Будущий сон (джен)

Провинция Кэналлоа была именно такой, какой ей и полагалось быть в строгом соответствии с легендами, песнями и неповторимым стилем ее уроженцев: яркой, солнечной, эмоциональной и немного безумной, — а средоточием этого праздника жизни являлся замок соберано. В первый же вечер в Алвасете Леонард постановил для себя: не случись в его жизни удивительной войны в Варасте, и он никогда бы не побывал здесь, что сделало бы его жизнь не в пример скучнее и скудней на уникальные воспоминания. Никакого сравнения со сдержанными темными тонами особняка на улице Мимоз: этот дворец буквально дышал сочными красками, отчасти напоминая Леонарду о собственном доме. Колоннаду огромного балкона с резными стенами и колоритной росписью увивал цветущий пышным фиолетовым цветом плющ, а с высоты открывался превосходный вид на воздвигнутую на вершине скалы часовню и ютившиеся вниз по склону белые домики с красными черепичными крышами. А стоило повернуть голову чуть вправо — и из-за скалы величественно выступало сверкающее в солнечных лучах, будто выточенное из цельного куска морисской бирюзы море, и скользившие по его волнам одиночные корабли казались игрушечными.

Осень в Кадонэре начиналась раньше, чем в столице, и чувствовалась куда острее. В воздухе витал запах мокрых листьев и дождей, лес был окрашен в персиково-рыжие тона, а закаты становились ранними и малиновыми. Осень в Манро отличалась скудностью красок и стремительно наступающими холодами: слуги запасались дровами, и поначалу в комнатах пахло горелым деревом, и всюду витала сажа. Матушка сердилась, сестры, напротив, впадали в восторг, отец с друзьями предвкушал удачную охоту, на кухне вовсю шла заготовка засоленных грибов и овощей. Осень в Кэналлоа, по словам Алвы, практически отсутствовала, как явление: несколько дней межсезонья внезапно сменялись затяжным периодом дождей, характерным для приморских краев, снег же здесь и вовсе почитался за диковинку. Леонарду удалось захватить последние теплые деньки — до самого календарного праздника святой Октавии на небе не предвещалось ни облачка.

При Алве, вопреки обыкновению, не было его оруженосца: он все же отослал Окделла в Надор, хотя, с точки зрения Леонарда, мальчишка едва ли имел хотя бы скудное представление о том, как должен вести себя герцог, посещая свои владения после долгого отсутствия. В глазах его читалась забавная смесь желания насолить матери, которой он уже успел заочно бросить вызов и раздуть его до состояния полномасштабной войны, и всепоглощающей тоски от перспективы возвращения к серой повседневности, о которой он уже успел позабыть. Леонард не без труда поборол соблазн взять на себя обязанности, которыми Рокэ пренебрег, и дать Окделлу пару советов касательно Надора, но затем напомнил себе, что интересоваться чужим наследством, особенно тем, на которое в последнее время косо посматривал отец, чревато скандалом и попросту является моветоном, и промолчал. В конце концов, у него имелись и собственные причины для беспокойства.

— Марикьяра в той стороне, — лениво заметил Рокэ, проследив за его взглядом. — Отсюда вы бы даже разглядели их гористый берег, если бы не туман.

Остров, о котором ходило столько рассказов, вне всяких сомнений, интриговал Леонарда, но вот уже несколько дней не получалось безмятежно радоваться красотам здешней природы и благосклонности местных женщин. Сновидения, ненадолго утратившие свои позиции за время путешествия, накатили с новой силой — и все в них было непредсказуемо и эфемерно, за исключением главного действующего лица.

— С этой девушкой недавно произошло нечто странное, — начал он издалека, наблюдая за реакцией Алвы. Герцог тронул несколько струн на гитаре, и та отозвалась несвойственным этому инструменту печальным вздохом.

— Думаю, что не ошибусь, если предположу, что эти странности напрямую связаны с наследником Эпинэ, — пожалуй, даже слишком спокойно ответил он, и Леонард утомленно закатил глаза. В самом деле, насколько проще иногда было бы иметь дело с Рокэ, если бы тот изредка позволял себе делиться имеющейся в его распоряжении информацией хотя бы с некоторыми своими союзниками.

— Ее кровь каким-то непостижимым образом должна была исцелить Эр-При от тяжелой болезни, — поделился он своим видением. — Хотя, как по мне, он выглядел вполне здоровым, покидая Кагету.

