How I met your mother (гет)

Конечно, она назвала его деспотом, тираном, Иродом, Калигулой и другими менее цензурными прономенами. Швырнула в него статуэткой за тысячу фунтов и отказалась говорить с ним до скончания века. 

Карл и сам не горел желанием лишний раз её видеть. С мрачным удовлетворением он наблюдал за тем, как причитающие во все горло французы покидают дворец и убираются на свою проклятую родину. Лондонцы, провожающие их корабли радостным улюлюканьем, полностью одобрили его решение. 

Ему пришлось разбираться с гневными письмами от своего французского кузена и иметь дело с чрезвычайными послами, которых тот отправил в Лондон проверять, не замучили ли тут его бедную сестру злые англичане — но даже несмотря на всю эту утомительную и унизительную суету, Карл не жалел о том, что вышвырнул лягушатников к чертям собачьим. Никаких больше непристойных анекдотов, легкомысленных песенок и оскорблений в адрес его подданных!

В Уайтхолле воцарился долгожданный покой. 

Беспокойно было только у него на сердце. Ибо путем нехитрого анализа и несложных логических построений он выяснил, что был прискорбно влюблен в свою жену, а она — и с этим уже мало что можно было поделать — ненавидела его сильнее, чем иудеи египтян. 

— Она перебесится, — со знанием дела успокаивал его Бэкингем. — У нее нрав переменчивей, чем у штормового ветра. Сегодня обижается — завтра повесится на тебя с поцелуями. 

— Скорее уж я повешусь, — вздохнул Карл. 

Джордж улыбнулся ободряюще. 

— Ты слишком переживаешь, как всегда. Оно того не стоит. И у нас, к тому же, есть дела поважней, — заметил он, указывая на карту Ла Рошели, расстеленную на столе. — Мы тут пытаемся утереть нос французам, если ты не забыл. 

И хотя его дорогой друг был совершенно прав, выкинуть жену из головы не было никакой возможности. Она же демонстративно игнорировала его во всех случаях, когда это дозволялось протоколом, а когда не дозволялось — говорила с ним как с врагом народа (что, конечно, было недалеко от истины, учитывая их войну с Францией, но Карл был уверен, что дело было не в этом). 

Он не считал себя виноватым больше, чем она, поэтому ему не хотелось извиняться перед ней — тем более, что он и так сделал ей слишком много уступок, которые она приняла как должное. Он, к тому же, готов был спорить, что даже слезные коленопреклоненные мольбы о прощении с его стороны не возымеют на нее никакого действия. Проверять он, в любом случае, не собирался.

Так шли дни. Бэкингем уехал воевать, а Карл остался в Лондоне один на один со смертельно обиженной Генриеттой, которая очевидно мечтала увидеть его голову на своей тарелке. И это при том, что им все ещё нужно было озаботиться наследниками — хотя бы одним… 

Ситуация была откровенно тупиковая. 

Конечно, он мог бы предъявить на нее свои законные права (и Джордж советовал ему так и поступить), но что-то подсказывало Карлу, что это не прибавит ему лишнего очарования в глазах жены. Да и удовольствие, мягко говоря, сомнительное. 

Не найдя выхода, он мысленно простился с надеждой на свою благополучную семейную жизнь и покорно смирился с тем, что будет несчастлив до конца дней своих, но внезапно дни эти решили сократиться до минимального количества. 

Он заболел чумой. 

По крайней мере, так подумал доктор Майерн. Потом, конечно, оказалось, что никакая это была не чума, но поскольку в Лондоне эпидемии вспыхивали регулярно, а симптомы показались врачам подозрительными, Карла заперли на карантин, и ему пришлось безвылазно сидеть в собственной спальне, развлекаясь чтением донесений из-под Ла Рошели (они его совсем не радовали). 

Дабы не разводить лишнюю панику в такое непростое время, весть о его болезни запретили выносить дальше порога его приемной, и немногие были в курсе происходящего. Бэкингем, вернувшийся в Англию, чтобы собрать новую экспедицию после неудачной первой, взял на себя все государственные заботы, и кажется, Карл ему не очень-то и требовался. 

Лежа однажды ночью в постели, терзаемый суровой лихорадкой, он размышлял о вечном и потихоньку готовился умирать, пристально ревизуя свою не очень долгую жизнь, как это полагается доброму христианину. Итоги выглядели неутешительно — так что настроение у него было весьма покаянное. 

У него, в довесок ко всему, ужасно болела голова, и уснуть не было никакой возможности. Поэтому Карл хорошо слышал, как дверь отворилась, и кто-то вошел в его комнату. Он полагал, что это кто-нибудь из врачей или слуг, но — он аж привстал от удивления — это была его жена. 

