Тени Трансильвании. (джен)

Звук, издаваемый существом в дверях, не был рыком. Это был низкочастотный гул, исходящий из самой его груди, как скрежет огромных, не смазанных веками шестерен, смешанный с рёвом разъяренного зверя. Он вибрировал в костях, заставлял зубы ныть, сжимал горло ледяной хваткой.

Боркус заполнил проем не просто телом, а сгустком движущейся ночи, живым воплощением проклятой ярости и невыносимой боли. Его форма колебалась на грани реальности: тени обволакивали его, как жидкий дым, то сгущаясь в лохматую, угольно-черную шерсть, то истончаясь, обнажая проступающие контуры мощного, но скрюченного скелета, неестественно выгнутые суставы. Голова была больше волчьей, с удлиненной мордой, но лишенной шерсти на участках, обнажавших кожу цвета старой запекшейся крови, покрытую паутиной шрамов и вздувшихся вен. Глаза не просто горели — они были как две миниатюрные, ядовито-зеленые луны, полные немыслимой ненависти и древней, нечеловеческой тоски.

Но самым жутким была его левая передняя конечность. Она не была лапой. Это был скрипучий кошмар механики и плоти. От плеча тянулись ржавые, покрытые темным, маслянистым налетом металлические прутья и пластины, соединенные шарнирами, из которых сочилась густая, черная субстанция, пахнущая озоном, железом и гнилью. Вместо ладони — механическая клешня из черненой стали, огромная, с тремя серповидными когтями, которые сжимались и разжимались с тихим, но пронзительным скрипом и шипением пневматики. Каждое движение конечности сопровождалось лязгом, скрежетом трущихся металлических частей — звуком агонии старой машины, встроенной в живое мясо. Казалось, сама эта конструкция причиняла ему невыносимую боль, но и давала чудовищную силу. Он был живым укором, воплощением предательства и ярости, прикованной к своему мучителю.

— Ох… — выдохнул Роллинс, его пистолет дрогнул в руке. — Это не пес. Это… передвижная мастерская кошмаров.

Боркус сделал шаг внутрь. Его скрипучая лапа грохнула о камень, высекая искры. Тени в комнате зашевелились интенсивнее, потянувшись к нему, как к своему господину. Желто-зеленые глаза зафиксировались на Роллинсе. Ненависть в них вспыхнула ярче. Он помнил. Помнил, кто коснулся его портрета, кто потревожил его память.

Стефан не дрогнул. Он повернулся к чудовищу в дверях. Его пробудившиеся глаза, полные ледяного гнева и вековой усталости, встретились с горящими зелеными лунами. Не страх, а холодное, безразличное владычество читалось в его взгляде. Владычество того, кто знает, что держит цепь. Он не произнес ни слова. Просто слегка двинул пальцем — едва заметный жест, словно отмахиваясь от назойливой мухи, но несущий в себе тяжесть древнего, неоспоримого приказа. Боркус вздрогнул всем телом. Его рык сорвался на полуслове, превратившись в хриплый выдох. Скрипучая лапа опустилась, когти впились в камень с шипящим звуком. Он замер, опустив голову, но не в покорности — в напряженном, ненавидящем ожидании. Подчинение было не добровольным, а вынужденным, продиктованным цепями проклятия или древней силой, заковавшей его волю. В его зеленых глазах кипела та же ярость, но теперь смешанная с горечью неизбежности и глубокой, щемящей болью при виде Стефана.

— Бежим! — рявкнул Рамлоу, выстрелив наугад в центр темной массы. Пуля со звоном срикошетила от металла плеча, оставив лишь царапину на ржавчине. — Чертов броневик в шкуре!

Они рванули не к главной двери, где стоял Боркус, а к узкой, затененной арке в дальнем углу мастерской, которую Рамлоу заметил раньше. Оборотень взвыл — звук, полный бессильной ярости и боли, — но не двинулся с места, лишь скрежетнул клешней, царапая камень. Его взгляд, полный обещания медленной, мучительной расплаты, проводил их.

