Утренняя Звезда (гет)

— Итак, блок!

Вегги поднимает копьё, точно скрещивая его с оружием невидимого врага.

— А теперь — выпад!

Копьё тонко свистит, когда она разворачивается, рассекает воздух и возвращается в атакующую позицию. Глаза едва успевают уследить. Невидимый враг уже валялся бы с перерезанной глоткой.

— Запомнила?

Чарли глупо кивает головой.

Как же поразительно к лицу Вегги её боевой костюм и это чудное выражение непоколебимой сосредоточенности — особенно отчётливо заметное, когда волосы убраны с лица.

Красота.

А ещё лучше, когда эта сосредоточенность медленно растворяется, уступая место мягкости там, где только что была острота; плавности там, где были напряженные скулы; и расширяются неподвижные суженые зрачки…

Ах, да. Что она должна была запомнить?

Вчера, после разговора с Аластором, Чарли ломала себе голову до вечера и в итоге обратилась к Вегги с просьбой:

— Перед битвой у нас было совсем мало времени на тренировки. Но теперь время есть. Ты не покажешь мне ещё приёмы, которые используют экзорцисты? Чисто на всякий случай, — сказала она, чем порядком девушку озадачила. Они просидели лишний час перед сном, пытаясь сообразить, что у Чарли получается, а что требует тренировки.

Оказывается, больше всего у неё проблем с «извинениями во время боя», как утверждала Вегги. В чём именно тут проблема, Чарли не совсем поняла. Хотя и впору признать, что извиняться перед экзорцистами ей с последнего раза перехотелось.

Чарли показалось, что Вегги обрадовалась её просьбе.

Она видела, что та не спала ещё около часа после их беседы, погружённая в мысли, но без мрачного выражения на лице. А сегодня Вегги встала раньше всех (даже раньше, чем Чарли выползла запивать кошмары чашкой кофе), выстирала боевой костюм и долго копошилась в оружейной подсобке, прежде чем позвать Чарли на задний двор.

Конечно, это совсем не то, что Аластор имел в виду, советуя Чарли развивать свои способности.

Но если начинать — то с малого. Как подступиться к своей магии, да и стоит ли подступаться к ней вообще, она пока не решила. А так она хоть будет чем-то занята. Уже славно.

— Не зевай, время для практики, — Вегги перебрасывает Чарли одно из ангельских копий Кармиллы.

На нём защитная насадка. Не слишком смягчающая удар, но хотя бы предотвращающая нарезку кожи на тонкие слайсы.

Даже так — выглядит оно опасно.

Чарли с неудовольствием взвешивает оружие в руках.

Она уже мельком чувствовала это перед битвой, но сейчас наконец может должным образом обратить внимание — как чертовски сложно его держать. Нет, оно вовсе не тяжёлое. Наоборот, удивительно лёгкое, словно сделанное из тонкого пластика, а не металла. Но вот — что-то не даёт сжать руки на рукояти. Сколько она ни старается, те никак не сожмутся крепкой хваткой, как если бы были ослаблены после сна. Никогда такого не случалось с её трезубцем.

Чарли повторяет движения Вегги. Та заставляет её сделать это несколько раз, пока наконец не кивает одобрительно:

— Да, вот так. Молодец! А теперь — нападай!

Чарли смотрит на копьё.

Чарли смотрит на Вегги.

Чарли снова смотрит на копьё.

— О, ха-ха… ни в коем случае, — заключает вывод; и настойчиво повторяет: — Ни в коем случае! — видя, что Вегги уже готовится возразить.

Возражение следует в любом случае:

— Чарли, это просто тренировка. Это абсолютно безопасно, обещаю.

— Не-а. Я не собираюсь на тебя нападать — ни с этим, ни с чем-то ещё... Но с этим, — красноречиво указывает взглядом на копьё в своих руках, — особенно.

— Ты же уже трижды заставила меня проверить насадки. Ну? Хочешь, чтобы я проверила ещё раз?

Сбоку раздаётся несколько неторопливых шагов по мостовой.

Чарли прослеживает за взглядом Вегги — и видит Аластора. Он останавливается напротив и опирается на садовые перила, не скрывая, что внимательно наблюдает. Чарли с радостью отмечает, что выглядит он живее — и чем вчера, и чем два часа назад.

— Тут для тебя ничего интересного! — недружелюбно отзывается Вегги, а тогда вновь поворачивается к Чарли: — Послушай, я понимаю, что это неприятно, но иначе не выйдет. Все так учатся. И нас так учили.

В груди у Чарли что-то больно щемит, как только она слышит это «нас».

Раньше Вегги, ясное дело, никогда не говорила про ангелов-экзорцистов «мы».

И часть Чарли предпочла бы, чтобы так и оставалось.

Мы, чёрт возьми.

За последнюю неделю Чарли слышит это «мы» уже в третий раз — и, странное дело, отчётливо помнит каждый из них:

«Скверно признавать, но он был неплох как лидер. Мы верили всему, что он говорил», — когда речь мельком зашла про Адама в один из вечеров.

«Во всех заведениях нам разрешали делать заказ вне очереди», — когда Энджел решил порасспросить, что едят и пьют на Небесах.

И вот сейчас.

«Нас так учили».

И Чарли понимает, что не имеет права чувствовать что-то плохое по этому поводу. Ведь это же хорошо — что Вегги восстанавливает связь со своим прошлым через это «мы». Ведь это замечательно — что она начинает принимать его таким, какое оно есть. Ведь это просто прекрасно — что она больше не боится вспоминать вслух.

Чарли должна радоваться за неё.

Порадуйся, повторяет себе, это хорошо, так и должно быть, порадуйся.

И почти перестаёт щемить.

А потом она снова слышит это «мы» —

— …мы атаковали по очереди, пока кому-то не удавалось поцарапать его. Адам покупал победительнице тазик шоколадного мороженного. Награда, конечно, невелика... Хотя сейчас бы я не отказалась. Куда более важной наградой для нас было его одобрение, м-да.

И чувство возвращается.

Чарли даже не понимает толком, что именно она чувствует. Она точно знает, что она не чувствует — она не злится на Вегги за её прошлое, она не обижена на ложь, она не разочарована, она не опечалена, она не… Она ничего не.

Просто чуть-чуть больно в груди. И чуть-чуть тяжело дышать.

Молчать, пока Вегги простодушно чем-то делится с ней, становится уже неловко. Почти грубо.

И Чарли вдруг хочется дать себе оплеуху. Потому что — сколько можно думать о себе? Какие у неё вообще повод и право ныть? Никаких.

Не ей пришлось расти, тренируясь убивать. Не ей пришлось потерять свой дом и узнать, что всё, во что она верила, полная хуета. Не ей пришлось скрывать правду от единственного близкого человека, потому что тот — кусок идиота, которому нельзя довериться…

Не молчи, скажи что-то.

— А что насчёт твоего брата? Он тоже тренировался с вами? — говорит она первое, что кажется хоть немного подходящим. И в меру заинтересованности, и не слишком навязчиво.

— Брата?

— Ну да, ты говорила, что тебя научил драться твой брат.

— Ох, это… У меня нет брата.

— Оу! Окей. Тогда никаких братьев, — Чарли подбадривающе кивает, а внутри всё уже сыплется.

Вегги в смятении отводит глаза. И больше ничего не рассказывает.

Я снова что-то испортила, думает Чарли, бляха, лучше бы молчала.

Они же толком и не поговорили обо всём.

Сначала подготовка к сражению отняла все силы и время, затем реставрация отеля, то одно, то другое. В редкие часы, когда они оставались только вдвоём, Чарли не решалась портить ей настроение расспросами.

Да и к такому разговору нужно готовиться. Придумать хорошее начало и сочинить заранее побольше фраз, чтобы не оплошать в процессе. Точнее, свести такую вероятность к минимуму.

А пока Чарли узнавала по чуть-чуть — в таких же случайных фразах в случайные моменты, как сейчас.

