Что скрывает туман... (джен)

Ледяной дождь стучал по крыше дома, который теперь был слишком большим, слишком тихим. Похороны закончились шесть часов назад. Шесть часов, как я — последний Ленартов. Родители, старшая сестра Карина... все превратилось в груду искореженного металла и мокрого асфальта под колесами фуры на туманной трассе. Я остался. Почему? Никто не ответит. В глотке стоял ком, тяжелее могильного камня. Я сидел в гостиной, в темноте, кроме мерцающего экрана телевизора без звука. Пустота. Она звенела в ушах громче дождя.

Я не спал. Не мог. Сознание плыло где-то между кошмаром и оцепенением. Воздух был густым от сырости, запаха старых книг и... чего-то еще. Кислого. Слабого, но навязчивого. Пахнет подвалом, — мелькнула мысль, но я отогнал ее. Не сейчас.

Скрип.

Я вздрогнул. Старые половицы. Дом осел. Или ветер. Только ветер.

Скрип. Скрип.

Ближе. Из прихожей. По спине пробежали мурашки. Я замер, впиваясь взглядом в темный арочный проем, ведущий в холл. Сердце колотилось, как у воробья.

— Леша... — шепот. Тихий, прерывистый, знакомый до боли.

Карина.

Сердце упало, потом взлетело в горло. Галлюцинация. Срыв. Это единственное объяснение. Я сглотнул ком и зажмурился. Все пройдет. Это не может быть реальностью.

— Леша, посмотри на меня.

Я открыл глаза. Она стояла в проеме. Бледная, как мрамор под луной, которую не было видно за туманом. Платье — то самое, темно-синее, в котором... ее похоронили. Волосы были мокрыми, будто она только вышла из ливня, но на полу под ней не было луж. Только слабое холодное сияние...

— Ты... не настоящая, — выдавил я, голос хриплый, чужой. — Ты мертва. Я видел... Я опознал...

— Я не пришла утешать, — ее голос звучал странно: и ее, и нет. Как эхо из колодца. — Нет времени, Леша. Ты должен знать. То, что мы скрывали от тебя. Четырнадцать лет.

Она сделала шаг вперед. Воздух вокруг нее дрожал, как над раскаленным асфальтом. Холодный запах сырости усилился, смешался с запахом... старой крови? Земли?

— Карина... — я встал, ноги подкашивались. — Уйди. Пожалуйста. Я не вынесу...

— Ты должен вынести! — ее шепот стал резким, почти шипением. Глаза, такие знакомые, карие, горели неестественным, лихорадочным блеском. — Иначе будет хуже. Для всех. Оно вырвется.

— Кто? Что вырвется? О чем ты? — Паника, острая и животная, сжала горло.

— Подвал, Леша. Запертая дверь. Помнишь? Тебе всегда говорили: "Там плесень, опасно". Ложь. — Она снова шагнула ближе. Я почувствовал ледяное дыхание. — Четырнадцать лет назад... была авария. Не только машина. Папа... папа сбил что-то. На глухой дороге. В такой же туман. Но это был не животное.

Я замер. Мир сузился до ее бледного лица и этого леденящего шепота.

— Не... животное?

— Сущность. Древняя. Живущая в тумане, во влаге. Папа не понял. Привез... его .. домой. В багажнике. Оно было ранено, ослаблено. Но не мертво. — Карина задрожала, ее образ заколебался, как отражение в воде. — Дедушка знал старые... способы. Он заточил его. В подвале. Ритуал. Серебряные цепи, соляные круги, знаки на стенах. И... подпитка.

— Подпитка? — Я почувствовал, как холодеет все внутри.

— Кровью. Капля... раз в месяц. От каждого из семьи. Чтобы оно спало. Чтобы цепи держались. — Глаза Карины наполнились нечеловеческой скорбью. — Мы скрывали от тебя. Ты был слишком мал. Потом... привыкли молчать. Боялись. Боялись, что ты не поймешь. Испугаешься. Сломаешь что-то... — Ее голос сорвался. — Но сейчас... все, кто знал ритуал... все, кто давал кровь... ушли. Остался только ты. И цепи... они держатся на вере семьи. На нашей силе. А ее... больше нет.

