Мира и Матвей (гет)

Мира проснулась с ощущением счастья. Не размыкая век, она улыбнулась и повернулась на другой бок, обнимая подушку. Не до конца прояснившееся сознание пронизывала убеждённость, будто что-то очень хорошее ждёт её впереди. Но что? Образ вспыхнул мгновенно, словно только и ждал возможности стать обнаруженным. Ну конечно. Мира распахнула глаза, без сожаления прогоняя остатки сна. Да и какое сновидение сейчас может быть лучше реальности? Преступно жаль было бы тратить на него драгоценное время.

Она села на кровати и обвела комнату взглядом. Сейчас, залитая утренним светом, она выглядела иначе, чем ночью. Успев отвыкнуть ночевать в частном доме, Мира поначалу вздрагивала от незнакомых скрипов и шорохов. За окном надсадно завывал ветер, рисуя в воображении образы нечисти из детских страшилок; ветки вишни зловеще скреблись и стучали по стеклу, будто маленькое привидение требовало впустить его внутрь. В какой-то момент захотелось плюнуть на всё, захватить одеяло, подушку и заявиться ночевать в комнату Матвея. Конечно же, этого она не сделала. Она ведь давно большая девочка, и ей не хочется ставить в брата в неловкое положение. Как-нибудь справится, не съедят же её чудища за ночь. Поэтому усилием воли Мира направила свои мысли в более приятное русло — воспоминания о прошедшем дне. А их было так много! Яркими кадрами они оживали перед внутренним взором: как она увидела Матвея, колющего дрова, как он крепко обнял её, как улыбался, как они беседовали, сидя на диване, как она взяла его за руку, а он руки не отнял, как принёс Рекса… Мира незаметно для себя уснула, согретая теплом их встречи. Теперь это тепло струилось по венам, ей хотелось беспричинно и счастливо улыбаться, глядя на потолок, хотелось вскочить, натянуть на себя одежду и поскорее найти Матвея, чтобы… чтобы сказать ему: «Доброе утро!» и услышать ответное приветствие. И в то же время хотелось подождать, чтобы он пришёл к ней сам. Что-то чарующее было в самом ожидании, похожее на почти позабытое из детства чувство, когда в преддверии Нового года ждёшь чуда и веришь, что оно вот-вот должно произойти.

К счастью, долго ждать не пришлось. Вскоре за дверью послышались шаги, а затем после длинной — в несколько бесконечных секунд — паузы раздался осторожный стук.

— Да, заходи! — мгновенно откликнулась Мира.

В дверном проёме показался Матвей с двумя чашками в руках.

— Доброе утро, — сказал он, переступая порог. Пока он подходил ближе, Мира успела рассмотреть его: первое, что бросилось в глаза, — он побрился; второе — сегодня он выглядел немного иначе. Мира не знала точно, в чём заключалось отличие, но ощущала исходившие от него энергию и лёгкость.

Матвей передал ей одну из чашек и присел рядом на край кровати. Ноздрей коснулся ни с чем не сравнимый аромат кофе.

— Это как раз то, что нужно! Боже, ты чудо, я тебя обожаю!

— Да ладно тебе, большое дело, — закатил глаза Матвей, как делал всякий раз, когда Мира, по его мнению, в шутку преувеличенно его хвалила. Но правда заключалась в том, что она никогда не шутила.

Он сидел так близко, почти касаясь её ноги. Конечно, их разделял толстый слой пухового одеяла, что делало прикосновение вполне допустимым, не нарушающим запреты, но у Миры всё равно сильнее забилось сердце и от близости брата, и от осознания того, что он не сторонится её, что их связь не оборвалась, и она всё ещё может ощущать её. Грёбаное чудо из чудес! Может быть, она каким-то образом попала в мир зазеркалья, где все её желания начинают сбываться?

— Спасибо, — тихо сказала Мира, обнимая ладонями чашку.

— Как спалось здесь?

— Ты знаешь, плохо, — картинно вздохнула Мира. Матвей вопросительно приподнял брови, побуждая её продолжить. — Это кошмар какой-то. Что постоянно скрипело, стучало, шелестело. Как ты вообще ночевал здесь один?

— Нормально ночевал, — наградил её недоверчивым взглядом Матвей. — Всё не могло быть так плохо.

— Я серьёзно. — Мира состроила самые честные глаза — приём, которым научилась отменно пользоваться ещё в детстве. — Мне уже припомнились все монстры из тех страшилок, которые ты когда-то сочинял. Мистер Вомми из шкафа, Тётушка Бом, Шкрябалка, помнишь таких?

Матвей рассмеялся, очевидно отказываясь воспринимать её жалобы всерьёз.

— Нет, Мира, теперь я точно знаю, что ты шутишь. Ты не можешь бояться их до сих пор.

— Ещё как могу! — горячо возразила Мира, тоже, впрочем, не скрывая улыбки. — У тебя была отличная фантазия и талант рассказчика, а у меня — впечатлительность. Много ли надо? Так что это всё твоя вина.

— Ладно, сдаюсь, — покачал головой Матвей, на миг опуская ресницы, словно признавая свои грехи. — Я плохой брат.

— Просто ужасный, — согласилась Мира, не сводя с него глаз. Она ощущала нестерпимо сильное, до ломоты в теле, желание его обнять. За прошедшие годы Мира привыкла подавлять свои желание и гасить порывы, поэтому она продолжила пить кофе, думая, что на самом деле у неё лучший в мире брат.

