел право на своих тараканов. Их долгая вендетта кончилась, и Драко мог отпустить паранойю, чтобы Тео больше не приглядывал за ней, когда сам не мог.

— …ты просто мне завидуешь, — фыркнул Тео после нового спора. — Почти всю работу сделал ты, а лавры партизана в осином гнезде достались мне. Хотя ты теперь прямо-таки легенда Аврората. По-моему, они даже хотят поставить бюст на офисе.

— О да, — закатил глаза Драко. — Именно об этом я мечтаю. Они наверняка все переврут и сделают меня и вполовину не таким роскошным.

Гермиона слушала и слушала, периодически подключаясь и отключаясь от реальности, убегая в свои мысли, но трепетные касания всегда возвращали ее обратно.

* * *

Небо разливалось по воде золотом и кровью, когда они снова оказались на пляже, но теперь только одни. После долгой разлуки хотелось утонуть друг в друге, и все было мало. Песок под ними был теплым от закатного солнца, и мягким, будто создан специально для них — для этой минуты, когда мир хоть на секунду переставал держать их за горло.

Драко коснулся ее щеки, провел пальцами по скуле, по линии шеи, — медленно, словно впервые изучал. Наклонился и поцеловал ее — несуетливо, будто наконец можно перестать бежать. Его движения были спокойными, почти торжественными — как ритуал, как клятва, вырезанная в песке.

— Кингсли разрешил нам проваляться здесь недельку, кстати, — сообщила Гермиона, поворачиваясь к нему.

— И с каким же условием?

— Все как всегда. Ему нужны наши таланты на следующей неделе, а потом можно взять перерыв, — довольно улыбнулась Гермиона и пропустила немного песка из кулака.

Драко проследил за этим движением, обдумывая сказанное.

— И какие же мои таланты? — сразу ухватил суть.

— О, за кем-то там проследить, что-то выяснить. Черт его разберет.

— Ясно.

В камнях крикнула какая-то птица, и оба насторожились, выхватив палочки. Только когда маленькая пташка взмыла в воздух, они откинулись обратно на песок, выдохнув.

— Но он, знаешь… — продолжила мысль Гермиона. — Это звучит как предложение, наконец-то. Не приказ.

— Ну, мы с тобой вернули ему должок за наши помилования, так что… —

хмыкнул Драко.

— Мы давно все вернули, еще во время войны. Это скорее… — протянула она. — За молчание. За то, что спрятал Кэс, Тео и тетю тогда. За нашу дочь и тайну ее рождения. Ведь, в конце концов, самое главное — это она, да?

— Да. Так мы договорились тогда с тобой.

Они поклялись, что у нее будут родители и она будет жить в мире, где ей будет не страшно. Им некуда было бежать, и они не хотели обрекать ребенка на прозябание в какой-нибудь глуши в одиночестве вечно, а потому искали варианты. И нашли, при этом держа ее подальше от Англии, научившись создавать порт-ключи в промышленных масштабах. Выжили, не загремели в Азкабан и развалили поганое Министерство.

Они исполнили условия сделки, а Кингсли пусть правит.

Иллюзий о том, что кардинально что-то изменится, оба не питали. Пройдет немного времени — и все вернется на круги своя, просто в другой упаковке. Невозможно победить лернейскую гидру, рубя головы.

По сути, им все равно.

— Еще несколько лет, и мы исчезнем, — обнадежила Гермиона, видя его задумчивость. — Когда подойдет срок выбирать школу. Местная мне не очень, и я хочу переехать за Кэс.

— Бруствер будет уговаривать тебя остаться, — заметил Драко, заправляя локон ей за ухо. — Особенно сейчас, когда я совсем ушел в подполье, а ты имеешь такое влияние.

Гермиона вздохнула.

— Будет, да.

— Можно делать все что угодно, и никто не узнает, — любимый откинулся обратно головой на песок. — Ой как его будет корежить, отпуская своего цепного пса и кудрявого гения, которая подарила ему то, чего он не добился сам.

Гермиона перевернулась, оказавшись сверху на нем, и отодвинула вбок вырез рубашки. Огромный рубец там, где еще немного — и остановка сердца. Пробежала по шраму пальцами.

— Вот пусть он сам себе и находит блудного Пожирателя при смерти, вытаскивает его с того света и занимается его перевоспитанием, а ты только мой. А я принадлежу только тебе и нашей семье.

Как же легко сорвались слова с губ. Те, о принадлежности, которые раньше рвали душу в клочья. Драко просто улыбнулся, проведя по волосам, отряхивая золотую пыль.

— Уверена? — спросил он, заглядывая глаза. Ожидая команды.