Ледяной ужас обволок меня, как этот проклятый туман снаружи.

— Значит... оно...

— Сейчас слабо. Но скоро проснется. Очень скоро. — Карина посмотрела на окно, за которым клубилась непроглядная мгла. — Туман и дождь... это его стихия. Его сила. Ты должен пойти в подвал. Сейчас. До того, как оно полностью очнется. Укрепить круг солью. Проверить цепи. И... дать свою кровь. На центральный символ. На пол. Только твоя кровь, твоя воля могут удержать его еще.

Мозг отказывался поверить. Семейная тайна? Плененный монстр в подвале? Кровь? Это был бред. Кошмар наяву, спровоцированный горем и бессонницей.

— Нет, — прошептал я, отступая. — Это сон. Ты — галлюцинация. Я схожу с ума. Подвал... там просто хлам и плесень! Я не пойду туда! Ни за что!

Лицо Карины исказилось от отчаяния и чего-то еще... страха?

— ЛЕША, НЕ ТУПИ! — ее крик прозвучал как визг рвущегося металла, неестественно громко в тишине дома. Ее образ резко померк, стал прозрачным. — ОНО УСЛЫШИТ! ОНО...

БА-БАХ

Глухой, мощный удар снизу потряс весь дом. Люстра над нами закачалась, зазвенев. Откуда-то из глубин, явно из подвала, донесся протяжный, скрежещущий звук. Как будто огромный кусок железа волокли по бетону. И запах... этот кислый, гнилостный запах ударил в нос с невероятной силой.

— Слишком поздно... — шепот Карины был полон ужаса. Ее фигура начала расплываться, как дым на ветру. — Оно проснулось... Оно знает, что ты один... Оно выйдет... И будет убивать... Только в туман... в дождь... пока не насытится силой... или пока ты... — Голос оборвался. Ее образ дрогнул и исчез, как будто его стерла мокрой тряпкой. Осталось только ледяное пятно на полу и гнетущая тишина, нарушаемая лишь стуком дождя и...

Скр-р-р-режжж...

...медленным, неумолимым скрежетом из-под пола. Еще один удар — слабее, но настойчивее. Что-то билось в старую дубовую дверь подвала.

Это был не сон.

Холодный пот стекал по спине. Голова гудела. Но панику вдруг сменила ледяная, острая ясность. Карина говорила правду. Сущность была внизу. И она рвалась наружу. Моя семья... они держали ее в плену четырнадцать лет. Ценой крови. Ценой страшной тайны. Теперь это был мой груз. Мой ад.

Еще один удар. Дверь в прихожей, ведущая вниз, в подвал, содрогнулась в раме. Старые петли застонали. Оно сильное. Но еще не на полную.

Я огляделся в полумраке. Кухня. Соль. Много соли. Нож. Мне понадобится нож... для крови. И фонарь. Самый мощный, что только был в этом доме.

Скрежет усилился. Дверь подвала затрещала. По дереву поползла тонкая паутинка трещин. Оно почти вышло.

У меня не было времени думать о безумии, о горе, о том "почему я". Был только леденящий ужас, адреналин, жгучий в жилах, и одна задача: заточить его обратно. Прежде чем туман и дождь станут саваном для кого-то еще.

Я рванул на кухню, сметая со стола солонку. Руки тряслись, но движения были резкими, точными. Соль. Фонарь. Нож.

...Сердце бешено колотилось в такт ударам, нарастающим из-под пола.

Внезапно скрежет и удары прекратились. Наступила зловещая тишина, нарушаемая только бешеным стуком моего сердца и монотонным шумом дождя. Слишком тихо. Слишком.