— С монстрами твоими что-нибудь придумаем, — сказал Матвей чуть погодя, поднимаясь. — Завтрак будет готов через десять минут, так что не задерживайся здесь. Я тебя жду.

Когда она зашла на кухню, Матвей, судя по всему, только заканчивал с завтраком. Он стоял у плиты, к ней спиной, и перекладывал аппетитно шкварчащие оладьи со сковороды на большую тарелку. Занятый готовкой, он не обратил внимания на её появление, а Мира застыла, не сделав и пары шагов от порога. Что-то в открывшейся перед ней картине до боли напомнило иную, из прошлой, давно прожитой жизни. Другой год, другая кухня, но тот же мужчина у плиты готовит ей завтрак, а она стоит, любуясь его плавными, отточенными движениями. Мира знала, что следовало дальше. Её тело помнило это каждой клеточной и изнывало от желания повторить. Вот она подходит к брату и крепко обнимает за талию, утыкаясь лицом между его лопаток. Вот он смеётся и оборачивается, и в следующий миг она чувствует, как он обнимает её в ответ. Вот он целует её сначала в нос, потом в щёку, а она не выдерживает, обвивает его шею руками и целует уже по-настоящему в губы. А дальше… дальше… Мира зажмурилась, смаргивая наваждение. Её чудесный мир зазеркалья пошел рябью, обнажая своё несовершенство. Всё хорошо, всё прекрасно, но, знаешь, недостаточно.

Тебе ведь всегда будет недостаточно, правда?

— Мир, достань, пожалуйста, сметану из холодильника и варенье. Всё уже готово почти, — донёсся до неё голос Матвея.

Мира вздрогнула и метнулась к холодильнику, словно боялась, что задержись брат на ней взглядом хоть на миг дольше — он разгадает её мысли.

Сердцебиение утихало, пока она накрывала на стол. Рутинные действия успокаивали, вносили ясность в мечущиеся в хаотичном порядке мысли. Всего лишь короткий приступ ностальгии по былому, говорила она себе, расставляя на столе чашки и тарелки. Это не страшно. Это уже прошло. Она не позволит каким-то бессмысленным сожалениям испортить выпавший шанс провести наконец время с братом. Убеждённость крепла, и вместе с тем та радость, с которой она проснулась, развеялась, вспугнутая чувством вины. Оно нашептывало Мире: как же быстро тебе перестало хватать того, что имеешь. Замечталась о большем, хочешь одним шагом, одним словом разрушить его покой?

Нет, не хочу. Уйди.

За завтраком Мира украдкой наблюдала за Матвеем, надеясь прочесть если не мысли, то хотя бы все нюансы его настроения. Он казался умиротворённым и расслабленным, беседовал о пустяках, часто улыбался, смеялся её шуткам. Мира не могла не любоваться им, уже просто так, без потаённых мыслей.

— Чем собираешься сейчас заняться? — спросила Мира, моя посуду после того, как они закончили с оладьями и чаем.

— Двор надо от снега расчистить, да и твою машину заодно. Там столько намело за ночь. А ты?

— Очевидно, тем же, чем и ты. Не думал же, что я буду тут бездельничать, пока ты вкалываешь?

— Нет, но должен был спросить, — усмехнулся Матвей. — Правда, твоё пальто и ботинки не подходят для такой работы. Я найду что-то другое.

Через четверть часа Мира крутилась перед зеркалом в маминой старой, потёртой местами, куртке. Той было лет десять, не меньше — что-то из разряда «выбросить жалко, но и на людях уже стыдно показаться». Тёмно-синий цвет выцвел до серого на сгибах, особенно на плечах и локтях, на одном из карманов не хватало пуговки, но в целом куртка выглядела чисто и опрятно — мама привязывалась к вещам и всегда относилась к ним бережно. Образ завершали резиновые сапоги до колена с меховой подкладкой, которые поставил перед нею Матвей.

— Я здесь меньше суток, но уже превращаюсь в Дачного человека.

— Во всех ты, душенька, нарядах хороша.

Мира обернулась через плечо: несмотря на ироничный тон, Матвей смотрел на неё с теплотой, такой, которая в самую студёную пору согревает нутро лучше любого чая. Она вспомнила о своих недавних мыслях на кухне и снова устыдилась самой себе.

«Я до конца жизни буду ему только сестрой, если он будет продолжать смотреть на меня так», — пообещала она себе, и, проходя мимо, легко стукнула его кулаком по плечу, сказав:

— Пойдём уже, покажешь фронт работ.

Матвей открыл перед нею двери, пропуская вперёд. Едва ступив на крыльцо, Мира восторженно ахнула: за ночь двор до неузнаваемости переменился. Он утопал в снегу, который сверкал и переливался на солнце крошечными кристаллами. Создавалось впечатление, словно кто-то рассыпал по округе щедрую горсть блёсток. Теплицу, сарай и баню украшали новые пушистые шапки, а Мирин автомобиль точно укрыли снежным пледом — только боковые окна и дверцы выделялись серебристо-серым на фоне чистой белизны вокруг.

Стояли безветрие и тишь. Мира подняла глаза — прозрачно-голубой купол неба над головой, без единого облачка, совсем не походил на вчерашнюю мутно-серую мглу. Чистый морозный воздух наполнял лёгкие, и в груди всё дрожало от восторга: хотелось радостно хлопнуть в ладоши, а затем броситься делать снежных ангелов. Или лепить снеговика. Или играть в снежки. А лучше всё разом, и обязательно с Матвеем, как детстве, но вышедший следом на крыльцо брат одним жестом обрубил все надежды:

— Вот, держи. — В её руку легла лопата.