— Непохоже, чтобы Адгемар так уже радел за благополучие Эр-При, так что не спешите с выводами, Леонард, — посоветовал Алва, а затем с неподдельным интересом поинтересовался: — И что же, кровь помогла? Мне хотелось бы знать, благодаря или вопреки ее магии мне пришлось вытаскивать маркиза из крайне скверного на вид места, куда я бы предпочел никогда больше не возвращаться.

— Что еще за место? — Леонард посерьезнел. — Я готов предположить, что между мной и этой девушкой там, у бакранского алтаря, установилась какая-то связь, которую ни одна из сторон разорвать не в силах. Я не могу с ней беседовать, не слышу ее голоса, с трудом понимаю смысл происходящего, но причина этих видений хотя бы отчасти объяснима. Но причем здесь вы? Если только гоганы не взывали как-то к крови истинного…

— Я видел коридор, стены которого сужались, а по ним нехожеными тропами нездешних миров бродила пегая кобыла, пользующаяся в сказаниях молвы недоброй славой, — перебил его Алва. — Собеседник, пожелавший сохранить не только инкогнито, но и невидимость, сообщил, будто я должен собрать своих вассалов. Я сунулся было в коридор, но обнаружил только маркиза Эр-При, который уж точно среди моих вассалов никогда не числился.

— Эр-При — будущий Повелитель Молний, — напомнил ему Леонард. — Если наши предположения верны, формально он все же является вашим вассалом, хоть и не подозревает об этом. Но какое отношение он имеет к девушке?

— Ответ очевиден, — еще один неуловимый удар по струнам. — Девушка — гоганни, и скорее всего происходит из той же семьи, что и щедрые покровители Эр-При и его венценосного приятеля в изгнании. На мой взгляд, ее родителям следует тщательней отбирать компанию, в которой вращается их дочь, обычно гоганы отличаются на этот счет довольно строгими правилами.

— Рокэ, вы понимаете, что это означает? — теперь Леонард начинал беспокоиться по-настоящему. — В распоряжении потенциальных мятежников находится гоганская ара, место хранения которой держится в строжайшем секрете последние несколько десятилетий, и ее владельцы готовы использовать магию для достижения до сих пор неясных нам целей. У них же имеется как минимум пять полных свитков Кубьерты, подробно поясняющих, как именно нужно это делать. Я пока не уверен в том, какую роль в этом выполняет девушка, но вы правы, ей следует держаться подальше от всех этих людей.

— Вижу, генерал, вы готовы забыть об осторожности и отправиться в Агарис на выручку вашей новой знакомой, — усмехнулся Алва. — На вашем месте я бы действительно посетил Святой Город, прежде чем возвращаться в Олларию. Жаль, что на этот раз составить компанию вам не смогу.

— Вы собираетесь задержаться здесь? — несколько удивленно спросил Леонард. Сказать по правде, до сих пор он не так уж торопился снова оказаться в столице, наслаждаясь обществом и гостеприимством хозяина. — Надолго?

— Напротив, я собираюсь сократить свое пребывание в Алвасете до необходимого минимума, — пояснил Алва. — Мне не нравятся эти сны, Леонард. Кэналлоа, насколько я могу судить, опасность от вмешательства сверхъестественных сил в ближайшие месяцы не грозит, а вот сказать то же самое об Олларии, увы, не могу. Дебаты, затеянные кардиналом, привлекут в город много новых и не сказать, чтобы желательных лиц, и при мысли об этом у меня на душе неспокойно.

— Вы вернетесь в Олларию из-за сна? — изумился Леонард. — Услышал бы от кого-то — не поверил бы. А если окажется, что речь об обычном ночном кошмаре?

— Признаю свою ошибку и отыщу вас в Агарисе, — рассмеялся Алва. — Ведь по всему выходит, что ключ к происходящему — гоганни из ваших снов. Так найдите ее. Вряд ли маркиз Эр-При рассчитывал своей болезнью сослужить нам хорошую службу, но одно мы теперь знаем наверняка — девушка в Агарисе, а значит, и ара тоже. И это внушает оптимизм, отыскать там девицу несколько проще, нежели в Багряных Землях.

— А если я действительно найду ее? — посмотрел на него Леонард. — Что я буду делать тогда? Ведь нет никакой гарантии, что и она меня узнает. Я вообще не уверен, что ей, в свою очередь, являются видения обо мне, более того, я надеюсь, что это не так. В противном случае, мне не стоит злоупотреблять вашим обществом, Рокэ, тем более, появляться в вашем доме.

