расстегни меня, капо (гет)

— Как ты, всё в порядке?

В этих нежных словах можно было утонуть и захлебнуться.

— Фуго рассказал, что у вас без меня случилось. Ничего страшного. Я рад, что с тобой всё хорошо. Только, пожалуйста, впредь будь осторожнее.

Не мог обойтись без этих ласковых наставлений.

— Перестань.

Он не сводит с тебя глаз, поднимая в глубине сердца утихнувшие муки совести. Ещё бы Фуго не рассказал.

— Тебе явно становится лучше с каждым днём, — уверяет Буччеллати. — Но не бывает всё легко и просто. Я тебе только добра желаю.

— Да прекрати же, — бросаешь ты и прячешь лицо в ладонях.

— Рано или поздно придётся мне довериться. Всё только ради твоего блага.

— Аббаккио, пожалуйста, — голос невольно дрогнул. — Хватит.

Moody Blues застывает на паузе, и ты поднимаешь глаза. "Бруно", как всегда, одетый с иголочки, замер, обаятельно улыбаясь. Искренний даже в записи. Таймер стенда у него на лбу без утайки напоминает: это просто перемотка. На самом деле его здесь нет. Тревога постепенно отступает, хотя сердце бешено колотится до сих пор.

В другом конце комнаты, Леоне, скрестив руки на груди, разглядывает свои ногти в чёрном гель-лаке и изредка бросает взгляд на тебя, сплошное убожество.

— Не хочу больше это слушать, — получается слегка жалобно.

Осталось чуть больше десяти минут, и вряд ли удастся их выдержать.

— Ладно, — ворчит он, отзывая Moody Blues. — Запись всё равно уже закончилась.

Пока "Бруно" постепенно исчезает, ты выдыхаешь слова благодарности и, глядя на Аббаккио, пытаешься угадать, в каком он духе сегодня.

— Может… — облизываешь губы, сухие, покусанные. — Может, лучше пройдёмся?

Он кивает и, ничего не говоря, оперативно приносит твои кроссовки. Какое-то время они были не нужны, так что Бруно аккуратно убрал их собирать пыль, и вовсе не в какой-нибудь тёмный угол, нет. Он держал их в обувнице у самой входной двери, постоянно напоминая о том, что ты больше не контролируешь. Каждый раз, глядя туда, вспоминается, какой была та жизнь, до инцидента, и в душе выпадает неприятный осадок.

Леоне устраивается рядом с тобой на диване и подаёт один кроссовок. Ты медленно просовываешь стопу внутрь, надавливая на колено, чтобы её протолкнуть. Но это ещё цветочки.

Неуклюже схватив шнурки, нужно умудриться их завязать, как учились. И перед глазами снова возникает ещё один эпизод из недавнего прошлого: как Бруно методично отстёгивал твои пальчики, по одному за каждую возможную непокорность, а когда те заканчивались, отнимал кисть целиком, хватал её и присоединял фаланги обратно. Как после этого гладил ею себя по щеке и всячески тешился, пока тебе было не достать…

— Что это с тобой? — резко спрашивает Аббаккио, выдёргивая тебя из прострации.

Шнурки оказываются нелепо связаны друг с другом в несколько узелков. Вот и ещё одна неудача среди множества других. От отчаяния горят щёки. Тебе не принадлежат собственные конечности.

— Чёрт.

Не хочется смотреть Леоне в глаза. В них явно будет читаться жалость.

Тут Аббаккио берёт тебя за руки, ладонь в ладонь, и помогает справиться с петельками, направляя каждое движение. Становится непривычно тепло на душе. Ты молча наблюдаешь, как он узловатыми пальцами ловко связывает шнурки друг с другом. Даже повторить так с лёту не получается.

Разобравшись с обувью, Леоне подставляет свою руку и ты, собравшись с силами, поднимаешься. К ногам постепенно приливает кровь и их ощутимо покалывает.

Следующие полчаса проходят как в предсмертной агонии. Слоняясь по дому, ты запинаешься от боли на каждом шагу, словно ступая по острым ножам и иголкам. Аббаккио никак тебя не подбадривает, но зато надёжно прижимает к себе в нужные моменты, не давая упасть. Ваш жуткий танец заканчивается в гостиной, откуда и начинался, и ты в изнеможении плюхаешься на диван. Такие упражнения страшно выматывают.

Леоне наклоняется, чтобы снять кроссовки, но ты его останавливаешь:

— Я справлюсь.

Потянуть за волшебную верёвочку — и петелька распадается, а шнурки свободно повисают в руке.

Аббаккио уносит обувь туда, откуда взял, и отправляется на кухню. Ты слушаешь, как он там копошится, что-то разогревает в микроволновке, и устало облокачиваешься на спинку дивана. Невольно приходит на память, как, когда он только начинал тебя навещать, приходилось учить его обращаться с некоторой техникой.

Вы разбирались в повседневной рутине вместе и этим очень друг другу помогали. Быть рядом с Аббаккио, это как ненадолго возвращаться в старую жизнь. Пускай как-то жутковато, но зато с ним рука об руку. И, хотя он бывал порой грубоват, никогда не позволял тебе сдаться или себе навредить.

Леоне возвращается с контейнерами заказной еды и бутылкой вина. Ты с нетерпением тянешься за своей порцией, проголодавшись после физических нагрузок, и вы молча кушаете. С удовольствием, даже. Держать одноразовую посуду и бумажные ёмкости проще, чем обычную керамику или фарфор, на которых настоял Бруно. Наевшись досыта, ты растягиваешься на диване в приятной изнурённости, близкой к дремоте, пока не беспокоят фантомные подёргивания рук и ног.

Рядом появляется кто-то, позволяя прильнуть к себе. Ощущение довольно знакомое, но тебя так одолевает усталость, что нет сил открывать глаза и проверять какие-то предположения.

Аббаккио припадает к бокалу. Вино отдаёт терпкой горечью. Moody Blues, снова в облике Буччеллати, обнимает тебя со спины, прижимая к себе. Леоне закидывает ногу на ногу, пристально глядя на вас. Задумчиво качнув ладонью, он поднимает в бокале багряные волны, размышляя, отчего же в груди так теплеет.

Из-за вина, или из-за тебя?