Мира разочарованно вздохнула, вспоминая, что они давно не дети. Как жаль. Тем не менее она повернулась к Матвею, и, приподняв бровь, лукаво спросила:

— Какова вероятность, что я смогу убедить тебя вместо этой нудной работы слепить снежную бабу?

Матвей усмехнулся, и в уголках его глаз собрались тонкие лучики морщинок.

— Примерно ноль целых, ноль десятых. Ты же знаешь, я не люблю откладывать на потом. Поэтому, — он кашлянул, и затем махнул в сторону Мириного автомобиля, — предлагаю тебе взять машину, а я займусь остальным двором и дорогой.

— Есть, капитан. — Мира шутливо отдала честь. — Будут ещё приказы?

Матвей скользнул по её лицу взглядом и, словно отчего-то смутившись, тут же отвёл его в сторону.

— Нет, можете приступать, рядовой, — он быстро нашёлся с ответом, придав своему голосу шутливый тон, однако у Миры подпрыгнуло сердце от его короткой заминки. Захотелось стянуть перчатку и провести ладонью по его щеке, заправить обратно выбившуюся из-под шерстяной шапки короткую прядь волос, стряхнуть несуществующую снежинку с его плеча. Любым образом коснуться. Но вместо всего этого Мира крепче перехватила лопату и наконец-то приступила к работе.

Работать поначалу показалось легко. Рыхлый снег поддавался без особых усилий, дорожка под ногами строилась словно сама собой, и Мира, успевшая отвыкнуть от простого физического труда, получала от него удовольствие. В застывшей тишине их двора до слуха доносились только скрип снега и гулкие удары лопат. Приятно было ощущать присутствие Матвея, даже не видя его, знать, что они заняты одним делом. Время от времени они перебрасывались короткими фразами, шутили и смеялись.

Уже через десять минут активной работы тепло заструилось по телу, а через полчаса Мире стало так жарко, что захотелось расстегнуть куртку, а ещё лучше вообще снять её.

— Не надо, заболеешь, — услышала она предостережение Матвея, стоило ей только расстегнуть молнию.

— Не хочешь потом лечить меня? — вырвалось у Миры. Она тут же мысленно дала себе затрещину. Не слишком ли? Не прозвучало ли двусмысленности в её вопросе?

— Мне приятно заботиться о тебе, но, думаю, ты сама не захотела бы встречать Новый год с градусником и кашлем.

Новый год. Точно. Они ещё не поднимали этой темы, но до праздника оставалась всего пара дней, и если дороги не расчистят, то отмечать его она остаётся здесь. Вроде бы всё и так ясно, но сомнения в своей уместности здесь подтачивали радость, и поэтому Мира небрежно, не прекращая работы, поинтересовалась:

— А ты приглашаешь меня?

Матвей перестал копать. Мира услышала, как он воткнул лопату в снег, и обернулась к брату. Он выглядел серьёзным, хотя с расстояния в несколько метров она не могла ручаться, что правильно читает эмоции на его лице.

— Мир, о чём речь? Конечно, если тебе нужно моё приглашение. Я же говорил тебе, что очень рад твоему приезду.

Лицо вспыхнуло жаром. Как хорошо, что щёки её уже наверняка раскраснелись от мороза и активной уборки. Матвей не догадается о реакции, которую произвели на неё его слова. Стараясь скрыть ликование, патокой растекшееся в груди, она весело бросила ему в ответ:

— Смотри, ещё надоем.

— Могу поспорить, что нет.

— Ладно, сам напросился, будем считать, что спор засчитан. — Мира отвернулась к своей машине и продолжила стряхивать щёткой налипший на стёкла снег. Счастливая улыбка никак не хотела сходить с лица.

Боже, что же ты делаешь со мной?

На втором часу работы энтузиазм постепенно начал сходить на нет. В лопате будто прибавилось веса и поднимать её становилось вдвое труднее, ко всему прочему ныли запястья и болела спина. «Это ты что ли, старость? — ворчала про себя Мира. — Не рановато ли? Мне тридцать, а не девяносто».

Они, конечно, сделали перерыв: пили принесённый Матвеем чай в термосе, сидя на скамейке на веранде. Мира наблюдала за желтобрюхими птицами, кружащими возле висящей на яблоне самодельной кормушки.

— Это же синицы?

— Да, — ответил Матвей, с видимым удовольствием откидываясь на спинку и вытягивая ноги, — я их прикормил. Едят семечки уже чуть ли не с рук.

Хорошо было сидеть вот так рядом, грея руки о чай и слушая щебет птиц. Пар от термоса вился тонкими струйками, синицы весело дрались за семечки, а Матвей молчал рядом, и тишина между ними была умиротворяющей и уютной. Легко было представить, что за пределами этого заснеженного двора не существует другого мира, способного их разделить. Они вместе навеки, и всё так, как и должно быть.

— Ты маме звонила?

Иллюзия лопнула, как мыльный пузырь, возвращая Миру в реальность.

— Да, ещё вчера вечером. Сказала, что остаюсь из-за снегопада. Кстати, она совсем не расстроилась. Теперь меня терзают смутные сомнения, что в этом и заключался её план. Чтобы ты не провёл праздники в одиночестве.

— Похоже на неё. — Матвей усмехнулся, но как-то невесело. В его глазах Мира успела различить отблеск вины, прежде чем взгляд брата переменился на сосредоточенный и целеустремлённый. Он встал, отряхивая перчатки от снега. — Ладно, нужно закончить с этим.