Гермиона знала, о чем он спрашивал. Драко всегда ставил ее желания так высоко. Скажи она, что ей это все нравится и хочется больше — и он просто кивнет и спросит, чем может помочь, придумав какой-нибудь план вместе с ней и без угрызений совести пополнив свое личное кладбище. Туда же может отправиться и Кингсли, в любой момент, только намекни Гермиона, только брось косой взгляд, и Бруствер знает об этом. Сам сделал их такими, сломал сильнее и перевоспитал — на крови, разрухе и страданиях. Как и знает, кому Драко верен на самом деле. Но они должны остановиться.

Когда у тебя есть все, чего ты хотел, просить большего — опасная роскошь.

Жадность — грех.

— Я бесконечно устала, а нам еще скакать на задних лапках несколько лет. К черту Кингсли, Министерство, подполье и политику, и я забуду про них с радостью. К тому же нет никаких гарантий, что мы чем-то не угодим в какой-то момент и нам не припомнят наши грешки.

— Думаешь, если нас все же запрут, мы оттуда не выйдем? — с иронией спросил Драко, откинув челку со лба. Гермиона залюбовалась этим движением.

Да, посмотрела бы она, как его попробуют арестовать и что произойдет, если попробуют арестовать ее. Гермиона не сдержала смешка от этой мысли. Если они все же каким-то невероятным образом окажутся на богом забытом острове, он сбежит и оттуда, раз умудрился вытащить заключенного. Кингсли наверняка подозревает и это. Он не идиот. Единственное, что их держит в рамках — это дочь.

Единственная слабость и моральный ограничитель.

— Но ты права: все может пойти наперекосяк. Долгий срок, — честно сказал он. Гермиона и сама это знала.

— Может, но ты же всегда рядом, чтобы защитить нас, правда?

— Правда, детка, — мягкое касание по позвоночнику. Игривое, приглашающее. — Всегда правда.

— Но хватит болтовни, — отрезала Гермиона и начала расстегивать рубашку до конца, расплываясь в улыбке в ответ. — Поцелуй меня.

Драко ухмыльнулся и сжал ее бедра — крепко, горячо. Направляя. Ведя. Выполняя ее просьбу.

Они будут жить своей маленькой семьей. Только они впятером, и больше им никто из чужих совсем не нужен.

А Кэс наконец явит миру настоящее имя, данное при рождении. Зажжется в ночи гордая небесная царица Кассиопея, когда взрослые потеряют свои имена, растворившись в тенях совсем других городов. Но только когда они будут свободны.

И так хотелось верить, что однажды будут.

Примечания:

Ну вот и все 💔

Автору будет приятно, если вы оставите пару строк в комментариях. А в следующей части — мои мысли о работе и о том, что еще заложено в тексте

«Пятна на солнце» — это не только история о политике, боли и любви. Это еще и миф. Переосмысленный, перекрученный, впаянный в ткань современности. 5+ тем, кто уловил аллюзии по ходу чтения, а теперь подробнее.

В главе 5 я довольно в лоб даю обозначение Гермионе в мифологическом смысле, «подтягивая» и остальных. Разберем подробнее то, что составляет позвоночник истории.

🌊 ХАРРИС — Посейдон, хозяин морей

Он — власть, которая считает себя природной стихией. Харрис не просто политик. Он — архетип хищной силы, которая вторгается, берет, владеет. Я дарю ему эту трактовку фразой про его парфюм.

Как Посейдон овладел Медузой в храме, осквернив не только ее тело, но и само священное место, — так и Харрис вторгается в личное, святое, запретное. Он олицетворение системного насилия: во власти, в обществе, в вопросах тела и психики, вторжения в дом, в судьбу.

Его «моря» — это власть, страх, сминающие штормы лжи. Он не считает себя злодеем. Он — бог, которому все позволено, у него своя философия. В его глазах Гермиона — не человек, а ресурс. Дар. Свидетельство силы.

🐍 ГЕРМИОНА — Медуза Горгона

Но не как чудовище — а как жертва, сделанная чудовищем. Ее взгляд убивает, потому что она пережила метафорическую смерть, и в ней застыла боль.

Общество может назвать ее опасной, злобной, неженственной (хотя я, наоборот, даже в момент триумфа оставляю ее в платье и на шпильках, потому что привлекательность для нее — тоже оружие). Но на деле — она защита. Она — память. Она — ярость, ставшая щитом.

Медуза — это та, кого осквернили и наказали за то, что выжила. Гермиона не проклята. Она выбрала быть Горгоной. Не убежать на другой конец Земли и нести это бремя, а превратить в оружие.