— Ваша забота, генерал, весьма трогательна, — скептически усмехнулся Алва, — но времени у нас меньше, чем вам, возможно, представляется. Некоторые рукописи придется взять с собой в Олларию. К сожалению, гоганов, склонных к сотрудничеству и одновременно умеющих читать и толковать Кубьерту, в столице нет. Остается надеяться на то, что ваша поездка принесет с собой плодотворные знакомства.

Леопольд Манрик не терпел монахов, по праву полагая, что самому Леворукому не дано знать, до чего за высокими стенами монастырей может договориться стайка хитроумных бездельников, уверовавших в то, что их действия угодны Создателю. Леонард даже подозревал, что, если бы не покровительство кардинала, олларианская церковь от отца и слова доброго бы не удостоилась. За пару лет до того, как Константин отправился в Лаик, ему хватило неосторожности привести в имение в Кадонэре бродячую монахиню, которую, по ее же собственной глупости, едва не ограбили на дороге. От ярости графа его тогда спас лишь тот неожиданный факт, что монахиня оказалась подопечной самого Сильвестра и странствовала по северу, собирая пожертвования, если память не изменяла Леонарду, на дом сирот, что виделось ей весьма актуальным в свете недавнего восстания.

Протеже Его Высокопреосвященства во владениях Манриков пользовалась абсолютным уважением, что выгодно впечатлило монахиню, если учесть, что пунктом назначения, предшествовавшим Кадонэру в ее маршруте значился замок надорских герцогов, а Мирабелла Окделл самого Создателя встретила бы крайне холодно, пока тот бы не доказал, что соответствует ее ожиданиям. Сестра Фелина провела в Надоре год, а перед отъездом даже пообещала Константину замолвить за него словечко перед приходившимся ей родственником капелланом Лаик, который прежде был секретарем и доверенным лицом кардинала, а ныне изучал историю в стенах старого аббатства. Жаль только, что покровительство отца Супрэ оказалось недолговечным, поскольку не успел Константин освоиться в Лаик, как клирик пропал без вести.

К эсператистам Леонард относился с еще большим скептицизмом, нежели к их извечным оппонентам, и в своих убеждениях лишь укрепился, стоило ему оказаться в Агарисе. Поскольку полузабытые истории сестры Фелины являлись его единственным источником знакомства с церковной жизнью, а в Агарисе неугомонная монахиня умудрилась не только провести несколько не самых неприятных месяцев, но и изрядно пополнить содержимое своей кружки с пожертвованиями, граф справедливо рассудил, что начинать расследование с гоганской общины было бы опрометчиво и малоэффективно, а вот отыскать постоялый двор, в свое время предоставивший послушнице монастыря блаженной Олив приют, — идея совершенно прекрасная.

Гостиница по-прежнему функционировала и открывала свои двери для странников, в силу бедности избегавших излишеств или же следовавших стезей смирения, а потому и не помышлявших о роскоши гоганских таверн и постоялых дворов. Гостиница полностью соответствовала заявленным хозяевами задачам: ужин одним своим видом навевал уныние. Леонарду не повезло прибыть в Святой Город в разгар очередного эсператистского поста, а значит, оставалось только мечтать о мясе и хорошем вине.

Агарис был огромен, и заблудиться в нем ничего не стоило. Леонард несколько раз изучил предоставленную ему за отдельную плату карту и был разочарован: алтарный чертог мог находиться в любом из тысяч ютившихся друг на друге крошечных домиков, сложенных из золотисто-белого камня. Если хозяин, вдоволь насмотревшийся на эсператистских монахов, успевший разочароваться в вере и втайне пришедший к олларианству, и нашел странным интерес графа именно к гоганскому кварталу, лишних вопросов он, бросив понимающий взгляд на цвет его волос, задавать не стал. Впрочем, познания монаха оказались довольно скудны: Леонарду не удалось выяснить ничего, кроме названий некоторых наиболее процветающих трактиров, о которых тот говорил, скривив губу, как об обители греха. Этот вариант он отмел сразу — нелепо предполагать, что свою главную святыню гоганы будут прятать в том же помещении, где держат вино и принимают иноверцев.

Леонард и не подозревал, что так скоро пожалеет об отсутствии Алвы. Что же, оставалось надеяться: то, ради чего герцог с таким нетерпением помчался в Олларию, действительно стоило его присутствия.