Спустя ещё час или около того Мира оперлась на лопату и с удовлетворением оглядела проделанную ими работу: участок, машина и даже подъездная дорога были расчищены и приведены в порядок. Впору было загордиться приложенными усилиями. В предвкушении она представила, как усядется в кресле у печки с чашкой чая. Нет ничего лучше заслуженного отдыха после упорного труда.

Мира повернулась к Матвею, который наносил последние штрихи в дорожку, убирая с неё остатки снега.

— По-моему, неплохо справились.

— Да. — Он тоже осмотрелся. — Осталось всего ничего: сбросить снег с крыши и теплицы, наколоть ещё дров и перенести их в предбанник. И я давно собирался навести порядок в сарае, пора бы уже этим заняться.

— Ты сейчас серьёзно? — не веря своим ушам переспросила Мира.

— Конечно. — Матвей с искренним недоумением посмотрел на неё. — Ты смотри сколько снега на теплице собралось.

Мира оглянулась в направлении, на которое он указал рукой, а в следующий миг в её шапку прилетела горсть снега. От неожиданности она не даже возмутиться не успела.

— Эй! Что… — Мира осеклась, услышав смех Матвея.

Её старший брат с совершенно довольным лицом ухмылялся и лепил очередной снежок!

— Что, неужели купилась? — Матвей в притворном удивлении приподнял брови.

На оценку обстановки, преимущества своей позиции и позиции «противника» у Миры ушла от силы пара секунд. Усталость как рукой сняло. Сердце забилось в предвкушении, разгоняя кровь по венам, а губы сами растянулись в улыбке. Её охватил игровой азарт.

— Ну что же, сам напросился! — Первый снежок полетел в Матвея ещё до того как Мира успела закончить фразу. Брат ловко увернулся, но, потеряв на миг координацию, получил в плечо вторым.

Они оба включились в игру легко, словно по щелчку пальцев. Вырытые дорожки мгновенно превратились в траншеи, а Мирин автомобиль — в укрепрайон, из-за которого было очень удобно вести пальбу по противнику.

Они перебрасывались снежками, уворачиваясь и хохоча. Матвей, к досаде и восторгу Миры, никак ей не уступал, явно не собираясь сдаваться. Однако она, как в детстве, настроилась играть до победного. Конечно, до своего победного, потому что проигрывать, даже Матвею, Мира не любила. Выскочив из-за своего укрытия, она бегом пустилась в сторону сарая. Брат ожидаемо погнался за ней прямиком в уготованную ему ловушку. Впрочем, он никогда не умел избегать их.

Забежав за угол, Мира прижалась к дощатой стене сарая, сжимая полные ладони снега. Матвей не заставил себя ждать — уже через пару секунд он выскочил следом и затормозил, оглядываясь по сторонам. Тогда-то Мира бросила в него снежки и с криком: «Сдавайся!» толкнула в снег. Однако она не учла, что падая, Матвей ухватится за неё, так что в снежный сугроб полетели оба.

Падение оказалось мягким — благодаря снегу и, главным образом, брату. Мира оказалась на его груди, а его руки всё ещё обнимали её за талию.

Немного приподнявшись, она заглянула в лицо Матвея, чтобы убедиться, в порядке ли он. Они встретились взглядами и одновременно рассмеялись.

— Ладно, сдаюсь, — сказал Матвей с улыбкой, ещё хранившей в себе отголоски утихшего смеха.

Мира замерла, засмотревшись на игру света в серо-зелёной радужке глаз. Если бы она стояла, у неё подкосились бы колени только от внезапного осознания того, как близко к ней сейчас находился брат. Ближе чем за многие годы до.

Лучше бы она стояла.

Потому что их положение куда хуже и опасней, и следовало бы что-то предпринять, но Мира не могла найти в себе сил, их хватило только на то, чтобы едва разлепив губы, выдавить:

— Это капитуляция?

— Полная и безоговорочная.

Матвей не делал попытки отвести взгляд или подняться, и это сводило Миру с ума. Казалось, ему вполне комфортно лежать вот так — на холодном снегу, под её телом. А ведь это он всегда отличался здравомыслием. Это он должен положить этому конец, потому что в её голове не осталось никаких внятных мыслей. Только импульсы и острое желание им поддаться. Например, поцеловать эти тонкие обветренные губы, находящиеся так близко — на расстоянии полушага от прыжка в столь манящую бездну.

Вот только если прыгнешь, утянешь и его за собой.

Мира ухватилась за отрезвляющий проблеск сознания, как за спасательный круг, и резко откатилась в сторону, упав на спину возле Матвея. Сердце колотилось о грудную клетку, и его стук казался необычайно громким в сонной тишине, окутавшей округу.

— Давно я так не выкладывался в игре в снежки, — услышала она голос Матвея рядом. — Разве что в детстве.

— Так ты признаёшь, что я победила? — Ошалелым взглядом Мира смотрела в прозрачно-голубое небо, пытаясь придать своему голосу хотя бы подобие беспечности.

— Фактически упали мы оба, так что…

— О, только не занудствуй. Я бы поспорила с тобой, с учётом того, что ты уже сдался, но так уж и быть, пусть будет ничья. Я сегодня добрая, мой дорогой брат.

— Как великодушно с твоей стороны, моя милая сестра, — в тон ей насмешливо ответил Матвей.

Они замолчали. Сил говорить не было, равно как и подниматься с мягкого снежного ложе. Тело сковала слабость, не имевшая ничего общего с усталостью от работы или активной игры. Буря внутри и не думала усмиряться.

Стоит напомнить себе, на будущее: оставаться ему только сестрой на расстоянии менее полуметра — чертовски сложно.

