Изменница (гет)

После празднования Дня Победы Гермиона с головой погрузилась в привычную и такую любимую среду — учёбу. Все свои силы она направила на подготовку к экзаменам и в результате поступила в самый престижный магический университет Англии — на факультет права. Её гордость не знала границ: она добилась этого без чьей-либо помощи, исключительно благодаря собственным знаниям и блестящим результатам. В отличие от своих лучших друзей, Гарри и Рона, которых приняли в Академию авроров без единого экзамена. Парни были в восторге: Гарри до сих пор испытывал ужас при мысли о зельях, а Рон вообще считал экзамены бессмысленной тратой времени.

Гермиона не разделяла их восторга. Такой подход казался ей несправедливым — ведь другие студенты проходили через долгие часы подготовки, волнения, ночные конспекты… Но она сдерживала себя. Последние месяцы научили её терпимости. Она стала менее категоричной, старалась не судить людей строго. Собственные ошибки показали: каждый может оступиться, и у каждого есть своё «почему».

Университет казался новым миром, и Гермиона понимала: теперь её жизнь изменится. Но насколько сильно — она не предполагала. Одним из первых сюрпризов стал Драко Малфой — её сокурсник. И он был совсем не тем, каким она его запомнила. С первых дней занятий старенький профессор отметил его успехи, ставя в пример всей группе. Малфой сдал вступительные экзамены без единой ошибки — результат, достойный восхищения. Особенно если учитывать, что бывших Пожирателей проверяли строже всех: задавали каверзные вопросы, пытались подловить, лишний раз унизить. А при экзаменовании героев, наоборот, часто закрывали глаза на неточности и ошибочные суждения.

Это произвело на Гермиону впечатление. Она всегда ценила знания, а здесь увидела, как тяжёлым трудом Драко доказывает: он достоин второго шанса. Но, увы, его старания не спасли от враждебности: почти все обходили Малфоя стороной, за спиной называли преступником, кривились, едва он заходил в аудиторию. В то время как к Гермионе тянулись, улыбались, льстили. Однако эти улыбки раздражали её — в них не было искренности. Люди видели в ней только одну роль — девочку из Золотого Трио. Гермиону — настоящую, с её мыслями, сомнениями, мечтами — видеть никто не хотел.

Но самым удивительным стало поведение самого Малфоя. В первый же день он подошёл и, едва заметно опуская взгляд, извинился за всё, что было в Хогвартсе. Без пафоса, без оправданий. Просто и по-настоящему. А дальше — он не конфликтовал, не цеплялся к другим, внимательно слушал лекции, аккуратно вёл конспекты. Она заметила, как он меняется. Постепенно между ними установилось молчаливое товарищество: сначала они просто садились рядом, потом начали обмениваться записями, обсуждать лекции, а затем разговоры стали выходить за рамки учебных тем. У них оказалось много общего — и общее прошлое, и схожие взгляды на многие вещи. Они вспоминали события войны с разных сторон и с удивлением понимали: больше не враги.

С немалым удивлением Гермиона обнаружила, что Драко вовсе не был тем замкнутым одиночкой, каким ей всегда казался. В действительности, у него с детства была крепкая компания друзей, с кем он рос и учился: Тео, Блейз, Крэбб, Гойл, Алисия и Пэнси. Они были не просто однокурсниками по Слизерину — они были семьёй, спаянной годами общего прошлого.

Крэбб и Гойл, к прискорбию, никогда не блистали умом. Они были простодушны, наивны и, казалось, попадание их на факультет, славящийся хитростью и амбициями, было какой-то странной случайностью. Но в их искренности и преданности было что-то трогательное. В компании они были надёжными исполнителями, людьми действия, и за это их уважали — даже если потешались над их ограниченным кругозором.

Драко, как поняла Гермиона, держался рядом с ними не только из-за статуса или необходимости защиты. Он искренне заботился о них. Старался оберегать, не дать совершить очередную глупость. Он чувствовал за них ответственность. Особенно за Крэбба. Гермиона сжалась внутри, когда услышала, как Драко с тихой горечью говорил, что считает себя виноватым в его смерти. Если бы только тогда смог остановить друга… Если бы не позволил вызвать Адское пламя… Парень бы остался жив.

