Истина важнее правил (гет)

Тишина была густой, тяжелой, как сырая вата, забившаяся в уши. Аврора очнулась не от света, а от скрипа. Мерзкого скрипа старого дерева где-то за стеной. Он впивался в сознание, назойливо возвращая ее в реальность.

Каждый мускул ныл от ломоты — последствия ослабления организма элеазаром и глубокого холода, проникшего в кости. Жесткая кровать отбирала последнее тепло, а кейп, обычно такой мягкий, теперь лежал жесткой, негнущейся массой.

Клетка. Не комната — клетка. С пылью, въевшейся в каждый угол, и пронизывающим холодом, который не оставлял ни одной тёплой точки на теле. И этот скрип — монотонный, неумолимый, будто камни медленно перетирают друг друга.

Аврора заставила себя открыть глаза. Не кромешная, но плотная, липкая темнота. Снизу, из узкой щели под массивной дверью, пробивался бледный свет. Она попыталась сесть, опираясь на дрожащие руки. Голова кружилась, мышцы горели слабостью. Где она?

Взгляд скользнул по стенам: грубые деревянные балки, местами покрытые вековой пылью и тонкой, как паутинка, коркой инея. Пол — практически окаменевшее от мерзлоты дерево. Единственная мебель — кровать, на которой она лежала, и маленькая тумбочка у двери. Ни ковра, ни окон прикрытых занавесками, никаких лишних деталей. Аврора потерла руки, пытаясь согреть пальцы. Дыхание превращалось в белесые клубы пара. При каждом движении мышцы ныли от усталости. В памяти всплывали обрывки: снежная буря, потеря равновесия, падение в сугроб. И последнее четкое воспоминание — золотистый шрам на груди, слабо светившийся сквозь промерзшую ткань одежды. И шепот: "Моя...".

Потом — провал. И теперь… это. Темница? Лаборатория? Память возвращалась обрывками, словно вспышки в темноте. Смутный силуэт над ней в полумраке. Холодные глаза цвета моря, лишенные всякого сочувствия, изучающие ее не как человека, а как… разбитый механизм или опасный артефакт. Его руки в перчатках, проверяющие пульс, температуру кожи. Словно осматривал образец. И стол. Она мельком увидела его, когда ее вносили сюда... или выносили? Стол в соседнем помещении, залитый желтым светом масляной лампы. И на нем - открытый дневник. Страница с аккуратным, безжалостным почерком. Всего две строчки, врезавшиеся в память: "Образец №7. Состояние: критическое."

Образец. Слово, что причиняло боль острее физической. Она не человек. Не пациент. Не гость. Она — объект. Набор аномальных параметров и потенциальных гроз. Ее работы, ее переводы древних текстов, ее имя, наконец — все сведено к этому безликому номеру в чужом журнале. Гнев, острый и жгучий, подкатил к горлу, но был тут же задавлен ледяным комом страха.

Мышцы дрожали от слабости, суставы ныли знакомой, скрипучей болью последствий элеазара. Под кожей запястий заныла знакомая пульсация. Контроль. Порядок. Она сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони, пока боль не заглушила гнев и страх. Нельзя дать силе вырваться. Нельзя подтвердить его подозрения.

Шепот. Он вернулся. Не громкий, не навязчивый, а как далекое эхо в глубине черепа: "Моя... Сосуд...". Аврора сжала виски пальцами. Это был тот самый голос, что звал ее скитаться, что привел на Драконий хребет. Голос из черного леса. Что он хотел? Почему здесь? Она ощутила знакомый холодок на руках — крио-энергия, откликаясь на внутренний стресс, просилась наружу. Всего искорка. Всего щелчок пальцев — и замок на двери мог покрыться инеем, стать хрупким... Идея мелькнула, соблазнительная и ужасающая. Но воспоминание о том, как магия пожирала ее изнутри после каждого использования, как лед сковывал руки все сильнее, а шрам пульсировал алым, заставило сжаться. Нет. Не сейчас. Она вжалась в подушку, затаив дыхание. Неужели он чувствовал всплеск?

За дверью послышались шаги. Твердые, размеренные. Не спешащие. Он вернулся. Ее тюремщик и пока единственная ниточка к жизни. Шаги приблизились к двери, замерли. Аврора затаила дыхание, сердце колотилось так, что его биение ощущалось во всем теле. Она чувствовала его присутствие по ту сторону дерева. Молчаливое, оценивающее.

И тогда слова вырвались сами. Хриплые, ссохшиеся, вытолкнутые всем ее отчаянием и унижением:

"- Я не зверь."

Тишина за дверью стала еще плотнее. Казалось, даже скрип дерева замер. Аврора ждала, вжимаясь в подушку, ожидая насмешки, приказа замолчать, щелчка открывающейся двери для "забора проб". Вместо этого прозвучал голос. Спокойный, ровный, без единой нотки эмоции, как чтение научного доклада:

"- А я не врач."