Хотя хотелось бы знать несравнимо больше.

Что из всего, что она знала о Вегги, всё ещё правда? А что из этого — выдумка? И почему выдумка была именно такой? Почему, например, она говорила, что у неё есть брат? Ей действительно хотелось, чтобы он был? Или это было первое, что пришло в голову? Что она чувствовала? О чём думала? Чем жила на самом деле?

Чарли хочет знать абсолютно всё.

Но думать об этом — почему-то точно так же больно.

Маленькие детали, крупицы информации о её обычно немногословной подруге, которые она коллекционировала и хранила возле сердца, как бесценное сокровище, — их больше нет.

Человека, которого она знала, нет.

— Я не х- — начинает Чарли.

— Что ж, тог- — одновременно с ней начинает Вегги.

Обе замолкают.

Пауза.

— Говори ты, — уступает Вегги.

— Нет-нет, я собиралась сказать какую-то глупость. Давай ты.

— Хм, да я просто подумала, что мы с тобой тоже можем придумать какую-нибудь награду за удачное занятие. Например, смотреть вместе фильм на твой выбор. Как тебе такая идея?

— О… ладно.

«Мы с тобой» — эта фраза нравится Чарли намного больше.

Куда более важной наградой будет твоё одобрение, с нежностью думает она.

Сказать это вслух?..

Или она снова что-то не учла — и эта маленькая отсылочка на слова Вегги прозвучит в её ушах совсем не так хорошо, как звучит у Чарли в голове? Ну же, что она не учла? Что это может быть?..

Но Вегги уже опережает её:

— Тогда, так и быть, я начну. Представь, что я экзорцист, ворвавшийся к тебе домой, и делай то, что я показывала. Идёт?

…твоё одобрение. Это была отличная фраза. Почему я не сказала её?

Момент упущен. Чарли чувствует себя дурой, потерявшейся в трёх соснах.

А потом выныривает из своих мыслей, понимая, что снова машинально кивает.

А ещё спустя секунду — до неё доходит, на что именно она кивает в ответ.

— Какой ещё экзорцист?! Постой, можно мне мой трез- Ой!..

Она кое-как успевает отразить удар древком и отпрыгивает назад.

Поспешно опускает копьё наконечником к земле. Заводит его за спину, как можно дальше от резвой подруги. Вегги молниеносно оказывается позади неё — и приходится постараться, чтобы снова увести наконечник в другую сторону.

Уворот, парирование, остриё к земле. И снова парирование — остриё к земле. И снова. И снова.

Вегги бьёт сильно. От быстрых движений её копья шуруют потоки воздуха. Освежает голову. Взгляд у неё острый и сосредоточенный на цели. Не будь Чарли сейчас этой самой целью, могла бы и залюбоваться.

Скорость реакции ожидаемо не подводит её.

Чарли не пропускает ни одного удара. Но ладони так и не сжимаются до конца, и весь бой ей кажется, что гладкое древко вот-вот попросту выскользнет у неё из рук.

Когда Вегги неподвижно застывает перед ней со всё ещё поднятым оружием, будто чего-то ждёт, Чарли на мгновение теряется.

Сначала — тоже выжидает, замерев напротив. Но так ничего и не дождавшись, расслабляет напряжённые плечи и втыкает копьё в землю.

Как же приятно больше не держать его.

Чёрт, да это одно из самых приятных чувств на свете.

«Надо же, какое уморительное представление с утреца пораньше! Браво!» — звучит откуда-то сбоку вместе с недлинной чередой хлопков в ладоши.

— У меня получилось, хе-хе, — гордо констатирует Чарли после пары глубоких вдохов-выдохов.

Вегги наконец опускает оружие.

Чарли считывает у неё на лице желание ответить прямолинейно и безжалостно «нет». И так же ясно считывает, как девушка себя останавливает. И каким смиренным становится её взгляд — так, будто она готовится разъяснять ребёнку, почему ему нельзя есть только конфеты, в двадцатый раз.

Выходит, не получилось?

— Что я показывала тебе пять минут назад, Чарли?

— А… ну…

— Контратаку, — произносит Вегги почти что по слогам. — Ты должна была контратаковать. По возможности — после каждого блока. А ты что делала?

Чарли только чешет затылок.

— Стояла и ждала, пока тебя ударят снова! — отвечает за неё Вегги.

Ах.

Вот оно, в чём дело.

Ну да.

А что ещё оставалось?

Самой сделать выпад? По собственной инициативе? В сторону Вегги? Вот этим копьём?

Ага, конечно.

Скорей она это копьё пропихнёт себе в глотку.

Да и — чисто технически — она поднимала его остриём вверх не менее четырех раз, когда иначе отразить удар не получалось. И однажды это остриё было до жути близко к рёбрам Вегги, из-за чего она едва подавила инстинкт разжать руки. Это вполне можно считать за атаку. По её меркам в данной ситуации, где большее — просто недопустимо.

— Не понимаю… — признаётся Чарли. — Я всегда так делаю. Защищаюсь и при этом никому не врежу. Разве это плохо?

— Именно! В этом и проблема. Я тебе всё утро и пытаюсь донести.

— Но почему? Это всегда работало отлично.

— Нет, не отлично, — Вегги шумно выдыхает и мнётся несколько секунд. Похоже, ей тоже непросто подобрать для Чарли правильные слова. — Ты затягиваешь бой без всякого исхода, пока обе стороны не выдохнутся. Тратишь кучу сил зря, распыляешь внимание на вещи, о которых даже не должна думать во время боя. И, посмотри, ты же вредишь себе!

Впервые за утро в её глазах появляется настоящее волнение.

И Чарли не может понять, почему.

— Себе? Ты о чём?

Вегги неверяще качает головой. Словно Чарли в упор не замечает чего-то очевидного. И та — уже начинает мысленно перебирать, где могла проебаться. Вариантов, конечно, может быть тьма. Да только ничего в отношении её самой среди них не попадается.

— Пытаясь не поранить меня, — наконец объясняет Вегги, — ты шесть раз прочесала остриём по своим же ногам. Неужели тебя ничего не смутило?

— Что? Не может быть! — со стопроцентной уверенностью выпаливает Чарли и приподнимает штанины, потому что —

Нет, Вегги определённо показалось.

Как вообще нужно поворачивать это дурацкое копьё, чтобы это сделать? Да надо быть последней криворукой неудачницей. Не настолько же с ней всё печально!

Но она наклоняется, присматривается — и, к своему удивлению, находит над щиколотками красноватые полоски. Шесть штук. По три на каждой ноге.

— О, — говорит коротко. А затем расплывается в неловкой улыбке на все тридцать два: — Оно с насадкой, это безопасно!

Чем вызывает у Вегги несколько смешков и ещё одно покачивание головой.

— Так, давай ещё раз. Только постарайся контратаковать как следует, ладно? Попробуем не спеша. Просто повтори движения, которые ты уже делала, но в паре не с воздухом, а со мной.

Ох… Чарли не заслужила и половины такого терпения.

Она согласно кивает — на этот раз вполне осознанно и немного виновато — потому что как, блин, после такого начать препираться? Тут с ней возятся, как с маленькой, время на неё тратят, а она ведёт себя как дурочка.

Ладно. Она постарается.

Это всего один раз.

Ничего не случится.

Совершенно.

Ничего.

Не случится.

Пока Вегги приглаживает выбившуюся из хвоста чёлку и становится в боевую стойку, Чарли вытаскивает своё копьё из земли. И мгновенно чувствует, как внутри всё сжимается, тяжелеет, съёживается.

Она старается держать его ровно. Вперёд остриём.

И видит, как то мелко дрожит на фоне тёмной каменной кладки.

Тошнота подкатывает к горлу.

Вегги шагает вперёд. Чарли внимательно следит за её движениями. Вот замах, разворот, удар — улучить правильный момент и парировать.

