Кровавый рассвет и Прах Героя (джен)

Запах. Первое, что ударило по нервам, когда он вырвался из задних дверей кухни на сырую траву. Сладковато-тяжёлый, смолистый аромат сосновой хвои, смешанный с прелой листвой, влажной, холодной землёй и… чем-то металлическим, терпким. Кровью? Смертью? Запахом самого леса, древним и равнодушным. Запретный Лес встретил его неестественной, гнетущей тишиной. Гул битвы из замка доносился приглушённо, как далёкий шторм за толщей воды, создавая жуткий контраст с безмолвием леса. Каждый шаг по мягкой, ненадёжной подстилке из хвои и прошлогодних листьев отдавался огненной болью в запястье, но Гарри почти не чувствовал её. Его физическое существо было лишь оболочкой, тяжело движимой к финальной точке по знакомой тропинке. Воздух был холодным, влажным, он обжигал лёгкие после дыма и жары замка, очищая и охлаждая. Луна, бледная и холодная, пробивалась сквозь редкие просветы в кронах, бросая длинные, зыбкие тени.

Они пришли. Не позвал. Не ожидал. Просто… появились. Как будто всегда были рядом, незримые. Джеймс. Лили. Сириус. Люпин. Их полупрозрачные фигуры не излучали тепла в привычном смысле, но излучали… поддержку. Глубокую, безмолвную, безусловную любовь. Одобрение. Они шли рядом, не касаясь земли, их шаги беззвучны. Джеймс шёл чуть впереди, гордо выпрямив плечи. Лили — рядом, её глаза неотрывно смотрели на сына с бесконечной нежностью и грустью. Сириус шёл сбоку, его поза была расслабленной, но в глазах — привычная озорная искорка, смешанная с гордостью. Люпин — чуть позади, мудрый и печальный, с понимающим взглядом. Их улыбки были нежными, грустными, бесконечно гордыми. Они не говорили. Они просто *были*. Их присутствие было утешением и подтверждением.

*Мама… Папа…* — мысль была беззвучным стоном в его израненном, усталом сознании. *Я правильно делаю? Это единственный путь? Неужели нет другого выхода? Неужели я должен оставить её… оставить их всех?* В ответ — не слова, а волна такой безграничной, всепоглощающей любви и уверенности, что он едва не споткнулся, почувствовав слабость в коленях и ком в горле. Он *знал*. Это был путь. Их путь. Путь жертвы ради жизни. Путь, на который встала его мать, защищая его. Путь искупления, который прошёл Снейп. Путь воина. Любовь была его щитом, смерть — его оружием. Он выпрямился.

Он вышел на поляну. И Он был там. Волан-де-Морт. Его высокая, неестественно худая фигура казалась вырезанной из самой ночи и кошмара, поглощающей лунный свет. Бледная, почти синеватая кожа в холодном свете, красные, лишённые век, бесчеловечные глаза, горящие холодным, бездушным торжеством и… ожиданием. Нагайна, огромная и мертвенно-бледная, извивалась у его ног, её чешуя тускло блестела, как гнилое серебро, её язык высовывался, ощущая воздух. Последняя защита… но уже не крестраж. *После меня…* — подумал Гарри с ледяной, кристальной ясностью, глядя на змею. *После меня она станет лишь тушей змеи. Беззащитной перед их мечами и огнем.*

"А, Гарри Поттер," — голос Волан-де-Морта был шелестом сухих листьев над могилой, шипением змеи, заползающей в самое нутро, в душу. Звук заставлял сжиматься внутренности. — "Мальчик, который слишком долго выживал… наконец приполз на бойню. Без палочки. Без надежды. Как подобает трусу."

Гарри остановился. Страх был. Холодный, скребущий изнутри, как ледяная крошка под кожей. Но он был крошечной песчинкой в океане странного, всепоглощающего спокойствия. Оно окутало его, как саван, заглушая боль, страх, сомнения, даже любовь, оставляя только ясность цели. Он видел призраков. Джеймс кивнул, гордо и печально, подбадривая. Лили улыбнулась сквозь слезы, посылая всю свою любовь. Сириус подмигнул — старый, озорной, ободряющий жест. Люпин смотрел с пониманием, бесконечной грустью и… благодарностью. *Пора.*

"Ты проиграл, Том," — сказал Гарри. Его голос звучал удивительно ровно, без дрожи, чужим в его собственных ушах, звучным в лесной тишине. Имя-табу прозвучало как приговор, как выстрел, разорвавший заклятие молчания. Волан-де-Морт вздрогнул, его тонкие ноздри раздулись от чистой, бешеной ярости. Само имя было оскорблением.

"Я? Проиграл?" — его смех был похож на скрежет камней по стеклу, на лязг костей. — "Ты стоишь передо мной, жалкий, сломленный щенок. Твоя палочка потеряна, рука сломана. Твои друзья умирают в руинах твоего замка, как тараканы под сапогом. Их крики — музыка для моих ушей!" Он сделал шаг вперёд. "Твоя смерть…" — он протянул длинные, костлявые пальцы, как когти хищной птицы, готовые впиться, — "… будет финальной, жалкой точкой. Конец сказки о Мальчике-Который-Выжил. И начало моего Вечного, Неоспоримого Царства Тьмы."