Адреналин горел в жилах ледяным огнем. Они метались по лабиринту мрачных переходов, ощущая, как скрип и лязг Боркуса возобновляются где-то позади, нарастая. Казалось, сам замок пробудился против них: гобелены оживали — вытканные фигуры аристократов поворачивали головы, следя за беглецами стеклянными глазами, а изображенные псы рычали беззвучно. Тени под ногами цеплялись за их ботинки, словно липкие, холодные щупальца. Воздух гудел от ярости преследователя и его непрекращающегося скрипа. Они миновали галерею статуй, где каменные рыцари с заплесневелыми мечами, казалось, готовы были шагнуть с постаментов. Завернули за угол — и перед ними открылся проход в огромную, полуразрушенную оранжерею.

Стеклянная крыша была разбита, лунный свет лился серебряными потоками на заросли чудовищной флоры. Черные, шипастые папоротники размером с человека шелестели листьями-бритвами. Лианы, похожие на жилы гиганта, свисали со сводов, капая липким соком. И в центре этого ботанического ада, на островке относительно свободного пространства, росло одно-единственное деревце. Низкое, корявое, с корой, покрытой шрамами, но живое. На его тонких ветвях висели несколько жалких, но идеально спелых слив темно-фиолетового цвета, казавшихся единственным ярким пятном во всем этом царстве тьмы. И они благоухали — сладкой, чистой, невероятно живой свежестью, резко контрастируя с запахом гнили, пыли и металла.

Брок рванул в обход, но Джек, пытаясь уклониться от хлестнувшей из темноты колючей ветви какого-то хищного куста, неловко задел плечом ветку сливового деревца. Одна спелая слива сорвалась, упала и разбилась о камень прямо перед носом ворвавшегося в оранжерею Боркуса. Сок брызнул, запачкав его морду и механическую лапу.

Произошло нечто невероятное. Боркус замер. Его звериный рык оборвался. Он смотрел на разбитую сливу, на сок на своей скрипучей лапе. В его горящих глазах промелькнуло нечто, кроме ярости — растерянность, глубокая, щемящая боль, почти человеческая тоска. Он издал звук — не рык, а протяжный, душераздирающий вой, полный такой древней скорби и потери, что даже Рамлоу, циник до мозга костей, почувствовал ледяной укол в сердце. Этот вой был обращен не к ним, а к чему-то давно утраченному, к тому деревцу, к сладкому запаху, который он, казалось, вдруг узнал. Он потянулся механической клешней к соку на морде, но остановился, словно боясь осквернить память прикосновением своего проклятого инструмента.

Но боль лишь разожгла ярость сильнее. Глаза Боркуса вспыхнули адским зеленым светом, затмив на миг лунный. Он поднял голову, вой превратился в рев безумной, сфокусированной ненависти, направленной теперь не на абстрактную цель, а конкретно на этих двух людей, напомнивших ему о боли. Он рванул вперед с удвоенной скоростью, его скрипучая лапа молотила воздух, когти царапали камень, оставляя искры. Он больше не просто преследовал — он жаждал растерзать, уничтожить источник этого мучительного воспоминания.

— Беги! — заорал Рамлоу, толкая Джека вперед. Они нырнули под свисающие лианы, ощущая на затылке ледяное дыхание чудовища и невыносимый скрежет его механики. Влетели в узкий коридор, сбивая с ног старые ведра, Роллинс споткнулся о торчащий камень, Рамлоу едва удержал его. За спиной лязг и скрежет были уже вплотную, ледяное дыхание чудовища обжигало затылки. Они увидели тяжелую дубовую дверь, приоткрытую в боковом проходе. Без раздумий ворвались внутрь и с диким усилием захлопнули ее, едва успевая опустить массивную железную задвижку.

Снаружи в дверь врезалось что-то огромное и тяжелое. Дерево треснуло, задвижка прогнулась, но выдержала первый удар. Последовал второй, третий — металл скрежетал о дерево, рык заглушал все, сотрясая стены. Роллинс прислонился к стене, переводя дух, вытирая пот со лба. Комната была просторной, но пустой — казалось, бальный зал или приемный покой. Высокие окна с разбитыми стеклами пропускали лунный свет, рисующий длинные тени. Паркетный пол был покрыт толстым слоем пыли. И огромный камин, в котором давно погас огонь. Удары снаружи немного стихли, сменившись яростным скрежетом когтей по дереву и глухим рычанием. Но опасность не исчезла. Задвижка трещала под натиском.

И тут они почувствовали. Не услышали — именно почувствовали. Воздух стал ледяным, тяжелым, словно наполнился свинцовой пылью. Пыль на полу закружилась в странных, неестественных вихрях. По спине пробежали мурашки. Они не одни. В комнате обозначились три очага сгущающегося холода и скорби.