Следующие несколько дней Леонард собирал информацию и злился на себя за то, что результаты его поисков выглядят столько ничтожными и мизерными. Не то что бы он ожидал встретить девушку из снов в первый же день на главной улице города, но познания о том, чем сейчас занимается клика местных Людей Чести, происхождение большинства из которых было куда более сомнительным, чем его собственное, как развивается неутихающая конкуренция магнусов за будущее вакантное место Эсперадора, и что местные жители подумывают о грядущем примирении двух церквей, ни на йоту не приближали его к поставленной цели. По городу Леонард перемещался с дополнительными предосторожностями: едва ли в Варасте маркизу Эр-При было до того, чтобы рассматривать спутников Алвы, но рисковать и быть узнанным он позволить себе не мог. Не хватало еще, чтобы отец прознал про то, что он уже не в Кэналлоа.

С каждым днем, проведенным в Агарисе, сны его становились все тревожнее, и хотя ничего особенного с гоганни не происходило, он буквально кожей мог ощущать нарастающее чувство страха. Однажды ему даже приснился Алва — отчего-то на борту странного сооружения, лишь отдаленно напоминавшего корабль. Рассудив, что даже герцогу не по силам за столь короткий срок уладить дела в столице и вернуться на побережье, Леонард пришел к выводу, что единственная причина беспокойства — вынужденное бездействие, а потому махнул рукой на возможные последствия и отправился ужинать в гоганский трактир.

Пропуском Леонарда на закрытую половину гоганских домов обещал стать старый трактат, обнаруженный в библиотеке у Алвы. Династия кэналлийских соберано за многие поколения своего правления успела накопить немало редких рукописей и книг на самых разных языках. Леонард немало удивился, обнаружив в полуистершемся тексте знакомые слова, что уже встречались в его отрывке Кубьерты. Разумеется, перевести древний текст и даже понять примерный его смысл он не мог, равно как и установить, является ли он составной частью самой Кубьерты, комментарием к ней или вовсе историческим очерком. Определить это предстояло самим гоганам, перед которыми Леонард рассчитывал выдать этот свиток за часть наследства, доставшегося от деда. Рисковать собственным талисманом он не собирался.

Место под названием “Оранжевая Луна” было переполнено народом, и Леонард порадовался своему выбору — слухи здесь буквально витали в воздухе, и не требовалось даже проявлять особенного любопытства: разгоряченные вином и непринужденной атмосферой гости сами жаждали поделиться последними сплетнями. Жареная курица с пряными травами после бесхитростного гостиничного меню показалась графу яствами из Рассветных Садов. Наслаждаясь идеально приготовленным мясом, Леонард размышлял о том, что в Олларии его дожидается отец, явно успевший за время военной кампании о чем-то сговориться с кардиналом, и желающий видеть и среднего сына не иначе как на выгодной должности при дворе. Конечно, Алва пообещал новую войну — но где и когда грянет гром в очередной раз, с достоверностью знали только гоганы, и угроза эта казалась реальной лишь в сновидениях — в реальности же до него с куда большей вероятностью дотянутся руки господина тессория.

Представляя себе в красках нелицеприятную сцену будущего объяснения с отцом, Леонард упустил момент, когда рядом с ним на скамью опустился невысокий старик, закутанный в черный плащ с капюшоном. Несмотря на полумрак помещения, генерал успел рассмотреть холодные глаза старика, напоминавшие застывшую смолу, и окладистую, тронутую неровной сединой бороду. Медные волосы с ходу выдавали в нем гогана, а аккуратные, ухоженные руки — гогана знатного, едва ли занимающегося физической работой, в отличие от тех, кто трудился над этой трапезой.

— Добрый вечер, — поздоровался Леонард, ибо гость его не торопился нарушить молчание. — С кем имею честь беседовать?

— Нареченный Леонардом может называть сына моего отца Фатихиолем, — вкрадчиво проговорил гоган. Леонард понял, что ошибся, заподозрив в собеседнике немощного старика — при разговоре тот держался моложаво и уверенно, всем своим видом демонстрируя полную осведомленность. — Прошу, не прерывайте ради нашей беседы свою трапезу. Сказано, что тот, кто беседует о делах, не вкусив прежде пищи, что ниспослал ему Кабиох, отравляет ее горечью дум своих. Между прочим, ходят слухи, будто приправы, которые достославный Жаймиоль добавляет в свои блюда, доставляют ему из самих Бирюзовых Земель.

