Акцептация (гет)

Тем же вечером Том шёл мимо ординаторской, уже без привычного подноса с колбами. Таскаясь по отделению с разными поручениями — то с едой, то с лекарствами, то нося пустую посуду на промывку, — он ощущал себя официантом. Не хватало фартука для полного сходства. Представив себе эту сцену, он едва не плюнул на чисто вымытый пол.

— Мистер Реддл, — окликнул его Герострат из кабинета, — зайдите ко мне, окажите милость.

Он вздрогнул. По спине пробежал холодок. Суинни точно заметил, как Том подслушивал их с Пруэтт разговор. Что могла ему наговорить эта рыжая дрянь, когда Том ушёл? Нужно было остаться до самого конца и дослушать, чем там всё закончилось. А вдруг она обвинила его в чём-то? Вдруг его теперь подозревают? Ему едва удалось унять дрожь, которая волной накатила на него.

Взяв себя в руки, он вошёл в ординаторскую, где царил полумрак. Только над столом Герострата, где он изучал историю болезни, горела лампа. С виду целитель казался спокойным. Подойдя ближе, Том мельком увидел, что, конечно же, история относилась к пациентке из одиночной палаты — к той, к которой он с таким постоянством ходил. Подробно разглядывать из-за плеча Герострата, что там написано, он опасался.

— Да, целитель? — он встал рядом, наблюдая, как Герострат, сидя за выщербленным деревянным столом, всматривается в назначения Грейнджер.

— Вы вроде бы довольно часто посещаете мисс Грейнджер? — не вопрос, а удар.

Том спал с лица.

— Только в рамках предписанного протокола, — отчеканил он, холодея внутри.

Герострат положил на стол карту Грейнджер, оставив её открытой, и внимательно посмотрел на Тома.

— Конечно, — взгляд голубых глаз Суинни будто пронизывал насквозь. — Я был у неё сегодня на осмотре и...

Том плотно сжал губы.

— Мне кажется, что с её прогрессом ей можно было бы смягчить условия. Как вы считаете? — пытливый взгляд не отрывался от побелевшего лица Тома.

— Считаю, что... — он запнулся. — Это преждевременно, сэр.

Он полагал, что это позволит Пруэтт быстрее добраться до Грейнджер. К удобной безродной девчонке без семьи.

Потому что у неё никого нет. Её никто не хватится. Кроме Тома.

— Вот как? — Суинни скептически прищурился. — То есть вы не отметили у неё улучшений?

— Отметил, но... — Том кинул взгляд на открытую дверь.

Герострат сразу понял, чего опасается Том: он мигом взмахнул палочкой, закрыв дверь, затем повернулся к Тому.

— Но?

— В назначениях для неё указаны обычные успокоительные зелья, я не нашёл других. — Том нервно поправил воротничок рубашки, ему стало труднее дышать. — Обычное успокаивающее ведь тёмно-синего цвета, с лёгким ароматом полыни?

Повисла пауза. Гнетущая тишина между ними в ординаторской, опущенной в полумрак, казалось, сама стала, как вязкое зелье — неприятное и горькое. Можно было ожидать худшего. Герострат Суинни задумчиво почесал небритый подбородок.

— Ты тоже заметил? — голос его стал чуть тише.

— У меня нет доказательств, но... — начал Том, а преподаватель указал ему жестом занять место на диване напротив него и приготовился внимательно слушать.

* * *

У Герострата тоже не было доказательств, только подозрения. И подозревал он, к счастью, не Тома. Тут можно было бы выдохнуть и успокоиться, но… ему удалось привлечь Тома к «соучастию» в расследовании. Пятый этаж давно просил себе «материал» для опытов, и под «материалом» они подразумевали совсем не лабораторных мышей. Кажется, кто-то из них даже предлагал отлавливать бездомных магглов, чтобы спокойно на них экспериментировать. Что Тому показалось разумным.

Однако эту инициативу отмели не ввиду её чудовищности, а из-за того, что не обладающий магией человек вряд ли будет полезен для подобных дел. Только и всего.