Вот Вегги перекладывает древко из одной руки в другую…

Сейчас.

Вот сейчас.

Уже пора.

Давай.

Соберись.

Давай же.

Все внутренности по одному отваливаются и падают в бездну, когда Чарли заставляет свои едва сгибающиеся руки поднять копьё. В этот раз оно чертовски тяжёлое.

Она заводит его назад... Замахивается…

И — легонько стукает по копью Вегги, буквально сама же отражая свой удар её оружием.

— Нет, Чарли, это… — со вздохом начинает та, моментально прерывая их недоспарринг, но замолкает.

Наверное, не находит цензурных слов.

Ничего страшного. Чарли вполне продолжит вместо неё — это была самая жалкая хуйня на свете, господи, какое позорище.

А руки у неё всё ещё каменные.

Поднять копьё второй раз она уже не сможет.

— Ты совсем не стараешься?

Слова больно царапают.

И как Вегги при них сводит брови к переносице — не гневно, а как-то почти жалобно — тоже царапает.

— Я стараюсь, честно! — горячо уверяет Чарли. — Я просто… Будь сейчас на твоём месте какой-нибудь Адам, у меня бы не было никаких проблем! Ну, точнее, проблема бы, очевидно, была. Но не эта. Или уж точно не в такой степени. Ты понимаешь, что я хочу сказать, — она пытается посмеяться над своей спутанной речью, но получается плохо.

Вегги и впрямь понимает:

— Говорю же, представь, что это настоящая битва. Представь, что я экзорцист и пришла убить тебя. Визуализируй себе эту картинку!

Но, похоже, понимает не до конца. Потому что —

— Я не могу.

И даже так неверно. Чарли не просто не может сделать то, что Вегги предлагает, — она не собирается даже пробовать. Даже на минуту или секунду. Не допускает даже мысли о том, чтобы попробовать.

Вегги внимательно смотрит на неё.

И сердце у Чарли ёкает.

О чём она сейчас думает?

Не думает ли она, что это «не могу» означает «я не могу принять твоё прошлое»?

Потому что — нет, это совсем не то, что оно означает.

Оно означает — я верю в тебя, я верю, что ты изменилась, и мой мысленный взор никогда не натянет маску экзорциста обратно на твоё лицо.

Но ни одна из них не успевает заговорить.

С тихим похмыкиваем и потрескиванием, между ними возникает Аластор. Видимо, он устал стоять в стороне от их скромного центра событий.

Интерпретация слов Чарли у него, конечно же, своя:

— Наша дорогая принцесса имеет в виду, — голос звучит чересчур весело, глаза расслабленно прикрыты, — что она не станет сражаться с противником, который не представляет собой настоящей угрозы. Похвальное благородство, если спросите меня!

— Нет, это не то, что я… — пытается вставить Чарли.

Впрочем, внимания на неё ноль.

— Чувство опасности, всплеск адреналина в крови — вот, что необходимо ей, чтобы начать действовать! — он бросает на Вегги взгляд сверху вниз и брезгливо указывает на неё пальцем: — Какая может быть опасность от тебя и твоей жалкой зубочистки, дорогуша? То-то же. Разве только мышей в подвале колоть. Без обид.

— Слыш, тебя никто сюда не звал! — шипит Вегги сквозь стиснутые зубы. — Лучше свали и займись чем-то полезным.

— О, я как раз и намерен заняться крайне полезным делом. Подсобить вам в ваших потугах! Или вы сами не находите своё дело полезным, хм-м?

Он перестаёт кривляться и жестикулировать и смотрит на Чарли прямым прищуренным взглядом. На что-то намекает.

Той нужна всего секунда, чтобы понять, на что.

Ах, ну конечно, он считает их тренировку бесполезной тратой времени. Ведь это далеко от того, что он вчера пытался ей втолковать. И, что ж, доля правды есть — только идиот предпочтёт простой бой на копьях серафимской магии. Идиот вроде Чарли.

Идиоту вроде Чарли даже попытку в бой на копьях из себя никак не выжать.

— С вашего позволения, я немного упрощу вам задачу, — Аластор кланяется ей по-джентльменски. Но позволения, конечно, просит только риторически.

Его голова неестественно отгибается набок.

Из-под ног с треском взметаются теневые щупальца.

В считанные доли секунды они вытягиваются и заостряются, превращаясь в десяток смертоносных игл, направленных в одну цель — на Чарли.

Она вдруг ясно понимает, чего он хочет добиться.

Проблеска её магии.

Но всё, что она может, — лишь инстинктивно поднять руки, защищая голову.

Всё происходит слишком быстро.

И тем не менее Чарли успевает открыть глаза. Успевает заметить, что не только иглы, но и сам Аластор уже оказался вдвое ближе. Успевает встретиться с безумным взглядом почерневших глаз.

А затем — сердце пропускает удар — она успевает увидеть белое остриё, направленное точно ему в лицо.

Блядь!

Рука всё ещё держит ангельское копьё. Как она могла забыть?

И —

Чарли выбрасывает это сраное копьё к чертям.

Теневые иглы вскапывают землю по обе стороны от неё, пока она стоит не дыша, совершенно открытая для удара.

Копьё долго звенит, скатываясь по подъездной дороге где-то у неё за спиной.

— Стой где стоишь! — Вегги вскакивает между ними, заслоняя Чарли и выставив оружие перед собой. Защитная насадка с него уже куда-то подевалась.

Сердце снова пропускает удар.

Аластор притормаживает менее чем в полуметре. Глаза у него вновь становятся привычно-красным. Опасно сужаются до щелей. Теневые иглы рассеиваются, оставляя по себе только повреждённую мостовую; а те несколько из них, что ещё висели над головой Чарли, осыпают её тающим на лету пеплом.

Оцепенение Чарли проходит, не успев начаться. Она спешно огибает Вегги, приговаривая:

— Тихо-тихо-тихо, тш-ш…

Теперь уже она вклинивается между двумя.

— Опустили это, — кладёт руку на крепко сжатые кисти Вегги и настойчиво опускает её копьё к низу. — Опустили это, — проделывает то же самое с микрофоном Аластора. — Всем спасибо, тренировка окончена.

Только когда они расходятся — пусть и продолжая сверлить друг друга ненавидящими взглядами — Чарли переводит дух.

Не хватало ещё сейчас всяких ссор да разборок, думает она. Хрупкий мир между жильцами отеля держится на соплях, но пусть подержится ещё. И без того проблем навалом.

От секундной паники, резко сменившейся облегчением, кружится голова. Чарли оглядывается, но присесть не на что. М-да, похоже, надо будет организовать на заднем дворе пару кофейных столиков. А сейчас она только досадливо разводит руками. Жест остаётся никем не замеченным.

Зато сама она кое-что замечает.

А именно — короткий взгляд, сквозящий смутным интересом, который Аластор бросает в ту сторону, куда она отшвырнула копьё, прежде чем разворачивается и уходит, непринуждённо закинув микрофон на плечо.

Чарли смотрит ему вслед, пока он не скрывается в одном из боковых входов в здание отеля.

И на что он рассчитывал?

Только что стоял и смотрел, как она не может ударить Вегги, и решил, что она сможет ударить его? Ха. Ха-ха. Смешной.

Да и — о чём вообще надо было думать, чтобы делать это вот так, на открытом пространстве, под окнами отеля? Захотелось поиграть с огнём?

Под «огнём» она, конечно, имеет в виду своего отца, который может выглянуть во двор в любой понравившийся момент, что-то не то увидеть, ещё половину додумать — и пиши пропало. Чарли поднимает голову и скользит взглядом по верхним окнам. Вроде бы никого. Но всё же, раз такое дело, пересечься с Люцифером в ближайшее время не помешает. Поглядеть, в каком он настроении. А то мало ли.

— Ты в порядке? — спрашивает Вегги.

