Человек, который хотел быть услышанным (гет)

Подземелья Хогвартса.

Северус вернулся поздно.

Коридоры замка были пусты, как всегда после отбоя. Древние, ровесники самой школы, факелы мерцали на каменных стенах, отбрасывая на такой же каменный пол длинные тени, которые, извиваясь подобно змеям, сопровождали декана Слизерина до самых его покоев, будто замок знал — его обитатель устал и не только телом, но и душой.

Он прикоснулся к двери, тенью скользнул в покои и с тихим щелчком отгородился от окружающего мира. На автопилоте провёл ладонью по краю дверной рамы — установил обереги и следилки. А дальше что? А ничего. Его встретила его вечная спутница — тишина, разбавляемая приглушённым треском вспыхнувших в камине поленьев.

Северус вяло сбросил мантию с плеч. Ткань безвольно растеклась по полу. Минутой позже к ней присоединился сюртук.

Пусть лежат. Сегодня ему было всё равно.

Ботинки стянул с усилием — ноги ныли от долгого дня, проведённого в беготне по школе и выслуживании перед одним сумасшедшим, называющим себя лордом.

Шейный платок ослабил не глядя. Носки уничтожил взмахом руки. Каменный пол блаженно прильнул к разгоряченным ступням. Запонки вернулись на свое место — чайное блюдце (одна из немногих вещей его матери, которая дожила до наших дней и которую он забрал из Тупика, когда нанялся профессором в Хогвартс) на книжной полке. Закатал рукава рубашки, расстегнул пару верхних пуговиц. Тяжело, но облегченно вздохнул.

Движения механические. Привычные. Как будто каждый вечер повторял один и тот же ритуал, хотя почему «как будто», так оно и было за редкими отличиями.

Прошел к бару, налил себе виски. Глотнул. Закрыл глаза. Обжёг рот. Потом пустой желудок. За ужином кусок в горло не лез.

Тяжело — нет, не опустился, а не изящно, не красиво, не по-слизерински изысканно плюхнулся в кресло, вытянул гудящие ноги, откинул голову на спинку и закрыл глаза. Перед внутренним взором снова всплыл их с Люциусом последний разговор.

Впервые за много лет тот выглядел и говорил как человек, который уже начал терять себя. Или, возможно, вновь обрёл ту часть, которую всегда ненавидел в себе.

— Мы должны быть готовы, — твердил он дрожащим голосом. — Он хочет, чтобы мы снова служили ему, и мы должны… Должны…

И в этом «должны» слышалось что-то больное. Что-то, что не имело ничего общего с преданностью, но имело с желанием быть замеченным. Одобрённым. Извращённо любимым, а потому живым.

Северус тогда ничего не ответил. Только медленно кивнул, как будто соглашаясь с другом, хотя на самом деле подумал: «Он скоро перестанет быть собой».

Люциус Малфой — великий стратег, холодный манипулятор, мастер игры — стал рабом воспоминаний и страхов, доведших его до Азкабана. И то, что в нем не успел сломать Волан-де-Морт, наверняка доломает тюрьма и ее стражи.

Северус отхлебнул ещё виски. Тепло вновь разлилось по венам, но не согрело.

— Война на пороге, — пробормотал он, глядя в потолок. — Или, может, она никогда с него и не сходила…

Его взгляд упал на стол, заваленный бумагами. Где-то под ними в потайном ящике, встроенном в столешницу, был спрятан когда-то подаренный ему блокнот, давно ставший его личным дневником. Он не открывал его уже как неделю, не мог найти в себе ни физических, ни моральных сил для откровенных разговоров по душам, но сегодня он собирался это исправить. Мысли переполняли его и давили на душевный клапан, грозя ему нервным срывом, который он никак не мог допустить.

Северус плеснул в бокал еще порцию виски и провёл рукой по лицу.

— Это становится опасно, — произнёс он и, встав, подошёл к фальш-окну. Ночь была тёмной, но не спокойной. Даже воздух казался наполненным ожиданием. — Я больше не твой, — он неосознанно коснулся метки, — больше не твой.

В один глоток опустошив толстостенный бокал и с гулким стуком поставив его на подоконник, Северус направился к столу, медленно выдвинул стул, уселся и, небрежно взмахнув рукой, достал из-под груды проверенных и нет домашних работ потёртый кожаный дневник, приготовил перо и попытался собраться с мыслями.