При этом в какой-то момент она все равно выбирает изоляцию, чтобы сосредоточиться на деле. На протяжении всей этой многомесячной интриги она отдаляется и не видится с близкими — ни с Драко, ни с дочерью, ни с тетей, не посещает дом, не общается с Тео. Ей больно видеть его не из-за предательства, которого не было, а потому что она сама это выбрала и видеть его ей сложно. Других-то на глазах нет.

Она отказывается быть святой. Она предпочитает быть страшной — чтобы больше не быть беззащитной.

⚔️ ДРАКО — Персей

Не спаситель. А тот, кто не отворачивается от ужаса, не боится взглянуть в лицо памяти и боли. Он живое воплощение катарсиса для Гермионы.

Персей в мифе убивает Медузу, глядя в отражение. А Драко — смотрит прямо на нее. И не умирает.

Он — не герой в плаще. Он сам травмирован, но он не боится ее ярости. Он признает монстра — и в ней, и в себе. И потому он остается живым рядом с ней.Он не убивает. Он остается и строит с ней одно на двоих логово.

✨ ДОЧЬ — Кассиопея

В мифе Кассиопея — мать Андромеды (ту, что спас Персей), та, что «слишком красива» и потому наказана. У меня Кэсси — это дочь, которую, наоборот, не имеет права увидеть мир.

Ее рождение — это нарушение табу, тайна, осколок света, вынесенный из ада. Она — продолжение Медузы и Персея.

Жизнь, родившаяся не благодаря выбору, а вопреки боли.

🧿 КИНГСЛИ — Афина, которая не спасает

В классическом мифе о Медузе Афина — та, кто должна была защитить, но вместо этого наказала.

Когда Посейдон осквернил храм и овладел Медузой, Афина превратила жертву в монстра — чтобы она больше не могла быть желанна, чтобы стать страшной, чтобы замолчать боль.

В «Пятнах на солнце» Кингсли — это Афина, только переосмысленная. Он не богиня войны и мудрости — он мужчина, когда-то защищавший порядок, теперь ставший его частью.

Он убивает систему долгим молчанием, при этом дает Горгоне и Персею оружие, как ее уничтожить. Он живет под чужим именем. Он выбирает влиять, а не бороться. Он не предал — но и не спас. Он сохранил Гермиону в живых — но не вернул ей голос.

Кингсли — это взрослый, который знает, что все сломано, но не рушит. Только правит в тени. Он мудр. Он хитер. Он стратег. Но он — не щит.

Он не враг. Но в мифе молчание Афины убивает Медузу не хуже меча Персея. И Гермиона это знает.

А еще это оммаж самой себе в работе «Тайна хрустальной шкатулки» :) Герои говорят о том же мифе и мотивах, только с другим подтекстом и контекстом. Как и образ хрусталя — он там тоже есть, но совсем иной.

📍 О СИМВОЛАХ

В этой истории многое значит больше, чем кажется. Каждая деталь, каждый предмет, каждый запах — это не случайность. Это тень, память, сигнал.

Аналогия с хрупкой и хрустальной пепельницей, как символ рухнувшей иллюзии дружбы, игра с браслетами, рисунок ребенка — это то, что герои выбирают символами сознательно. Но есть еще пару интересных деталей:

• Черный гиацинт — траур по живому, в том числе по живому в самой Гермионе. Цветок невозможной любви, боли и недосказанности, памяти.

Он засыхает ровно в тот момент, когда Гермиона в момент полной уязвимости, она первый и последний раз за работу произносит «пожалуйста», близка к мольбе, роняет палочку, выбита полностью — и Драко возвращается. Я хотела сделать это не клише «в последний момент», а символом того, как он возвращает ей утраченное, помогает и исцеляет жестокостью к обидчику. Он приходит не просто защитить — восстановить равновесие, разрушенное насилием. Гермиона возвращается в тело, в дом, в реальность, в телесность. Он возвращает ее к самой себе.

Гермиона забирает горшок с гиацинтами в главе 1, в свою борьбу, получает букет-послание от Драко в главе 2, как символ того, что она все еще не одна, даже если он в тени, гиацинт растет в эпилоге под окнами, как символ того, что она не избавляется от боли, но она дает ей корни и рост, живость в почве. Всегда с ней, но с разным отношением.

• Шахматы — не просто игра. Это язык власти. Кто ходит первым, кто играет белыми, кто — пешка. Расположение сцены: игроки друг напротив друга в окружении фигур, белых и черных.

• Сигарета, дым, пепел — чужая жизнь, в которую пытаешься войти, но задыхаешься. Попытка Гермионы примерить на себя чужую роль, но не выходит. Клубы дыма — расплывчатость реальности, ложь, манипуляция, ведь мы теперь знаем, что в той сцене Гермиона убедительно врала и была очень ненадежной рассказчицей)

• Лимонад, который пьет Гермиона в главе 3 — это не только ее стратегия держать все под контролем, но и мимикрия под общество, которое она презирает.