— Да, — улыбается Чарли. — Знаешь, спасибо тебе за тренировку, в самом деле. Это очень-очень много значит для меня, — говорит она, почему-то переживая, что звучит неубедительно, хотя это чистейшая правда. — В следующий раз я лучше соберусь с мыслями, честное слово.

Вегги сдержанно кивает. И злобно косится на дверной проем, в котором исчез Аластор:

— Ага. Осталось только, чтобы в следующий раз у нас не было спектаклей от незваных гостей.

— Не будь так строга к нему. Он пытается помочь.

— …Помочь? Ты правда в это веришь? Он же чуть не прикончил тебя! Что в этом похожего на помощь?

— Ну, уж как умеет, — пожимает плечами Чарли и коротко, нелепо смеётся.

Уж очень Вегги драматизирует ситуацию. Никакого «чуть не прикончил» не произошло, да и в планах явно не было.

Если у Аластора есть некий повод подталкивать её к развитию — значит, у него нет повода её убивать. В это она верит вполне.

И если бы он хотел навредить ей, первые иглы вонзились бы в неё, а не в землю. Это — и веры не требует.

Но даже если бы не доводы логики.

У Чарли всегда есть выбор, подумать хорошее или плохое. И покуда речь идёт о жильцах отеля Хазбин — она выберет подумать хорошее. Ну, или заставит себя подумать хорошее. Всё настолько просто.

Вегги качает головой. Видно, не хочет сейчас спорить. Вместо этого говорит:

— Я не понимаю, как ты это делаешь. Продолжаешь искать добро там, где его нет. Прости… я никогда не смогу, как ты.

Чарли ласково поправляет её чёлку, снова выбившуюся из хвоста.

— Это ничего, — только и находит, что сказать.

Вегги слегка улыбается. К счастью, от прикосновения не отстраняется.

Затем посылает долгий удручённый взгляд копью, что так и валяется у подножия подъездной дороги. И видно, уже собирается идти за ним. Добрых метров двадцать. Да ну его, думает Чарли.

Она вытягивает руку — и копьё белой стрелой прилетает к ней, послушно укладываясь древком в ладонь.

— О! — Вегги смеётся. — Я иногда забываю, что ты так можешь.

— Да. Я тоже.

Она спешит передать его Вегги и поторопить в оружейную подсобку, чтобы запихнуть его подальше, с глаз долой.

Да… она тоже забывает.

А ведь когда-то — всё делала только так.

И защищаться с помощью магии было не проблемой, не табу, а самым естественным инстинктом.

Так легко.

Всё было невообразимо легко.

Всё, кроме поисков добра.

Теперь — всё наоборот. И Чарли рада. Ну, или была рада. Пока никто не наводил её на мысль, что у неё может быть и то, и другое.

* * *

n лет назад

Чарли стояла у входа в трактир на углу улицы Гримсфолд, пуская дым от сигары в затхлый сырой воздух и бросая хмурые взгляды на Севиафана, который блевал мимо урны, учтиво повернувшись к ней спиной.

— Говорила же, закусывай, кретин, — проворчала и, глянув на наручные часы, заторопилась: — Слышь, я пошла. Не хочу опять с матерью скандалить.

— Погоди. Ещё минуту. Я провожу.

Чарли нетерпеливо стучала каблуком по кирпичному порогу, отсчитывая эту самую минуту.

— Всё, пока-пока.

— Да погоди ты, иду! — Севиафан вытер рот платком и бросился следом за ней, слегка пошатываясь и заплетаясь в своих же ногах. — О! Стой. Моя шляпа. Где моя…

— Что-то ищешь, братик? — раздалось наверху.

— Хелса!

Младшая сестра Севиафана стояла на балконе трактира и вертела на пальце его шляпу-цилиндр. Она была разодета так, словно тоже пришла на выпускную попойку. С вычурным макияжем и высокой укладкой, в которой должно было быть больше воска, чем во всех свечах её дома, вместе взятых.

— Хелса, отдай!

Та пожала плечами и уронила шляпу вниз, заставляя брата поднапрячься, чтобы словить её.

— Я смотрю, вы тут поразвлекались. Глядите, что ещё нашла, а? — и вытянула из-за спины чёрный кружевной лифчик, в котором Чарли спустя пару секунд узнала свой. — Учителя будут просто в восторге узнать пару подробностей о нашей «лучшей студенточке» и «гордости школы»!

— Похуй, уже выпустилась, — равнодушно парировала Чарли.

— Хм, и то верно. Ну, а как насчёт твоей мамки?

Чарли закатила глаза. Но прежде, чем какая-нибудь колкость успела слететь с её языка, встрял Севиафан:

— Хелса, закрыла бы ты рот и шла отсюда! Какого хера ты вообще здесь забыла? Если предки тебя хватятся, так и скажу, что ты пошла бухать со старшекурсниками.

Она громко цокнула языком, после чего метнула лифчик в Чарли. Та дематериализировала и перенесла его в сумку прежде, чем он приземлился бы ей на рога.

Затем развернулась и зашагала вверх по улице. Севиафан, натягивая по пути шляпу и продолжая выкрикивать угрозы сестре, последовал за ней.

Когда они дошли до перекрёстка, сзади послышались шум и крики.

— Вовремя мы съебались, — заметила Чарли, издали наблюдая, как группа грешников вваливается в трактир с кулаками и руганью — похоже, им надоело ждать, пока адорождённая молодежь освободит его сама.

— О-о, сейчас там будет давка, — поморщился Севиафан. — Ну, думаю, наши ребята быстро отпиздят это мертвячьё. Как раз покажут, чему научились, напоследок.

Чарли согласно фыркнула.

— А что, за сестрёнку не боишься? — спросила дразня.

— Та пошла она, мне же лучше, если сдохнет.

Семейство фон Элдрич уже много десятилетий дружило с королевской семьёй.

Для фон Элдричей эта дружба была гордостью и родовым достоянием. Для Люцифера и Лилит — временным развлечением — ведь семейные праздники «немножко веселее, когда за столом сидят не одни лишь слуги», их же слова.

Чарли подозревала, что родители завели эту дружбу только затем, чтобы ей было не так одиноко во дворце и она могла время от времени общаться с другими адорождёнными детьми.

Детей этих, впрочем, сменилось уже порядком.

На каждый праздник приходил кто-то новый.

Однажды Чарли очень удивилась, узнав, что семья у фон Элдричей вообще-то маленькая.

И прошло немало лет, прежде чем она наконец сообразила, откуда брались и куда девались все эти новые дети.

Никуда, в общем-то, они не девались.

Просто вырастали.

А она — нет.

Конечно, Чарли взрослела далеко не так медленно, как чистокровные серафимы — но по сравнению с другими адорождёнными, это всё равно казалось мучительной вечностью.

Всё это время Люциферу и Лилит удавалось скрывать существование принцессы Ада от мира. Фон Элдричи были единственными во всём Аду — кроме, конечно, Смертных Грехов — кому о происхождении и статусе Чарли было известно. От разглашения их удерживала не только преданность королю и королеве, но и сделка. Её подробностей Чарли не знала. Но это определённо было что-то серьёзное, раз заставляло держать рот на замке даже Хелсу, которая Чарли на дух не переносила, стало быть, из зависти или ещё чего.

С тех пор как Чарли с матерью перебрались из отцовского дворца в дом на холме, с семьёй фон Элдрич они стали видеться совсем редко.

Впервые Чарли встретила Севиафана, когда тот был совсем ребёнком.

А теперь они отучились на одном курсе в школе для адорождённой знати. И пусть Чарли могла припомнить, как пила вино на первом дне рождения его матери, сейчас разница между ними двумя не ощущалась совсем.

Наверное, эта дурацкая тайна о её происхождении и сблизила их в школе.

Но Чарли нравилось думать, что их сблизили сетования на жизнь.