Леонард изогнул бровь, всем своим видом выражая недоверие. Впрочем, это не помешало достославному Фатихиолю еще добрых пятнадцать минут толочь воду в ступе, рассуждая о кулинарных талантах хозяина трактира, милости Кабиоховой, благодаря которой агарисская община процветает, а благосостояние ее членов растет, Кабиоховом же гневе, вследствие которого положение его правнуков от стабильного далеко, а над головами их на тончайшем волоске завис острый меч, бьющий без промаха. Оценив многословность гогана, Леонард подытожил, что с Алвой бы они никак не сработались, и если дело пойдет такими темпами, то он выберется из Агариса не раньше Зимнего Излома.

— Увы, когда сама земля, приютившая правнуков Кабиоховых, враждебна им, надлежит смотреть в сто крат пристальнее, а слушать в четыреста крат внимательнее, — отметил Фатихиоль. — Блистательный желает получить ответы на свои вопросы, а сын моего отца желает беседовать с ним, но неразумно делать это там, где любой секрет стоит дешевле голубиного пуха. Если названный Леонардом, завершив трапезу, покинет “Оранжевую Луну” через черный ход, там, на улице Эсперадора Теония, его будет ждать карета.

— Крайне непредусмотрительно садиться в карету человека, о котором не знаешь ничего, кроме имени, не так ли? — Леонард не спешил соглашаться на предложение Фатихиоля. — Да не оскорбит мое недоверие достославного, но не он ли всего несколько мгновений назад говорил о разумных предосторожностях?

Фатихиоль взглянул на Леонарда так, будто впервые увидел, и в глазах его промелькнула тень одобрения.

— Мудр тот, кто учится от каждого, — гоган неопределенно качнул головой, и Леонард так и не понял, к кому из них следует относить данное высказывание. — Пусть нареченный Леонардом сам назовет место. Эта встреча была предначертана звездами — и сын моего отца явится.

После некоторого колебания Леонард все же назвал адрес своего постоялого двора, надеясь, что сомнительные гости не вызовут неодобрения хозяев. В конце концов, если уж достославному не составило труда выяснить его имя, адрес ему известен и подавно. Фатихиоль согласно кивнул и, пожелав генералу продолжать наслаждаться ужином, выскользнул из зала. Леонарда охватило неприятное чувство, будто он только что имел дело с призраком. Только нежелание выглядеть нелепо перед гоганом удерживало его от того, чтобы в два счета проглотить остатки ужина и, наскоро рассчитавшись с трактирщиком, броситься в свои комнаты.

Карета ждала, как и было условлено, неподалеку от гостиницы, но пустовала, даже кучер куда-то пропал. Понадеявшись, что он не оказался внутри одного из своих ночных кошмаров, Леонард будто по наитию двинулся в сторону небольшой аллеи, переходящей в негустой лес на окраине города. Если сестра Фелина находила приятным пребывание на этих задворках цивилизации, ее следовало бы еще при жизни причислить к лику святых.

Достославный Фатихиоль снова возник будто бы из воздуха: самому Леонарду казалось, что он производил слишком много шума, шагая по усыпанным шуршащими листьями и высохшей хвоей дорожкам, в то время как спутник его перемещался неслышно, будто кошка. Рассеянно сняв с кустарника пару изящных самшитовых игл, гоган принялся задумчиво крутить их между пальцами.

— Нареченному Леонардом, должно быть, любопытно узнать, для чего он был призван в Агарис, — Фатихиоль начал издалека, но его слова были нацелены на то, чтобы произвести эффект удара молнии.

— Призван? — Леонард решил до поры до времени прикинуться ничего не понимающим. — Что достославный Фатихиоль подразумевает под своими словами? Я прибыл в Агарис, чтобы встретиться со знающими людьми и разобраться в доставшемся мне наследстве, которым я столько лет по незнанию пренебрегал.

— И как давно блистательного стало тяготить его незнание? — загадочно протянул гоган. — Не с тех ли пор, как он заглянул в ару и стал игрушкой в руках сил, могущества которых не разумеет?

Несколько минут они шагали молча.

— Кто вы? — снова спросил Леонард. — Вы одеты, как обычный горожанин, но ваша речь и ваши познания выдают человека, посвященного во многие тайны.