Со слов Суинни, у него не хватало ни времени, ни сил следить за порядком в отделении. Людей тут тоже не хватало. Но внезапно ему под руку подвернулся отличник-выпускник Том Реддл, который к тому же оказался очень любопытным и начал замечать те же странности, что и Суинни. Правда, странности творились по всему отделению, но Том заметил только те, которые касались непосредственно Грейнджер.

Зелья подменяли не только у неё. Ей зелья подменяли на неизвестный состав с аконитом, который Герострат вызвался проверить. Хотя Том решил, что свой образец, о котором он умолчал, он тоже испытает: часть хотел рассмотреть сам, а другую отправить профессору Слизнорту. Было рискованно, но… ему захотелось тоже разобраться. Нескольким другим несчастным подливали иного состава зелья, которые Суинни не всегда успевал отслеживать. Со слов целителя он понял, что кто-то следит за тем, чтобы Грейнджер не пила непонятную отраву. Вот так безразличие Тома обернулось для неё почему-то благом…

А ведь он раньше хотел её убить.

Теперь Том получил своеобразный карт-бланш: доступ не только к Грейнджер, но и к двум другим пациентам, которых Суинни охранял. В одиночных палатах содержались именно такие — никому не нужные потеряшки, которых никто не будет искать.

У которых никого нет.

* * *

Суинни уже ушёл домой, а Том снова остался на дежурство. Он сел на место Герострата и уронил голову на стол, обхватив её руками. Герострат полностью оправдывал своё имя — если он пойдёт дальше, то спалит систему пятого этажа дотла… и подбил его, Тома, к тому, чтобы помогать ему.

И всё из-за Гермионы. Из-за того, что она по своей глупости тут оказалась, и он пошёл за ней. Не в «Горбин и Бэрк», не в Министерство магии — нет, он пошёл в гадкую больницу!

И она так и не ответила на главный вопрос Тома: «Почему она на него напала?»

Если она знала о крестражах, то должна была знать и о том, что убить Реддла не так легко, и всё же… она попыталась. Почему?

Сердце неприятно кольнуло.

Он взял в руки одну из карт, оставленных Геростратом. Открыл, стал вчитываться. Конечно же, многое ему было пока не понятно, но что такое диссоциативное расстройство личности он уже успел прочитать, только на практике ещё не видел. Это был взрослый волшебник сорока лет. Вернулся из Европы с войны, куда пошёл добровольцем в маггловскую армию. Волшебник — в маггловскую армию.

Том отложил его карту и перешёл к следующей. Карта Гермионы. Том вздохнул. В его голове всплыл разговор, при котором Суинни вручил ему вожделенный «ключ» к её палате.

— Лечить знакомых и родных неэтично, кажется, — аккуратно заметил Том, беря в руки её карту.

Герострат вздохнул и потер переносицу. В воспоминании он сидел на том же месте, на котором сейчас сидел Том — за своим выщербленным столом.

— Это… сложный вопрос для любого целителя, Том, — начал он, подбирая слова. — С одной стороны — да, неэтично.

Как Пруэтт и говорила: нельзя лечить близких. Правда, Гермиона для Тома не была близкой. Она была никем.

— А с другой… если я направлю близкого мне человека к другому медику, так как лечить его мне «неэтично», а тот другой медик совершит ошибку, которую не совершил бы я, — голубые глаза Суинни блеснули в полумраке. — Кто будет виноват в том, что мой близкий человек пострадал?

Ответ был слишком очевиден.

— Другой целитель, допустивший ошибку, — без тени сомнения ответил Том.

— Вот, а я считаю, что виноват я, так как мог бы вылечить сам, а направил к другому.

