Кошки. Магия. Смерть. (джен)

Он проснулся от ощущения, будто кто-то скребётся в темени. Не в черепе, не в ушах — именно в темени. Прямо под кожей, где, казалось, нет ни боли, ни нервов. Там царапали когти, длинные, с изломанными краями. Медленно. Не торопясь. Как будто кто-то вытаскивал его наружу через крошечную дыру в затылке.

Он вскочил, сердце билось с глухим свистом, будто насос в затопленном подвале. Комната была пуста. Ни Мори, ни других кошек, только стена в тени, будто густо натёртая углем. И оттуда — сквозь стену, будто вышитый из тумана и дыма, — появился он.

Полосатый. Массивный. С уродливо раздвоенным ухом, в котором застрял клок шерсти — то ли чужой, то ли его собственной. Его шаги были беззвучны, но каждый отпечатывался в полу тонкими кровавыми следами, будто лапы промокли в чьей-то смерти. Он шёл медленно, не торопясь, как те, кто знает — времени много, а у тебя, человек, времени нет вообще.

Кот сел напротив, облизнул лапу — с достоинством убийцы, который только что закончил смену. Глаза у него были жёлтые, холодные, немигающие. Но не враждебные. Просто — чужие. Как у призрака, который не верит в покой.

— Ты Грим, — сказал Северус хрипло. Не вопрос, утверждение.

Кот не ответил. Только прищурился, и в этот взгляд вместилось сразу всё: усталость, холод, ветер со стороны проклятых болот, и то мерзкое послевкусие, которое остаётся после предательства, даже если ты сделал это ради «высшей цели».

— Показывай.

И Грим встал. Не оборачиваясь. Просто пошёл — сквозь стену, сквозь пыль и серые переливы. И Северус пошёл за ним, потому что выбора не было.

Мир не выстроился сразу. Он сперва был шумом. Треском зелёного пламени в камине. Шелестом пергамента, в котором сворачивались слова в ложь. Кашлем. Лёгким, раздражающим — как у старого человека, который курит с девяти лет. А потом пространство стало сгущаться. Стены возникли, стол. Карта. Чернильница. И он — Снейп — сидел за столом. Молодой. Холодный. В мантии, которая пахла ещё зельем и страхом.

Перед ним — два письма. Оба написаны одной рукой. Его.

В первом — сведения о перемещении одного из отрядов Орденского резерва в Девоншир. Вроде бы мелочь. Запасной лагерь. Люди, которых никто не назовёт поимённо.

Во втором — формулировка для Волдеморта: «Фениксы роятся на юге». Едва заметный намёк. Но для ума Лорда — достаточно, чтобы развернуть охотников.

Грим остановился у его плеча. Заглянул в текст. Лизнул воздух. И Северус вдруг понял, как всё это выглядело со стороны.

Он думал, что держит равновесие. Что лавирует. Что можно быть «шпионом» — как будто это роль, а не гнойник внутри. Он думал, что может отмерить ложь, как дозу яда в зелье. Немного туда. Немного сюда. Остальное — выживет.

Он ошибался.

Из дыма и тени поднялась сцена. Разорванная поляна. Мрак, прорезанный зелёным светом заклятий. Крики. Один из них — детский. Кто-то из орденцев привёл семью. Не по уставу. Но как отказать, если ребёнку некуда идти?

Трое убиты сразу. Двое бегут — бесполезно. Дом — в огне. Северус помнит это. Он видел потом сводку. Отчёт. Он написал в нём: оперативный риск, жертвы минимальны. И Дамблдор кивнул. Ни он, ни Волдеморт не знали имён погибших. Ни один.

Грим смотрел, не мигая. Его шерсть больше не полосатая — теперь она словно чёрно-красная, как исцарапанная сажа. Он подошёл к телу женщины — она лежала лицом вниз, рука прижата к спине. Сжимала что-то — палочку или просто воздух. Грим ткнул мордой в её шею. Потом медленно обернулся к Снейпу.

— Это не было необходимо, — сказал он. Голос прозвучал не как речь — скорее, как хрип смерти внутри черепа.

Северус выпрямился. Тошнота уже подступала к горлу, но он знал — это ещё не всё.

Следующий эпизод — тёмная пещера. Волдеморт, не до конца материализованный, сливается с тенью, которую невозможно ухватить глазами. Перед ним Снейп. В том же чёрном. Говорит, что «Орден собирается в Хогсмиде». И одновременно — сжимает в кармане обрывок записки с ложным маршрутом, которую передаст Минерве.

Всё это должно было предотвратить бойню. Перехитрить. Расставить ловушку. Но — не сработало. Волдеморт догадался. А Снейп слишком поздно понял, что передал слишком много. Один неверный фразеологизм. Одно «слишком точное» направление.

И снова смерть. В этот раз — двое близнецов. Шестнадцать лет. Оставили дома мать. Никогда не держали в руках настоящего оружия. Пришли, потому что верили. Потому что кто-то сказал, что «у них особый дар». Грим прошёл между их телами — молча. Его лапы оставляли следы, будто он всё ещё был там, в реальности, среди обломков.

— Каждый раз ты думал, что это оправдано, — сказал он. — Ради большего. Ради победы. Ради… шанса.

— Это была война, — прохрипел Северус. — Они знали, на что идут. Я делал всё возможное.

Грим не ответил. Просто посмотрел. И этот взгляд был страшнее, чем крик. Он не осуждал. Не упрекал. Это был взгляд того, кто знает, как именно пахнет предательство. Как кровь, которую не видно, въедается в шерсть.

— Я спас десятки, — прошептал Снейп. — Целые семьи. Мог бы сдать штаб. Убить Поттера.

— И ты действительно думаешь, что это уравновесило чашу? — спросил Грим.