Хоть однокурсники и считали Севиафана крутым парнем из богатенькой семьи, которому жаловаться вовсе не к лицу, — на самом деле это было его любимейшее занятие из всех. Когда они с Чарли были одни, он мог часами ныть обо всём подряд. И о родственниках, и о друзьях-придурках, и о мире, в котором они живут. Чарли была не против послушать. И когда начинала ныть она — он тоже был не против; поддакивал, сокрушённо качал головой и охотно подтверждал, какое всё вокруг дерьмо собачье.

Такие разговоры были ей близки и понятны. А вовсе не те глупости, что обычно обсуждали другие подростки.

«Крутой парень» и «лучшая студентка» — вот, кем для этих других подростков они были. Звучит слащаво, что думать стыдно.

Но вскоре он повзрослеет. Как и все их однокурсники.

А она — нет.

Об этом они уже тоже друг другу поныли. Да только толку с того.

Сейчас он был пьян в стельку, спотыкался о каждую кочку и вряд ли мог думать о чём-то связном дольше пяти секунд — не поболтаешь. И Чарли начинала злиться. Не потому, что он был пьян. А потому что —

— Не увяжись ты за мной, я бы давно телепортировалась домой. Зря я, это, не спросила мать, когда её концерт кончается. Наверняка уже сторожит меня у двери.

— Да не парься. Они сначала поют, а потом пьют, а потом опять поют… Мы пока прогуляемся… — голос у него совсем поплохел.

— Бля, да тебя развозит на глазах!

— Меня больше интересует, ик, почему тебя не развозит.

— Уже развезло и свезло обратно. А ты бы лучше…

Чарли не договорила, потому что чья-то грузная фигура преградила им путь. Она попыталась обойти, но просвет сбоку загородила другая фигура.

Грешники.

Мертвецы из другого мира.

Нигде не было покоя от них на этом проклятом Кругу.

— Эй, кисы, куда торопитесь? — проговорил один, ухмыляясь.

— А вы из этих, как их… нелюдей, да? — добавил второй. — Чего разгуливаем в такой час? Городок-то не ваш.

Чарли попыталась молча обойти ещё раз. Но второй толкнул деревянную телегу, и та перекрыла собой остаток прохода вверх по улице.

— Не хочешь покататься со мной, малышка? Экскурсию проведу, хы.

Она наконец подняла на них глаза. Резко кольнуло неприятным воспоминанием. С тех времён, когда она была совсем зелёной наивной дурой, только вышедшей за пределы родительского дома, пытающейся наладить контакт с такими, как они.

Смешно было вспоминать. Теперь она была не так глупа, чтобы с такими, как они, разговаривать.

Такие, как они, безнадёжны.

Однажды у них был шанс заслужить счастливую вечность в Раю — но они проебали его ради какой-то бестолковой срани, от нехуй делать.

Пока у таких, как Чарли и Севиафан, имевших удачу угодить в Ад с рождения, просто так, не за грехи, — никогда шанса не было.

Уже только за это хотелось плюнуть им в лица.

— Чего вылупилась? Язык проглотила? — грешник якобы невзначай отодвинул край пиджака, ровно настолько, чтобы стало видно заткнутые за пояс ножи.

Чарли зажгла искорку магии на пальцах — и ножи обратились в две склизкие рыбины и шлёпнулись на землю. Тележка перед ней тоже сошла с ума. Колёса закрутились, завизжали, превращаясь в разъярённых деревянных саламандр с сучковатыми лапами, которые плевались маленькими огоньками. Грешники отшатнулись, спотыкаясь и хлопая себя по одежде. Края брюк у обоих пошли дымком.

Севиафан засмеялся во весь голос. Он и сам взмахнул рукой — и у первого мужика с лица исчезли брови, заменившись пёстрыми птичьими перьями. Второй зачертыхался, но его голос обратился в жалобное блеяние козы.

Пока они пытались понять, что с ними происходит, — Чарли и Севиафан уже с хихиканьем сорвались в бег.

— Прощения не просим! — крикнула им вполоборота Чарли.

Вид у Севиафана после этой встречи стал немного трезвее. Но лишь немного.

Они бы, может, ещё подурачились по дороге — самое то после выпускного вечера — но не успели они завернуть за угол, как им снова преградили путь.

На это раз кое-кто посерьёзней.

— Миссис Морнингстар… — промямлил Севиафан, и улыбка резко сошла с его лица.

Лилит возвышалась над ними, скрестив руки на груди. Лицо — спокойное, без всякого выражения. Но отнюдь не дружелюбное. В жёлтом свете газового фонаря мерцали и переливались блёстки на вечернем платье — видно, только-только с концерта.

Она оглядела их, задержавшись на Чарли, затем легко кивнула Севиафану в знак приветствия.

— Я думаю, вы сегодня достаточно нагулялись.

Мать взяла Чарли за локоть. Одним уверенным, беспрекословным движением вынула у неё из ладони всё ещё зажатую в ней сигару.

— Мы с тобой поговорим дома. В перерыве между номерами у меня есть ровно пятнадцать минут. Надеюсь, ты сможешь дать мне объяснение, которое займёт не больше десяти.

Лилит мгновенно перенесла себя и Чарли в дом, не дав той и попрощаться с Севиафаном.

Затем посадила её за стол и поставила перед ней стакан воды.

— Пей, пока не вымоешь из головы всю дурь, что туда залила.

Чарли сделала глоток, но потом отставила стакан.

— Я не пьяна.

— От тебя несёт хмелем и травкой. Я уже молчу про табак. Как давно ты куришь?

— Какая разница?

— Большая, — Лилит тяжело вздохнула, видимо, подавив в себе желание пуститься в выговор по поводу одного лишь курения, и взяла более обширный курс: — Я столько раз просила тебя — будь бдительной. Не пей с кем попало и где попало. Я уже устала повторять одно и то же. Сколько ещё будет длиться этот твой подростковый период? — Она подошла и убрала с лица Чарли крашеную чёлку, которую та тут же вернула обратно. — Посмотри, на что ты похожа. Где твоё самоуважение? Одеваешься так, будто каждый день похороны. Ведёшь себя, как шкодный бесёнок.

— Ты ещё скажи «веди себя, как подобает принцессе», — усмехнулась Чарли.

— А это, по-твоему, было бы несправедливым замечанием? — совершенно серьёзно говорит мать. — Сейчас о твоём статусе знают единицы, но когда-нибудь это изменится. Ты должна будешь вызывать у своего народа благоговение. Трепет. А не смех.

— «Своего народа»? Это кто? Шутка такая?

Слов на языке вертелось намного больше, но Чарли их придерживала. Она уставилась в стену, больше говоря с собой, чем с матерью — что про себя, что вслух.

— По нраву тебе это сейчас или нет, ты не сможешь всю жизнь беззаботно прогулять, — мать собиралась добавить к этому что-то ещё, но негромкое бормотание Чарли её перебило:

— Ну то, может, хотя бы сопьюсь, скурюсь и жизнь закончится пораньше.

До этого спокойное и покровительственное лицо Лилит перекосилось.

— Я очень надеюсь, ты не всерьёз сейчас это произнесла. В чём с тобой дело, Чарли? — в глазах у неё появилось что-то непривычно уязвимое. — Я делаю для тебя всё, что в моих силах! Этот дом, эта стабильность и безопасность, что у нас есть… Я не прошу благодарности, но неужели тебе это всё правда ненавистно? …Что тебе настолько не нравится? Поговори со мной.

Она села напротив и попыталась положить руку на её ладонь, но Чарли не дала ей этого сделать, вскочив из-за стола.

— Что мне не нравится?! — она едва верила своим ушам. — Посмотри в окно. Мы живём на ёбаной помойке, среди дохлых преступников. Охуеть, как мне всё нравится!

Повисла тяжёлая пауза. Они молча смотрели друг на друга. На лице матери — мешанина чувств — редко она позволяла себе делать такое лицо; ярче всего из них проступало изумление.

Хотя изумляться, по мнению Чарли, было нечему.