— Зато вы можете не брать на себя ответственность за…

— Но я обязан брать на себя такую ответственность, — Герострат встал со стула, подошёл к Тому, державшему в руках карту Гермионы, и постучал по картонной обложке пальцем. — И за своих близких, и за своих пациентов. Этика, понимаешь, штука такая… непростая, — он опустился на диван рядом. — А иногда ответственность к нам приходит без спроса, Том…

Ответственность… Пальцы машинально сжали карту так, что листы оказались чуть смяты. Герострат говорил Тому, что он взял на себя ответственность, когда решил углубиться в дело Гермионы. Внутри всё похолодело. Никогда никаких связей ни с кем, никаких привязанностей. Но у неё больше никого не было… Только он.

Том оторвал голову от стола, вынырнув из своих мыслей.

Можно было поступить согласно этике Пруэтт, этике самого Тома — уйти и дать разбираться другим. Но нужно было поступать, как Герострат: делать всё самому, иначе другие могут сделать всё ещё хуже. Перед такой моральной дилеммой он всё ещё стоял. Даже убийство Миртл вызывало в нём куда меньше ужаса, чем то, к чему его вела вся эта история.

Достав из кармана флакон с остатками зелья, он поднёс его к лампе и внимательно рассмотрел на свету. Оно почти не просвечивалось, как обычные зелья, не было прозрачности — почти чёрная вязкая жижа. Скорее бы Слизнорт прислал ему свой ответ по поводу этой гадости. Он взял чашку, в которой оставалось немного воды, и, капнув немного, размешал ложкой. Полученную, едва окрашенную в лиловый цвет, воду Том понюхал — запах аконита уменьшился. Затем он решил обмакнуть палец в раствор и попробовать кончиком языка.

Моментально будто тысяча маленьких колючек прошлась по языку, а сознание словно выбило из него на мгновение. Всего на секунду он потерял контроль над собой и над телом. Решив на сегодня закончить с исследованиями, он вылил остатки воды в цветок, стоявший на шкафу, — бездумно, на автомате.

* * *

Он ходил к ней уже около двух месяцев, почти каждый день. Ему казалось, что она ждала его. Когда он заглянул в окно, перед тем как зайти, — увидел её взгляд, направленный на дверь. Заинтересованный. И испуганный.

Гермиона с ногами забралась на кровать и, обхватив руками колени, смотрела, как Том зашёл в её крохотную палату. Тоненькая больничная роба с длинными рукавами накрыла её хрупкую фигуру будто саван, только цвет был серый, а не погребальный чёрный.

— Ты приходишь сюда каждый день… — прошептала она, глядя на него.

— Я здесь работаю, — сухо заметил он. Затем он нагнулся к её лицу и издевательски вернул ей её прежнюю фразу: — Испугалась?

Нахмурившись, Гермиона отвернулась от него. Он настолько расслабился, что даже перестал использовать смирительное заклинание, только чары на дверь ставил. Знал, что ей не сбежать. Но тут она совершила неожиданный поступок — резко ринулась с кровати так, что Том отшатнулся, схватила с тумбочки кубок и поднесла его к губам.

Он даже забыл о своей палочке: подскочив к ней, он ударил её по ладони, выбивая кубок из рук, разливая зелье на пол.

— Дура! — его голос почти сорвался на крик. — Ты думаешь, почему до сих пор жива?

— Я знаю, почему я до сих пор жива, Том, — не замедлила с ответом Гермиона, потирая ушибленное запястье.

— Я этого не знаю, расскажи мне, почему ты ещё жива? — Тело дрожало — не от ярости, а от осознания: он не успел бы, если бы она действительно сделала глоток.

— Потому что ты боишься меня потерять, прежде чем выведаешь всё… — она смотрела на него поразительно спокойно, без укора, без ненависти. — Ты хочешь знать, что с тобой станет в будущем.

Том глубоко вздохнул, пытаясь совладать с собой. Хотелось швырнуть кубок в Гермиону и поднос с едой тоже в неё запустить. Но он сел на стул напротив кровати и снова сделал глубокий вдох. Гермиона опустилась обратно на свою койку, скрипнули пружины продавленного матраса.

Посмотрев на Гермиону, он увидел, как дрогнули её губы — она не хотела на самом деле пить эту дрянь, испугалась, что Том её не остановит. Верхняя лампа моргнула, на секунду погрузив палату во мрак.