• Пляж как локация для спокойных моментов — не только потому что автор адски хочет на море, но и это тоже! Это убежище, потерянный рай, иллюзия безопасности, но зыбкая — как песок.

• Барьер, который не выпускает героев до окончания заседания в главе 5 — это система, которая замыкает своих же создателей.

Кстати, в номере слушания №176/16.20.1863.1618 закодировано слово. Угадаете, какое?

♟ ЭРОТИЗМ, ВЛАСТЬ И НАСИЛИЕ

Мне в личку поступил вопрос — как после воспоминания о травме Гермионы в главе 4 она спокойно отправляется в спальню с Драко. Тут все чуть сложнее.

Интимность с Драко — не про секс, а про восстановление равновесия. Гермиона получает не только тепло — она возвращает себе контроль через близость в безопасной среде, с человеком, которому доверяет.

Она преимущественно молчит в сцене появления Драко в главе 4, потому что добровольно становится ведомой, но только если рядом он, при этом сам получает моральную границу, только рядом с ней. Без него Гермиона превращается в замкнутую машину, без нее Драко становится опасным и бесконтрольным. Он — ее штурвал в море, она — его тормоз. Харрис — контраст: власть без согласия, контроль без уважения. Все сцены близости — не о романтике, а о том, как боль и защита могут быть союзниками.

Между Драко и Гермионой добровольная, партнерская, поддерживающая, спокойная химия, которая служит антиподом внешнему миру. Если Харрис — навязчивый, токсичный, желающий заткнуть ненасытную пустоту, он про жесткое доминирование, то Драко про служение, и это не образ, что он слабый, а Гермиона сильная. Не только про Гермиону как лицо переворота. Это про бескорыстную любовь, когда потребность сделать хорошо и комфортно партнеру — это потребность души и глубокое уважение, понимание, принятие и забота.

Я вообще не могу воспринимать любовь как что-то токсичное и давящее (и чувства Харриса здесь я не могу назвать никак иначе, кроме одержимости), с накалом из ненависти, как бесконтрольную страсть без понимания и принятия — для меня это созависимость, и во всех текстах я стремлюсь донести это. Для меня любовь про комфорт, а не про страдания и качели. Про вместе плечом к плечу против мира.

Даже если встречаются два антипода, они должны пройти путь. Да, у них будут конфликты, но они должны их решить, а не замалчивать или игнорировать в угоду сюжету или зрелищности. Да, это может казаться скучным — но зато честным по отношению к вам, ведь я не могу писать о том, во что сама не верю. Подменять лично мои понятия я не могу.

Амбивалентность и серость героев — не обязательно соответствуют моим принципам, их размышления — не обязательно отражают мои, их взгляд на мир — не обязательно мой, их опыт — не обязательно равен моему, но концепция самой романтической линии — вопрос принципиальный. Могут меняться обстоятельства, но не смысл.

Здесь подробных нц-сцен нет не потому что я их боюсь, а потому что здесь они работают иначе и важны самим фактом, а не описанием. Через секс герои получают не развитие истории или отношений (например, в «Тайне хрустальной шкатулки» описательный телесный контакт будет важен), а контраст и близость, душевную и физическую.

☀️ ПОЧЕМУ РАБОТА ТАК НАЗЫВАЕТСЯ?

В астрономии, пятна на Солнце — это участки поверхности, которые имеют более низкую температуру, чем остальная поверхность светила. Появляются они естественным образом. Вспышки на Солнце влияют на разные процессы на нашей планете, но она хорошо умеет от них защищаться.

Солнце в этой истории — это:

• жизнь, которую герои хотят построить,

• свобода, о которой мечтают,

• дочь, светлая, настоящая, невозможная в темноте войны.

Но солнце не идеальное. Оно со следами прошлого, сгоревшее, покрытое пятнами.

Оно о выживании тех, кто осознает, что их свет навсегда будет с примесью тьмы. Но это все еще свет.

Название «Пятна на солнце» — это признание:

• любовь может быть с изъянами, но все еще любовью,

• спасение может быть жестким, но все еще спасением,

• свобода — это не чистый лист, а лист, на котором осталась сажа.

Герои не про то, как стать светом, а про то, как не перестать светить — даже с пятнами.

Если вы замечаете это, даже интуитивно, не умом — значит, вы читаете так, как я пишу. Не по поверхности. А вглубь.

Спасибо, что читаете и умеете видеть между строчек.

А что заметили и переосмыслили вы?