Матвей поднялся первым, попутно отряхивая себя от снега.

— Пойдём в дом, замёрзнешь же, — склонившись, он протянул ей руку.

— Мне и здесь хорошо, — упрямо возразила Мира. Смотреть ему в глаза было стыдно. Уж лучше сделать вид, что любуешься небом с проплывающими по нему редкими облаками. Может, он уйдёт в дом, и у неё будет время убедить себя, что ничего страшного не произошло. Не могло произойти. Она не собиралась целовать его. Предавать его доверие, причинять боль, в очередной раз подталкивать к краю. Она не вынесет этого больше. Всё что угодно, только бы не видеть его снова несчастным.

— Ну и как долго собираешься здесь валяться? — терпеливо спросил Матвей.

— Пока не отморожу себе задницу.

— Не могу поддержать это решение. — Брат смотрел на неё сверху вниз, снисходительно улыбаясь, как ребёнку в ответ на его сумасбродную идею. — Брось, Мир, там тепло, и чай, и мамины пироги. Ммм, очень аппетитные, уверен, ты сейчас голодна.

— Ой, да чёрт с тобой, умеешь уговаривать, — Мире надоело ломать комедию. Она схватилась за протянутую руку и встала на ноги.

Вопреки ожиданиям Матвей не отошел от неё сразу после того, как помог подняться. Быстро осмотрев её, он отряхнул снег с её куртки, поправил покосившуюся набок шапку. Всё это заняло не более пяти секунд. Потом он развернулся и пошел к дому, а Мира осталась стоять, протрясённо глядя ему вслед. Брат не боялся прикасаться к ней. Он не мог не почувствовать напряжения возникшего между ними, когда они лежали на снегу. Почему тогда не дистанцируется, как обязательно сделал бы раньше?

* * *

Вечер наступил незаметно, а за ним так же тихо пришла и ночь. Мира мыла оставшуюся после ужина посуду, пока Матвей в другой комнате разговаривал с сыном по видеосвязи. Она не разбирала слов, но, судя по интонациям, он читал Дане сказку. Читал увлечённо, имитируя разные голоса, изредка его перебивал звонкий детский голосок, задавая вопросы.

Мысленно она вернулась к их вчерашнему разговору.

«Мы разводимся». Он так и не объяснил настоящих причин, и с тех самых пор Мира терзалась неопределённостью. Что развод значил для Матвея? Пусть он, по его словам, не любил жену, но сына он точно любил, и разлука с ним не могла его не ранить. Брат скрывал от неё огромный пласт своих сомнений и страхов, отгородившись неприступной стеной, а она не могла даже стучать в эту стену, уважая его просьбу. Ей оставалось только ждать, когда он решится рассказать обо всём сам. Боже, ещё десять лет назад она бы не успокоилась, пока не вытрясла бы из него всё, до последней мелочи, а сейчас терпеливо ждёт, оберегая его личное пространство. Что это как не взросление?

И всё-таки как быстро пролетел день, со вздохом подумала Мира, ставя вымытую тарелку на подставку. Он казался таким долгим, таким наполненным. Сотканным из тысяч слов, взглядов, улыбок и общего смеха. Она ведь старалась не убить зря ни минуты. Вот только недавно, казалось, они убирали снег, играли в снежки, затем беседовали, греясь, у печки, и уплетали мамины пироги, смотрели кино, дурачась, готовили вместе ужин. И всё-таки он прошел, как пройдут и другие, не успеет она оглянуться, как осознает себя на лайнере, фотографирующую туристов, оставив и брата и свою страну далеко позади.

Ещё в детстве она вывела для себя одну простую и мудрую мысль: всё проходит. Мира использовала её как поддержку и утешение при своих детских проблемах и горестях. Например, когда её наказывали за особенно серьёзные проступки. Пусть ей запрещали смотреть мультфильмы, или есть сладости, или гулять с друзьями, но любое наказание когда-то кончалось. Мира знала, что этот момент настанет, поэтому временные трудности переживала легче, чем её приятели. Позже она узнала, что нечто похожее было выгравировано на кольце царя Соломона, тогда же ей открылась и обратная сторона: не только плохое проходит, пройдёт и радость. И только сейчас Мира ощутила на себе парализующее дыхание этой истины. Захотелось бросить посуду, а самой броситься к Матвею и вцепиться в него так сильно, как будто мироздание уже готовилось отнять его у неё.

Абсурд. Чего только не лезет в голову. Всё же ведь хорошо: она здесь, он рядом, уезжать ей не завтра. Да и кто сказал, что они не увидятся после, или что этого времени больше не повторится. Матвей… что-то изменилось в его отношении к ней. Он стал более открытым, тёплым, как будто исчез страх перед любым проявлением близости. Всё это дарило робкую надежду. Нет, не на прошлое, та надежда давно утрачена. Но на что-то большее чем встречи несколько раз в год в кафе и парках, на семейных сборищах, где они извечно соблюдали негласный договор — держать дистанцию, как будто любое «чуть ближе, чуть дольше, чуть откровеннее» запустит механизм бомбы, которая разорвёт не только их, но и всех, кто находится в зоне поражения.

— О чём задумалась? — услышала Мира голос над своим ухом. От неожиданности она выронила чашку, и та с грохотом упала обратно в раковину.

— Матвей! — Она с возмущением повернулась к брату, которого её рассерженный вид, похоже, только позабавил. — Ты нормальный вообще?! Зачем так подкрадываться?