— Что вы тут делаете? — пробормотал он хрипло. — Вам нельзя тут быть. 

— Я узнала, что вы больны, — сообщила ему Генриетта, садясь на край его постели. 

Карл попытался неловко отползти от нее на другую сторону кровати, но запутался в собственном одеяле. 

— Уходите, мадам, — бросил он жене. — Вы можете заразиться и…

— Я не боюсь, — спокойно пожала плечами Генриетта. — Все равно я не умру раньше, чем будет угодно Богу. Но если вам суждено скоро покинуть этот мир, я хочу прежде поговорить с вами. 

— О чем это? — спросил Карл, в глубине души, конечно, надеясь на слезное примирение. 

— Ваши глупые доктора не пускают меня к вам, поэтому я боюсь, что мы не успеем проститься перед вашей смертью, — поделилась своей тревогой Генриетта. — Так что я пришла попрощаться — на всякий случай. 

Карл понимающе кивнул, и некоторое время они сидели молча, поглядывая друг на друга растерянно. Слезного примирения все никак не случалось. 

Поколебавшись немного, он решил начать первым:

— Мне жаль, что так вышло с вашей свитой, мадам. Я не хотел причинять вам страдания. 

Это было правдой. Сейчас он даже немного жалел о том, что разлучил её с её друзьями — какими бы раздражающими они ни были. 

— Я не держу на вас зла, — великодушно заявила Генриетта и для верности взяла его за руку. — И я буду молиться за то, чтобы вы попали в лимб, а не в ад. Туда попадают некрещеные, может быть и еретикам тоже можно. 

— Спасибо, — улыбнулся Карл, бесповоротно растроганный этой заботой о его посмертной судьбе. 

Какая славная у него все-таки была жена! Пришла к нему, невзирая на опасность заразиться — это ли не героический поступок? Кто-то, возможно, назвал бы это безрассудством, но Карл был сражен. 

Разомлевший, он глядел на Генриетту затуманенным нежностью взглядом и вид, наверное, имел донельзя глупый. Но лихорадка и мысль о скорой кончине усилили его наклонность к сентиментальности, поэтому от всего сердца он произнёс: 

— Я люблю вас, мадам! — и напрочь забыв о всяких мерах санитарной предосторожности, горячо поцеловал ей руку. 

Его дорогая возлюбленная жена, однако, с ответными признаниями не спешила, и на лице её застыло выражение чрезвычайного смущения. Может быть, она вовсе не разделяла его пламенных чувств, но ему было уже не очень-то и важно. Совершенно счастливый тем, что облегчил душу — он закрыл глаза и приготовился благочестиво умереть. 

* * *

Поскольку это была обычная простуда, а не чума — он не умер. Довольно быстро он поправился и выяснил заодно, что признаваться в любви в одностороннем порядке очень неловко. 

Генриетта, кажется, была не вполне рада тому, что не осталась вдовой — вид у нее, по крайней мере, был какой-то недовольный. Она больше не пыталась убивать мужа взглядами, но вела себя, как и прежде, довольно прохладно, а Карл едва находил слова в её присутствии и отчаянно заикался. 

Сначала он чувствовал себя глупо, потом стал расстраиваться — а после и вовсе начал избегать её, потому что на самом деле продолжал надеяться, что в глубине души она любит его также сильно, как он её, и свидетельства обратного вызывали в нем досаду и черную меланхолию. 

— Нет, Чарли, ну так нельзя, — посетовал ему однажды Джордж. — Так изводиться из-за какой-то француженки! 

— Это ты мне говоришь? — мрачно отозвался Карл. — Сам-то сколько страдал по Анне Австрийской? 

— Она испанка, — поправил его Бэкингем. — И это другое. По замужним страдать можно, но по собственной жене — Чарли, это моветон. 

Он только скорбно вздохнул. 

— Хочешь, я с ней поговорю? — предложил Джордж. 

— Нет! — быстро возразил Карл. — Из-за того, что ты поговорил с ней в прошлый раз — мы теперь здесь. Поэтому, пожалуйста, Стини, никаких больше разговоров. 

— Ну, да, — проворчал Бэкингем себе под нос. — Его жена истеричка, он — влюбленный дурак, а виноват почему-то я. 

Карл мог бы поспорить, но он уже успел погрузиться обратно в свои невеселые размышления, поэтому возмущения друга пропустил мимо ушей. 

Тем же вечером он лежал в своей постели, вместо Евангелия листая сонеты Шекспира (с особенным чувством лелея строки сто сорок девятого), и предавался флегматичному отчаянию, когда дверь вдруг отворилась и на его пороге показалась Генриетта. 

Едва завидев её, он запихнул Шекспира под одеяло и напрягся, судорожно гадая, что ей тут могло понадобиться в такой час. 