Северус молчал. Он хотел бы соврать. Хотел бы сказать «да». Что его ошибки были частью плана. Что они были неизбежны. Что он просто один человек, а не чья-то совесть. Но перед ним сидел тот, кто умер, предав.

Аврор, ушедший к врагу. Поверивший, что убивает ради спасения. И погибший, не успев выбрать сторону.

Грим был отражением. Не будущего. Прошлого. Одной из возможных судеб. Кота, который когда-то был человеком. Человека, который когда-то дал клятву, а потом сломал её.

И теперь — сидел в этом Доме, между мирами, показывая другим: как всё заканчивается.

Когда играешь на два фронта. Когда веришь, что умнее боли. Когда льёшь кровь — и пытаешься забыть.

Шорох. Тихий, как стёртая запись. То ли шелест бумаги, то ли шепот давно мёртвых. Он едва уловим, но неотвязен, как зуд под кожей. Снейп снова здесь. В этом безвременьи, где всё крутится, перематывается, вспоминается и проживается так, словно он — запись на старом плёночном плеере. Кассета, которую прокручивают пальцами, чтобы прослушать ещё раз. И ещё. До тех пор, пока лента не истончится от боли.

Комната — штаб Ордена. Он узнаёт её с первого вдоха: запах пыли, запертых зельевых бутылей в углу, плесени, въевшейся в камень. И тепло. Тот род безличного тепла, который бывает только в местах, где слишком часто совещаются о смертях. Там, где пот со лба вытирают не платком, а чужим приговором.

Он стоит в углу, в тени, почти не дыша. Как и прежде — наблюдатель. Тень в тенях. Только теперь он не часть декора, а сломанный кинопроектор, снова и снова прожигающий один и тот же кадр.

Минерва стоит у стола, её пальцы — спички, готовые вспыхнуть. Она не смотрит на Муди, но говорит резко, на грани крика.

— Кто-то слил маршрут. Опять. Вторая группа не дошла. Они не должны были знать. Никто не должен был знать.

— Знал кто-то из своих, — глухо отвечает Муди. Его голос — как лопата, врезающаяся в мерзлую землю. — Кто-то, кому мы верили.

— Нет, — Минерва отступает на шаг, будто ударилась об мысль. — Нет, мы уже проверяли всех. По сто раз. С веритасерумом. С проклятиями. Даже с...

— Даже с доверием, — перебивает Муди. — А оно, как оказалось, слабее страха.

Снейп ощущает, как внутри начинает скручиваться что-то тягучее, вязкое. Как будто в желудок налили зелье стыда — густое, тёмное, с металлическим привкусом. Оно поднимается к рёбрам, впивается под них иглами. Так не жалят укусы. Так болят только мысли, которые наконец-то осознали, что именно ты сделал.

Он не дышит. Вряд ли может. Каждое слово Минервы бьёт по тем местам, где раньше была гордость, самоуважение, иллюзия контроля. Она произносит «крот» — как проклятие. Как диагноз. А Муди — чётко, с нажимом — говорит:

— Он среди нас. Кто-то из наших — и он по-прежнему с нами.

И тишина, которая после — она звенит. Не просто пустота между словами, а приговор. Снейп чувствует, что снова — там, в том моменте. В том решении. Когда он думал, что сможет соврать ещё раз. Промолчать. Передать лишь чуть-чуть. Задержать информацию на сутки. Час. Что изменится?

Теперь он знает.

Теперь ему дают шанс.

Сцена гаснет. Вздох — и всё крутится назад, как плёнка. Мир дрожит, ломается в бликах, рвётся, будто старые слайды. Всё уходит — голоса, лица, запахи — и вот он снова в том дне.

В том самом дне.

День, когда он должен был пойти к Дамблдору и соврать.

Но не идёт.

Не лжёт.

И говорит.

В первый раз за всё это — по-настоящему говорит.

— Они готовят засаду, — глухо произносит он, стоя перед директором, чьё лицо затенено полупрозрачным светом. — В Девоншире. Их цель — резервная группа. Там будет семья. И двое несовершеннолетних.

Он думает, что сейчас Дамблдор посмотрит на него так, как смотрел всегда — с тихим осуждением, прикрытым пониманием. С тем мрачным «я знаю, что ты чудовище, но я выбрал тебя».

Но вместо этого — короткий, ясный кивок.

— Ты сделал правильный выбор, Северус.

И в этот момент Снейп чувствует — только в этот раз всё иначе.

Дамблдор действует быстрее. Людей предупреждают. Операция срывается. На полях никто не погибает. Дом не сгорает. Мальчик с каштановыми волосами, которому едва исполнилось девять, не видит, как горит его мать.

Он жив. Один из немногих. И всё потому, что Снейп сказал правду на день раньше.

Проклятый, маленький день.

Один. Единственный. А значит — всё было возможно.

Он остаётся на ступенях штаба один. Ночь медленно заваливается на плечи. Тени становятся длиннее. Стекло в окнах дрожит от ветра. И тогда он слышит мягкий топот.

Поворачивает голову.

Грим. Всё тот же. Но не совсем.

Его ухо больше не разорвано.

Оно целое. Чистое. Симметричное. Как будто всё то, что было — больше не было. Он идёт медленно, без угрозы. Без вины. И взгляд у него не осуждающий. Он просто смотрит — внимательно, тихо. И, может быть, с намёком на… уважение?

Снейп делает шаг — хочет что-то сказать. Слова готовы сорваться с губ: «Почему?», «Зачем ты…?», «Ты ведь знал, чем я был». Но не успевает.

Грим не прощается.

Просто сворачивает за угол, исчезая между деревьев. И больше не появляется.

А Снейп остаётся. Один.