— Прости, не хотел тебя пугать. Ну ладно, может быть, чуть-чуть, — он извиняюще улыбнулся, и Мире захотелось треснуть его чем-то по голове, чтобы он перестал выглядеть таким до невозможности милым. — Просто ты уже больше минуты её моешь, уверен, она давно чистая.

В ответ Мира брызнула ему в лицо водой, заставив смешно поморщиться. Удовлетворив свою жажду мести, она вернулась к прерванной работе.

— Ну и чего тебе? — спросила она ворчливо, с трудом скрывая улыбку. Стоило брату появиться рядом, и все её тяжелые мысли, как по волшебству, испарялись.

— Да так, появилась одна идея. Сваришь глинтвейн?

— Глинтвейн? — удивилась Мира. — А по какому поводу?

— Без повода. — Матвей присел на край столешницы. — Хотя ты вот приехала скрасить моё одиночество. Чем не повод? — он улыбнулся ей с лукавым огоньком в глазах. Похоже настроение его было хорошим. — Можно и чай, но это так банально. Хочется чего-то праздничного.

— Да без проблем. Вино, апельсины, специи?

— За вином спущусь в погреб, а пару штук апельсин передала мама. Специи поищи на полке, что-то точно должно быть.

Матвей ушёл, а Мира взялась за поиск специй. Так странно: ещё несколько минут назад её сердце сжималось от страха при мысли о скорой разлуке, а теперь оно трепещет в предчувствии счастья. Только один человек во всём мире способен вызвать у неё такую палитру чувств. Её брат.

Мира помешивала вино в кастрюле и слушала, как Матвей увлечённо рассказывал о своём сыне. В какой-то момент он замолчал. Пришлось обернуться к нему: брат сидел за столом, слегка нахмурившись и закусив губу, полностью погрузившись в свои мысли. Мире было знакомо это состояние временного выпадения из реальности, поэтому она осторожно, пытаясь не нарушить своего обещания, спросила:

— Всё нормально?

— Да, да. Нормально, — рассеянно ответил ей брат.

— Ты можешь не говорить о разводе и его причинах, если не готов. Но если тебя что-то тревожит или просто хочется поделиться мыслями, ты можешь рассказать мне. Ты же знаешь, я всегда на твоей стороне и готова тебя выслушать.

— Знаю. — Матвей тепло улыбнулся ей, и беспокойство Миры утихло, согретое лаской его взгляда. — Но всё правда нормально. Просто… нужно свыкнуться с мыслью, что мы теперь будем жить отдельно.

— Вы говорили с Дашей насчёт опеки?

— Да, Даня останется жить с ней, так лучше для него. Я поживу у родителей, пока не сниму себе что-то. Надеюсь, это будет недолго, Серёга обещал помочь с жильём.

«Ты можешь пожить у меня». Нет. Смешно даже думать, что она осмелится произнести вслух нечто подобное. Не в их случае. Не в их реальности.

Мира отвернулась и выключила конфорку. Ей хотелось задать ещё столько вопросов о том, что он чувствует, что собирается делать в будущем, не будет ли проблем с Дашей, но пока она формулировала их, Матвей закрыл тему, задав свой:

— Ну что, готово?

Что же, значит, в следующий раз.

Матвей не захотел пить глинтвейн на кухне. Он потянул Миру во двор со словами:

— Пойдём, ты не пожалеешь. Только оденься теплее, не хочу, чтобы ты через пять минут околела.

Как строгий родитель Матвей проследил, чтобы Мира надела шапку и перчатки, сам завязал ей шарф. Мира только улыбнулась про себя его заботе, которую большую часть своей жизни воспринимала, как должное. Она вспоминала, как удивлялись её знакомые или друзья, когда становились свидетелями обыденных для них мелочей: того, как Матвей забирает у неё тяжелую сумку, делится курткой в ветреную погоду или отдаёт последний кусочек десерта.

«Офигеть, тебе повезло, — как-то сказала Мире одна из её одноклассниц, — мне мой дебил брат даже кусочек шоколадки зажмотит».

Мира только ухмылялась с чувством снисходительного превосходства. Конечно, у них не так, ведь её Матвей — самый лучший. В те годы она ещё не могла себе представить, что его забота, равно как и он сам, в её жизни не навсегда.

Только лишь они ступили за порог, Мира поняла, в чём заключался замысел Матвея. Сейчас снаружи всё казалось иным, не таким, как днём, словно они шагнули в другой мир. Ночь стояла тихая, безлунная. Единственные звуки — скрип снега из-под собственных ботинок да далёкий, едва слышный лай собак. Мира глянула наверх и у неё перехватило дыхание: небо сплошь было усеяно звёздами — большими и маленькими, яркими и едва заметными. Все они безмолвно лили свой свет на землю.

— Красиво, правда? — раздался совсем близко голос брата. Мира с трудом оторвала взгляд от неба, чтобы повернуться к Матвею. — Я как только увидел, понял, что такое нельзя пропускать. Пойдём туда, — указал он на скамейку, которую невесть когда успел накрыть мягкой подушкой для сидения.

— Ты знаешь, я вдруг поймал себя на мысли, что не помню, когда последний раз видел вот так много звёзд, — чуть погодя поделился с нею Матвей, когда они расположились на скамейке. — Не раз ездил на дачу, но то ли погода была не та, то ли просто не замечал. А ты?

— Год назад, когда отдыхала в Абиску, в Швеции. Я тогда первый раз увидела северное сияние. Знаешь, сложно передать это чувство, как будто попала в фильм со спецэффектами. Там было так много звёзд. — Она замолчала, и добавила чуть тише: — Это было красиво.