— Мадам..? — спросил он настороженно. — Зачем вы здесь? 

— Затем, чтобы никто не мог больше упрекнуть меня в том, что я недостаточно исполняю свой супружеский долг! — заявила Генриетта, приближаясь к нему с самым воинственным видом. 

— Вас в этом никто не… — начал было Карл, но потом понял в чем дело и закрыл лицо ладонью. — Джордж… что он вам наговорил? 

— Ничего хорошего, — ответила Генриетта, агрессивно устраиваясь на постели с той стороны, где спала обычно. — Передайте ему, что если он придет ко мне в другой раз, я велю спустить его с лестницы. 

Она улеглась и уставилась на него выжидающе. Карл сидел в полной растерянности и смотрел на жену тоскливым взглядом, пока его сердце танцевало у него в груди траурную сарабанду. 

— Ну? — спросила Генриетта нетерпеливо. — В чем дело? 

— Я так не могу, — признался Карл, отворачиваясь.

Добрый Боже! Был ли человек когда-нибудь столь же несчастен? 

Он услышал как она снова села. Затем она взяла его за руку также ласково как в тот раз, когда он лежал больной, и Карл поймал пронзительный взгляд её блестящих черных глаз. Губы её тронула мягкая улыбка.

Может быть, все не так уж безнадежно? — подумалось ему. Возможно, она и правда любит его, просто слишком упряма, чтобы признать это. Смотрела она очень убедительно, в любом случае. 

Он был в шаге от того, чтобы поцеловать её, как она вдруг сказала: 

— Вы совсем больше не можете, да? 

Карл замер как громом пораженный и вытаращился на нее изумленно (это мягко говоря). 

— Я прошу прощения? — пробормотал он, надеясь, что понял её превратно.

— Я слышала, такое случается иногда, — сказала Генриетта, сочувственно поглаживая его по руке. — Хотя обычно это бывает со стариками или с теми, кто ходит к актрисам… 

— Я не ходил к актрисам, — процедил Карл, бледнея.

— Ну, может быть, это просто испытание, которое послал вам Господь, — предположила Генриетта. — Чтобы обратить вас в истинную веру, например… 

— Выйдите вон отсюда! — не выдержал Карл, шарахнувшись от нее в сторону и больно усевшись прямо на Шекспира. 

Генриетта послала ему взгляд, исполненный глубокой обиды. Затем поднялась с постели и гордо покинула его спальню. 

Карл отшвырнул от себя книгу и упал лицом в подушку. Если это действительно было испытание — он почти готов был принять католичество. 

Возможно, именно на это и рассчитывал Папа, когда посылал сюда эту женщину. 

* * *

На другой день он пришел к ней с твердым намерением прояснить ситуацию. Он не был совершенно уверен, что сможет заговорить с ней после того, что произошло, но был преисполнен решимости привнести в их отношения хотя бы какую-то определенность. В крайнем случае он мог бы предложить ей развод — все равно они уже воевали с Францией, и в политическом смысле их брак был полным провалом. Да и в других смыслах как будто бы тоже… 

Генриетта играла со своими новыми английскими фрейлинами в жмурки — и хотя месяц назад она кричала во всеуслышание, что знать их не хочет, кажется, им все же удалось найти общий язык. 

Карл остановился на пороге, наблюдая за тем, как она бродит по кругу с вытянутыми руками, пытаясь схватить вертлявую Люси Хэй, которая подходила к ней вплотную и со смехом ускользала. В очередной раз увернувшись от своей королевы, камер-фрейлина захлопала в ладоши и стала пятиться назад, ехидно подхихикивая.

Когда Карл понял, что задумала эта коварная леди, было уже поздно — и он оказался в цепких объятиях своей радостно вопящей жены. 

— Поймала! Поймала! 

Озадаченно ощупав его, она сняла с глаз повязку и с самым брезгливым видом отшатнулась. Карл вздохнул. 

— Мне нужно поговорить с вами, мадам, — сказал он, бросая многозначительный взгляд на её придворных дам. 

В отличие от французов, они не нуждались в лишних приглашениях, поэтому предусмотрительно поприседали в реверансах и исчезли в соседней комнате, прикрыв за собой двери. Генриетта между тем уселась на подоконник и скрестила на груди руки. 

— И что же вы мне скажете? — поинтересовалась она с претензией в голосе. 

Карл взволнованно пригладил усы. 

— Я хотел бы извиниться за вчерашнее. Я был с вами резок. 

Генриетта неопределенно пожала плечами, не давая ему понять — были ли его извинения приняты или отвергнуты. 