— А если будущее уже настолько изменилось, что известные тебе события не случатся никогда? — после его слов в её глазах на мгновение проскользнула надежда и тут же погасла. — Я выбрал другой путь...

— Ты этот путь выбрал не от доброты душевной, — в голосе Гермионы сквозил напускной скептицизм. — Тебя на него привёл эгоизм и страх. Ты не понимаешь людей, не принимаешь их со всеми слабостями и страхами.

— Но я по нему пошёл, — тихо ответил Том. — Из-за тебя.

И тут же он увидел, как зрачки Гермионы расширились от шока, как открылся рот, но она не издала ни звука. Она смотрела на него округлившимися от удивления глазами, и Тому показалось, что он слышит, как у неё бешено стучит сердце.

Он также на неё смотрел, и казалось, что сердце барабанит в унисон с её. Это была первая из их бесед, когда он ощутил ползущий по спине страх не от её слов, а от своих собственных.

* * *

Утро поразило своей гнетущей тишиной. Казалось, что даже больничные мухи решили не просыпаться. Хотя обычно жизнь в отделении начиналась рано, но сегодня все будто решили взять выходной.

Настроение у Тома после вечерней беседы с Гермионой было странным — он вроде бы и должен был себя чувствовать, как натянутая струна, но отчего-то ощущал умиротворение. Будто признав «из-за тебя», с его плеч свалился огромный груз. Ужас, который он испытал из-за собственных слов, зародил в нём что-то новое.

Из-за неё он теперь остался здесь, потому что у неё никого не было. И потому что у него никого не было.

На столе стояли две чашки кофе из кафе для персонала внизу: из одной Том пил сам, другую с помощью заклинания поддерживал горячей, чтобы угостить Пруэтт. Слишком тёмной лошадкой была эта рыжая зельеварка с пятого этажа, слишком виляла. И постоянно совала нос не туда. После разговора с Геростратом Том стал припоминать, что она ошивалась не только у палаты Гермионы, у других тоже, а ещё…

Он взял в руки карту, которая точно заинтересовала бы Пруэтт. Хотя Том понимал, что всё, что там написано, скорее всего, ей было уже известно. Ей нужна была не карта — ей нужен был постоянный доступ к пациентам. Том всё ещё колебался, глядя на подготовленный кофе, но все сомнения ушли, как только возле ординаторской показалась она…

— О, ты, как обычно, первый, — услышал он певучий голос Магдалены в дверях.

Первый. Обычно он тут и ночевал. Потому что ему некуда было идти.

— Что читаешь? — она зашла, цокая каблучками. Судя по тому, как её взгляд изменился, когда она увидела в его руках карту, Пруэтт сразу поняла, что читал Том.

— Будешь кофе? — улыбнулся Том, стараясь выдавить из себя как можно больше миролюбия. — Специально для тебя поддерживал его горячим.

— Как мило, — с лица Пруэтт улыбка исчезла, но чашку с кофе она приняла. — Бесплатный больничный кофе… Да ты романтик.

Губы Тома разъехались ещё шире после того, как она села на диван и всё же отпила немного напитка.

— Эта девушка, Грейнджер, — Том демонстративно раскрыл её карту. — Ей же назначены сейчас обычные седативные?

— Да… — неожиданно для себя ответила Пруэтт, заёрзав на диване.

Том внимательно на неё посмотрел поверх карты, пытаясь скрыть подступающее раздражение.

— Я несколько раз у неё бывал, и… — он немного подался вперёд, а голос его стал тише. — То зелье, которое ей дают, не похоже на обычное успокоительное.

Пруэтт вздрогнула и посмотрела в наполовину выпитую чашку кофе. Том в это время махнул в сторону двери и запер её невербальным заклинанием. Магдалена не создавала впечатление дуры, которая сдастся просто так.

— Правда, — неохотно кивнула она. — Потому что… — голос Магдалены дрогнул. — Её слова не похожи на обычный бред, она уверена в правдивости своих слов.

