Что скрывает туман... (джен)

Нет времени. Я потянул дверь на себя. Заскрипели петли. Из черного зева подвала хлынул волной тот самый кисло-гнилостный смрад, смешанный с запахом крови и сырой земли. И тишины. Зловещей, полной ожидания тишины. Там, внизу, была его тюрьма. И, возможно, единственное место, где у меня был шанс.

Я встал в проеме, спиной к черноте подвала, лицом к колышущейся тьме в прихожей. Фонарь в одной руке, другая снова залезла в карман за солью. Нож за поясом ждал своего часа.

«Ну что ж, тварь», — прошептал я, и мой голос прозвучал чужим, но твердым в гробовой тишине дома. — «Хотела на волю? Попробуй пройти через меня».

Тень замерла. Потом медленно, как разлитая нефть, поползла вперед. Навстречу свету. Навстречу мне. Рычание переросло в низкое, пульсирующее урчание — звук голода и ненависти. Туман сгущался вокруг нее, как доспехи.

Я швырнул вторую горсть соли. ПШШШ! Визг оглушил. Тень отхлынула, съежилась. Я прыгнул в сторону, свет фонаря резал тьму, выхватывая клубящиеся, маслянистые очертания. Оно было быстрым. Очень быстрым. Мерзкий булькающий звук преследовал меня по пятам, пока я отступал к кухне, засыпая пол солью позади себя. Свет и соль держали его на расстоянии, но ненадолго. Оно училось обходить преграды.

Время кончилось. Я рванул к двери подвала. Последний шанс. Распахнул ее настежь, крикнув что-то бессвязное — вызов, проклятие, молитву. И бросился в черноту вниз по ступеням, свет фонаря скакал по заплесневелым стенам. За мной — влажный шлепок, скрежет когтей по бетону. Оно последовало.

Подвальный воздух, пахнущий кровью и старым ужасом. Я споткнулся о что-то металлическое — цепи. Тяжелые, ржавые. В центре комнаты — выщербленный каменный круг, испещренный потускневшими знаками. Внутри — лужа темной, засохшей слизи и... свежий, зловонный след. Ее логово.

Я высыпал остатки соли на пол, отступая к кругу. Тварь заползла в подвал. Она была больше. Темнее. Казалось, впитала весь туман снаружи. Ее бесформенное тело колыхалось, заполняя проход. Рычание перешло в победный вой.

Нож. Ритуал требовал крови. Моей крови. На центральный символ. Прямо сейчас.

Я выхватил нож, не думая, не чувствуя боли, провел лезвием по ладони. Теплая кровь хлынула на холодный камень. Я швырнул нож в тварь — глухой хлюп, визг. Не убить, но отвлечь. Я прыгнул в круг, окропляя знаки кровью, крича заклинания, о которых Карина шептала — бессмысленные слова, вбитые страхом в память.

СВЕТ!

Не от фонаря. От самого круга. Тусклый, мертвенно-зеленый. Но он заставил тварь отпрянуть с шипением. Цепи на стенах зашевелились, зазвенели. Как будто невидимые руки натягивали их. Тварь завыла, билась, пытаясь вырваться из луча света, из подвала. Но зеленое сияние крепчало. Цепи взметнулись, словно змеи, обвивая колышущуюся тьму. Еще один душераздирающий визг — и тварь рухнула в центр круга, сжавшись в дрожащий комок. Свет погас. Остался только тусклый луч фонаря и тишина, нарушаемая булькающим хрипом заточённой сущности.

Я рухнул на колени, сжимая кровоточащую ладонь. Голова гудела. Это сработало. На время. Но цепи выглядели хлипкими. Знаки — потрёпанными жизни. Моя кровь на камне казалась ничтожной лужицей.

{Две недели спустя}

Газеты кричали: «ТУМАННЫЙ МАНЬЯК: ТРЕТЬЯ ЖЕРТВА!» Фотография: переулок, оцепленный лентой. Лужа, странно блестящая под вспышками. Как та, что оставалась после нее.

Я сидел на кухне, шторы наглухо задернуты, хотя на улице был день. Ладонь болела под повязкой. На столе — вырезки. Все убийства — в туман и дождь. Все жертвы — найдены... пустыми. Не просто мертвыми. Будто высосанными изнутри оболочками. И всегда рядом — следы едкой, маслянистой слизи, которая испарялась к утру.

Карина не являлась. Но холод в доме остался. Особенно возле двери в подвал. Иногда по ночам — тихий скрежет. Оно не спит. Оно ждет. И кормится.

Мой «ритуал» был жалкой пародией. Нужны были знания. Сила. То, что знал дед. Я обыскал дом. Чердак, старые сундуки. Нашел его дневник. Пожелтевшие страницы, странные символы. Упоминания серебра, определенных трав, лунных циклов. И самое главное: подпитка требовалась регулярно. Не раз в отчаянии. И не только крови. Нужен был страх. Чужой страх. Именно им питалась сущность на воле.

Вот почему убийства. Она набирала силу. Моей жалкой крови и страха в этом пустом доме ей уже не хватало.

Вчера вечером, пока серый туман стелился по мостовой, я пошел туда. К месту последнего убийства. Переулок за вокзалом. Полиция ушла. Остался запах — тот самый, смешанный с железом, кровью и... чем-то еще. Горьким. Как полынь. И на мокром асфальте — едва заметный, полустертый дождем масляный отблеск. Он вел в сторону промзоны, к старым складам.

Я знал, куда она возвращается после охоты. Где прячется, чтобы переварить ужас своих жертв. Где набирается сил для следующего выхода в туман.

Дневник деда лежал передо мной, открытый на странице с рисунком серебряного кинжала, покрытого рунами. У меня не было серебра. Не было знаний, чтобы сделать такой. Но у меня был нож. И фотография третьей жертвы — молодой парень, не старше меня. Его пустые глаза смотрели на меня с газетной полосы.

Скоро снова пойдет дождь. Синоптики обещали туман к ночи.

Я достал точильный брусок. Провел лезвием ножа по камню. Резкий звук резал тишину. Я точил не просто металл. Я точил свою решимость