Теодор Нотт — полная противоположность Крэбба и Гойла. Сдержанный, вдумчивый, почти всегда немногословный, он был мозгом этой разношёрстной компании. Прирождённый аналитик, он часто охлаждал пыл Драко и приземлял чересчур фантазийные планы Забини. Гермиона даже улыбнулась: это немного напоминало её собственную роль рядом с Гарри и Роном.

Практически с первых дней учёбы к ним присоединился Блейз Забини — живой, остроумный, истинный слизеринец до кончиков пальцев. Он был умëн, хитëр и умел лавировать между людьми, как рыба в воде. Но, в отличие от большинства учеников своего факультета, Забини обладал удивительным оптимизмом и лёгкостью. С ним было весело, и он знал, как завоевать расположение даже самых замкнутых людей. Он не строил из себя героя, но умел быть нужным и приятным. Удивительное сочетание.

Не меньшим открытием для Гермионы стала и Алисия Беннет. В Хогвартсе она не особенно бросалась в глаза — тихая, сдержанная полукровка, которая держалась в тени, не стремясь к вниманию. И всё же в ней было что-то особенное. Гермиону особенно удивило то, что Алисия была крестницей самого Люциуса Малфоя. Драко не скрывал своей гордости за эту дружбу — в его голосе звучало искреннее тепло, когда он говорил о ней

У Алисии был редкий дар — она умела располагать к себе людей без единого усилия. Никаких уловок, лестных улыбок или хитроумных слов — просто мягкое, почти незаметное обаяние, доброжелательная сдержанность и умение слушать. Драко рассказывал о ней без излишней сентиментальности, но за каждым словом сквозила ностальгия, нежность… и, возможно, нечто большее. Гермиона слушала — и невольно ощущала укол зависти. В этом голосе было не просто восхищение — это была утрата. Алисия стала эмоциональным центром их компании — той, кто соединял, уравновешивал, умиротворял. Теперь её не хватало.

Алисия уехала в Китай продолжать обучение — и, по словам Драко, именно там ей действительно было интересно. Это удивляло: полукровка, крестница Малфоя, девочка из «низшей» магической прослойки — и вдруг такая глубокая, сложная личность, по-настоящему значимая для всех, кто её знал.

Почти все его друзья теперь жили за границей. Блейз уехал в Италию к родственникам. Панси — сбежала в Париж, сказав, что «не может больше дышать этим воздухом». Кто-то искал новое начало. Кто-то — попытку забыться.

А Драко остался.

Формально он был не один: Тео и Гойл тоже жили в Лондоне. Но, в отличие от ярких и деятельных Блейза, Алисии и Панси, эти двое почти не выходили на связь. Теодор после смерти отца целиком погрузился в дела рода, осваиваясь с ролью главы семейства. А Грегори… Грегори до сих пор не справился с потерей лучшего друга. Прошло несколько лет, но смерть Крэбба словно застыла в его глазах.

Гермиону искренне поразило то, как много в Драко Малфое она не знала — или не хотела замечать раньше. Изначально её желание общаться с ним возникло почти из жалости: она видела, как одногруппники презрительно на него косятся, как в коридоре перед ним будто бы невидимо расступается толпа. Это казалось ей несправедливым. Люди меняются, а он явно пытался — и она решила, что просто будет рядом. Чтобы уравновесить весы. Чтобы кто-то один не отворачивался.

Но со временем это «просто рядом» стало чем-то большим. Он оказался внимательным, умным собеседником, гораздо ближе ей по духу, чем Гарри и Рон. Те, как и раньше, мало интересовались учебой — а если и интересовались, то, скорее, из практических соображений, не из любви к знаниям. С ними ей всегда приходилось быть «мамочкой» — направлять, объяснять, подталкивать. С Драко всё было иначе: он не только сам углублялся в сложные темы, но и объяснял непонятное так чётко и ясно, что даже запутанные термины сразу становились простыми. Он не демонстрировал превосходство — наоборот, был терпелив и точен.

Когда она узнала, что помимо основной учёбы Драко ещё и обучается в Академии Колдомедицины — и не просто для галочки, а с весьма высокими баллами — Гермиона была потрясена. Это говорило не просто о трудолюбии, а о по-настоящему широком кругозоре, о стремлении понимать магию глубже, чем предписано учебной программой.

— Ты читала книгу, подаренную отцом? — однажды спросил он.

— Нет.

— А зря, возможно, на многие вещи ты сможешь посмотреть иначе.

Он заинтриговал, Гермиона была уверена, что там ничего интересного. Но дабы аргументировать эт, ей нужно было её прочесть.