Возле огромного, покрытого паутиной зеркала в золоченой раме (позолота давно облупилась, обнажив черное дерево), материализовалась полупрозрачная фигура графини Марго. Женщина в платье времен ушедшей эпохи, с огромной шляпой, на которой, как на миниатюрном кладбище, увядали несколько черных роз. Сама шляпа и платье казались чуть более реальными, чем ее тело — они сохраняли форму и даже фактуру бархата и кружева, в то время как сама графиня просвечивала, как туман. Она поправляла несуществующие кружева на запястье тонким, почти скелетированным пальцем, глядя на беглецов с прискорбием и ледяным презрением.

— О, милые варвары, — её голос был как шелест засохших лепестков по стеклу. — Потревожили вечный сон Маэстро Скорби своими грубыми сапогами. И теперь его Железный Пёс рыщет, и весь замок стонет от его ярости. Бедный, бедный Боркус… он всегда так неистов после пробуждения. Особенно здесь, где тень пала на дружбу и окрасила камни в цвет предательства.

У камина, тыча тростью с набалдашником в виде черепа в воображаемые угли, возник другой призрак. Мужчина в старомодном, выцветшем сюртуке и монокле, сквозь мутное стеклышко которого было видно пустую, темную глазницу. Профессор Игнациус. Его фигура была самой нестабильной: кости призрачного скелета постоянно выпадали и снова материализовались с тихим ш-ш-шорохом. Он что-то бормотал себе под нос, делая заметки в невидимом блокноте пером из тени.

— Интереснейшее наблюдение! — его голос был сухим, как скрип пергамента, но громким. — коэффициент агрессии субъекта "Боркус" после кинетического воздействия на объект "Prunus domestica" (плод сливы домашней) превысил стандартные параметры проклятия на 47.3%... — он выронил фалангу пальца, которая растворилась в воздухе до падения. Он даже не заметил. — ...что явно указывает на сохраняющуюся эмоциональную привязанность к указанному триггеру, несмотря на полную морфологическую трансформацию, деградацию высших когнитивных функций и наложенное проклятие подчинения! — его бедренная кость провалилась сквозь пол, он рассеянно потянулся за ней, голова при этом оставалась на месте. — Любопытно… и крайне нестабильно для системы! Проклятие питается ненавистью и болью предательства, но этот… этот ароматический и визуальный стимул… он словно вносит диссонанс в чистую ноту ярости! Нарушает гармонию страдания! Фасцинирующе и потенциально опасно для структурной целостности заклятия!

На краю разбитого рояля, покрытого слоем пыли и паутины, в истлевшем платьице сидела и болтала ножками маленькая Эмили. Ее лицо было почти невидимо под слоем теней, лишь большие, пустые глазницы и беззубый ротик, растянутый в вечной, жутковатой улыбке. На коленях у нее сидела кукла-скелет, крошечные костяные ручки сжимали миниатюрный букетик из увядших травинок. Кукла тихо клацала челюстью в такт покачиванию Эмили. Девочка смотрела на Брока и Джека.

— Он сердитый, — ее голосок прозвучал прямо у них в ушах, тихий, как падающая пылинка, но леденящий душу. — Он всегда сердитый. Когда вспоминает. Когда видит его. — Она кивнула в сторону, где не было никого, но где, по ее ощущениям, был Стефан.

В этот момент Роллинс почувствовал ледяное прикосновение к своей руке, держащей пистолет. Он вздрогнул и посмотрел вниз. На его ладони, материализовавшись из клубка холодного тумана, лежала кукла-скелет Эмили. Ее пустые глазницы смотрели прямо на него, крошечная костяная ручка сжимала его палец с неожиданной силой. Он чуть не вскрикнул от неожиданности и леденящего ужаса.

— Играй? — прошептал голосок Эмили прямо ему в ухо, хотя сама девочка все еще сидела на рояле. Кукла на его руке слабо дернула головой, клацнув челюстью.

