Грань силы (джен)

Жизнь в тюрьме особым разнообразием не отличалась. И, как и на воле, день начинался с подъёма.

Громкий звуковой сигнал пронёсся по всем камерам.

Уже не спавший Константин разлепил глаза и одновременно с сокамерниками медленно поднялся со своей койки. Голова чуть побаливала, мышцы сковывала вялость, а в ушах ещё несколько секунд держалось эхо «будильника». Самое обычное утро.

Константин вместе со всеми умылся и воспользовался туалетом, роль которого исполняло обычное жестяное ведро. После под внимательным взором охраны состоялся вынос этого самого ведра для опорожнения, а также уборка камеры, включавшая в себя мытьё пола и заправку всех коек. Сильно чище от этого, разумеется, не стало и стать не могло. Константину и остальным даже моющих средств никто не выдал. Только обычная вода да несколько тряпок. Но для галочки процедура уборки была выполнена, и охрана могла об этом гордо отчитаться своему начальству. А довольное начальство — это безусловное благо для всех, чья жизнь от оного зависела.

Чуть позже настало время прогулки. Заключённых вывели в небольшой загончик и почти целый час гоняли в нём по кругу. Останавливаться или уж тем более сидеть никому не позволяли. Раз велено гулять, значит, все будут гулять. Без исключений.

Благо Константина такой расклад вполне устраивал. Как раз таки он физическую активность любил и уважал. А ещё он любил дождь. Особенно мелкий. Такой, под которым можно было долго гулять, чувствуя на лице его капли, и не бояться при этом вымокнуть до нитки. И, на счастье Константина, сегодня шла именно такая морось. Серые небеса опрыскивали землю влагой, и решётка наверху была не в силах её удержать. Сегодняшнее утро стало на редкость удовлетворительным.

И даже типичный завтрак не смог этому ощущению повредить.

Кушали все в своих камерах. Едва прогулка окончилась, заключённых разогнали по местам и выдали всем по порции недоваренной каши с ломтиком давно очерствевшего хлеба. Последний даже сухарём назвать было нельзя. Разгрызать приходилось, будто какую-нибудь кость. Но отвратный вкус немного скрашивали разговоры.

Компанию Константину составляли трое. Лёха Серый, осужденный за тройное убийство, Мехмет — насильник со стажем, и Чупа. Больше всех выделялся последний, ибо, во-первых, единственный имел пускай и не оконченное, но всё же высшее образование, а во-вторых, сидел по исключительно политическим мотивам. Идейный борец с нынешней российской властью. Защитник прав и свобод простых граждан. Революционер, ведущий страну к светлому будущему. В общем, террорист, попытавшийся взорвать одно из региональных управлений Федеральной службы безопасности. Частично удачно.

Болтали сокамерники обо всём и ни о чём сразу.

В основном пересказывали те же истории и шутки, что каждый из них слышал уже по множеству раз. К добру или к худу, но человек конечен. И выражалось это отнюдь не только в весьма ограниченном сроке его бренного существования. Всякий житель земного шара нёс в себе строго ограниченное количество информации. Тому же Константину года в тесной камере было более чем достаточно, чтобы узнать о своих соседях абсолютно всё, что они могли и желали о себе рассказать. А также немного того, о чём рассказывать они не желали.

Предпочтения в еде и женщинах. Обстоятельства первой отсидки, если таковая была. Планы после окончания срока. Контакты на воле. Всё это проговаривалось, проговаривалось и проговаривалось.

Например, Лёха вновь бахвалился тем, как в школе, будучи ещё в седьмом классе, в одиночку «размотал» четверых десятиклассников. И, как и всегда, это можно было бы назвать ложью, если бы не тот факт, что Лёха прямо признавал: сделал он это благодаря сжимаемому в руке кирпичу. Собственно, так Лёха впервые за решётку и попал. Детская колония. Как раз проходил по нижней границе в четырнадцать лет.