Мира помнила, как Даце обняла её в порыве чувств в какой-то момент, а её саму вдруг охватила неясная тоска. «Вот бы Матвей это увидел», — пронеслась в голове отчётливая мысль. Она смотрела на невозможную красоту, которая больше не казалась ей совершенной. Очарование померкло, как будто Мира любовалась видом сквозь запотевшее стекло.

Но сейчас-то всё было иначе. Мира пила маленькими глотками глинтвейн, вдыхала пряные ароматы корицы и гвоздики, смотрела на те же звёзды, которые видела в самых разных уголках Земного шара, и чувствовала себя счастливее, чем где бы то ни было. Никакой загадки, почему так. Всё предельно просто: дело в брате и его присутствии, таком осязаемо близком и тёплом.

«Боже, как хорошо. — Мира на миг прикрыла глаза, прислушиваясь к тишине. — И время будто остановилось. Пусть оно действительно остановится!»

— Знаешь теорию о тепловой смерти Вселенной?

Мира подавила улыбку делая очередной глоток остывающего глинтвейна. С одной стороны такого вопроса она не ждала, но с другой — в такой красивой и умиротворяющей обстановке говорить о смерти всего сущего — в этом весь её брат.

— Слышала, но в подробности никогда не вдавалась. Что-то о том, что Вселенная когда-то, через триллионы лет, умрёт?

— Да, но на деле гораздо позже, — поправил её Матвей. — Если коротко, то суть в том, что Вселенная будет бесконечно расширяться, галактики удаляться друг от друга, энтропия — возрастать…

— Энтропия? Что это? — Мире не стыдно было показать перед Матвеем свою неосведомленность, в конце концов он всегда охотно объяснял ей непонятные вещи.

— Энтропия — это мера хаоса или беспорядка. Вот, к примеру, наш глинтвейн, он был горячим, когда ты разливала его по чашкам, если его так оставить, то тепло рассеется, и его температура сравняется с температурой окружающей среды. Это и есть рост энтропии — движение к равновесию, где больше ничего не меняется.

— А причём тут Вселенная?

— Вселенная тоже постепенно «остывает». Звёзды гаснут, энергия рассеивается, всё движется к состоянию, где ничего нового не происходит. Только представь: весь этот хаос, а потом — покой. Вечный и неизменный. Жутко, не находишь?

Жутко Мире не было. А было ей тепло и уютно, несмотря на щиплющий лицо мороз и начинающие мёрзнуть ноги. Подумаешь, смерть Вселенной. Когда это будет. Главное, что сейчас Матвей рядом, а об остальном и думать не хочется.

— Не думаешь же ты, что человечество до этого доживёт?

— О, нет, я не настолько оптимистичен, как тот же Азимов. Я скорее сторонник гипотезы саморазрушения цивилизаций. Это когда цивилизация уничтожает себя быстрее, чем достигает уровня межгалактического общения. — Матвей замолчал, а потом тихо рассмеялся. — Прости, меня заносит иногда. Ты останавливай меня раньше, чем я начну рассуждать о парадоксе Ферми.

Звёзды плыли. Мир плыл куда-то, окутанный счастливой дымкой. Осмелев то ли от вина, то ли от темноты и интимности обстановки, Мира положила голову на плечо брату. Это ведь допустимый и совсем невинный жест, правда?

— Брось, Матвей, ты же знаешь, что мне всегда интересно тебя слушать. — Брат не напрягся и не сделал попытки отодвинуться, и это придало Мире уверенности. Она прижалась ближе, взяв его под руку. — Расскажи и про Азимова, и про парадокс.

Матвей хмыкнул, но выполнил её просьбу.

— У Азимова есть рассказ, называется «Последний вопрос», речь в нем идёт об искусственном интеллекте, которому человечество на разных этапах своего развития задавало один и тот же вопрос: «Как предотвратить тепловую смерть Вселенной?», на что он из раза в раз отвечал, что для ответа недостаточно данных. И вот, когда Вселенная уже догорала, а человечество стало частью этого интеллекта, он, наконец, нашёл ответ. Отвечать было некому, но он сам стал этой новой сущностью, способной действовать. И тогда он сказал: «Да будет свет!». И был свет.

— Так значит бог — это искусственный интеллект, созданный человеком? — задумчиво сказала Мира, теребя край рукава его куртки. — А в этом есть своя ирония. Мне нравится.

— Да, мне тоже понравилась идея. Да и вообще мысли о пространстве и времени в масштабах Вселенной пугают и в то же время как-то успокаивают. Мы так часто всё себе усложняем, а ведь наша жизнь короче мгновения. — Он замолчал, а потом без предупреждения обрушил на Миру вопрос: — Мир, а скажи, ты счастлива?

— Прямо сейчас?

— Нет, вообще.

Мира убрала голову с его плеча и села прямо. Купол, сотканный из звёзд, морозной тишины и их приглушенной беседы, с лопающим звоном разошелся сотнями трещин и рухнул, осыпая её острыми осколками. За ним открывалась реальность, в которой она жила уже восемь лет, к которой привыкла и даже успела примириться, и которую возненавидела так жгуче и необратимо всего за один миг.