Книга была древняя, с пожелтевшими страницами и витиеватыми заклинаниями, но содержание... оно буквально перевернуло всё её представление о магическом обществе. Она впервые увидела другую перспективу — не ту, что преподавали в Хогвартсе, а старую, архаичную, обрядовую. В этой системе «чистокровие» не было вопросом гордости — это была прежде всего обязанность. У чистокровных семейств были определённые магические функции: ритуалы, охрана завес, стабилизация магических потоков, защита от существ с другого плана. Это не были пустые титулы, а, скорее, священные долги.

Полукровки тоже могли исполнять эти ритуалы, но ценой гораздо большего напряжения. А маглорожденные, как объяснялось в книге, часто рождались от двух сквибов — и были не менее важны, так как обеспечивали обновление крови и развитие магии в новом направлении.

Однако дальше текст становился всё более мрачным: там, где речь шла о «грязнокровках», уже ощущалась агрессия. Не как биологическое определение, а как обвинение: тех, кто не просто родился от маглов, а сознательно пытается изменить саму структуру магического мира — уничтожить устои, отказаться от обрядов, ввести «свои» представления. Её попытка освободить домовых эльфов в книге рассматривалась, как проявление опасного неведения: мол, домовые эльфы существуют в симбиозе с магией рода, с энергией дома, и их «освобождение» не приносит свободу, а, наоборот, ведёт к безумию, потому что они теряют свою магическую основу.

Гермиона с трудом оторвалась от последних страниц. Её трясло. Ей было больно и стыдно. Как будто кто-то приоткрыл дверь в мир, о котором она даже не подозревала. И в этом мире она сама — не герой, а невежественный ребёнок, пытающийся переписать древние тексты, не зная языка, на котором они были написаны.

Она попыталась обсудить это с Роном.

— Это всего лишь книга, Гермиона! — резко сказал он, даже не дослушав. — Написанная Малфоями для таких, как они.

— Это исторический трактат, Рон, — спокойно ответила она. — Там почти нет оценок, только факты. И если бы ты прочитал...

— Я не собираюсь читать ерунду, которую мне подсовывает Малфой, ясно? — взорвался он. — Как ты вообще можешь слушать его? Всё это «обязанности перед магией», «чистая кровь» — да это же завуалированная пропаганда, и ты это прекрасно знаешь!

— Нет, не знаю! — воскликнула она. — Потому что я только сейчас поняла, как мало нам объясняли. Мы всё время боролись с тьмой, но никто не объяснял, что в ней есть структура. Свои правила. Логика!

— Логика?! — Рон чуть не уронил чашку. — Гермиона, ты что, всерьёз считаешь, что то, как они называли тебя… грязнокровкой, можно оправдать какими-то древними обязанностями?!

Её лицо побледнело, но голос остался твёрдым.

— Я не оправдываю. Но теперь я понимаю, откуда это пошло. И я хочу знать больше. Разобраться, а не просто отвергать.

— Ты хочешь знать больше, потому что Малфой стал тебе интересен, да? — бросил он с ядом. — Он тебе теперь «ближе», чем мы с Гарри?

Слова ударили сильно. Потому что в них было зерно правды.

Гермиона встала, опустила взгляд.

Больше разговаривать на эту тему с ним она не решалась.

Сессия всегда подкрадывается незаметно — словно заклятие, медленно накрывающее с головой. И для Гермионы с Драко она не стала исключением. К концу декабря они уже по-настоящему сдружились, а потому решили готовиться вместе: так проще, спокойнее, да и эффективнее — они дополняли друг друга.

Огромный объём материала, который необходимо было усвоить, вызывал депрессию даже у Гермионы, обожавшей учёбу. Она злилась, путалась в терминах, жаловалась на бессонницу и время от времени стучала головой по столу — просто чтобы «перезагрузиться». Усугублял всё это Рон, который требовал внимания, хандрил, злился, ревновал и всё чаще упрекал её в том, что она, по его словам, «уже и спит с этими чёртовыми книжками».

Гермиону это возмущало: Рон сам совершенно не готовился к экзаменам в Аврорате и вёл себя так, будто учеба — это досадная деталь, а не серьёзный этап жизни. Поэтому всё чаще она старалась сбежать от напряжённых разговоров и глухих упрёков — и находила спасение в тихом, разумном ритме подготовки с Драко.