— Как и все больные, находящиеся здесь, — твёрдо заметил Том. — У неё же нет шизофрении, верно? — тихо уточнил он.

Глаза её непонимающе округлились, она подняла взгляд на Тома.

— Нет, она не… Б-бол-л-льна…

Пруэтт вскочила и попыталась выхватить карту из пальцев Тома, но он быстро отвёл руку в сторону, и она схватила лишь воздух. Видно было, как она борется с собой. Она посмотрела на дверь, и по её взгляду стало ясно, что она поняла — выхода у неё нет.

— Откуда ты это знаешь? — холодно спросил он, продолжая допрос.

— М-мы просветили её голову магией… — её пальцы скользнули к горлу, будто пытаясь не дать словам выйти изо рта. — У неё нет т-типичного поражения лобных д-долей.

Магдалена запнулась и озлобленно уставилась на Тома.

— И Герострат знает? — с нажимом спросил он.

— Нет, м-мы в карту внесли… — она прикусила губу, пытаясь замолчать, — нуж-жные нам данные… — вдруг её взгляд прояснился, а кружка выпала из рук. — Ты подмешал мне Веритасерум?

Как легко она попалась в его ловушку и как хорошо, что с первого глотка не распознала зелье в кофе. Том, конечно же, хотел узнать больше, но рисковать было нельзя. Вскочив с дивана, Пруэтт выхватила палочку и направила её на Тома, он, правда, ожидал этого и оказался куда проворнее. Тренировки в дуэльном клубе давали о себе знать.

— Обливейт! — он резко вскинул палочку, чтобы стереть её воспоминания об этом разговоре.

Остекленевшие глаза давали понять, что всё прошло успешно. Но… что это за «мы», которых упомянула Пруэтт? Жаль, что он подлил так мало зелья в её кофе, и оно так быстро закончилось в своём действии… С другой стороны, теперь у Тома были не догадки — у него была твёрдая уверенность, что всё тут происходит не просто так.

* * *

В обед, который Том решил пропустить, он размышлял над тем, как скоро Гораций даст ответ. Очевидно было, что ему требовалось некоторое время, чтобы разобраться с составом, понять, как он должен действовать. Хотя бы в общих чертах. И всё же… Том был как на иголках.

На обходе он даже едва не выронил поднос с дневными зельями — благо, что успел вовремя сохранить равновесие. И всё равно дежурная сестра неодобрительно цокнула языком в его сторону.

— Новички… — вздохнула она. — Эй, как закончишь с зельями, возьми яблочного пирога, Том, — вдруг окликнула она его.

Он резко выпрямил спину и посмотрел на ведьму. Раньше он не обращал на неё особого внимания и был немного озадачен её предложением насчёт яблочного пирога. Хотя есть хотелось — с самого утра, кроме кофе, у него во рту больше ничего не было. Дежурная сестра, женщина лет пятидесяти с пшеничными волосами, небрежно убранными под чепчик, и лучистыми морщинками вокруг глаз, пояснила:

— У Борма был юбилей, и мы оставили тебе кусок. Но если не хочешь…

— Спасибо, — быстро буркнул Том и пошёл дальше.

Как-то странно было, что ему оставили аж целый кусок пирога… Или она заметила, что он почти ничего не ест, и решила… Тогда это ещё больший конфуз, раз она поняла, что копеек с подработки хватает только на бесплатный кофе и скудный обед. Наверное, Тому не стоило даже притрагиваться к этому злосчастному пирогу, который теперь в мыслях манил его к себе. От этого становилось неуютно.

Но, с другой стороны, в школе же он выманивал всякие штуки у учеников в обмен на домашние задания. Чем эта ситуация с пирогом отличалась от школьной?

* * *

Всё же Том сдался. Взял себе кофе, вернулся на пост, зашёл в сестринскую и забрал этот треклятый пирог, мысли вокруг которого вились последние полчаса. Со всем этим набором он расположился в ординаторской и принялся за изучение карт, оставленных ему Геростратом. Пометки для нескольких обычных пациентов он уже сделал, и теперь, попивая кофе, развернул перед собой карту третьего пациента. Пациентки.