Роллинс и Рамлоу обменялись взглядом, полным ужаса и полного бессилия. Пистолеты были бесполезны против двери, выдерживающей натиск механического зверя, и совершенно бессмысленны против ледяных теней прошлого. А скрежет и рык за дверью напоминали, что Боркус не отступил. Он точил свои когти о дуб, готовясь к новому, возможно, последнему штурму. Холод от призраков пробирал до костей, смешиваясь с липким потом страха и физического напряжения. Они были в ловушке. Между скрипучей яростью за дверью и ледяными шепотами вечности внутри. Маленькая Эмили на рояле тихо засмеялась колокольчиком, но смех ее был печальным и бесконечно далеким. Ее кукла на руке Джека сжала его палец чуть сильнее.

Роллинс дернул руку, словно обжегшись. Кукла-скелет Эмили исчезла с его ладони, растворившись в клубе ледяного тумана, оставив лишь призрачное онемение в пальцах. Она снова сидела на рояле, беззвучно клацая челюстью своей игрушки. Графиня Марго парила ближе, ее шляпа с увядшими розами отбрасывала прозрачную тень.

— Кто вы? Что здесь происходит?! — выдохнул Роллинс, прикрывая спиной Рамлоу, который, стиснув зубы, перезаряжал пистолет, его глаза метались между призраками и трещащей под ударами дверью. — И как остановить этого?! — Он кивнул на дверь, откуда доносился яростный скрежет когтей и глухой, непрекращающийся рык Боркуса. Задвижка треснула еще сильнее.

— Мы? Обитатели Тишины, дитя мое, — ответила Графиня Марго, ее голос потерял нотки сарказма, став тяжелым и печальным, как погребальный звон. — Свидетели Великого Падения. Камни впитали эту тьму, стали этим… кошмарным садом скорби, когда сам Хозяин, наш Стефан Радулеску, совершил Непростительное. — Она сделала паузу, будто само слово обжигало её призрачные губы. Её фигура чуть померкла.

— Непростительное? — переспросил Рамлоу, не отрывая взгляда от главной двери, которая содрогнулась под очередным чудовищным ударом. Древесина рядом с задвижкой начала крошиться. Скрип механической лапы за ее пределами сливался с лязгом ослабевающего металла.

— Предал, — гулко и бесстрастно произнес Профессор Игнациус, поднимая очередную реберную кость, которая тут же начала таять у него в руке, как лед на солнце. — Предал того, кто был ему ближе крови. Того самого юношу с портрета в Мастерской. С веткой слив. Джеймса Барнса. Его кровь, его доверие, его саму сущность. — Профессор поправил монокль, через который пустая глазница казалась еще глубже. — Актом сознательного выбора или под давлением сил, которых мы не постигли? Вопрос открыт. Но факт: он отдал друга Тьме. Или позволил Тьме его забрать. Результат идентичен.

— Боркус, — шепотом добавила Графиня, появившись так близко к Роллинсу, что от нее веяло запахом увядших роз и старой, могильной земли. — Он стал этим… чудовищем с механической лапой… из-за боли, ярости и проклятия, что Стефан неосознанно навлек на них обоих своей слабостью или страхом. — Ее призрачная рука махнула в сторону невидимых картин. — А Стефан… Стефан забыл. Запер свой поступок так глубоко в темницу памяти, что та сгнила и отравила его душу. Он не может закончить портрет, потому что не может вспомнить лицо друга до предательства. Только боль после, образ искаженный яростью и скорбью, застилает его взгляд. Он рисует снова и снова… — Ее голос сорвался. — ...но все не то. Все больно. Незавершенно. И именно эта незавершенность, этот когнитивный диссонанс между тем, что было, и тем, что он хочет помнить, и есть топливо для Проклятия. Оно кормится этой щелью в душе!

Профессор Игнациус вдруг оживился. Его полупрозрачная фигура замерла, перестали падать кости. Витраж в монокле засветился странным, мерцающим светом.

— Совершенно верно, графиня! Хотя и с излишней эмоциональной окраской! — Его голос приобрел лекторские интонации, сухие и точные. — Проклятие Замка Теней, условно обозначенное мной как "Maledictum Incompletum Radulesku-Barnes", представляет собой сложную энерго-информационную петлю обратной связи с положительным усилением на основе подавленной вины и искаженной памяти!

Он "прошелся" перед ними, его трость стучала по невидимому полу.

— Рассмотрим структуру:

1) Исходное событие (Триггер): Предательство Стефана по отношению к Джеймсу Барнсу. Фактор Х (природа предательства) неизвестен, но результат налицо: Джеймс превратился в этого самого Боркуса, а Стефану на душу лег огромный камень вины.