Не отрывая взгляда от пляшущего в камине огня, Северус машинально раскрыл его на первой чистой странице. Его пальцы слегка задрожали — не от напряженности прошедшего дня или страха Люциуса, без спроса поселившегося у него под ребрами и с того самого дня отказывающегося его покидать, нет. Северус еще не понимал, что конкретно, но за неделю что-то явно изменилось. На него резко, как сошедшая лавина, накатило осознание — он не первый, кто сегодня касался этого блокнота.

Перо зависло над листом. Животное чутье, мертвой хваткой вцепившееся в его легкие, пытающиеся орать, но выдыхающие лишь странно хриплое: «ОПАСНОСТЬ!», боролось в Северусе с желанием, жизненной необходимостью продолжить доверять хоть кому-то, чему-то в своей никчемной жизни.

Он закрыл глаза, собираясь с мыслями. О Тёмном Лорде. О Люциусе. О Дамблдоре. О Поттере и его дружках. О юных слизеринцах, которых он должен сберечь, но не сможет. О долбанной язве желудка, которая не дает ему нормально питаться, а он и так никогда не блистал упитанностью.

Вдруг что-то, возможно, проведение, словно шлепнуло его по затылку, и он открыл глаза — ровно в тот момент, когда блокнот ожил.

Буквы появлялись на странице, будто их писала невидимая рука. Медленно, буква за буквой, проступили слова:

19 сентября 1996.

Это был чудесный день…

Северус замер. Сердце пропустило удар. Спину окатило волной холодного пота. Волосы на затылке встали дыбом.

— Это невозможно, — прошептал он, но голос его звучал неуверенно даже для него самого.

Он с первого взгляда узнал этот почерк. Чистый. Четкий. Назойливо бесячий своей правильностью.

Грейнджер.

— Какого хрена…

Перо в руке задрожало. Северус почувствовал, как что-то внутри оборвалось и рухнуло в пятки. Как будто дверь, которую он годами держал запертой на все замки, вдруг начала отчаянно трещать под чьими-то ударами. На месте его удержала только неимоверная сила воли и отточенная годами шпионажа окклюменция.

Всё, что он себе позволил, — это лихорадочно пролистал страницы своего дневника.

Годы размышлений. Заметки о зельях. Мысли о Дамблдоре и Лорде. Сокровенные строки о прошлом. Надежды на невозможное будущее. Мысли о самой Грейнджер. То, чего он себе не позволял произносить вслух.

Она это видела?

Каждое слово, которое он написал, — каждая мысль, каждый тяжелый вздох, каждый стон боли — теперь могли оказаться в руках подружки Поттера.

— Блядь!!!

Северус швырнул дневник на стол, будто тот обжег его, с такой силой, что кипа разбросанных по нему бумаг взметнулась в воздух и рассыпалась по полу с театральностью маггловской мелодрамы. Наконец выйдя из себя и вскочив на ноги, он, как раненый зверь, несколько минут метался по комнате, вцепившись пальцами в сальные черные волосы и до крови прикусив внутреннюю сторону щеки. Пару минут спустя, а возможно, и не пару, Северус остановился в полушаге и в попытке выплеснуть переполняющие его через край эмоции с размаха ударил кулаком в стену, после чего мысленно досчитал до десяти и, шумно выдохнув через нос, вернулся к столу. Дневник спокойно лежал там, где он его оставил, и смотрел на него, будто издевательски улыбаясь.

— Это нельзя так оставлять. Это опасно. Это… слишком личное.

Резким движением он схватил блокнот и направился к камину.

Пламя ждало. Одно движение — и всё исчезнет.

Но…

Северус замер. Пальцы побелели от напряжения, но так и не разжались.

Что-то внутри него отчаянно сопротивлялось. Не просто инстинкт выживания. Не просто страх быть раскрытым.

Нет, это была глубоко укоренившаяся и тщательно скрываемая даже от самого себя боль — боль от мысли, что он должен уничтожить единственный подарок, который ему когда-либо делали не из страха, корысти или необходимости. Боль от того, что его опять вынуждают отказаться от чего-то важного, чего-то, ставшего ему дорогим, родным.

Северус почувствовал себя Миллиганом, про которого когда-то давно читал. Его сознание словно разрывалось на части, и каждая из них хотела, нет, требовала, чтобы он принял нужное именно ей решение.

— Я должен уничтожить его. Я не могу позволить ей узнать обо всем. Не таким образом. Не сейчас.

— Но… но, если она уже начала писать… а Альбус еще не прорывается через камин… то, возможно, она не знает о связи… — рассуждала часть, отвечающая за логику.