Быстро пробежав глазами строчки, Том задумчиво откинулся на стуле. Деревянная спинка жалобно скрипнула, и он тут же сел нормально. Не хватало ещё сломать этот повидавший многое стул. У этой тоже никого не было. Женщина, около тридцати лет, сирота, замужем за зельеваром-экспериментатором, тоже одиночкой. Несчастный случай в подвале дома, взрыв — и вот, пожалуйста, три трупа: муж и двое детей. Сама миссис Джонс в это время отошла за покупками. Увиденное её так потрясло, что у неё случился срыв, и её отправили в больницу, сюда, на четвёртый этаж.

Интересно, как много людей теряют рассудок, когда не могут справиться с жизненными трудностями? Том предполагал, что потеря семьи — не просто трудность, наверное, для женщины это настоящая трагедия. Но… а если стереть из её памяти воспоминания о муже и о детях, станет ли ей легче? Может быть, она быстрее пришла бы в норму и… Герострат его за предложение подобного вышвырнул бы из отделения за шкирку. Или, если не драматизировать, — сделал бы строгий выговор и снова прочёл бы лекцию об ответственности.

Вынырнув из пучины своих дум, Том углубился в чтение карты. Назначения: седативные, зелье сна-без-сновидений… и что-то интересное — зелье, притупляющее чувства. Том задумался, пытаясь вспомнить, встречал ли он такое зелье у кого-то из других пациентов. Нахмурившись и закусив щёку, так и не припомнив, он взял с полки, висевшей над столом, несколько не сданных на пост карт и порылся в поисках назначений в них. Ничего похожего не было.

А кем были сделаны назначения? Он пригляделся к подписи — нет, то был не Герострат. Но Суинни бы проверил их и, если ему что-то не понравилось, то отменил. Подпись Ленгдона — такая же, как на документах Тома о зачислении.

— Да нет… — Том шумно выдохнул и отхлебнул кофе. — Нет, зачем ему… — он опасливо скосил взгляд на дверь, словно опасаясь, что сюда кто-то ворвётся и отберёт у него с таким трудом добытый доступ к… Гермионе.

Вздохнув, Том отправил последний кусок пирога в рот и облизнул указательный и большой пальцы. Было вкусно. И сытно. Прикрыв глаза, он вновь откинулся на скрипнувшую спинку стула. Перед тем как зайти к Гермионе, надо было посетить миссис Джонс… Посмотреть своими глазами на неё и попробовать понять, похож ли её диагноз на Гермионин.

Как он умудрился втянуться в эту историю? Он пришёл всего лишь за тем, чтобы выведать всё у Гермионы, а затем, если понадобится, устранить её. И вот он теперь в той точке, когда Герострат вводит его в курс странных дел, а сам Том чуть ли не как детектив пытается вести расследование.

Может быть, у Гертруды Джонс был диагноз, а может быть, и не было.

Взглянув в окно, он понял, что солнце ещё в зените, и сегодня у него полно времени, чтобы позаниматься делами, порученными Геростратом.

* * *

Перед тем как войти в палату, Том осторожно заглянул в маленькое дверное окно. Обстановка тут была схожей с палатой Гермионы, только куда неряшливее: стены, испещрённые какими-то надписями и непонятными рисунками… Сама миссис Джонс сидела на стуле рядом со столом и, опустив голову к подбородку, исподлобья буравила взглядом стену.

Осторожно приоткрыв дверь, Том навёл на пациентку палочку, и тут же её больничная роба спеленала её на манер смирительной рубашки. Стандартное заклинание. Затем он запер за собой дверь и, нахмурившись, принялся разглядывать пациентку. Выглядела она… нездоровой: запавшие глаза, взгляд, не фокусирующийся ни на чём, подёргивающиеся губы.