Гарри не ответил. Он смотрел сквозь Волан-де-Морта, на лица родителей. На улыбку Сириуса. На понимающий взгляд Люпина. *Спасибо. За все. За жизнь. За любовь. За шанс быть тем, кем я был.* Он наполнил лёгкие последним, глубоким глотком холодного, соснового, чистого воздуха. Пахло хвоей, влажной землёй и… вечностью. Он закрыл глаза на мгновение, увидев последний раз Джинни, ее улыбку, её слезы. *Прости.*

"*Авада Кедавра!*"

Зелёный свет. Не просто яркий. Он был ВСЕМ. Он заполнил зрение, сознание, вселенную, выжег все мысли, все чувства. Не боль. Совсем не боль. Это было… освобождение. Как будто тяжёлый, грязный, пропитанный кровью и потом плащ сбросили с плеч. Взрыв изнутри — не разрушающий, а очищающий, смывающий все страхи, все сомнения, всю боль. Белый, ослепительный, всепоглощающий свет, тёплый и любящий. Он парил. Вес исчез. Боль исчезла. Страх растаял. Он был… нигде и везде. Невесомый. Свободный. Перед ним — маленькое, жалкое, плачущее существо, съежившееся под скамьёй — боль Тома Риддла, его страх. И… он сам. Здоровый. Целый. В рваных очках. Рядом — Дамблдор. Добрый. Печальный. Бесконечно мудрый. Его синие, проницательные глаза смотрели на Гарри с глубоким пониманием, состраданием и… ожиданием выбора.

*Остаться?* — вопрос витал в сияющем, безбрежном пространстве, наполненном покоем, любовью и ощущением дома. Остаться в этом мире без боли, без потерь, без войны. С родителями. С Сириусом. С Люпином. С Дамблдором. Навсегда. В безопасности. В любви. Или… *Вернуться?* Образы вспыхнули ярче самого солнца, пронзив белый свет, вернув ощущение тяжести, боли, страха: Рон, его верный брат, с разбитым лицом, кричащий его имя в отчаянии; Гермиона, её умные глаза, полные слез и невероятной, стальной решимости, сжимающая палочку над телом раненого; Хагрид, ревущий в бессильной ярости где-то в руинах; учителя, сражающиеся до последнего вздоха… Джинни. Ее крик. "ВЕРНИСЬ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!" Её глаза, полные любви и ужасающей, абсолютной пустоты отчаяния, которые он оставил там, в пыльном, задымленном коридоре. Её жизнь, которую он мог спасти только своим уходом.

Сердце (или то, что было его сердцем) сжалось от невыносимой тоски и любви. *Вернуться.* К боли. К битве. К ужасу. К шансу… Шансу на победу? Но он видел и другое, с ясностью, недоступной живому: Волан-де-Морта, все ещё могущественного, неуязвимого, пока *он*, Гарри, живой крестраж, существует. Видел Невилла, держащего Бузинную палочку — палочку, которая признала *его* владельцем после их схватки. Видел, как Пожиратели, как саранча, сметают последних защитников. Возвращение означало продолжение бойни, новые смерти. Возвращение означало, что его добровольный шаг, жертва Снейпа, его матери, стольких других — все напрасно. *Я уничтожил крестража в себе,* — пронеслось с кристальной, неопровержимой ясностью. *Я чист. Я свободен. Теперь… теперь они могут победить. Настоящей, окончательной победой.* Его жизнь была ключом к клетке Тьмы. И он выбрал выбросить этот ключ. Ради них. Ради неё. Ради жизни.

"Я выбираю…" — его голос (его ли?) прозвучал в сияющей пустоте, тихо, но с абсолютной, непоколебимой твёрдостью, не оставляющей сомнений. "…не возвращаться."

Лицо Дамблдора озарилось печальной, мудрой улыбкой и… безмерной, светлой гордостью. Любящие призраки улыбнулись в последний раз, их образы начали таять, растворяясь в окружающем свете, как сахар в воде, становясь его частью. "Ты был храбр до самого конца, Гарри," — прозвучал голос Дамблдора, словно доносясь из глубины океана спокойствия, теплый и отеческий. "До свидания… пока. Мы будем ждать."

И Гарри Поттер устремился вперёд, не в темноту, а в бесконечный, мирный, любящий свет, оставляя своё безжизненное тело, маленькое и хрупкое, лежать на холодной, влажной земле Запретного Леса, под сенью древних, безмолвных деревьев, ставших немыми свидетелями его последнего, величайшего выбора и жертвы. Листок, сорванный взмахом мантии Волан-де-Морта, медленно, как перо феникса, грациозно опустился ему на грудь, лёгкое зелёное пятно на черной ткани. На лице Гарри застыло выражение странного, невозмутимого покоя.