Я замер у кухонного стола, прислушиваясь. Тишина длилась пять секунд... десять... Потом — тихий, влажный, булькающий звук. Как будто что-то большое и слизистое выползало из узкой щели. Он доносился... не из-под двери подвала. Он доносился из вентиляционной решетки у самого пола в прихожей.

Оно вылезло. Оно было уже здесь, в доме. Оно двигалось во тьме, в тумане, что начал стелиться по полу из щелей под дверью.

Задача резко усложнилась: выжить и загнать тварь обратно в подвал. Сейчас.

Я рванул к столу. Рука врезалась в крупную соль, рассыпавшуюся из опрокинутой солонки. Я сгреб ее горстями в карманы джинсов — они тут же отяжелели. Фонарь! Где чертов фонарь? Второй ящик, под раковиной. Мои пальцы нащупали холодный металл. Есть. Я щелкнул выключателем — яркий луч прорезал кухонную тьму, ослепив меня на миг. Из прихожии донеслось резкое шипение, будто луч света обжег невидимую кожу. Шелест на мгновение стих.

Нож. Нужен нож. Для ритуала... и не только. Я схватил первый попавшийся — тяжелый, с широким лезвием, которым мама рубила тушки бройлеров. Рукоять была липкой от моих потных пальцев. Я сунул его за пояс сзади. Холод металла просочился сквозь футболку.

Тишина в прихожей была густой, зловещей. Туман клубился уже выше плинтуса, превращая пол в молочное болото. Булькающий звук возобновился, но теперь он двигался. Справа. В сторону гостиной. Оно обходит. Оно искало меня. Или путь к выходу на улицу? К туману и дождю, где оно станет сильнее?

Адреналин ударил в голову, проясняя мысли сквозь панику. Подвал. Мне нужно загнать его ТУДА. Но как? Как загнать невидимую слизь обратно в клетку?

Вспомнились слова Карины: Соль. Цепи. Кровь. Соль замедляет? Ослабляет? Луч фонаря тоже сработал... Свет? Огонь? У меня не было огня. Но соль... соль была.

Я сжал горсть кристаллов в кулаке. Они впивались в ладонь. Глотнув воздуха, пахнущего сыростью и чем-то металлическим и гнилым, я шагнул из кухни в прихожую, направляя луч фонаря туда, где секунду назад слышался шелест.

Свет уперся в клубящийся туман у пола. И в нем... что-то двигалось. Тень? Отражение? Нет. Это была сама тьма, принимающая форму. Что-то бесформенное, размером с большую собаку, но лишенное очертаний. Оно колыхалось, как маслянистая лужа, но двигалось *целенаправленно* вдоль стены, к приоткрытой двери в гостиную. На полу за ним оставался влажный, блестящий след, воняющий болотом и ржавчиной.

Оно меня не видело. Еще нет. Но чувствовало? Слышало?

Я поднял руку с солью. Сердце колотилось так, что вот-вот выпрыгнет. Просто брось. Брось и беги к подвалу. Заманивай.

Я швырнул горсть соли прямо в центр колышущейся тени.

ПШШШШШ!

Звук был как от раскаленного железа, опущенного в воду. Тень вздрогнула, сжалась. Из нее вырвался пронзительный, нечеловеческий визг — высокий, как скрежет стекла. Она метнулась в сторону, отпрыгнув от рассыпанной соли, как от огня. На полу, куда попали кристаллы, туман рассеялся, а маслянистый след почернел и задымился.

Работает!

Сущность (именно так, теперь я не сомневался, что это) откатилась к стене, подальше от света и соли. Она снова сжалась в темный, дрожащий комок. Но визг сменился низким, угрожающим рычанием, исходящим будто из самой толщи тумана. Она не отступала. Она злилась.

Я бросился вдоль стены, к двери в подвал. Нужно было открыть ее. Создать путь назад в ловушку. Но как заставить эту тварь зайти туда?