Том перевёл взгляд на надписи и рисунки, которыми были расписаны стены. Первый вопрос, который у него возник, был: «Кто дал ей перо и чернила?» А потом он присмотрелся — детские стишки-считалочки, рисунки домиков, солнца и семьи, державшейся за руки. Он нервно сглотнул. Рисунки выглядели так, будто их рисовали детской рукой, но… Том перевёл взгляд на Гертруду, не обращавшую на него внимания. Какое-то странное ощущение застряло у него словно ком в горле. Жутко. Безнадёжно.

Постоянно повторяющиеся домики, слишком схематически изображённые, с ломаными крышами. Семья тоже была выведена слишком схематично — просто обозначение фигурок: большие «огуречки» с палочками по бокам и маленькие, державшиеся тонкими веточками за «руки» взрослых.

Он читал уже о подобном — острый психоз, который, возможно, открыл двери для дебюта шизофрении. Миссис Джонс была тут уже месяц и… судя по всему, улучшения были незначительными. Если их не будет совсем, то её лечение может затянуться не на месяцы, а на годы.

Подойдя к больничной тумбочке, Том внимательно осмотрел кубок, в котором были остатки зелья. Какое-то флуоресцентно-зелёное, незнакомое. Он достал из внутреннего кармана пустой пузырёк и наполнил его остатками зелья — хватило, чтобы заполнить примерно четверть крохотной ёмкости.

Затем он вновь повернулся к миссис Джонс. Её сухие губы странно двигались, будто она что-то тихо говорила. Том чуть нагнулся к ней, чтобы расслышать, продолжая внимательно разглядывать её лицо. Довольно молодое, но уже испещрённое глубокими морщинами.

— В-вы от-тпустите меня? — услышал он сиплый шепот.

— Отпущу? — он чуть отстранился от неё, но взгляда не отрывал.

— К д-детям… — тонкие костлявые пальцы её смяли серую рубашку. — О-они одни…

Том выпрямился. И в такой ситуации она не забывала о детях. Они мертвы, а она стремилась к ним.

За дверью послышалось, как кто-то неаккуратно толкнул тележку, так что её содержимое жалобно звякнуло. Том вздрогнул, а миссис Джонс будто не услышала этот резкий звук.

Пока что он увидел достаточно.

* * *

Сегодня она встретила его молчанием, но глядела на него всё так же удивлённо. Дрожащими пальцами она медленно перебирала простыню на кровати.

Том только сейчас к ней присмотрелся: искусанные сухие губы, бледные впалые щёки… Будто тень от той девчонки, что училась с ним на последнем курсе Хогвартса. Только глаза её были живыми. И они неотрывно за ним наблюдали: за тем, как он привычным движением опустошил кубок, как аккуратно поставил поднос.

Он снова кинул на неё взгляд. Почему-то казалось, что с каждым днём она выглядит всё хуже. Если сначала это была неестественная бледность, которую можно было списать на отсутствие доступа к солнечному свету, то сейчас её кожа казалась почти прозрачной, словно папирусная бумага. И покрытые коркой губы — не мягкие, как раньше.

Он наполнил кубок чистой водой.

— Ты теперь и днём можешь приходить? — Гермиона взглянула на окно, затянутое матовой плёнкой, через которое пробивались полуденные солнечные лучи. Как будто после их последнего разговора она ощущала неловкость перед ним.

— Я теперь в любое время могу приходить, — он взял стул и сел напротив её кровати. — Целитель Суинни дал разрешение.

Её состояние не было похоже на посттравматический синдром, мелкий тремор скорее напоминал ему… больного из четвёртой палаты, которому меняли назначения на этой неделе. У него была похожая реакция.

— Будешь снова меня расспрашивать? — её реакция была слегка заторможена.

— Вытяни руки, — Том проигнорировал её вопрос и резко поднялся на ноги, отчего Гермиона вздрогнула.

— Т-ты теперь целитель? — издевательски спросила она, но голос её слегка дрогнул.

— Вытяни руки вперёд, ладонями вниз.

Не доверяла. Он бы тоже себе не доверял. Он устало потёр переносицу — жест совсем как у… Она заметила этот жест, и взгляд её смягчился. Будто она увидела что-то знакомое.

— Не ребячься, — надавил он.