Или она уже, небось, не помнила день, когда Чарли притащилась на порог дома в ожогах с головы до пят?

Конечно, такое легко забывается, когда на дочери всё заживает за никчёмные часы.

Но Чарли отлично помнила. Как двое преградили ей путь. Как она старалась быть с ними вежливой, не задеть, не обидеть — ещё верила в хорошее. Как полезли ей под юбку. Как она притупляла свою магию, чтобы не навредить им, защищаясь. Как в благодарность она получила пригоршню пороха в лицо и горящую спичку. Как её льняное платье мгновенно занялось. Как за считанные минуты волдырями покрылась кожа.

На следующее утро ожогов-то не было.

Но любви к миру не было тоже.

Может, будь это единственным происшествием, к которому привели её любопытство и наивность — Чарли бы так не взъелась.

Но оно таковым не было.

Оно было последней каплей.

Остальные — так же само исчезли, без следа затянулись на её коже, словно она ёбаный призрак, а не существо из плоти и крови.

Ладно, возможно, Чарли была слишком строга к матери, думая, что та позабыла. Возможно, именно из этого и выросли её «будь бдительной» и «не пей с кем попало».

Вот только эти предостережения — ни о чём.

И пиздец как запоздали.

Чарли продолжила уже спокойнее. Точнее, задала один короткий вопрос:

— Почему я здесь?

Лилит пожала плечами, сделав вид, что не до конца поняла её:

— Потому что мы здесь. Люцифер и я.

— Да, это было очень неочевидно. Я имею в виду, почему вы меня сюда притащили? С чего вам взбрело в головы, что это хорошая идея?

— Мы хотели ребёнка. Мы так долго ждали тебя, Чарли.

— Ну, и какого хера? Вам так понравилось это местечко, что вы захотели привести сюда новую душу и показать ей этот прекрасный мир? Или как вас понимать?

— Это... Мы не думали об этом так.

Теперь голос матери был на грани шёпота. Глаза смотрели неотрывно, не моргая.

— Конечно, не думали, — ядовито бросила Чарли. Помолчала, надеясь на какие-то ещё объяснения, но, впрочем, довольно быстро нашла их сама: — Кажется, я знаю, что произошло. Вы увидели, как все эти потомки других падших расплодились большими семьями, и решили: «выглядит весело, мы тоже так хотим!» Только забыли на долю секунды подумать, что ребёнок — это живая штуковина. Которой ещё придется как-то здесь существовать. А потом вас осенило, когда было уже слишком поздно. И вы друг с другом пересрались. Только уже ничего не попишешь. Да… Думаю, именно это и произошло.

— Наши с Люцифером разногласия не имеют к тебе отношения, — медленно проговорила мать.

Как будто всю первую часть она пропустила мимо ушей.

Ну, или не знала, что сказать, потому что это была правда.

— Какое-то отношение всё-таки имеют. Хах. Клялись, что всю жизнь будете рядом, любить, поддерживать и бла-бла-бла. А теперь он еле выдавливает из себя одно письмо раз в десять лет! — Чарли понесло туда, куда она и близко не планировала, но она уже не могла остановиться: — И ты поступишь так же, когда надоест возиться со мной. Точнее, извини, с моим подростковым периодом — или как ты это назвала? Скажешь, нет? Да ты уже от меня устала! Я тебя не виню. Просто констатирую факт.

— Не смей! — Лилит резко встала из-за стола; её голос прогремел, как раскат грома. — Если я устала — то не от тебя, а от того, какой трудной ты делаешь любую попытку тебе помочь! Я никуда не ухожу, Чарли. Я здесь. И я стараюсь быть хорошей матерью! Даже если ты, оказывается, ненавидишь меня за то, что я вообще ею стала… Иногда мне кажется, что ты никому не хочешь дать шанс остаться рядом с тобой.

— Так вот, что ты думаешь?

В горле у Чарли появилась горечь, которую не сглотнуть. Внутри что-то протестующе заколотилось.

— Это было лишнее, я… — начала было мать.

И Чарли успела поймать в её глазах блеск сожаления — перед тем, как мебель в комнате затряслась.

Стёкла задребезжали.

Открылись серванты.

Стакан со звенящим стуком поехал по столу, расплёскивая воду.

Лилит сделала шаг назад.

— Мам? Ты чего?

Чарли уняла дрожащую внутри магию и резко накатившее с ней вместе головокружение. Всё успокоилось.

Она неуверенно шагнула к матери.

Но та — снова сделала шаг назад, хоть и более сдержанный, чем первый.

— Мой перерыв закончился, — сухо сказала она, но проверила часы только после этого. Что-то в её лице, глазах и голосе — закрылось наглухо. — Мне осталось спеть три песни. Может быть, ещё на бис. Переодевайся и ложись спать.

А потом — Лилит ушла.

Ещё несколько секунд Чарли смотрела туда, где она исчезла. В груди у неё всё будто смялось. С каким-то глухим, нечеловеческим звуком, вырвавшимся из глотки, она резко смахнула со стола стакан. Тот разлетелся вдребезги.

Она заходила по комнате из стороны в сторону. Выхватывала из открытых сервантов фарфор и хрусталь — и бросала о пол.

Разлетающиеся осколки до крови царапали кожу на ногах — но Чарли, почувствовав это, стала только нарочно бросать под ноги. Всё сильнее, всё яростнее. Пусть бы и не заживало.

Слёзы так и не потекли. Лишь судорожные, сдавленные всхлипы время от времени прорывались сквозь стиснутые зубы — вперемешку с лязгом бьющейся посуды заглушали тишину пустого дома.

Даже Раззл и Даззл не появились, чтобы утешить её.

Когда в комнате закончилась то, что можно было разбить, Чарли остановилась и присела на корточки.

Какое-то время покачивалась, вжав голову в колени, как ребёнок.

Рассыпанные по полу осколки сверкали, отражая свет канделябров.

Чарли разглядывала их из-под полуопущенных век.

Пускала магию по венам. И нею — согревалась.

Когда пульс немного утих и дыхание выровнялось, она протянула руку к кучке мелких осколков. Те затрепетали. Взлетели. Собрались в форму кофейной чашки. И срослись. Чарли взяла её, повертела в руке.

Магия мягкой волной растеклась по полу.

Следом в свою прежнюю форму вернулась ваза из гутного стекла. Бокалы. Чайник. Дарёный сервиз.

Всё снова оказалось на своих местах. Всё снова целое.

От этого что-то тяжёлое внутри постепенно отступило и стихло, гася обиду и злость. И привычное тепло магии внутри, и привычное покалывание в пальцах, и привычное ощущение контроля в руках — успокаивающе заняли их место.

* * *

Поздним вечером, пока все готовятся ко сну, Чарли говорит Вегги, что выходит на прогулку, и еле отнекивается от её сопровождения. Внизу, в вестибюле, её встречает приглушённый свет и взгляд Сэра Пентиуса — на этот раз чуть встревоженный, и это слегка остужает пыл. Но от затеи Чарли не отказывается.

Перед тем, как направиться к двери, она замечает две фигуры у барной стойки. И сначала идёт к ним.

По дороге неловко задевает диван — расстановка мебели в обновлённом вестибюле до сих пор непривычна. Как и сам бар: теперь он вписывается в интерьер, но Чарли, признаться, скучает по прежнему.

Хаск сидит на своём обычном месте со стороны бармена, голова лежит на стойке. Он тихо похрапывает. Одна рука всё ещё сжимает пустой стакан. А на второй — лежит ладонь Энджела, устроившегося напротив. Он тоже спит, уронив голову на локти.

Чарли не в силах отвести взгляд, совершенно этим зрелищем умиленная.

— Уа-а, мои хорошие, — почти неслышно шепчет она и силой заставляет себя не запищать. Будить-то не хочется.

Но стоять и смотреть — это она могла бы хоть вечность. Ну, либо пока кто-то не одёрнет её или они сами не проснутся и не отчитают за такую наглость.