— Я всего лишь третий из сыновей своего отца, один из тысяч скромных правнуков Кабиоховых, блуждающих во мраке собственного невежества, — явно преуменьшил свои заслуги гоган. — С древних времен наша семья выступала хранителями крупиц мудрости, рассеянных Тем, кого ваши соотечественники называют Создателем, по всей Кэртиане. Четвертый из сыновей моего отца — достославный Варимиоль, посвящает дни и ночи свои переписыванию древних законов, дабы они дошли до потомков во всей своей полноте. Второго из сыновей моего отца, достославного Доримиоля, уже нет в живых, лихорадка, которой он заразился от одного из своих пациентов, раньше срока свела его в могилу. Я сказал — раньше срока, однако то говорила еще не утихшая в моей душе боль, ибо только Кабиох ведает истинный срок всему, что происходит в мире. Первого и старшего же из сыновей моего отца нареченный Леонардом, вне всяких сомнений, знает, ведь он уже немало дней провел в Агарисе. Имя его — достославный Енниоль, и мудрость его вознесла его на неслыханные прежде вершины. Увы, нередко великая мудрость шагает рука об руку с великой же слепотой. Мы — ваш покорный слуга и другие правнуки Кабиоховы, из кладези мудрости которого удостоился он испить, — с тревогой вглядываемся в будущее, ибо на путях его нам видятся мрак и смерть.

Разумеется, Леонард слышал о старейшине по имени Енниоль — имя это было известно даже его хозяину-олларианцу. Встречи именно с этим человеком он до поры до времени старался избегать: слишком уж близко к достославному из достославных крутились Эр-При и Ракан. Впрочем, Фатихиоль не походил на ярого последователя собственного брата, более того, он позволял себе открыто не одобрять решения Енниоля. Что, впрочем, не исключало варианта, при котором спустя уже четверть часа после этого разговора, все его подробности будут известны главе гоганской общины. В конце концов, у него есть ара.

— Немногие из сынов нашего народа обучены искусству толкования знамений, — неспешно продолжал Фатихиоль. — Кубьерта рассказывает, что четверо пытались приобщиться к тайному знанию, и один из них потерял рассудок, второй — жизнь, третий — отступился от веры и стал еретиком, и лишь четвертый вошел в сады познания с миром и вышел с миром. Сыновей моего отца тоже было четверо, и одного уже забрала смерть. Блистательный не удивится, услышав, что я желаю пройти по пути четвертого.

— Согласно этой логике, ваших оставшихся братьев ожидают безумие и отступничество, — усмехнулся Леонард. — Могу я осведомиться, какое будущее вы отводите достославному Енниолю?

— Поворачивающийся спиной к очевидному сродни безумцу, — Фатихиоль сокрушенно покачал головой. — А противящийся воле мудрецов поколения — есть отступник. Я не могу соглашаться со своим братом и не могу выступить против его решений, пока не найдено доказательств его ошибок.

Леонард тяжело вздохнул. По всему выходило, что если он немедленно не возьмет беседу в свои руки, гоган так никогда и не дойдет до сути дела.

— Итак, среди гоганских старейшин назревает неявный раскол, — подытожил он. — Чем именно не угодил вам Енниоль, и какое отношение ваши внутренние разногласия имеют ко мне?

— Сын моего отца ответит на этот вопрос, если нареченный Леонардом скажет ему, что он видел в языческой аре, — упрямо мотнул головой Фатихиоль. Очевидно, манера генерала изъясняться оскорбляла его чувство прекрасного.

Леонард понял, что не может и дальше тратить время на реверансы — и признался.

— Совсем молодую девушку. Гоганни. Тогда мне показалось, что она тоже меня заметила. С тех пор я постоянно вижу ее во сне. Иногда она смотрит в ару, иногда выбирается из дома и гуляет по городу. Рядом с ней постоянно какие-то люди… несколько раз я видел человека, похожего на вас… вероятно, одного из ваших братьев… Иногда женщин... или других людей, знакомых мне по жизни в Талиге.

— Нам известны имена этих людей, — глаза Фатихиоля недобро сверкнули. — И если Тот, кто творит сны и видения, не испытывает тебя, а дарует истинное пророчество, слепота старшего из моего рода зашла дальше, чем может себе позволить мой народ. Что же, блистательный заслужил право на откровенность. Надвигаются смутные времена, толкователи пророчеств сходятся лишь в том, что эти земли ожидают великий мрак и великая скверна. Это слово в Кубьерте встречается лишь дважды, и не сохранилось никаких описаний того, чем она может быть. Словно само воспоминание о скверне попытались стереть с лица земли. Достославный Енниоль пожелал заключить сделку, которая, как открылось ему в его мудрости, могла бы предотвратить страшный исход и помочь Шару Судеб беспрепятственно переместиться в Дом Ветра, Дом Вентоха. Совет Старейшин собирался четыре дня и четыре ночи, лишь ненадолго прерываясь на сон, и вел споры о том, к добру ли такая сделка. Мнения разделились, и когда настала пора отдать свой голос, мнение Фатихиоля было решающим, — гоган остановился, словно ему было трудно справиться с гневом. — И я ошибся. Как только сделка была заключена, и клятвы принесены, для меня стала очевидной вся преступная легкомысленность принятого решения. Однако, клятвы, принесенные на крови, нельзя отменить. Внуки Кабиоховы забыли о силе данного слова, но правнуки его помнят, а значит, должен помнить и ты, отмеченный древней кровью.