У него таких проблем не было. Наоборот — он сам предложил заниматься у него, ведь в академической библиотеке было слишком шумно, а обсуждать накопившиеся вопросы вслух там мешали даже шёпотом. К тому же, он сдавал две сессии сразу — юридическую и медицинскую, — и подходил к делу с привычной для него сосредоточенностью и тщательностью. Гермиону восхищала его способность не теряться в этом потоке знаний: он с лёгкостью переходил от формулировок статей к составу лечебных зелий, от трактовки судебных прецедентов к свойствам мандрагоры.

Они занимались часами. Ближе к полуночи у Гермионы уже звенело в ушах, а виски стягивало тугим обручем. Они оба выпили по нескольку обезболивающих зелий, сваренных Драко — и на удивление эффективных. До её прихода он как раз тренировался: в Колдомедицинской академии его ждал ещё и зачёт по практическому зельеварению, и он не хотел терять ни минуты.

В комнате стояла полутемнота, книги были раскрыты в хаотичном порядке, перья валялись меж строк, рядом остывал забытый кофе с корицей. Гермиона сидела, подперев лоб рукой, стараясь вчитаться в уже четвёртую по счёту редакцию Закона об использовании артефактов в судопроизводстве, когда в библиотеке вдруг отворилась дверь.

Она не сразу поняла, кто вошёл — была слишком уставшей, чтобы поднять голову. Но с едва слышным шелестом мантии и неторопливых шагов в воздухе разлилось ощущение... льда.

— Молодые люди, а вы не собираетесь отдыхать? — раздался знакомый, выверенно спокойный голос. — Мозг, знаете ли, нельзя перегружать излишней информацией.

Гермиона медленно обернулась.

Люциус Малфой стоял в дверях — такой же безупречный, как всегда: светлые волосы убраны назад, в руке трость, на губах тень легкой насмешки. И всё же — даже он в этот поздний час выглядел не столь грозно, как раньше. Или, может, она просто слишком устала, чтобы испугаться.

Драко слегка напрягся, но не поднялся со своего места.

— Отец, у нас завтра экзамен по Истории государства и права зарубежных стран, а послезавтра — Зелья, — напомнил Драко, устало потирая переносицу.

— Тем более, вам необходимо выспаться, — сухо, но с явной заботой отозвался Люциус. — Тинки сообщил, что вы занимаетесь уже больше шести часов. И при этом так ничего и не поели.

Он обвёл их взглядом и с едва заметной усмешкой добавил:

— Мисс Грейнджер, вы ведь ратовали за права домовых эльфов. Почему же тогда позволяете их труду пропадать зря?

Гермиона обернулась. Глаза были покрасневшие, взгляд — вымотанный, на лице застыла смесь растерянности и лёгкого страха. Но она всё же ответила:

— У нас не было времени. Мы ещё не всё выучили. Еда сейчас — это... роскошь.

— Так, — оборвал её Люциус, не повышая голоса. — Я зову Тинки. Он принесёт яблочный пирог. Вы едите. Потом занимаетесь ещё час — и расходитесь. Библиотека в это время должна быть пуста. Приду — проверю.

Он подмигнул и, не дожидаясь ответа, скрылся за дверью, оставив за собой лёгкий запах сандала и дорогого табака.

Когда дверь закрылась, Драко хмыкнул.

— Не понимаю я отца. То «иди учись, продолжай дело семьи», то «иди отдыхай, не перенапрягайся».

— Он просто о тебе заботится, — тихо сказала Гермиона, поджав губы. — Я бы многое отдала за то, чтобы снова почувствовать родительскую заботу.

Она замолчала на секунду и, чуть улыбнувшись, добавила:

— К тому же, он прав. Мы действительно уже ничего не запоминаем. Я чувствую себя... пустой.

— Да, у меня тоже в голове каша, — признал Драко, беря кусочек пирога и с удивлением обнаруживая, что он и правда голоден. Он мельком взглянул на Гермиону, колеблясь, но всё же спросил:

— А что с твоими родителями?

— Я пыталась стереть им память, чтобы спасти. Но неправильно произнесла заклинание. Не смогла вернуть всё назад.

— Попроси отца. Он знает, как обойти почти любое заклинание. Я, кстати, наткнулся на его курсовую, когда искал книгу о Древних цивилизациях. Там целая работа по обратному воздействию заклятия Забвения. Если не хочешь спрашивать сама — скажи, и я сделаю это за тебя. После сессии.