— Нет! Нет и нет! Это исключено. Ты сошел с ума, если серьезно обдумываешь эту возможность, — цинично рычал привычный всем окружающим профессор Снейп.

— А если она будет и дальше писать, то, возможно… я смогу просто… наблюдать. Убедиться, что она ничего не поняла. Или… наоборот, поняла слишком много. Смогу присматривать за троицей со стороны, для их же блага, — шептала слабым голосом надежда.

— Ты слабый ничтожный ублюдок, Снейп, — прошипел Северус себе сквозь плотно сжатые зубы, но блокнот все же вернул на место. В тайник. Туда, где он хранился годами.

* * *

Часы пробили три часа ночи, когда Северус, чувствуя себя побежденным и выжатым, как лимон, покинул гостиную и медленно прошел в спальню. Комната встретила его гробовым холодом и такой же тишиной. Ледяной каменный пол обжег босые ноги. Маленький камин он разжигать не стал — слишком много света, слишком мало желания притворяться, что он контролирует происходящее.

Он разделся, безразлично бросил одежду на стул так, как будто она больше ему никогда не понадобится, и, бросив быстрый взгляд на открытую дверь ванной, забрался в постель. Но не для сна, он все равно не смог бы уснуть, это было ясно с самого начала.

Мысли роились в его голове, как пчёлы вокруг разоренного улья.

Грейнджер. Дневник. Дневник. Грейнджер. Дневник и чертова Гермиона Грейнджер.

— Почему именно я? — прошептал он в темноту, обращаясь ни к кому конкретно. Возможно, к ночному Хогвартсу, который никогда ему не отвечал, но всегда внимательно его слушал?

Северус, та его часть, которая была всего лишь человеком из плоти и крови, без железного стержня в заднице (таким был профессор, Мастер зельеварения и Пожиратель Смерти Северус Тобиас Снейп), проклинал себя за слабость, но вновь и вновь прокручивал в голове нафантазированные им же картинки: Грейнджер, склонившаяся над страницами блокнота, держит в руках его записи, как будто это не просто заметки о зельях и откровенные мысли несчастного человека, а священные писания. Он представлял себе, как её глаза загораются, как будто она нашла ключ от пресловутого ящика Пандоры.

И он до зубного скрежета ненавидел себя за то, что это ему нравилась эта его фантазия, нравилась так, что вариант «Грейнджер открывает блокнот, находит записи, узнает его почерк и бежит сдавать его своим дружкам» он даже не рассматривал.

Нет, всё было даже хуже — эта фантазия его будоражила, возбуждала.

Не в физическом смысле, конечно. Но в том, что кто-то, умная, мудрая не по годам и, что важно, совершеннолетняя девушка (весь педагогический состав за завтраком гудел о том, что умница Грейнджер отмечает семнадцатилетие), сможет, если ему чертовски повезет — а ему никогда не везло, — заглянуть за его «обложку» и хотя бы ознакомится вкратце с его содержанием. Его извращенно грела мысль, что он больше не будет один вариться в котле своей проклятой кем-то всевышним жизни, что кто-то пусть и против своей воли (против ли?) окажется с ним в одной упряжке. Что если он правильно разыграет карты, то Альбус ничего не узнает или спустит всё на тормозах, как обычно, когда дело касается его драгоценного Поттера.

Сначала Северус перевернулся на один бок, потом на другой, затем обратно на спину, подтянул одеяло повыше, потом отбросил его в сторону. Разбитые костяшки пальцев ныли. Подушка была то слишком жёсткой, то слишком мягкой, то вообще была лишним предметом в его холостяцкой спальне — сон упорно не шел, и Северуса окатило новой волной ненависти к себе и своей жалкой жизни.

— Она не должна узнать больше, чем уже знает, — пробормотал он, но в глубине души, если быть честным, сам себе не поверил. Если она прочтет его записи, не останется ничего, чего бы она не узнала. — Я буду следить за ней. За каждым её шагом. Каждым словом, каждым взглядом. Каждой новой записью в дневнике.

Его воспаленный разум тут же принялся составлять план:

✦ Она обожает книги, значит, надо усилить чары наблюдения в библиотеке. Заодно самому поискать информацию о дневниках.

✦ Проверить, нет ли других артефактов, с ними связанных.

✦ Убедиться, что они не попадут в руки девчонке.

✦ Следить за каждым шагом ее горе-дружков и поведением Альбуса.