Дверь была старой, дубовой, с тяжелым железным засовом. Я нащупал скобу. Затвор, со скрежетом поддался. Еще рычание, громче, ближе. Я оглянулся, светя фонарем. Тень снова двигалась, обтекая разбросанную соль широкой дугой. Она росла, поднимаясь по стене, как черная плесень, стремясь отрезать меня от кухни и... от выхода?

Нет времени. Я потянул дверь на себя. Заскрипели петли. Из черного зева подвала хлынул волной тот самый кисло-гнилостный смрад, смешанный с запахом крови и сырой земли. И тишины. Зловещей, полной ожидания тишины. Там, внизу, была его тюрьма. И, возможно, единственное место, где у меня был шанс.

Я встал в проеме, спиной к черноте подвала, лицом к колышущейся тьме в прихожей. Фонарь в одной руке, другая снова залезла в карман за солью. Нож за поясом ждал своего часа.

«Ну что ж, тварь», — прошептал я, и мой голос прозвучал чужим, но твердым в гробовой тишине дома. — «Хотела на волю? Попробуй пройти через меня».

Тень замерла. Потом медленно, как разлитая нефть, поползла вперед. Навстречу свету. Навстречу мне. Рычание переросло в низкое, пульсирующее урчание — звук голода и ненависти. Туман сгущался вокруг нее, как доспехи.

Я швырнул вторую горсть соли. ПШШШ! Визг оглушил. Тень отхлынула, съежилась. Я прыгнул в сторону, свет фонаря резал тьму, выхватывая клубящиеся, маслянистые очертания. Оно было быстрым. Очень быстрым. Мерзкий булькающий звук преследовал меня по пятам, пока я отступал к кухне, засыпая пол солью позади себя. Свет и соль держали его на расстоянии, но ненадолго. Оно училось обходить преграды.

Время кончилось. Я рванул к двери подвала. Последний шанс. Распахнул ее настежь, крикнув что-то бессвязное — вызов, проклятие, молитву. И бросился в черноту вниз по ступеням, свет фонаря скакал по заплесневелым стенам. За мной — влажный шлепок, скрежет когтей по бетону. Оно последовало.

Подвальный воздух, пахнущий кровью и старым ужасом. Я споткнулся о что-то металлическое — цепи. Тяжелые, ржавые. В центре комнаты — выщербленный каменный круг, испещренный потускневшими знаками. Внутри — лужа темной, засохшей слизи и... свежий, зловонный след. Ее логово.

Я высыпал остатки соли на пол, отступая к кругу. Тварь заползла в подвал. Она была больше. Темнее. Казалось, впитала весь туман снаружи. Ее бесформенное тело колыхалось, заполняя проход. Рычание перешло в победный вой.

Нож. Ритуал требовал крови. Моей крови. На центральный символ. Прямо сейчас.

Я выхватил нож, не думая, не чувствуя боли, провел лезвием по ладони. Теплая кровь хлынула на холодный камень. Я швырнул нож в тварь — глухой хлюп, визг. Не убить, но отвлечь. Я прыгнул в круг, окропляя знаки кровью, крича заклинания, о которых Карина шептала — бессмысленные слова, вбитые страхом в память.

СВЕТ!

Не от фонаря. От самого круга. Тусклый, мертвенно-зеленый. Но он заставил тварь отпрянуть с шипением. Цепи на стенах зашевелились, зазвенели. Как будто невидимые руки натягивали их. Тварь завыла, билась, пытаясь вырваться из луча света, из подвала. Но зеленое сияние крепчало. Цепи взметнулись, словно змеи, обвивая колышущуюся тьму. Еще один душераздирающий визг — и тварь рухнула в центр круга, сжавшись в дрожащий комок. Свет погас. Остался только тусклый луч фонаря и тишина, нарушаемая булькающим хрипом заточённой сущности.

Я рухнул на колени, сжимая кровоточащую ладонь. Голова гудела. Это сработало. На время. Но цепи выглядели хлипкими. Знаки — потрёпанными жизни. Моя кровь на камне казалась ничтожной лужицей.