— Ты серьёзно? Он может помочь? — в её глазах вспыхнула надежда, робкая и удивлённая.

— Нет, Грейнджер, я это так, в шутку сказал, — скривился Драко, но потом смягчился. — Конечно, серьёзно.

— Прости. Мне просто до сих пор непривычно, что вы можете... Ну, помогать. Мне. Без выгоды.

— А кто сказал, что без выгоды? — он изобразил серьёзное выражение лица. — Всё ради репутации семьи. Очередной шаг к её восстановлению.

Они оба рассмеялись — устало, но легко.

— Ладно, — сказал он, — последний параграф — и спать.

Первая сессия для Драко и Гермионы закончилась отличными оценками и прекрасным настроением, в то время, как Рона чуть не выгнали из Академии, у него были худшие показатели по всем экзаменам за последние тридцать лет. Но слова Драко заставили её задуматься, и она попросила парня поговорить с отцом по поводу её родителей. Люциус пригласил девушку в Мэнор сразу после их разговора, прекрасно понимая, что от сына ему не отвертеться. Но удача — капризная леди, и в тот день, когда была назначена встреча, Драко срочно вызвали в Академию Колдомедицины. Парень, который должен был проходить практику в Мунго, после третьего семестра отчислился, на него были возложены большие надежды, поэтому Драко, как лучшему студенту первого курса, было предложено поработать за того студента. Драко честь оценил, поэтому попросил отца не отменять встречу и извиниться за него. Так, благодаря уму Драко и отчислению неизвестного студента, случилась очередная встреча Люциуса и Гермионы, которая позволила им узнать друг друга намного лучше.

Сначала Гермиона смущалась находиться с Люциусом наедине. Но он отвлек её темой своей работы, у него была степень Мастера по Тёмным искусствам, и в качестве дипломной работы он взял вполне безобидное заклинание Забвение. Он рассказал девушке, что его можно использовать не только по прямому назначению, но и как пыточное. Он знал всё о его свойствах, ошибках применения и о многом другом. Так что спустя полчаса девушка забыла о смущении и слушала его, открыв рот. Просидели они почти до самой ночи, и за это время девушка узнала много нового. Но так и не рассказала о проблеме своих родителей. Патронус от Рона с «кричалкой» застал их врасплох, поэтому, быстро извинившись, девушка покинула уютную библиотеку Малфой-Мэнора. Встреча с парнем закончилась очередным скандалом и битьëм посуды. Рон начал обвинять её в том, что она совсем зарылась в своих книгах, вон даже с Хорьком подружилась ради этого. Будучи порядочной девушкой, которая никогда не выбирала друзей из-за выгоды, она дала пощечину своему жениху и ушла в свою квартиру. Половину ночи она проплакала. Она не понимала, почему молодой человек так жесток с ней, почему обидел ни за что. Она просто хотела вернуть родителей, поговорить с мамой, обнять отца, снова почувствовать себя маленькой девочкой, которой не надо ничего решать. Она безумно скучала по ним. Но с мыслей о родителях девушка дошла до мыслей о том, кто обещал ей вернуть им память.

Люциус… Он был красивым, девушка могла с уверенностью сказать, что и тело у него что надо. Он был умным, он рассказал ей много интересных вещей, и она была уверена, что ещё расскажет. Он был интересным. Был бы он помладше — она бы обязательно в него влюбилась, а пока она просто восхищалась этим сильным мужчиной. О ночи, которую они провели вместе, Гермиона благоразумно предпочитала не вспоминать.

На следующий день Гермиона чувствовала себя разбитой. Ссора с Роном будто выжала из неё все силы, оставив внутри пустоту и горечь. Она пришла в Малфой-Мэнор опустошённой, с тяжестью в груди, которую не могла ни игнорировать, ни объяснить. Люциус, встретив её с привычной сдержанностью, предложил не тратить времени зря и сразу перейти к делу. Он попросил рассказать, как именно она накладывала заклинание на родителей. А лучше — показать всё в омуте памяти. Так он не упустит ни малейшей детали.

И она показала.

Вода в чаше дрожала, когда сцена ожила перед ними: её дрожащие руки, заклинание, произнесённое неуверенно, почти на автомате, и пустые взгляды самых близких людей. Та секунда, в которой она потеряла родителей.