— Сделка достославного Енниоля имеет отношение к вашему сотрудничеству с Альдо Раканом? — без обиняков спросил Леонард. — Долго же до вас доходило, что с принцем и ему подобными возьмется вести дела только безумец!

— Блистательный не понимает коварства клятвы, — с отчаянием произнес Фатихиоль. — Гоганы поклялись, что истинный потомок Раканов займет престол, гоганы поклялись, что в случае, если их затея провалится, они выплатят истинному потомку Раканов неустойку, и если эта клятва будет нарушена, наказание падет на всю общину!

Леонард тяжело вздохнул. Достославный Фатихиоль оказался чрезмерно утомительным собеседником.

— Я уверен, Кабиох вам простит, — нарочито небрежно произнес он. — В том, что у Альдо Ракана нет никаких шансов, я не сомневаюсь. Ну так заплатите ему, сколько потребует, почитаете молитвы… что там принято читать в знак покаяния? Пожертвуете золота на помощь бедным. В ваших руках ара — проведете ритуал отмены обетов, я о таком читал.

— В том то и беда! — Фатихиоль всплеснул руками. — Для расторжения клятвы нужно не только согласие всего Совета Старейшин, которое мне никогда не получить, ведь в действиях моих усмотрят лишь то, что я замышляю против своего брата! Нужно еще и содействие второй стороны, иначе мы уподобимся скупщикам краденого, слово которых легковеснее мотылька! Мы заглядывали в ару и рассчитывали положение звезд, мы читали знаки в воде, огне и воздухе, Фатихиоль обращался с мольбой к силам, покровительствующим внукам Кабиоховым, низшим силам, властвующим над стихиями Кэртианы, и всякий раз увиденное ясно указывало на то, что клятвы гоганов истинному Ракану были принесены и подтверждены Кабиохом, вот только самого истинного Ракана никто из нашего народа не знает. А значит, мы не сможем ни исполнить клятву, ни расторгнуть ее надлежащим образом.

Леонард почувствовал, что в голове у него все перепуталось.

— Постойте, а Альдо? — самым неподобающим образом перебил он стенания Фатихиоля. — Разве он не знает свою родословную со времен самой королевы Бланш? Что заставило вас усомниться?

— Кабиох оставляет свои подсказки тем, кто желает их замечать, — уклончиво отозвался Фатихиоль. — Нареченный Леонардом прибыл из тех земель, где цена времени отличается от нашей, и все же в его жилах течет кровь гоганов, и он единственный, к кому черная овца среди своего племени смеет обратиться за помощью. Блистательный спрашивал о природе своих видений. Фатихиоль ответит, что в этих видениях кроется наша надежда, потому как он взывал к древней крови повелителей Кэртианы, и ара показала, что сын отца твоего связан с тем, кого мы, не смеющие ступить в пределы внуков Кабиоховых, уже и не чаяли отыскать.

Леонард закусил губу. Намерения Фатихиоля несколько прояснились, и отчего-то он был уверен, что Алва от них придет в ярость. Разумеется, нельзя давать обещаний, основываясь на догадках, но достославного только помани, и он ради всеобщего блага бросится в Олларию вершить справедливость.

— Боюсь, я блуждаю в сумраке так же, как и другие правнуки Кабиоховы, — как можно более уклончиво ответил он. — Если достославный Фатихиоль намекает, что я мог встречать потомка Раканов в Олларии, позволю себе напомнить, что не знаю примет, по которым я бы мог его узнать. Неужели вы считаете, что нарушение соглашения ляжет таким несмываемым пятном на вашу репутацию? Ведь почти никому не известно о сделке, кроме этого, как вы утверждаете, мнимого принца, которого даже собственные сторонники не воспринимают всерьез.