— И я… — он возвел глаза к потолку, умирая на месте от неловкости. — Я не болен тем, чем вы подумали. По правде говоря, я вообще не понимаю, с чего вы так решили. 

— С того, что вы ведете себя странно, — сказала Генриетта, глядя на него холодно. — Сначала говорите, что любите меня, а потом избегаете меня так, как будто я вас чем-то обидела. 

— Я вас не… — начал было Карл, но понял, что это было справедливое обвинение и замолчал.

Почему же это было так сложно? 

Генриетта опустила глаза на свои руки, слегка покачивая ногой, которая немного не доставала до пола. Выражение лица её сделалось весьма печальным.

Карл стоял посреди комнаты, пялясь в стену, и пытался вспомнить, зачем вообще пришел сюда. Рефреном он обдумывал этот разговор со вчерашнего вечера, но теперь все протоколы этих размышлений повылетали у него из головы.

— Хотите, разведемся? — выдвинул он свое единственное рациональное предложение.

Генриетта вскинула голову и посмотрела на мужа круглыми глазами испуганного оленя.

— Вы хотите развестись со мной? 

— Нет, — честно ответил Карл. 

— Тогда зачем вы говорите такие ужасные вещи? 

— Ну, вдруг вы хотите… — пробормотал Карл, окончательно теряясь. 

— Я не хочу, — сказала Генриетта. — С чего вы вообще так подумали? 

— Вы утверждали, что ненавидите меня, — напомнил ей Карл. — И что эта «проклятая страна» вам не нравится. 

Генриетта неловко повела плечом, как будто пытаясь отмахнуться от собственных слов.

— Ну, Англия на самом деле не так уж плоха, — признала она. — И я, конечно, была зла на вас за то, что вы разлучили меня с моими друзьями, но я решила простить вас, так что это уже в прошлом. Не буду же я забирать свое прощение назад из-за того, что вы не умерли. 

Карл поглядел на нее недоверчиво.

— И вас это не расстроило? — спросил он с некоторой иронией. 

— Что? — не поняла Генриетта. 

— Что я остался жив. 

— Нет, разумеется! — воскликнула она возмущено. — Неужели вы думали, что я хочу вашей смерти? 

Не то, чтобы он действительно так думал, но... Ответ, наверное, был у него на лице написан.

Генриетта вздохнула и, спрыгнув с подоконника, подошла к нему. Карл не мог оторвать от нее глаз. Даже если она не была картиной Тициана — ему, похоже, было достаточно. 

— Я люблю вас, — заявила его жена, решительно краснея. — Я не хочу, чтобы вы умирали и не хочу никуда уезжать от вас. И мне было бы все равно, даже если бы вы не могли иметь детей. Хотя, я, конечно, рада, что это не так и… в общем, это неважно. Я люблю вас, понятно?

— Понятно, — сказал Карл, кивая и медленно, но верно расплываясь в наиглупейшей улыбке. Он ничего не мог с этим поделать.

— Не смейтесь, — сурово предупредила его Генриетта. — Лучше поцелуйте меня уже. 

Так он и сделал. 

* * *

— … а потом у нас родился ваш брат Чарльз, затем ваша сестра Мария, потом Джеймс, и после вы сами. А следом за вами двумя — Генриетта-Анна. И если нам повезет, может быть родится и ещё кто-нибудь. 

— Да вроде… и так неплохо, — заметил Генри. 

Элизабет послала в его сторону укоризненный взгляд, но Карл только рассмеялся. 

— В самом деле, — признал он, похлопывая сына по плечу. — Совсем неплохо. 

Несколько долгих блаженных минут они сидели втроем, наблюдая за тем, как солнце переваливается за горизонт. Ветер поднимал с земли опавшие листья, гоняя их по дорожкам парка, и воздух ещё был теплым, почти как летом. 

— Кто-нибудь ещё хочет поиграть в жмурки? — нарушил тишину Карл, приподнимая в руке платок. 

— Я хочу! — немедленно отозвался Генри. 

— В таком случае, ваша очередь водить, — сказал Карл, спуская сына со своих колен и завязывая ему глаза. — Вот так. Вам не мешает моя шляпа, сэр? 

— Нет, — заверил его Генри, поправляя повязку. 

— Не поглядывайте, — приказал Карл, убирая его руку от лица. — Принцесса Элизабет, будьте добры раскрутить вашего брата. 

Элизабет схватила Генри за плечи и принялась вертеть его. Карл отошел от них на несколько шагов, с улыбкой наблюдая за тем, как она возмущается тому, что брат осалил её раньше времени. 

— Это нечестно! 

— Но я поймал вас! 

— Ваше Величество, скажите ему, что это нечестно! 

Карл покачал головой. Осень в Хэмптон-корте была по-прежнему хороша.