Щелчок сапог по деревянному полу. Шаги удалились вглубь комнаты за дверью. Не в ее сторону. Прочь.

Аврора осталась одна. Его слова повисли в ледяном воздухе комнаты, как приговор. Не врач. Значит не лечит. Значит не поможет. Значит она здесь, в этой могиле, всего лишь объект наблюдения, пока ее тело не сдастся окончательно под грузом холода и этой проклятой силы. Отчаяние, острое и режущее, сжало горло. Она уткнулась лицом в ткань кейпа, подарка родителей на совершеннолетие, последнего что от них осталось, пытаясь заглушить рыданье, которое рвалось наружу. Теплая влага предательски выступила на ресницах и тут же застыла микроскопическим инеем.

Но сквозь отчаяние пробивался странный вопрос: почему тогда он принес ее сюда? Почему не оставил умирать в снегу? Почему накинул этот кейп? Ради "образца"? Но образец мог быть изучен и в морге Ордо Фавониус... В этом бессердечном расчете была дыра. Маленькая, как щель под дверью, но она была. И в эту щель теперь заглядывало не только отчаяние, но и жгучее, неистребимое любопытство. Кто он? И что на самом деле ему нужно от Образца №7?

Альбедо стоял у стола в соседней комнате, пальцы непроизвольно сжимали край деревянной столешницы. Ее голос... Хриплый, сломанный, полный такой невыносимой боли и гнева, что он почувствовал его вибрацию сквозь толщу двери, не просто услышал. "Я не зверь."

Мысли, привыкшие к классификациям, мгновенно предложили формулу: защитная реакция сознательного субъекта на обозначение. Ожидаемо. Не более чем инстинкт самосохранения, выраженный вербально. Данные к размышлению: уровень когнитивных функций выше предполагаемого.

Он взял перо, открыл дневник на странице с сегодняшней датой.

27 декабря. Чернила легли на бумагу четкими, бесстрастными символами:

"Образец №7 демонстрирует речевую функцию. Фраза: "Я не зверь". Эмоциональная окраска: высокая, негативная (гнев/отчаяние). Вывод: осознание статуса объекта исследования вызывает выраженный стрессовый отклик."

Перо замерло. Он посмотрел на пустую пробирку, стоящую рядом. На принесенный из штаба Ордо Фавониус термос с горячим чаем, предназначавшийся для поддержания его собственной работоспособности в холоде. На сложенный в углу грубый, но добротный, теплый плед, купленный когда-то для дальних экспедиций и так и оставшийся невостребованным.

"Если она умрёт от обезвоживания или гипотермии" - прозвучало в голове железной логикой — "данные будут утрачены. Это нерационально."

Совершенное оправдание. Он налил чай в простую местную кружку — не новую, но чистую. Достал из сумки пару бутербродов. Аккуратно поставил еду и чай на тумбочку у двери в комнату где лежала девушка. Горячий пар от чая на мгновение затуманил холодный воздух у щели под дверью.

"Гипотермия исказит данные об энергообмене. Обезвоживание нарушит метаболические показатели." Мантра звучала четко и идеально. Он повернулся, чтобы уйти, пальцы машинально потянулись к воротнику, застегивая его и надевая капюшон. Шаги затихли, затем раздался скрип открывающейся наружной двери и... тишина. Он ушел.

Аврора, прильнув ухом к холодному дереву двери, слышала каждый звук. Шаги. Звон посуды. Шорох ткани. Скрип наружной двери. Тишина. Остался только тихий треск дров в печке - он развел огонь перед уходом. И почему-то... оставил еду. И этот блокнот, его дневник наблюдений за ней, лежащий теперь на столе в первой комнате, как вызов.

Она осторожно вышла и сразу же укуталась в оставленный им плед. Взгляд упал на кружку и бутерброды на столе. Пар от чая уже почти не вился. "Не врач... Значит, не поможет. Значит, умру здесь. Но... почему тогда чай?" Вопрос висел в воздухе, не находя ответа. Голод и жажда, биологические инстинкты, сильнее страха и гордости. Дрожащей рукой она потянулась к кружке. Тепло жестяных стенок обожгло ледяные пальцы. Она сделала маленький глоток. Горячая жидкость обжигала горло, но это было блаженство. Запах... не просто травяной. Что-то знакомое, глубинное. Аромат, напоминающий о пыльных архивах Сумеру, о пакетиках с сушеными травами, которые отец приносил с полевых исследований. Почему этот запах здесь, в этой ледяной могиле на краю света? И почему он... успокаивал?

Она обернулась в плед плотнее, вдыхая странный, но такой родной аромат, и впервые за долгое время что-то внутри дрогнуло. Не страх. Не гнев. Нечто неуловимое, теплое и хрупкое, как первый луч солнца на инее. Надежда? Или просто иллюзия, порожденная теплом чая в промерзшем теле? Она не знала.