— Если даже удостоившийся откровения ары не желает впустить в свой разум частицу света, как ничтожному Фатихиолю вразумить остальных?! — гоган окончательно рассердился. — Неужели в Золотых землях забыли все предания отцов? Неисполнение кровной клятвы — это не просто разрушенная репутация. Кровь всегда взыщет кровь, и это не метафора! Боюсь, если я не найду способ нейтрализовать последствия совершенной ошибки, исход всех нас ждет самый печальный. Шар Судеб уже катится и набирает ход, его не остановить. Не думайте, что сможете укрыться от судьбы в чужих землях, нареченный Леонардом. Вы сами заявили, что принимаете свое наследство. Ты сказал — я услышал.

— Я не могу сообщить вам того, о чем не имею понятия, — твердо ответил Леонард. — Со своей стороны могу лишь пообещать приложить все усилия к тому, чтобы отыскать истинного Ракана и убедить его принять вашу помощь или освободить вас от клятвы. Сделать больше я не в силах.

Сказать по правде, он ожидал, что со стороны Фатихиоля посыплются возражения, но старейшина неожиданно понимающе и даже тепло кивнул.

— Это то, что я хотел услышать, Леонард, — впервые за все время разговора он обратился к нему по имени, не как к одному из талигойцев, а как к равному. — Теперь я могу спокойно отпустить тебя навстречу судьбе. Возвращайся туда, где тебе должно находиться, и не оскверняй себя более пребыванием под сенью этого проклятого города. Если пожелаешь послать мне весть, зайди в Олларии к аптекарю Жерару. Все, что потребуется, он передаст. Если же новости будут у меня, я отправлю посланца. Мой внук, Абириоль, еще очень юн, но ловок и хитер. Он найдет тебя, где бы в Золотых землях ты ни находился.

Леонарду вдруг стало очень неуютно — ночь окончательно вступила в свои права, и от каменных стен и мостовых исходил пронзительный холод. Диск луны зловеще ухмылялся с небес — вспомнилось вдруг, что сутки спустя гоганы отмечают один из заповеданных дней, не покидая комнат и не совершая никакой работы, полностью посвящая себя Кабиоху. Впрочем, Леонард смутно представлял себе, как это действо обычно происходит.

— А что с девушкой из видений? — вспомнил он о главном. — Кто она? Как ее зовут? Я чувствую, что с ней случилось или вот-вот случится что-то нехорошее.

— Блистательный мудр, — голос Фатихиоля звучал глухо, словно именно эта часть разговора была для него наиболее трудной. — Блистательный наделен даром примечать скрытое. Однако об этой девушке ему придется забыть. Ставшая залогом принадлежит аре, она запрещена любому мужчине. Ее судьба предопределена и неразрывно связана с тем, с кем она соединила свою кровь.

— То есть, с Альдо Раканом? — Леонард сощурил глаза. — Что означает эта связь? Мне знакомы законы залога. Он защищает от магического удара, верно? Я и представить не мог, что это может быть живой человек…

— Мэллит в безопасности, — упрямо повторил Фатихиоль. — Пока жив я, с внучкой Ракелли не случится никакой беды. Я поклялся защищать ее даже ценой собственной жизни. Даже от Енниоля, если возникнет нужда. Однако мой брат никогда не поднимет на нее руку. Ракелли — наша молочная сестра, эти узы не менее сильны, чем кровное родство. Тебе не следует беспокоиться о Мэллит.

— Значит, Мэллит, — отметил Леонард. — А что, если ей придется применить свою силу залога по назначению? Вы уверены, что это ее, скажем, не убьет? Если даже нарушенное слово может рикошетом ударить по всей общине, как быть, если ваш драгоценный Альдо ввяжется в очередную историю? В Кагете у него ничего не вышло, но он ведь не собирается останавливаться на достигнутом?

— Названный Альдо скоро покинет Агарис вместе со своей свитой, — сообщил Фатихиоль, и не похоже, чтобы перспектива потерять принца из поля зрения его радовала. — Что касается Мэллит, я сказал свое слово. Ты не должен думать о ней, а сны твои скоро прекратятся. В конце концов, возможно, всю свою жизнь я провел над книгами и в молитвах только ради того, чтобы однажды суметь помочь тем, кто дорог моему сердцу.

— И что вы планируете предпринять? — недоверчиво хмыкнул Леонард. — Вы ведь сами только что признались, что Мэллит навеки привязана к аре.

Фатихиоль отрешенно покачал головой, как будто только что принял какое-то важное решение.

— Значит, мне не нужна такая ара.