Когда воспоминание рассеялось, Гермиона уже не могла сдержаться. Первые слёзы катились по щекам молча, но через пару минут её прорвало. Впервые за многие годы она позволила себе быть слабой. У неё началась настоящая истерика — с рыданиями, сбивчивой речью, дрожью во всём теле.

Сквозь слёзы она рассказывала о родителях. О страхе, что никогда не сможет их вернуть. О своей вине. О Роне — беспечном, глупом, равнодушном. О том, как больно быть рядом с человеком, который не понимает, не пытается понять. О том, как страшно быть одной — по-настоящему одной. О том, как она устала быть «сильной Гермионой», мозгом Золотого трио, голосом разума, надёжной опорой для всех и каждого.

А Люциусу она вдруг захотела всё это рассказать. Потому что рядом с ним ей не нужно было притворяться. Он слушал — молча, внимательно, не перебивая. И в нём было то, что она так давно искала — спокойная, взрослая сила. Сдержанное, но надёжное присутствие. Без осуждения. Без жалости. Только тепло, только внимание.

Он видел перед собой не умную и уверенную в себе девушку, не свою бывшую противницу, а растерянную, тонкую, уязвимую душу, которая просто хотела быть услышанной. Хотела быть любимой.

И он не смог удержаться. Осторожно, будто боялся спугнуть, он коснулся её лица, убрал со щеки мокрую прядь — и поцеловал. Это был не страстный, порывистый поцелуй, а мягкий, будто прощение. Прикосновение человека, который не требует, а предлагает.

И Гермиона ответила.

Да, ей было стыдно признаться — даже самой себе — но она действительно этого хотела. Давно. Ей хотелось забыться, уйти от боли, почувствовать, что она кому-то нужна. Не как друг, не как соратник, не как идеал — просто как женщина.

И в тот вечер она позволила себе не думать. Проявила настоящую гриффиндорскую смелость — не на поле битвы, а в любви. Позволила себе почувствовать. Жить. Быть.

Их близость не была похожа на тот случайный, скомканный первый раз, случившийся из усталости и боли. Сейчас всё было иначе: нежно, бережно, глубоко. Она впервые поняла, что значит быть с мужчиной не из долга, не из привычки, не «потому, что так должно быть», а потому, что хочется — каждой клеткой.

Когда она возвращалась домой, в душе царило удивительное спокойствие. Она не жалела. Не боялась. Хотела улыбаться прохожим. Хотела делиться своим светом.

Рон снова устроил сцену. Обвинил её в предательстве, снова вцепился в свои обиды — будто на автомате, будто не умел иначе. Но Гермиона в этот раз не спорила. Она молча выслушала всё — и вдруг, неожиданно даже для себя, просто предложила прогуляться.

Они вышли на улицу. Дул лёгкий ветер, воздух был прохладным и чистым. Лондон сиял огнями, витрины отражались в лужах, и всё казалось нереальным, чуть приподнятым — как во сне. Они шли рядом, не касаясь друг друга, не глядя в глаза. Просто шли. Словно два актёра, уставшие от своих ролей, которые забыли реплики, но не ушли со сцены. И в этой новой тишине впервые за долгое время было спокойно. Не злобно. Не глупо. Просто — тихо.

А потом они разговорились.

Сначала неловко, будто вновь знакомились после долгой разлуки. А потом всё стало проще. Рон поправил ей капюшон, чтобы ветер не трепал волосы. Купил какао на вынос — горячее, сладкое, с корицей. Рассказал что-то смешное про своего напарника по Аврорату, который случайно перепутал зелье бодрости с сывороткой правды и выдал начальству, что не умеет варить ни одного зелья без шпаргалки. Гермиона смеялась — по-настоящему, с голосом, с искорками в глазах. Так, как не смеялась уже давно.

И в ту ночь всё снова будто встало на свои места.

Никаких сложных разговоров. Никаких выяснений. Просто вечер, просто двое, просто какао и влажный асфальт под ногами. Рон не давил, не жаловался, не обвинял. Он был — таким, каким был когда-то: простым, тёплым, с добрыми глазами и неуклюжей заботой, от которой всё внутри становилось мягче.

И тогда Гермиона решила — не думать. Просто позволить себе дышать. Отпустить всё: страх, стыд, боль. Плыть по течению, хотя бы немного, хотя бы ненадолго. Побудь, сказала она себе, просто счастливой. И будь что будет. Жизнь ведь, в конце концов, всё расставит по своим местам.