Нехотя она вытянула руки, но как только его пальцы аккуратно коснулись её запястий, тут же сжала ладони в кулаки. Гермиона неотрывно смотрела в его лицо, её карие глаза будто зацепились за что-то в нём и не желали отпускать.

— Давно перестала принимать это зелье?

Том пощупал её пульс. Без сверки с часами это ничего не давало, но ему казалось, что он неровный — то бешено скакал, то замирал, словно спотыкаясь.

— С тех пор, как ты здесь… — прошептала она. — Я его почти не пью. Иногда, когда сильно настаивают.

— Ясно, — он плотно сжал губы, размышляя. Наблюдая за работой Суинни, Том подмечал его методы, знал, на что обращать внимание при осмотре. Конечно, опыта у него не было совсем, но… — Абстинентный синдром. Синдром отмены. — Он на мгновение замолчал. — Возможно…

Кажется, в атласе было написано, что лечится он обычно симптоматически.

— Я поговорю с Геростратом, чтобы он тебя осмотрел и назначил обезболивающие и успокоительные…

— Нет! — голос Гермионы вдруг едва не сорвался на крик. — Нет! Том, не надо! — она вырвала запястья из его рук и сделала шаг назад. — Пожалуйста, не надо зелий… — вдруг её пальцы дрогнули снова, и она вцепилась в его рукав. — Я не хочу больше…

Она устала. Она устала не меньше, чем он. Том думал, что ему тяжело носиться по больнице с поручениями, но ей приходилось бороться здесь каждый час своего пребывания. И сейчас она думала, что борется с Томом за свою жизнь, не понимая, что от смерти или чего похуже её отгораживает именно он. Просто потому, что он у неё есть.

Прежде чем Том успел это осознать, его рука потянулась к Гермионе и мягко коснулась её волос. Вот почему нельзя лечить близких… их и правда становится жаль.

— Хорошо.

В этом коротком слове прозвучала забота, которой раньше Том никогда не проявлял.

— Спасибо, — едва слышно прошептала она и, сжав его рукав сильнее, уткнулась в его плечо лбом. На мгновение. И тут же отпрянула.

* * *

Том вышел от Гермионы и, пройдя по коридору, остановился в нескольких метрах от её палаты. Он озадаченно посмотрел на свою руку. Словно она принадлежала не ему… Только что Том Реддл погладил грязнокровку Грейнджер по голове, утешая. Сжав и разжав пальцы, он будто хотел удостовериться, что рука не отвалится и исправно работает. Коснувшись плеча, к которому Гермиона на мгновение прижималась лбом, Том ощутил странное чувство. Целостность.

— Хоть одна хорошая новость сегодня!

От неожиданности Том чуть не подпрыгнул на месте. По спине его дружески похлопал Герострат Суинни. Том резко обернулся и недоверчиво посмотрел на своего преподавателя.

— Какая новость?

— Ты не слышал? — Герострат обошёл его и, улыбнувшись, заглянул Тому в лицо. — Уже часа два все на ушах стоят. Война закончена!

— Закончена? — Том приподнял брови в удивлении. — А разве она не…

— Альбус Дамблдор одолел на дуэли Гриндевальда, — голубые глаза Герострата недоверчиво прищурились. — Да ты совсем себя загнал, брат, — он обнял онемевшего Тома за плечи. — Пойдём-ка отдохнём, угощу тебя сегодня выпивкой. Ты как будто бы не рад?

— Я... рад, даже слишком, — пробормотал Том, идя за Геростратом к выходу.

А он-то за беготнёй и не заметил, сколько сегодня сов разносило почту. И не обратил внимания на приподнятое настроение персонала — ему казалось, что они ещё не отошли от юбилея Борма.

Теперь Альбус стал ещё опаснее: возможно, его наградят каким-нибудь орденом, дадут какое-нибудь важное звание... Главное, чтобы он не решил на волне своего триумфа прокатиться по бывшим ученикам. Ведь если он решит это сделать, то, скорее всего, Тома он тоже не обойдёт стороной.