{Две недели спустя}

Газеты кричали: «ТУМАННЫЙ МАНЬЯК: ТРЕТЬЯ ЖЕРТВА!» Фотография: переулок, оцепленный лентой. Лужа, странно блестящая под вспышками. Как та, что оставалась после нее.

Я сидел на кухне, шторы наглухо задернуты, хотя на улице был день. Ладонь болела под повязкой. На столе — вырезки. Все убийства — в туман и дождь. Все жертвы — найдены... пустыми. Не просто мертвыми. Будто высосанными изнутри оболочками. И всегда рядом — следы едкой, маслянистой слизи, которая испарялась к утру.

Карина не являлась. Но холод в доме остался. Особенно возле двери в подвал. Иногда по ночам — тихий скрежет. Оно не спит. Оно ждет. И кормится.

Мой «ритуал» был жалкой пародией. Нужны были знания. Сила. То, что знал дед. Я обыскал дом. Чердак, старые сундуки. Нашел его дневник. Пожелтевшие страницы, странные символы. Упоминания серебра, определенных трав, лунных циклов. И самое главное: подпитка требовалась регулярно. Не раз в отчаянии. И не только крови. Нужен был страх. Чужой страх. Именно им питалась сущность на воле.

Вот почему убийства. Она набирала силу. Моей жалкой крови и страха в этом пустом доме ей уже не хватало.

Вчера вечером, пока серый туман стелился по мостовой, я пошел туда. К месту последнего убийства. Переулок за вокзалом. Полиция ушла. Остался запах — тот самый, смешанный с железом, кровью и... чем-то еще. Горьким. Как полынь. И на мокром асфальте — едва заметный, полустертый дождем масляный отблеск. Он вел в сторону промзоны, к старым складам.

Я знал, куда она возвращается после охоты. Где прячется, чтобы переварить ужас своих жертв. Где набирается сил для следующего выхода в туман.

Дневник деда лежал передо мной, открытый на странице с рисунком серебряного кинжала, покрытого рунами. У меня не было серебра. Не было знаний, чтобы сделать такой. Но у меня был нож. И фотография третьей жертвы — молодой парень, не старше меня. Его пустые глаза смотрели на меня с газетной полосы.

Скоро снова пойдет дождь. Синоптики обещали туман к ночи.

Я достал точильный брусок. Провел лезвием ножа по камню. Резкий звук резал тишину. Я точил не просто металл. Я точил свою решимость

Она выйдет снова. И я буду ждать. Не в подвале. Там она сильнее. Я встречу ее там, где она кормится. В ее новом логове. С ножом, солью и безумной надеждой, что дневник деда не врал насчет слабых мест.

Скрежет металла был единственным ответом на булькающий хрип, доносившийся сквозь дверь подвала. Игра началась. И в качестве ставки — весь город.

Скрип точильного камня о сталь был моей молитвой. Каждый провод лезвия по грубой поверхности — обетом. Я не молился богам. Я молился остроте, соли и хрупким знаниям, почерпнутым из дневника деда. Эти пожелтевшие страницы пахли не просто старостью, а временем, смешанным со страхом. Он подробно описывал «Не-Тварь», как он ее называл. «Пожиратель Тумана». Сущность, рожденная в местах, где граница между мирами истончается — в болотах, в густом тумане, в зонах массовой гибели. Она питалась не плотью, а страхом и жизненной силой, оставляя от жертв лишь высохшие оболочки. Соль и свет — лишь временные барьеры. Огонь и серебро, освященное определенным ритуалом, могли ранить ее серьезнее. Но чтобы уничтожить… дед писал о некоем «Сердце» — сгустке ее энергии, который она всегда прятала. Пока оно цело, тварь будет возрождаться, даже будучи рассеянной.