Мехмет, опять же, как и всегда, тихо посмеивался над подобным «достижением». Его первое убийство состоялось в десятилетнем возрасте. Это была кровная месть за старшего брата. О произошедшем знал практически весь аул, в котором он тогда проживал, и никто Мехмета не осудил. Напротив, его поддержали и даже хвалили. Кровь смывалась только кровью. Такие уж у них там были порядки.

Чупа в основном помалкивал. Он вообще говорил очень мало. И то лишь тогда, когда его прямо о чём-то спрашивали.

Константин же легко поддерживал любую тему, какую только за завтраком поднимали. Ну и, разумеется, радовал всех своими непревзойдёнными вокальными данными.

— Утро доброе, как я. А я не добрый них*я⁽¹⁾, — напевал он под довольные лица Лёхи и Мехмета. — В зеркале капец еб*ло, но вчера мне было мало. Утро доброе, как я. А я не добрый них*я. В воздухе опять промилле и болезненный делирий.

Вознаградили его за старания вполне приличной долькой копчёной колбасы, что выделил Лёха из последней полученной им передачки.

По окончанию завтрака наступило время работы. Редкое явление для отбывающих наказание в тюрьмах, а не в колониях, но тоже имеющее место быть. Константина распределили в ремонтную бригаду, что должна была покрасить несколько стен в коридорах, а всех трёх его сокамерников отправили на кухню. Везунчики, что тут было ещё сказать.

Следующие несколько часов для Константна прошли в окружении едкого запаха химикатов и целого отряда охраны, что следила за ним и другими «художниками». Один это ироничное название воспринял слишком серьёзно и действительно начал между делом выводить серой краской различные фигуры, надписи и половые органы. Скорее всего, именно за последнее его серией ударов по рёбрам и наказали. Констану и остальным же досталось просто за то, что они своего товарища не остановили. Ну и потому что тихо посмеивались над написанным.

Воспитательные процедуры поводом для прекращения работы, разумеется, не стали, и все дружно продолжили красить как ни в чём не бывало. Во второй половине дня от пропитавшего всё и вся запаха уже откровенно кружилась голова. Кое-кого из заключённых от него даже стошнило. Но дело всё равно требовали довести до конца.

Единственным плюсом в сложившейся ситуации было то, что она подразумевала внеплановую помывку. С прошлой таковой прошло уже три дня, а следующую обещали только через четыре. Так что Константин был очень рад возможности постоять немного под горячим душем. Даже с учётом того, что температура в оном не регулировалась и была слишком близка к тому, чтобы превратить воду в чистейший кипяток.

Ближе к вечеру всех разогнали по своим камерам.

Чупа под строгим руководством Мехмета заварил всем чифир, а Лёха из всё той же передачки достал горсть сахарного песка. Практически праздник. За очередными привычными разговорами пролетел целый час. После Лёха с Мехметом принялись играть в шашки, Чупа лёг спать, отвернувшись к стенке, а Константин вновь взялся за так полюбившееся ему в тюрьме чтение.

Забавно, как оно всё повернулось.

Раньше Константин все эти книжки попросту ненавидел. Это началось ещё со школы. Тогда матери приходилось буквально заставлять его читать хотя бы что-то. Теперь же, когда ни на что другое время особо было не потратить, Константин сам взахлёб поглощал всё, до чего только мог дотянуться. Художественные произведения, образовательные и даже религиозные.

— Мне не до сна палач придет на рассвете. И звук шагов за дверью бьет словно нож⁽²⁾, — часто нашёптывал он, читая подобные книги. — Но в клетку входит не гонец верной смерти. А в рясе черной Святая Ложь. Святой отец принес во тьму слово божье и вечной жизни мне сулил чудеса. «Ты смертник, и вернуться к Богу ты должен». Шептал священник и лгал в глаза.

Но больше всего, разумеется, Константина привлекали именно художественные произведения. Их он читал в наибольших количествах и не только потому, что такую литературу в тюрьме было гораздо легче достать. Просто многие из этих книг он по несколько раз перечитывал.

Например, нынче в его руках покоился уже разваливающийся экземпляр бессмертных Двенадцати стульев за авторством Ильфа и Петрова. Превосходный роман, который Константин читал уже в третий по счёту раз. И каждый без исключения с истинным удовольствием.