Чарли очень рада, что эти двое сблизились.

Уже много раз она замечала, как они допоздна остаются в баре, когда все остальные расходятся. Энджел иногда машет руками, что-то с жаром рассказывая и поясняя, а Хаск слушает, опершись щекой на кулак и едва заметно кивая, будто примеряет услышанное на себя. Если к ним кто подходит — замолкают, отшучиваются. Мол «кто не бухает — тот в сплетнях не участвует». А ведь видно, что не просто сплетничают. А говорят, как старые друзья. И хоть Чарли ужасно хотелось узнать, о чём, подслушивать она себе не позволяла.

Также она не могла не заметить другую немаловажную деталь: пошлые шутки Энджела в сторону других стали звучать реже, тогда как в сторону Хаска — пропорционально участились. А тот, хоть всё ещё и злится, но уже будто не всерьёз. По привычке или чтобы лицо держать.

Разве не чудо?

Чарли так тепло на душе.

Будто одна часть отеля стала прочнее.

Она осторожно убирает стаканы и бутылку, переставляя их подальше.

Слава всему святому, что они оба дома этой ночью.

Чарли бы ни за что не заставила себя покинуть отель, если бы Энджел был на съёмках или Хаск играл где-нибудь в покер со своими старыми собутыльниками.

Направляясь к выходу, она ещё несколько раз оборачивается, чтобы посмотреть на них. Счастливая улыбка не сходит с её лица — ни когда она ещё раз врезается в диван, ни когда ударяется виском о ручку двери, к новой высоте которой тоже никак не привыкнет.

Только оказавшись на крыльце, она позволяет себе издать тихий писк, точно довольная мышь.

Ещё какое-то время она стоит у двери.

И её ужасно тянет назад.

Но в конце концов — она стукает ключом-Кики по замку, закрывая отель на ночь. Ключ затем сам выскальзывает из рук. Превращается в кошку, что мягко спрыгивает на землю, садится на ступеньках и провожает Чарли преданным умным взглядом.

Чарли спускается с холма, на котором стоит отель.

Город шумит снизу, как прибой. Пульсирует голосами, огнями, запахами еды, дыма, табака.

В эту пору ночи на кругу Гордыни гораздо холоднее, чем дни, — так что Чарли накидывает плащ поверх пиджака. Стемнело пару часов назад. Земля под ногами уже дышит ледяным дыханием, но воздух пока стоит неподвижно, позволяя приятному мягкому туману набиться между домами. Ветра начнут дуть уже за полночь.

На первом перекрёстке Чарли замедляется. Просто посмотреть, как отражаются рекламные вывески в лужах. Как окно на четвёртом этаже мигает — кто-то уже третий год не может починить лампу.

А затем идёт быстро, почти не глядя по сторонам. Мимо оживлённых площадей — лишь мельком походит, по краю. И сворачивает в тень, в узкие проходы между домами. Здесь — знакомые и новые граффити на стенах, ржавые калитки, запах сырости и пыли. За чужими окнами мелькают тени, кричат наперебой телевизоры, где-то гремит сковорода.

Чарли петляет из переулка в переулок, держа дорогу к северо-западному краю города, к району Дансли-Грин, который ещё не оправился со времён последнего истребления и не принадлежит пока ни одному оверлорду. Редким грешникам, встречающимся на пути, она дарит улыбки, а вместе с ними — визитки отеля. С удовольствием смотрит, как их лица удивлённо вытягиваются. И не с таким уж удовольствием — как большинство из них тут же выбрасывают визитку, лишь мельком взглянув. Только один ответил неловким «хе…» и донёс её до урны. Уже большой старт!

В конце концов Чарли выбирается на выжженную холмистую пустошь.

Здесь тихо.

Ни души.

Ночной ветер уже начинает шевелить волосы на макушке.

Чарли переступает через сточную канаву, в которой слабо колышутся несколько почти сгнивших тел — посылает им печальный, сочувственный взгляд — а затем взбирается по крутой бетонной лестнице на взгорье. Ветер наверху ощущается сильнее. Город виден как на ладони. Точнее, не сам город — а размытые туманом огоньки окон, горящие в опустившейся на него темноте. Среди них есть и огоньки отеля, вдалеке. Чарли ни за что не спутает их с другими.

Она разворачивается в противоположную от них сторону. На всякий случай. Чтобы не тянуло.

И присаживается на обломок фундамента, выкорчеванный из верхушки взгорья вместе с корнями-арматурой.

Вдох.

Выдох.

Чарли закрывает глаза и выставляет руки перед собой.

Сразу сосредоточиться у неё не выходит.

В голову лезут то Хаск с Энджелом, уснувшие за барной стойкой, то сегодняшняя тренировка и это «я не могу», которое так и осталось не объяснённым, то вдруг всплывают кусочки ночных кошмаров — и «к казни приговаривается…», и топот сапог, и хлопанье крыльев…

Чарли мотает головой, вышвыривая лишнее из головы. Отставляя на потом.

Сейчас она должна сфокусироваться.

Должна хотя бы попробовать.

Вдруг всё не так ужасно, как ей кажется? Может быть, она просто накрутила себя за те года, что практически не пользовалась магией? Не так страшен чёрт, как его малюют и все дела…

Она мысленно концентрируется на одной точке внутри своей черепушки. Она прекрасно помнит, каково это, когда магия льётся беспрепятственно — это особое чувство в голове, будто распахнутая дверь. Сейчас там — забито гвоздями и повешена дюжина замков.

Ей нужно лишь немножко приоткрыть.

Самую малость.

И если что-то пойдёт не так — сразу захлопнуть.

Звучит просто.

Но…

Чарли сидит на месте полчаса.

Потом — уже час.

А потом — она и сама не знает, сколько. Но чувствует по ветру, порывами бьющему в уши, что глубокая ночь уже вступила в свои права.

Руки затекли. Грёбаная точка в голове уже пульсирует болью, раскалывая эту самую голову на части.

Но ничего не происходит.

Ну же, Чарли, тут никого нет, никто не пострадает, упрашивает себя. Специально же тащилась в такую даль.

А вдруг, всё-таки, кто-то есть? Вдруг бездомные облюбовали вон тот старый притон у подножья взгорья? Или случайные прохожие по пьяни забрели в окрестности? Или кто-то решил пощекотать себе нервы, исследуя разрушенную больницу напротив? А вдруг, а вдруг, а вдруг…

И ещё один замок благополучно вешается поверх предыдущих.

Но Чарли продолжает уговаривать.

А потом вспоминает —

Будет то, что ты захочешь.

Ты можешь быть тем, кто сражается за Ад.

Кроме тебя, это никому не сдалось.

И чуть не ревёт.

Ну и почему её так сильно эти фразы впечатлили? Вроде же ничего особенного.

Но когда она несколько раз проговаривает их про себя, а потом ещё несколько и ещё — что-то внутри потихоньку отворяется.

Тягучая, пульсирующая теплота скапливается в грудной клетке.

Чарли мысленно ведёт её по венам к кончикам пальцев.

Она не спешит. Не рискует. Берёт за раз ровно столько, сколько может контролировать.

Со временем необходимость направлять силу отпадает. Она начинает течь сама.

Больше, больше, больше…

И вдруг кажется, впервые за много лет — я могу всё что угодно.

Внутри горит, пульсирует тепло. И теперь неощутим ледяной ветер. Только сила, которая сводит каждую мышцу в теле.

Чарли начинает по чуть-чуть выпускать её из пальцев наружу. Посылает вверх — и та послушно поднимается. Укутывает холодный ночной воздух. Греет его.

И Чарли чувствует себя в каждой её крупице.

Чувствует, как распространяется по воздуху, всё выше и дальше. Тело перестаёт быть тисками, которые удерживают сознание.

И вот —

Она уже больше, чем взгорье.

Больше, чем Дансли-Грин.

Больше, чем северо-западный дистрикт.