Моя рука, замотанная в старую тряпку, ныла. Шрам от пореза был моим постоянным напоминанием. Не о боли, а о цене. Цене моего неверия. Цене их молчания.

Я собрал свой «охотничий» набор. Мешок с крупной солью, смешанной с высушенной полынью — по дневнику, эта смесь ослабляла связь твари с ее стихией. Несколько бутылок с зажигательной смесью — бензин и масло, самодельный огонь для бедных. Мой верный фонарь. И нож. Простой, стальной, смертельно острый. Не серебряный, но он должен был справиться. Должен был.

Холодный пот выступил на спине, когда я подошел к двери в подвал. Оттуда, сквозь щели, тянуло ледяным дыханием и слышался тот самый, ненавистный булькающий хрип. Тихий, насмешливый. Она знала, что я здесь. Знало, что я что-то затеваю. Но подвал был ее крепостью, местом силы. Идти туда сейчас, без должной подготовки, было самоубийством.

Нет. Я встречу ее на нейтральной территории. Там, где она чувствовала себя вольготно, но не была защищена древними стенами и начертанными кругами.

К ночи, как и предсказывали, небо затянуло свинцовой пеленой, и по крыше забарабанили первые капли. Туман, как живой, пополз из парка, окутывая улицы молочно-белым саваном. Время пришло.

Я вышел из дома, чувствуя, как сырость мгновенно пропитывает куртку. Город затих, съежился. Улицы были пустынны; люди инстинктивно боялись таких ночей. Фонари превратились в расплывчатые желтые пятна, не способные пробить мглу. Я шел, сверяясь с картой, на которую перенес все места убийств. Они выстраивались в цепь, ведущую к старой промзоне, к заброшенным складам у реки. Ее логово. Ее новый «дом».

Дорога заняла вечность. Каждый шорох, каждый скрип за спиной заставлял оборачиваться, сжимая рукоять ножа в кармане. Воздух был густым и тяжелым, им было трудно дышать. И этот запах… Сначала едва уловимый, но чем ближе я подходил к складам, тем он становился сильнее. Смесь ржавчины, гниющей древесины и того самого кисло-сладкого душка, что витал в моем подвале.

Комплекс складов стоял как кладбище индустриального гиганта. Разбитые окна зияли черными провалами, сквозь которые клубился туман. Ворота были распахнуты, одна створка оторвалась и висела на единственной петле, скрипя на ветру. Я остановился у входа, вслушиваясь. Тишина. Слишком гнетущая. Даже дождь здесь стучал как-то приглушенно.

Я вошел внутрь. Луч фонаря выхватывал из мрака гигантские пустые пространства, заваленные обломками, старыми станками, покрытыми толстым слоем пыли и птичьего помета. И повсюду — следы. Не человеческие. Маслянистые, блестящие полосы на бетонном полу, которые вели вглубь лабиринта заброшенных цехов.

Сердце колотилось где-то в горле. Я двигался медленно, стараясь не шуметь, но каждый мой шаг отзывался гулким эхом. Я шел по следам, как нитью Ариадны, ведущей к монстру.

И тогда я услышал это. Не бульканье. Не рычание.

Шепот.

Сначала тихий, неразборчивый. Он доносился отовсюду — из темных углов, с потолка, из-за ржавых бочек. Он был множественным. В нем слышались голоса. Мужские, женские, детские. Полные ужаса, отчаяния, безумия.

«…не смотри…»

«…мамочка, мне страшно…»

«…отпусти…»

«…ОНО здесь…»

Это были последние мысли ее жертв. Их предсмертные мольбы, их страх. Она не просто пожирала их. Она впитывала их, как губка, и теперь транслировала обратно, создавая симфонию кошмара. От этого становилось физически плохо. Мурашки бежали по спине, в висках стучало.

— Заткнись, — прошипел я, сжимая фонарь так, что кости хрустели.

Шепот стих на мгновение, а затем возобновился с новой силой, теперь в нем слышалась насмешка.