Как и, неверное, всем, кто когда-либо прикасался к данному произведению, Константину очень нравился главный герой книги. Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-бей. Он же сын турецкоподданного, он же «велики комбинатор».

«Он любил и страдал, — читал Константин строки, описывающие состояние души Бендера. — Он любил деньги и страдал от их недостатка».

Это было слишком жизненно. Настолько, что не улыбаться становилось решительно невозможно.

Единственным, что всегда смущало Константина в творении двух авторов, была концовка. Она в его голове ну никак не желала увязываться со всем предшествующим ей текстом. Уж больно разительным был контраст между основным повествовательным тоном произведения и его финалом. Прямо-таки гром среди ясного неба, иначе было и не сказать.

Константин слышал, что у работы было какое-то продолжение и очень хотел его узнать, однако раздобыть оное у него никак не получалось. В тюрьме оно попросту отсутствовало. И перелистывая очередную страницу Константин от всей души пожалел, что не попросил Диму его достать. Совсем забыл об этом в свете тех новостей, что старый друг на него обрушил.

В назначенный час объявили отбой, и книгу пришлось отложить. Охранники прошлись по камерам, убеждаясь, что все заключённые были на своих местах, после чего выключили свет, оставив лишь тусклое дежурное освещение.

В камере воцарилась тишина.

Константин, как и все, поудобнее устроился на своей койке и прикрыл глаза. Не став, впрочем, их полностью закрывать. Хотя спать хотелось жутко. Уже не первую ночь Константин держался на самом краю блаженного забвения, не позволяя себе в него провалиться. И с каждым следующим закатом делать это становилось всё сложнее.

Минуты сменялись минутами и медленно превращались в часы. А Константин всё продолжал бодрствовать. Правый его глаз уже полностью закрылся, а левый вот-вот грозился последовать этому дурному примеру. Мысли путались и вязли в самих себе. Константин помнил, что ему нужно было держаться в сознании, однако уже плохо понимал, а зачем именно. Биологические потребности уверенно брали своё.

Но тут раздался скрип, что мгновенно привёл Константина в чувства. Он напрягся всем телом, но как-либо проявлять этого не стал. Лишь чуть пошире приоткрыл левый глаз.

Это был Лёха. Он сел на край своей койки и медленно спустился на пол. Можно было бы подумать, что ему просто приспичило, однако движения его были слишком уж осторожными. Лёха очень старался не шуметь. А ещё он сжимал в руке что-то тонкое. И шёл прямо к койке Константина.

Человек конечен.

И года в тесной камере было достаточно, чтобы узнать о соседях всё, что требовалось о них знать. Привычки, манеру речи, признаки гнева или волнения. А также последствия старых травм. Например, таких, из-за которых даже через года коленный сустав продолжал быть крайне неустойчивым.

Константин ударил сразу, как Лёха оказался в зоне его досягаемости.

Резко подавшись вперёд, он кулаком зарядил ему левее коленной чашечки, и Лёха мгновенно упал, разразившись болезненным воем. Мехмет с Чупой тут же повскакивали на ноги.

Как и сам Константин.

— Охрана! — заорал он, пересиливая вой Лёхи. — Охрана! Убивают! На помощь! На помощь!

Бросившись к двери, он прижался к металлу спиной и замолотил по нему руками.

— Да завались ты! — рявкнул с акцентом Мехмет и бросился на Константина с заточкой.

Видно было плохо.

И всё же Константин смог перехватить его руку и намертво вцепился в неё пальцами. Мехмет вырывался. Он дёргался, толкал и бил Константина свободной рукой, однако высвободить своего орудия так и не смог. А Константин в то же время бил его в ответ. У него оставались лишь голова и ноги. Но даже так он сумел зарядить Мехмету коленом в пах и хорошенько приложился лбом по его круглому носу.

Слева вспыхнула боль.

Выше груди, но ниже ключицы. Заточка таки нашла свою цель. Рана вышла несмертельной, но очень болезненной.