✦ А если она начнёт задавать вопросы, которые ей не следует задавать…

И тут его мысль, с визгом затормозив, разбилась о стену логики.

Потому что он не знал, что тогда делать.

Стереть ей память? Попытаться успокоить? Признаться? В чем? И кому? Ей или Альбусу?

Эти мысли вызывали почти физическое отвращение.

Северус сгреб в охапку подушку, снова перевернулся, теперь уже на живот, и уткнулся лицом в холодную ткань. Его рука вытянулась, нащупывая место рядом с собой — автоматически, по старой школьной привычке. Но там, как и всю его жизнь, не считая «замечательных» первых школьных лет, было пусто.

Еще несколько часов он проворочался, буравя взглядом бездонных черных глаз потолок, который в темноте казался входом в другой мир. Мир, в который он не готов был войти.

И так, без единой минуты сна, он переждал, просуществовал еще одну ночь.

Утро пришло одно, где-то по дороге потеряв милосердие.

Северус поднялся с постели потому, что его тело, истощённое и разбитое, не могло больше оставаться в лежачем положении. Он встал с кровати, подобно дряхлому старику, суставы которого ныли, голова раскалывалась, а глаза горели от недосыпа и раздражения. Принял душ, не чувствуя температуры воды. Доносящийся из гостиной до его чуткого обоняния запах кофе звучал как насмешка. Он не хотел пить, не хотел есть. Он не хотел говорить. Он не хотел покидать своих покоев, не хотел видеть никого — особенно ту, которая стала его новой проблемой номер один.

Но сегодня, впрочем, как и вчера, и завтра, и через неделю, он не мог позволить себе такую роскошь, как потакание своим желаниям. Сегодня был один из тех дней, когда всё в его жизни снова должно было измениться. Когда взгляды будут брошены, слова будут сказаны, границы — нарушены.

Войдя в гостиную, Северус накинул на плечи почищенную Динки мантию, залечил разбитые костяшки пальцев, провёл рукой по еще слегка влажным волосам — бесполезный жест, но он хотя бы создавал видимость порядка — и направился в Большой зал.

* * *

Его лицо было маской. Холодной, бесстрастной. Как обычно. Но внутри он горел. От усталости. От страха. От чего-то, чему так и не смог дать названия.

Первым, кого он увидел, войдя в зал, естественно, — ему никогда не везло, — была Гермиона Грейнджер.

Она сидела за гриффиндорским столом, погружённая в чтение. Из лежащей рядом с ней сумки торчал его — нет, его, его дневник лежал у него в кармане, — торчал угол ее блокнота.

Разумеется.

* * *

Всю следующую неделю — в коридорах, в классе зельеварения, в Большом зале и на пришкольной территории — Северус внимательно наблюдал за Гермионой.

Ждал реакции. Намёка. Слова. Одного единственного неверного взгляда.

Проклятия или благословения.

Но Грейнджер ничем себя не выдавала. Разве что выглядела немного задумчивой, но не более того.

С той самой ночи она не написала в блокноте больше ни слова, но Северус, не привыкший оставлять что-то на самотек, решил, что продолжит наблюдать.

— Возможно, Поттер опять во что-то влип и она занята им и потому ещё ничего не заметила, — пробормотал он однажды вечером сидя перед своим камином.

Он будет осторожен. И, возможно, только возможно, однажды напишет что-то первым.

Не для того, чтобы открыться ей, нет, для того, чтобы проверить — сможет ли она открыться, довериться ему и сможет ли он помочь ей выжить в грядущей войне.

Он чертовски устал быть шпионом.

Он больше не мог быть только бездушным преподавателем, молча провожающим своих учеников в последний путь. Он хотел спасти хоть кого-то, а Грейнджер как никто была достойна жизни. За Поттера боролся целый Орден Феникса во главе с самим великим Альбусом Дамблдором, за Уизли в любой момент стеной встанет целый клан таких же, как он, рыжеволосых чистокровных волшебников… Драко… Что говорить о младшем Малфое, да, его отец адски облажался, но у него была Цисси. У гениальной же магглорожденной была мишень на груди, и не было никого, кто прикрыл бы ее собой.

Он — человек, который хотел быть услышанным. Хотя бы раз в своей проклятой жизни.

И если для того, чтобы его услышали, поняли, что он живой из плоти и крови, такой же, как все, слабый человек, нужно впустить в свою жизнь всезнайку Грейнджер — так тому и быть.

❴✠❵━━━━⊶⊰⌘⊱⊶━━━━❴✠❵