«…он пришел…»

«…мальчик…»

«…одинокий мальчик…»

«…как сестренка…»

Я замер. Карина. Она посмела касаться ее памяти. Гнев, внезапный и яростный, на миг затмил страх. Я рванулся вперед, уже не таясь, бежал на голоса, на этот мерзкий хор из загробного мира.

Следы привели меня в самый большой цех. Высокий потолок терялся в темноте, гигантские механизмы застыли в немых позах. И в центре… было гнездо.

Это не поддавалось описанию. Казалось, сама тьма сгустилась здесь, смешалась с туманом, слизью и какими-то обломками. Я разглядел клочья одежды, пустые кошельки, разбросанные по полу. И повсюду — те самые высохшие, серые «ошметки», которые оставались от людей. Воздух здесь был густым и сладковато-тошнотворным.

А на стенах… Боже, на стенах были рисунки. Сделаны не краской, а чем-то темным и засохшим. Они изображали искаженные лица, фигуры в тумане, падающие машины… и мой дом. Рисунок моего дома с черной дырой подвала был самым большим и детальным.

Шепот стал оглушительным. Он вибрировал в костях.

И тогда Тварь появилась.

Она вытекла из самой тени под гнездом. Не бесформенная масса, как в подвале. Теперь у нее были подобия щупалец, длинных и гибких, которые стелились по полу. И что-то вроде головы — продолговатое, лишенное черт, но с двумя угольными провалами, которые были темнее самой тьмы. Она выросла, заполняя собой полцеха, ее булькающее дыхание стало громким, как работающий двигатель.

«…Алексей…» — прошептали десятки голосов из ее глотки. — «…принес… себя… в дар…»

Я отбросил рюкзак, расстегнул его. Соль с полынью. Это был мой первый ход.

— Нет, — сказал я, и голос не дрогнул. — Я пришел забрать то, что ты у меня украла.

Я швырнул горсть смеси перед собой. Белая пыль рассыпалась по полу. ПШШШШ! Тварь вздрогнула, отпрянула. Шепот сменился яростным шипением. Свет фонаря, направленный на нее, заставил ее щупальца дернуться и отползти.

Но она не отступила. Она привыкла. Она уже сталкивалась с этим. Одно из ее щупалец, длинное и острое, как копье, метнулось ко мне с невероятной скоростью.

Я едва успел отпрыгнуть. Конечник вонзился в бетон там, где я стоял секунду назад, оставив после себя дымящуюся ямку. Запах гари и кислоты ударил в нос.

Я бросил еще соли, создавая перед собой полукруг. Она замедлила ее, но не остановила. Тварь стала обходить преграду, ее щупальца ползли по стенам и потолку, пытаясь зайти с флангов. Шепот снова нарастал, давя на психику, пытаясь парализовать.

«…один…»

«…никто не придет…»

«…как тогда… в машине…»

Картинки всплывали в голове сами собой. Яркая фара в тумане. Визг тормозов. Стекло…

— Довольно! — закричал я, выхватывая бутылку с зажигательной смесью. Я сорвал тряпку-фитиль, чиркнул зажигалкой и швырнул ее в центр твари.

Бутылка разбилась. ВЗРЫВ! Огненный шар озарил цех на мгновение, отбрасывая гигантские, пляшущие тени. Тварь взревела — на этот раз это был звук настоящей, физической боли. Огонь лип к ее слизистой оболочке, пожирая ее. Она откатилась, сбивая пламя, ее щупальца бешено бились по полу.

Успех! Но короткий. Огонь потух почти так же быстро, как и вспыхнул, не найдя достаточной пищи. Но он причинил ей вред. Теперь на ее «теле» были черные, обугленные пятна, из которых сочилась черная жижа.

Она пришла в ярость. Весь ее облик исказился от злобы. Она двинулась на меня, уже не обращая внимания на соль. Щупальца, как бичи, засвистели в воздухе.