— Охрана! Охрана, мать вашу! — продолжал орать Константин, борясь с Мехметом у самой двери.

Но ни тревоги, ни криков в ответ не последовало.

Рядом суетился Чупа, однако ввязываться в драку не спешил.

Константин снова ударил Мехмета головой, после чего нацелился на его печень. Несколько быстрых ударов кулаком заставили кавказца согнуться, и Константин, добавив с колена в грудь, оттолкнул его в сторону «параши».

И именно в этот момент подскочил Чупа.

Самый мелкий и самый, чтоб его, удачливый.

Константин просто не успел на него среагировать.

Вторая заточка впилась ему в правый бок, и боли она вызвала куда больше, чем первая. Константин даже не удержался от вскрика.

А Чупа её ещё и прокручивал.

Стиснув зубы, Константин схватил его за волосы и, что было сил, впечатал лицом в дверь. Чупа завизжал, как девчонка, и повалился на пол, стискивая руками голову.

А слева вновь налетел Мехмет. Он придавил Константина к стене и принялся долбить своими тяжеленными кулаками. В том числе и по местам с заточками.

Картинка перед глазами тонула в чёрных и белых всполохах, а из лёгких вышибло весь воздух. Возможно, Константин пару раз даже ненадолго отключился.

Подловив Мехмета на очередном замахе, он всадил ему в уже травмированный нос локоть. Мехмет завыл и попятился, но не успел сделать и двух шагов. Быстрой подсечкой Константин вновь отправил его на пол.

Боль была невыносимая. Особенно сбоку. И крови из этой раны лилось очень много.

— Охрана! — в который же раз рявкнул Константин, прижимая рану одной рукой.

Заточка у плеча уже куда-то выпала, а вот под рёбрами вошла глубоко и потому держалась до сих пор. И Константин хорошо понимал, что лучше её сейчас было не доставать. От этого кровотечение могло только усилиться.

А меж тем на ноги начал подниматься тот, кто всё это и начал. Лёха.

Не желая вступать в очередное противостояние, Константин тут же к нему подскочил и пинком сбил обратно набок. Правда, и сам при этом не смог устоять. Боль его всё же подкосила.

Константин упал рядом.

Понимая, что просто валяться нельзя, он отполз к дальней стене и уставился на своих сокамерников ненавидящим взглядом. Состояние у всех было плачевное. Но всё же не настолько, как у него.

Медленно, но с пола поднялась вся троица. Чупа с Лёхой едва стояли, опираясь друг на друга, а вот Мехмет даже предпринял попытку вновь на Константина напасть. Но резкий пинок в голень заставил его остепениться. И Константину не пришлось для этого даже вставать.

Хотя он сейчас в любом случае не смог бы этого сделать.

— С*чий убл*док! — процедил сквозь зубы Мехмет.

— На х*й пошёл, гнида! — не остался в долгу Константин. — Не сомневайтесь, в Аду я дождусь каждого и лично на кол посажу!

— Вот не вы*бывайся, а? — подал голос Лёха. — Ты бы поступил так же, окажись на нашем месте.

— Утешай себя, подстилка! — выдал в ответ Константин и даже в него плюнул.

Но, к сожалению, не попал.

— Ну что, Соловей, будет последняя песня? — вопросил Мехмет с кривой и залитой кровью улыбкой.

И Константин бы ему ответил, если бы не резко усилившаяся в боку боль.

Это был конец.

Константин понимал это очень хорошо. И он это принимал. Другого исхода у его жизни быть попросту не могло.

Константин сожалел лишь о двух вещах. О том, что не смог забрать всех троих вместе с собой, и о том, что так её в итоге и не навестил. Особенно о последнем. Это было очень важно. Важнее абсолютно всего в этом проклятом мире.

«Прости», — извинился он про себя, представляя её такое суровое, но такое доброе лицо.

А затем весь мир содрогнулся.

1) Преподобный, "Доброе утро"

Вернуться к тексту

2) Ария, "Ночь короче дня"

Вернуться к тексту