Внизу мерцают огоньки жизни. Подобные горящим вдали окнам. Её народ. Крошечные хрупкие души, переполненные чувствами. Смятение. Досада. Злоба. Печаль. Веселье. Наслаждение. Жажда. Страх. Такие разные — и в чём-то по-забавному одинаковые. Чарли дотрагивается до них лишь слегка, как до драгоценных фарфоровых фигурок, боясь разбить.

И не находит в себе никаких других чувств, кроме любви.

Зато её находит в себе столько, что могла бы легко в ней захлебнуться.

На её глаза непременно бы навернулись слёзы, и у неё бы непременно заболело сердце — если бы сейчас у неё было то и другое. Но сейчас её глаза — это те, что сотнями появляются и исчезают на стенах домов; а сердце бьётся где-то глубоко под землёй, разгоняя кровь-энергию по застывшим жилам Ада.

И её вновь тянет к отелю.

Тащит туда с безумной силой.

Нельзя.

Как же хочется хотя бы издалека посмотреть на них… Один разок дотронуться…

Нет.

Узнать, что они чувствуют, о чём переживают, что прячут глубоко в своих душах.

Остановись.

Её тащит всё выше и дальше. И распорошенное сознание думает, что всё ведь хорошо, всё под контролем. И до отеля всего лишь рукой подать. И один невинный взгляд никому не навредит. И зачем вообще переживать — ведь всё на свете снова так легко. И это ведь для благого дела — если она узнает их лучше… нет, если она узнает их так же хорошо, как себя, она обязательно сможет им помочь. Ведь всё ради этого.

Остановись!

Чарли усилием воли вынуждает своё сознание встрепенуться. Оно юркает в узкую норку — и вниз, вниз, вниз…

Пока она наконец не открывает глаза в своём теле.

Вокруг — угольная чернота.

Она сначала не понимает, где находится. Потом вспоминает: северо-запад, Дансли-Грин, взгорье, кусок бетона.

А затем и осознаёт, что за чернота перед ней.

Её энергия, которую она воображала себе светлой и лёгкой, подобно магии отца, — вот она какая: застоявшаяся гниющая жижа.

Она струится наружу теперь уже сквозь каждую клетку тела.

Растёт.

Вихрится.

Закрывает собой свет.

Поедает кислород.

И Чарли не может её остановить.

Тот маленький контроль, что у неё был, выскользнул из рук, как скользкая рыбёшка.

Блядь.

Блядь. Блядь. Блядь. Блядь.

Перед глазами всего на секунду — серая пустошь до горизонта. Клубящаяся над землёй пыль. В груди — шок и вина. Бесконечная-бесконечная вина.

Видение окунает её в чистый, концентрированный ужас.

Нет.

Нет.

Нет.

Нет.

Она не может об этом думать; не будет думать.

Этого просто не будет.

Сердце тарахтит в бешеной панике. Чарли заставляет себя дышать. Заставляет себя расслабить зажатые в сталь мышцы, не закрываться — потому что знает, что так будет только хуже.

И по чуть-чуть, по крупице — тянет энергию обратно.

В себя.

Та цепляется за пространство. Не желает отпускать. Рвёт и тащит куски за собой. И Чарли спешит, боясь, как бы та не порвала и не потащила что-нибудь живое.

По поверхности Круга с ужасающим режущим скрипом проходит дрожь. Чарли чувствует её всеми фибрами души. Почти видит, как пыль и песок осыпаются с него вниз.

Её выворачивает наизнанку, корёжит кости, но она заставляет вернуться всё до последней капли.

А тогда сползает вниз, падает на колени.

Обошлось.

Ночной ветер снова бьёт в лицо, только теперь он почему-то не холодный, а обжигающе горячий. Раздаётся раскат грома. Задрав голову наверх, Чарли видит пригнанные откуда-то багровые тучи.

Всё-таки это была плохая идея.

Ну, или не идея плохая. Просто я безрукая, — думает Чарли, когда паника подостывает.

Она неуверенно шевелится, опасаясь, что её снова понесёт, она снова расползётся, развеется по воздуху и больше не соберёт себя в кучу. Но всё спокойно. Недавно бунтовавшая магия — затихает, умирает где-то внутри.

Чарли переползает к отвесному краю взгорья. Садится, устало вытягивая ноги.

Городские огни на месте.

Всё на месте.

И отель — тоже. Хотя в нём уже по большей части погасили свет, и найти его в темноте Чарли может только по тусклому свечению в отцовской башне.

Под рёбрами всё ещё остаточный тремор.

Она клонится вниз и, кажется, ещё немного — и соскользнёт со взгорья. В какой-то момент она даже мирится с этой мыслью. Позволяет себе клониться сильнее. Но в итоге опоминается — и отползает.

Все в Аду борются за каждую крупицу силы, чтобы выжить. Все эти сделки, попытки каждого выбраться на верхушку — всё ради этого.

Сколько бы Чарли не избегала своих способностей, сколько бы ни пыталась избавиться от ненавистных привилегий — как раз то, что она может позволить себе взять и выбросить свои силы на помойку, делает её самым привилегированным созданием под Пентаграммой. Аластору не нужно было тыкать её в это носом. Разрази её гром, если она и так не думает об этом каждый день.

Но главная проблема, в общем-то, не в том.

А в том, что Чарли не доверяет себе. Ни на грамм.

И, наверное, никогда не будет.

Что уж говорить? Даже когда она была уверена в магии, как ни в чём другом, когда практиковалась каждый день и всё на свете было безумно легко — даже тогда она умудрилась проебаться настолько, что…

Чарли подпрыгивает на месте, когда чьи-то маленькие коготки впиваются ей в спину, обрывая на полумысли.

— Ауч. Кики, ты что ли?

Она поворачивает голову и оказывается лицом к лицу с одноглазой кошачьей мордахой. Кики бесцеремонно проходится всеми лапами по её плечу и спрыгивает на колени.

— Выследила меня?

Ответом — многозначительное «мур-р».

Чарли уже хотела испугаться за неё — получается, Кики была совсем рядом в момент её дурацкого выброса энергии — но понимает, что пугаться поздно. Потому что если бы что-то плохое случилось, то оно бы, ну, уже случилось. А Кики сидит цела и невредима. Заходится урчанием, как маленький двигатель.

— Тебе нельзя надолго оставлять отель. Ну же, беги назад, — просит Чарли, но та не двигается с места. — Что, без меня не пойдёшь?

Чарли растягивает губы в горьковатой улыбке.

Страшно ей теперь возвращаться.

Она потормошила внутри себя то, что не должна была.

Что, если она не сумела достаточно плотно закрыть его обратно?

Что, если оно разойдётся в самый неподходящий момент, когда она будет дома?

Только подумать об этом — и начинает болезненно тошнить.

Ох.

Ну и дела.

Поверила в себя на один вечерок, называется.

А нехуй.

Вдруг — краем глаза Чарли замечает тёмную точку вдали. Она рябит на соседнем взгорье, между обломками здания. Чарли готова поклясться, что раньше её там не было.

Если присмотреться, точка походит на человеческий силуэт в широкополой шляпе.

А если ещё сильней присмотреться — то подозрительно напоминает кое-кого, кто давно не появлялся на виду.

Чарли зыркает на Кики.

Та в сторону силуэта не смотрит, но шерсть у неё на плечах стоит дыбом. Может быть, конечно, от ветра, но…

Когда Чарли смотрит в ту сторону снова — силуэт уже не находит.

— Ага, ишь прибежала сразу, не хватало мне… — бормочет себе, засобиравшись. — Пошли домой, Кики. Вставай-вставай, быстренько домой!

Рассиживаться и думать тут уже не о чем.

Нужно возвращаться.

Может, как-нибудь потом Чарли попробует потыкать свою магию ещё раз.

А может, и нет.

Скорее нет.

Сейчас она знает одно — этой ночью её ждут особенно паршивые сны.