2) Попытка Забыть (Как Стефан справляется): Вина так давит, что Стефан сознательно стал запирать правду о том дне и о настоящем Джеймсе где-то глубоко в себе. Он стал рисовать в уме другого друга — идеального или искаженного болью (того самого "Джеймса с веткой слив"). Настоящую память он спрятал.

3) Проклятый Художник (Почему не получается): Стефан пытается нарисовать того друга, которого придумал. Но рука его не слушается! Она выводит либо этот фальшивый образ, либо страшный лик Боркуса. Это его безумно злит и мучает, вина растет. И от этой муки и незавершенности исходит какая-то темная энергия.

4) Заколдованный Круг (Как все ухудшается): Эта темная энергия — она и есть само Проклятие. И вот что страшно: Проклятие кормится этой мукой и в ответ:

* Еще крепче запирает правду в голове Стефана. Вспомнить настоящее ему все труднее.

* Держит Боркуса в его ужасной форме, подпитывая его злобу и боль, которая вся — от того самого забытого предательства.

* Коверкает сам Замок! Ожившие гобелены, злые тени, зеркальная галерея кошмаров — все это отражение хаоса и муки в душе Стефана.

5) Любой намек на правду — будь то настоящие сливы, их запах, или даже имя "Джеймс" — это как нож в сердце для Боркуса. Он чувствует настоящую боль (не просто злится!). А Стефан, сам того не понимая, в ужасе от этих напоминаний, сильнее включает Проклятие. От этого Боркус становится еще яростнее (мой приборчик аж на 47.3% скачок показал после сливы!), а Проклятие — еще мощнее! И вот этот круг замыкается и раскручивается все сильнее.

Профессор сделал паузу для эффекта, хотя дверь снова треснула от удара, и в щели уже было видно мерцание ядовито-зеленого глаза Боркуса.

— Таким образом, Проклятие — самоусиливающаяся система! Оно не статично! Оно растет, питаясь страданием и незнанием! Боркус ненавидит Стефана за предательство, но служит ему по принуждению Проклятия, которое коренится в их общей боли! Он ненавидит всех, кто напоминает ему о потере, о человеке, которым он был! А Стефан… Стефан боится узнать правду, ибо она может разрушить его окончательно. Груз вины, попытка спрятаться от правды, неудачные рисунки — все это кормит зло, которое мучает обоих и уродует все вокруг. Порочный круг! Статус-кво ужасен, но стабилен в своей разрушительной динамике. Ваше появление, агенты, — он кивнул в их сторону, — стало мощным внешним возмущающим фактором! Вы вскрыли гнойник!

Маленькая Эмили вдруг перестала качаться и молча указала бледным, почти прозрачным пальчиком на дальний угол зала. Там, за тяжелым портьерой, съеденной молью, виднелась неприметная дверь, обитая потрескавшимся черным бархатом. Затем она начала расплываться в воздухе с тихим, колокольчиковым, но почему-то печальным смешком.

Рык Боркуса грянул прямо за дверью, сливаясь с оглушительным ударом, от которого задвижка треснула по всей длине. Древесина начала расходиться.

— Что нам делать?! — почти крикнул Роллинс призракам, отступая к указанной Эмили черной бархатной двери в углу. Сердце бешено колотилось. — Как остановить это сейчас? Он сейчас вломится!

— Напомнить ему! — прошелестела Графиня, ее фигура быстро бледнела и растворялась, как дым на ветру. Голос звучал уже издалека. — Напомнить Стефану о Дружбе! О тех сливах в саду! О смехе под настоящим солнцем, которого эти камни никогда не видели! Только истинная память, пробив скорлупу лжи, может разорвать петлю! Это единственный ключ!

— Но осторожно! Алгоритм действий критически опасен! — предупредил Профессор, его фигура тоже быстро таяла, витраж в монокле погас, оставив лишь пустую тьму. — Любая попытка напомнить Стефану истину вызовет яростное сопротивление Проклятия! Боркус станет абсолютно неконтролируем! Он ненавидит Стефана за предательство и служит лишь по принуждению проклятия, но ненавидит его всей своей искалеченной сутью! Его ненависть к Стефану вспыхнет ярче тысячи солнц! И он ненавидит всех, кто напоминает ему о том, что он потерял! О том человеке, которым был! И эту ненависть он перенесет ее на вас, как на посланников боли! Вероятность успешного исхода стремится к нулю, но ненулевая! Теория допускает квантовый коллапс системы при точном воздействии на триггерную точку!