— А что такое счастье, Матвей? Это вопрос философский, а я, прости, не настроена вести философские беседы прямо сейчас, — ответила она резко. Резче, чем хотелось, но боль расцарапывала ей сердце острыми коготками, и держать под уздцы обиду удавалось всё труднее. Глаза Матвея распахнулись чуть шире в ответ на её вспышку, но он не перебил её, а с какой-то болезненной сосредоточенностью продолжал вглядываться и слушать, пока Мира, распаляясь, продолжала. — Давай ты подумаешь и решишь себе сам. Вот тебе факты: у меня есть неплохая работа, я путешествую по миру, много чего вижу, никакой постылой тебе офисной рутины. У меня есть друзья с разных уголков света, мы классно зависаем, когда встречаемся. Что ещё? Ах да, я свободна, ни скучных обязательств, ни долга, не нужно играть в семью с человеком, который успел достать до чёртиков, но у тебя с ним дом, дети, ипотека и ещё куча всякой фигни. — Мира не заметила, как вскочила на ноги и принялась расхаживать взад и вперёд, обхватив себя руками. — Так что решай сам, на что это похоже, — тускло закончила она и, не дожидаясь ответа, обрубила: — а я домой. Я замёрзла.

Мира шла к дому по узкой расчищенной ими тропинке, не оборачиваясь, зная, что брат смотрит ей вслед, но не делает попыток догнать.

Оно и к лучшему.

* * *

Нужно успокоиться. Нужно взять себя в руки.

Мира стояла в душевой кабинке под горячими струями воды и с остервенением тёрла кожу мочалкой. Чтобы не столкнуться с братом на кухне, Мира почти сразу же, как оказалась в доме, ретировалась в ванную — место, где её не потревожат. В конце концов ей нужно время, иначе она такого ему наговорит!

«Хочешь знать счастлива ли я?! Ты правда этого хочешь?! Нет. Нет. Нет. И ещё раз нет! Доволен теперь? Ты этого добивался? Как ты можешь вообще задавать такие вопросы, как будто не знаешь… Ты должен знать. И ты знаешь, почему нет. Это ты виноват».

Сердце билось яростным саундтреком в такт внутреннему монологу. Мира чувствовала, что только больше распаляет себя, вместо того, чтобы остыть, но последняя мысль остудила, заставила затормозить и в виноватом испуге оглядеться.

Он виноват? Она действительно только что так подумала?

Она не может так думать. Не должна. Это не честно, не справедливо по отношению к Матвею. Она ведь давно в себе всё это разрешила и переборола, и тут такая подлая, эгоистичная мысль. Как хорошо, что она не произнесла ему этого вслух. Всё-таки мысли — не слова, они не обладают такой разрушительной силой. Если держать их при себе, то ничего страшного не произойдёт.

Мира выключила воду, насухо вытерлась полотенцем и надела пижаму. Судя по всему их с Матвеем совместное времяпрепровождение на сегодня окончено, а значит лучше идти спать. Проскользнув в спальню, она сразу же забралась под одеяло, чтобы не растерять тепло. Энтропия, чтоб её. Рука нащупала что-то мягкое между подушек, и следом Мира извлекла на свет Рекса.

— Ну что, приятель, скучал?

Плюшевая собака безмолвно уставилась на неё своими чёрными глазками-бусинами. Вспомнилось, как Матвей вчера принёс её — без лишних вопросов выполнил просьбу, какой бы детской она ему ни показалась, — и по телу разлилось благодарное тепло. Вся её былая злость (на него? на себя? на мир?) широко зевнула, свернулась клубком и задремала.

Мира достала мобильный и принялась бездумно просматривать соцсети. Пролистывая инстаграм, она прислушивалась к звукам извне: слышала шаги Матвея на кухне, гадала, чем он сейчас занят и не решит ли заглянуть к ней. Хотела ли она этого сейчас? Мира задумалась. Скорее да. Иначе зачем оставила включённым свет? Она знала, что Матвей, так же как и она сама, не захочет заканчивать день на их недо-ссоре, и в то же время у него хватит деликатности не пытаться выпытать у неё причин её поведения.

Она оказалась права: через несколько минут раздался тихий и робкий стук в дверь.

— Заходи.

Дверь открылась, но Матвей остался стоять в проходе, прислонившись к дверному косяку.

— Я тебя обидел? Прости. — Он выглядел виноватым, и этот факт затопил сердце Миры особой нежностью и тоской.

— Что за ерунда, конечно нет. Это ты извини, что я так разошлась, и давай не будем об этом больше. Пожалуйста.

— Хорошо, — согласился Матвей, но желать спокойной ночи и уходить отчего-то не спешил. — Послушай, хотел спросить: ты всё ещё боишься монстров или проблема решена?

Мира усмехнулась его вопросу.

— Ну, боюсь или не боюсь, но выбора у меня особенно нет, так ведь?

— Почему? Могу составить тебе компанию. Возьму второе одеяло, а места здесь хватит. — Он старался говорить спокойно, но всё равно его голос звучал так, словно он до конца не верил, что произносит это. — Что скажешь? — бросил он на Миру неуверенный взгляд.

Мира онемела, а мысли в панике заметались, в попытках найти правильный ответ.

«Держи лицо. Не смей показывать, что ты в шоке. Всё хорошо. В этом нет ничего экстраординарного. Только попробуй сейчас всё испортить!»

— Почему бы и нет? — Мира прочистила горло. — Это неплохая идея. — Чёрт, она звучит сейчас так искусственно! — Вдвоём держать оборону от монстров намного проще. — Боже, просто заткнись.

Матвей улыбнулся, как ей показалось облегчённо.

— Ладно, тогда схожу за одеялом. Я скоро.

Он вышел, а Мира осталась сидеть с гулко бьющимся в груди сердцем.

Боже, если дни здесь это какая-то проверка Вселенной на прочность или просто изощрённая пытка, но она не против. Видит бог, совсем не против.