Я отступал, отбивался ножом. Лезвие вонзалось во что-то упругое и скользкое, и тварь взвывала, но это были лишь поверхностные раны. Одно щупальце обвилось вокруг моей ноги, и я почувствовал, как сквозь джинсы жжет ледяной холод. Он высасывал силы. Страх, дикий и животный, снова поднялся во мне.

Я из последних сил ткнул ножом в щупальце и рванул на себя. Что-то хрустнуло. Тварь отдернула конечность, издавая визгливый вой. Я попятился, споткнулся о какой-то металлический лом и упал на спину. Фонарь вылетел из рук и, покатившись, погас.

Тьма.

Абсолютная, кромешная тьма. И в ней — булькающее, злое дыхание и шепот, который теперь звучал прямо над моим лицом.

«…конец…»

«…съест…»

«…как сестренку…»

Я лежал, беспомощный, чувствуя, как ледяная сырость окутывает меня. Я проиграл. Я был так самонадеян.

И в этот миг отчаяния, в полной темноте, я увидел его.

Слабый, пульсирующий свет. Исходил он из самого центра твари, из-под обугленных тканей. Тусклое, салатовое свечение, размером с кулак. Оно билось, как сердце.

Сердце. То, о чем писал дед. Ее ядро. Ее слабое место.

Она была всего в паре метров от меня, готовясь нанести последний удар. Она не знала, что я это вижу. Что тьма, которую она так любила, выдала ее главную тайну.

Моя рука нащупала на поясе последнюю бутылку с зажигательной смесью. Зажигалка. Это был мой последний шанс. Прицелиться в темноте. В сердце.

Я вскочил на ноги, чиркнул зажигалкой. Маленькое пламя озарило ее уродливую, приближающуюся морду и мое перекошенное лицо.

— Вот же оно! — прохрипел я и швырнул бутылку прямо в пульсирующее зеленое пятно.

Полет казался вечностью. Бутылка перевернулась в воздухе, пламя фитиля осветило ее на миг…

И попала точно в цель.

На этот раз взрыв был другим. Не просто вспышкой огня. Это был взрыв света. Яркого, бело-зеленого, как молния. Тварь издала звук, который невозможно описать — вселенский визг разрываемой плоти и духа. Ее тело начало разваливаться на части, расползаться, как желе, под ударами внутренней энергии. Свет бился, как сумасшедший, и с каждым ударом тварь уменьшалась.

Шепот превратился в оглушительный крик, а затем в тишину.

Свет погас.

Я стоял, тяжело дыша, в полной темноте. Запах гари и озона стоял в воздухе. Я услышал, как зажег фонарь. Луч дрожал в моей руке.

На том месте, где была тварь, осталась лишь большая черная отметина на полу и несколько медленно испаряющихся луж слизи. Никакого сердца. Никакого свечения.

Она исчезла. Но я знал. Я чувствовал это всеми фибрами души. Это не было концом. Я разрушил ее физическую форму, ранил ее, возможно, очень серьезно. Но Сердце уцелело. Оно сбежало.

Я повернулся и побрел прочь, спотыкаясь о мусор. Я был измотан, избит, но жив. Впервые за долгое время я чувствовал не пустоту, а нечто иное. Цель.

Она вернется. Ей потребуется время, чтобы восстановиться, найти новое логово. Но она вернется. А пока… пока в городе наступило затишье. Туманные убийства прекратились.

Я дошел до выхода и сделал глоток холодного ночного воздуха. Дождь почти прекратился, туман редел. Где-то за облаками проглядывала луна.

Я посмотрел на свой дом вдали, темный и безмолвный. Он больше не был моей тюрьмой. Он стал моей базой. Моей крепостью.

У меня была работа. Нужно было найти способ создать настоящее оружие. Изучить дневник деда до конца. Найти слабые места. И быть готовым.

Она думала, что охота окончена. Она думала, что я — всего лишь жертва, отложенная на потом.

Но она ошибалась.

Теперь охотник был я.