— Бегите! — пронесся в ледяном воздухе голосок Эмили, уже почти невидимой. Ее кукла махнула Роллинсу костяной ручкой. — Через ту дверь! В Зеркальную Галерею! Быстрее! Он сильный! Он сломает!

Брок и Джек рванули к черной бархатной двери. В последний момент, перед тем как влететь в узкий проход за портьерой, Роллинс увидел, как скрипучая металлическая клешня Боркуса, словно гигантский лом, пробивает треснувшую древесину главной двери, вырывая огромные щепки. В прорехе мелькнула ярость зеленых лун. Они влетели в проход и захлопнули бархатную дверь за собой. Запоров не было. Доверять оставалось только скорости и призрачному совету.

* * *

Пока Брок и Джек, подхлестываемые адреналином и первобытным страхом, метались по лабиринту мрачных переходов, в Мастерской Вечного Сна царила ледяная тишина, нарушаемая лишь тиканьем невидимых часов вечности. Стефан Радулеску стоял у разбитого мольберта. Его бледные, изящные пальцы с едва заметными пятнами старой краски дрожали, едва касаясь порванного холста. На нем — незаконченный портрет молодого человека с теплой улыбкой и веткой спелых слив. Угол картины, где была изображена корзина с фруктами, теперь был изуродован грязным отпечатком ботинка и размазанными красками.

«Линии… пропорции… свет в глазах…» — его шепот был похож на шелест сухих листьев по могильной плите. — «Я почти поймал его… поймал тот оттенок счастья до…» Он замолк, сжав кулаки так, что костяшки побелели. Вековая тоска в его глазах сменилась вспышкой холодной, беспощадной ярости. Не просто злости на нарушителей покоя, а глубокого эстетического оскорбления. Они не просто разбудили его — они осквернили его попытку вернуть невозвратное.

Он отвернулся от испорченного холста. Его взгляд упал на палитру с засохшей, как запекшаяся кровь, краской и тонкую кисть, валявшуюся на полу. Медленно, с королевским достоинством, даже в своем истлевшем бархатном халате поверх костюма, он наклонился и поднял кисть. Он погладил ее щетину, словно успокаивая испуганное животное. Затем он подошел к одному из изящных набросков: ветка сливы, рука, держащая плод, фрагмент улыбки… Все незавершенные. Все болезненные напоминания. Он провел пальцем по одному из набросков — контуру руки. Руки, которой больше не было. Не в его памяти, а в реальности того, кто стал Боркусом.

* * *

Брок и Джек вбежали в Зеркальную Галерею. Это была бесконечно длинная анфилада. Стены, потолок, даже пол в отдалении — все было покрыто огромными, почерневшими от времени и какой-то липкой мглы зеркалами, заключенными в массивные рамы из черного, как ночь, дерева. Лунный свет, проникавший из редких арочных окон под самым потолком, не освещал, а лишь создавал призрачные блики на потемневших стеклах.

Их собственные отражения были кошмаром. Фигуры вытягивались до невозможных пропорций, превращаясь в теневых пауков, или сжимались в корчащиеся шары. Лица искажались в гримасах ужаса, руки обрастали когтями, тени от них жили своей жизнью, пытаясь схватить оригинал. Но страшнее были другие обитатели зеркал:

Из глубины стекол, словно из черной, маслянистой воды, пытались выбраться бесформенные сгустки тьмы с проступающими очертаниями когтей, зубов, безликих впадин вместо лиц. Это были отраженные кошмары обитателей замка — Стефана, Боркуса, даже призраков. Они царапали стекло изнутри острыми щупальцами теней, оставляя мутные, сияющие зловещим светом следы. Их беззвучные вопли наполняли галерею не звуком, а ледяной вибрацией, от которой ныли зубы и затуманивалось сознание. Казалось, галерея была не коридором, а гигантской тюрьмой для боли и страха, запечатанной в стекло.

Скрип и рык Боркуса доносились сюда приглушенно, эхом отражаясь от бесчисленных зеркал, создавая жуткую стереофонию. Они знали — он где-то близко, ломая преграды, ищущий их.

— Не смотри! — рявкнул Рамлоу, схватив Джека за плечо, когда тот замешкался, завороженный своим искаженным, плачущим отражением с клыками. — Беги! Прямо! Только вперед!

Погоня продолжалась в этом царстве отраженного безумия. Они миновали арку, ведущую в мелькнувшую Оранжерею Кошмаров — теперь лишь жуткий силуэт за решеткой, где хищные растения с шипами, похожими на иглы дикобраза и пахнущие падалью, бессильно тянулись к ним сквозь прутья, словно заключенные. Пробежали через Библиотеку Шепотов — следующую арку открывала бесконечная анфилада, заставленная до потолка полками с книгами в переплетах из потемневшей кожи. Книги сами перелистывали страницы, испуская тихие стоны и проклятия на забытых языках, а с потолка свешивались липкие, похожие на исполинских слепых слизней "книжные черви Забвения". Они шипели, оставляя на камне пола мерцающие фосфоресцирующие следы, и тянулись к бегущим мягкими, холодными щупальцами. Скрип Боркуса то приближался, сливаясь со скрежетом их собственных отражений, то удалялся, теряясь в лабиринте звуков замка и шепота проклятых фолиантов.

Вырвавшись через полуразрушенную арку, заваленную обломками скульптур плачущих ангелов (их каменные лица были искажены настоящим страхом), они наконец очутились под открытым, пусть и мертвенно-лунным, небом. Перед ними раскинулась топь. Воздух был ледяным, но свежим после затхлой, пропитанной страхом атмосферы замка. Они остановились на краю каменной плиты, переводя дух, прислушиваясь. Тишина. Ни скрипа, ни лязга, ни рыка. Лишь шелест мертвых лиан на холодном ветру и тихое, мерзкое чавканье болота.

— Он… отстал? — хрипло спросил Роллинс, оглядываясь на мрачные, подавляющие стены замка, из которых они только что вырвались.

— Или хозяин отозвал, — ответил Рамлоу, тоже вслушиваясь. В тишине не было угрозы. Только гнетущий мрак, холод и обещание непроходимой трясины. — Неважно. Важно, что он не здесь. И мы — снаружи. Пока что.

Облегчение, острое и почти пьянящее, волной накатило на них. Все эти призраки, проклятия, незавершенные портреты, шепоты прошлого и зеркальные кошмары — наплевать! Наплевать на Стефана и его вековую боль, на Боркуса и его скрипящую ярость, на заклятия, опутавшие камни. Они были измотаны до предела, покрыты грязью, синяками и ледяным потом страха, но они были снаружи. И где-то там, за пределами этого кошмарного измерения, была лаборатория. Бетон. Гул генераторов. Кофе, который пахнет кофе, а не могильной землей или перезревшими сливами. Свет. Нормальность. Жажда вернуться туда была сильнее любого страха перед темными лесами или зловонными болотами этого мира.

— Движемся вдоль стены, — приказал Рамлоу, указывая пистолетом вдоль древней кладки, подальше от зловонного дыхания трясины. — Пока этот железный урод не передумал. Ищем путь. Любой путь отсюда. Домой.

Они двинулись вдоль холодных, шершавых стен Замка Теней, не оглядываясь на его мрачные башни, готовые в любой момент рвануть с места, едва услышав знакомый, ненавистный скрежет. Главное чудовище осталось позади, закованное в камни и собственное проклятие. Впереди — только путь сквозь тень, к разрыву между мирами. Надежда, хрупкая, как паутина, но реальная, горела в них ярче ядовитых лун в глазах Боркуса. Они шли, прислушиваясь к тишине, в которой пока не было звука ржавых шестерен.

--⚜︎--⚜︎--⚜︎--⚜︎--⚜︎--⚜︎--⚜︎

1) Оборотень Боркус https://ibb.co/album/FmdsQV

Музыкальные темы Боркуса:

* Carter Burwell — "I Know What You Are"

* Clint Mansell — "Lux Aeterna" Знаменитая нарастающая струнная тема. Ее мощь, неумолимость и трагизм идеально подходят для моментов появления Боркуса, его преследования, демонстрации нечеловеческой силы и скорости. Передает ужас агентов перед ним.

2) Призраки Замка Теней. https://ibb.co/album/28PW1j

Тема маленькой Эмили: OST "Юленька" — Тили-тили-бом (страшная колыбельная)

Слушать: https://mp3-flamingo.ru/?song=OST+Юленька+-+Тили-тили+бом...&ysclid=mcdseex64v825582367